Глава I

Чикаго — огромный город, и миллионы людей живут в сфере его влияния. Он стоит в сердце Америки, и из этого города можно, пожалуй, слышать даже шелест кукурузы на бесконечных полях долины Миссисипи. В этом городе живет орда людей, собравшихся сюда из-за морей или прибывших с болотистого Запада, чтобы нажить здесь состояние. Всюду только и видишь людей, которыми владеют подобные мысли.

В маленьких польских деревушках шепотом передается: «В Америке можно заработать много денег», и находятся смельчаки, которые пускаются в путь и, в конце концов, сбитые с толку и разочарованные, оказываются на зловонных улицах Чикаго.

Те же басни о легкой наживе передаются и в американских деревнях. Но здесь об этом не шепчутся, а громко кричат. Журналы и газеты делают свое дело. Слух о наживе разносится с быстротой молнии. Молодые люди прислушиваются и устремляются в Чикаго. Они обладают силой и юностью, но у них нет ни мечты, ни традиций, ни преданности чему бы то ни было.

Чикаго — бездонная, хаотическая пропасть. Здесь господствует жажда золота, то есть истинный дух буржуазии, опьяненной мыслью об обогащении. Вот почему Чикаго — грязный, неосмысленный город.

За этим городом простираются бесконечные поля кукурузы, и там царит полный порядок. Кукуруза несет в себе надежду. Приходит весна, и кукуруза начинает зеленеть. Она пробивается сквозь черную землю и вскоре стоит уже правильными рядами. Кукуруза растет и не думает ни о чем, кроме роста. Она созрела, ее снимают, и она исчезает с полей. Ее ярко-желтые зерна наполняют закрома… Но Чикаго не помнит урока, преподанного кукурузой. Никто из людей его не помнит. о нем не рассказывают юношам, которые оставляют кукурузные поля и являются в город.

Один раз, и только один, взволновалась Америка. Гражданская война, как очистительный огонь, прошла по всей стране. Люди шли в ногу; они познали, что значит идти плечом к плечу за свое дело. Загорелые, крепкие, бородатые, они вернулись по окончании войны в деревню. И тогда только было заронено семя литературы, воспевшей силу и мужество.

Вскоре, однако, миновала пора тяжелых переживаний и волнующих порывов и вернулось благополучие. И только старики еще спаяны воспоминаниями о пережитой грозе. С тех пор, впрочем, не случилось ни одного народного бедствия.

В летние вечера американцы сидят в своих домах после тяжелого рабочего дня. Они беседуют о детях или о дороговизне. В городах оркестры играют в парках. В деревнях гаснут огни и слышен скрип телеги фермера, спешащего домой.

По улицам Чикаго идет задумчивый человек и видит на верандах домов женщин в белых платьях и мужчин с толстыми сигарами во рту. Этот человек приехал из Огайо, где у него есть фабрика, он предполагает продать продукты своего производства в Чикаго. Это дельный, добродушный, спокойный и образованный человек. У себя на родине он всеми уважаем и в свою очередь всех уважает. Он шагает по улицам, весь во власти своих дум. Вот он проходит мимо дома, окруженного деревьями, владелец которого косит траву на своей лужайке. Песенка его косилки приводит прохожего в волнение. Прохожий останавливается и заглядывает в окна домов. Женщина играет на рояле. «Как хороша жизнь! — говорит прохожий и закуривает сигару. — Мало-помалу мы прогрессируем, и со временем настанет эра всеобщего благоденствия».

Вдруг он замечает человека, который, держась за стены домов и бессвязно бормоча, бредет по улице. Это зрелище не особенно тревожит прохожего. Он недавно хорошо пообедал в отеле. Он знает, что часто такие пьяницы на следующий день снова погружаются в работу и чувствуют себя прекрасно при воспоминании о весело проведенной ночи.

Задумчивый прохожий, о котором я говорю, это американец, продукт комфорта и благосостояния. Он всем и всегда доволен — и своей сигарой, и тем, что живет в двадцатом веке. «Пусть себе агитаторы говорят, что им угодно, — думает он, — в общем жизнь хороша. Что же касается меня, то я намерен провести жизнь, интересуясь только своим делом».

Прохожий заворачивает за угол боковой улицы. Двое людей выходят из кабака и останавливаются на тротуаре под фонарем. Оба взволнованно размахивают руками. Внезапно один из них подпрыгивает и быстрым ударом кулака сбивает другого с ног. Тот падает в канаву…

Прохожий идет дальше. Он видит ряд высоких, закопченных кирпичных зданий, которые чернеют на фоне неба. На самом конце улицы огромная лебедка поднимает целые вагоны угля и с грохотом и скрежетом ссыпает его во внутренности корабля, стоящего на якоре.

Прохожий бросает сигару и оглядывается. В нескольких шагах от себя он видит человека и, к своему ужасу, замечает, что тот поднял кулак и грозит небу, а его губы шепчут проклятия.

Прохожий торопливо идет дальше. Он минует улицу, на которой живут ростовщики и торговцы старым платьем; здесь стоит несмолкаемый гул голосов. Внезапно в мозгу его всплывает картина. Он видит, как двое мальчиков в белых штанишках кормят кролика во дворике пригородного дома. Прохожему безумно хочется скорее очутиться среди своих. Он представляет себе, как его мальчики бегают по саду под яблонями, валтузят друг друга, сражаясь из-за огромной охапки только что сорванного, сладко пахнущего клевера, и хохочут. И вдруг тот странный рыжеволосый человек с огромным уродливым лицом, который грозил небу, заглядывает через ограду сада и смотрит на его сыновей. В его глазах чувствуется угроза, и прохожий сильно встревожен. Ему начинает казаться, что этот человек намерен разрушить будущее его детей. Прохожий нервничает и закуривает сигару.

Ночь продолжает надвигаться. На улицу выходит женщина с белоснежными зубами, в черном платье. Она делает характерное, еле заметное движение, маня прохожего. Патрульный автомобиль с трезвоном проносится по улице; два полисмена, как статуи, сидят на его передке. Маленький мальчик — ему не больше шести лет — бежит по улице и сует грязные газеты под нос бездельникам, околачивающимся на перекрестках. Пронзительные выкрики мальчишек-газетчиков заглушают трезвон трамвая и сигналы патрульного автомобиля.

Прохожий швыряет сигару в канаву, садится в трамвай и едет назад в своей отель. Его благодушное меланхолическое настроение исчезло. Ему начинает казаться, что недурно было бы, если бы в американскую жизнь вплелось что-нибудь красивое. Эта мысль, впрочем, недолго задерживается в его мозгу. Прохожий чувствует только раздражение; его приятный вечер окончательно испорчен. Он начинает задумываться, удастся ли ему успешно окончить дело, которое привело его в большой город. Когда он тушит свет в своей комнате и опускает голову на подушку, он долго лежит без сна, прислушиваясь к шуму большого города. Этот шум напоминает зловещее жужжание. Он думает о своей маленькой фабрике на берегу реки в штате Огайо. Засыпая, он видит во сне страшное лицо рыжеволосого человека, который насмешливо смотрит на него из-за ворот его фабрики.

* * *

Когда Мак-Грегор вернулся с похорон матери в город, он сразу принялся разрабатывать свою мысль о марширующих рабочих. Долго он недоумевал, как приступить к делу. Сама идея была неясна и туманна. Она зародилась в его мозгу ночью на холмах родного города; когда же он пытался думать о ней при дневном свете Чикаго, она стала казаться ему неосуществимой.

Мак-Грегор понимал, что сначала необходимо подготовиться. Он был уверен, что может изучить любую книгу и многое почерпнуть из нее, не опасаясь подпасть под влияние автора. Он поступил в университет и бросил свое место на фруктовом складе. Заведующий складом облегченно вздохнул: он никогда не мог решиться говорить с этим рыжим верзилой таким тоном, каким привык говорить с рослым белобрысы немцем, предшественником Мак-Грегора. Маленький седовласый заведующий чувствовал, что в тот день, когда он встретился с Мак-Грегором возле кабака, случилось нечто странное: этот шахтерский сын обошел его.

— Кроме меня здесь не должно быть хозяев, — бормотал он про себя, проходя между рядами бочонков с фруктами и недоумевая, отчего его раздражает присутствие Мак-Грегора.

Последний работал теперь кассиром в ресторане — от шести вечера до двенадцати ночи. От двух до семи он спал в комнате, окна которой выходили на Мичиган-бульвар. По четвергам он был свободен. В этот день его заменял у кассы владелец ресторана, маленький раздражительный ирландец, по имени Том О’Тул.

Мак-Грегор получил возможность поступить в университет благодаря банковской книжке Эдит Карсон. Вот как это вышло.

Однажды вечером, по возвращении из Угольной Бухты, он сидел вместе с ней в полутемной мастерской за решетчатой дверью. Мак-Грегор был молчалив и хмур. Накануне он пытался объяснить свою мысль о марширующих рабочих некоторым из работавших на складе, но они не поняли его. Он упрекал себя в отсутствии красноречия и теперь, сидя в глубоких сумерках, обхватив голову руками, молча смотрел на улицу и думал невеселые думы.

Великая мысль, осенившая его во время похорон матери опьянила его скрытыми в ней возможностями. У него не проходило желание встать, распрямить плечи, выбежать на улицу и попробовать могучими руками собрать людей и направить их в долгий осмысленный марш, который был бы началом возрождения мира. Но когда его кровь несколько остывала от бушевавшего в ней огня, он всеми силами пытался взять себя в руки и заставлял себя ждать. Люди, с которыми он сталкивался на улице, в ужасе отшатывались при виде жуткого выражения его лица.

Девушка, сидевшая рядом с ним, раскачиваясь в кресле-качалке, начала говорить; она пыталась высказать хотя бы часть того, что угнетало ее. Сердце ее сильно билось; она говорила медленно, часто останавливаясь, чтобы скрыть дрожь в голосе.

— Если бы вы бросили вашу работу на складе… чтобы целиком отдаться своим занятиям… Это помогло бы вам в выполнении вашего плана, не правда ли? — спросила она.

Мак-Грегор посмотрел на нее и рассеянно кивнул головой. Он подумал о ночных занятиях в своей комнате, когда после тяжелого рабочего дня на складе голова его казалась налитой свинцом.

— Кроме собственной мастерской у меня есть еще около двух тысяч долларов в банке, — сказала Эдит, отвернув лицо, чтобы скрыть свой испуг. — Я хотела бы вложить их в какое-нибудь дело. Я не хочу, чтобы они зря лежали в банке. Мне хочется, чтобы вы взяли эти деньги и стали юристом.

Эдит застыла на месте и ждала его ответа. Она чувствовала, что поставила перед ним тяжелую проблему. В душе у нее снова зародилась надежда.

«Если он возьмет эти деньги, тогда мне нечего бояться, что когда-нибудь он выйдет отсюда и уже не вернется», — подумала она.

Мак-Грегор усиленно думал. Он еще не пробовал изложить ей свою великую идею и не знал, как начать.

«В конце концов, почему бы не осуществить моего первоначального плана и не стать юристом? — спросил он себя. — Ведь это может мне открыть двери». Вслух он произнес:

— Я согласен. Я сделаю так, как вы говорите, Эдит. Мать то же самое советовала мне. Что ж, попробую. Хорошо, я возьму эти деньги. — Он снова взглянул на нее, сидящую перед ним, зардевшуюся и решительную, и ее преданность тронула его, как некогда тронула преданность дочери гробовщика в Угольной Бухте. — Я бы ни от кого другого не принял помощи, но меня нисколько не смущает, что я буду обязан вам.

Несколько позже он шел по улице и строил новые планы для достижения намеченной цели. Его раздражало то, что казалось ему собственной несообразительностью. Подняв вверх кулаки, он пригрозил небу:

— Я должен приготовиться к тому, чтобы трезво использовать свой разум. В той борьбе, которую я собираюсь начать, в помощь крепким кулакам нужны тренированные мозги.

Вот тогда-то мимо шахтерского сына прошел фабрикант из Огайо и страшно испугался при виде его. Мак-Грегор почувствовал в воздухе запах ароматного табака. Он повернулся и стал пристально смотреть на человека, нарушившего ход его мыслей.

— Вот с этим я и буду бороться, — проворчал он, — с уютным, преуспевающим приятием этого хаотичного мира, с этими тепло пристроившимися людишками, которые ничего дурного не хотят видеть в нашем гнусном мире. Я бы хотел нагнать на них такого страху, чтобы они, побросав свои сигары, бросились бежать, как растревоженные муравьи!

 

Глава II

Мак-Грегор стал посещать университет и, бродя между массивными университетскими зданиями, построенными на средства одного из американских богачей, размышлял о том, почему великий рассадник науки занимает столь крохотный уголок в таком большом городе. Университет, казалось, был совершенно обособлен и не имел ничего общего с окружавшей его обстановкой. Это напоминало художественную вышивку на грязном рукаве уличного мальчишки.

Мак-Грегор недолго оставался в университете.

Однажды у него вышло недоразумение с одним из профессоров. Он сидел в аудитории и думал о будущем, о том, как он положит начало движению Марширующего Труда. Рядом с ним сидела полная, рослая девушка с голубыми глазами и волосами цвета спелой соломы. Она, так же как и Мак-Грегор, не обращала внимания на то, что происходит в аудитории, и из-под полуопущенных ресниц наблюдала за соседом. В уголках ее глаз светилось любопытство. Она зарисовывала в блокноте его крупный рот и нос.

Налево от Мак-Грегора, высунув ноги в проход между стульями, сидел молодой человек и думал о девушке с волосами цвета спелой соломы. Он мысленно строил план атаки на нее. Это был типичный американский юноша из богатой буржуазной семьи; он только оттого учился в университете, что не торопился заняться торговлей. У его отца на западной стороне Чикаго была фабрика, где выделывались Лубянки для ягод, а молодому человеку хотелось бы учиться в другом городе: тогда ему не пришлось бы жить дома. В течение целого дня он думал о том, что вечером вернется нервный, усталый отец и будет ссориться с матерью. Он сидел и ломал голову над вопросом, как бы достать у матери денег, чтобы с шиком пообедать в хорошем ресторане. Он, облизываясь, рисовал себе уютный столик, на котором лежит пачка душистых папирос, а напротив него сидит вот эта самая девушка, залитая мягким розовым светом.

Впереди Мак-Грегора сидел другой студент — бледный, нервный молодой человек, все время барабанивший пальцами по корешку книги. Он очень серьезно относился к занятиям и каждый раз, когда профессор кончал фразу, вставал и задавал вопросы. Когда профессор улыбался, молодой человек считал своим долгом громко рассмеяться. Он походил на музыкальный инструмент, который звучал под пальцами профессора.

А последний — маленького роста человек с густой черной бородой, широкоплечий, в больших толстых очках, говорил резким, возбужденным голосом:

— Весь мир полон недовольства. Люди мечутся, как звери в клетке. В мозгу каждого человека зарождаются волнующие, тяжелые мысли. Обратите внимание на то, что творится в университетах Германии.

Профессор остановился и обвел аудиторию сверкающим взором. Мак-Грегор был так раздражен его пустословием, что не мог сдержаться. Он переживал чувство, аналогичное тому, что обуяло его, когда он слушал социалиста-оратора на улицах Угольной Бухты. Он с проклятием встал со стула и оттолкнул его назад. Блокнот упал с колен девушки, и отдельные листки рассыпались по полу. Голубые глаза Мак-Грегора метали искры. Он стоял перед удивленной аудиторией, высоко подняв свою большую рыжую голову, и в нем чувствовалось нечто исключительно благородное, невольно вызывавшее представление о красивом диком звере. Девушка, разинув рот, смотрела на Мак-Грегора, с уст которого срывались слова, похожие на рычание.

— Мы переходим из комнаты в комнату и всюду слышим только слова и слова, — начал Мак-Грегор. — На перекрестках больших городов и на улицах сел и деревень люди говорят и говорят без конца. Они пишут книгу за книгой и беспрестанно болтают языком. Они пустословят, не говоря ничего дельного.

Возбуждение Мак-Грегора росло.

— Если во всем мире царит недовольство, то почему же оно никак не претворяется в действия? — крикнул он. — Почему же вы, люди с тренированными мозгами, не пытаетесь внести в хаос порядок? Почему вы ничего для этого не делаете?

Профессор забегал взад и вперед по возвышению, на котором стояла кафедра.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать! — нервно вскричал он.

Мак-Грегор медленно повернулся.

— Почему люди не живут так, как они должны были бы жить? Первым делом надо их всех научить маршировать в ногу, именно всех, сотни, тысячи, миллионы людей! Вы не согласны со мной?

Мак-Грегор повысил голос, жестикулируя огромными кулаками.

— Мир должен превратиться в огромный лагерь! — крикнул он. — Люди с мозгами должны заняться организацией человечества. Везде господствуют беспорядок и хаос, а между тем мы болтаем, как обезьяны в клетке. Отчего бы кому-нибудь не заняться организацией новой армии? Если же встретятся на пути люди, которые не знают, что нужно делать, их надо смести в сторону!

Профессор наклонился и пристально вгляделся в Мак-Грегора.

— Мы вашего брата знаем, — проговорил он дрожащим голосом. — В нашей стране мы не допустим насилия. Лекция окончена!

Он поспешил к двери. Слушатели, болтая, последовали за ним. Мак-Грегор сел на стул в опустевшей аудитории и уставился мутным взором в стенку. А профессор тем временем спешил по коридору и бормотал:

— Чем забиваются головы нашей молодежи? Во что превращаются наши школы?

На следующий день вечером Мак-Грегор сидел в своей комнате и размышлял о том, что произошло накануне в университете. Он решил, что довольно терять там время, что нужно заняться исключительно юриспруденцией. В дверь его комнаты постучались, и вошло несколько молодых людей.

Среди студентов Мак-Грегор казался почти стариком. Многие тайком восхищались им. Он постоянно служил темой для разговоров. Эти студенты пришли предложить Мак-Грегору присоединиться к их корпорации. Они расселись на подоконнике и на сундуке и пыхтели своими трубками. Всеми овладело мальчишеское смущение. Слово взял краснощекий юноша с черными вьющимися волосами, сын священника.

— Наша корпорация предлагает вам стать ее членом, — сказал он. — «Альфа-Бета-Пи» — одна из самых крупных корпораций,и в списках ее членов есть видные имена.

Он развернул большой лист и назвал фамилии целого ряда дипломатов, профессоров, крупных коммерсантов и знаменитых атлетов.

Мак-Грегор сидел у стены, смотрел на своих гостей и обдумывал, что бы ответить им. Эта сцена немного забавляла его, но в то же время была несколько неприятна, словно преподаватель воскресной школы остановил его на улице и заговорил с ним о спасении души. Он подумал об Эдит Карсон, которая ждала его в своей мастерской на Монроу-стрит, вспомнил, как обозленные шахтеры столпились однажды на улице, готовясь разнести булочную, а он, Мак-Грегор, сидел с молотком и поджидал их. Невольно вспомнилось, как Мать-Нищета приплелась вслед за кавалеристами, осыпая их отборной бранью, и у него не осталось никаких сомнений в том, что эти юноши с блестящими глазами все равно будут поглощены огромным торгашеским городом, в котором живут.

— Когда кто-нибудь кончает университет и вступает в жизнь, для него весьма важно состоять членом нашей корпорации, — говорил юноша с черными вьющимися волосами. — Это дает ему возможность встречаться с нужными людьми; в противном случае вы нигде ничего не добьетесь.

Он на секунду остановился, колеблясь и глядя в пол.

— Я даже скажу вам откровенно, что один из самых уважаемых людей, состоящих в нашем обществе, рекомендовал вас в члены. Он сказал, что вы того стоите. Он говорит, что вы должны познакомиться с нами и нам также следует поближе познакомиться с вами.

Мак-Грегор встал и снял со стены шляпу. Он чувствовал, что было бы бесполезно объяснять этим юношам то, что было у него на уме. Он направился к двери, юные же его гости в смущенном молчании, спотыкаясь, последовали за ним. Внизу Мак-Грегор повернулся и сказал, подыскивая слова, чтобы облечь в них свои мысли:

— Я не могу сделать того, о чем вы просите. Вы мне очень нравитесь, и мне очень приятно, что вы приглашаете меня к себе. Но я ухожу из университета. — Его голос смягчился. — Впрочем, мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями, — добавил он. — Вы говорите, что по выходе из университета человек нуждается в друзьях. Мне же очень хотелось бы, чтобы мы подружились именно теперь, когда вы еще не стали тем, чем будете впоследствии.

Мак-Грегор повернулся и быстро побежал по улице. На его лице застыло суровое выражение. Он знал, что проведет бессонную ночь, обдумывая все, что произошло.

— Как неприятно бить младенцев, — пробормотал он, направляясь на работу в ресторан.

 

Глава III

Когда Мак-Грегор почувствовал себя достаточно подготовленным, он явился на испытания и получил диплом юриста. Но он не торопился с практикой. Он вовсе не намеревался провести свою жизнь, препираясь в суде с коллегами из-за грошовых исков. Такое занятие казалось ему отвратительным.

Каждую ночь он бродил по улицам и усиленно думал. Его часто охватывала дикая злоба, и он начинал браниться вслух. Временами его так сильно волновала бессмысленность всего предлагаемого ему жизнью, что у него появлялось искушение бросить все и присоединиться к орде бродяг, которые проводят жизнь, колеся по всей стране в товарных вагонах.

Он продолжал работать в ресторане на Стэйт-стрит. Главная часть клиентов состояла там из так называемых «подонков общества». По вечерам, от шести до двенадцати, посетителей бывало очень мало. Мак-Грегор либо читал, либо наблюдал за толпами людей, проходивших мимо него по улице. Иногда он настолько забывался, что, случалось, кто-нибудь из посетителей удирал, не уплатив по счету. Он следил за тем, как люди, подобно стаду на лугу, без цели бродили взад и вперед по улице. Женщины в кричащих нарядах с раскрашенными лицами и глазами подавали знаки мужчинам; из ярко освещенных окон зданий, где шли дешевые сомнительные шоу, слышалось неумолкаемое бренчание пианино.

В глазах людей, которые без дела околачивались по вечерам на южной стороне Стэйт-стрит, крылось что-то бессмысленное. С этим взглядом вполне гармонировали расхлябанная походка, трясущиеся челюсти и потоки пустых, бессмысленных слов. Напротив ресторана высился дом, на котором красовался плакат «Социалистический клуб». В том месте, где разложение современного общества выражалось особенно ярко, где не было ни дисциплины, ни порядка, где люди не жили, а прозябали, висело знамя социалистов, обещавших миру всеобщее благо.

Мак-Грегор глядел на знамя, на движущуюся толпу и терялся в догадках. Он выходил из-за кассы и, стоя у дверей, озирался вокруг. В его глазах вспыхивали огоньки, а руки, спрятанные в карманы, сжимались в кулаки. Он снова возненавидел людей, как и тогда, когда мальчиком жил в Угольной Бухте. Любовь к человечеству, которая основывалась на мечте наэлектризовать людей великой страстью и упорядочить и осмыслить их жизнь, совершенно исчезла.

После полуночи ресторан оживлялся. Официанты и бармены из шикарных ресторанов в центре города заходили сюда, — некоторые, чтобы встретиться со своими женщинами. Когда подобная женщина заходила, она прямиком направлялась к своему самцу, и тот спрашивал:

— Как насчет сегодняшней ночки?

Официанты собирались в кучки и говорили вполголоса. За разговором они безотчетно практиковали искусство завладевать деньгами клиентов, являвшееся для них источником дохода. Они играли монетами, подбрасывали их в воздух, ловили, заставляли появляться и исчезать с удивительной скоростью. Некоторые из них сидели на высоких стульях, пили кофе с пирожными.

Повар в грязном длинном переднике выходил из кухни со своей тарелкой и присаживался к ним. Чтобы завоевать популярность, он фамильярно окликал женщин, сидевших за столиками вдоль стен. Одно время повар работал в бродячем цирке, разъезжавшем из штата в штат, и теперь не переставал говорить о своих интересных приключениях, корча из себя героя.

Мак-Грегор читал лежавшую перед ним книжку, пытаясь забыть об окружавшей его мерзости. Он вновь читал о великих героях истории, о военачальниках и законодателях, которые были в свое время вождями людей. Когда повар обращался к нему с каким-нибудь вопросом, он поднимал глаза, кивал головой и продолжал читать. Если в зале возникали недоразумения, Мак-Грегор, ворча, делал замечание, и шум затихал. Время от времени заходили хорошо одетые мужчины средних лет, сильно под хмельком, и, наклонившись, шептали ему что-то на ухо. Тогда Мак-Грегор давал знак одной из женщин, сидевших за столиками, и, когда та приближалась, он указывал ей на пожилого пьяницу и говорил:

— Этот хочет угостить вас ужином.

Женщины в ресторане беседовали между собой о Мак-Грегоре и мечтали иметь его своим любовником. Они сплетничали нисколько не хуже законных жен, живших в пригородах, комментировали каждое слово, сказанное Мак-Грегором, и критиковали его одежду. Когда он смотрел на них, они улыбались и смущенно ерзали на стульях, как робкие дети.

Одна из этих женщин со впавшими, но румяными щеками сидела у стола и беседовала с другими о птицеводстве. Она вместе со своим мужем, старым, толстым официантом, купила ферму в десять акров и помогала ему выплачивать долг теми деньгами, которые ночью зарабатывала на улице. Другая женщина, маленькая и черноглазая, вынула из дождевого плаща, висевшего на стене, белую канву и принялась вышивать голубые цветы. Молодой человек с нездоровым цветом кожи громко беседовал с каким-то кабатчиком, часто оглядываясь, чтобы убедиться, что его слушают другие.

— Эти проклятые реформаторы черт знает какой шум подняли! Когда-то на меня работали четыре женщины на этой улице, теперь у меня осталась только одна, да и та либо плачет, либо болеет.

Мак-Грегор поднял глаза от книги. Он только что прочел в ней:

«В каждом городе есть место, служащее рассадником пороков. Из него исходят все те болезни души и тела, которые отравляют народ. И до сих пор лучшие умы законодателей оказывались бессильными против этого зла».

Он закрыл книгу, отодвинул ее в сторону, чтобы прислушаться к словам молодого сутенера, рассказывавшего про своих женщин, и невольно взглянул на свой огромный кулак, лежавший на прилавке. В углах его рта блуждала улыбка. Он в глубоком раздумье сжимал и разжимал пальцы. Затем он снова взялся за книжку и принялся читать, опершись головой на руки и шевеля губами.

Мак-Грегор снял часть конторы на Ван Бюрен-стрит над лавкой старьевщика и вывесил свою дощечку адвоката. Днем он сидел там и читал в ожидании возможных клиентов, а вечером возвращался к работе в ресторане на Стэйт-стрит. Время от времени он ходил в суд, чтобы послушать любопытный процесс, а иногда, благодаря знакомствам владельца ресторана, ему поручали какое-нибудь дело, приносившее несколько долларов. Он пытался убедить себя, что годы, проведенные в Чикаго, послужат хорошей тренировкой. Он ясно отдавал себе отчет в своих намерениях, но не знал, как приступить к делу.

Мак-Грегор инстинктивно выжидал. Он наблюдал за тем, как проходила жизнь людей, шагавших мимо него, представлял себе, как рудокопы его родного города спускаются из своих домишек и исчезают в пасти подземных копей, глядел, как девушки торопливо проходят ранним утром в магазины, и думал о том, какая из них придет ночью в ресторан О’Тула. Мак-Грегор терпеливо ждал чего-нибудь, что всколыхнуло бы поверхность человеческого моря, что послужило бы ему сигналом. Постороннему наблюдателю он и сам мог показаться одним из тех загубленных жизнью, что беспомощно несутся по поверхности житейского моря; но это было далеко не так: до сих пор ничто не смогло втянуть его в тот водоворот торгашества, который из года в год засасывает лучшую часть американской молодежи.

Великая мысль, зародившаяся в его голове в то время, когда он сидел на холме над Угольной Бухтой, все больше захватывала его. День и ночь он грезил о том, как рабочий люд, дружно шагая в ногу, обретет могущество и топотом миллионов ног всколыхнет весь мир и вселит в души американцев великую песнь порядка, цели и дисциплины.

Временами ему начинало казаться, что его мечта так и останется мечтой. И, сидя в маленькой пыльной конторе, он чувствовал, что слезы застилают ему глаза. В такие минуты слабости им овладевало убеждение, что человечество будет вечно ходить по старой, избитой колее, что молодежь по-прежнему будет жиреть, гнить и умирать, оставаясь совершенно чуждой великому порыву и ритму жизни.

— Они будут наблюдать, как маршируют времена года, сменяя друг друга, как маршируют в пространстве планеты, но сами маршировать не будут, — бормотал Мак-Грегор.

Встав со стула, он шел к окну и глядел на грязь и беспорядок улицы большого города.

 

Глава IV

Мак-Грегор делил контору с низкорослым длинноусым человеком, который, придя утром, садился и, закинув ноги на стол, принимался читать газеты, пыхтя длинной черной сигарой. На дверях красовалась его карточка «Генри Гонт, агент по продаже недвижимого имущества». Покончив с чтением утренних газет, он исчезал и возвращался довольно поздно, страшно усталый, с понурым видом.

Занятие его продажей недвижимого имущества было ширмой. Этот агент не покупал и не продавал никакой недвижимости, и тем не менее у него в столе лежала кипа бланков с шапкой «Агент по продаже недвижимого имущества». На стене над его стулом висел портрет его дочери. Утром, выходя из конторы, он останавливался возле стола Мак-Грегора:

— Если кто-нибудь будет спрашивать меня по поводу продажи недвижимого имущества, поговорите с ним вместо меня. Я ухожу ненадолго.

Профессия Генри Гонта заключалась в следующем: он бегал по Первому району города в качестве представителя крупных политиканов. Он ходил из дома в дом, навещал женщин перед выборами, отмечал их имена в маленькой красной книжечке, давал обещания, требовал и даже угрожал. Вечерами он сидел у себя дома, смотрел из окна на Джексон-парк и слушал, как дочь играет на рояле. Он всей душой ненавидел свою работу и мечтал о том, что когда-нибудь у него будет собственная ферма и он сможет ’ жить свободной жизнью на лоне природы: Он рисовал себе в воображении деревню, вроде той, где он сам родился, кумушек, судачащих на улице, снова видел себя мальчиком, когда он вечером гнал коров через деревню и босые ноги так приятно шлепали по глубокой пыли.

Вот этот самый Генри Гонт, правая рука политиканов Первого района, стал причиной события, которое совершенно изменило жизнь Мак-Грегора и после которого его узнал весь город.

Однажды ночью в парке был найден мертвым сын миллионера — спекулянта пшеницей. Труп лежал неподалеку от притона некоей Мэри. Мертвец с синяком на голове скрючился возле дощатого забора; обнаруживший его полицейский вытащил тело на угол, чтобы разглядеть под фонарем. Он был на дежурстве и стоял на тротуаре вблизи притона, задумчиво размахивая дубинкой, но ничего не слышал. Какой-то молодой человек подошел, тронул его за рукав и что-то шепнул ему. Когда полицейский обернулся, молодой человек уже исчез.

* * *

Когда открылось имя убитого, ведущие политики Первого района Чикаго были вне себя от ярости. Политикан-заправила, маленький голубоглазый человек добродушного вида, в изящном сером костюме, с седыми шелковистыми усами, долго стоял у себя в конторе, бешено сжимая кулаки. Затем он через секретаря вызвал Генри Гонта и одного из видных чинов полиции.

В течение нескольких недель газеты Чикаго вели усиленную кампанию против разнузданности и порочности. Они ежедневно приводили интересные картинки из жизни подонков. На первой странице рядом с фамилиями сенаторов, губернаторов и миллионеров, разводившихся со своими женами, появлялись такие имена, как Корявый негр, Мясник Сэм, Кейт из Каролины; помещались описания притонов и говорилось о часе их открытия и закрытия, контингенте и количестве посетителей. Некий пьянчуга, свалившийся на пол в кабаке на Двадцать второй улице, был ограблен и, в довершение бедствия, на следующий день увидел свой портрет в газетах.

Генри Гонт тем временем сидел в своей конторе на Ван Бюрен-стрит и дрожал от страха: он был почти уверен, что имя его появится в газетах и тайна его профессии будет раскрыта.

Хозяева Первого района, самый цвет коммерции, спокойные, расчетливые люди, знающие, как добывать прибыль, были перепуганы; смерть сынка миллионера, труп, найденный в парке, — все это давало великолепную пищу их вечному врагу — прессе. В течение нескольких недель они ждали, не минует ли их гроза общественного негодования. По их мнению, Первый район представлял собой отдельную вотчину, не имевшую ничего общего с остальной частью города. Среди их клевретов были люди, годами не покидавшие Ван Бюрен-стрит.

Вот эти люди теперь очнулись, и в их глазах вспыхнула угроза. Подобно маленькому политикану-заправиле, они конвульсивно сжимали кулаки. По темным улицам разнеслось предостережение. Остерегающие крики кружились, как потревоженные на гнездовье хищные птицы. Швырнув сигару, Генри Гонт понесся по району и, перебегая из дома в дом, передавал одно и то же предупреждение:

— Смирно лежать! Ни слова не говорить!

Тем временем маленький политикан-заправила сидел у себя в конторе и переводил глаза с Генри Гонта на полицейского чиновника.

— Теперь не время колебаться, — сказал он. — Если мы будем действовать быстро, эта история окажется нам на руку. Мы должны арестовать и судить убийцу. Вопрос только в том, кто им станет. Решайте скорее! Надо действовать!

Генри Гонт закурил свежую сигару. Его пальцы нервно подергивались, ему безумно хотелось быть подальше отсюда, вне сферы всезнающей прессы. Он уже мысленно видел, как его дочь, бледнея от ужаса, читает в газете имя своего разоблаченного отца, представлял себе, как вспыхнет от омерзения ее лицо и она отвернется от него навсегда. Под влиянием безумного страха его мозг работал с лихорадочной быстротой. Какое-то имя случайно сорвалось у него с языка.

— Полагаю, что это мог быть Эндрю Браун, — сказал он, пыхтя сигарой.

Маленький политикан быстро повернулся на стуле. Он нервно стал перебирать бумаги, разбросанные на столе. Когда он заговорил, его голос звучал спокойно и мягко:

— Да, это был Эндрю Браун. Шепните это имя прессе. Дайте знать «Трибюн», и они разыщут вам этого Брауна. Постарайтесь хорошо повести дело, и вы спасете свои головы и собьете с толку эти дурацкие газеты.

* * *

Арест Эндрю Брауна оказался большим облегчением для политиканов Первого района. Предсказание маленького политикана оправдалось: газеты перестали трубить о реформах и начали требовать смерти Эндрю Брауна. Газетные репортеры, художники валом валили в главное полицейское управление и быстро набрасывали рисунки, которые час спустя появлялись на страницах экстренных выпусков. Ученые печатали статьи под заглавиями, вроде: «Характерные черты головного мозга и лица преступника».

Некий сотрудник вечерней газеты, обладавший богатым воображением, пытался раскрыть убийство, проводя параллель с другими подобными случаями. И Эндрю Браун, который вел относительно «скромную» жизнь не слишком наглого громилы, попал в центр бури большого города, охваченного жаждой мести.

Момент, когда с языка Генри Гонта случайно сорвалось именно это имя, стал переломным в жизни Мак-Грегора. В течение многих месяцев он и Эндрю Браун были друзьями. Этот взломщик, крепко сложенный и неразговорчивый человек, наружностью походил на опытного механика или машиниста. Он приходил иногда в ресторан, где работал Мак-Грегор, и за ужином беседовал с молодым юристом, рассказывая ему интересные эпизоды из своей жизни. В его взгляде можно было прочесть звериную жестокость, дремавшую под врожденной леностью.

Именно он дал Мак-Грегору прозвище, которое до сего дня осталось за ним, — Большой Мак.

Когда Эндрю Браун был арестован, он послал за Мак-Грегором и предложил ему принять на себя ведение его дела. Мак-Грегор отказался, но взломщик настаивал. Они сидели в камере и обсуждали дело, а у дверей стоял сторож и следил за ними. Мак-Грегор сказал то, что должен был сказать:

— Вы попали в западню. Не я вам нужен, а человек с крупным именем. Они твердо решили повесить вас. Они хотят использовать вас как искупительную жертву расходившемуся городу-мещанину. Ваше дело должен взять самый лучший из криминалистов города. Скажите, кого вы хотели бы, и я его найму и помогу раздобыть денег, чтобы заплатить ему.

Эндрю Браун встал и подошел вплотную к Мак-Грегору. Пристально глядя на него, он быстро и решительно сказал:

— Вы сделаете так, как я говорю. Возьмитесь за мое дело. Я этого человека не убивал. Я в то время спал у себя в комнате. Возьмитесь за мое дело. Вам не удастся меня оправдать, но все равно — возьмитесь за него.

Он снова сел на железную койку и напоследок цинично пошутил:

— Послушайте, Большой Мак. Вы знаете, что эта шайка политиканов лишь случайно выбрала меня. Меня все равно повесят, но этот процесс может стать хорошей рекламой любому юристу, и я хочу, чтобы это были вы.

 

Глава V

Процесс Эндрю Брауна оказался на редкость удачным случаем для Мак-Грегора, но вместе с тем и большим для него испытанием. В течение многих лет он жил в Чикаго совершенно одиноко. Он ни с кем не дружил, и его мозг не был затуманен той бесконечной болтовней, которой питается большинство людей. Каждый вечер он бродил один по улицам или, выделяясь своей огромной фигурой, стоял в дверях ресторана на Стэйт-стрит, совершенно чуждый жизни, кишевшей вокруг него. Теперь ему предстояло самому попасть в водоворот. В прошлом жизнь его не тронула. Он пользовался в течение многих лет великим благом изолированности от людей, и это дало ему возможность обдумать великие мысли. Теперь же ему предстояло испытать жизнеспособность своих замыслов.

Мак-Грегору не удалось вполне избежать влияния современного большого города. Великие страсти дремали в его могучем теле. Еще до того, как осуществилась его мечта о марширующем человечестве, ему предстояло столкнуться с самым пагубным из всех испытаний, которые выпадают на долю современного человека, а именно с красотой безмозглых женщин и с шумным светским успехом. В тот день, когда в старой тюрьме Северного района Чикаго состоялась его беседа с Эндрю Брауном, Мак-Грегор был еще человеком, которому только предстояло пройти через эти испытания.

После разговора с Эндрю Брауном в камере тюрьмы Мак-Грегор вышел на улицу и дошел до моста, который вел в деловую часть города. Он знал теперь, что скоро ему предстоит вступить в бой, и эта мысль давала дивное ощущение. Расправив плечи, он направился через мост. Когда он глядел на людей, его сердце снова наполнялось презрением к ним. Ему хотелось, чтобы битва за жизнь Эндрю Брауна была кулачным боем. Вскочив в трамвай, он сел у окна и стал наблюдать за толпой прохожих, мысленно рисуя себе, как он, оказавшись среди них, наносит удары направо и налево, хватает людей за горло, требуя от них правды, которая спасла бы Брауна, а его самого возвысила бы в глазах людей.

Эдит Карсон только собиралась идти в ресторан ужинать, когда вошел Мак-Грегор.

Он встал, глядя на нее. В его голосе звучали триумфальные ноты. Его презрение к отбросам общества вылилось в похвальбу.

— Мне поручили дело, которое, все думают, будет мне не под силу. Я буду защищать Эндрю Брауна. — Он положил руки на худенькие плечи Эдит и повернул ее к свету. — Но я им покажу. Я их всех с ног сшибу! — крикнул он. — Они думают, что им удастся повесить его, но они забыли принять в расчет меня! Даже сам Эндрю далеко не уверен во мне. Но я им покажу!

Он громко рассмеялся, и смех его гулко зазвучал в пустой мастерской.

Мак-Грегор и Эдит сидели в маленьком ресторане и говорили о деле, за которое он взялся. Пока он говорил, девушка молча слушала и смотрела на его рыжую голову.

— Постарайтесь разузнать, была ли у вашего Брауна любовница, — сказала Эдит, думая о себе.

* * *

Америка — страна кошмарных убийств. Насилие царит в городах и селах. Недисциплинированное и беспорядочное стадо граждан ничего не может поделать с этим. После каждого убийства они начинают вопить о новых законах, а когда их издают, сами законодатели стараются их обойти. Громкие требования заставляют их в спешке нестись по жизни, не оставляя времени для тишины, в которой зреют мысли. День за днем они проводят в бессмысленной городской суете. Они вскакивают в поезда и трамваи, быстро пробегают газеты и наскоро глотают пищу. Но внезапно что-то случается. Настает тот самый момент. Заметка об убийстве, которая вчера заняла небольшой столбец в самом конце газеты, сегодня покрывает всю первую страницу описанием страшных деталей. Орда юрких газетчиков носится по улицам, волнуя прохожих своими криками. Те самые люди, которые нетерпеливо отмахивались от рассказов о великом позоре города, жадно хватают газеты и упиваются описанием убийства.

И вот в этот водоворот слухов, отвратительно гнусных сплетен и великолепно задуманных планов попал Мак-Грегор — Большой Мак. День за днем проводил он среди самых порочных элементов. Проститутки, сутенеры, воры, взломщики, пьяные бездельники глядели на него и хитро улыбались. Но дни проходили, а он не подвинулся вперед ни на шаг. Отчаяние стало овладевать им. Однажды его осенила мысль.

«Я пойду к той красивой женщине в Доме работницы,решил он. — Вряд ли она знает, кто убил этого юношу, но она может узнать это. Я ее заставлю узнать».

* * *

В лице Маргарет Ормсби Мак-Грегор встретил новый тип женщины — уверенной, самонадеянной, готовой в борьбе за существование взять от жизни все, что в ней есть лучшего. Что-то, о чем он еще и не подозревал, должно было вскоре всколыхнуть его натуру.

Маргарет Ормсби, подобно Мак-Грегору, еще не потерпела поражения в жизни. Ее отец, Дэвид Ормсби, был главой треста земледельческих орудий, контора которого находилась в Чикаго. Этот человек получил прозвище Рыцаря Ормсби за свою веру в жизнь и людей. Его жена Лора Ормсби была маленькая нервная женщина, жившая напряженной жизнью.

Вполне уверенная в своей безопасности, Маргарет Ормсби отдалась своему делу и проводила время среди подонков Первого района. Подобно всем женщинам, она всюду ждала какого-то необыкновенного случая. Прямому, бесхитростному Мак-Грегору в общении с ней следовало бы проявить осторожность.

Быстро миновав узенькую улицу, изобиловавшую дешевыми кабаками, Мак-Грегор вошел в Дом работницы и сел возле стола, за которым сидела Маргарет Ормсби. Он много слышал о ее самоотверженной работе в Первом районе и знал, что она очень хороша и обладает большой выдержкой. Мак-Грегор твердо рассчитывал на помощь этой женщины. Сидя напротив нее и пристально глядя ей в лицо, он заставил ее забыть все банальные фразы, которыми она привыкла встречать посетителей.

— Вам-то хорошо сидеть тут и рассказывать, что женщина в вашем положении может сделать и чего не может. Но я пришел сюда для того, чтобы сказать вам, что вы должны сделать, и вы это сделаете, если принадлежите к тем людям, которые действительно хотят помочь страждущим.

Своими словами Мак-Грегор бросил вызов современной дочери Америки, и та не могла пропустить их мимо ушей. Разве она не закалила себя так, что спокойно проводила дни среди проституток и грязных пьянчужек?

— Чего вы от меня хотите? — резко спросила она.

— Вы обладаете тем, что может помочь мне, — ответил Мак-Грегор. — Ваша красота как магнит притягивает к вам всех уличных женщин. Я это знаю. Я часто слышал об этом от них самих. Среди этих женщин, которые приходят сюда в поисках пристанища и помощи, есть такие, которые знают, кто убил этого мальчика. Эти женщины вас обожают. Они подобны детям. Они приходят сюда, чтобы взглянуть на вас, точно так же как дети рассматривают через щелку гостей в гостиной. И я хочу, чтобы вы созвали ваших взрослых детей и заставили их открыть «семейную тайну». Весь район знает об этом убийстве. Весь город знает о нем. Многие хотели бы рассказать мне, но они боятся. Полиция напугала их до смерти; они уже готовы рассказать мне, но сейчас же спохватываются и удирают, как запуганные зверьки. Заставьте их обо всем рассказать вам. Вас полиция не боится — она считает, что вы слишком красивы и слишком «порядочны», чтобы интересоваться закулисной жизнью людей, среди которых вы работаете. За вами никто не следит: ни полиция, ни политиканы. Я буду пускать пыль в глаза, а вы тем временем разузнайте то, что мне нужно. Если вы действительно на что-нибудь годитесь, вы это сделаете.

Когда Мак-Грегор умолк, женщина взглянула на него. Впервые в жизни она встретила человека, который ошеломил ее. Он нисколько не был взволнован ни ее красотой, ни самообладанием. Внезапно ее захлестнула горячая волна, в которой смешались озлобление и восхищение.

Мак-Грегор выжидающе посмотрел на нее.

— Я должен раздобыть факты, — сказал он. — Разузнайте имена тех, кто знает об этом убийстве, и я заставлю их рассказать мне все. Я сам запасся некоторыми сведениями. Часть их я добыл, запугав одну девушку угрозами, часть — от одного кабатчика, которого чуть не задушил. Теперь я хочу, чтобы вы добыли еще больше фактов. Заставьте женщин говорить, и все, что узнаете, передавайте мне.

После ухода Мак-Грегора Маргарет Ормсби встала из-за стола и направилась в город, в контору своего отца. Она была взволнована, ошеломлена и испугана. Слова этого дикого молодого юриста внезапно открыли ей глаза на то, что она лишь игрушка в руках людей, верховодящих в Первом районе. Впервые пошатнулось ее самообладание. «Если эти женщины — дети, тогда я тоже дитя и тоже прозябаю в море ненависти и уродства».

Новая мысль мелькнула в ее голове.

«Зато этот Мак-Грегор не младенец! Он не дитя! Он непоколебим как скала!»

Она пыталась возмутиться наглой откровенностью этого человека.

«Он говорил со мной как с уличной женщиной, — думала она. — Он не постеснялся дать мне понять, что все женщины одинаковы — они не более чем игрушки в руках сильных мужчин».

Она вдруг остановилась на улице и огляделась. Дрожь охватила ее.

— Но все равно я должна сделать все, что в моих силах. Необходимо помочь ему. Я должна, должна, — прошептала она.

 

Глава VI

Оправдание Эндрю Брауна произвело невероятную сенсацию. Мак-Грегор сумел вызвать на суде такой захватывающий драматический эффект, от которого вся публика переполошилась. Когда наступил самый напряженный момент, зал затих, а дома, читая вечернюю газету, отцы семейств невольно поднимали головы и тревожно поглядывали на своих близких. Женщины вздрагивали от страха. Красавчик Мак-Грегор только приподнял маску цивилизации и заставил сердца людей бешено заколотиться. Мак-Грегор возвысил голос не против случайных врагов Эндрю Брауна, но против всего современного общества и его хаотического уродства. Слушателям показалось, что этот человек взял человечество за горло и разоблачил его слабость, достойную жалости.

Мак-Грегор сидел в зале суда, угрюмый и молчаливый, предоставив прокурору строить обвинение. На лице его был написан вызов, а глаза сверкали из-под распухших век. В продолжение нескольких недель он, не зная усталости, носился, как гончая, по улицам Первого района и собирал материал для своего дела. Нередко полицейские видели его на улицах в три часа утра. Политикан-заправила слышал про его деятельность и устроил допрос Генри Гонту. Некий кабатчик испытал силу пальцев Мак-Грегора на своем горле. Одна девушка, дрожа, стояла перед ним на коленях и молила о пощаде. А на суде он наблюдал и выжидал.

Когда прокурор, человек с большим именем в юридическом мире, в заключительной речи стал настойчиво требовать смерти Эндрю Брауна, сидевшего молча с невозмутимым видом, Мак-Грегор решил действовать. Он вскочил на ноги, и его хриплый голос разнесся по всему залу суда. Обращаясь к рослой женщине, сидевшей на скамье свидетелей, Мак-Грегор крикнул:

— Они вас подвели, Мэри! Вы поверили их басне, будто Эндрю Браун будет прощен, когда уляжется шум процесса! Не верьте им! Они затягивают петлю на вашей шее. Они собираются повесить Эндрю Брауна! Встаньте, Мэри, и расскажите всю правду! В противном случае кровь Эндрю Брауна падет на вас.

Публикой овладело исступление. Юристы повскакивали с мест, крича и протестуя. А над невообразимым шумом раздавался хриплый настойчивый голос:

— Не позволяйте Мэри и женщинам ее притона уйти из зала суда! — кричал он. — Они знают, кто убил этого мальчика! Допросите их, и они вам скажут, кто убийца.

Понемногу шум в зале улегся. Молчаливый рыжеволосый юрист, защитник Эндрю Брауна, одержал победу, ибо, последовав совету Эдит Карсон и воспользовавшись сведениями, которые раздобыла для него Маргарет, он смог докопаться до истины.

— Постарайтесь разузнать, есть ли у вашего Брауна любовница, — сказала Эдит.

Подумав над этими словами, он догадался наконец, к чему вели те намеки, которые делали ему женщины, посещавшие ресторан на Стэйт-стрит. Ему все стало ясно: эта Мэри, содержавшая притон на улице, где произошло убийство, была любовницей Эндрю Брауна. Теперь ее прерывистые рыдания огласили зал суда, и публика услышала рассказ о трагедии, разыгравшейся в притоне, неподалеку от которого стоял полисмен и беззаботно играл дубинкой. Это была повесть о невинной деревенской девушке, которую содержательница притона заманила и продала сыну миллионера, об отчаянной борьбе в маленькой комнатке между похотливым юнцом и испуганной, но храброй девушкой, об ударе стулом по голове, которым мужчина был убит, об обезумевших от ужаса обитательницах притона, которые, дрожа всем телом, вынесли труп и выбросили его на улицу…

— Они уверяли меня, что дадут Эндрю возможность выпутаться, когда шум уляжется, — рыдая, рассказывала содержательница притона…

* * *

Мак-Грегор вышел из здания суда; сердце его бешено колотилось, когда он шел по улице. Он весь горел огнем одержанной победы. Его путь лежал через мост, и по дороге он прошел мимо фруктового склада, где началась его карьера в Чикаго и где он дрался с рослым белобрысым немцем. Когда настала ночь, он пошел по Кларк-стрит, прислушиваясь к тому, как мальчишки-газетчики кричат о его победе. Он казался себе крупной фигурой в жизни города. Он чувствовал в себе способность устоять против всех, перехитрить всех и одолеть, добиться могущества и занять видное место в обществе.

Сын шахтера был опьянен новым, незнакомым ему до этого ощущением славы. Он прошел Кларк-стрит и направился к озеру. Там он увидел улицу, по обеим сторонам которой высились огромные дома, окруженные садами, и ему в голову пришла мысль, что, возможно, когда-нибудь он и сам обзаведется таким домом. Казалось, хаотический шум современного города остался где-то далеко-далеко. Дойдя до озера, он остановился и задумался о том никудышном бездельнике, мальчишке из Угольной Бухты, который вдруг превратился в знаменитого юриста большого города. Горячая волна прокатилась по всему его телу.

— Я буду одним из победителей, одним из тех немногих, кому удается вынырнуть на поверхность! — прошептал он.

Его сердце сильно забилось, когда он вспомнил, каким вопрошающим взглядом посмотрела на него Маргарет Ормсби в зале суда, когда он силой своей могучей воли прокладывал себе путь сквозь сети лжи и подлога.