Вражеская часть, атакованная с трех сторон, - была разбита, село Лусось захвачено. Третий батальон старшего лейтенанта Сыромятникова, следовавший за первым батальоном, по приказанию Щукина повернул от Лусоси вправо и выбил немцев из деревни Воробьи, открыв дорогу на восток.
Я встретил Щукина возле церкви. Он шел своим неспешным твердым шагом, держа каску за ремешок, словно нес котелок. Поперек груди висел автомат. Щукин издали помахал мне рукой, - он впервые так широко улыбался.
- Живой? - Щукин крепко сжал мою руку. - Понимаешь, сбился немного, опоздал…
- Ну, ничего, пока все идет нормально. Потери большие?
- Потери есть, но небольшие. Ведь мы появились неожиданно все-таки.
Подбежал, распаленно дыша, возбужденный капитан Волтузин, его литые плечи вздрагивали, от большого лба с острыми пролысинами исходила испарина; подхватив меня под руку, он притопнул, поиграл ногами, воскликнул, просияв:
- Мой лейтенант, а мы, оказывается, кое на что еще годимся!
- А вы как думали?
Волтузин искренне засмеялся, чуть запрокинув голову.
- Я так и думал, лейтенант!
- Прикажите, чтобы роты вывели за село, возможен налет авиации.
Подкатил полковник Казаринов. Хвостищев, стоя в повозке, кричал и свистел кнутом над; лошадиными спинами. Вместо убитой припрягли другую лошадь, такую же рыжую, из поджарых. Хвостищев осадил коней на полном скаку.
- Из дивизии кто-нибудь есть? - спросил полковник.
Пока не видно, - ответил я.
Из открытых дверей церкви, из разбитых окон тянуло кислым, винным запахом гниющей картошки; на деревянных, почерневших от ветра и дождей ступенях было насорено зерном. Неторопливо попрыгивали сытые воробьи, лениво клевали зернышки. Они даже не взлетели, когда из-за угла церкви вышли разведчики Гривастов и Кочетовский, целехонькие и довольные, и с ними капитан с черными усами; кончики давно не стриженных усов уныло свисали книзу.
- Не наш, - тихо отметил Чертыханов. - Похоже, из дивизии…
Я бросился к разведчикам.
- Дорогие мои!.. - Я обнял и поцеловал сначала сержанта Гривастова, потом Кочетовского. Они стояли вытянувшись, несколько смущенные моим порывом; грубый шов на груди, вдоль всей гимнастерки Гривастова, уже в нескольких местах разошелся и в дырки проглядывало тело. - Вы очень помогли всем нам. И себе… И от всех бойцов нашей группы, от всех товарищей ваших - спасибо…
- Служим Советскому Союзу! - глухо, голосом, перехваченным волнением, ответили разведчики. Кочетовский прикрыл свои лихие глаза, дернул четко очерченными хищными ноздрями. У Гривастова вздулись на скулах и затвердели бугры, он, с трудом разжав зубы, промолвил:
- Товарищ лейтенант, посылайте нас на самое трудное… невозможное…
- Пока живы, не подведем, - добавил Кочетовский. Гривастов поднял на меня большие, в мохнатых ресницах, мрачные и в то же время добрые глаза.
- Только не вспоминайте о прежнем… - и провел большим пальцем по шву на гимнастерке, как бы напоминая мне о первой нашей встрече.
Капитан с нестрижеными унылыми усами, обращаясь к полковнику Казаринову, сказал:
- Полковой комиссар Дубровин просит вас пройти к нему.
- Где он?
- Вон в том перелеске. - Усатый капитан усталым взмахом руки показал вдоль улицы; улица, спустившись под уклон к речушке, взбегала за мостиком на гору, к черневшему на горизонте леску.
Три красноармейца с винтовками наперевес вели через мостик группу пленных фашистских солдат. С горы скакали два всадника.
- Комиссар едет сюда сам, - сказал капитан с черными усами и шагнул от повозки навстречу подъезжавшим.
Обогнав группу пленных, всадники подрысили к подводе полковника Казаринова. Я еще издали увидел Сергея Петровича на темно-серой лошади; он держался прямо и крепко, точно влитой в седло. У меня сладко заныло сердце, когда я близко увидел его лицо, его совсем уже серебряные виски, видные из-под фуражки, русые, негустые, тоже тронутые сединой усы и мягкие внимательные глаза, окруженные мелкими усталыми морщинами. Изменился он, наш учитель; не то, чтобы постарел, а стал строже, суровее.
Сергей Петрович легко сошел с коня, бросил повод ординарцу, оправил гимнастерку, - он казался высоким, стройным и властным. «Дзержинский», - не без гордости подумал я о нем. Меня он не узнал, конечно: военная форма и эти два месяца, равные годам, должно быть, сильно изменили меня. Сергей Петрович приблизился к повозке полковника Казаринова.
- Здравствуйте, товарищ полковник! - Сергей Петрович протянул Казаринову руку. - Полковой комиссар Дубровин. - Полковник назвал себя. - Нынче ранены?
- Нет, нынче пронесло… - Казаринов чуть приподнял перевязанную ногу, пошутил. - Еще две - три такие операции, как эта, и рана заживет. Победы действуют не хуже лекарств…
- Что за часть? - спросил Сергей Петрович.
Казаринов усмехнулся:
- Часть не часть, соединение не соединение… А так, с миру - по нитке, с подразделения - по бойцу, вот и набралась воинская единица…
Комиссар на шутки полковника не отвечал, он, видимо, был сильно обеспокоен чем-то. Нахмурясь, тронув кончик уса, сдержанно спросил:
- Вы командир?
- Нет, я в роли старшего советника. Командир - лейтенант Ракитин. Вот он…
Сергей Петрович повернул голову. Я шагнул вперед и приложил руку к пилотке. Сергей Петрович, узнав меня, едва заметно откачнулся назад, словно вздохнул, расправил плечи; брови его едва заметно дрогнули и застыли в изумлении. В короткий момент он оценил все, шагнул ко мне и дрогнувшим голосом сказал, протянув руку:
- Благодарю вас, лейтенант, за помощь. - Повернулся к Казаринову. - Извините, товарищ полковник…
Сергей Петрович взял меня за плечо. Мы отошли от группы командиров и бойцов, окружавших повозку полковника, тихо направились к церкви.
- Ваши разведчики говорили что-то о лейтенанте Ракитине, но я не думал, что это ты, Дима…
Я шел, храня стесненное молчание; мне хотелось почему-то закричать: то ли подмывала радость встречи, то ли пережитая минута опасности сказывалась, то ли неосознанный гнев, долго копившийся в душе, просился выплеснуться наружу.
С церковной паперти взлетела, фырча крыльями, воробьиная стайка. Сергей Петрович, смахнув зерна овса, сел на гнилые ступени. Я продолжал стоять.
- Как ты изменился, Дима… - тихо проговорил он, все еще изумленно и сочувствующе оглядывая меня своими черными глазами в сети морщинок. - Трудно?
- Трудности нам не страшны, - отозвался я хмуро, почти враждебно; я понял, что только ему, человеку, который восемь лет учил нас жизни, я могу излить свою боль и получить у него ответы на все мучившие меня вопросы.
- Мы победим, я знаю, - сказал я резко. - Но эта победа нам будет стоить жизней! Почему мы отступаем? За две - три недели, на сотни километров! Армия двухсотмиллионного народа! Лучшая армия в мире! - Горькая, яростная накипь обиды выплеснулась внезапно и бурно.
Сергей Петрович слушал меня, все более поражаясь, будто не узнавал. Мой натиск застал ею врасплох; сняв фуражку, он вытер платком лоб.
- Гитлер напал на нас вероломно, ты это знаешь… он использовал внезапность…
Я подошел ближе к Сергею Петровичу, бросил отрывисто, срываясь на крик:
- А почему мы дали ему возможность напасть внезапно?! И вот могилами устилаем мы землю! Я не хочу умирать. Я хочу жить!
Сергей Петрович быстро встал, взгляд его сделался сердитым.
- Довольно! - оборвал он меня сухо и властно… - Я рад тебя видеть, хотел с тобой поговорить по душам, а ты набросился на меня с обвинительной речью.
Я стоял перед ним, опустив взгляд.
- Кому же могу сказать об этом, как не вам? - промолвил я тихо, сдерживая слезы.
- Все намного сложнее, чем ты думаешь, Дима, - сказал Сергей Петрович уже мягче. - Но сейчас не время для дискуссий… Я рад, что в самые трудные для Родины дни ты не дрогнул, не согнулся. Стоишь! И будешь стоять! - Сергей Петрович принужденно рассмеялся. - А ты говоришь, что я плохой воспитатель. Выходит, хороший, если ты вышел из моих рук вот таким стойким… - По давнишней привычке он погладил ладонью мою щеку, проведя большим пальцем по брови. У меня сразу потеплело в груди, я почувствовал себя перед ним подростком, фабзавучником. - Нет, правильно мы вас воспитывали, - повторил он еще более убежденно.