Судьба автора этой вещи необычна, как сама вещь. Родился в 1952 в Москве. Вырос в филологической семье, но стал пианистом по страстной любви к музыке; однако всю жизнь не мог отделаться от природной тяги к слову. Своему немалому литературному опыту, зачатому уже от знания букв, не придавал значения и не помышлял о публикациях до той поры, пока интерес к эзотерике не приоткрыл ему захватывающих глубин Библии.

Два вопроса, слившиеся в один, родили предлагаемую вниманию читателя драму. Эти вопросы: что есть Бог, и что есть человек? Живым средоточием этих вопросов избирается личность невероятной судьбы – святой апостол Павел, в юности звавшийся Савлом, известным как смертоносный враг учеников Христа. Остросюжетное сценическое действо унесет читателя в Иерусалим последних месяцев жизни Иисуса из Назарета. Люди, близко окружавшие его, предстанут не в качестве святых: автору интересен сам процесс преображения обыкновенных людей в людей необыкновенных.

Не искажая скупых евангельских сюжетов, авторский вымысел расширяет их предполагаемыми персонажами и предполагаемой правдой – ради возможности разглядеть, как может вспыхивать и разрастаться божественное пламя, тлеющее в потемках человеческой природы. Не на каждого Божий Дух обрушивается с такой мощью, как на упрямого фарисея Савла на дороге в Дамаск, но каждый может обрести в себе божественную благодать и мощь, если сильно того пожелает: такова мысль автора. И пусть не напрасно пересекает площадь храмовый стражник, непрестанно напоминая о кануне субботы, то есть о близости Бога.

 

Действующие лица

(В порядке появления)

БАЛАГАНЩИК САВЛ из Тарса, студент иерусалимской академии раввинов, палаточный мастер, будущий апостол Павел

СТРАЖНИК из стражи Храма

ДИМОН Галилеянин, сикарий (кинжальщик)

БАРБУЛА, римский центурион

ПЛАЦИД, римский легионер

ЮНИЯ, жительница Тарса, троюродная сестра Савла

ИОСИФ, продавец птиц, сосед Лазаря

ЛУЦИЙ, римский военный трибун

ПЛАКАЛЬЩИЦА, женщина в черном

ЛУКА, грек из Антиохии, врач, апостол из семидесяти, будущий евангелист

НИКОДИМ, преподаватель иерусалимской академии раввинов

МАРФА, сестра Лазаря

ЛАЗАРЬ, богатый житель Вифании

СИМОН, сосед Лазаря

МАРИЯ из Магдалы, приемная сестра Лазаря и Марфы

ИУДА Симóнов, иерусалимский искариот (житель пригорода)

ГАМЛИЭЛЬ, глава иерусалимской академии раввинов

АНДРОНИК, апостол из семидесяти

ПЕТР, галилейский рыбак, будущий апостол из двенадцати

ИОАНН, галилейский рыбак, будущий апостол из двенадцати, евангелист и автор Откровения (Апокалипсиса)

ХАКЕР

Действие происходит около 30-го года I века н. э. в Иерусалиме, Вифании (близ Иерусалима), Тарсе киликийском и на дороге из Самарии в Дамаск.

Сцена в первых шести картинах представляет фрагмент площади Храма Ирода Великого; при этом мы видим храмовую площадь со стороны Иерусалима, как бы сквозь западную стену Храмовой Горы (теперешнюю Стену Плача).

Тексты музыкальных номеров скомпилированы из «Песни Песней Соломона» и 22-го Псалма Давида. Новозаветные книги цитируются без кавычек и ссылок.

 

Пятница первая

БАЛАГАНЩИК. (Со шляпой в руке). Почтеннейшая, драгоценнейшая публика! Мой ослик отдыхает от долгого пути, и наш балаган открывается, и мы готовы представить вам нашу мистерию о святом апостоле Павле. А вернее – о том, как некто по имени Савл стал Павлом, тринадцатым апостолом, понесшим в дальние страны благую весть об Иисусе из Назарета. Если мы дерзаем дополнить древние предания, то оправдываемся тем, что люди, записавшие эти предания, имели в свое время свои причины о многом умолчать и о многом говорить загадочно, иносказательно. Будьте же щедры, сегодня – воскресенье! Утром вы оставили ваши монетки в церковном ящике: заметьте, балаганщик тоже, как и священник, взывает к сердцу человека, а не только к его кошельку. Актеры не обещают вам спасения души за ваши взносы, они надеются лишь немного размягчить ваши сердца – чтобы глас Божий раздавался в них чуть слышнее. И тогда, быть может, кто-то из вас накормит моего осла. Итак, Пятница Первая! (Уходит).

Сцена изображает западную колоннаду площади иерусалимского Храма. Вдали, над восточной галереей – Масличная Гора. Слева – Храм. У правой кулисы – палатка; перед ней, на земле – предметы ремесла сшивателя палаток. Отдаленный шум рынка из южной галереи. Из палатки выходит Савл, садится за работу. Проходит Стражник.

СТРАЖНИК. Канун Субботы! Канун Субботы в Иерусалиме! Канун Субботы!

Стражник уходит. Вбегает Димон в окровавленной одежде, озирается.

ДИМОН. Бог Израиля да будет с тобою, юноша! Ты ведь – Савл, палаточный мастер?

САВЛ. Кто ты? Откуда знаешь мое имя? ДИМОН. Я слышал о тебе: ты – из фарисейской школы. Я тоже – фарисей, но мое имя тебе лучше не знать. Солдаты ищут меня, позволь укрыться в твоей палатке!

САВЛ. На тебе – кровь! ДИМОН. Не медли: если римляне схватят меня, то подвесят гвоздями на столбе!

САВЛ. Прячься!

Димон скрывается в палатке. Вбегают Барбула и Плацид.

БАРБУЛА. (Плациду). Оглядись кругом, он – близко. Будь осторожен.

Плацид убегает.

(Савлу). Привет тебе, Савл! Как работа? Есть заказы?

САВЛ. Да, нужно закончить две палатки до Субботы.

БАРБУЛА. И кто заказчики?

САВЛ. Среди ваших – много сирийцев, центурион. Они не любят спать в казарме.

Плацид возвращается.

ПЛАЦИД. (Барбуле). Его здесь нет.

БАРБУЛА. (Савлу). Скажи мне, студент Савл, в вашей академии учат лгать?

САВЛ. Истинный фарисей всегда помнит, что правдивость в речах угодна Богу.

БАРБУЛА. Тогда ответь мне, ты видел чернобородого иудея, со шрамом во всю щеку, в окровавленной одежде? Мне тоже угодна правдивость твоих речей!

САВЛ. Половина иудеев чернобороды. Я видел бежавшего человека, но не разглядел его.

БАРБУЛА. Куда он бежал?

САВЛ. В сторону рынка.

БАРБУЛА. (Делает знак Плациду; тот убегает).

Хорошо, если так. Там ему от нас не уйти, там много солдат. Но если сейчас ты сделал неугодное твоему Богу, фарисей Савл, он покарает тебя с моей помощью. Это говорю тебе я, центурион Барбула!

Барбула уходит. Из палатки выходит Димон.

САВЛ. Ты ранен?

ДИМОН. Это – кровь римского солдата. Я запачкал ею твою палатку; тебя заподозрят. Порежь себе руку – скажешь, что поранился нечаянно. Вот нож! (Лезет за пазуху).

САВЛ. У меня есть мой рабочий нож. (Берет из кучи у палатки нож и лоскут ткани).

ДИМОН. Дай посмотреть! (Берет у Савла нож и возвращает). Неплохой нож! Сгодится не только для шитья палаток! Сможешь? (Савл надрезает себе ладонь и хочет обернуть ее тканью). Погоди! (Надрезает свою ладонь и сжимает ею ладонь Савла). Теперь мы – кровные братья! Я перевяжу тебе руку. (Перевязывает). Ты отвел от меня опасность и навлек ее на себя. Я не забуду этого. Хочешь уйти со мной?

САВЛ. Куда и зачем? И кто ты?

ДИМОН. Я – Димон Галилеянин, объявленный вне закона. Я – из галилейских зелотов, из кинжальщиков. Мое прозвище – Смерть, по-гречески – Дисмас. Я убил много римлян.

САВЛ. Я слышал о тебе.

ДИМОН. Ты услышишь больше, говорю тебе! Мерзкие язычники скоро пожалеют, что их сандалии топтали священный Сион! Мы заставим их выплакать кровью обиды, что терпит от них народ, избранный Богом! Иерусалим станет ужасом для их правнуков! Я знаю, ты – честный фарисей, ты любишь Бога. Идем с нами сражаться за нашу веру!

САВЛ. Я не умею убивать.

ДИМОН. Никто этого не умеет от рождения! Заставь себя раз, а потом будет легко – как руку порезать. Мой товарищ, Геста, научит тебя. Он режет легионеров, словно ягнят на Пасху. Убийство врага Израиля угодно Богу!

САВЛ. Я подумаю над этим. Тебе нужно уходить.

ДИМОН. Думай, Савл! Думай скорее! Центурион подозревает тебя. Я постараюсь сделать так, чтобы он не успел тебе навредить. Бог да хранит тебя и весь Израиль! (Уходит).

САВЛ. (Один). Прощай.… Сколько боли в этом человеке! Он утоляет ее кровью врага. Он – герой. Я тоже ненавижу этих тупых вояк, что разгуливают по Храмовой Горе, как хозяева. Но я слаб! Кого я могу зарезать?.. О, Иерусалим, ты так прекрасен! Ты пропитан Божьим Присутствием, как твой жертвенник – кровью, что стекает по его желобкам. Этот человек хочет превратить твои улицы в желоба, по которым потекут алые реки. Господи, Тебе угодна такая жертва? Дай мне знак, и я пойду за этим человеком, и не будет Тебе жреца усерднее, кровавее меня! Только дай знак, молю!..

Сцена темнеет. Слышится шум быстрой реки. Видение: Юния.

Но Ты не даешь знака… Ты говоришь со мною совсем об ином! Зачем, Господи, зачем ты посылаешь мне эти видения? Зачем не даешь мне забыть ее?.. Юния, сестра моя возлюбленная! Мы вместе мечтали увидеть эти священные камни – Храм Бога Единого!.. И вот я здесь – один… шью палатки для римских солдат. И их казарма заслоняет от меня север, куда тянутся мои глаза – к тебе, моя Юния.… И за многие мили отсюда я опять вижу это! Опять: ты и река! Все в тот же час ты бродишь по берегу Кидна: в тот самый час, когда я встретил тебя там и полюбил в один миг. И мы пошли с тобой рука в руке, и быстрый Кидн сверкал и нес в море свои холодные воды, а ты читала мне греческие стихи… Римское воспитание не мешало тебе понимать Тору. Ты вечно смеялась над моей фарисейской строгостью, но оттого нравилась мне только сильнее. В твоих устах мне не было досадно даже мое римское имя.

ЮНИЯ. Павел! Мой Павел! Я смотрю на юг, и мне кажется, что ты слышишь меня…

САВЛ. (Поет).

ЮНИЯ. Я всегда чувствовала тебя… Я всегда знала, что ты – необычный, мой Павел…

САВЛ. Опять она говорит со мной, будто догадывается, что я слышу ее!

ЮНИЯ. Но теперь я чувствую тебя сильнее. Моя лихорадка будто несет меня к тебе…

САВЛ. Боже милосердный, она больна!

ЮНИЯ. Мне и прежде казалось часто, что твоя душа вдруг входит в мою, хотя тебя нет рядом. А теперь, когда болезнь сжигает меня, я будто слышу твой голос…

САВЛ. Господи, ты и на нее обрушил недуг?! За что?.. Приступ уже одолевает меня. (Дрожит). Всякий раз – эта расплата! Господи, не щади меня, но спаси ее! Я предал ее ради верности Твоему Закону! (Падает в судорогах).

Юния исчезает во тьме. Сцена светлеет. Входят Барбула и Плацид.

БАРБУЛА. Э, да у него – падучая! Беги-ка за врачом!

САВЛ. (Приходя в себя). Не нужно врача. Мне уже лучше.

БАРБУЛА. Тебе не стоит жить здесь одному, студент Савл, если у тебя такая болезнь.

САВЛ. Это – ничего, это быстро проходит.

БАРБУЛА. Смотри, чтоб не узнала храмовая стража… (Плациду). Ты свободен, Плацид.

Плацид уходит.

(Савлу). Скажи-ка мне, что это за пятно на твоей палатке? Похоже на кровь!

САВЛ. Я поранился, когда резал веревку. Вот этим ножом. (Берет нож).

БАРБУЛА. Пусть так. Но мы не нашли того, кого искали. Его не было на рынке, Савл! А деться ему было некуда… Мне придется доложить о тебе! (Уходит).

Входит Иосиф, неся клетки с голубями и мешок. Его догоняет Плацид. Савл с ножом прячется за колонну.

ПЛАЦИД. Постой, иудей! Что в твоем мешке?

ИОСИФ. (Останавливаясь). Я – бедный человек.

Что ты хочешь от бедного человека, римлянин? Что говорят тебе глаза твои? Ты видишь, я продаю птиц. Этого здесь никто еще не запретил. Бедным людям нужны маленькие птички, чтобы их заколоть и отдать священнику для жертвы! Что говорят тебе глаза твои?

ПЛАЦИД. Мои глаза говорят мне, что у тебя в руке мешок, но не говорят, что в нем. Что-то другое говорит мне, что там – не птицы. Очень тихо в твоем мешке. Развяжи его.

ИОСИФ. (Нехотя развязывает мешок). Птицы в мешке не поют!

ПЛАЦИД. (Достает из мешка рыбу). Особенно такие. (Бросает рыбу обратно).

ИОСИФ. (Заискивающе). Ну да, рыбка… Вы, римляне, любите рыбку! Кто-то же должен для вас ее доставить, вот, пожалуйста! Купи у меня рыбу, добрый солдат, я не возьму дорого с такого молодца…

Проходит и уходит Стражник, возглашая: «Канун Субботы!». Савл прячет нож за пазуху.

Ой! Храмовая стража! (С испугом захлопывает мешок). Не выдавай меня, солдатик! Я угощу тебя отличной рыбой и не возьму денег, пусть только уйдет стражник…

ПЛАЦИД. А рыба твоя – не тухлая?

ИОСИФ. Тише, умоляю! Рыба – свежайшая: всего час, как я выловил ее в пруду у Лазаря!

ПЛАЦИД. И кто этот Лазарь, у которого ты воруешь рыбу?

ИОСИФ. Что ты такое говоришь?! Да я бы отсек себе обе руки, если бы хоть одна из них посягнула на добро нашего Лазаря! Это же – такой достойный человек, богатый, но благочестивый! Он жалеет таких бедняков, как я. Его дом – самый большой у нас в Вифании. Это – там (указывает на гору), на Масличной Горе, только немножко с той стороны. Так моя лачуга – совсем близко от дома Лазаря, и этот достойнейший человек позволяет мне накануне Субботы половить в его пруду немножко рыбы…

ПЛАЦИД. Ладно, давай сюда твою рыбу.

ИОСИФ. (Доставая рыбину из мешка). Вот, ешь на здоровье, добрый человек!

ПЛАЦИД. Это – мало. (Тот достает вторую рыбину). Мало. Давай всё. (Берется за мешок). Ты стар, тебе тяжело это таскать, хватит с тебя и птиц.

ИОСИФ. (Удерживая мешок). Но я – бедный человек, не отнимай у меня последнее!

ПЛАЦИД. Ты – жадный человек. А я – нет: мне не жалко отдать твой мешок вашим храмовым стражникам, которых ты боишься больше, чем римских солдат. По-моему, тебе лучше отдать рыбу мне. (Отнимает мешок и хочет уйти).

Входит Луций.

ЛУЦИЙ. Стоять, солдат!

ПЛАЦИД. Трибун! (Вытягивается, отдает честь).

ЛУЦИЙ. А, это ты, Плацид.… Верни-ка этому иудею его мешок, и будь поблизости.

Плацид повинуется и уходит.

(Иосифу). Иди, старик, продай свою рыбу в другом месте. Ты знаешь не хуже моего: здесь продают только то, что годится для жертвы. Порядок есть порядок.

Иосиф уходит.

(Савлу). Так. Ну, а ты – кто? Почему прячешься?

САВЛ. Я – Савл. Я – студент, я изучаю Тору. Мой учитель – Гамлиэль.

ЛУЦИЙ. Гамлиэль мне известен. Значит, ты посещаешь его академию… забыл, где она?

САВЛ. Здесь, сразу за мостом, по левую руку.

ЛУЦИЙ. Верно. Ты – иерусалимлянин?

САВЛ. Нет, я – родом из Тарса киликийского.

ЛУЦИЙ. А, вольный Тарс, славный город философов на реке Кидне! Не довелось побывать.… Но постой… ведь Тарс еще при Августе стал римской колонией, со всеми привилегиями. Выходит, ты – римский гражданин?

САВЛ. (Нехотя). Да. От рождения.

ЛУЦИЙ. Тебе повезло, Савл из Тарса! Я сам – каппадокиец, моя родина – недалеко от твоей Киликии. Но мне, чтобы стать командиром, пришлось купить римское гражданство… Однако, Савл, как римский гражданин ты должен иметь римское имя.

САВЛ. (Через силу). Мое римское имя – Павел.

ЛУЦИЙ. Павел… Ты неохотно его произносишь. Ты не любишь свое римское имя? Стыдишься римского гражданства? Говори, не бойся меня!

САВЛ. Я не боюсь! Я – не Павел, я – Савл! Моя мать назвала меня именем первого из царей Израилевых! Я – иудей! Я никогда не буду зваться Павлом!

ЛУЦИЙ. Ну, как знать! Не горячись так… Впрочем, ты мне нравишься. Я люблю горячих молодых людей, какого бы племени они ни были. Но твой нож, который ты прячешь за пазухой, ты должен мне отдать. Я желаю тебе добра. Дай мне его. (Савл отдает нож). И ты рассчитывал вот этим вот убить Плацида? Он – сильный и опытный воин, а ты не больно-то крепок на вид. Ты не похож на тех, кто нападает со спины. Но даже если б ты ударил Плацида сзади, вряд ли ты уцелел бы. Ты бы погиб в любом случае. Ради чего? Ради старика-птицелова? Кто он тебе?

САВЛ. Он – мой соотечественник! У нас с ним – один Бог. Мы все, иудеи – дети одного Бога, поэтому мы – братья друг другу. Язычнику не понять этого.

ЛУЦИЙ. Отчего не понять? Вы все – братья, поэтому, чуть что, вы режете друг другу глотку, как все братья на свете. Но это – ваше дело. Мое дело – не допускать, чтобы резали глотку моим солдатам. По возможности… Ты же – фарисей, Савл, ты живешь по заповедям. «Не убей», «не лжесвидетельствуй», так ведь? За четверть часа ты нарушил две заповеди: солгал, чтобы сбить солдат со следа убийцы, и сам замыслил убийство.

САВЛ. Я не замышлял убийства. Мне просто нужно было понять, поднимется ли моя рука на убийство. Я хотел это понять, сжимая нож в руке!

ЛУЦИЙ. И что ты понял?

САВЛ. Что я не могу вонзить нож в человека.

ЛУЦИЙ. Ну и что мне с тобою делать, студент Савл?

Ты уже не так юн, чтобы отвести тебя к твоему учителю и велеть ему наказать тебя. Может, ты просто дашь мне слово – не пытаться убивать римских солдат? Я поверю.

САВЛ. Если я дам слово, я не смогу его нарушить. Но я не дам слово из одной трусости.

ЛУЦИЙ. (Подумав). Попробуем так. Меняемся: мое слово – на твое слово.

САВЛ. Какое слово хочешь ты мне дать? ЛУЦИЙ. Придумай сам. Я – военный трибун, у меня есть власть. Я могу многое сделать.

САВЛ. Ты хочешь купить мое слово? Чего бы я ни попросил взамен? Ты так дорого ценишь слово незнакомого тебе иудея?

ЛУЦИЙ. Ты уже достаточно мне знаком, и я ценю твое слово.

САВЛ. Позволь спросить тебя. ЛУЦИЙ. Спрашивай. САВЛ. Ты только что, перед твоим солдатом, заступился за старика-иудея, торговавшего рыбой вблизи Храма. А сейчас хочешь отпустить под честное слово иудея, замышлявшего убить твоего солдата?! Почему ты добр к иудеям?

ЛУЦИЙ. Если я скажу тебе правду, ты дашь мне твое слово?

САВЛ. Да. ЛУЦИЙ. Иудей спас моего сына. Мой сын был очень болен. Он умирал. Врачи, каких я мог привести к нему, были бессильны. И тогда мне сказали об одном бродячем раввине. Он в ту пору гостил здесь неподалеку, в Вифании. Я хотел было послать за ним центуриона с парой солдат, но передумал и поскакал в Вифанию сам. Едва увидев этого человека, я почувствовал необъяснимую уверенность: ему не нужно идти со мною в мой дом! Достаточно, чтоб он пожелал вылечить моего сына! И я сказал ему это. Он удивился и промолвил: «Такого я не встречал и среди Израиля». Потом улыбнулся мне и сказал, что я могу вернуться домой, сын мой здоров. Так и вышло.

САВЛ. И как же звали того чародея?

ЛУЦИЙ. Его называют Иисусом Назарянином.

САВЛ. Иисусом Назарянином…

ЛУЦИЙ. Так ты даешь слово?

САВЛ. Клянусь никогда не поднимать руку на римских солдат.

ЛУЦИЙ. Ты не заметил, как поклялся Иисусом Назарянином!

САВЛ. Это вышло нечаянно. Что ж из того?

ЛУЦИЙ. Для меня – много. Ты поклялся именем живого бога.

САВЛ. (Гневно). У меня один Бог! Я – не язычник, я не верю, как ты, в живых богов!

ЛУЦИЙ. Мне важно, во что верю я.

САВЛ. О Боже, опять!

Вспышка, тьма, затем видение: Юния.

(Луцию). Ты, конечно, не видишь ее…

ЛУЦИЙ. Кого? САВЛ. Вон там, девушка в голубом плаще!

ЛУЦИЙ. Там ничего нет, кроме галереи. Ты бредишь?

САВЛ. Я не знаю как, но в это время я всегда вижу то, что происходит с нею там, в Тарсе.

ЛУЦИЙ. Кто она? САВЛ. Юния, моя возлюбленная, которая никогда не будет моей!

ЛУЦИЙ. Почему? САВЛ. По матери она – иудеянка. Но ее отец и отец ее отца – не иудеи!

ЛУЦИЙ. Ах вот оно что! И кто же виноват?

САВЛ. Сестру моего деда соблазнил римский центурион. Он увез ее к себе в Иллирию. Овдовев, она вернулась в Тарс с дочерью, мечтая выдать ее за соплеменника. Но в Тарсе не нашлось иудея, пожелавшего бы оскверниться таким браком. Девушку взял в жены юноша из римской семьи. От их союза и родилась Юния.

ЛУЦИЙ. Выходит, она тебе – родня!

САВЛ. Никто бы не помешал мне жениться на троюродной сестре. (Начинает дрожать). Но брак с дочерью язычника немыслим для меня, сына раввина!

ЛУЦИЙ. Тебя лихорадит. Тебе нужен врач.

САВЛ. Она хочет говорить! Тише, прошу тебя!

ЛУЦИЙ. (В сторону Плацида). Плацид! Плацид, сюда, ко мне!

САВЛ. Пожалуйста, дай мне услышать ее!

Вбегает Плацид.

ЛУЦИЙ. (Плациду). Беги за врачом, за Лукасом! Он – в претории, перевязывает раненого.

Плацид убегает.

ЮНИЯ. Мне все труднее приходить, но меня тянет сюда, к нашему месту. Здесь никто не услышит, как я разговариваю вслух одна. Иногда это странное чувство – что ты меня слышишь – бывает таким сильным, что я не могу не говорить с тобой…

САВЛ. Я слышу тебя, слышу, любимая! Ты этого не знаешь, но говори! (Падает на колени). Говори, пока припадок не скрутил меня! (Луций берет Савла за плечи).

ЮНИЯ. Павел! Мой Павел! Если возможно такое чудо, и ты слышишь меня, то я скажу тебе: не укоряй себя никогда из-за меня. Ты все сделал верно. Твой путь указывает тебе твой Бог. Я верю, что Он любит тебя…

В видении мимо Юнии медленно проходит Плакальщица.

Я скоро умру, Павел. Счастье любить тебя было слишком велико, чтобы быть долгим. Мне больше ничего не нужно от жизни. Лишь одно: чтобы ты не изменял самому себе.

САВЛ. (У него начинается припадок). Что там за тень рядом с ней?!

ЮНИЯ. Мне неведом твой жребий, но он будет великим, я знаю. Я умру, радуясь, что была частью тебя и останусь ею. (Поет).

Ибо крепка, как смерть, любовь.

Юния и Плакальщица исчезают во тьме. У Савла судороги. Сцена светлеет. Вбегают Плацид и Лука.

ЛУКА. О, боги! (Наваливается на Савла, рапластывая его). Оставьте меня с ним, уйдите!

ЛУЦИЙ. Ты отвечаешь мне за него, Лукас! Идем, Плацид! (Уходят вдвоем).

ЛУКА. Демон разрушения! Повелеваю тебе именем Иисуса Назарянина, Сына Воды и Огня, выйди из этого человека, удались в место безлюдное и безводное и насыть себя песками! Человек, выдохни демона и вдохни Духа животворящего от Иисуса Назарянина!

САВЛ. (Приходя в себя с глубоким вздохом). Кто ты?

ЛУКА. Думаю, что теперь я – твой друг. А еще я – врач. С тобой часто такое бывает?

САВЛ. Каждую пятницу.

ЛУКА. Вот как!

САВЛ. (Смутясь). Да, но… так сильно – впервые.

ЛУКА. Ты едва не умер!

САВЛ. Благодарю тебя. Ты – чужестранец?

ЛУКА. Я – родом из Антиохии.

САВЛ. Ты – антиохиец? Моя родина – совсем рядом с твоей! Ты бывал в Тарсе?

ЛУКА. О, конечно! Тарс киликийский мне знаком. Я даже учился там врачеванию.

САВЛ. Мое имя – Савл. Как мне называть тебя?

ЛУКА. Я – Лукас. По-вашему – Лука.

САВЛ. (С внезапным отчуждением). Ты – язычник?

ЛУКА. Какие же вы, иудеи, забавные! Столько уже перевидали; пожили и с египтянами, и с персами, и с эллинами, а все удивляетесь – как это человеку можно быть не иудеем!

САВЛ. Но ведь ты – не римлянин?

ЛУКА. Я – грек. Тебе стало легче? САВЛ. Прости, если мое слово ты нашел для себя обидным.

ЛУКА. Не нашел. Что обидного в слове «язычник»? Если я поклоняюсь Аполлону Дельфийскому, обижусь ли я на друга за то, что он поклоняется Артемиде Эфесской? Да я и сам обращусь к сей грозной деве – по какой-нибудь отдельной надобности. Не лучше ли просить у каждого то, в чем он сильнее? Да и невежливо – всеми своими прихотями докучать одному богу, как будто ты у него один на свете.

САВЛ. Так легко говорить о божественном можно только, не зная истинного Бога!

ЛУКА. Да, конечно, он же известен только иудеям! Все прочие боги – неистинные. Но сколько ни сотрясай воздух, богов – больше, чем народов. А может быть, их – столько же, сколько людей?.. Я верю, что есть Единый Бог, единый художник единой картины. Но почему же Он – непременно единственный? Почему бы другим богам не быть Его подмастерьями? У каждого – своя кисть, своя краска. И удобнее и красивее!

САВЛ. Ты все время шутишь. Твоя мысль так подвижна! Она не хочет удержаться на глубине, потому что хочет шутить. Но через шутку нельзя понять истинного Бога!

ЛУКА. Я шучу не о богах. Я шучу о серьезных людях, которые думают, что знают, какой бог – истинный, а какой – нет. Я – врач. Я знаю, что многим больным полезно кровопускание. Это – моя маленькая истина. Но кровопускание пригодно не для всех, и эта истина – уже чуть побольше первой. А на слишком большие истины я не посягаю. Знаешь, почему? Я видел много серьезных людей, склонных к очень большому кровопусканию ради очень больших истин. И мне это не по душе.

Входит Барбула.

Это – ты, Барбула? Как там раненый?

БАРБУЛА. Бредит. Боюсь, он – не жилец. Тот галилеянин умеет орудовать ножом!

ЛУКА. Не говори так. Жизнью человека распоряжается не тот, кто хочет ее отнять, а тот, кто ее дал.

БАРБУЛА. Гм! Моя мать дала мне жизнь. Разве она распоряжается моей жизнью?

ЛУКА. Кто-то ведь дал твою жизнь твоей матери, чтобы она дала ее тебе. Разве нет?

БАРБУЛА. Мой отец?

ЛУКА. Твой отец дал тебе не свою жизнь, а твою.

Откуда он по-твоему ее взял? Кто-то должен был дать ему твою жизнь, чтобы он отдал ее твоей матери.

БАРБУЛА. И кто же дал моему отцу мою жизнь?

ЛУКА. Не знаю. Зови его «Кто-то».

БАРБУЛА. (Подумав). Что мне это даст?

ЛУКА. И этого я не знаю. Может быть, это освободит тебя от страха…

БАРБУЛА. Разве я боюсь кого-то?

ЛУКА. Барбула, я знаю, что ты храбр. Но разве ты свободен от страха?

БАРБУЛА. (Подумав). Ох, лукавый же ты грек, Лукас!.. Но я пришел сюда не болтать с тобой. Трибун спрашивает о здоровье студента Савла. Что мне передать ему?

ЛУКА. Передай трибуну, что студент Савл вполне здоров. Болезнь оставила его.

БАРБУЛА. Только колдун может за пять минут вылечить падучую болезнь. Я передам трибуну, что ты – колдун, Лукас. (Уходит).

ЛУКА. Так и передай.

САВЛ. Это была шутка?

ЛУКА. Нет. Твоя болезнь ушла.

САВЛ. Навсегда?! Как ты можешь знать?!

ЛУКА. Ты жалеешь, что выздоровел? Объяснись.

САВЛ. (В смущении). Я не могу.

ЛУКА. Мне показалось, что мы можем быть друзьями. Чем я вызвал твое недоверие?

САВЛ. Ты говоришь то, во что трудно поверить. Кто ты, чтобы знать, что болезнь ушла?

ЛУКА. Я – врач.

САВЛ. Просто врач?

ЛУКА. Нет, не просто. Я – как бы тебе сказать… Я – посвященный.

САВЛ. Посвященный во что?

ЛУКА. В некоторые тайны. Я не могу их тебе открыть не оттого, что не доверяю тебе. Ты просто не готов их вместить. Но, возможно, я смогу тебе помочь.

САВЛ. Помочь в чем?

ЛУКА. Легионер сказал мне, что перед припадком ты разговаривал с кем-то невидимым. Ты кого-то видишь? И хочешь видеть вновь? Ты боишься потерять это вместе с недугом?

САВЛ. Ты как будто слышишь мои мысли.

ЛУКА. Это – часть врачебного искусства. Но будь же милосерден к любопытству врача: расскажи мне о своей болезни. Возможно, тогда я пойму, как мне сделать, чтобы твое исцеление не так тебя печалило. Объясни хотя бы, причем здесь пятница?

САВЛ. (Еще колеблясь). Перед припадком у меня всегда бывает видение. Я вижу девушку… Она дорога мне. Она осталась в Тарсе. Брак с нею был невозможен, мы встречались тайно. Всегда в пятницу.

ЛУКА. И ты видишь ее всегда в этот день?

САВЛ. Да, и слышу. С недавних пор она стала говорить со мной, словно догадывается…

ЛУКА. И затем, всякий раз – припадок?

САВЛ. Да, но не такой ужасный, как нынешний.

ЛУКА. У тебя – дар ясновидения! Он может стать даром пророческим!

САВЛ. Послушай, ты говоришь, что тебе ведомы какие-то тайны.… Скажи, разве все это не может быть обманом, демонским наваждением?

ЛУКА. Может. Хотя и не похоже. Надо проверить.

САВЛ. Как?!

ЛУКА. Ты напрасно беспокоишься. Ты решил, что твой дар – от болезни. Но все – наоборот: дарованная тебе сила породила болезнь. Твое тело оказалось слабым для такого дара! Если припадков больше не будет, то почему с ними должен уйти и твой дар? Вот если это было, как ты говоришь, демонское наваждение, то и оно ушло вместе с демоном болезни. Но тогда и жалеть не о чем!

САВЛ. Как у тебя все легко… Но моя возлюбленная говорит, что умирает!

ЛУКА. Тебе все равно придется дождаться следующей пятницы, и тогда посмотрим.… Но скажи мне вот что. Твои видения – всегда одинаковы? Это всегда – только девушка из Тарса? Тебе не случалось видеть ничего другого?

САВЛ. Было… Одно-единственное видение было совсем иным…

ЛУКА. Расскажи. Это – важно!

САВЛ. Именно в ту пятницу Юния впервые и заговорила… но странно: она никогда не звала меня Савлом, а тут, будто в забытьи, сказала: «Савл, взгляни на гору!». После обычного легкого приступа я невольно стал всматриваться в гребень Масличной Горы, что всегда у меня перед глазами. Я смотрел и смотрел, и вдруг, над самой гранью между небом и горой вспыхнул свет. Он ослепил меня, и во тьме я и увидел это…

ЛУКА. Что? Что ты увидел?!

САВЛ. Ту сторону горы. По склону быстро поднимался высокий человек с волосами до плеч… В одном греческом трактате о колдовстве говорится, что колдун, являясь человеку во сне, не показывает своего лица, подставляя вместо него чужие лица…

ЛУКА. Я читал об этом. Дальше!

САВЛ. Лицо этого человека все время менялось. То мне казалось, что я вижу Юнию, то моего учителя Гамлиэля, то отца. А потом вдруг я понял, что вижу собственное лицо…

ЛУКА. Так-так! Высокий человек с волосами до плеч?.. И это все?

САВЛ. Нет. За ним шла толпа, но из всех лиц я помню только одно. Это была женщина, редкой красоты… Человек с длинными волосами остановился и, обняв кого-то из встречавших его, сказал весело: «Здравствуй, Лазарь! Что, не решился раздать имение нищим? Ладно, ладно! Я придумал для тебя что-то лучшее. Ты можешь совершить путешествие, если захочешь». «Куда?» – спросил тот. «Туда и обратно» – отвечал пришелец и продолжал: «Это – трудное путешествие, Лазарь, это – много труднее, нежели раздать имение. Но я тебе помогу. Я привел в твой дом Марию из Магдалы галилейской, пусть она будет сестрой тебе и твоей сестре Марфе». И он указал на ту женщину, что была необычайно красива, и тогда к ней приблизилась другая, обняла ее и сказала: «Здравствуй, Мария, пойдем в дом!» Вот и все.

ЛУКА. Так… (Про себя, в задумчивости). Путешествие туда и обратно?.. Труднее, чем отдать имение?.. Хм!.. Туда и обратно! (Савлу). Любопытные вещи ты рассказываешь!

САВЛ. Ты что-то знаешь об этом?! Можешь что-то объяснить?!

ЛУКА. Пока нет. Мне нужно время. Может быть, совсем немного!

САВЛ. Но что мне делать?!

ЛУКА. Ждать следующей пятницы. Ты измучен. Ты должен отдохнуть немедленно.

САВЛ. Мне не удастся. Сюда идет Никодим, друг Гамлиэля, моего наставника.

ЛУКА. И что?

САВЛ. Он будет укорять меня за мою вчерашнюю размолвку с учителем.

ЛУКА. Иди в палатку и ложись. Я – твой врач. Я скажу ему, что ты – нездоров.

САВЛ. Благодарю тебя, Лука!

Савл уходит в палатку.

ЛУКА. (Один). Твоя вторая благодарность – горячее первой! Никогда не знаешь, делаешь ли добро – даже, если спасаешь от смерти! Но всегда угодишь человеку, взяв на себя его грех! Ведь как рад, что я вместо него солгу почтенному раввину, который идет сюда с добрыми намерениями! Ведь то, что я ему скажу – не совсем правдиво. А, фарисей Савл?

Входит Никодим.

НИКОДИМ. Мир тебе! Знаком ли тебе хозяин этой палатки? Я хочу говорить с ним.

ЛУКА. Он только что уснул. Он очень слаб.

НИКОДИМ. Савл нездоров? Но кто ты, добрый человек? Твое лицо мне незнакомо.

ЛУКА. Я – недавно в Иерусалиме. Я – врач. Я перевязывал раненого в казарме, когда меня позвали к этому юноше, опасаясь за его жизнь.

НИКОДИМ. Боже милосердный! Что с ним произошло?!

ЛУКА. Необычайно сильный приступ падучей болезни. Он мог умереть.

НИКОДИМ. Какое несчастье! Какое несчастье!.. Но никто из нас, его учителей, ни его товарищи, не знали о его недуге!

ЛУКА. Выходит, он не хотел, чтобы об этом знали.

НИКОДИМ. Но что ждет его?

ЛУКА. Надеюсь, он будет здоров.

НИКОДИМ. Мое имя – Никодим. Я преподаю Тору в академии моего друга Гамлиэля.

ЛУКА. А я – Лука. Я наслышан о высокоученом Гамлиэле, и рад узнать тебя, равви.

НИКОДИМ. Ты – грек?

ЛУКА. Я – грек.

НИКОДИМ. Я не знаю тебя, Лука, не знаю, сколь высоко твое врачебное искусство, но позволь мне сказать тебе, что, если ты спас жизнь этого молодого человека, то я, и мой друг Гамлиэль и все учителя нашей академии будут испытывать к тебе величайшую признательность! Савл – наша гордость, наша надежда. Мы верим, что он станет светочем фарисейской учености, одним из великих учителей народа нашего. Ты не знаешь, какое благо ты сделал Израилю, если Савл будет здоров!

ЛУКА. Я рад сделать благо Израилю.

НИКОДИМ. Если скажешь, я пришлю кого-нибудь из учеников, чтобы побыли с ним.

ЛУКА. В этом нет нужды. Я побуду здесь. Ночь не должна быть холодной.

НИКОДИМ. Да, весна в Иерусалиме, похоже, выдалась теплая.

ЛУКА. Однако, кажется, начинает дуть северный ветер.

НИКОДИМ. Да, пожалуй, немного холодает… Что ж, я должен оставить тебя, добрый человек. Солнце заходит, а мой дом – не близко. Да и беспокоюсь, не отвязал бы кто моего ослика: люди здесь ходят разные. Да поможет Бог тебе и твоему подопечному! Скажи ему, что я непременно его навещу после Субботы. (Уходит).

ЛУКА. (Заглядывает в палатку). Спит надежда Израиля.

Проходит и уходит храмовый стражник.

СТРАЖНИК. Субботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний покой!..

ЛУКА. Отдыхай, Израиль! Празднуй свою Субботу! Ты не знаешь, что ты празднуешь, избранный народ! Не чуешь, не слышишь, что зреет в твоих недрах! Отдыхай!

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ПЕРВОЙ

 

Пятница вторая

БАЛАГАНЩИК. Хочу кое-что пояснить почтенной публике! Савл долгое время полагал, что его ясновидческая сила пробуждается в единственный из дней недели – в день его встреч с Юнией. Пятница была для него днем любви и днем виде́ний. Но что есть пятница для искреннего иудея? Это – канун праздника единения с Богом. Весь смысл Субботы – в чувстве шехи́ ны. Знаете ли вы, что такое шехина? Это – Незримое Присутствие Всевышнего. В Субботу, в день покоя, иудеи собираются кучками для изучения Торы, разворачивают свои свитки, и тогда шехина разливается в их душах, и они чувствуют, что Бог – среди них. Канун же Субботы есть радостное приготовление к этой встрече. Это волнение от близкого свидания с Богом живет в иудейской крови с немыслимой древности, и это волнение, смешиваясь в крови Савла с волнением от свидания с возлюбленной, доводило его душевные силы до высшего напряжения.

Вбегает Плакальщица.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. До болезни! Это чуть не убило его в расцвете юности!

БАЛАГАНЩИК. Ты глупа. Это сделало его величайшим из пророков любви!.. Постой, а что ты вообще тут делаешь? Тебя нет в моей пьесе! Кто тебе позволил маячить на сцене?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я не спрашиваю позволения. Я являюсь там, где я уместна.

БАЛАГАНЩИК. Там, где тебе кажется, что ты уместна.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. (Обиженно). По моему разумению.

БАЛАГАНЩИК. У тебя не может быть никакого разумения: у тьмы нет разума. Ты всего лишь – тьма, ты – пугало; тебе только кажется, что ты где-то можешь быть уместна.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – плакальщица. Я прихожу туда, где я нужна – туда, где скорбят.

БАЛАГАНЩИК. «Плакальщица»?! Это – что-то новенькое! Твоя новая роль?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Это – моя сущность!

БАЛАГАНЩИК. У тебя нет сущности, но ты очень болтлива и наскучила публике! Пятница Вторая! (Оба уходят).

Декорация прежняя. Савл и Лука. Проходит и уходит храмовый стражник, возглашая: «Канун Субботы!»

ЛУКА. Долго ли еще?

САВЛ. (Закрыв глаза). Час близок.

ЛУКА. Почему бы не сделать усилие самому, не дожидаясь?

САВЛ. Погоди… Вот!.. Я уже слышу шум реки!.. Где же она?.. Я не вижу ее…

Сцена темнеет, слышен шум реки, но видение пусто: лишь на миг мелькает Плакальщица. Сцена светлеет.

ЛУКА. Ну что?

САВЛ. Она не пришла… Я видел берег, но он пуст! Какая-то тень промелькнула, и все.

ЛУКА. Не спеши отчаиваться. Мало ли почему она не пришла!

САВЛ. Если она не пришла, значит, она умирает, или уже умерла.

ЛУКА. Самоуверенность – вещь полезная! Если в меру. И не на женский счет!

САВЛ. Юния – ангел!

ЛУКА. Конечно. Между прочим, ты – здоров, обратил внимание?

САВЛ. (Выходя из оцепенения). Да, правда, судорог не было… Но ведь я не видел Юнию!

ЛУКА. И именно поэтому тебя не колотит?!.. Ладно. Вот что я тебе скажу, друг мой Савл: все это нужно проверить по-настоящему, и ты обязан сделать попытку.

САВЛ. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

ЛУКА. Тебе нужно отвлечься от твоей возлюбленной, иначе мы никогда не разберемся в том, что с тобой творится. Перенеси свою мысль на что-то совсем иное. Избери что-то или кого-то, напряги свою волю и постарайся это увидеть!

САВЛ. И что мне избрать?

ЛУКА. Вспомни другое свое видение – то, в котором не было Юнии. Устреми силу твоего зрения туда, за гребень горы! Пожелай увидеть то место, где высокий человек с волосами до плеч говорил с Лазарем. Пожелай сильно!

САВЛ. Хорошо, Лука, я попробую. (Поворачивается к Масличной Горе).

Сцена темнеет. Видение: Иосиф, Марфа и Плакальщица.

ИОСИФ. Ох, да как же это! Как же это, госпожа моя Марфа! Чем мог прогневать Господа такой человек, как твой брат? Такой цветущий молодой человек!

МАРФА. Входи, Иосиф, брат ждет тебя. Не говори много, прошу тебя, он очень ослаб!

САВЛ. Я вижу, Лука! Я вижу!!

ЛУКА. Что? Что ты видишь?!

САВЛ. То самое место – крутой склон по ту сторону горы! Я вижу человека, которого знаю: это – продавец птиц! И женщина, которую он называет Марфой, вводит его в дом!

ЛУКА. Марфа? Не сестра ли того Лазаря?

Марфа и Плакальщица исчезают во тьме. Иосиф останавливается перед ложем, на котором лежит Лазарь.

ЛАЗАРЬ. Ты пришел… Подойди ближе. Ты должен исполнить мою просьбу.

ИОСИФ. Приказывай, господин мой Лазарь! Приказывай, благодетель мой! Что может такой бедняк, как я, сделать для Лазаря?

ЛАЗАРЬ. Говори тише, Марфа не должна знать…

САВЛ. Хозяина дома зовут Лазарем, и я вижу его! Он болен…

ЛАЗАРЬ. Иосиф, я на днях умру…

ИОСИФ. Боже, избави нас от такой беды!..

ЛАЗАРЬ. Не перебивай, мне трудно говорить… Как услышишь женский плач в моем доме, ты должен кое о чем позаботиться. Прежде, чем меня спеленают и отнесут в пещеру, ты должен, втайне от всех, отнести туда корзину со свежей рыбой.

ИОСИФ. (В изумлении). Рыбой?!. Прости, господин мой, я человек неученый. Хорошо ли я тебя понял: ты велишь мне положить в твой гроб рыбу?

ЛАЗАРЬ. Слушай меня, Иосиф! Там, в самом дальнем углу, я выкопал незаметную нишу – нащупай ее. В ней ты спрячешь корзину с рыбой и прикроешь ее тем куском ткани, что лежит у меня в изголовье. Возьми ее сейчас и не показывай никому.

ИОСИФ. (Достает из-под головы Лазаря кусок ткани с иероглифами на ней. Говорит тихо). Господи Всемилостивый, прости его! У ученых людей, конечно, свои причуды…

САВЛ. (Читает написанное на ткани). «Дух тления, вот – твоя пища!»

ЛУКА. Что?!

САВЛ. Это – египетская надпись… на ткани…

ЛУКА. Похоже на заклинание! ИОСИФ. (Про себя). Не ведаю, что тут начертано, только все это колдовством пахнет!

ЛАЗАРЬ. Не ворчи, старик, я все слышу. Тебе не нужно думать ни о чем… Разве не был я добр к тебе? Мне некого больше просить… Поклянись, что все исполнишь.

ИОСИФ. Да я… да я шелудивым псом буду, коли не исполню! Да сгнить мне в струпьях зловонных, коли не сделаю того, что велит мне господин мой Лазарь, мой благодетель!

ЛАЗАРЬ. Теперь ступай.

Иосиф уходит.

(Обращается в пустоту). Скоро ль я увижу тебя, Иисус, твой плащ и твой посох? Я готов идти долиной теней. Я не касаюсь Марии, как ты велел, и она ничего не знает. Но я не теряю мысль о ней, чтобы не заплутать во тьме. Скоро ли, друг мой Иисус?

Лазарь исчезает во тьме. Сцена светлеет.

ЛУКА. О чем ты думаешь? Не хочешь рассказать?

САВЛ. (Рассеянно). Друг мой Иисус…

ЛУКА. Что?!

САВЛ. Я видел умирающего… Он обращался к другу по имени Иисус…

ЛУКА. Ты взволнован! Давай-ка отпразднуем твое выздоровление, а? Заодно расскажешь все по порядку. Я получил кое-какие деньги и знаю место, где вкусно поджаривают рыбу.

САВЛ. Рыбу? Пищу для духа тления…

ЛУКА. Что это за чепуха с духом тления?

САВЛ. Я видел умирающего…

ЛУКА. Ты уже это говорил.

САВЛ. Он просил, чтобы в его погребальную пещеру поставили корзину рыбы!

ЛУКА. Наверное, он боится проголодаться!

САВЛ. Рыбу он просит закрыть тканью с надписью: «Вот – твоя пища, дух тления»!

ЛУКА. Гм! То есть он предлагает духу тления рыбу вместо себя? Неплохая мысль! Идем, Савл, я голоден.

Там, куда я тебя отведу, духи тления не обедают: рыба будет свежая.

САВЛ. Хорошо, Лука. Но позволь мне угостить тебя. Я тоже получил деньги. (Уходят).

Входит Никодим.

НИКОДИМ. (Один). Савл, ты здесь? (Заглядывает в палатку). Где же он пропадает?

Не замечая Никодима, входят Симон с ягненком в мешке за плечами и Мария,

СИМОН. Восемь месяцев я не видел Иерусалима, Мария. Он стал еще прекраснее!

МАРИЯ. Это – весеннее солнце радует тебя, Симон.

НИКОДИМ. Симон?! СИМОН. Боже праведный! Никодим, тебя ли я вижу?!

НИКОДИМ. Симон, друг мой, мы не виделись с месяца сивана! (Обнимаются).

СИМОН. Верно, ты же был у меня тогда, в праздник!

НИКОДИМ. Но постой, говорили, что у тебя – проказа, и ты не отлучаешься из Вифании!

СИМОН. Все – правда, Никодим, все – правда. Но, как видишь, я совершенно очистился.

НИКОДИМ. Ты несешь в Храм ягненка?

СИМОН. Да, хочу принести жертву благодарения.

НИКОДИМ. Я рад, Симон, я так рад за тебя!.. Как же ты вылечился?

СИМОН. Один человек, имеющий милость у Бога, испросил ее и для меня.

НИКОДИМ. И кто этот добрый человек?

СИМОН. Он – из Галилеи.

НИКОДИМ. Ох, Симон! Будь осторожен: что может быть доброго из Галилеи? Одна смута и кровь. Уж не тот ли это, кого называют Иисусом Назарянином?

СИМОН. Да, верно, его так называют!

НИКОДИМ. (С тревогой). Известно ли тебе, Симон, что Совет признал его лжепророком?

СИМОН. Откуда мне знать, Никодим? Я с прошлой осени не был в Иерусалиме.

НИКОДИМ. Симон, Большой Совет признал его пророчества о приближении Царства Божия лживыми. Слова, записанные за этим человеком, говорят о его безумии, об одержимости бесами. Тебе не стоит хвалиться таким знакомством, Симон!

СИМОН. Благодарю тебя, Никодим! Твой совет дорог мне… Я так рад нашей встрече! (Марии). Мария, это – Никодим, мой друг от школьной скамьи.

МАРИЯ. Здравствуй, Никодим.

СИМОН. Никодим – учитель Закона, и тебе, Мария, следует говорить ему «равви».

МАРИЯ. У меня – один учитель, и ты это знаешь, Симон.

СИМОН. (В смущении). Но, Мария…

НИКОДИМ. (Пораженый красотой Марии). Не нужно, Симон, это – не обязательно. Скажи лучше, здорова ли твоя Лия?

СИМОН. Она здорова, слава Богу. (Смеясь). А, понимаю, ты подумал, не взял ли я себе новую жену? Нет, Никодим, Мария мне – не жена. Она – сестра Лазаря, моего соседа. Ты должен его помнить: он пировал с нами тогда. Видишь ли, Лазарь болен, и Мария просилась идти со мною в город, чтобы найти ему врача.

НИКОДИМ. Я помню Лазаря. Достойный молодой человек. (Марии). Что с ним такое?

МАРИЯ. Лежит и молчит. Отказывается от пищи и тает на глазах.

НИКОДИМ. Я помогу с врачом. Мне известен один грек. О, он, конечно – язычник, но человек, кажется, неплохой и в своем деле искусный.

СИМОН. Благослови тебя Бог, Никодим! Могу ли я просить тебя отвести Марию к этому человеку, чтобы я тем временем поспешил в Храм?

НИКОДИМ. Конечно, Симон, иди спокойно по своему делу и возвращайся сюда же. Я сделаю, что смогу, не тревожься.

СИМОН. (Никодиму тихо). Опомнись, друг, нельзя так смотреть на женщину! (Уходит).

НИКОДИМ. (Марии, сильно волнуясь). Надеюсь, тот, кто нам нужен, здесь неподалеку… Ты пойдешь со мной, или хочешь подождать тут?

МАРИЯ. Я сделаю, как ты скажешь, Никодим.

НИКОДИМ. Я не знаю… наверное… может быть, мне все-таки лучше сходить одному…

МАРИЯ. Может быть, Никодим.

НИКОДИМ. Так я… пойду…

МАРИЯ. Иди, тебе нужно успокоиться. Ты уже – в летах, а сердце у тебя совсем юное. (Прикладывает руку к его сердцу). Вон как колотится! Как у пойманной птицы.

НИКОДИМ. (Вздрогнув и отстранясь). Что ты делаешь?

МАРИЯ. А что я делаю? Тебя нельзя касаться? Прости… Сегодня ты будешь любить свою жену, как в первую ночь. Ты сделаешь ее счастливой, Никодим!

НИКОДИМ. Как можешь ты говорить такое?! Кто ты?

МАРИЯ. Кто я? Не знаю… Знаю только, что я сделана из любви. Нет во мне ничего другого. Прежде было, но мой Учитель сказал, что я – сама любовь, и не стало во мне ничего другого.

НИКОДИМ. Кто твой учитель?!

МАРИЯ. Его имя – Иисус, но кто он, я не знаю. Он называл меня голубкой и целовал, но глаза его не туманились страстью. Он говорил, что во мне столько любви, что хватит на всех. (Целует его). Я наделила тебя любовью. Иди к жене и люби ее, люби!

НИКОДИМ. (В полном смятении). Я пойду. (Уходит).

МАРИЯ. (Одна). Что я болтаю? Как я могу наделить любовью? Я чувствую себя мертвой, если не даю любви – вот и все. А для себя взять любви не умею…

Входит Иуда.

О, нет!.. Иуда, ты что, следил за мной?.. Откуда ты взялся? Вы же ушли за Иордан!

ИУДА. Я вернулся. Я хожу за тобой как тень. Я сплю под домом, где ты живешь.

МАРИЯ. Ты бросил Учителя?!

ИУДА. С тех пор, как тебя нет с нами, все потеряло смысл: и Учитель и Царство Божье, каким бы оно ни было. Я пришел, чтобы видеть тебя, чтобы валяться в твоих ногах, быть твоим псом. Ты – мое царство, и небесное и земное. Ты – моя царица!

МАРИЯ. Иуда, ты безумен! Ты должен вернуться к Учителю.

ИУДА. Зачем?

МАРИЯ. Он любит тебя! Без него ты сойдешь с ума, твои демоны одолеют тебя!

ИУДА. Ты знаешь моих демонов, Мария? А своих ты знаешь?! Твой названный брат, Лазарь, уже входил к тебе? Он познал тебя?! Или вы все еще играете в братика и сестричку, умирая от похоти?!

МАРИЯ. Убирайся прочь!

ИУДА. Не нравится слушать про своих демонов?!

Знай, Мария, тебя никто не может любить так, как я. Я пожертвовал ради тебя своей свободной душой!

МАРИЯ. О чем это ты?

ИУДА. Ты не знаешь… Когда ты ушла с нами из Магдалы, и мы пришли к подножию горы Табор, кто-то из нас, двенадцати, спросил Учителя: «Как может эта женщина ходить с нами? Она – грешница, каких мало!»

МАРИЯ. Не ты ли спросил, Иуда?

ИУДА. Да, это я спросил! Что из того?! Ты всех смутила! Ты для всех стала соблазном!

МАРИЯ. Что же ответил тебе Учитель?

ИУДА. Учитель сказал: «В Марии – любви избыток, и от этого избытка своего она изливает, и нет ей осуждения».

МАРИЯ. Вот видишь! Что еще он сказал вам у горы Табор?

ИУДА. Он сказал слова удивительные: «Двенадцать вас со мною всегда. Вы были рабами греха, но, пока вы вблизи меня, вы – вблизи огня: огонь истины, который во мне, делает вас свободными. Мария – испытание ваше. В ней великая сила, имя которой – Женственность. Сила эта подобна зеркалу. Она властвует над тем, кто ищет власти над нею. Она оскверняет того, кто хочет осквернить ее. А тому, кто ищет восхищения, сила эта явится голубкой, что восхи́тит его клювом за волос и вознесет на эту гору. Вы вольны выбирать между моей свободой и ее игом». Так он сказал и посмотрел на меня с печалью. Конечно, он уже знал, в чем моя свобода: я выбрал тебя, Мария, твое иго!

МАРИЯ. Как ты можешь выбрать меня, Иуда, если я не выберу тебя?

ИУДА. Ты ведь однажды была моей! Почему я стал плох, полюбив тебя?!

МАРИЯ. Я не была твоей, Иуда. Я пожалела тебя тогда, но ты обезумел!

ИУДА. Нет, Мария! Говорю тебе, я один понял Учителя: он всегда учил нас, что любовь и есть первая и последняя истина. И печаль его – оттого, что лишь я один из двенадцати выбрал любовь! Остальные просто струсили, хотя все желали любить тебя. Все до одного!

И их свобода – свобода скопцов!! (Смеется). И никто из них не вознесся на гору Табор!

МАРИЯ. Ты не понял ничего, Иуда: ты мучаешься, но не от любви! Любовь не мучает, потому что ей ничего не нужно, она хочет только дать. А ты вожделеешь владеть мною. Ты не иго мое выбрал, ты пожелал свое иго наложить на меня! Ты хочешь, чтобы я принадлежала тебе!.. Я ведь знала о вашем собрании, Иуда. С того дня все, кроме тебя, успокоились, и я радовалась этому! Один ты изводил себя, домогаясь меня и ревнуя ко всем, даже к Учителю. Это из-за тебя я больше не хожу с вами. Это чтобы тебя спасти от твоей муки, Учитель оставил меня жить у Лазаря!

ИУДА. А ты и рада! Шлюха!!

МАРИЯ. Я больше не заговорю с тобой, Иуда, если ты не вернешься к Учителю!

ИУДА. Почему ты не вернешься к Учителю? Он учит нас свободе. Разве ты не свободна? Прежде ты любила Учителя и прельщалась Царством Божьим. Теперь любишь Лазаря?! Чем прельстил тебя Лазарь? Богатством?

МАРИЯ. Я ухожу! (Пытается уйти).

ИУДА. Нет, не уходи! Жизнь без тебя – горше смерти! Почему на меня не хватает твоего избытка?! Пожалей меня, полюби снова! (Обнимает ее). Спрячемся в этой палатке!

МАРИЯ. (Хватает нож, брошенный у палатки, и приставляет его к горлу Иуды). Не смей ходить за мной, или не успеешь раскаяться! Не забывай, я – галилеянка! (Уходит).

ИУДА. (Один). Любит! Она любит его!!.. Кто он, этот Лазарь, чтоб обладать такой женщиной?! Он не получит ее! Я ему не позволю. Не все можно купить, дорогой Лазарь!

Входит Гамлиэль, подходит к палатке, заглядывает в нее.

ГАМЛИЭЛЬ. Савл, ты здесь? Это я, твой учитель!.. Нет его опять. (Хочет уйти).

ИУДА. Постой, равви! Позволь сказать тебе слово!

ГАМЛИЭЛЬ. Я не знаю тебя.

ИУДА. Я тебя знаю. Ты – Гамлиэль, глава академии фарисейской. А я – Иуда Симонов, простой иерусалимлянин. Но то, что я знаю, может пригодиться тебе.

ГАМЛИЭЛЬ. Говори.

ИУДА. Ты – большой человек, равви Гамлиэль, ты заседаешь в Совете Старейшин. Я слышал, что Совет очень обеспокоен неким Иисусом Назарянином.

ГАМЛИЭЛЬ. Если тебе известно местопребывание этого человека, ты обязан сообщить о нем Совету, таково постановление!

ИУДА. Мне неизвестно его местопребывание. Да и нет вам в том пользы. В каком бы месте он не пребывал, его нельзя схватить, если только он сам того не пожелает.

ГАМЛИЭЛЬ. Ты смеешь поучать Совет Старейшин?! Прочь, или я кликну стражу!

ИУДА. Старейшинам стоило бы знать, что кое-кто, можно сказать, в двух шагах от стен иерусалимских, постоянно оказывает Назарянину гостеприимство.

ГАМЛИЭЛЬ. Кто же это? ИУДА. Некто Лазарь, житель Вифании. ГАМЛИЭЛЬ. Я извещу Совет. Хочешь сказать еще что-нибудь?

ИУДА. Я сказал, что хотел сказать.

Гамлиэль уходит.

Жди гостей, Лазарь! (Уходит).

Входит Мария.

МАРИЯ. Кажется, ушел… Трудно быть женщиной! Либо ты не нравишься мужчинам, либо ты им нравишься. И никто не знает, что хуже.

Вбегает Савл; увидев Марию, застывает, как вкопанный.

(Оглядев его). Ну вот, еще один безумный. Просто – соляной столб! Это, наверное, весеннее солнце на них так действует. Ты – немой? Жалко – такой милый!

САВЛ. (Опустив глаза). Зачем ты взяла мой нож?

МАРИЯ. Кое-кто хочет владеть мною, а мною владеть нельзя. (Отдает нож). На, возьми, он не понадобился.

САВЛ. (Берет ее руку с ножом). Слава Господу! И ты любишь ножи? Ты – из Галилеи?

МАРИЯ. Тут всех галилеян считают разбойниками? Как ты понял, что я – галилеянка?

САВЛ. Я тебя знаю. Ты – Мария. (Смотрит на нее влюбленно, не выпуская ее руки).

МАРИЯ. Я всегда помню лица, а твое не помню. Кто сказал тебе мое имя?

САВЛ. Никто. Я не могу объяснить. Я просто видел тебя и слышал твое имя.

МАРИЯ. Может быть, во сне?

САВЛ. Можно сказать и так.

МАРИЯ. Это похоже на признание в любви. Имя ты угадал случайно, да?

САВЛ. Нет. Я умею видеть правдивые сны.

МАРИЯ. Вот как! Тогда скажи, что еще тебе приснилось обо мне?

САВЛ. Прежде ты жила в Магдале галилейской. А теперь живешь там, (Показывает на Масличную Гору). с той стороны горы. Ты была сиротой, а теперь у тебя – семья.

МАРИЯ. Я не помню тебя. Как ты можешь знать?! Ты – звездочет? Или соглядатай?

САВЛ. Я – не соглядатай. И не звездочет. Я не знаю – как, но иногда я могу видеть то, что далеко. Я часто вижу отсюда девушку, живущую в Тарсе, моем родном городе.

МАРИЯ. Ты – необычный… (Задумчиво). А знаешь, со мной тоже что-то происходит… С того дня, как заболел мой брат, я будто слышу в себе его голос. Он называет меня по имени. Может быть это – оттого, что я очень люблю его? Я никого так не любила, как люблю теперь моего названного брата. Но я не нужна ему… А та девушка из твоего города, она любит тебя?.. Он идет сюда!

САВЛ. Кто?!

МАРИЯ. Тот, кто преследует меня. Пожалуйста, спрячь меня или дай мне нож!

Савл, с ножом в руке, распахивает полог палатки; Мария прячется в ней. Входит Иуда.

ИУДА. Здесь только что была очень красивая женщина, юноша. Ты не мог не заметить ее.

САВЛ. (Загораживая собой вход в палатку). Я не интересуюсь женщинами.

ИУДА. Я думаю, это не так. Я думаю, она – в твоей палатке, потому что она – шлюха. (Отодвигая Савла). И это не понравится твоему учителю, высокоученому Гамлиэлю…

САВЛ. (Приставляя нож к горлу Иуды). Не двигайся! Это – острый нож!

ИУДА. Ого! Юный толкователь Торы размахивает ножиком и развратничает под дверьми Храма! Ладно, я уйду, но тебе лучше знать: всех любовников Марии подстерегает несчастье. И это несчастье – я, Иуда Симонов! (Уходит).

САВЛ. (Отбрасывая нож). Что я делаю?! Что это было со мной?

МАРИЯ. (Выходя из палатки). Ты защитил меня, милый, храбрый мальчик! (Обнимает и целует Савла). Господи, ты весь дрожишь. Я смутила тебя? О, Адонаи! Ты, наверное, еще не знал любви женщины?

САВЛ. Нет. Но я люблю девушку из Тарса, которая любит меня.

МАРИЯ. Почему же ты не с ней?

САВЛ. Я расстался с ней.

МАРИЯ. Почему?!

САВЛ. Закон не позволяет мне любить ее.

МАРИЯ. Закон? Милый, глупый мальчик, любовь и есть закон… Ты говоришь о законе только оттого, что сердце твое не согрето любовью. Хочешь, я согрею тебя? Я дам тебе любовь, я могу сделать это для тебя, и ты все поймешь… Идем! Идем туда! Не бойся! (Тянет Савла в палатку, он слабо сопротивляется).

Входят Никодим и Лука.

НИКОДИМ. Мария, вот – врач для твоего брата. Его имя – Лука.

МАРИЯ. Спасибо тебе, Никодим! (Луке). Ты готов идти со мной теперь же, Лука?

ЛУКА. Конечно. (Уходит с Марией).

НИКОДИМ. Давно ли ты знаком с Марией?

САВЛ. (Переведя дух). Я впервые вижу ее…

НИКОДИМ. Твой учитель ищет тебя, Савл. Уж не избегаешь ли ты его?.. Он беспокоится о тебе, говорит, что с тобою что-то неладно. И мне тоже показалось…

САВЛ. Ты знаешь эту женщину, равви?

НИКОДИМ. Да… Впрочем… я узнал ее только сегодня, но я хочу предостеречь тебя…

САВЛ. Да-да, конечно! Я знаю, мой долг – опускать глаза при виде женщины. Но умоляю, скажи мне правду: что ты о ней думаешь? Она распутна, да?

НИКОДИМ. Она прекрасна, Савл. Она – Божье чудо!

САВЛ. Тебя ли я слышу, равви Никодим? Это говоришь ты, праведнейший из праведных! Ты говоришь это о женщине, которая… которая…

НИКОДИМ. Разве ты не думаешь того же, мой бедный мальчик?.. Я сказал то, что не должен был. Но к тебе зло не пристает. Ты разумен не по годам и, думаю, уже понял, что, как ни велик Закон, данный нам через Моисея, сам Бог – больше Закона своего, и чудеса свои творит не через Закон.

САВЛ. Ты никогда не говорил так! Да в силах ли человек постичь Бога иначе, как через Закон? Не впадет ли он в грех, уверяясь в том, что видит чудеса Божьи, а не соблазн?

Входит Гамлиэль.

ГАМЛИЭЛЬ. О чем это вы здесь? Он и с тобой спорит, Никодим?

НИКОДИМ. Мы говорили о чудесах Божьих и о соблазнах…

ГАМЛИЭЛЬ. Что ж… и я пришел говорить о том же, Савл.

НИКОДИМ. Я оставлю вас. Уже смеркается, мне пора. (Раскланивается и уходит).

ГАМЛИЭЛЬ. Ты тревожишь меня, Савл. Не тем, что стал дерзок, а тем, что пребываешь в душевном смятении, а это невозможно соединить с учением. Ты не можешь изменить Закон, мой мальчик. Ты не можешь стать раввином, если сочетаешься браком с дочерью язычника. Ты обязан отвлечь свои мысли от твоей привязанности. Я помогу тебе. Учение тебя сейчас не спасет, тебе нужно дело. Я нашел его для тебя. Это дело святое, дело веры.

САВЛ. Я давно жажду такого дела, равви.

ГАМЛИЭЛЬ. Вот и хорошо! Послушай меня. Дело это – и важное и тайное. В Иудее, что ни год – новый мессия. Народ подавлен и ждет спасения от римского гнета, и каждый, пророчествующий о спасении, о новом царстве иудейском, находит себе толпу бездельников, которые ходят за ним и глядят ему в рот. Все это не слишком беспокоило Совет Старейшин, пока дела этих проходимцев разваливались сами собой: иудейский народ легковерен, но ненадолго. Зато теперь явился враг серьезный. И, как все худшее – из Галилеи. Впрочем, не удивлюсь, если он служит Риму.

САВЛ. Иисус Назарянин?

ГАМЛИЭЛЬ. Видишь, и тебе он уже известен! Слава его растет, как снежный ком. Это – человек необычайных способностей и, безусловно, посвященный в самые темные тайны магии. О нем говорят, что он исцеляет словом, ходит по воде и превращает воду в вино. Разумеется, он объявил себя царем-спасителем иудеев. Понимаешь ли ты, какие чаяния пробудит в невежественном народе такой изощренный чародей? Понимаешь ли, какой повод даст он Риму к новым жестокостям?

САВЛ. Разве его не признали лжепророком? Почему его не остановят?

ГАМЛИЭЛЬ. Пытались, и не раз. Он ускользает непостижимым образом! Но его чародейство – это еще не вся беда. Наихудшее – это его проповеди. Он хитер: повторяя нас, фарисеев, прикрываясь нашим же учением о любви к Богу и к ближнему, он учит, что этого достаточно и отрицает самое святое – Закон, а нас, хранителей его, порочит перед народом! Мы по крупице, как птенца неразумного, питаем народ знанием, а он, окружив себя невеждами, внушает им, что Закон не нужен, нужна только любовь! А что для невежд слаще, чем отринуть знание и Закон?!

САВЛ. Его нужно остановить любой ценой! Но что я могу сделать?

ГАМЛИЭЛЬ. Совет пришел к решению о скорейшей поимке Иисуса Назарянина. Но никому не удается узнать, где он находится в данный день и в данный час. По-видимому это – его магия, и тут нужны меры особые. Пусть твой дар послужит святому делу. Этот грек, Лука, что вылечил тебя, считает твою способность ясновидения огромной. Но его, как и вообще кого-либо, посвящать в твою миссию нельзя.

САВЛ. В чем же моя миссия?

ГАМЛИЭЛЬ. Увидеть лжепророка, либо кого-то из его окружения! Возможно, тебе удастся быстрее и вернее других узнавать о его местонахождении. Ты ведь можешь увидеть то, что сильно пожелаешь увидеть, не так ли?

Сцена темнеет. Видение: Лука обнимает Марию под оливами. Савл каменеет.

Ты молчишь? Что с тобою?

САВЛ. (С усилием). Да, видимо, так. Я могу увидеть то, что сильно пожелаю увидеть.

МАРИЯ. Господи! Почему я все время это делаю? Почему я позволяю любить себя всем, хотя люблю только одного?!

ГАМЛИЭЛЬ. Каков же твой ответ?

САВЛ. Я постараюсь.

ГАМЛИЭЛЬ. И только?

МАРИЯ. Все хотят любить меня, а тот, кого полюбила я, пренебрег мною. А мне бы только быть подле него, и ничего мне не нужно больше! Теперь он заболел, и я умру, если он умрет. А я отдаюсь врачу, которого веду к нему. Почему я такая, Лука?

ГАМЛИЭЛЬ. Это – все, что ты можешь сказать мне?!

ЛУКА. Отдаваться – твоя природа. Видно, тому, кто создал тебя такой, нужно, чтобы ты коснулась многих, ибо многим нужно то, что есть в тебе.

ГАМЛИЭЛЬ. Молчишь? Тебе не по душе это дело?

САВЛ. Я не могу обещать успеха. Я никогда не видел Иисуса Назарянина. Думаю, чтобы увидеть что-то, я должен прежде это знать. Нужна хоть какая-то подсказка.

ГАМЛИЭЛЬ. Никто не ждет от тебя никаких обещаний, кроме одного: хранить тайну. А подсказки тебе будут давать. Вот тебе первая: Иисус Назарянин, посещая Иерусалим, всегда останавливается в Вифании, у некоего Лазаря.

МАРИЯ. Ну все, хватит, прошу тебя! Пойдем к Лазарю. Я опять слышу в себе его голос, он зовет меня! Идем скорее, мое сердце дрожит о нем…

Мария и Лука исчезают во тьме, сцена светлеет.

САВЛ. Я сделаю все, что смогу, равви. Я рад такому делу и ценю такое доверие.

ГАМЛИЭЛЬ. Я и не ждал от тебя иного! Отдыхай! Все ли у тебя есть необходимое для Субботы? Не нуждаешься ли в чем?

САВЛ. У меня все есть, благодарю, равви!

ГАМЛИЭЛЬ. Тогда прощай. (Уходит).

Проходит и уходит храмовый стражник.

СТРАЖНИК. Суботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний покой!

САВЛ. Мария! Мария!! Мария!!!

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ВТОРОЙ

 

Пятница третья

БАЛАГАНЩИК. Драгоценная публика! Как вы поняли, мы повествуем вам о временах древних, когда не все было так, как нынче: сами слова могли означать иное, нежели теперь. Когда-то «Петр» было просто словом, означавшим «камень». Так прозвал Иисус ученика своего, за твердость веры. Или, например – «фарисеи». Это слово было уважительным. Фарисеи почитались в народе как люди образованные и праведные. Из них происходили раввины – учителя Закона Моисеева. Но пришел Иисус из Назарета и обвинил фарисеев в двуличии и косности, ибо поучают, но не делают сами; поучают же правилам тягчайшим, коим числа нет, хотя одно только и нужно человеку: любовь к Создателю и созданиям Его. Знал Назарянин, что его огненная истина не прожжет толщу учености фарисейской, и потому окружил себя людьми невежественными – рыбаками галилейскими. И мог ли ученый фарисей Савл принять за пророка того, кто окружен невеждами? Никак! Ибо для фарисея невежество есть грех, а тот, кто водится с грешниками – сам грешник и пророком быть не может. Пятница Третья! (Уходит).

Декорация та же. Входит Лука. Заглядывает в палатку.

ЛУКА. Весь день его ищу! Отчего я с ним так ношусь? Отчего все носятся с Савлом? Даже Мария… До того ли ей теперь! Нет, и она беспокоится о Савле!

Входит Никодим.

Здравствуй, равви! Тебе, конечно, тоже нужен Савл. Я не застаю его уже в третий раз.

НИКОДИМ. Какая досада! Гамлиэль желает видеть его срочно и просил меня зайти к нему. А я тороплюсь: нужно засветло поспеть в Вифанию.

Входит Савл; заметив Никодима, пятится, делает знак Луке молчать и уходит, незамеченный Никодимом.

ЛУКА. Я дождусь Савла. Я передам ему желание высокочтимого Гамлиэля.

НИКОДИМ. Благодарю тебя, Лука. Я поспешу, чтоб не пришлось погонять моего ослика.

ЛУКА. Ты решил провести субботу в Вифании, со старым другом?

НИКОДИМ. Да, я заночую у Симона.

ЛУКА. Могу ли я просить тебя навестить сестер покойного Лазаря?

НИКОДИМ. Конечно! Признаюсь тебе, я и сам хотел… Гм! Не скажешь ли мне, Лука – ты ведь был на похоронах Лазаря… плакала ли Мария?

ЛУКА. Не пролила ни слезинки.

НИКОДИМ. (С внезапным волнением). Как странно!.. Она не любила названного брата?

ЛУКА. Мария любила Лазаря совсем не так, как обычно любят братьев.

НИКОДИМ. Вот оно что!.. Но может ли женщина совсем не выказать своего горя?!

ЛУКА. Мария – женщина необыкновенная.

НИКОДИМ. Да-да, необыкновенная, слишком необыкновенная, удивительная…

ЛУКА. Ты так взволнован, равви! Похоже, Мария сказала о тебе слова не пустые.

НИКОДИМ. Мария говорила обо мне?!

ЛУКА. Да, она сказала, что ты только кажешься старым, но сила твоего сердца велика и не растрачена… Поверишь ли, весь день после похорон Мария говорила о чем угодно, только не о Лазаре. Она вела себя так, будто ничего не произошло. Только чу́дные глаза ее как-то остановились, словно она к чему-то все время прислушивалась. Я не утерпел и спросил ее, отчего она даже не поминает об умершем?

НИКОДИМ. И она сказала тебе?

ЛУКА. Она сказала, что ей не нужно говорить о нем, потому что она все время слышит в себе его голос. И его голос называет ее там своей женой.

НИКОДИМ. Господь Всемилостивый, пощади разум этой несчастной женщины!

ЛУКА. Мне она не показалась безумной. Показалась только еще более прекрасной…

НИКОДИМ. Возможно ли это!

ЛУКА. Значит, Мария поранила и твое сердце, равви?

НИКОДИМ. Нет, нет, Лука! То есть, конечно… но… не подумай дурного, здесь не то! Я объясню… Это все – Рахиль, моя жена… Ты прав, встреча с Марией всколыхнула мое сердце. Во мне за минуту будто буря пронеслась, будто теплый ливень обрушился на засохшее поле и оживил его. В тот вечер я пришел домой и вдруг увидел мою Рахиль совсем по-другому, как не видел давно уже… Может быть, стыдно мне, старику, говорить такое, но тебе, врачевателю, открою: любовь и желание в ту ночь овладели мной, и жена моя отвечала мне. И с того дня этот огонь не покидает нас. Мы счастливы! Вот только Рахиль все тревожится, ей наговорили… Видишь ли, она стала бояться, не ведьминские ли это чары. Она спросила, не касалась ли меня женщина, и я рассказал ей о Марии. Не суди строго мою Рахиль, Лука… Есть поверье, что ведьма не может плакать. И вот, Рахиль, услыхав о смерти Лазаря, уговорила меня навестить Симона, чтобы я мог увидеть, плачет ли Мария по своем брате. Вот так, Лука…

ЛУКА. Мм-да-а! В Иудее так любят говорить о колдовстве!.. Скажи, равви: терновый куст, беседующий с Моисеем, это – колдовство или нет?

НИКОДИМ. С Моисеем из горящего куста говорил Бог, а для Бога нет невозможного!

ЛУКА. Пусть так! Но если говорящие кусты – не колдовство, почему же твоя ожившая молодость – непременно колдовство? Мария – женщина, конечно, весьма необычная, но мне бы не пришло в голову, что она – ведьма. Я бы скорей предположил, что она – языческая богиня… если, конечно, ты, равви, готов признать разницу.

НИКОДИМ. Быть может, я не вполне понимаю тебя, Лука…

ЛУКА. Ты знаешь историю Изиды и Озириса?

НИКОДИМ. Понаслышке. В фарисейских школах не поощряется египетская ученость.

ЛУКА. Видишь ли, Лазарь умер загадочно. Не открывая глаз, он сказал: «Вижу тебя, друг мой Иисус!». Потом он попросил Марию обнять его, шепнул ей что-то и испустил дух.

НИКОДИМ. Он не подозвал родную сестру?

ЛУКА. Нет. Но удивительно было другое. Я помогал сестрам пеленать труп и увидел чудо: Лазарь умер с затвердевшей мужской статью! И затвердение осталось!

НИКОДИМ. Возможно ли такое?!

ЛУКА. Ты сам сказал: нет невозможного для Бога. Но ведь тогда и человеку все возможно с Божьей помощью! Я верю, что Озирис был человеком, но так сильно желал стать богом, что стал им. Я верю, что Изида была женщиной, но, полюбив Озириса, стала богиней. Любовь дала ей крылья, и они понесли ее над Нилом: так сильно желала она собрать рассеченное тело Озириса. Убийца раскидал куски его по всей реке. Изида нашла их все и соединила волшебным составом. Не хватало лишь одной части: в песке Нила навсегда затерялся фаллос Озириса. И знаешь, что сделала Изида?

НИКОДИМ. Она вырезала детородный орган из дерева и прирастила к мертвому телу. Затем она зачала от трупа и родила Озириса заново. Но к чему эта чудовищная басня?

ЛУКА. В этой чудовищной, невозможной истории скрыта некая возможность… Может быть, надежда.… Знаешь, почему Мария не плакала? Она верит, что Лазарь вернется.

НИКОДИМ. Бедняжка!

ЛУКА. Скажу тебе больше: ее мысли все время заняты им: она верит, что помогает ему.

НИКОДИМ. Значит, все-таки, рассудок ее пострадал!

ЛУКА. Так что же ты скажешь Рахили, Никодим?

НИКОДИМ. (Со вздохом). Я скажу Рахили, что Мария плачет; это успокоит ее. Я скажу моей Рахили, что ведьма не может любить так, как любит Мария. И еще я скажу жене моей Рахили, что люблю ее, мою Рахиль, всем сердцем, но что любовь моя под зноем лет стала высохшим цветком, который кто-то вдруг полил живою водой. Прощай, Лука, ослик мой застоялся, и солнце уже совсем низко. (Уходит).

ЛУКА. Прощай, Никодим.

Входит Савл.

И что заставляет тебя прятаться от твоих учителей? Что на этот раз?

САВЛ. Я ухожу, Лука! Прямо сейчас! Я покидаю Иерусалим!..

ЛУКА. Жаль.

САВЛ. Единственное, чего жаль мне, Лука, так это – расстаться с тобой!

ЛУКА. Ты разлюбил Иерусалим?

САВЛ. Я люблю Иерусалим. Я дышу им. Но в Тар-се живет девушка, которая дышит только мной. И она хочет умереть, потому что меня нет рядом с ней… Это так просто, Лука! Я все понял, когда Мария сказала о Лазаре: «Мне бы только быть подле него, и ничего мне не нужно больше».

ЛУКА. Погоди… А где ты слышал эти слова Марии?

САВЛ. Я должен просить у тебя прощения, Лука…

ЛУКА. За что?.. Ты подсматривал?!!

САВЛ. Нечаянно. Я видел вас с Марией там, под оливами, на пути в Вифанию…

ЛУКА. Зачем?

САВЛ. Мне так хотелось ее видеть! Я воображал себя праведником, Лука, а оказался обыкновенным грешником. Знаешь, от ее прикосновений во мне будто огонь запылал! В ее руках – огонь, Лука!

ЛУКА. Она вся – огонь…

САВЛ. Не говори мне этого!.. Когда вы с ней ушли, на меня напало безумие: я не мог ни о чем думать, кроме как о ее руках, которые меня обнимали, о ее губах, которые меня целовали. Теперь это прошло: я молился, и Господь не дал греху завладеть мной.

ЛУКА. М-да-а!.. А я-то не мог взять в толк: что это Мария так печется о твоих сердечных делах, когда ее собственные – хуже некуда?

САВЛ. Она говорила с тобой обо мне?!

ЛУКА. Она сказала: «Ему лучше вернуться к своей девочке, иначе не будет ему покоя».

САВЛ. Вот видишь!.. Мария – удивительная женщина… Наверное, она очень добра…

ЛУКА. Это я уже сегодня слышал.

САВЛ. Лука, она поняла меня лучше, чем я сам! Я был дурак! Я хотел учить народ, я хотел спасать народ! Какой народ?! Я не могу спасти одну-единственную девушку!

ЛУКА. И ты отправляешься в такую даль, даже не попытавшись узнать, что с ней?

САВЛ. Я пытался, вчера.

ЛУКА. Но вчера был не твой день!

САВЛ. И все же я постарался. Видение получилось смутным, но оно было! В сером тумане я увидел очертания Юнии. Она двигалась, она жива!

ЛУКА. Это хорошо – и что она жива, и что ты трудишься над своим даром! Твои пятницы – не более, чем привычка, к чему-то привязанная! Ты можешь и не знать, к чему.

Проходит и уходит Стражник, возглашая: «Канун Субботы! Канун Субботы!»

Это может быть любой пустяк!.. Да вот – хоть бы этот стражник.

САВЛ. Ты смеешься! ЛУКА. Ничуть! Стражник проходит в одно и то же время. При этом, заметь, в канун Субботы повязка на его голове – не белая, как во все дни, а голубая, праздничная!

САВЛ. Ну и что? ЛУКА. Представь, что перед самым первым твоим озарением ты видел храмового стражника в голубой повязке. Ты мог не обратить на это внимания, но тайная, скрытая от тебя область твоего разума случайно связала эти два события воедино, вот и все!

САВЛ. Что, «все»? ЛУКА. А то, что после того ты уже не в силах напрячь свои способности, пока не увидишь голубой кидар на голове стражника!

САВЛ. Я буду скучать по тебе, Лука, по твоему острому уму!

ЛУКА. Приятно слышать. Но мы заболтались. Ты ведь… торопишься?

САВЛ. Я надеюсь за два дня добраться до Яффы и сесть на корабль. Если повезет с ветром, через неделю я буду в Тарсе.

ЛУКА. Тебе – на север, а ветер как раз – оттуда. Можно проплавать и месяц. Стоит ли бежать на ночь глядя? Яффская дорога – не лучшее место для ночных прогулок.

САВЛ. Я не могу ждать! Если я не застану ее в живых, я не прощу себе задержки. Если Господь дает мне случай спасти хотя бы одного человека, смею ли я медлить?

ЛУКА. Я шел к тебе с просьбой…

САВЛ. Для тебя я сделаю все, если… если это не слишком меня задержит, прости, Лука!

ЛУКА. Мне нужно, чтобы ты кое-что увидел для меня. Сегодня – твой день.

САВЛ. Хорошо. Что мне увидеть? Марию?

ЛУКА. Почти угадал. Но сначала я прошу тебя увидеть Юнию. Я настаиваю – как друг.

САВЛ. Хорошо! (Сосредоточивается).

Сцена темнеет. Видение: Юния, неподвижно лежащая на ложе, с закрытыми глазами.

Я вижу ее. Кажется, она спит…

Из тьмы возникает Плакальщица и приближается к Юнии.

Опять – эта тень!

ЛУКА. Что за тень?

САВЛ. Я уже видел ее… будто женщина, вся в черном… Но что она делает?!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. (Поет).

САВЛ. Господи! Она оплакивает Юнию! О, я несчастный!!

В видении появляется Андроник, оглядывает Юнию и Плакальщицу.

АНДРОНИК. (Плакальщице). Кто ты? И что делаешь?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. (Всхлипывая). Разве ты не видишь? Я – плакальщица. Я оплакиваю бедную страдалицу. Уже ничто не связывает ее с этим жестоким миром!

АНДРОНИК. Но эта девица еще не умерла!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ее измученная душа уже покидает тело, это пристанище скорби!

АНДРОНИК. Я знаю тебя! Иди прочь!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Меня нельзя прогнать. Я – везде. И нужно знать имя того, кого прогоняешь. А у меня нет имени: я – плакальщица.

АНДРОНИК. У тебя есть имя: Тьма Безысходная!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. И как ты меня прогонишь?

АНДРОНИК. Тебя и прогонять не нужно. Тебя просто нет!

Плакальщица растворяется во тьме. Андроник наклоняется к Юнии, берет ее за руку.

Господи, какой дивный лик Ты сотворил! Не попусти смерти разрушить до времени чудесное создание Твое, юное и невинное!.. Именем Иисуса Назарянина, Сына Воды и Огня, встань! Встань!

Юния открывает глаза и поднимается на ложе.

ЮНИЯ. Кто ты? Я не знаю тебя!

АНДРОНИК. Мое имя – Андроник. Всего три дня, как я в Тарсе. Я вылечил здесь одного человека, который уже не мог ходить. Об этом пошли слухи, а сегодня мне сказали, что по соседству умирает, неведомо от чего, девица, молодая и невинная. А я вижу, что ты и прекрасна, что не видел я прежде такой прекрасной девицы… Твои родные плакали и просили, чтобы я вернул тебя им. Они поверили, что я могу это сделать, и я смог.

ЮНИЯ. Ты – врач?

АНДРОНИК. Нет, я – посланный.

ЮНИЯ. Куда посланный?! Кем ты послан?!

АНДРОНИК. Если ты захочешь пойти со мной, я приведу тебя к тому, кто послал меня.

ЮНИЯ. Как могу я с тобой пойти? Ты – человек мне чужой.

АНДРОНИК. О, как бы я хотел стать тебе не чужим, чтоб ты позволила взять тебя за руку и отвести!

ЮНИЯ. (Высвобождая свою руку из руки Андроника). Ты вернул мне жизнь, которая была мне не нужна, и, значит, она принадлежит тебе. Но моей руки ты должен просить не у родителей моих, а прежде – у человека, носящего иудейское имя Савл и римское имя Павел. Тебе придется отыскать его в Иерусалиме и испросить его согласия.

АНДРОНИК. Я отправлюсь теперь же!

Савл, в ужасе, отгоняет от себя видение. Видение исчезает, сцена светлеет.

ЛУКА. Ну что? Что ты видел? Перестань махать руками! Что с Юнией? Она умерла?

САВЛ. Юния… собирается замуж.

ЛУКА. Неплохая новость!

САВЛ. Что?!

ЛУКА. Ее намерение подсказывает мне, что она жива!.. И кто жених?

САВЛ. Некто Андроник. Он направляется в Иерусалим просить у меня ее руки!

ЛУКА. Выходит, тебе не надо плыть в Тарс. А то вы разминетесь.

САВЛ. Лука, ты что-нибудь знаешь об Иисусе Назарянине?

ЛУКА. Что именно хочешь знать ты?

САВЛ. Значит, ты знаешь о нем много?!

ЛУКА. Не слишком. Но что тебе до него?

САВЛ. Я без конца слышу это имя. Оно то и дело врывается в мою жизнь!

ЛУКА. А не хочешь по порядку? Ты словно сам с собой разговариваешь. Будь добр, сделай усилие, чтоб я тебя понял!

САВЛ. Послушай, Лука: трибун Луций, твой приятель, почитает Иисуса Назарянина за живого бога, потому что тот вылечил его сына! Мой учитель Гамлиэль, утверждает, что Иисус Назарянин – развратитель народа, которого нужно найти и схватить, как разбойника! А моя Юния отдает себя в жены заклинателю, который излечил ее от лихорадки именем Иисуса Назарянина! Он меня преследует! Словно он меня знает и чего-то хочет от меня! А я даже не видел его никогда!

ЛУКА. Ты видел его.

САВЛ. Как?! Где?!

ЛУКА. Вспомни то видение, которое было тебе непонятно: по ту сторону Масличной Горы, в селе Вифания, высокий человек поднимается по склону и говорит: «Здравствуй, Лазарь, вот – Мария, пусть она будет тебе сестрой».

САВЛ. Так это был он?! Высокий человек с волосами до плеч?!

ЛУКА. В том нет сомнения.

САВЛ. Но как ты объяснишь, что перед тем Юния сказала мне: «Савл, взгляни на гору»?!

ЛУКА. Возможно, тебе показалось, что это сказала она? Она ведь не зовет тебя Савлом!

САВЛ. Ты меня пугаешь… По-твоему, это он говорил со мной голосом Юнии?!

ЛУКА. Я просил тебя дать мне время разобраться, и сейчас я шел к тебе с этим.

САВЛ. Говори! ЛУКА. Мне все не давало покоя это «путешествие туда и обратно», которое Назарянин предложил Лазарю. Случай привел меня в дом Лазаря. Представь, я не нашел в нем никакой болезни. Он отказывался от пищи, но умер не от голода, а потому что хотел умереть. Он сам мне об этом сказал – чтоб я не пытался его врачевать.

САВЛ. Разве человек может быть властен над смертью?

ЛУКА. И я спросил его о том же! Он отвечал: «Это – смотря какой человек». И добавил, что говорит не о себе, но что есть у него друг, имеющий такую власть!

САВЛ. Иисус Назарянин!

ЛУКА. Слушай дальше. Я тщетно выпытывал у Лазаря, почему он хочет умереть. А потом спросил его, почему он никогда не позволяет Марии оставаться с ним наедине, зачем он так жесток с ней, которая так любит его? И тут он мне и говорит: «Я люблю Марию так, что мне мало прожить с нею жизнь: я хочу разделить с нею вечность. Я хочу научиться, как это сделать. Я ухожу, чтобы приготовить нам с нею брачный чертог».

САВЛ. Брачный чертог?!. И он не показался тебе безумцем?!

ЛУКА. Скорей мудрецом. Мудрость принимает вид безумия, когда не может все объяснить немудрым. Лазарь знаком с греческой философией…

САВЛ. Но Лука! вспомни про корзину с рыбой и про тряпицу с заклинанием от духа тления! Может ли мудрец, философ, содеять такое?!

ЛУКА. Мне тоже это сначала показалось наивным. Но подумай: ведь если причина Вселенной есть Вселенский Дух, то и каждая вещь должна иметь причиной некий дух. Отчего же не быть и такому духу, от которого происходит тление? А дух может говорить с духом! Человек может договориться с духом, поскольку он сам – дух!

САВЛ. Вечно ты отшучиваешься, Лука…

ЛУКА. Погоди, это – не все. Перед смертью Лазарь обнял Марию и что-то шепнул ей. После погребения она не удержалась и сказала мне. Он шепнул ей: «По наступлении субботы, на закате солнца, мы соединимся с тобой»!

САВЛ. Господи! И что это по-твоему значит?

ЛУКА. Одно из двух: либо сегодня умрет Мария, либо…

САВЛ. Либо что?!

ЛУКА. Оставим догадки: попробуй увидеть все сам! Солнце садится.

САВЛ. Увидеть что?!

ЛУКА. То, что вот-вот может случиться по ту сторону горы! Это и есть моя главная к тебе просьба. Поспеши, солнце заходит. Видишь там, на склоне горы, ослика, ползущего по дороге? Это – Никодим. Может быть, и он застанет что-нибудь удивительное.

Входит Гамлиэль со свитком в руке.

ГАМЛИЭЛЬ. Прежде ты всегда сам находил меня, Савл, а теперь старый учитель должен разыскивать своего ученика! Никодим виделся с тобой?

САВЛ. Нет, равви, он передал мне через Луку, что я нужен тебе.

ГАМЛИЭЛЬ. Однако ж ты не спешишь ко мне: ты, видно, очень занят!

САВЛ. Я хотел прежде разузнать что-нибудь; я помню, чего от меня ждут по пятницам.

ЛУКА. Пожалуй, я пойду: вряд ли теперь ты разузнаешь что-нибудь для меня, Савл…

САВЛ. Я сделаю это, Лука, обязательно сделаю!

ЛУКА. Что ж… не упусти время. (Кланяется Гамлиэлю и уходит).

ГАМЛИЭЛЬ. Не слишком ли ты дружен с этим греком?

САВЛ. Я видел от него только доброе, равви!

ГАМЛИЭЛЬ. Ну хорошо, хорошо! Ты должен потрудиться, Савл, Суббота близится!

САВЛ. Именно это я хотел сделать сейчас.

ГАМЛИЭЛЬ. Есть предположение, что Иисус Назарянин с учениками движется к Иерусалиму со стороны Иордана. Очень возможно, что он заночует в Вифании. Тебе ведь кое-кто известен из дома покойного Лазаря, не так ли?

САВЛ. Да.

ГАМЛИЭЛЬ. Стало быть, ты можешь увидеть происходящее в этом доме. Тебе неизвестно лицо самого лжепророка, но у меня есть для тебя подсказка. Неделю назад судьба столкнула тебя с человеком из пригорода по имени Иуда, сын Симо́нов. Он – ученик Назарянина и не отлучается от него ни на шаг. Если ты его увидишь, это будет означать, что где-то рядом – тот, кого мы ищем.

САВЛ. Если Иисуса Назарянина схватят, что с ним сделают?

ГАМЛИЭЛЬ. Его подвесят на столбе. Его вина заслуживает смерти. Его распнут.

САВЛ. Совет Старейшин может казнить?

ГАМЛИЭЛЬ. Зачем? Его передадут римлянам как бунтовщика, и римляне его распнут.

САВЛ. Распнут… Солнце садится. (Закрывает лицо руками).

Сцена темнеет. Видение: Марфа – у самого входа в погребальную пещеру; чуть поодаль Иосиф, Симон, Иуда, Петр, Иоанн и Мария; мужчины зажимают носы.

ГАМЛИЭЛЬ. Что ты видишь?

САВЛ. Я вижу много людей. Они толпятся перед погребальной пещерой. Они отвалили от нее камень и зажимают носы от зловония! Я вижу сестер Лазаря, и его соседа, и…

ГАМЛИЭЛЬ. И?!.

САВЛ. И еще кого-то…

ГАМЛИЭЛЬ. Будь внимателен!

Слышен шум, крики со стороны рынка.

САВЛ. Какой-то шум… сюда идут! Скроемся в палатке, равви, иначе мне помешают.

Савл и Гамлиэль скрываются в палатке. Поочередно пробегают и убегают Димон, Плацид и Барбула. Напротив Марфы, по другую сторону входа в пещеру, возникает Плакальщица, плачет.

МАРФА. (Заплакав тоже и обращаясь внутрь пещеры). К чему тревожить усопшего, Учитель? Четвертый уж день, как брат мой Лазарь – в гробу, вон как смердит!

ПЕТР. (Иуде). Иуда, я едва держусь! Такой смрад! Как будто там – куча дохлой рыбы.

ИУДА. Не понимаю, как Учитель смог туда войти, даже не зажавши себе носа!

ПЕТР. Учитель – не такой, как мы. Трудно нам понять его, Иуда.

ИУДА. Тебе – особенно. Соображаешь ты туго. Позавчера, когда Учитель сказал, что Лазарь уснул, и мы идем его будить, что ты ему ответил? Что, мол, два дня пути: пока дойдем, Лазарь сам проснется, зачем ходить? (Стучит кулаком по лбу).

ПЕТР. Я не знал, что сказать. Я не хотел, чтоб Учитель снова пошел в Иудею. Здесь многие хотят его смерти… А ты совсем не веришь, Иуда?

ИУДА. Во что? ПЕТР. Ну… мы ведь уже видели, как Учитель будил мертвых?

ИУДА. Я не меньше твоего люблю Учителя, Петр, но есть ли у тебя хоть капля рассудка? Те мертвецы были свежими; может, они еще и умерли-то не совсем, а этому – четыре дня!

ПЕТР. Да уж, этот Лазарь протух так, что по мне легче воскресить кучу дохлой рыбы!

ИУДА. Не хочешь ли попробовать, Петр? Могу показать одну помойку в Иерусалиме: дохлой рыбы – сколько угодно, воскрешай хоть целый день! Давай, вдруг получится?

ПЕТР. Что ты, Иуда, я – простой рыбак. Мне и комара не оживить!

ИУДА. Однако ж по воде ходить ты пытаешься – когда никто не видит! Не иначе, как думаешь стать нам Учителем.

ПЕТР. (Смущенно). Напрасно ты, Иуда, никогда я не думал такого…

ИУДА. Да как же, позавчера, у реки, помнишь, ты за кусты пошел по нужде, а потом догнал нас, мокрый по пояс? Все подумали, что ты до кустов добежать не успел, но я-то видел, как ты три раза в воду падал! (Смеется).

ИОАНН. Иуда, прошу тебя, мы же – перед гробом! Ты кого-нибудь почитаешь? Хотя бы Учителя? Подумай, как ему тяжело сейчас там, внутри!

ИУДА. (Вспыхнув). Учитель оскверняет себя! Как мы теперь пойдем на праздник?!.

ИОАНН. (Печально). Что мы знаем об Учителе, Иуда? И что мы знаем о скверне? И что мы знаем о празднике?

ИУДА. Говори о себе, Иоанн! Если ты не знаешь ничего, кроме лодок да сетей, то это не значит, что и я – такой же деревенщина – только оттого, что с тобой знаюсь.

ИОАНН. Твоя правда, Иуда, чему я учился? Сети чинить, да лодку смолить. Теперь и это позабыл. Не снится мне больше Море Галилейское под теплым солнышком!.. Там мы с братом встретили Учителя. Он тогда был веселым и наполнял наши сети рыбой…

ИУДА. Что приуныл, Иоанн, сын Зеведеев? Опять своего зверя во сне увидал? С рогами?

ИОАНН. Ты все смеешься, Иуда… Он так страшен, этот зверь! Знаешь, я ведь его теперь не только во сне вижу. Он и сейчас будто мелькает среди нас…

Вбегает Димон, озирается и прячется за колонну. Вбегают Барбула и Плацид.

БАРБУЛА. Беги к рынку, приведи подмогу! (Плацид убегает. Барбула замечает движение в палатке). Там кто-то есть… Ох, не нравится мне этот студент!

Барбула крадется к палатке. Из-за колонны на него бросается Димон, ударяет его ножом, отпускает обмякшее тело и вновь встает за колонну.

МАРИЯ. (Поет и раздевается до хитона, вызывая волнение мужчин).

Я искала его и не нашла.

ИОСИФ. (Симону). Бедная девочка! Разум ее совсем помутился от горя!

СИМОН. Ох, не сотворила бы она с собою зла! Слышал, как она нынче встретила Учителя? Улыбается ему и говорит, что Лазарь, мол, назначил ей свидание, и что на закате, по наступлении субботы, они соединятся. И спрашивает: «Будет так, Учитель?»

ИОСИФ. Что же он ответил бедняжке?

СИМОН. Учитель так добр к Марии! «Голубка моя, – ответил он ей, – если Лазарь по-прежнему этого хочет, то так и будет».

МАРИЯ. (Поет. Мужчины, зачарованные, тянутся к ней. Шевелится Барбула).

Димон ударяет ножом очнувшегося Барбулу и вновь прячется. В пещере – вспышки света, слышен треск рвущихся пелен. Плакальщица исчезает.

МАРФА. О, Адонаи! Он встал! Мой брат встал!!

Из пещеры, едва держась на ногах, выходит Лазарь. Марфа бросается к Лазарю, рвет на нем пелены.

ЛАЗАРЬ. (Поет без инструментального сопровождения, тихо, пытаясь идти к Марии).

(Падает на руки Марии. Оба садятся на землю).

Я устал, Мария, и все тело мое болит. Я засыпаю.

МАРИЯ. Я усну с тобой. (Оба ложатся и засыпают в объятиях друг друга).

ИУДА. Я не могу этого видеть! (Прячется).

ИОАНН. Какая радость видеть их! Больно от радости! Нет сил! Ноги слабеют! (Падает).

ПЕТР. Радость! Осанна! Что же это с ногами? Учитель! (Доходит до пещеры и падает).

СИМОН. Радость! Радость! Господи, как сон одолевает! (Падает)

ИОСИФ. Чудо Господне! Вот радость-то! Не вынести такой радости. (Все засыпают).

Видение Вифании темнеет, оставаясь различимым. Входят Луций и Плацид, бросаются к телу Барбулы.

ПЛАЦИД. Позвать Лукаса?

ЛУЦИЙ. Не нужно. Барбула мертв.

ПЛАЦИД. Я разорву на куски этого галилеянина!! ЛУЦИЙ. Хорошо бы его прежде найти! Посмотри, нет ли кого в этой палатке.

Плацид, обнажив меч, приближается к палатке; из нее навстречу ему выходят Гамлиэль со свитком и Савл.

Вот так встреча! Уже смеркается: темновато для изучения Торы, не так ли! Не имеет ли высокочтимый Гамлиэль что-нибудь сообщить нам об этом? (Показывает на убитого).

ГАМЛИЭЛЬ. (С достоинством). Мы слышали шум, только и всего. Мы были заняты.

ЛУЦИЙ. Узнаешь ли ты Барбулу, студент Савл? Не чувствуешь ли на себе его кровь?

ГАМЛИЭЛЬ. (Изумленно, оглядываясь на Савла). Что означают твои слова, трибун?!

ЛУЦИЙ. Твой ученик знает, что означают мои слова. Центурион Барбула уверял меня, что Савл прятал в этой палатке Димона Галилеянина – убийцу по прозвищу Дисмас, что значит «Смерть». В позапрошлую пятницу он был у нас почти в руках, но Савл помог ему и обманул Барбулу! А ведь если бы Димон не ушел тогда от нас, Барбула бы сейчас был жив! Что скажешь, Савл? Прав был центурион?

ПЛАЦИД. (Подходя к Савлу и угрожая ему мечом). Отвечай трибуну!

Из-за колонны, за спиной у Луция появляется Димон с ножом.

САВЛ. (Луцию). Обернись!!

Луций оборачивается, успев схватить занесенную руку Димона с ножом, и с помощью Плацида вяжет его.

ДИМОН. (Савлу). Что ты сделал, кровный брат мой Савл?! Я убил твоего врага, а ты предал меня!

САВЛ. Я не просил тебя убивать.

ДИМОН. Будь ты проклят!

Проходит Стражник.

СТРАЖНИК. Субботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний…

ЛУЦИЙ. Стой, стражник, помоги унести тело!

СТРАЖНИК. (Останавливаясь). Не может страж Храма оскверниться мертвым телом!

ПЛАЦИД. (Приставляя меч к груди стражника). Выполняй приказание трибуна!

ЛУЦИЙ. Это бесполезно, Плацид. Отведем Димона в преторию и пришлем солдат.

ПЛАЦИД. (Показывая на Савла). А с этим что?

ЛУЦИЙ. Он спас жизнь римскому военному трибуну. (Савлу). Можешь побыть с Барбулой? (Савл кивает). Что ж, благодарю тебя, Савл из Тарса!

Луций и Плацид уводят связанного Димона. Стражник уходит, возглашая: «Субботний покой!..»

САВЛ. Что с ним сделают, равви, с этим галилеянином?

ГАМЛИЭЛЬ. Его распнут… Мне пора, Савл. Так, значит, ты не видел Иуду Симо́нова перед гробом Лазаря?

САВЛ. Нет.

ГАМЛИЭЛЬ. И никто из собравшихся не сказал ни слова об Иисусе Назарянине?

САВЛ. Нет.

ГАМЛИЭЛЬ. И тебе не удалось понять вообще, что там происходило?

САВЛ. Нет.

ГАМЛИЭЛЬ. Что ж, я оставлю тебя… Ты меня удивил, Савл. Ты становишься для меня загадкой. Прощай. Не путайся в римские дела. И не касайся мертвого. (Уходит).

САВЛ. (Один, с телом Барбулы). Господи, что это со мной?! Что с тобою, Савл?!. Что заставляет тебя лгать?! Почему ты не выдал Иисуса Назарянина?! Ты же понимаешь, что его страшные фокусы – куда опаснее Димонова ножа. Ха! Димон!.. Димон – убийца, но он – простодушный ребенок, по сравнению с тем, кто воскрешает мертвых, делая себя Богом! О нет, он – не фокусник! Он околдовал не только этих невежд, что за ним ходят, он завладел и твоей волей Савл! И ты покрываешь его! Кто же он такой? Кто он?!!

Видение Вифании начинает светлеть. Появляется Никодим, изумленно оглядывает спящих. Один за другим все просыпаются и встают. Мария поддерживает Лазаря; Иуда не сводит с нее глаз.

НИКОДИМ. О, Господи! (Видит Симона). Друг мой, Симон!

СИМОН. (Просыпаясь). Никодим! Как ты вовремя, друг мой! У нас такая радость!

НИКОДИМ. Но что случилось? Почему вы все спите?.. на земле?!

СИМОН. Сам не понимаю. Сон свалил нас, когда мы ликовали, как дети. Радость навалилась на нас. Должно быть, мы не вынесли ее… Лазарь, мой сосед, которого мы похоронили четыре дня назад, встал из гроба! Он жив! Он воскрес, понимаешь?

НИКОДИМ. Нет! Что ты говоришь?!. Постой… вон там, рядом с Марией… Господи Всемогущий! Ведь это же – он и есть… Это – Лазарь?!! Но как такое может быть?!

СИМОН. Я не знаю, Никодим. Это сделал Иисус!

НИКОДИМ. Тот самый? Иисус Назарянин?! Он здесь?!

ЛАЗАРЬ. Марфа! Марфа!

МАРФА. Брат мой милый! (Целует Лазаря).

ЛАЗАРЬ. Господи, как болит тело!.. Марфа, что там с Учителем? Почему он не выходит?

МАРФА. Пойду схожу за ним!

Марфа скрывается во тьме пещеры, за ней устремляется Петр.

ИОАНН. (Тихо). Иуда, мне страшно: мой зверь не отходит от меня! Пойдем к Учителю, а?

ИУДА. (Продолжая смотреть на Марию и Лазаря). Оставь меня!

ИОАНН. Зачем ты так смотришь на Марию? Не нужно, прошу тебя! Пойдем…

ИУДА. Оставь меня!!

Все оборачиваются на Иуду. Иоанн уходит в пещеру.

ЛАЗАРЬ. Иосиф, спрятал ли ты рыбу в пещере, как я просил? Я не чувствую зловония.

ИОСИФ. Я исполнил все в точности, благодетель мой, все в точности! Сам в толк не возьму: когда гроб открыли, смрад стоял ужасный, а теперь – как не бывало!

ЛАЗАРЬ. Тогда я догадываюсь… Мария, я вернулся к тебе, потому что хотел, и потому что Иисус научил меня. Но мне кажется, сейчас произойдет чудо еще бо́льшее… (Вдруг оборачивается в сторону Савла и пристально всматривается в него).

СИМОН. (Никодиму). Посмотри на них – на Лазаря и Марию. Ты попал на свадьбу, мой друг! Да на какую свадьбу!

НИКОДИМ. (Марии). Наверное, я сплю… Но я вижу слезы на твоем лице, Мария, и я радуюсь. И отчего-то слезы туманят и мои глаза. Если все это – сон, то счастливый.

МАРИЯ. В твоем сне самая счастливая – я, Никодим. Но мое счастье – не сон. Моя любовь пересилила смерть! И ты сможешь это, если пожелаешь так сильно, как я! Потому что и твое сердце, Никодим, полно любви! (Целует его).

СИМОН. Прошу тебя, Никодим, пожалуй в мой дом… Нет! Всех прошу: будьте все моими гостями ради такой Субботы! Иоанн, зови Учителя в мой дом, приходите все!

Симон и Никодим уходят. Иосиф отходит к пещере. Иуда следит за Марией и Лазарем, не замечаемый ими.

ЛАЗАРЬ. (Глядя на Савла, тихо). Мария, кто-то смотрит на нас. Он следит за нами!

МАРИЯ. (Глядя туда же). Там никого нет! Это призраки загробные еще тревожат тебя.

ЛАЗАРЬ. Это – не призрак! Это – человек: он напуган. Его здесь нет, и тебе он не виден.

МАРИЯ. Что ты говоришь?!

ЛАЗАРЬ. Мария, твои глаза сияют, как звезды, но их волшебный взор окутан пеленой этого мира, словно дымной завесой, и ты видишь только то, что перед тобой. Смерть сдернула завесу с моего зрения, и я вижу так много, как будто у меня тысяча глаз! Странно: этот юноша не входил в смертные врата но он видит нас! Он смотрит на нас из Иерусалима, с храмовой площади. Я вижу его мысли! Он чего-то стыдится… Он слышит нас! И он знает тебя, Мария! И он опасен для Учителя!

МАРИЯ. Да кто же он?!

Савл уходит в палатку. Иуда прислушивается.

ЛАЗАРЬ. Он прячется в палатке. Он думает, что палатка скроет его от меня!

МАРИЯ. Палатка?! О, Адонаи, да ведь это же – Савл! Ну, конечно! Я знаю его! Он – совсем ребенок, хотя и очень необычный. Но в нем нет дурного, успокойся!

Из пещеры выходит Марфа с куском ткани, накрывавшим рыбу. На ней видны те же иероглифы.

МАРФА. Учитель очень устал. Он отер лицо этой тканью. И вот что – на ней!

Марфа переворачивает ткань; на ней – запечатленный лик Иисуса. Петр выносит из пещеры живую рыбу. За ним выходит Иоанн.

ИОАНН. Иосиф, там – целая корзина живой рыбы. Учитель просит отнести ее в пруд.

ИОСИФ. Живая рыба?!! Господи Всемилостивый, я спрятал там рыбу четыре дня назад! Она же протухла! Кто мог сотворить такое?!

ПЕТР. Это сделал Учитель!

ИОСИФ. Да кто же он такой?!

ПЕТР. Он – Повелитель Рыб!.. Помнишь, Иуда, я тебе говорил, что наш Учитель – Повелитель Рыб, а ты смеялся?

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ТРЕТЬЕЙ

 

Пятница четвертая

БАЛАГАНЩИК. Прошел месяц. Юния не являлась Савлу в видениях, ибо Савл не желал этого. Но с мукой уязвленного сердца уживалась другая: мука любопытства. Всю силу своего ясновидения Савл устремил к проникновению в тайну происшедшего в Вифании. Однако же что-то неодолимо препятствовало ему: вместо Лазаря ему виделась лишь безмолвная тень. Савл догадывался, что Лазарь видел его, но себя видеть не позволял…

Вбегает Плакальщица.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Он так ужасно себя чувствовал, бедняга! Тело, четыре дня лежавшее мертвым, непрерывно болело от того, что дух снова заставил его жить. Оно теснило его! Узревший неземной свет, он был обречен заново привыкать к старой темнице!

БАЛАГАНЩИК. Опять ты здесь! Ну что ты понимаешь в этом? Что ты знаешь о свете? Слышала и повторяешь, как попугай. Это все, что ты умеешь. Ты не знаешь даже, что такое тьма, потому что ты она и есть. Ты не знаешь саму себя, а рассуждаешь о свете!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Если я так тебе несносна, Иоанн, почему ты никогда меня не гонишь?

БАЛАГАНЩИК. Не смей называть меня по имени!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты же знаешь, меня легко прогнать. Скажи, что меня нет, и все!

БАЛАГАНЩИК. Если будешь наглеть, прогоню.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Нет, я нужна тебе, Иоанн! Без меня твои видения конца мира рассеются. Они боятся света; им нужна тьма, твоя подруга. Тебе без меня скучно! У тебя никого нет кроме меня: ты слишком долго живешь, Иоанн!

БАЛАГАНЩИК. Тебя нет!!..

Плакальщица исчезает.

Не слушайте убогую. Это – мой крест.… Итак, Савл не мог увидеть Лазаря, потому что Лазарь этого не желал. Но затем… что-то изменилось. Пятница Четвертая! (Уходит).

Декорация та же. Савл смотрит на Масличную Гору. Возникает видение неясной человеческой фигуры.

САВЛ. Лазарь! Я знаю, ты слышишь меня! Ответь мне, покажись!.. Нет, все то же…

Входит Луций. Видение исчезает.

ЛУЦИЙ. Привет тебе, Савл! Что за жара! Столько мух на рынке, и одна злее другой! А я все не мог взять в толк, отчего это вы самого злого духа зовёте Повелителем Мух²?

САВЛ. Это – от нашей чистоплотности. Муха грязна, как и рынок.

ЛУЦИЙ. Савл, тебе нужно уходить отсюда. Твоя жизнь – под угрозой.

САВЛ. Кому нужна моя жизнь?

ЛУЦИЙ. Бежал из-под стражи Димон, по прозвищу Дисмас. Он отомстит тебе.

САВЛ. Я думал, он давно мертв.

ЛУЦИЙ. Мы ожидали попытки его освобождения, чтобы захватить их главаря, Гесту. Мы приготовили ловушку, но Геста перехитрил нас и ушел с Димоном.

САВЛ. Трудно римлянам перехитрить иудеев.

ЛУЦИЙ. Димон не забудет, что ты помог нам взять его. Тебе нужно спрятаться на время.

САВЛ. Жизнь так ничтожно мала перед вечностью.… Чуть дольше, чуть короче…

ЛУЦИЙ. Ты равнодушен к жизни?! Что-то мучит тебя? Любовь, конечно?

САВЛ. Кому жить, кому умирать – решит Господь. Нет смысла прятаться.

ЛУЦИЙ. Как знаешь! Но если что, добеги до претории: назовешь свое имя, и тебя пропустят, я распорядился. Будь осторожен! (Уходит).

САВЛ. (Один). Лазарь! Лазарь! Дай же увидеть тебя! Мне так нужно говорить с тобой!

Крадучись, входит Иуда; услышав слова Савла, прячется за колонну. Возникает ясное видение: Лазарь.

(Лазарю). Это – ты! Ты видишь меня! Из твоего дома за Масличной Горой! И слышишь?

ЛАЗАРЬ. Для того, кто умер, это – просто. Странно, что это можешь ты, не умиравший.

САВЛ. Ты, в самом деле… был мертв?.. Ты умер и ожил?!

ЛАЗАРЬ. Я вернулся.

САВЛ. Но… твое тело… оно было мертвым четыре дня!

ЛАЗАРЬ. Душа оживляет труп. Она делает это всю жизнь. Тело без души и есть труп.

САВЛ. А рыба?..

ЛАЗАРЬ. Что – рыба?

САВЛ. Что это за магия с рыбой? К чему это заклинание от «духа тления»?

ЛАЗАРЬ. Я был в Египте и кое-что читал об устройстве гробниц. Но затея с рыбой оказалась лишней. Когда я умер, то увидел, как мне уберечь мое тело. Трудность – в том, чтобы помнить. Сила Забвения в том мире велика: не многие могут ей противиться.

САВЛ. Но для чего ты хотел умереть? И что за брачный чертог ты искал в смерти?

ЛАЗАРЬ. Ты много спрашиваешь. Ответь прежде: почему ты следишь за мной? Кто ты?

САВЛ. Я – Савл, студент академии фарисейской. Я не хотел следить за тобой.

ЛАЗАРЬ. По-твоему, Бог дал тебе особое зрение для того, чтобы ты был соглядатаем?

САВЛ. Ты скажешь, для чего Он мне дал его?! Для чего Он дал тебе особое зрение?

ЛАЗАРЬ. Мое зрение мне дала смерть. Смерть научила меня видеть не только людей, но и мысли. Там, где я был, мысли видны даже лучше, чем люди. Так за кем ты следишь?

САВЛ. За Иисусом Назарянином. От меня этого хотели, и я согласился.

ЛАЗАРЬ. Зачем?

САВЛ. Он – враг Закона, а значит, враг Бога… Но я не выдал его!

ЛАЗАРЬ. Почему?

САВЛ. Я не хочу его смерти. Мне все кажется, что он меня знает, и я хочу узнать его…

ЛАЗАРЬ. Тогда поспеши: конец его близок.

САВЛ. Ты и это можешь видеть?!

ЛАЗАРЬ. Нет. Я слышал это – из его уст. А он ничего не говорит просто так.

САВЛ. Но… почему? От чего он может умереть?!

ЛАЗАРЬ. Его казнят. Мучительно и позорно. Его распнут.

САВЛ. (С волнением). Этого нельзя допустить! Этому нужно как-то помешать!

ЛАЗАРЬ. Что с тобой? Отчего ты так печешься о нем?

САВЛ. Я пекусь не о нем! Я предчувствую беду…

ЛАЗАРЬ. Если фарисей говорит о беде, то, скорее всего речь – о судьбе Моисеева Закона. И, конечно – о судьбе народа: для фарисея это – одно и то же.

САВЛ. Иудейский народ без Моисеева Закона – просто скопище невежд и преступников!

ЛАЗАРЬ. Да, фарисеи любят народ, это известно. Так что за беда нас ждет?

САВЛ. Воскресивший тебя, не воскресит ли и себя? Пока он бродяжничает с кучкой деревенщин, в том нет еще беды. Но если он умрет, как мученик, и воскреснет, толпа сделает из него бога и растопчет Закон. И Израилю – конец! Нет веры – нет народа!

ЛАЗАРЬ. Вижу, что не ты выдашь моего друга… Но почему ты считаешь Иисуса врагом Закона? Он всего лишь зовет тебя увидеть Бога в человеке, а не в Законе.

САВЛ. И что это означает, по-твоему? Как можно увидеть Бога в человеке?

ЛАЗАРЬ. Разве ты не умеешь? Разве не любишь никого из людей? А с кем ты говоришь внутри себя? Иисус любит повторять: «Вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы».

САВЛ. «Вы – боги»?! Это – слова Давида, но они… Кому же твой друг говорит их?

ЛАЗАРЬ. Всем.

САВЛ. Но это – страшно! Нельзя говорить невеждам, что они – боги!.. Ты пожимаешь плечами?!. Лазарь, ты – человек книжный! Разве ты не видишь, что, стоит ему умереть, как те невежды, что за ним ходят, станут повсюду кричать, что он – бог, который и их сделал богами. Я не знаю, какой силой твой друг воскресил тебя, но это – колдовство!

ЛАЗАРЬ. Иисус меня не воскрешал. Он лишь научил меня… Ты онемел? Да, он воскрешал умерших. Но здесь, в Вифании, он воскресил только рыбу.

САВЛ. Я не понимаю!

ЛАЗАРЬ. Я тоже не все понимаю. Чудо с рыбой – непостижимо и для меня. Иисус говорит, что рыбе можно приказать вернуться, а человеку – нельзя. Понимаешь?

САВЛ. Нет!

ЛАЗАРЬ. Воля человека во много крат сильнее, чем воля рыбы. Его нельзя вернуть насильно. Человек должен захотеть вернуться. Но, пройдя черту, он не хочет возврата.

САВЛ. О какой черте ты говоришь?

ЛАЗАРЬ. Если бы ты знал, какие демоны охраняют врата смерти и жизни! Ужас их вида непереносим. Их бледные тени иногда являются тебе в кошмарах, когда тело спит, а любопытная душа пытается взглянуть на Врата. Демоны отпугивают ее: они не позволяют ей прежде срока проникнуть в мир, из которого она пришла, но который позабыла.

САВЛ. Но как же все проходят через эти врата?

ЛАЗАРЬ. Кто – как… Ты должен преодолеть страх, и тогда тебе дается проводник. Он проводит тебя мимо демонов. Меня провел Иисус. Но даже он не вывел бы меня обратно. Вообрази, что ты вкусил небывалый покой и легкость, и волны благоуханного эфира вздымают тебя, как пушинку, выше и выше, и сияние разгорается вокруг, и упоительная гармония пьянит твой слух! Пожелаешь ли ты вернуться, пройти вновь страшными вратами, чтобы вновь погрузиться в тесноту и духоту земной жизни?

САВЛ. Как же ты вернулся?

ЛАЗАРЬ. Я вернулся ради Марии! Перед смертью я обнял ее, и это объятие легло печатью на мое сердце. Особой печатью. Я окутал себя мыслью о Марии, словно облаком, и прошел сквозь врата, невидимый для демонов. Этому научил меня Иисус.

САВЛ. (С раздражением). Кто же он, что учит такому?!

ЛАЗАРЬ. Пустой вопрос! Он – тот, кто предлагает тебе вопрос более важный: кто ты? И он – тот, кто все время подсказывает ответ.

САВЛ. Каков же ответ? (С иронией). Я – Бог?

ЛАЗАРЬ. Ты – ребенок.

САВЛ. Что?!

ЛАЗАРЬ. Ты – ребенок двух родителей, Бога и Зверя.

Ты – их чудесное, но не законное дитя. Ты не усыновлен никем из них – до тех пор, пока сам не пожелаешь усыновления, пока не выберешь, чей ты сын – Бога или Зверя.

САВЛ. (С иронией). Вот так все просто? Пожелал и выбрал?

ЛАЗАРЬ. Если ты выбрал путь, ты уже встал на него и идешь. Пути могут быть разными. Я прошел путем Озириса, поэтому я – Озирис.

САВЛ. Путешествие в Египет не прошло для тебя даром. Для иудея твои речи странны!

ЛАЗАРЬ. Думаешь, смерть повредила мой разум? Да, путь Озириса очень опасен. Мой друг Иисус предлагает путь менее страшный: найди в себе Бога и следуй ему.

САВЛ. Моисей уже указал нам путь к Богу! Нет пути к Богу вне Закона Его!

ЛАЗАРЬ. Приходи сегодня в мой дом. Проведи Субботу с нами!

САВЛ. Благодарю, но… к чему?

ЛАЗАРЬ. Я прощаюсь сегодня с Иисусом. Мария ушла в город – купить миро.

САВЛ. Миро?!

ЛАЗАРЬ. Мария хочет помазать Учителя к погребению. Ей нужно миро из чистого нарда.

САВЛ. Как?! Вы станете умащать живого, как покойника?! Или словно идола?!

ЛАЗАРЬ. Приходи. Думаю, это – последний для тебя случай узнать его живым.

САВЛ. Нет! Нет!! Я не могу участвовать в идольской оргии! Те, кто поклоняются идолам, изливают благовония на деревянные чурбаны, но вы еще безумнее: вы хотите обмазать драгоценным миром живого, будто хороните его! Что же вы станете творить, если он и вправду умрет и воскреснет?! Понесете его на руках, как ковчег Завета?!

ЛАЗАРЬ. Зачем ты так упорно хотел видеть меня, Савл?.. Не отвечай, я знаю. Ты хотел услышать о вечном брачном чертоге. Ты не готов к такому знанию. И видеть тебе нужно не меня. Тебе нужна она – та, что причиняет боль твоему сердцу.

Возникает другое видение: Юния. Лазарь указывает на нее Савлу, а сам исчезает.

САВЛ. Ты и о ней знаешь!.. Моя Юния! О, если б ты слышала меня!.. Что ты наделала! Что мне делать? Ты отдаешь себя другому, и ждешь моего согласия? Зачем ты возлагаешь на меня такую тяжесть? Как могу я отдать тебя кому-то?!

ЮНИЯ. Опять это чувство… Опять мне кажется, что ты где-то близко, мой Павел! С тех пор, как я здорова, я все думаю, что обманывала себя, и ты никогда не слышал меня из твоей дали. Но если это не обман, и ты слышишь меня, то знай: к тебе направляется один человек. Быть может, он уже в Иерусалиме. Его имя – Андроник. Я стояла у врат смерти, когда он вернул меня. Моя прежняя жизнь была твоей, а теперешняя принадлежит ему. Он просит меня стать его женой, и я не вправе отказаться. Но ты должен благословить этот брак. Это моя просьба к тебе. Он – хороший человек, и он любит меня. Полюби его…

САВЛ. Что она говорит! Что она говорит!! Он отнимает ее у меня, и мне любить его?!

ЮНИЯ. Если полюбишь его, то простишь себя и обретешь покой. Эта жизнь – лишь миг, а нам с тобой уготована вечность. Да-да, я знаю это, и ты верь! Если ты любишь меня, ты не дашь гневу поглотить себя, потому что… потому что любовь не требует своего, Павел. Я поняла это: любовь не требует своего! Она просто есть, и ей достаточно просто быть…

Юния исчезает.

САВЛ. Любовь не требует своего?.. Не требует своего… Но я люблю тебя, Юния! Могу ли я не желать быть с тобой?!.. И что за вечность нам уготована? Как и где? Что ты знаешь об этом?.. Может быть, она и впрямь что-то знает?..

Из-за колонны появляется Иуда.

ИУДА. (Про себя). Теперь и я что-то знаю! (Савлу). Приветствую тебя, студент! Все мастеришь свои палатки? Чтоб волочиться за женщинами, нужны деньги, правда?

САВЛ. Что тебе нужно?

ИУДА. Кое-кто передает тебе привет. Некто Димон, твой брат.

САВЛ. У меня нет братьев.

ИУДА. Значит, меня обманули?

САВЛ. Тебя обманули. Что еще тебе нужно?

ИУДА. Видишь ли, я не знаю, как мне отыскать высокоученого Гамлиэля, твоего наставника. Я тороплюсь. Будь добр, отведи меня к нему, он очень нужен мне.

САВЛ. Я не знаю, нужен ли ты ему.

ИУДА. О, будь уверен! У меня для него важное известие. Веди меня скорее!

САВЛ. Не думаю, чтобы он ждал известий от таких, как ты.

ИУДА. От каких – таких?!

САВЛ. Равван Гамлиэль сказал мне, что ты – верный ученик Иисуса Назарянина. Это так?

ИУДА. Что тебе за дело?

САВЛ. Если ты – верный его ученик, то тебе не о чем говорить с моим учителем, ибо он считает Иисуса Назарянина преступником. Равван Гамлиэль станет тебя слушать только в одном случае: если ты захочешь выдать Иисуса Назарянина.

ИУДА. Сколько тебе лет?! Не рано ли ты почел себя мудрецом?! Ты прочитал много книг и решил, что все можешь знать и понимать?!

САВЛ. Я знаю мало. И я не понимаю и не принимаю того, чему учит Иисус Назарянин. Но я знаю, что невозможно предать того, кого любишь. Ты любишь своего учителя?

ИУДА. (Гневно). Люблю ли я Учителя?! Кто ты, чтоб спрашивать меня такое?!

САВЛ. Я – тот, в ком ты нуждаешься. Ты ждешь от меня услуги, а я хочу понять, кто ты.

ИУДА. Ладно. Я расскажу тебе. На днях Учитель сказал нам: «Куда я иду, туда вы не можете идти со мною». Все приуныли. И только Иуда (бьет себя в грудь). ответил: «Я могу! Я пойду с тобой». Он отвел меня в сторону и спросил: «Понимаешь ли, куда я иду?» «Да, Учитель, – сказал я, – ты идешь туда же, куда ходил Лазарь, и вернешься. Я не боюсь смерти, я иду с тобой! Мы вернемся вместе, в силе и славе, и ты будешь царствовать над Израилем, а я буду твоим воителем, и мы одолеем нечестивое римское царство!».

САВЛ. И что же решил твой учитель?

ИУДА. Этого тебе знать не нужно. Но знай: когда умрет Учитель, умру и я!

САВЛ. Зачем тебе умирать?

ИУДА. Зачем?!.. Разве ты не понял, кем стал Лазарь после того, как воскрес?

САВЛ. Нет. (С иронией). Кем же он стал? Богом?

ИУДА. Не Богом, конечно, нет! А так – маленьким божиком. Видишь ли, Лазарь прошел вратами смерти туда и обратно и обрел особую силу. Но я – сильнее Лазаря!

САВЛ. Чем же ты сильнее?

ИУДА. Ха! Кто такой Лазарь?! Случайный приятель.

А мы, двенадцать избранных – мы всегда рядом с Учителем. На нас – его благодать! Мы – его помазанники!

САВЛ. Ваш учитель учит вас быть богами. Значит, он – Бог?

ИУДА. Он делает невозможное! И всегда говорит, что и мы это можем, если поверим.

САВЛ. Если поверите во что?

ИУДА. Если поверим, что в нас – Бог, а значит, мы можем всё!

САВЛ. Всё? ИУДА. Даже передвигать горы! Учитель часто говорит нам: «Вы – боги».

САВЛ. Да-да… Опять эти слова! Значит, ты решил стать богом?

ИУДА. Слушай меня! Из нас, двенадцати верных учеников Иисуса Назарянина, самый верный, самый сильный духом – я, Иуда Симо́нов, и сегодня я это доказал. То, что смог Лазарь, смогу и я! Но когда я пройду вратами смерти и вернусь, я обрету такую божественную силу, о какой Лазарю и не мечталось. И тогда Мария станет моей!

САВЛ. Так ты хочешь стать богом, чтобы соблазнить женщину? Достойная цель!

ИУДА. Женщину?! Женщину?!! Мария – не женщина, она – божество! Быть с ней – и значит быть богом… Но что ты можешь знать о любви?

САВЛ. Кое-что знаю. Любовь не стремится владеть, не ищет власти над тем, что любит. Она не превозносится, не гордится. Она… не требует своего…

ИУДА. Это – речь слабого. Ты просто зелен. Любовь – превыше всего. Но ты – фарисей; для тебя превыше всего – Закон.

САВЛ. Мой учитель Гамлиэль – тоже фарисей, притом из самых непримиримых. Что может быть между вами? Зачем ты ищешь встречи с ним? Сознайся, ты хочешь выдать своего учителя? Торопишь его смерть, чтоб поскорей стать богом и заполучить Марию?

ИУДА. А ты что, сохнешь по ней?!

САВЛ. А может быть все проще, Иуда? Твой учитель мешает тебе убить Лазаря? А?

ИУДА. Вот что я тебе скажу, сосунок: мне плевать на твои мысли! У меня мало времени. (Озирается). Или ты сей же час отведешь меня к твоему дорогому наставнику, или я найду его сам позже, но тогда… тогда он узнает от меня, что его студент скрыл от него некоего назарянина, которого должен был выследить и выдать!

САВЛ. О чем это ты говоришь?

ИУДА. Я слыхал о твоей способности, хоть и не верил. Но только что, на моих глазах, ты болтал с Лазарем, который сидит у себя дома в Вифании, в часе пути отсюда!

САВЛ. И ты подслушал?

ИУДА. Да, я подслушал. И хорошо сделал! Пусть Учитель знает, что его друг Лазарь выбалтывает его тайны кому попало. А равван Гамлиэль может узнать о дружбе студента Савла с другом Иисуса Назарянина, если студент Савл будет валять дурака.

САВЛ. Хорошо. Идем! Равван Гамлиэль – здесь неподалеку… Он… в претории.

ИУДА. Где?! Почтенный раввин – в римской казарме?!

САВЛ. У него секретное дело… к военному трибуну, но я проведу тебя. (Оба уходят).

Входят Марфа, Мария с алебастровым сосудом, Иоанн и Петр с мешками. Мария заглядывает в палатку.

МАРИЯ. В этой палатке живет Савл. Жаль, что его нет. Отдохнем немного, Марфа?

МАРФА. Да, Мария, тут прохладно. Может быть, Иуда найдет нас здесь.

ПЕТР. (Снимая мешок с плеча). Ворота отсюда видны хорошо, так что мы его не упустим.

ИОАНН. Если он еще в городе. Уже час, как мы его потеряли. Хочет ли он найти нас?

МАРФА. Кажется, мы все купили, ничего не забыли. Как чу́дно благоухает это миро! Чистый нард! Но каких же денег оно стоит! За этот сосуд можно купить хороший дом!

МАРИЯ. Марфа, разве не отдала бы ты свой дом за то, чтобы Учитель оставался с нами?

МАРФА. Отдала бы. Только не могу я никак поверить, что умрет Учитель.

МАРИЯ. Не грусти, сестра: он вернется к нам, как Лазарь. Он вернется! Но его гнетет что-то страшное, я вижу. Он стал часто уходить от всех и молиться. Это нардовое миро – самое меньшее, чем мы можем показать ему нашу любовь. (Поет).

МАРФА. О ком твоя песня, Мария? О Лазаре?

МАРИЯ. Я пою об Учителе.

МАРФА. Но как же это?..

МАРИЯ. Со мной бывает, что я не различаю их. Я вижу Учителя, но у него – лицо Лазаря. Я обнимаю Лазаря, а мне чудится, что это – Иисус! Иисус… (Поет и танцует с сосудом).

Входит Савл, не замечаемый остальными, слушает, качает головой.

МАРФА. Ты поешь о царе, Мария. Разве наш Учитель – царь?

ПЕТР. Он – Господь наш, Марфа! Он – Мессия!

МАРФА. (Плача). Иисус! Иисус…

МАРИЯ И ПЕТР. (Поют и танцуют).

Заметив Савла, Мария останавливается.

МАРИЯ. Савл, ты пришел, я так рада! (Обнимает его, целует).

САВЛ. (Смутясь и отстраняясь от нее). Здравствуй, Мария!

МАРИЯ. Мы говорили о тебе с Лазарем. Он просил, если увижу тебя, звать к нам сегодня. Хочешь провести Субботу с нами?

САВЛ. Нет, я… я не могу. Благодарю тебя…

МАРИЯ. Жаль… Мне жаль, Савл! Ты бы мог узнать его…

САВЛ. Кого?

МАРИЯ. Нашего Учителя.

САВЛ. Мария, я слышал твою песню. О ком ты пела?

МАРИЯ. Я пела об Учителе. (Петр делает ей знаки, призывая ее к молчанию).

САВЛ. (Заметив это, Петру). Я знаю тебя, ты – Петр. И я знаю, кто – ваш учитель. Его называют Иисусом Назарянином. Почему вы поете о нем, как о царе?

МАРИЯ. Твое сердце все может видеть, Савл! Если ты побываешь у нас сегодня, ты увидишь сам, что он – царь среди всех людей. Только он не сидит на высоком кресле в пурпурных одеждах. Ему это не нужно, потому что он – настоящий царь людей.

САВЛ. Мария, не богохульствуешь ли ты? Настоящий царь людей – это Бог!

ИОАНН. (Подумав, Савлу). Ты знаешь Петра. Ты и меня знаешь?

САВЛ. Да, ты – Иоанн.

ИОАНН. Ни я, ни Петр не знаем тебя, но ты знаешь нас. Мария рассказывала, что ты знал ее прежде, чем встретил, а увидав, сразу же назвал по имени. Прежде я думал, что такое может только наш Учитель. Но недавно Лазарь открыл мне, что знает многих, кого не

встречал ни разу. А теперь вот – ты.… Разве эта твоя способность не есть Бог в тебе?

САВЛ. К чему ты клонишь?

ИОАНН. Я тоже иногда вижу что-то…

САВЛ. Что-то?

ИОАНН. Я вижу диковинных зверей, которых не видел никто. Они говорят со мной.

САВЛ. О чем же?

ИОАНН. О конце мира, о конце всего. Они показывают мне, как все закончится. Они знают это и живут рядом с нами. Только их никто не видит.

САВЛ. А ты – видишь! Значит, в тебе – тоже Бог?

ИОАНН. И во мне, и в Петре, и в Марии…

САВЛ. И в Иуде Симо́нове?

ИОАНН. Да… конечно… почему ты спросил об Иуде?

САВЛ. Я понял. Вы все безумны! И вы, и ваш учитель! Вы безумны!!

МАРФА. Пойдем, Мария, нам пора. Петр, Иоанн, идемте, Суббота близится!

ПЕТР. Идите, я еще подожду Иуду, а потом догоню вас.

Иоанн, Марфа и Мария уходят.

Значит, ты знаешь Иуду?

САВЛ. Я только что говорил с ним.

ПЕТР. Так он – близко? Мы потеряли его на рынке…

САВЛ. Вы не теряли его. Он сам потерялся. Ты прождешь напрасно: его схватили.

ПЕТР. (С испугом). Иуду схватили?! Кто схватил его?!

САВЛ. Римский военный трибун приказал заключить его под стражу.

ПЕТР. За что?!

САВЛ. За богохульство. Иуда Симо́нов сказал, что он – бог! Здесь, перед Храмом, он хвастал, что скоро явится новый великий бог Иисус Назарянин, а он сам, Иуда Симо́нов, будет при нем богом поменьше – вроде как старшим ангелом.

ПЕТР. Как мог он сказать такое?!

САВЛ. Как мог?! Да разве не этому учит вас Иисус Назарянин, ваш царь?! Разве он не говорит вам, что вы – боги? Молчишь?! Боишься?!

Проходит и уходит Стражник, возглашая: «Канун Субботы! Канун Субботы в Иерусалиме!»

Вон идет храмовый страж. Скажи ему, что Иисус Назарянин – бог; пусть он протрубит в шофар и созовет других стражей. Чего тебе бояться, если твой учитель – бог? Иуда смелее тебя: он повторял это вот здесь, на этом месте, оскорбляя Храм Бога Единого!

ПЕТР. Но Иуду схватили римляне! Неужели они стали почитать наш Храм?!

САВЛ. Нет! Не стали! Римляне просто суеверны и боятся любых богов, своих и чужих – на всякий случай. Они не любят богохульников. Богохульник – всегда мятежник. Кто хулит Юпитера, тот хулит императора.

ПЕТР. А кто этот Юпитер?

САВЛ. Римский бог… Но для чего тебе знание! Невежде легче стать богом!

ПЕТР. (В замешательстве). Не пойму, зачем Иуде было говорить с римлянами…

САВЛ. Иуда говорил со мной. Это я выдал его римлянам.

ПЕТР. (С ужасом). Ты?! Ты – друг римлян?!!

САВЛ. Нет. Я выдал твоего друга, потому что не хочу, чтобы казнили твоего учителя.

ПЕТР. Как понять тебя?!

САВЛ. Тебе понять меня трудно. Не стоит и пытаться.

Попробуй понять хотя бы твоего друга Иуду Симо́нова. Он намерен выдать твоего учителя Совету Старейшин.

ПЕТР. Нет! Что ты! Что ты!!.. Ты не знаешь, как Иуда любит Учителя!

САВЛ. Я вижу в человеке больше того, что он говорит сам о себе. Хочешь, скажу о тебе?

ПЕТР. (С опаской). Скажи…

Входят Лука и Андроник. Савл и Петр не замечают их.

САВЛ. Ты ведь очень любишь своего учителя? Отдашь за него жизнь?

ПЕТР. Отдам!

САВЛ. Если придут за твоим учителем, чтобы увести его на муку и на смерть, смог бы ты назваться Иисусом Назарянином, чтобы увели тебя вместо него?

ПЕТР. Назовусь!

САВЛ. А я вижу другое: ты не только его именем не назовешься, ты и свое позабудешь от страха! А когда тебя спросят, не ученик ли ты того, кого истязают, ты ответишь, что не знаком с ним. И станешь прятаться – и ты и подобные тебе, а потом, когда гроза пронесется, вы повылезаете из своих нор и возвестите нам новую веру! Но я, Савл из Тарса, вижу вас насквозь, и меня вам не заморочить!

ЛУКА. Прекрасная речь, друг мой Савл! Не зря тебя называют надеждой Израиля.

САВЛ. Здравствуй, Лука… Здравствуй и ты, чужестранец. Кажется, я тебя знаю.

ЛУКА. (Андронику). Я говорил тебе!

АНДРОНИК. Я рад встрече с тобой, Савл!

САВЛ. Жаль, что не могу я сказать того же о себе.

ЛУКА. Прости меня, Савл: я кое-что утаил от тебя. Я давно знаком с Андроником.

САВЛ. Вот как!

ЛУКА. И Петра я тоже немного знаю. Он – из учеников Иисуса Назарянина, а Андроник и я, мы – из его посланных.

САВЛ. Посланных?.. Куда посланных? Зачем вы посланы?!

ЛУКА. Нас – семьдесят, посланных Иисусом Назарянином во все стороны света: исцелять, изгонять злых духов его именем. Но это – лишь внешность нашей миссии. Мы – проводники его силы. Мир меняется, Савл – такова божья воля.

АНДРОНИК. Божья милость!

САВЛ. (Поворачиваясь к Андронику). И в чем же милость?

АНДРОНИК. Человек всегда жил в смерти. А теперь ему даруется милость наивысшая – жить в жизни, перейти из жизни смертной в жизнь вечную!

САВЛ. Милость неслыханная! И кто же ее удостоится? Все, я полагаю?

ЛУКА. Нет, Савл. Вечности удостоятся избранные.

САВЛ. Уже легче! И кто же избирает достойных? Уж не вы ли и посланы для того?

ЛУКА. Нет. Мы посланы, чтобы каждый, кто хочет быть избранным, знал, что может им быть. Просто поверь, что ты достоин вечности, и отвергни все прочее. Отдай все за это. Это – трудно, но избираешь ты себя сам. Это – твоя свобода, друг мой!

САВЛ. Нет! Нет!! Так нельзя! Есть Бог, и есть Его Закон! Человек не может сам решать, что он – сын божий! Человек не может избирать себя в боги! Это – хаос! Это – погибель!!

ЛУКА. Ты опять машешь руками, Савл.

САВЛ. О! Я понимаю вас: Бог избрал себе один народ, но и другим хочется избрания!

ЛУКА. Ты хочешь милости вечной жизни для одних иудеев? Тебе не приходит в голову, что в вечности нет иудеев, нет эллинов, нет египтян?

САВЛ. А тебе не приходит в голову, что такая милость – соблазн адский? От кого она?

АНДРОНИК. Она даруется Богом через Иисуса Назарянина, побеждающего смерть!

САВЛ. Ага! Богом через Иисуса Назарянина! А кто он, чтобы говорить от Бога? «Сын Воды и Огня»?! (Петру). «Повелитель Рыб»?! Так, кажется, ты величаешь своего учителя?

ПЕТР. Он наполнял наши сети рыбой на Море Галилейском…

САВЛ. А мух он от вас не отгонял?

ПЕТР. Если с нами был Учитель, мухи нас никогда не мучили.

САВЛ. Вот видишь! Так, быть может, он – тот, чье имя – «Повелитель Мух»?!

ПЕТР. Что ты! Это – имя князя бесовского! Зачем порочишь Учителя? Он – Сын Божий!

АНДРОНИК. (Сокрушенно). В чудо от Бога люди не верят, а верят в князя тьмы! Изгнать беса из человека – тяжкое дело, а тебе говорят: это ты бесовской силой сделал, иди прочь!

САВЛ. Скажи правду, Лука: моим выздоровлением я тоже обязан Иисусу Назарянину?

ЛУКА. Да. Прости, что не сказал. Я хотел, чтоб ты полюбил его, не ведая, что обязан ему.

САВЛ. Ты говорил о дружбе, Лука. Не слишком ли много тайн для дружбы? Как ты хочешь, чтобы я доверял тебе? Мой учитель прав: нельзя доверяться язычнику!

ЛУКА. Идем, Петр! У Андроника есть дело к студенту Савлу, не будем мешать… У тебя такое зрячее сердце, Савл; как странно, что оно не различает дружбы!

Лука и Петр уходят.

САВЛ. Ни невесты, ни друга… (Андронику). Ты пришел отнять у меня лучшее, что имею.

АНДРОНИК. Лучшее, что имеешь – это то, что в твоем сердце. Как отнять у человека то, что у него в сердце? Никак! А чего он не имеет в сердце, того и отнимать у него не нужно.

САВЛ. Я люблю Юнию всем сердцем. Я никогда не перестану любить ее!

АНДРОНИК. И я люблю ее всем сердцем. И я никогда не оставлю ее одну!

САВЛ. Ты обвиняешь меня?! Нас с Юнией разлучил Закон Бога Израиля!

АНДРОНИК. У меня греческое имя, но я – израильтянин. И я жил под Законом и боялся греха. Но не было во мне восхищения. Иисус Назарянин дал мне восхищение: я восхи́ щен, я унесен от зла! Ты любишь Закон больше, чем Юнию. Это – просто.

САВЛ. Просто?! О, конечно! Для невежд все всегда будет просто! Иисус Назарянин, кто бы он ни был, дал тебе силу исцелять, но обольстил тебя страшным соблазном: самому стать богом! Если бы ты учился Закону, тебе бы легче было отрезать себе язык, чем рассуждать о том, как просто любить девушку больше Закона! Но ты же – бог, ты исцеляешь, тебе позволено забирать чужих невест!

АНДРОНИК. Юнии лучше быть со мной, чем одной. Я хочу привести ее к пославшему меня, и она согласна. Это будет хорошо для нее, я знаю! Если любишь ее, благослови нас!

САВЛ. Ну, раз ты знаешь, что для нее лучше, а она знает, что ей нужно к Иисусу Назарянину, зачем вам мое благословение?! Я – не бог: вы слишком много просите у меня! Я не дам вам моего благословения, потому что не могу его дать! Прощай!

АНДРОНИК. Юния говорила мне, что ты – человек великой души. Я верю ей.

САВЛ. Оставь меня!

Андроник уходит. Входит Луций.

ЛУЦИЙ. Скажи мне, Савл, для чего ты отдал моим солдатам Иуду Симо́нова?

САВЛ. Я же сказал им, что он – богохульник и опасный бунтовщик.

ЛУЦИЙ. В дела вашей веры мы не вмешиваемся, ты это знаешь. А бунтовщикам против Рима ты сам не так давно помогал. Ты полюбил Рим?

САВЛ. Трибун, этот человек замышляет погубить Иисуса Назарянина.

ЛУЦИЙ. Вот оно что!.. Но разве ты – поклонник Назарянина?

САВЛ. Нет!.. Но я не хочу его смерти.

ЛУЦИЙ. Что-то тут не так, Савл. Не хочешь ли сказать яснее?

САВЛ. Я могу сказать только одно: казнь Иисуса Назарянина породит страшную смуту.

ЛУЦИЙ. (Подумав). А ведь я отпустил Иуду. Возможно, я сделал ошибку, но Гамлиэль…

САВЛ. Мой учитель?! Он был у тебя?!

ЛУЦИЙ. Я посылал за ним. Видишь ли, Иуда заявил, что состоит на службе у Совета Старейшин, и Гамлиэль может это подтвердить. Твой учитель подтвердил слова Иуды.

САВЛ. Мой учитель… И ты отпустил Иуду?

ЛУЦИЙ. Зачем было держать его? Если б ты сам привел его ко мне и объяснил…

САВЛ. И ничего уже нельзя поправить?

ЛУЦИЙ. Можно попытаться… За Иудой следят.

САВЛ. Зачем?

ЛУЦИЙ. Он мне не понравился. Он показался мне грязнее мухи… Прощай!

Луций поспешно уходит. Входит Стражник. Савл бросается в палатку и выносит оттуда халу и кувшин вина.

СТРАЖНИК. Субботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний…

САВЛ. Стой, левит! Раздели со мной Субботу, прошу тебя! Я совсем один! У меня никого не осталось на свете – только ты и Бог! Вот – вино, вот – хала… Прошу тебя!..

СТРАЖНИК. Благодарю, школяр. Не может страж Храма нарушить установленный порядок. Субботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний покой! (Уходит).

САВЛ. (Один). Как я мог забыть: у меня же еще есть Димон! Где ты, Димон, кровный брат мой? Приди разделить со мной Субботу! Хочешь моей крови? Она – твоя! (Пьет).

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ЧЕТВЕРТОЙ

 

Пятница пятая

БАЛАГАНЩИК. И пришла Черная Пятница. И настала тьма по всей земле. И было торжество тьмы: ей казалось, что она объяла весь свет. И птицы тьмы летели к Лобному Месту, чтобы выклевать глаза у распятых, ибо среди трех осужденных был тот, чьи глаза вместили свет мира. И глумливый Зверь, видимый одному лишь Иоанну, носился по Иерусалиму, ликуя. Он хохотал над оплошностью Бога, заключившего себя в смертном теле, и готовился пожрать его, прибитого гвоздями к столбу. И вспоминал Иоанн, как прошлой ночью в оливковый сад в Гефсимании вошли храмовые стражи, и среди них – Иуда. И шепнул Иоанну Учитель: «Я ухожу. А ты будешь ждать меня на земле до тех пор, пока не покончу со Зверем». И заплакал Иоанн об Учителе. Пятница Пятая! (Уходит).

Декорация та же. Сцена затемнена. На сцене – Плакальщица; входит Плацид, не видя ее.

ПЛАЦИД. Что за напасть! Время – к полудню, а темно, как в Эребе! И духота…

Проходит и уходит Стражник, не видя Плакальщицу.

СТРАЖНИК. Канун Пасхальной Субботы! Канун Пасхальной Субботы в Иерусалиме!

Входит Луций, не видя Плакальщицу.

ЛУЦИЙ. (Не заметив Плацида). Не припомню такого! Эти тучи – чернее самой тьмы!

ПЛАЦИД. (Отдавая честь). Трибун! Мне передали приказ явиться на это место.

ЛУЦИЙ. Да, Плацид, здесь мы можем говорить спокойно, без чужих ушей.

ПЛАЦИД. А студент? (Заглядывает в палатку).

ЛУЦИЙ. Савла здесь нет: я приметил его в толпе, что скопилась у претории. Иерусалим соскучился по казням. В Храме режут пасхальных ягнят, но хочется еще крови. Все кричат, но, похоже, им все равно, что кричать – лишь бы кричать… Однако не будем терять времени. Дело, которое тебе поручено – непростое. Я – только что от прокуратора. Ему известно, что ты уже второй месяц командуешь сотней погибшего Барбулы. Он обещает назначить тебя центурионом сегодня же, если не оплошаешь в этом деле.

ПЛАЦИД. Я все исполню, трибун меня знает.

ЛУЦИЙ. Видишь ли, прокуратор опасается беспорядков. Давай-ка повторим еще раз.

ПЛАЦИД. Я все помню, трибун. Трех осужденных провести к месту казни по трем разным улицам. Помочь им нести их столбы, чтобы шли быстро и не останавливались.

ЛУЦИЙ. Верно. Но важно не только поскорее вывести их из города, не только избежать сумятицы и волнений. Нужно, чтобы никто не заподозрил нас в спешке. Лучше будет, если столбы для казни понесут люди из городской толпы.

ПЛАЦИД. Трое солдат уже расставлены по трем улицам. Они переодеты иудеями. Каждый из них поможет осужденному, будто из жалости.

ЛУЦИЙ. Я не ошибся в тебе, Плацид! Приступай к делу. Только еще одно… Это – не приказ, это – просьба.

ПЛАЦИД. Трибун может приказывать!

ЛУЦИЙ. Я не могу этого приказать. Но постарайся устроить так, чтобы один из осужденных умер быстро. Сократи его мучения.

ПЛАЦИД. Слова трибуна – слова приказа. Но о ком из них речь?

ЛУЦИЙ. Не о Димоне. И не о Гесте. Речь о том, кого называют Иисусом Назарянином.

ПЛАЦИД. Я должен для него нарушить обычные правила?

ЛУЦИЙ. Ты не должен. (Тихо). Но если ради него ты нарушишь какое-то правило, тебе не вменится это в вину. (Обычным голосом). Иди, да помогут тебе боги!

Плацид уходит. Входит Никодим, не видя Плакальщицу.

Мне доложили, что ты меня разыскиваешь, равви. Чего ты хочешь?

НИКОДИМ. Разрешения – похоронить тело Иисуса Назарянина после казни. О том же просит еще один человек… состоятельный, имеющий хорошее место для погребения…

ЛУЦИЙ. Просьба неожиданная!.. Но такое разрешение должен дать прокуратор.

НИКОДИМ. Я не смогу войти к прокуратору сам. Не попросишь ли ты его?

ЛУЦИЙ. Этот назарянин, что ждет казни – твой родственник?

НИКОДИМ. Нет.

ЛУЦИЙ. Тогда что тебе до него? Ты – член Совета старейшин иудейских. Вы осудили на смерть человека, никому не сделавшего зла. И ты хочешь похоронить того, кого убил?

НИКОДИМ. Ты не знаешь что говоришь!

ЛУЦИЙ. Это я не знаю?! Я, который сам этой ночью пришел в Гефсиманию, чтобы взять его под стражу, потому что вы показали на него как на главаря мятежников?! Я, который велел отпустить его, как только увидел?!

НИКОДИМ. Говорят, ты упал перед ним на колени – там, в Гефсимании. Это – правда?

ЛУЦИЙ. Я встречался с ним прежде… Еще тогда я понял, что по вашей земле ходит бог. Едва я узнал его вчера при свете факелов, я пал перед ним на землю, и велел сделать то же моим солдатам. Я не успел даже понять, почему я делаю это.

НИКОДИМ. Ты не похож на других римлян, трибун… Ты потрясен чем-то!

ЛУЦИЙ. Я не знал никого, кто источал бы такую силу и такой покой, как этот бродяга из Назарета. И он, повергший в прах меня, окруженный одиннадцатью товарищами, ведающий мысли и отводящий смерть одной мыслью – он покорно дал себя схватить, чтобы принять побои и лютую казнь! Он сам просил взять его, только бы не трогали остальных. Увы! Мне бы увести его подальше от ваших людей, а потом уже отпустить!

НИКОДИМ. Отчего же ты не сделал так?!

ЛУЦИЙ. Я был сам не свой. Начальник вашей стражи заявил, что, если я отпускаю преступника, он должен предстать перед Советом: первосвященник сам выслушает его и отпустит, коли в нем нет вины. Дальнейшее тебе известно лучше, чем мне. Ваш бессмысленный приговор прокуратор утверждать не хотел. Какой хитростью вы вырвали у него согласие?.. Не отвечай. Но скажи, почему вы хотите убить вашего бога?

НИКОДИМ. Я был против приговора и вызвал негодование старейшин. Но решение Совета мне понятно. Для иудея Бог есть создатель и управитель всего мира. Он един и всемогущ. Он непостижим для ума и недоступен зрению. Иудей не может признать Бога в том, кто ходит по земле, ест и пьет, кричит от боли и умирает. Бог не может страдать! Бог не может умереть!

ЛУЦИЙ. Если бог чего-то не может, какой же он всемогущий? Молчишь? А, может быть, для бога как раз труднее всего быть человеком? Может быть, это чудо вы и проглядели?..

НИКОДИМ. Нет! Из его слов не следовало, что он – Бог, ставший человеком!

ЛУЦИЙ. Что за слова он сказал? Открой мне!

НИКОДИМ. Я спросил его, какой силой может человек творить дела, какие он творит? Он отвечал: «Нужно вам родиться свыше».

ЛУЦИЙ. «Родиться свыше»? Гм!.. Человек может родиться только один раз.

НИКОДИМ. Я сказал ему о том же! А он вздохнул и говорит: «Ты учительствуешь, Никодим, умеешь разъяснить многое и трудное, а простое не видишь? Желудь умирает в земле, чтобы родиться дубом. Гусеница умирает, чтобы родиться бабочкой. Неужели человек хуже гусеницы? Уже недолго ждать и тебе, Никодим, как ты родишься заново. Но я говорю об ином. Человеку дается особая милость: родиться, не умирая, родиться не от кокона смерти, а от духа». Так он сказал.

ЛУЦИЙ. Но о каком духе он говорил? О чем говорят иудеи, говоря о духе?

НИКОДИМ. Трудно было понять его; он говорил загадками…

ЛУЦИЙ. Он сказал тебе еще что-то?.. Говори, прошу тебя!

НИКОДИМ. Он сказал: «Будете немощны, пока не родитесь от воды и огня»…

ЛУЦИЙ. И ты не понял его?

НИКОДИМ. Думаю, что «водой» он называл жизнь, а «огнем» – дух. Но что из того?..

ЛУЦИЙ. (Задумчиво). Эти слова темны для меня, но я видел человека, который родился заново при жизни… Известно ли тебе, как были взяты кинжальщики Димон и Геста?

НИКОДИМ. Я слышал, что Иуда Симо́нов навел вас на них. Это правда?

ЛУЦИЙ. Такой слух был пущен, чтобы скрыть правду. Но теперь уже не важно. Два дня назад Димон пришел к нам сам! Я едва узнал его: на его лице застыла детская улыбка; его глаза сияли, словно он только что виделся с покойной матерью. Представь, он пришел, чтобы сдаться самому и выдать своего товарища, Гесту! Что ты скажешь на это, равви?

НИКОДИМ. Воистину велик Господь! Он сеет раскаяние даже в закоренелом убийце!

ЛУЦИЙ. Раскаяние, говоришь? А у меня было такое чувство, что этот человек заново вошел в материнскую утробу и вышел из нее ребенком!

НИКОДИМ. И ты не спросил его ни о чем?

ЛУЦИЙ. Димон рассказал сам. Днем раньше ему повстречался Иисус Назарянин, который спросил у него, есть ли что-то на свете, чего Димон желал бы сильнее, чем гибели Рима? Димон отвечал, что у него когда-то была невеста, которую обесчестил римский легионер. Она убежала от позора в пустыню и умерла там от жажды. И сильнее всего он желал бы увидеться с нею. На это Назарянин сказал Димону, что проведет его к вечному чертогу, где он вечно будет с той, которую любит. Но прежде нужно очиститься от страха страданием. Вот и все… Что молчишь, равви? Сдается мне, тебе страшно!

НИКОДИМ. Ты говоришь верно. Мне страшно.

ЛУЦИЙ. Мне пора. Ты можешь забрать тело, я договорюсь с прокуратором. (Уходит).

НИКОДИМ. Благодарю тебя… Как он угадал? Да, мне страшно! С той самой минуты, как утвержден приговор, все мое тело дрожит, словно это меня должны распять.

Входит Симон с мешком, не видя Плакальщицу.

Здравствуй Симон! Ты несешь из Храма ягненка?

СИМОН. Как же иначе, Никодим? Устал я – с раннего утра на ногах, чтобы попасть в Храм ради Пасхи: такая нынче толчея! Да еще духота! Уж скорей бы гроза…

НИКОДИМ. И ты сможешь сегодня есть заколотого ягненка? После того, что случится?

СИМОН. Иисус не раз был моим гостем, ты знаешь это! Он вылечил меня. В моем сердце – тяжкая скорбь, Никодим. Но мы не можем нарушить Пасху. Мы должны есть ягненка!

НИКОДИМ. Я не смогу. Меня тошнит при мысли об этом.

СИМОН. Меня – тоже. Но что делать?

Проходит Стражник.

СТРАЖНИК. Канун Субботы! Канун Пасхальной Субботы! Канун Пасхи в Иерусалиме!

НИКОДИМ. Отдай ягненка кому-нибудь, кого не тошнит! Да вот хоть бы этому левиту!

СИМОН. Стой, левит! Возьми у меня ягненка ради Пасхи! Съешь его во славу Божию!

СТРАЖНИК. Я – служитель Храма и не испытываю недостатка. Но нельзя отвергать пасхального дара, благодарю тебя. Канун Пасхи в Иерусалиме! (Уходит с мешком).

СИМОН. Бедная моя Лия! Она огорчится из-за ягненка…

НИКОДИМ. Сдается мне, нынешняя Пасха будет нам сытной и без ягнят.

СИМОН. Лия этого не поймет. Прощай, друг мой Никодим. (Уходит).

НИКОДИМ. (Глядя на Плакальщицу, но не видя ее). А страх все время рядом: я словно вижу его, вот он!.. Израиль, ты вершишь непоправимое, я чувствую это… дрожью моего тела!.. Я пошел против всех, и от меня отвернулись – только лишь за то, что я не признал этого человека богохульником. Но разве он объявил себя Богом? Нет, он говорил только о новом рождении, о рождении свыше! И он говорил, что это может каждый, потому что он это смог! Не обман ли это? Димон Галилеянин поверил ему и не устрашился, и примет муку. И что же? Отпетый убийца обретет вечную жизнь, а я, праведник, уйду в небытие, обращусь в ничто?! Этого не может быть, Господи, ты не допустишь такого! Я прожил жизнь по Твоему Закону!.. Отчего же этот страх терзает мое сердце?!

Входит Иуда, не видя Плакальщицу и не заметив Никодима.

ИУДА. Страх… Страх! (Глядит на Плакальщицу, не видя ее). Ты ходишь за мной по пятам! Обернусь, а там – никого… И крылья! Тысячи крыльев бьют меня по лицу! Дай же посмотреть на тебя, черный страх! Покажи мне свои белые глаза, убей меня взглядом, только не мучай так! Я должен сегодня умереть вместе с Учителем! (Заметив Никодима). А, судья Израилев! Это я отдал его вам, я, а вы осудили его на смерть! Ха-ха! Но нет, нет, это – не я и не вы, нет! Это – он так хотел!! Всегда выходило, как он хотел! Он обещал, что я умру вместе с ним, но не объяснил, как умереть… Ради знакомства, равви: устрой мне смертный приговор, а? Я – его верный ученик, меня нужно распять вместе с ним!

НИКОДИМ. Ты опоздал. На Лобное Место несут только три столба.

ИУДА. Нет! Нет!! Я еще успею… Я должен успеть… спросить его! (Убегает).

НИКОДИМ. Господи! Господи! (Падает на колени). Роди меня заново от Духа Твоего! Роди меня свободным от этого страха смертного!

Входит Савл, видит Плакальщицу, но не замечает Никодима.

САВЛ. Кто ты, тень? Ты пугаешь меня!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – никто и ничто. Я – пустота. Я – небытие. Тебе страшно?

САВЛ. Почему ты здесь?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Иерусалим сегодня – мой: город слепых и глухих. Нынче в нем столько страха и ненависти, что мне здесь уютно. Я даже могу помечтать о том, что существую сама по себе, что я – не призрак, рожденный человеческим малодушием.

САВЛ. Почему я вижу тебя?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Не ты один. Ты знаешь Иоанна, ученика Иисуса Назарянина? Он тоже меня видит. У вас с ним чуткое зрение: вам видны даже призраки, рожденные чужими сердцами. Иоанн ко мне уже привык, даже немножко любит. Да и чего ему бояться: ему обещана долгая жизнь! Так и быть, скажу по секрету: когда схватили Иисуса, тот шепнул Иоанну: «Не умрешь, пока не вернусь, пока борюсь со Зверем в сердцах человеческих, пока не одолею Его». А это, как ты понимаешь, может продолжаться вечно.

САВЛ. Я не знал, что пустота так болтлива.

НИКОДИМ. Ради Бога, Савл, с кем ты говоришь?!

САВЛ. Никодим?! Что ты делаешь здесь?

НИКОДИМ. Я молюсь, мой мальчик… Я молюсь здесь, перед Храмом. Но ты говорил с кем-то, а я не вижу никого. У тебя опять видение? Кто на сей раз?

САВЛ. Я не знаю сам. Я говорю с черной пустотой, а она отвечает мне.

НИКОДИМ. Я боюсь за тебя, Савл. Боюсь, что твои видения сведут тебя с ума.

САВЛ. Нет причин бояться, равви. С ума сводят меня те, с кем я говорю наяву!

НИКОДИМ. О ком это ты?

САВЛ. Ты знаешь мое уважение к старшим, Никодим. У меня это – в крови. Но вы слепы! Совет старейшин иудейских поражен слепотой, словно тьмой египетской! Гамлиэль, мой учитель, только что ударил меня за эти слова по щеке, но это ничего не меняет: для меня ясно, что этим приговором вы приговорили не Иисуса Назарянина, а ваш собственный авторитет, на котором стоит вся крепость народа иудейского! Ты тоже можешь ударить меня, Никодим, но скажи мне, сколько лет Совет не выносил смертного приговора? Шестьдесят? Или семьдесят?.. А этот назарянин так вас напугал, что вы наспех, в одну ночь, состряпали такую жалкую нелепицу, что над вами будут смеяться, и будут вас ненавидеть! Слухи не остановишь: сама пустота распространяет их! Скоро даже дети поймут, что вы просто спешили его убить и не знали, что придумать. И когда слух о вашем судилище выйдет наружу, мудрость старейшин перестанет быть святыней, а вслед за ней будут попраны все святыни Израиля! Ведь слух выйдет наружу, Никодим!

НИКОДИМ. Уверен, что выйдет. И я помогу этому!

САВЛ. Ты?!!

НИКОДИМ. Ты поражен? Может, ты ударишь меня?.. Прощай, я поспешу на рынок.

САВЛ. (Остолбенело). Зачем?.. Зачем тебе на рынок?

НИКОДИМ. Купить, что нужно, чтобы приготовить казненного к погребению. (Уходит).

САВЛ. (Растерянно). Равви…

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Какой добрый человек! И не жалко ему денег на повешенного, опозоренного, прóклятого! Таких швыряют в яму и закидывают землей, а он хочет умастить его благовониями, завернуть в чистое дорогое полотно и положить в хороший гроб. О, как я люблю погребения! Это – мой любимый обряд: все одеваются в черное, и женщины могут наплакаться, сколько душе угодно. Знаешь, о чем женщины плачут на похоронах? Думаешь, они плачут по покойнику? Да, его вид заставляет их плакать, но не от того, что им жаль его, а от того, что они видят страшное, невыносимое подтверждение скоротечности жизни. Они плачут по жизни – по этой крохотной, случайной искорке во мраке. На похоронах люди хоть немножко прозревают мою истину.

САВЛ. Ты – пустота. Ты – небытие. Ты – то, чего нет! И ты учишь истине?!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Моей истине и учить не надо. Разве не ясно, что нет никаких истин? Есть вездесущая тьма: в ней могут загораться звезды, но что они – по сравнению с бездной тьмы? Ничтожные, разрозненныеточки! Что связывает их, кроме тьмы? Видение: Юния, в одной набедренной повязке, лежит, раскинув руки; в ее ладонях и ступнях – гвозди.

А что связывает людей, кроме страха? Ваши жизни – дрожащие огоньки в ладонях Смерти. Смерть играет ими! И Смерть торжествует! (Замахивается над Юнией).

Плакальщица исполняет пантомиму прибивания тела к кресту. Слышен страшный стук вбиваемых гвоздей. Савл вскрикивает, падает, корчась, как в припадке, и хватаясь поочередно за кисти рук и ступни ног.

САВЛ. Что это?! Что это, Господи?!!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Уж очень ты чувствителен!

За городом кого-то распинают, а тебе кажется, что это в тебя вбивают гвозди. Не слишком ли для человека?

САВЛ. Мне больно! Останови этот кошмар! А-а! Умоляю! Я знаю, это ты мучаешь меня! Ты давно меня мучаешь! Это твой дар сделал меня больным! А-а-а!!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты ошибаешься. Я ни во что не вмешиваюсь. Да и как я могу? Я – то, чего нет: с меня нечего спросить. Спроси свой страх. Он – твой единственный мучитель.

ЮНИЯ. (Безмятежно). Ничего не бойся, Савл, в этом нет смысла. В этом нет смысла…

Юния исчезает. Новое видение: Лобное Место; три распятия, тыльными сторонами к зрителю.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. А! Ты видишь это! А слышишь толпу? Слышишь, что они кричат?

САВЛ. Я не понимаю! Мне больно!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ну так я тебе скажу. Они кричат ему: «Сойди с креста! Сойди с креста, если ты – Бог! Если сойдешь, поверим в тебя!»

САВЛ. Но он не сходит!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Конечно, нет! Если он сойдет, они станут его бояться. Он учил их истине, чтобы сделать свободными. Но как могут быть свободными малодушные? Нет, он не сойдет с креста: ему не нужен их страх. А они рады, что могут смело в него плевать!

САВЛ. (Постепенно приходя в себя). Ты говоришь о нем так, словно знаешь, кто он.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – тьма. Я ничего не знаю. Но я чую нюхом, что в нем нет страха.

САВЛ. Даже сейчас?!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Даже сейчас. И меня это смущает… Что ж, тем больше слез о нем прольется, а это хорошо. Плачьте, женщины! Плачьте!

В видении, под центральным распятием возникают Мария и Марфа, обращенные лицом к распятому. Плакальщица исполняет пантомиму скорби, повторяемую Марией и Марфой.

Плачьте о ничтожестве человеческом! Как легко оно обнажается перед тем, кто над ним возвысился! Как спешит ничтожество убить того, кто пытается возвысить человека! Плачьте! Плачьте! Слезы усыпят ваш страх…

САВЛ. Мария, очнись! Не слушай ее! Ты – не ничтожество, Мария! Почему ты покоряешься этому пугалу?! Ты же ничего не боишься!

МАРИЯ. (Останавливаясь и прислушиваясь). Марфа, мне кажется, кто-то зовет меня!

МАРФА. (Не останавливаясь). Тебе послышалось, Мария. Мы должны плакать.

МАРИЯ. Может быть, это Учитель прошептал мое имя – там, в вышине? Жив ли он еще?

МАРФА. Распятые умирают долго, Мария.

МАРИЯ. Его глаза закрылись, когда он отказался от питья, что давал ему этот солдат…

Неподалеку от распятий становится виден Плацид с копьем.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. (Савлу). Не беспокой ее. Не мешай ей плакать: ей хорошо.

САВЛ. Мария! Ты говорила, что твоя любовь пересилила смерть: о чем же тебе плакать?

МАРИЯ. Я слышу свое имя! Может быть, Лазарь зовет меня?

МАРФА. Лазарь – дома. Ты же знаешь, он едва ходит. Плачь, Мария!

МАРИЯ. Я часто слышу в себе голос Лазаря, я говорила тебе. И, знаешь, он все больше делается похожим на Иисуса. Он видит людей, где бы они ни были – и живых и мертвых. Я думаю, он сейчас видит муки Учителя…

МАРФА. Скажи, ты вправду веришь, что Учитель восстанет из мертвых, как мой брат?

МАРИЯ. Конечно! Лазарь говорит, что мы еще увидим Учителя, и я верю ему.

МАРФА. И Учитель станет бывать у нас, как прежде? И я приготовлю его любимое кушанье? И омою ему ноги и поставлю перед ним чашу с вином?

МАРИЯ. Спроси у Лазаря, он скажет тебе.

МАРФА. Как ты думаешь, Мария, почему Учитель не выбрал себе жену?

МАРИЯ. Бедная Марфа! Я догадывалась, что ты любишь Учителя не так, как все. Ты бы могла стать ему прекрасной женой.

МАРФА. Ну что ты! Что ты, Мария! Я – такая некрасивая!

МАРИЯ. Учитель видел красоту не так, как обычно видят ее мужчины. Когда он смотрел на меня, я чувствовала, что он видит не лицо мое, а что-то, чего я сама в себе не знаю.

МАРФА. Что же это?

МАРИЯ. Вот и Лазарь теперь смотрит на меня так же. Вчера я спросила его: что он видит во мне? А он говорит: «голубку».

МАРФА. Голубку? Да ведь так называл тебя Учитель!.. Ты – счастливая, Мария…

В видении, рядом с Марией и Марфой возникают Иоанн и Петр.

ИОАНН. Петр, ты помнишь, как Учитель привел нас на гору Табор?

ПЕТР. Как же не помнить! Когда мы поднялись на гору, Учитель вдруг весь засветился, словно ангел дивный. И в сиянии кто-то был с ним, но глаза слепило, и было страшно!

ИОАНН. Да, и тебе почудилось, будто с ним был сам Моисей…

ПЕТР. Но кто ж тогда?!.. Учитель сказал тебе? Вы шептались с ним после, я видел!

ИОАНН. Каким прекрасным было лицо Учителя там, на горе Табор! А теперь его обезобразили, надругались над ним! Только она и сейчас с ним, как тогда…

ПЕТР. Она?! Кто – она? О ком ты говоришь, Иоанн?!

ИОАНН. О голубке! Учитель просил Бога сделать его своим сыном, и Бог полюбил его, и дал ему дух своей любви – Святую Голубку¹. И она стала Учителю матерью и невестой.

ПЕТР. Как же мать может быть невестой?

ИОАНН. Мать, родившая человека, не может быть ему невестой. Учитель родился во второй раз как Сын Божий от Святой Голубки, но она не рожала его, а только родила заново дух его. Я не умею объяснить, но говорю тебе, Петр: она и мать ему и невеста. Вспомни, он часто называл себя женихом, а нас – сынами чертога брачного!

ПЕТР. Я никогда не мог понять этих слов его!

ИОАНН. И я не мог. Учитель на горе Табор хотел показать нам свою голубку – Дух Любви. Когда мы спустились, он сказал мне об этом.

ПЕТР. (С горечью). Только тебе? Но почему тебе одному?

ИОАНН. Брат мой Иаков так испугался светлого вида Учителя, что не увидел ничего. А ты, хоть и видел что-то, но забормотал какую-то несуразицу про кущи, про Илию…

ПЕТР. Да, я оробел… А ты, стало быть, разглядел ее? И какая она, эта голубка?

ИОАНН. Не то чтобы разглядел… Только видел, что она сама – белая, как снег, а светится золотом, в голубом озарении…

ПЕТР. И ты видишь ее сейчас, рядом с Учителем?!

ИОАНН. Только что я будто видел ее сияние перед его разбитым лицом. И послышалось мне, будто Учитель прошептал, что она и мне станет матерью.

ПЕТР. Тебе? Голубка станет тебе матерью?!

ИОАНН. Но там уже ничего не светится… Она ушла! Она ушла с ним… Они ушли!

ПЕТР. Ушли?!

ИОАНН. Учитель умер, Петр. Мария, Марфа, идемте отсюда. (Уходит, уводя Петра).

ПЛАЦИД. (Подходит к центральному кресту, всматривается). Не может быть… Всем разойтись! Быстро! (Кому-то за кулисами). Оттеснить толпу с холма! Ждать меня внизу!

Мария и Марфа уходят.

САВЛ. Он умер! Все-таки он умер, этот «живой бог», воскрешающий мертвых!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Всё умирает. Даже звезды смертны. Вечна только тьма.

САВЛ. Нет! Что-то здесь не так. Он что-то задумал. Это – не простая смерть. Чего, чего он хотел? Чего он добивался своей жизнью и своей смертью?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я не ведаю ничьих замыслов. Но, что бы он ни задумал, это не может быть вечным. А тогда – не все ли равно? (Обнимает Савла).

ПЛАЦИД. Он не мог умереть сам! Слишком быстро! Этого не может быть! (Ударяет копьем в центральное распятие). Не дрогнул!.. (Падает на колени перед распятием).

САВЛ. (Вырываясь). Римский солдат пронзил его грудь копьем, но затем бросился целовать ему ноги, словно это – ноги бога! И этот бог не отвел от себя копье солдата, нет! Он внушил ему преклонение к себе, будучи уже мертвым! Не значит ли это, что он – не мертв?.. Но если это – бог, то это – чужой бог: зачем Богу Израиля преклонение язычника? Нет, это – бог соблазна: он сулит людям божественную силу, чтобы Бог стал им не нужен!

Видение Лобного Места исчезает. Плакальщица обнимает Савла; он пытается отстраниться от нее.

(Повернувшись к Храму). Господи! Если бы он был Твоим Сыном, разве он посмеялся бы над Твоим Законом? Разве окружил бы себя грешниками? И зачем Твоему сыну эта страшная игра в смерть и воскресение? (Повернувшись к Масличной Горе). Лазарь! Ответь мне, Лазарь, что это за игра?! Разве избежать казни не было в его власти?!

ЛАЗАРЬ. (Из темноты). Он не любил выказывать власть, Савл, он хотел любви, а не страха. Тебе непременно нужно бояться Бога, чтобы верить в Него?

САВЛ. Веришь ли ты в Бога, Лазарь?

ЛАЗАРЬ. Я не видел Бога ни в этом мире, ни в том. Мой друг, которого пригвоздили к столбу, исходил Израиль вдоль и поперек, говоря о Боге не в небесах, а в человеках. Полюби Бога в человеке, и узришь небеса в себе. Я полюбил Бога в женщине, Савл!

САВЛ. Такая мысль греховна и богопротивна! Женщина – соблазн, уводящий от Бога!

Проясняется видение: Лазарь моется, ему помогает Иосиф.

ЛАЗАРЬ. Надеюсь, ты простишь мне мой вид, Савл: ты ворвался ко мне нежданно с твоими вопросами. А тело мое болит по-прежнему, никак не хочет стать живым до конца. Лишь вода оживляет его. Вода и ласки госпожи моей Марии.

ИОСИФ. Вот и хорошо! Вот и хорошо! Вода и ласки госпожи Марии. Вода оживит господина моего Лазаря, и придет госпожа Мария, и ляжет к нему и согреет его!

ЛАЗАРЬ. Помоги встать, Иосиф. Да не трясись так!.. Добрый старик ходит за мной, как за ребенком. Он пугается, когда я говорю с пустотой: думает, что это тени загробные зовут меня… А ты, я вижу – не один. И давно ты завел себе такую скучную подругу?

САВЛ. Она липнет ко мне.

ЛАЗАРЬ. Прогони ее.

САВЛ. Я не знаю как.

ЛАЗАРЬ. Научишься – когда перестанешь ее бояться. Ну, спрашивай.

САВЛ. Скажи мне лишь одно: смерть твоего друга – такая же игра, как и твоя смерть?

ЛАЗАРЬ. Лучше тебе не знать, какая это игра! Посмотри на меня: я едва жив.

САВЛ. Но ты умер невредимым, а его тело искалечено! Каким же он воскреснет?

ЛАЗАРЬ. Я не знаю. Мне кажется, Иисусу нужен был мой опыт, но я – не Иисус.

САВЛ. По-твоему он – не человек?

ЛАЗАРЬ. Он как раз и есть человек. Он – человек в полной мере, а мы – лишь отчасти.

САВЛ. Может быть, ты знаешь, что говоришь. Но ты не дал мне ответа: зачем он умер?

ЛАЗАРЬ. Чтобы воскреснуть.

САВЛ. Но для чего ему умирать и воскресать?! Кем он хочет вернуться в этот мир?!

ЛАЗАРЬ. У меня нет ответа, Савл. Я не знаю. Может быть, стоит подождать?

САВЛ. Подождать чего? Вы ждете, что он обретет неодолимую власть, так ведь?

ЛАЗАРЬ. Неужели даже то, как он умер, не подсказывает тебе, что он не ищет власти?

САВЛ. О, именно то, как он умер, меня и устрашает! Он мог бы умереть, как ты – просто и тихо, если бы искал мудрости. А если б он искал царских почестей, зачем бы ему эта казнь? Но нет: он отдал сам себя, как ягненка на алтарь, на позор и муки на виду у всех, чтобы всем было ясно, что это – жертва! Ради чего? Не ради ли того, чтобы растрогать сердца и овладеть ими?! Лазарь, то, как он умер, подсказывает мне, что он ищет власти, но не той, что одевается в золото и в пурпур, а той, (Указывает на небеса). что стоит над всеми тронами! Он посягает на место самого Господа!

ЛАЗАРЬ. Ты напомнил мне об Иуде. Он вообразил, что все воскресшие делаются богами, и решил умереть вместе с Иисусом, чтобы с ним и воскреснуть. Иуда рассчитал, что при верховном боге Иисусе, сам он будет чем-то вроде бога войны – при его тайных связях.

САВЛ. С галилейскими мятежниками!

ЛАЗАРЬ. Иуда мечтал стать их вождем. Но его мечты шли намного дальше. После своего воскресения и обожествления он намеревался не только освободить Иудею от римлян, но завоевать сам Рим, стать императором, а Марию сделать императрицей.

САВЛ. Намеревался? Его намерения изменились?

ЛАЗАРЬ. Когда Иисуса вели к Лобному Месту, Иуда пытался пробиться к нему. Солдаты направили на него острия мечей. Иуда налетел животом на меч и умер. Двое легионеров тут же завернули его в плащи и унесли. В этой тьме никто ничего и понять не успел. Потом его повесили в укромном месте… В твоем молчании я слышу вопрос: воскреснет ли Иуда?.. Вряд ли. Иуда одержим демонами власти. Они разрушили его волю и теперь пожирают его где-то, в тесном проходе между мирами. Если они и пропустят его через Врата, он не осмелится вернуться: ему не в чем почерпнуть мужество.

САВЛ. В чем почерпнул мужество ты, Лазарь?

ЛАЗАРЬ. В любви, Савл. В любви. Отчего твоя возлюбленная больше не является тебе?

САВЛ. Она явилась мне только что. Но то была не Юния, то был мой кошмар!

ЛАЗАРЬ. Думаю, это – не так.

САВЛ. Что?! Что ты хочешь сказать? Говори, что ты знаешь о Юнии!

ЛАЗАРЬ. С ней все хорошо. Но не принимай за кошмар то, что ты видел сегодня.

САВЛ. Что же это было?! Скажи мне всю правду! И что с Юнией?!

ЛАЗАРЬ. Что было с тобой, ты поймешь сам, позже. А Юния совершенно здорова. Лука рассказал мне об Андронике. Отчего ты не дашь им благословения?

САВЛ. Гм!.. Скажи, ты бы вернулся из того мира, если бы Мария изменила тебе?

ЛАЗАРЬ. Женщина – не имение! Я отказался от Марии, чтобы обрести ее. Я ведь не был уверен, что вернусь. Но таково было условие моего путешествия туда и обратно: я не должен был касаться Марии до последнего моего вздоха. Я не должен был объяснять ей ничего. И эта мука дала мне силу! И что бы ни делала Мария, значение имела только ее любовь. Разве Юния изменила тебе? Она любит тебя, но покоряется судьбе. Ты спрашивал о вечном брачном чертоге. Быть с нею в вечности – уже не самое важное для тебя?

САВЛ. Что я знаю о вечности? Я знаю, что в мире есть тьма, и что она вездесуща.

ЛАЗАРЬ. Послушай меня. В мире есть Голубка – из чистого белого огня. Это она вездесуща! Обычно человеку не дано разглядеть ее. Когда ты любишь женщину, ты смутно угадываешь в ней эту голубку. Как-то Иисус сказал мне: «Мария – Божье чудо, ибо Святая Голубка сияет в ней так ясно, как ни в ком». И теперь, Савл, я вижу эту голубку в каждой черте Марии, в каждом изгибе ее тела, в колыхании ее одежд, в глазах, в трепете губ! И огонь, что при этом сжигает меня, этот огонь и есть Бог, Савл!

САВЛ. Ты богохульствуешь! Твоими устами говорит грех, Лазарь. Ты поклоняешься плоти, как Богу. Ты обольщен грехом. Твой друг – обольститель, он – не от Бога!

ЛАЗАРЬ. Я дойду до ложа сам, Иосиф, я чувствую силу. Встреть Марию, омой ее усталые ноги.

ИОСИФ. Омыть ноги госпожи Марии! Омыть ноги госпожи Марии! Господи! Это так согревает мое старое сердце – я будто снова, как юный мальчик!

Видение исчезает. Незаметно для Савла входит Никодим.

САВЛ. Грешники! Сластолюбцы, видящие в похоти божественный огонь! Пусть даже ваш учитель был бы от Бога, вы всё подделаете под ваш грех, ибо «грешники» – ваше имя!

НИКОДИМ. Ты опять разговариваешь сам с собою, Савл.

САВЛ. Как твои покупки, равви?

НИКОДИМ. Два тяжелых кувшина. Мой ослик закачался, когда их на него навесили.

САВЛ. И что в кувшинах?

НИКОДИМ. Бальзамирующий настой из смирны и алоэ.

САВЛ. Смирна и алоэ… Мария покупала для него миро, а ты – смирну и алоэ. И ты полагаешь, ему все это нужно?

НИКОДИМ. Это нужно мне. И, думаю, это было нужно Марии.

САВЛ. Зачем?

НИКОДИМ. Человеку необходимо как-то выразить свою любовь.

САВЛ. Значит, ты полюбил его? И поэтому ты все это делаешь? И поэтому хочешь обесславить Совет старейшин иудейских?!.. Как случилось такое с тобой, равви?

НИКОДИМ. Иисус Назарянин сказал мне, что я могу родиться свыше. Родиться от Духа Божьего. Что может быть дороже этого, Савл?

САВЛ. Ах вот оно что! Родиться свыше! Родиться от Духа Божьего! И ты хочешь стать сыном Божьим, Никодим! И ты поддался этому соблазну!

НИКОДИМ. Я пойду: нужно поскорее снять тела… Да, хотел рассказать тебе. Несколько дней назад – это было после прошлой субботы, наутро – я одолжил моего ослика Иисусу Назарянину: он въехал на нем в Иерусалим, желая исполнить пророчество Захарии.

САВЛ. Пророчество Захарии?!

НИКОДИМ. Да, пророчество о том, что истинный царь должен явиться, сидя на осле…

САВЛ. Господи, что за дерзость! За такое побивают камнями! Надо всем, что свято, он глумился!.. Но ты, равви, как ты мог?!!

НИКОДИМ. Иерусалим встречал его ветками пальмы, как царя.

САВЛ. Я знаю! Я знаю! Толпу невежественную кто же не обольстит?! Но ты, учитель Закона, ты потакал поруганию пророчества, обольщению народа, безумию его!!

НИКОДИМ. Ослика моего с того дня будто подменили: он послушен, кроток и вовсе перестал

упираться, лягаться и реветь, что обычно для молодых ослов. Прощай. (Уходит).

САВЛ. (Обратясь к Храму). Господь всемилостивый! Пощади Израиль! Не дай безумию поглотить его! На кого уповать народу Твоему, если учителя его уступают соблазнам? Смущен Твой народ чародеем сладкоречивым, очарован посулами его лукавыми! Зачем попускаешь ему затмевать разум разумнейших, развращать праведность праведнейших Твоих?! Зачем так испытываешь народ Свой?.. Но я – я не соблазнюсь и не отступлюсь от Тебя! Жизни моей не пощажу ради верности Завету Твоему, и пощады моей не узрят враги Твои! Скрижалями Твоими клянусь, Господи!

Проходит и уходит Стражник.

СТРАЖНИК. Пасха в Иерусалиме! Пасха в Иерусалиме! Пасха в Иерусалиме!

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ПЯТОЙ

 

Пятница шестая

БАЛАГАНЩИК. По прошествии той Пасхи Иисус Назарянин вышел из своего гроба и предстал перед Марией. Он изменился, и она не узнала его. Но едва он заговорил с ней, она заплакала от радости, поняв, что это – он. Много раз после того являлся он ученикам в обновленной плоти своей. Они узнавали его то по словам его, то по иным приметам, которые любовь запечатлела в их памяти. Но он покинул их…

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Они не понимали, зачем ему покидать их, и плакали.

БАЛАГАНЩИК. Он говорил, что его сила должна перейти к ним и умножиться в них, чтобы они благовествовали всему миру спасение в вечную жизнь через любовь.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Но они любили его, и, когда он покинул их, они скучали по нему до конца своих дней. А один из них, его любимец, скучает по нему уже вторую тысячу лет.

БАЛАГАНЩИК. Они все были им любимы, даже Иуда.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Иоанна он любил более других: он подарил ему бессмертие.

БАЛАГАНЩИК. Нет! Нет! Он заточил Иоанна в этом мире лишь на время, до своего прихода! Он шепнул ему это в Гефсиманском саду. И Петру он потом сказал так же…

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Петр был очень ревнив.

БАЛАГАНЩИК. Не говори дурно о Петре! Учитель предрек ему смерть на кресте; как же ему было не спросить о том, что уготовано Иоанну?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. И его поставили на место!

БАЛАГАНЩИК. Ты груба и глупа. Учитель ответил ему: «Если я хочу, чтобы Иоанн жил, пока я не вернусь, что тебе за дело? Ты пойдешь моим путем». И Петр обрадовался страшной судьбе, равнявшей его с Учителем. Нет, это Иоанн мог завидовать остальным: Учитель обрек его на разлуку с ними и с собой.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Его голос ты давно уже не слышишь, Иоанн. Помнит ли он о тебе?

БАЛАГАНЩИК. Кто же, по-твоему, держит меня здесь?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты не сердишься, что я выдала публике твой секрет?!

БАЛАГАНЩИК. Кто в это поверит теперь? Способность верить слабеет век от века.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Трудно поверить в твою судьбу, в твой путь от рыбака до богослова, от богослова до царя и от царя до бродячего актера! Ты вспоминаешь Индию?

БАЛАГАНЩИК. Помню ли я Индию! Я не помню ничего лучше – с тех пор, как ушли все, кого я любил. За сотни лет, прожитых в пределах римских я устал от фанатиков и лицемеров, осенявших себя крестом и бубнивших имя Учителя! И услышал я о стране, где люди не верят в Бога, а знают, что Он есть, и только тем и заняты, что упражняются в приближении к Богу! Такой она и оказалась, эта Индия, и даже еще чудеснее!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Сколько легенд и сказок породило твое царство – священное царство Иоанна, спрятанное в индийских джунглях!

БАЛАГАНЩИК. Индус рад склониться перед любым богом. И хотя я рассказывал об Учителе как о человеке – у того раджи, чьим гостем я был, не возникло вопроса: кто есть Иисус? Раджа только спросил, что ему нужно делать, чтобы приблизиться к этому богу: как сесть, на чем сосредоточиться, какие должны быть ощущения. Сначала я сердился. Но когда раджа, пав на колени, молил меня, ради просветления его и его подданных, править его маленьким царством от имени Иисуса, а ему позволить быть моим советником, я согласился: такая детская искренность меня сразила. Я стал править народом, состоящим из святых и стремящихся к святости. Я жил, не считая веков, в сладком убеждении, что царство Бога на земле достижимо – хотя бы в одной деревне. Но…

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Но неодолимая тяга твоих подданных к бездействию и нищете стала тебя удручать: все-таки ты – иудей. И ты предпочел царству ремесло актера.

БАЛАГАНЩИК. В театре есть своя правда. Проповедь – почти всегда театр и почти всегда – плохой. А театр заранее признается, что в нем все – ненастоящее. Это – честнее… Сколько уже я странствую с этим балаганом?..

ПЛАКАЛЬЩИЦА. И все тоскуешь по юности, по вашим вдохновенным проповедям!

БАЛАГАНЩИК. После ухода Учителя мы приняли в себя его огонь. Этот огонь рождал проповеди и исцелял. И он передавался тем, кого мы избирали. И число их росло, умножая гнев и страх тех, кто называл учение Иисуса «назарейской ересью». Но самым ярым гонителем нашим был фарисей Савл из Тарса. Непримиримость его вызвала такое уважение среди старейшин, что, будучи совсем еще молод, он вошел в их Совет и получил от них власть преследовать новых еретиков. Пятница Шестая! (Оба уходят).

Декорация та же. Обычный свет. Входит Андроник, заглядывает в пустую палатку Савла.

АНДРОНИК. Дождусь его, чего бы мне это не стоило!

Проходит и уходит Стражник, возглашая: «Канун Субботы в Иерусалиме! Канун Субботы!» Вбегает Лука.

ЛУКА. Я был у Овечьих Ворот с Иоанном и Петром, когда ты прошел мимо нас. Тебе нельзя видеться с Савлом: он – не в себе, он неистовствует; он велит схватить тебя!

АНДРОНИК. Пусть! Я не могу вернуться к Юнии без его благословения.

ЛУКА. (Заглянув в палатку и обращаясь в кулисы). Его нет! Спрячь свой нож, Петр!

Входит Иоанн, за ним – Петр, озираясь и держа руку за пазухой.

ПЕТР. Где же рыщет это лютое чудовище?!

ЛУКА. Савл – не чудовище, он просто убежден в своей правоте. Я видел, как увели за город Стефана, чтобы побить камнями. Савл шел со свидетелями. Но тому уж минул час, и Стефан, конечно, уже мертв. Не искушай судьбу, Андроник, не жди Савла, он не питает к тебе добрых чувств. К тебе – особенно!

ИОАНН. Савл стал нашим ужасом. Ты исцелил его, Лука, ты был ему другом, его рука на тебя не опустится. Быть может, его сердце смягчится твоим словом? Попытайся!

ЛУКА. Я попытаюсь. Я обязательно попытаюсь, Иоанн. Но вам с Петром сейчас нужно скрыться, и подальше от Иерусалима. Совет Старейшин отпустил вас, но Савл может убедить их в том, что они совершили ошибку. Идем, Андроник! (Уводит Андроника).

ПЕТР. Лука прав, Иоанн. Пойдем в Самарию, а оттуда – в Дамаск, там – много наших.

ИОАНН. Да, уйдем. Расстанемся лучше здесь, выйдем из города разными воротами.

ПЕТР. Верно. Прощай, Иоанн. (Обнимаются). Сюда идут! Беги!

Петр выхватывает из-за пазухи нож. Входят Гамлиэль и Никодим.

ГАМЛИЭЛЬ. Что вы здесь делаете?! Хотите убить Савла? Неужели я ошибся, убедив Совет отпустить вас!

ИОАНН. Нам казалось, что мы – в опасности. Спрячь нож, Петр. (Уходит, уводя Петра).

НИКОДИМ. Признайся, Гамлиэль, ты втайне сочувствуешь им? Веришь их правде?

ГАМЛИЭЛЬ. Нет, Никодим, нет. Я верю не словам, а делам. Потому я и говорю: к чему нам брать на себя грех? Подождем: если эти люди – обманщики, их дела сами развалятся. А если их дело – Божье, как бы нам не оказаться богопротивниками?

НИКОДИМ. Мудрость твоя всегда восхищала меня: сам Господь хранит тебя от ошибки!

ГАМЛИЭЛЬ. Скажи мне и ты, Никодим, как старому другу: ты действительно веришь в то, что Иисус Назарянин восстал из мертвых? Видел ли ты его воскресшим?

НИКОДИМ. Не видел. Я похоронил его. Но я видел другого, воскрешенного им.

ГАМЛИЭЛЬ. Да, ты видел Лазаря из Вифании. Но знаешь ли ты наверняка, что Лазарь умирал? Не было ли тут какой-нибудь ловкости, чтобы всех одурачить? В смерти распятого назарянина сомнений нет, но его воскресение – это только слова его учеников!

НИКОДИМ. В его смерти у меня есть сомнение.

ГАМЛИЭЛЬ. Как понять тебя?!

НИКОДИМ. Почему умирает тело? Не потому ли, что дух не в силах побороть его немощь и покидает его?

ГАМЛИЭЛЬ. Думаю, так.

НИКОДИМ. А что, если дух в человеке столь могуществен, что и мертвого поднимает из гроба? Не окажется ли в нем достаточно силы, чтобы удержаться даже и в убитом теле, чтобы затем побороть его немощь и вновь заставить жить? Что, если так, Гамлиэль?

ГАМЛИЭЛЬ. Если дух столь могуществен, то это – не дух человека!

НИКОДИМ. Вот видишь! Но мы не можем признать никакое тело вместилищем Бога!

ГАМЛИЭЛЬ. Нет!

НИКОДИМ. И не нужно, Гамлиэль, и не нужно! Не нужно Богу входить в человека! Зачем?! Это человек должен подняться до Бога! Человек может родиться заново – от Бога!

ГАМЛИЭЛЬ. Этому научил тебя Иисус Назарянин? Мне жаль, Никодим, но…

Входит Луций.

ЛУЦИЙ. Приветствую мудрых правителей иудейских! Не объявлялся ли здесь Савл?

ГАМЛИЭЛЬ. Мы ожидаем его.

ЛУЦИЙ. Ожидаете ли вы взятия его под стражу?

ГАМЛИЭЛЬ. (Недоуменно). Нет…

ЛУЦИЙ. А я ожидаю. И с нетерпением!

НИКОДИМ. Что случилось, трибун?

ЛУЦИЙ. А вы не знаете? Вам, то есть, неведомо, что за стенами иерусалимскими только что забит камнями некто Стефан, из назарейской секты, а Савл надзирал за убийством?

ГАМЛИЭЛЬ. Стефан приговорен Советом, а Савл был хранителем одежд свидетелей.

ЛУЦИЙ. Хранителем одежд свидетелей?! Ну и ну!.. Впрочем, в судебных тонкостях я не силен. Однако, помнится, не так давно Совет Старейшин вынес смертный приговор, но за исполнением его обратился к римской власти. А о сегодняшней расправе нас даже не предупредили! У Совета появилось право казнить?

ГАМЛИЭЛЬ. Такое право всегда было, хотя много лет им не пользовались. Наш Закон мягче римского: он дозволяет предать человека смерти только через побитие камнями.

ЛУЦИЙ. То есть, в прошлый раз такой способ был бы недостаточно жесток?..

Входит Савл с охапкой разодранных туник; его конвоирует Плацид. Савл бросает одежды к ногам Луция.

САВЛ. Вот – доказательства законности казни, трибун! Центурион видел, он подтвердит, что это – одежды свидетелей. Эти люди разодрали их на себе, свидетельствуя виновность Стефана и свою готовность бросить в него камень!

ЛУЦИЙ. В чем обвинялся казненный?

САВЛ. В богохульстве! В богохульстве!! В богохульстве!!!

ЛУЦИЙ. Обвинений много. Есть другие?

САВЛ. Есть! Он говорил, что в Храме нет Бога, и поносил Совет Старейшин и первосвященника – это я слышал сам! И о нем свидетельствовали, что он грозил пришествием Иисуса Назарянина, который отменит Закон Моисеев и разрушит Храм!

ЛУЦИЙ. Что-то знакомое… Отчего ты не уедешь, Савл? Разве ты не скучаешь по родному Тарсу? Что тебя держит? Ты – не на службе, как я. Что ты делаешь здесь, Савл?.. Подними-ка то, что ты набросал тут, и следуй за мной.

ГАМЛИЭЛЬ. Что ты намерен делать, трибун?

ЛУЦИЙ. (Рассеянно). Попрошу у прокуратора отпуск. Хочется домой, в Каппадокию… Только не отпустит прокуратор.

ГАМЛИЭЛЬ. Я хотел спросить, что ты намерен делать с Савлом?

ЛУЦИЙ. Я – не законник. Пусть в претории разбираются с этими доказательствами.

НИКОДИМ. Зачем тебе Савл?

ЛУЦИЙ. Не я же буду предъявлять этот хлам!

НИКОДИМ. Я – член Совета Старейшин: я имею право предъявить одежды свидетелей. Позволь мне пойти с тобой вместо Савла!

ЛУЦИЙ. Как угодно. Мне все равно. (Уходит, за ним – Никодим с одеждами).

ПЛАЦИД. (Савлу). Благодари судьбу, студент! Я бы ничего не подтвердил, если бы в преторию пошел ты. Но он, (Показывая на Никодима). он похоронил с честью его – того, кого я распял между двух убийц! (Тихо). А потом я велел подвесить Иуду Симонова с распоротым брюхом, чтобы выпало из него нутро его. Бойся меня! (Уходит).

САВЛ. Вот и подтверждение для сомневающихся! Иисус Назарянин – кумир язычников!

ГАМЛИЭЛЬ. «Сомневающиеся» – это, конечно, я! Я восхищаюсь тобой, мой мальчик, и не хочу ни в чем убеждать или разубеждать. Скажу лишь, что твоя неистовость может увести тебя на ложный путь. Заметь, ты все время ищешь подтверждений своей правоты!

САВЛ. Я подумаю над этим, равви. Но сейчас мне ясно одно: нельзя было отпускать Иоанна и Петра: они еще опаснее Стефана, только кажутся кроткими! Ни того, ни другого в Иерусалиме уже нет: они в пути, я вижу это! Они бегут туда же, куда и все их собратья – в Самарию и в Дамаск. Я отправлюсь в погоню! Я прошу, я умоляю: мне нужны письма к тамошним общинам иудейским – письма с полномочиями хватать всех, на кого я укажу!

ГАМЛИЭЛЬ. (С грустью). Что ж, тебя не удержать, я вижу это. Я поговорю с первосвященником; думаю, он даст тебе такие письма. Прощай! (Уходит).

Проходит и уходит Стражник, возглашая: «Субботний покой в Иерусалиме! Субботний покой!»

САВЛ. Господи, даже Твоя Суббота не радует сегодня мое сердце, ибо она не дозволяет мне отправиться в путь немедля, чтобы поразить врагов Твоих!

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ШЕСТОЙ

 

Пятница седьмая

БАЛАГАНЩИК. Пятница седьмая! Дорога в Дамаск. Предрассветный час. (Уходит).

Сцена изображает дорогу, уходящую вдаль. Ночь. Из своей палатки выходит Савл, осматривается.

САВЛ. Все спит. Мне одному нет покоя: так дорог каждый час!

Входит Стражник.

Что, все еще спят?

СТРАЖНИК. Да, господин.

САВЛ. Но твоя стража – последняя?

СТРАЖНИК. Моя – предпоследняя, господин. Я надеюсь еще поспать.

САВЛ. Разве нельзя сократить ночной отдых? Хотя бы на одну стражу? Если к вечеру мы не достигнем Дамаска, Суббота застанет нас на дороге и задержит на целые сутки!

СТРАЖНИК. Мы двигаемся очень быстро, даже в полуденные часы, когда все путники прячутся в тени! Ночной отдых нам необходим. И тебе он нужен, господин, ты изнурен.

САВЛ. Я не чувствую изнурения. Ревность о Боге жжет мне сердце. Я бы мог идти без сна, только бы не опоздать, только бы настигнуть врагов нашей веры!..

СТРАЖНИК. Не всем Бог дает такую силу, как тебе, господин!

САВЛ. Прежде ты не звал меня господином. Ты старше меня. Ты вдвое сильнее меня.

СТРАЖНИК. Сила твоей веры достойна почитания! Пусть спят! Я пойду с тобой один!

САВЛ. (Задумавшись). Не нужно… Ступай в свою палатку, отдыхай. Я побуду на страже.

СТРАЖНИК. Как скажешь, господин. Но если сон тебя одолеет, кликни меня. (Уходит).

САВЛ. (Один). Опять! Змея сомнения опять заползает мне в сердце! Что со мной? Разве вера моя колеблется? Нет и нет! Но преданность этого левита меня смутила… Отчего? Почему я не согласился, не ушел с ним?.. Дорога – она что-то делает со мной! После дня пути, когда отступит зной, звездная громада навалится своим безмолвием, оглушит так, словно нет меня, и моих дел нет. А потом все сияние этой бездны вольется в меня, и уже наоборот – нет ничего, кроме меня, будто все – во мне! И тогда, в себе, огромном, как небо и земля, я вижу себя – крошечного, на темной, пустынной дороге. И я вижу, как в голове этого человечка, под ворохом мыслей, мерцает тайная, но отрадная мысль о том, что каждый шаг по этой дороге приближает его к родному Тарсу!.. Юния!.. Юния!

Видение: Юния просыпается, встает.

ЮНИЯ. Какой сон! Ты обнимал меня, мой Павел!.. Так я и не стала твоей. Обними меня еще, хотя бы во сне… Ты смотришь на меня! Ты видишь меня, я знаю! Где ты, Павел?!

САВЛ. Ты все равно не услышишь. Кажется, я бы отдал сейчас все, чтобы прижать тебя к груди: и эту безумную погоню и всю мою праведность! Если б ты оказалась со мной в этой ночи – никакая вера, никакой закон не удержали бы моих рук от объятья!

ЮНИЯ. Ты печалишься, я знаю! Я не слышу слов, но слышу твою боль. Не нужно, милый мой Павел, отринь свою печаль, отдай ее ночи! Я говорила тебе о вечности, что нам уготована, и скажу еще. Я заглянула во врата смерти и увидела, что мы обманываемся, мечтая обрести вечную жизнь: обретают жизнь земную. Вечную жизнь обретать не нужно, она уже в тебе, ибо ты вечен. Важно, что ты унесешь с собою отсюда. А унесешь ты только то, что ляжет на твое сердце особой печатью.

САВЛ. Особой печатью?..

ЮНИЯ. (Поет).

САВЛ. (Поет).

ЮНИЯ. (Поет).

САВЛ. (Поет).

Видение. Лазарь и Мария. Слышен шум морских волн, рассекаемых кораблем.

ЛАЗАРЬ. (Поет).

МАРИЯ И ЮНИЯ. (Поют).

САВЛ. (Резко). Зачем ты являешься мне, Лазарь?

ЛАЗАРЬ. Я услышал твою песню. Ты гонишь от себя любовь, а она поет в тебе.

САВЛ. Что тебе до меня?

ЛАЗАРЬ. Мария беспокоится о тебе, спрашивает. Я говорил ей, что ты стал нашим ненавистником, но она не верит. Может быть, ее сердце видит лучше моего?

МАРИЯ. (Не видя Савла). Савл! Савл! Мы далеко, и корабль несет нас сквозь ночь, но ты ведь слышишь меня? Помнишь, я говорила, что могу наделять любовью? Я была глупой тогда: я еще не видела, что любовь есть во всех. А в тебе ее очень, очень много, Савл!

САВЛ. Что мне от любви, Мария? Одна горечь! И что кому-то от моей горькой любви?

Юния исчезает.

Ты наслаждаешься, Мария: любовь стала для тебя медом. Но для меня она – полынь.

ЛАЗАРЬ. Мария не слышит тебя, Савл.

МАРИЯ. (Лазарю). Что он говорит?

ЛАЗАРЬ. Савл жалуется, что любовь ему горька. Он говорит, что мы едим мед, а он – полынь. Беда в том, Мария, что Савл вырос и отказался от сладкого, но не перестал о нем мечтать. А теперь у него отняли мечту, и поэтому он ненавидит всех, говорящих о любви.

МАРИЯ. Но Савл, любовь – не мед и не полынь! Она – то, что делает полынь медом, потому что ничего не хочет для себя. Полынь – это сердце без любви: ему и мед горек.

САВЛ. (Начинает дрожать). Любовь ничего не хочет для себя? Любовь не требует своего… Она просто есть, и ей достаточно просто быть – это слова Юнии… Что со мной? Опять эта дрожь во всем теле! Моя болезнь возвращается, и Луки нет со мной… (Падает на колени). Может быть, я найду смерть на этой дороге?.. Что ж, разве я требую своего? Нет! Нет! Лазарь, если можешь, передай кому-нибудь… Скажи Луке, или еще кому-то – из ваших: я благословляю брак Андроника и Юнии, сродницы моей по прабабке. Пусть Андроник охранит ее от невзгод и недугов, и пусть они будут счастливы.

ЛАЗАРЬ. Как?! Ты, изгоняющий само имя Иисуса, ты благословляешь его приверженца, его апостола, который не только отнимает у тебя невесту, но желает сделать ее одной из «наших», как ты выражаешься?! Тебя ли я слышу, Савл непримиримый, Савл яростный?!

САВЛ. (Вставая). Кажется, приступ миновал… Так ты передашь?

ЛАЗАРЬ. Ты забыл: я – посреди моря. Я уже никому ничего не передам в Иерусалиме.

САВЛ. Зачем ты покинул Вифанию? Неужели ты бежишь от меня?

ЛАЗАРЬ. Я живу только ради Марии. Я снарядил корабль, чтоб увезти на нем хотя бы нескольких из тех, для кого ты стал ужасом.

САВЛ. Значит, не передашь… Мое благословение пропало впустую, как и моя любовь.

ЛАЗАРЬ. Бог благосклонен к тебе, Савл: ты скоро сам увидишь Андроника.

САВЛ. Он – в Дамаске?!

ЛАЗАРЬ. Нет, но у тебя будет случай благословить его. Или побить камнями.

САВЛ. Объясни свои слова!

ЛАЗАРЬ. Лука и Андроник догоняют тебя по дамасской дороге, и они уже близко.

САВЛ. Лука?! Но зачем?! И как можно меня догнать? Я не делаю остановок во весь день!

ЛАЗАРЬ. Они не останавливаются даже ночью.

САВЛ. Но ради чего?! ЛАЗАРЬ. Они хотят остановить тебя.

САВЛ. Вот как! На что же они уповают? Со мной стража Храма Иерусалимского!

ЛАЗАРЬ. Они уповают на то же, на что и ты – на Бога.

САВЛ. Они поклоняются Иисусу Назарянину, а мое упование – Бог Израиля!

ЛАЗАРЬ. А что, если Бог для того и открылся Израилю, чтобы Израиль открыл его всем?

САВЛ. Но тогда уже не будет Израиля! Израиль – это избрание! Нет избранности – нет Израиля! Вы хотите, чтобы Израиль растворился в народах, распялся в них? Чтобы весь мир стал Израилем, а Израиля бы не стало? Да, вы этого хотите, но я этого не хочу!!

ЛАЗАРЬ. (Подумав). Избранность – это хорошо, Савл, это – очень хорошо. Ты прав: без этого нет вообще ничего хорошего. Но есть нечто лучшее, чем избрание: есть помазание.

САВЛ. Помазание?! Уж не помазание ли живого тела к погребению?!

ЛАЗАРЬ. Мария не просто помазала Иисуса к погребению: она помазала его на царство.

МАРИЯ. Но драгоценное миро от тела Учителя текло по моим пальцам вместе с моими слезами! Любящий, помазывая любимого, помазывает и свою душу в нардовое благоухание! Я помазала и себя, и я – царица!

ЛАЗАРЬ. Савлу странны твои речи, Мария. Я скажу тебе иначе, Савл: есть царство, на которое помазывают не миром и не елеем, а огнем.

САВЛ. О чем ты?

ЛАЗАРЬ. Есть огонь в слове – в имени всякой вещи.

Слово зажигает в твоем уме образ. Огонь имени освещает твой ум, и ты видишь то, что назвал. Но не всегда верно. Ты говоришь «Димон», и видишь убийцу, желавшего твоей смерти. Но имя обманывает тебя!

Видение: Димон.

ДИМОН. Привет тебе, Савл, брат мой!

САВЛ. (В испуге). Димон, ты видишь меня?!

ДИМОН. Конечно, я же умер. Среди живых мало таких, как ты, но мертвые все зрячи.

САВЛ. Ты мертв, но можешь говорить с живым?!

ДИМОН. Только с таким, как ты. Прости, что я проклял тебя тогда, Савл: я был слеп.

САВЛ. Почему ты не убил меня?

ДИМОН. Я не хотел тебя убивать. Я и Барбулу не хотел убивать. Так ведь, Барбула?

Видение: Барбула.

БАРБУЛА. Да, Димон. Ты просто делал свое дело. Я тоже убил многих. Такая должность.

САВЛ. Барбула?!.. Может, я сплю?.. Скажи, центурион, есть моя вина в твоей смерти?

БАРБУЛА. Разве ты решаешь, кому и когда умереть? Нельзя убить того, кому не пришел срок. А чье время настало, тот умрет. Какая ж тут вина?

САВЛ. По-твоему выходит, что в убийстве нет смертного греха?

БАРБУЛА. Важно то, с чем ты войдешь в смертные врата. Там встретят тебя демоны – те, которых ты нажил в себе. Они могут не выпустить тебя никогда, и ты застрянешь между мирами. Такое могло быть и со мной, но Димон разыскал меня и вывел на эту сторону.

САВЛ. (Димону). Ты, Димон?! Ты вывел Барбулу?! Ты, грешник из грешников, ведешь мертвых в рай, словно ангел?! Я брежу? Кто мог дать тебе такую власть?!

ДИМОН. Кто? Найди в себе блаженство жертвы, Савл, и ты увидишь Его! Найди в себе дающего – с радостью, без помысла о воздаянии – и ты увидишь Его! Найди в себе огонь любви безусловной, и ты увидишь Того, кто даст тебе власть, какая нужна тебе!

САВЛ. Ты говоришь о Боге! И ты говоришь, что Бог простил тебя и наградил властью?!

ДИМОН. Во мне и в тебе от начала живет безымянный огонь. Но теперь он получил имя. Иисус Назарянин сделал свое имя именем Бога в человеке: так он жил и так он умер. В его имени – огонь помазания. И кто помазан его именем, тот – царь жизни и смерти!

САВЛ. Но Бог не может помазывать убийц! Если б Он мог, Он был бы Дьяволом!

ЛАЗАРЬ. Видишь, как обманчивы имена! У тебя выходит, что Дьявол может больше, чем Бог. Ты совсем запутался, Савл. Слова морочат тебя. Но виноваты не слова: ты просто не находишь к ним ключа. Он спрятан в твоем сердце, а оно ожесточилось преследованием. Ты боишься найти ключ! Ты гонишь от себя то имя, в котором нет обмана.

Видение: Никодим.

НИКОДИМ. Ты думаешь, что гонишь кого-то, Савл, но ты гонишь самого себя.

САВЛ. (В изумлении). Никодим?! Как ты можешь говорить со мной?!

НИКОДИМ. Я умер этой ночью.

САВЛ. Боже мой, Никодим!..

НИКОДИМ. Не огорчайся! Неведомая сила пронесла меня сквозь смертные врата легко, словно мать младенца. Не было ни боли, ни страха: я просто стал немного другим – живее, чем был. Мне хорошо. Правда, я не могу обнять мою Рахиль, но скоро буду с нею там, где блаженство близости сильнее, чем в объятии рук.

САВЛ. Вечный брачный чертог! Ты говоришь о вечном брачном чертоге?!

НИКОДИМ. Так называет это Иисус, которого ты гонишь, но который живет в тебе.

САВЛ. Почему ты так говоришь, Никодим?! Как может он жить во мне?!

НИКОДИМ. Так же, как и во мне, и в моей Рахили. Убийца Димон отдал себя на распятие, потому что в нем был Иисус. И Димон нашел его. Ты только что отказался от своих притязаний и благословил своего врага, потому что в тебе – Иисус. Ты гонишь сам себя, Савл. Ты гонишь и меня, потому что во мне – Иисус. Зачем, Савл?

ЛАЗАРЬ, МАРИЯ, ДИМОН, БАРБУЛА, НИКОДИМ. (Одновременно). Савл, Савл, что ты гонишь меня? Что ты гонишь меня, Савл? Зачем, Савл?

САВЛ. Я не хочу это слышать! (Закрывая голову руками). Вы морочите меня! Это – наваждение! Вы все – призраки! Вы – моя болезнь! Уйдите от меня прочь!

Видение: Юния.

ЮНИЯ. Савл! Савл! Что ты гонишь меня?

САВЛ. (В ужасе). Юния?! Ты никогда не называла меня Савлом!

ЮНИЯ. Зачем ты гонишь меня, Савл?

САВЛ. Ты – не Юния! О, Господи! Кто ты?!!

ЮНИЯ. Я – тот, кто – в тебе. Я – Иисус, которого ты гонишь. Я говорю с тобой устами твоей любви, чтобы ты стал устами моей.

САВЛ. Если ты – во мне, почему я не знаю тебя?!

ЮНИЯ. И знаешь ты меня, и голос мой ты слышал в себе, но ум твой борется со мной. Трудно тебе, Савл, идти против самого себя!

САВЛ. Если ты – Бог, и я противлюсь Богу, отчего ты не поразишь меня? Отчего не сокрушишь мой ум, если он препятствует тебе? Если ты – Бог, дай мне знак: истреби мой ум, порази меня безумием, если безумным я стану угоден Богу! Порази меня!

ЮНИЯ. Разве ты школьник, чтобы учитель бил тебя по голове? Порази себя сам!

САВЛ. Как же я сделаю это?!

ЮНИЯ. Пожелай и поверь, что можешь, ибо в тебе – Бог.

САВЛ. Пожелать?! (Начинает дрожать). Но я всегда сильнее всего желал служить Богу! Я ничего не желаю сильнее, чем быть устами Бога! Господи, отними у меня все, только сделай Твою волю моей волей! Если мой ум мешает мне быть вместилищем Бога, пусть его поразит гром Божьего гнева!! Если я слеп, пусть меня поразит слепота!!!

Вспышка света, удар грома. Лазарь, Мария, Димон, Барбула и Никодим исчезают во тьме.

Господи! Я слепну!

ЮНИЯ. Ты не будешь слеп, Савл. Ты будешь зряч, как никто, и будешь читать в книге сердец человеческих и писать в ней огненными письменами! Ибо я избрал тебя!

Юния исчезает во тьме. На ее месте разгорается пятно яркого света. Савл, трясясь, падает на колени.

САВЛ. Мои глаза темнеют! А твое лицо разгорается все ярче!

ГОЛОС ЮНИИ. Твои глаза не будут видеть три дня. Иди в Дамаск; там найдут тебя и возложат на тебя руки с моим именем, и ты прозреешь, и наречешься Павлом и станешь языком моим для язычников. Ты проведешь свою жизнь на дорогах, морях, в узилищах и среди многих народов. Ты наполнишь мир моим именем, сказав о любви столько, сколько может сказать и понять человек. За это ты претерпишь лишения, хулу, побои и надругательства, но все перенесешь с радостью, и с легким сердцем примешь страшную смерть. Ты сам сотворишь свою вечность, ибо я помазал тебя огнем имени моего.

У Савла приступ падучей. Свет гаснет. Новый свет: Савл, лежащий неподвижно. Входят Лука и Андроник.

ЛУКА. (Бросаясь к Савлу). Савл! Савл! Ты жив?!

САВЛ. (Очнувшись). Кто ты? Не вижу ничего…

ЛУКА. Это – я! Ты не узнал меня? Ночь так светла…

САВЛ. Я узнал твой голос. Я ослеп, Лука.

ЛУКА. (Помогая ему встать). У тебя был приступ?

САВЛ. Лука, я видел Иисуса Назарянина. У него было лицо Юнии, но на миг он показал мне свое. То был огонь, и теперь он – внутри меня, переливается и слепит! Я должен идти в Дамаск. Там я прозрею – так сказал Иисус. Он нарек меня Павлом и помазал своим огнем. Любовь сжигает мне грудь, Лука! Иисус – во мне, и я хочу дать его всем! Всем!!

Андроник повергается на землю в экстазе.

ЛУКА. (Вставая на колени и целуя руку Савла). Господи! Господи! Благодарю тебя!

САВЛ. Что ты делаешь?! Почему ты целуешь мне руку?

ЛУКА. Я поклонился Иисусу в тебе!

САВЛ. Перестань, пожалуйста, Лука, мы же – друзья! Прошу тебя, встань!

ЛУКА. (Вставая). Но это – чудо, Савл! Это – великое чудо! Мы с Андроником молились о тебе во весь наш путь, но о таком мы и помыслить не могли!

САВЛ. Лука, где Андроник?

ЛУКА. Он – на земле, в трех шагах от тебя. Он потрясен, он раздавлен милостью божьей!

САВЛ. Подведи меня к нему. (Приблизившись к Андронику с помощью Луки). Здравствуй, Андроник! Я рад встрече с тобой… (Наклонясь и нащупав его голову).

Встань, прошу!

АНДРОНИК. (Вскакивая на колени и целуя руку Савла). В тебе – живой Иисус! Ты свят его светом! Ты пылаешь его огнем! Забудь мои притязания и позволь быть твоим рабом!

САВЛ. Нет, Андроник, я – ничто, если любви не имею. А любовь не ищет раба. Я рад, что ты дал мне это целование. Ты теперь – мой сродник, ибо Юния, сестра моя, станет тебе женой… Лука, я хочу идти в Дамаск немедля!

ЛУКА. Ты бросишь свой лагерь, свою стражу?

АНДРОНИК. Я дождусь их пробуждения! Иди с Савлом, Лука! Рассвет близок; мы нагоним вас: вы не можете идти быстро.

ЛУКА. Что ж, тогда обопрись на мою руку, Савл, и идем!

САВЛ. (Опираясь на Луку). Идем, Лука! Ты ведь не покинешь меня на этой дороге?

ЛУКА. Я не покину тебя ни на какой дороге, сколько бы их ни было, Савл… Павел!

САВЛ. Это хорошо, Лука! Это так хорошо, что ты со мной! Это – лучше всего!

Савл и Лука удаляются по дороге, оставаясь на сцене. Андроник глядит им вслед. Появляется Балаганщик с дорожным мешком.

БАЛАГАНЩИК. Они пройдут вместе сотни дорог. То было время евангелий, и Лука напишет свое – об Иисусе, рожденном девой от Духа. Но склонимся перед Лукой особо – как перед очевидцем и описателем деяний Павла. Ибо деяния эти свидетельствуют, что и рожденный женой от мужа может обрести в себе бога – силой дерзновения, почерпнутой в любви. Павел скромно скажет: «Стремлюсь к цели высшего звания Божия во Иисусе Христе». Но глубина его откровений и мощь чудес, явленных им, вопиют не о стремлении, а о достижении звания божественного. Пути человека к Богу различны. Если ты, как влюбленный Лазарь, прошел путем Озириса, ты – Озирис.

АНДРОНИК. (Не отрывая взгляда от Савла и Луки). Если ты, как фарисей Савл, узрел в себе Иисуса Назарянина – ты помазан огнем этого имени, ты – помазанник, по-гречески – Христос… Пора в путь. Ветер поднимается! (Начинает медленно удаляться по дороге).

Появляется Юния и присоединяется к Андронику. За ними следуют по дороге Лазарь, Мария, Марфа, Иосиф, Симон, Иуда, Димон, Барбула, Никодим, Петр, Луций, Плацид, Гамлиэль и Стражник. Все остаются на сцене. Усиливается ветер. Балаганщик преображается в Хакера; достает из мешка ноутбук.

ХАКЕР. Время давно унесло их, как ветер уносит листья. Они давно ушли – по дороге, которая для меня закрыта! Я любил их – всех, кого знал при жизни Учителя. Но потом уже не смог полюбить никого. В моей нескончаемой жизни нет любви…

ИУДА. (Останавливаясь, Хакеру). Разве ты когда-нибудь знал, что такое любовь, Иоанн? Ха-ха! Все вы, апостолы, толкуете о любви, но слова ваши пусты: вы говорите о духе и молчите о теле! А огонь прикосновений любовников – разве это не дух в их телах? Ни один из вас не рассказал о том, как дрожит сердце от приближения любимой; о том, как муж боготворит жену, обнимая ее; о том, как жена, принимая в себя мужа, чувствует, что принимает в себя Бога, чтобы родить Его заново! Разве не Божья сила делает все это в теле человеческом?! Нет, никто из вас не постиг тайну любви телесной, как никто из вас не был восхи́щен на гору Табор в клюве Голубки! (Продолжает путь).

ХАКЕР. Я так и не увидел Голубку, обещанную мне в матери Учителем. Уже две тысячи лет не кончается мое сиротство. Я не могу умереть, пока не вернется Учитель: такую программу он заложил в меня. Ему не нужны были цифровые устройства: он программировал словом! Цифровые коды – лишь подмена слов, а слово всегда программировало человека. Оно его создало! Математика – не Бог, она – всего лишь новый Моисей: ее языком пишутся Божьи законы, дающие власть над природой. И математика подарила человеку вот эту штуку, (Открывая ноутбук). чтобы он мог поиграть в Бога. Компьютер стал и мне соблазном. Безумная идея завладела мной: изучить древние программы, созданные из слов, и построить их компьютерные модели!.. Ты здесь?

Становится видна Плакальщица.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я всегда с тобой, когда ты в печали. Твоя игрушка тебя не забавляет? Не хочешь ничего взломать? Чужие секреты перестали волновать тебя?

ХАКЕР. Меня волнуют тайны. В человеческих секретах нет тайн.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Попробуй банковские счета: тебе нужно как-то развеяться!

ХАКЕР. Я даже знаю, что мне нужно: я взломаю тебя! Я сниму с тебя твои покровы!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Прелестная шутка! Я взволнована! Но под моим платьем – пустота!

ХАКЕР. Я хочу это увидеть! Это – то, ради чего я стал программистом.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты никогда не говорил, что хочешь взломать меня! Боялся?

ХАКЕР. Я так привык тебя бояться, что даже привязался к тебе. Но ты – программа. Ты – то, чего нет, но ты есть: ты – виртуальное воплощение страха! Я знаю, кто тебя создал: это – он, тот, кто преследует меня всю мою жизнь, самое жуткое из моих видений!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Если ты понял это, то должен понять, что тебе меня не отключить!

ХАКЕР. Об этом я и не мечтаю! Твоя мощь неодолима: целая планета питает тебя черной энергией своих страхов! Но, быть может, ты – маска, и что-то прячешь?

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Что может прятать тьма, кроме тьмы?

ХАКЕР. Я проверю это! Я взломаю тебя. Я тебя раздену!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Очень мило! Но как ты это сделаешь? Я – не цифровая программа!

ХАКЕР. О, конечно: компьютер над тобой не властен! Но я не зря двадцать лет изучал программы, создающие призраков – вроде тебя. Я строил их цифровые модели и ломал их. А теперь я создал твою модель, и она – здесь. (Показывает на ноутбук).

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты не мог этого сделать: ты не знаешь, что у меня под платьем!

ХАКЕР. Я получил откровение! Во сне голос продиктовал мне несколько кодов. Я не понял их, но запомнил и вписал в твою программу. И сейчас я ее взломаю!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. И что проку? Тебе все равно не взломать меня саму!

ХАКЕР. Ты глупа! Если твоя копия верна, и я увижу, что ты там прячешь под своими обносками, то и ты сама уже не сможешь меня морочить! Ты – всего лишь морок: ты исчезнешь, если я тебя познаю! Я отключу тебя хотя бы для себя самого!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты не смеешь! Есть тайны, в которые никому не дано вторгнуться безнаказанно! Ты знаешь, кто меня создал, и можешь догадаться о последствиях!

ХАКЕР. Каких? Он убьет меня? Ему для этого придется одолеть Учителя. Посмотрим!

Сцена темнеет.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты – всего лишь человек. У моего создателя – свой мир. Если ты вторгнешься в него, тебе не выбраться. Там нет ни жизни ни смерти. Это – ужас полного небытия, непереносимый для человеческого воображения!

ХАКЕР. Пусть! Хватит! (Пробегает пальцами по клавиатуре). Я устал бояться!!

Плакальщица исчезает во тьме. В вышине вспыхивает белая голубка.

Господи… Этого не может быть… Голубка!.. Две тысячи лет я ждал… а она была со мной… Тьма прятала ее, чтоб я не узнал матери своей!.. Святая Голубка, Дух Любви! Тьма объяла тебя, но свет твой невидимый светил в ее черных недрах! Не позволяй ей больше мучить твоего сына! Не оставляй меня! Свети!

Во вспышках света видна Плакальщица в белом одеянии, спиной к зрителю.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты видишь, я не обманул тебя, Иоанн! Я дал тебе мать, и она растила тебя, и ты стал взрослым.

ХАКЕР. Учитель?!! Ты пришел?! Ты вернулся?!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я никогда тебя не покидал. Я был скрыт от тебя: твой Зверь вложил тьму в твои глаза и шептание страха в твои уши. Теперь ты одолел Его и можешь идти вслед за теми, кого любишь. Ты нагонишь их на повороте дороги – там, где стихает ветер.

Хакер уходит по дороге. Рассвет.

КОНЕЦ