— Какой сюрприз, брат. — Хаакон сардонически улыбнулся, пытаясь хоть как-то скрыть свою нелюбовь к брату. Я слышал от Нильса, что тебя нашли, но не верил такой удаче.

— Представляю твое разочарование, — ответил Торгуй с завидным самообладанием.

Хаакон произнес как ни в чем не бывало:

— Я что-то тебя не совсем понимаю.

— Погибший в море брат, и никакой угрозы твоему трону.

С этими словами Торгуй решительно подошел к Хаакону и вызывающе уселся в богато украшенное резьбой кресло, стоявшее напротив королевского на деревянном помосте. Хаакон издевательски засмеялся:

— Брат ты мне или не брат, это неважно, главное, что ты неудачливый торговец и уж никак не угроза моему трону. Ты, как всегда, льстишь себе. Впрочем, это неважно, должен же кто-нибудь делать это. — Хаакон заерзал в королевском кресле и откинул голову назад, всем своим видом выражая полное безразличие. — А поскольку мне всегда доставляет удовольствие твое общество, то могу я узнать причину твоего неожиданного визита?

Торгуй, прищурив глаза, очень внимательно посмотрел на него.

— Я только хотел, чтобы ты убедился, что со мной все в порядке, поскольку ты, я полагаю, думал иначе. Другой причины нет.

Торгуй встал и направился к окованной железом двери в дальнем конце зала. Взявшись за большую изогнутую ручку из железа, он повернулся к брату:

— Я думаю, что скоро мы будем видеться чаще.

— В самом деле?

Сначала Хаакон не понял в чем дело, а потом быстро все сообразил.

— А, ну конечно. Вернулось это отродье Магнуса. Ты хоть заработал на этом что-нибудь?

— Да, заработал, и это как раз и поможет нам чаще видеться.

Хаакон не думал, что его постылый единоутробный братец сможет заняться чем-то другим, кроме как вернуться на Шетландские острова к своей торговле. До сих пор он бывал в Трондбергене только наездами, да и то очень краткими, и это было прекрасно. Перспектива же того, что тот обоснуется здесь всерьез и надолго, его совсем не устраивала.

— Ты что, не намерен возвращаться к своему морскому ремеслу?

Хаакон заранее устрашился, так как знал уже ответ.

Торгун сделал вид, что размышляет по этому поводу, хотя для себя он уже давно все решил.

— Я устал от изменчивых ветров. Лицо Хаакона вновь обрело жесткое выражение.

— На суше бывают ветры и похуже;

— Так-то оно так, — ответил Торгуй, загадочно улыбнувшись своему недругу, — но здесь я по крайней мере знаю, откуда они дуют.

С этими словами он открыл тяжелую дверь, на мгновение впустив в комнату яркий дневной свет. Грохот закрываемой двери, потрясший деревянный каркас дома, совпал со звуком сильного удара. Это Хаакон грохнул кулаком по подлокотнику своего трона.

— Проклятье! — произнес он, а затем попытался собраться с мыслями.

Новость о возвращении брата прямо-таки обескуражила его. Было опасно и то, что тот получил от Магнуса обещанную ему ранее награду. В лучшем случае он использует деньги на выкуп своей законной территории, а в худшем — купит корабли и наймет воинов для того, чтобы поспорить с Хааконом за трон.

Сразу же после безвременной кончины их отца Харальда, мать Хаакона, Ингрид, сказала, что к своему единоутробному брату ему, во-первых, не нужно проявлять никаких родственных чувств, а во-вторых, никоим образом не доверять ему. Этому же настроению в последние годы всемерно способствовала Гудрун, острая на язык жена Хаакона.

Ингрид так опасалась исходящей от Торгуна угрозы трону, что не раз советовала Хаакону вообще отправить брата в изгнание. Хаакон так бы и поступил, если бы не сомневался в том, что ярлы и воины Трондбергена это допустят.

Его положение правителя целиком зависело от доброй воли этих людей. Они никогда не доверяли Хаакону, как его брату, а он-то знал, что стал королем только благодаря Харальду.

При подобных обстоятельствах изгнание Торгуна могло совершенно подорвать доверие к нему со стороны его приближенных.

Нет, нечего было и думать о том, чтобы таким образом третировать своего брата, тоже члена королевской семьи. Так что Торгун по-прежнему был для него как заноза в седле. А теперь вот похоже на то, что занозу эту и не вытащишь.

Внезапно тяжелые занавеси, отделявшие большой зал дворца от жилых помещений, раздвинулись и вошла пышно одетая и увешанная драгоценностями Гудрун.

— Я слышала голоса, — сказала она.

Платье и накидка Гудрун, облегающие ее небольшую фигуру, были сшиты из тканей разных оттенков зеленого цвета. В тон им были подобраны янтарные бусы, инкрустированные броши в форме трилистника, которыми был украшен ее корсаж.

Ее пепельно-серые, иногда казавшиеся тускло-коричневыми, волосы были собраны в пучок на затылке и перехвачены на лбу хлао.

На шее королевы висело какое-то замысловатое серебряное украшение, по форме и размерам напоминавшее лошадиный хомут. Своими краями оно налезало на расположенные по краям одежды выпуклые броши. Когда она направлялась в сторону трона, то очень напоминала воина, гремящего своим снаряжением.

Хаакона угнетала необходимость делиться со своей не в меру любопытной женушкой очередными проблемами. Однако выбора не было, иначе со свету сживет.

— Это хуже, чем я ожидал. Мало того, что Торгун вернулся живым, так он еще собирается остаться здесь.

— И ты миришься с этим безумием? — Гудрун бросила на него уничтожающий взгляд.

— Если мы хотим удержать трон, то должны услать его прочь, — подытожила она. — Он их любимец.

— Сегодня я не намерен терпеть твои оскорбления. — Хаакон отвернулся. Гудрун часто действовала так, как будто она, а не ее муж, правила страной. Обычно он находил это весьма утомительным. Сегодня это было просто невыносимым.

Если бы Ингрид настойчиво не убеждала сына в большом значении для него политического опыта Гудрун, принадлежавшей к одному из самых влиятельных семейств Трондбергена, то Хаакон никогда бы не согласился терпеть эту вздорную особу.

— Так что ты мне предлагаешь? — вызывающе бросил он. — Ты думаешь ярлы пойдут за тем, кто отправил в изгнание своего кровного родича? Я и так уж едва не вывел их из терпения тем, что разорил его. Тогда мне удалось объяснить это так, что отец вообще предпочел меня в качестве своего наследника. Но мне вряд ли удастся выслать его без всяких на то оснований. Он хоть и не король, но, как ты изволила выразиться, любим народом.

— Вот поэтому-то его и надо выслать, — продолжила Гудрун. — Кто может сомневаться в том, что на его фоне ты не выдерживаешь никакого сравнения. — Она выразительно повела головой, а Хаакон едва удержался от того, чтобы не влепить ей здоровую пощечину.

— Высокого же ты обо мне мнения, — язвительно заметил он.

— Я гораздо полезнее для тебя, чем ты думаешь. И повторяю — его надо изгнать. Хорошо уже то, что у него нет земли, а теперь благодаря шторму, и корабля. Трудно ему будет найти средства для того, чтобы торговать здесь.

— Думаю, что деньги у него теперь, после того, как он доставил Магнусу его дочь, будут. Теперь он сумеет купить боевые корабли, нанять экипажи, может быть, даже пригласить своих ютландских наемников и обрушиться на Трондберген. И ярлы, что вполне вероятно, поддержат эту дерзкую попытку, стоит ему только начать. А из-за чего возникли все эти напасти? Да из-за этой самой, будь она неладна, награды Магнуса. Это все, наверное, проделки его полусаксонского отродья?

— Хорошо, что хоть ты и бездетная, но не безмозглая.

Стрела попала точно в цель, и Гудрун медленно отошла, плотно сжав челюсти, чтобы не ответить такой же колкостью.

— Я только хотела… — начала она и не успела закончить.

Хаакон резким движением руки указал ей на дверь.

— Уходи! — грубо скомандовал он. — Моя голова и без тебя раскалывается. Я чувствую, что если ты останешься, то она просто развалится на части.

Гудрун хорошо знала, что перечить Хаакону, когда он в таком мрачном настроении, лучше не стоит.

— Буду рада доставить вам удовольствие, мой господин, — спокойно произнесла она. Выдержав небольшую паузу, она вышла из комнаты, сердито задернув за собой шторы.

— Тоже мне удовольствие, — негромко проворчал Хаакон, хотя ему было все равно, слышит его Гудрун или нет. — Что-то не тянет меня валяться с этой мегерой.

Гудрун никогда не блистала красотой, но в первое время после того, как ее откопала Ингрид, казалась вполне сносной. То, чего у ней не хватало по части внешности, с лихвой искупалось денежными мешками ее семейства.

И то сказать, больше всего в Гудрун его привлекало то, что ее отец ярл Хальфдан пользовался большой властью. При своей жизни свекор помогал укреплять весьма шаткое положение Хаакона в качестве короля. Теперь же, каких-нибудь два года после того, как он, скрепя сердце, согласился с матримониальным выбором матери, Хальфдана не стало, и Хаакон начал горько сожалеть о своем поспешном согласии на этот брак, политический смысл которого исчез, а становившаяся все более несносной жена осталась.

Так сколько же серебра получил Торгун? Хаакон знал только одно — много. Точной цифры Торгуй не назвал, однако зная богатство Магнуса, Хаакон опасался того, что это довольно много.

Надо встретиться со стариком и убедить его в том, чтобы под благовидным предлогом он взял награду обратно. В самом крайнем случае, следует определить, на какую власть с такими деньгами может претендовать Торгуй.

Ладно, на сегодня хватит. Завтра еще не поздно посетить дом Магнуса, а пока стоит отдать должное меду. Хаакон наполнил, а затем и опорожнил целый кубок, на дне которого он хотел утопить страх за свое будущее.

С тех пор, как Бретана и Бронвин встретились, они проводили время в бесконечном обсуждении невероятных событий, которые произошли с ними с момента их последней встречи.

Поборов смущение, Бретана рассказала о своих интимных отношениях с бывшим недругом. Она ожидала, что Бронвин устроит ей по этому поводу хорошую головомойку и поэтому была немало удивлена, что Бронвин поняла все как надо.

Бронвин нежно улыбнулась своей питомице и шишковатыми пальцами своей руки (увы, возраст) поправила непослушную прядь ее прекрасных белокурых волос.

— Теперь моя девочка выйдет замуж, а потом… Лицо Бретаны осветилось мягкой ответной улыбкой.

— Если на то будет милость Божья или, скорее, Магнуса. Торгун обещал скоро поговорить с ним. Я, наверное, сильно испортила дело своим несносным поведением. О, Бронвин, я и не знаю, смогу ли когда-нибудь помириться с этим незнакомым человеком, которого должна называть своим отцом.

Бронвин попыталась облегчить тяжелое бремя Бретаны.

— Конечно, он не всегда поступал безупречно, однако, судя по твоему рассказу, сейчас пытается все поправить. Может, в твоем сердце никогда не заговорит любовь к нему, но ты хоть попытайся сдерживать к нему свою неприязнь.

Задача была непомерно трудной, может быть, даже невыполнимой, однако Бретана знала, что Бронвин права. Она ничего не добьется, если по-прежнему будет враждебна к старому викингу и, наоборот, хорошие отношения принесут и хорошие результаты. Пусть это будет трудно, но дочь Магнуса решила постараться все исправить.

— Тебе нравится баранина?

— О да, очень. Вообще-то я люблю перепелок, однако на острове мы ими просто пресытились.

— Когда я был в Англии, я там не ужинал. Бретана понимала, что Магнус старается наладить беседу и очень хотела, чтобы он не делал этого. Ведь на самом деле ему было все равно, что она ела на ужин в Нортумбрии, но ведь она обещала Торгуну сделать шаг к примирению.

— Там тоже часто подают баранину, а также говядину и другое мясо, и такие же, как здесь, фрукты, вот некоторые приправы немного другие. И мы совсем не употребляем кое-какие деликатесы. Вот, например, до прибытия Эйнара я совсем не пробовала то, что вы называете лютефиск.

— Я могу сказать своему повару, чтобы он приготовил для тебя это.

Бретана и сама не понимала, кто ее тянул за язык упоминать эту гнусную рыбу. С Магнусом было трудно наладить беседу даже на самую незамысловатую тему.

— Не стоит. Я бы не хотела никого затруднять. Меня вполне устраивает все то, что вы сами обычно едите.

— Пустяки. А мне это доставит удовольствие. Завтра эта рыба будет на столе.

— Прекрасно.

Бретана чуть было не поперхнулась от одного только воспоминания о пересоленной рыбе. Может, завтра ее желудок как-нибудь справится с ней.

— А постель у тебя удобная?

— Да, никакого сравнения со скамьей, на которой я спала на острове. И, конечно же, лучше чем на корабле.

По лицу Мангуса пробежала тень печали. — Ты так исстрадалась в этом путешествии.

Я опечален тем, что мое желание видеть тебя рядом так дорого стоило тебе. Но теперь моя дочь здесь, со мной, и я едва нахожу слова, чтобы описать свою радость. Тебе трудно называть меня отцом?

Он опустил голову и ждал ответа.

Бретана никак не могла пересилить себя и назвать отцом жестокосердного человека, который купил ее мать. Но ведь завтра придет Торгун и поэтому не стоит гневить человека, который обладал такой властью над ее судьбой.

— Я попытаюсь… отец.

Она с трудом выдавила из себя это слово. И Магнус, и она сама понимали это, поэтому она ухватилась за первый пришедший ей в голову предлог, чтобы покончить с неловким для обоих положением.

— Я так устала от всех этих путешествий. Можно мне уйти?

— Конечно.

Магнус надеялся, что она хорошо выспится и станет более покладистой. Хорошо уже то, что положение не ухудшается.

Условия, которые ей обеспечил Магнус в своем доме по степени удобств, можно было сравнить только с теми, которые она имела в Глендонвике. Теперь Бретана спала на настоящей кровати с пуховым матрацем. Тепло и уютно устроившись между двумя великолепными шкурами, одной медвежьей, которая служила ей одеялом, и другой какого-то неизвестного ей зверя, на которой она лежала и постепенно погружалась в сладкую дрему и спала без всяких сновидений. Она была сыта, а тело согрето ярким пламенем очага, за которым заботливо следил специально приставленный к нему слуга (Магнус называл его хускатлар).

Рядом, на такой же кровати, дремала Бронвин. На ее долю не выпало столько невероятных приключений, как Бретане, однако и ей до этого приходилось спать урывками, и только теперь она наслаждалась спокойным и глубоким сном. Женщина была спокойна, во-первых потому, что с ее питомицей все в порядке, а во-вторых, что она рядом с ней.

Жилище Торгуна было менее роскошным. Его скромный дом, пустующий большую часть года, состоял всего лишь из нескольких комнат. Его небольшая остроконечная крыша ничем не выделялась среди таких же небольших соседних строений, расположившихся вдоль улицы с деревянной мостовой. Место это находилось на некотором удалении от роскошных домов Хаакона и Магнуса, и уже само по себе говорило о положении их хозяев.

В отличие от Бретаны, Торгун не спал. Он лежал с открытыми глазами, а ум его, подобно маленькому суденышку в море, нехотя скользил между полусонными видениями и реалиями жизни — его планами, связанными с завтрашней встречей с Мангусом.

В своем кратком предварительном разговоре с ним Торгуй никак не намекнул на тему намеченной беседы. Пусть Магнус думает, что встреча будет посвящена урегулированию их финансовых отношений, выплате награды за обретение им дочери. Несмотря на утерянную подвеску, Магнус вряд ли сомневался в том, что Бретана — его дочь. Торгун страстно надеялся на то, что столь же легко будет принято и его предложение о женитьбе на Бретане.

Болезненно осознавая, что его скромное материальное положение характеризует его далеко не лучшим образом, Торгун делал ставку на свое королевское происхождение, которое поможет ему как-то поладить с упрямым ярлом. А Бретана? Ведь не может же отец, как считал Торгун, игнорировать желание своей дочери.

Ее несносное поведение в отношении Магнуса в первые часы их встречи сначала обеспокоило его. Но сейчас он начал думать о том, что это обстоятельство не только не осложнит дело, но, наоборот, заставит старика более внимательно относиться к просьбам дочери.

Он боролся с чувством своей возрастающей привязанности к Бретане, убеждая себя в том, что это всего лишь страсть к обладанию ее телом. Но с того самого момента, когда они расстались с идиллией острова, его чувства к ней переросли в нечто большее, чем желания удовлетворять свои инстинкты.

И вот что странно, теперь он часто думал о ней как-то иначе и представлял ее не только лежащей под ним. Этот английский смех, напоминавший то звонкий перелив колокольчиков, то нежное журчание ручейка; а как она откидывала назад белокурый каскад своих волос, которые струились по ее плечам. А эта ее гордая осанка, то как она стояла перед Магнусом, уверенно глядя в глаза человеку, который внушал страх многим другим, более солидным людям.

Даже страстно мечтая почувствовать прикосновение ее бархатных бедер, когда она, вся разметавшись, лежала под ним, Торгун понимал, что теперь ему нужны были не только тело и деньги Бретаны, но и она сама, ее душа. Это странное открытие, нечто совершенно новое в его жизни, отождествлялось в его сознании с признанием собственного поражения. Да, обстоятельства его суровой жизни не благоприятствовали возникновению такого рода чувств.

Еще более странным казалось то, что такая привязанность к Бретане нисколько не тяготило его, — оно даже приносило ему какое-то удовлетворение. Впервые в жизни он мог верить в то, что его не предадут.

Торгун размышлял о достоинствах Бретаны, в то же самое время думая о ее захватывающей дух красоте, и эти мысли овладевали им все сильнее и сильнее. Тщетно стараясь уснуть, он метался на своей постели.

Сдавшись наконец бессоннице, он поднялся, надел плотный красный плащ и вышел из своего дома в надежде, что ночная прогулка навеет на него желанный сон.

Погода была умеренно прохладной. Вскоре Торгун оказался на дороге, ведущей к бане, которая стояла на вершине небольшого холма, расположенного недалеко от центральной части города. Из трубы струился дым, как бы приглашая войти в баню и окунуться в ее жаркую очищающую атмосферу.

Подумав, что небольшая банная процедура поможет ему обрести желанный сон, Торгун вошел, разделся в небольших сенях и открыл дверь в комнату, обшитую деревянными панелями. Было поздно и, хотя все еще ярко горел огонь и жаром пылали раскаленные камни, в парилке никого не было — оно и к лучшему — никто не нарушит его желанного уединения.

Зачерпнув длинным стеатитовым ковшом воды из бочки, он вылил ее на камни. Вода мгновенно с шипением улетучилась, и парилка наполнилась влажным и горячим паром. Торгуй повторил эту операцию несколько раз, а затем лег на длинную деревянную скамью.

Наконец-то его тело покинула усталость, которая накопилась в нем в течение последних недель. Облегченно вздохнув, Торгун спиной прислонился к потрескивавшим от жары деревянным стенам бани.

Путешествие в Нортумбрию и обратно заняло много времени и оказалось более трудным, чем можно было ожидать в самом начале. Он-то думал обрести только богатство, а нашел свое счастье.

Хотя они и были в разлуке каких-то три дня, а он уже так стосковался по ней. Это чувство усугублялось еще и сознанием того, что до их свадьбы остался чуть ли не месяц. Так странно было думать о ней в ее отсутствие. Ведь обычно с женщинами Торгун придерживался правила — с глаз долой, из сердца вон.

И вот эта дерзкая полусаксонская девчонка так завладела его мыслями, что он думает о ней даже тогда, когда ее и рядом-то нет. Торгун все более и более укреплялся мыслью о том, что этот брак заполнит и его сердце и его кошелек, а что ему еще нужно?

Баня выпарила из него острое желание обладать ею, он поднялся, вышел в сени и вылил на себя ведро холодной воды, чтобы смыть с тела соленый пот. Как обычно после бани на него снизошло чувство спокойствия и умиротворения. Торгун пошел домой легкой походкой.

Судя по тому, как высоко стояла луна, было уже около полуночи. Бретана, наверное, уже давно и крепко спит.

Торгуй, воображение которого рисовало ее пленительный облик, внезапно остановился. На тропинке внизу заметил чей-то изящный, медленно приближающийся к нему силуэт, очертания которого скрадывались тенью. Ничего не подозревая о присутствии Торгуна, неизвестный опустил капюшон, рассыпав по плечам массу белокурых волос, и Торгун мгновенно узнал Бретану. Прежде чем он успел произнести хотя бы слово, она подняла голову и от удивления чуть вскрикнула. Ее глаза заискрились от радости.

Расстояние, которое отделяло их друг от друга, молодые люди пробежали в мгновение ока. Нимало не заботясь о том, что их кто-то может увидеть, они слились в порыве всесокрушающей страсти.

Не произнеся ни слова, Торгун жадно искал нежные, чуть раскрытые губы Бретаны и весь трепетал от еле сдерживаемой страсти. Бретана инстинктивно отвечала на каждую его ласку. О, как бесконечно долго она была лишена этого. А теперь поистине чудо, вот он здесь, рядом, и губы его дышат страстью и источают властный призыв.

Торгун мгновенно схватил ее на руки и от обоюдного желания не пошел, а прямо-таки помчался к находившейся рядом меховой лавчонке. Осторожно став на колени, он нежно опустил ее на груду мехов.

Слова были не нужны — они и так великолепно понимали друг друга. Зато как красноречивы были мощные руки Торгуна, бурно ласкавшие ее нежно-розовые соски. При каждом жадном прикосновении к ним пылкого любовника Бретана страстно выгибала спину. Как бы она хотела, чтобы это наслаждение длилось вечно, но таких же ласк властно требовали другие, более сокровенные части ее тела.

Руки Бретаны нежно ласкали его тело. Как же он силен, как несгибаем!

Еще мгновение — и Торгун освобождает ее от плаща и платья, освобождается сам и всем телом томно приникает к Бретане. Своими слитыми вместе губами они впитывают и передают друг другу неуемную страсть.

Каждый знал, что это только начало. Вот Торгун раздвигает ее ноги, поднимается на руках и некоторое время балансирует над ней, едва удерживаясь от сильнейшего желания наконец-то войти в нее.

Дальнейшее промедление становилось просто невыносимым. Она не смела произнести те откровенные слова, которые побудили бы его сделать то, чего она так страстно жаждала. Наконец она произнесла только одно слово, и его оказалось достаточно.

— Торгун.

Оно прозвучало как мольба, и он преодолел последний барьер. Он вошел в нее сразу, одним мощным решительным толчком, а Бретана приветствовала его теплой влагой своей плоти и устремленными навстречу движениями бедер. Торгуй был неутомим, и каждое его проникновение в ее тело приносило им обоим ощущение полноты слияния.

Каждое его обратное движение сопровождалось жалобным стоном Бретаны, безмолвной мольбой скорее вернуться в нее. Он все ближе и ближе подводил ее к той неуловимой грани, за которой (она это знала) последует взрыв наслаждения. Учащенные движения Торгуна совпали с ее восхождением на пик собственной страсти. Бурный напор Торгуна прорвал в Бретане плотину острого удовольствия. Затем миг восторга наступил и для него самого, и последним, преисполненным неимоверной энергии, движением он излился в нее, упиваясь сладким ароматом ее шелковистых волос.

До этого момента они не обменялись ни единым словом, ибо безмолвный диалог вели их преисполненные негой тела. Но вот теперь Торгун начал понимать ту опасность, которой было чревато их свидание.

— Кто знает, что ты ушла из дому? — спросил он, осторожно скатываясь в сторону от нее и становясь серьезным.

— Никто, — прошептала она, игриво целуя его щеку искусанными в порыве страсти губами. — Я не могла уснуть и поэтому вышла подышать свежим воздухом. Мне и в голову не могло прийти, что прогулка станет таков восхитительной.

Торгуй негромко рассмеялся, хотя его голос выдавал определенное беспокойство. Потом он быстро поднялся и пододвинул к Бретане ее разбросанную в беспорядке одежду.

— Я так по тебе соскучился, — сказал он с улыбкой, — и это все просто великолепно, но делать этого нам не следует. Тебе надо немедленно возвращаться, да и я тоже должен сдерживать свои страсти.

— Надеюсь, что этого не случится, — дразнящим тоном произнесла Бретана. — А то я буду думать, что потеряла для тебя свою привлекательность.

— Никогда! Единственное, что ты потеряла, так это невинность. А теперь быстро в постель, пока с нами обоими не разделались.

Торгун шутливо шлепнул Бретану пониже спины, а потом ласково потер мягкие округлости. Это было все, что он мог сделать, чтобы избежать соблазна снова заняться с нею любовью, но возобладал разум.

Быстро поцеловав ее в губы, он повернул Бретану лицом в сторону дороги и чуть слышно прошептал на ухо:

— Завтра я буду просить твоей руки, а сейчас мне надо набраться для этого сил. Ну все, иди к себе.

Торгун уже собирался повторить свой шлепок, когда Бретана неожиданно повернулась к нему и, опередив его возражения, поцеловала любимого. Он был долгим, страстным и в то же время каким-то по-особому нежным…

Чуть-чуть отодвинувшись, она продолжала целовать молодого скандинава, как можно дольше оттягивая момент расставания.

— Завтра, — прошептала она и, резко повернувшись, быстро побежала вниз по дороге, скрывшись из виду прежде, чем Торгун успел что-нибудь ответить. Мгновение — и вот она уже далеко, но еще долго он чувствовал на своих губах вкус ее поцелуев и вспоминал о том, что внутри нее он оставил частицу самого себя.