после долгого, в несколько лет, перерыва продолжилась тогда, когда Женьке вдруг показалось, что перед калиткой остановилась машина и кто-то его окликнул. Он отложил недовязанный бредень, поднялся с табуретки, нащупал на холодильнике радиоточку, убрал звук и прислушался.

– Эй, братан! – действительно донеслось с улицы.

Узнав голос Макса, Женька обрадовался. Макс уже два месяца как вернулся из армии, и, хотя жил на соседней улице, за все это время им удалось поговорить только один раз. Женька тогда проходил по двору, услышал знакомый голос, позвал, и минут пять они простояли по разные стороны забора. Макс небрежно рассказывал об армии, каким он там был крутым и как гонял салаг, как в него втюрилась дочь полковника, да и жена капитана не давала проходу, как все его упрашивали подписать контракт. Потом вспомнил про какое-то срочное дело и ушел. Сказал, что как-нибудь специально заглянет. Но так и не заглянул.

– Я здесь, сейчас! – засуетился Женька. Поспешил к двери, открыл. – Заходи! – позвал с крыльца.

– Да я на минуту. – Макс был не один. У калитки нервно тряслась машина, из нее доносились музыка и женские голоса.

– Слушай. – Макс все же открыл калитку и подошел ближе. – Рублей пятьсот дай. Взаймы. А то мы тут на озеро едем купаться. Ну и, сам понимаешь, заправиться надо.

– На бензин? – наивно спросил Женька.

– На бензин… тоже, – не сразу ответил Макс. – И самим не мешало бы. Еще баб чем-нибудь угостить. Ну сам понимаешь…

Женька в таких делах разбирался плохо, но кивнул.

– А кто едет?

– Васька с Сельхозтехники и две, – Макс доверительно понизил голос, – телки с Загорья. Ты их не знаешь, они тут недавно. Злое..чие.

Молчаливого и вечно обиженно-мрачного, словно ему то и дело наступали на ногу, увальня Ваську Женька помнил смутно. Он был года на два младше, кажется, дожидаясь призыва, работал на подхвате в одной из многочисленных автомастерских, сильно расплодившихся в районе гаражей, а в свободное время промышлял на раздолбанной отцовской «шестерке» частным извозом. Какая-то из подруг матери рассказывала, что однажды воспользовалась его услугами и всю дорогу боялась, что от машины чего-нибудь отвалится, – так все там тряслось и громыхало.

– А на озеро – куда?

– На левый берег. Там рядом дача Васькина, ну отца. Капитальная, с печкой, два этажа. Банька. Есть где попариться и переночевать, если что. – Максим хохотнул. – И если как.

От калитки донесся нетерпеливый, но какой-то чахлый гудок.

– Во, не терпится. Ну так что, выручишь? Я через неделю отдам… Через две точно.

– А меня не возьмете? – попросился Женька.

Когда-то у его матери на озере тоже был участок со скромной халупой, больше похожей на сарай. Только не на левом берегу, а на правом. Собственно, это и был сарай, где хранился нехитрый огородный инвентарь, можно было укрыться от непогоды, ну и в теплую погоду переночевать при необходимости на широких самодельных нарах. Женька любил там бывать. И осенью, когда на участках жгли ненужные обрезанные ветки, чтобы добавить золу в землю, и казалось, весь дачный поселок потому и полон теплых золотистых оттенков, что медленно коптится на многих кострах; и весной, когда только проснувшаяся от долгой спячки земля так одуряюще пахла, словно не под снегом недавно была, а под жаркой периной; а особенно летом, в июле, когда можно было хоть целый день проводить на озере, забегая домой, только чтобы показаться матери и перекусить… Уже лет пять он там не был – с тех самых пор, как все случилось и мать участок продала, оставив для картошки лишь небольшой кусок земли почти сразу за городом, где даже сарая не было, – так, худая изгородь да покрытый пленкой навес. А главное, не было озера.

– Ну, – замялся Максим, – у нас же комплект. Два на два. Давай в другой раз.

– Я вам не буду мешать. Мне бы в озере поплавать. Я там уже тыщу лет не был.

– Да мне не жалко, ты пойми. Но мы же с ночевкой. И дача не моя. И вообще, чего тебе сейчас-то приспичило? – вырвалось у Максима.

– Мы столько не виде… – Женька осекся и поправился: – Не встречались.

– Так еще встретимся. Я же здесь, никуда не уезжаю.

– А деньги ты можешь тогда не отдавать, – предложил Женька, ощутив при этом укол совести.

Лишних денег у них с матерью не было, да и нелишние исчезали слишком быстро, задолго до того, как появлялись следующие. Мать корячилась по полторы смены, после которых еле добиралась до дома и с час лежала на полу, подложив что-нибудь под опухшие ноги, а Женька плел для рыбаков сети и бредни из капроновой нити, что тайком выносила с работы мать, да вырезал из дерева всякие поделки, отдавая оптом соседу, торгующему на самостийном воскресном рынке чем ни попадя. Сосед брал поделки все неохотнее, говорил, что расходятся плохо, – землякам не до красоты, а немногие проезжающие обходятся привычными сувенирами из лавки у церкви. Рыбаков же, промышляющих рыбу в товарных количествах, осталось в округе немного. Те, что побогаче, браконьерили электроудочками, после которых всякая жизнь в водоеме замирала надолго, если не навсегда. Победнее предпочитали китайские сетки – дешево и не жалко, если пропадет. Только понимающие, ценившие долговечность и качество, обращались к Женьке. А таких было совсем мало. Да и невыгодным становилось это дело. Рыба в окружающих озерах, если где еще и водилась, то исключительно сорная, на такой много не заработаешь. Остальную совместными усилиями давно повывели... Так что на жизнь Женьке с матерью едва хватало. Эти пять сотен были Женькиной заначкой, тайно скопленной на подарок. До материного дня рождения оставалось меньше месяца. Но сейчас ему вдруг так остро захотелось на озеро, что он решил об этом не думать.

А вот Максим над его предложением задумался. Постоял, что-то прикидывая, сказал: «Ща попробуем. Ты же мне друг, ё-моё», – и пошел к машине. Шум мотора затих, музыка тоже чуть убавилась, уступив место торопливому бубнежу Максима и капризничающим женским голосам. Васька, похоже, больше молчал.

– Жека, поехали! – наконец, долетело от калитки.

– Сейчас, сейчас… – Женька вернулся на кухню, достал деньги, нащупал блокнот и ручку, торопливо написал несколько корявых печатных букв, оповещающих мать, что уехал и будет завтра, взял палку, запер дом и спрятал ключ под крыльцо.

– Знакомьтесь, Женька, – сказал Максим. – Наш этот… спонсор. Ваську ты знаешь, а это Элеонора и Кристина.

Васька что-то неразборчиво буркнул, женские голоса сначала при виде Женьки ойкнули, потом вразнобой сказали:

– Здрасьте!

– Между прочим, поэт. Стихи сочиняет, – сразу выдал Женькину тайну Максим.

Он был единственный, кто об этом знал. Больше Женька никому не признавался, почему-то стыдясь своего увлечения, свойственного, как он считал, все же скорее девчонкам, да и серьезно к нему не относясь. Просто так иногда получалось, что стихи вдруг сами начинали приходить ему в голову: одно слово цеплялось за другое, другое – за третье, они выстраивались в строки, укладывались в размер, находили себе рифмы, и постепенно появлялось стихотворение, которое Женька некоторое время с удовольствием про себя повторял, а потом забывал. Он их никогда не записывал и даже запомнить не старался – знал, что на смену этому стихотворению когда-нибудь придет следующее, которое будет важнее и интереснее, потому что лучше опишет то, что он в тот момент будет чувствовать. Он и Максиму сказал об этом когда-то давно, случайно, вырвалось по какому-то поводу, тут же об этом пожалел, но тот, казалось, пропустил его признание мимо ушей, а тут на тебе – вспомнил.

– Да? Про любовь? – донеслось из машины.

– И про любовь тоже, – ответил за Женьку Максим. – Садись назад, к девушкам. – Открыл дверцу.

Изнутри пахнуло так, будто там только что разбили флакон дешевой туалетной воды. Точно так же пахло от одного лотка у входа на «Славянский базар», где вечно толпились женщины, открывая коробочки, нюхая, обсуждая и выбирая. Чего они выбирают – было непонятно, на нюх Женьки там все пахло одинаково-резко и разливалось скорее всего в разные пузырьки из одной бочки.

– Да, мы девушки строгие, – хрипло протянула одна. – Правда, Кристин?

– А еще красивые и гордые, – также растягивая слова, произнесла другая.

– Ну кто бы спорил! – воскликнул Максим. – А, Вась?

Васька опять что-то буркнул, на этот раз, похоже, любезное, и завел двигатель.

Женька нащупал спинку, сиденье, чью-то теплую мягкую ногу и стал залезать.

– Не, ну лапать-то сразу зачем? – Судя по голосу, нога был Кристинина. – Хоть бы про любовь сначала чего почитал – красивое.

– Да, Жек, ты это кончай. Мы это и сами умеем. – Максим хлопнул за Женькой дверцей и стал устраиваться впереди.

– Про любовь красиво? – спросила Элеонора.

– Нет, другое! – гоготнул Максим. – Жека, деньги не забыл?

Сидя солдатиком, чтобы как можно меньше соприкасаться с соседкой, Женька протянул вперед аккуратно сложенные вдвое бумажки.

– Все, вперед, затаримся в дачном.

Пока ехали, говорил чаще один Максим. Девицы иногда ему что-нибудь с прямолинейным кокетством отвечали, а больше о чем-то шушукались между собой и хихикали. Несколько раз Женьку бросало при правых поворотах на Кристину, и он тут же резко отшатывался, а вот при левых поворотах она так плотно наваливалась на него жарким боком и не торопилась вернуться обратно, что Женьку прошибал пот. Видимо, заметил это и Васька, во всяком случае, к концу поездки машину он стал вести дерганее, газовать и тормозить резче, а вот в повороты входить аккуратнее.

– Ну, девушки, чего хотите? Заказывайте! Элеонора? – когда остановились, спросил Максим.

– Хочу шампанского, – томно отозвалась та.

– Шампанское пьют аристократы и дегенераты, – быстро был процитирован популярный фильм. – А мы с Васей люди военные, так что – пиво, водку, портвейн?

– Ну тогда чего-нибудь сладенького, – пожелала Элеонора, а подруга ее спросила:

– Там коктейли какие-нибудь есть?

– Если сладкое, то лучше портвейн, – решил Максим и добавил, вылезая: – Ох, Вася, как мы в самоволке однажды портвейном напились и пошли в соседнюю хозроту чурок мочить… Пошли, расскажу, тебе пригодится…

Когда они ушли, девицы вновь принялись шептаться и хихикать. И Женьке показалось, что шепчутся на этот раз о нем. Но расслышать ничего не удавалось. Только долетело Кристинино: «А я один раз с безногим… такие руки, ух…» – И дальше опять неразборчиво.

– Женя, тут подруга интересуется: а как у вас, у поэтов, с этим вообще получается? – со сдавленным смешком вдруг поинтересовалась Элеонора. – Как у всех или по-другому?

– С чем? – не понял Женька.

– Да, Кристин, а с чем – с этим? Мальчик не понял. Надо объяснить.

– Ну с этим? – Кристина внезапно положила руку ему на пах и мягко погладила. – А?

Женька замер. Зато в паху отозвалось сразу.

– Смотри-ка, нормально. – Кристина повернулась к подруге и убрала руку. – Все на месте.

И обе заржали, колыхнув машину.

– Девочки, чего смеемся? – зашуршал-зазвенел у машины Максим. – Жека не приставал?

– Нет, он был паинькой, – откликнулась Элеонора, а подруга добавила:

– Ага, почти. Хотя про любовь так и не почитал.

– Ничего, еще почитает. Да, Жек?

Женька не успел ничего ответить, потому что Васька вдруг рванул с места так, что девицы взвизгнули, а Максим сказал:

– Вася, Вася, аккуратнее, у нас ценный груз.

– Это мы? – спросила Элеонора.

– Ну а то кто же еще!..

Озеро сначала возникло запахом. Чуть гниловатым, волглым, пока с трудом пробивающимся сквозь разнообразные запахи в салоне. Женька повернул голову к открытому окну и жадно принюхался. Да, уже близко! Потом долетели голоса – с той особой звонкостью, которая появляется у большой воды, – а когда машина остановилась и надсадный рев двигателя сменился тихим потрескиванием кузова на солнце – вдруг разом возникло все: плеск мелких волн, шуршание наката воды, шелест деревьев, отдаленные крики птиц. Возникло – и пропало. Покопавшись и чем-то пощелкав, Васька врубил музыку. Женька сжался, нащупал ручку и поспешил выбраться из этого громыхалова.

На воле легче не стало. Музыка так нагло долбила в уши, словно хотела их изнасиловать. Женька даже не сразу понял, куда все остальные пропали. Повертел головой, шагнул туда, сюда… Наконец, услышал визг девиц, довольный гогот Макса и громкое падение в воду чего-то большого и тяжелого – не иначе Васьки… Пошел на эти звуки, но на полпути остановился – вдруг вспомнил, что не захватил с собой плавки. Даже не подумал про них, когда собирался. Так и уехал в старых дырявых трусах. Попробовал представить себе эту местность, которую часто когда-то видел с противоположного берега, приблизительно сориентировался и осторожно двинулся влево – там должны были находиться густые кусты, издалека, помнится, всегда манившие его своим ярким красно-сиреневым всполохом. Еще он подумал, что надо бы вернуться к машине за палкой, но делать этого не стал – уж очень гадко оттуда звучало.

Кусты вскоре действительно обнаружились. Может, и не те, но на ощупь высокие и густые. А за ними по звукам угадывалась вода. Женька разделся, аккуратно сложил одежду, нащупал проход и, поеживаясь, с полузабытым наслаждением вошел в озеро. Мокнулся, про себя чуть повизгивая, как барышня или щенок, продвинулся глубже, по плечи, хотел оттолкнуться от глинистого дна и вдруг услышал:

– А хотите – фокус покажу?

И испуганно застыл. Именно с этой фразы Макса пять лет назад для него началась большая темнота. Он это сам так называл. Слово «слепота» ему не нравилось. Было в нем что-то несчастное, унизительное. Слепота, слепой, слепец… Нет, большая темнота лучше… Они тогда своей компанией – почти полкласса набралось – пошли в поход с ночевкой. Взяли в школе три палатки, еще одну приволок из дома Олег, долго шли по лесу, веселились, дурачились, форсили перед девчонками, изображая из себя опытных путешественников, заблудились, выбрались наконец к какой-то деревне, где им посоветовали держаться на обратном пути реки, пока та не упрется в трассу, а дальше все просто – решили продвинуться вдоль речки еще, хотя девочки и возражали, предлагали повернуть назад, чтоб завтра было меньше идти, набрели вскоре на красивую поляну, окруженную не смурным темным ельником, а высокими, горящими на закатном солнце соснами, и там остановились. Поставили палатки, искупались в мелкой холодной речке, разожгли большой костер, подвесили котелки, девчонки начали кашеварить. Тайком от них ребята приложились к самогону, который достал из рюкзака все тот же Олег, закурили. Женька не хотел ни того, ни другого, он был и так почти пьян, поймав несколько раз на себе внимательный взгляд Любы и дважды успев подхватить ее под руку, когда спотыкалась, и руку свою, говоря тихо: «Спасибо», она не торопилась убирать… Однако Макс тут же стал его подначивать, остальные подхватили, так что и выпить пришлось, и сигарету взять. С непривычки повело его быстро. Кажется, он над чем-то много хохотал, не в силах остановиться, вроде бы ел чего-то, еще курил… Пел вместе со всеми… Был в кустах, потом у речки… Долго поливал голову водой, тер лицо, вроде бы падал… В себя немного пришел, когда было уже совсем темно. Сидел у костра, один, мокрый. Услышал голоса: торопливый Макса и еще чей-то – нагловато-тягучий, незнакомый. Разглядел за костром две группы, стоящие друг напротив друга, – своих ребят и каких-то чужих. Чужих было меньше, зато каждый держал в руке кто палку, кто цепь. И вели себя по-хозяйски – сквозь зубы сплевывали, светили фонарями то в лица напротив, то вокруг, надолго задерживаясь на палатках, особенно на той, где сверху были разложены купальники. Один – коренастый, набычившийся – стоял чуть впереди остальных и иногда что-то лениво цедил, почти не раскрывая рта, а перед ним суетился Макс. Размахивал руками, переминался и говорил, говорил, говорил. Постепенно Женька понял, что это местные, из деревни. Когда ее проходили – навстречу попался какой-то мелкий шкет, тянувший на веревке козу. Коза упиралась, мотала головой, блеяла, шкет ее материл. Макс тогда что-то отпустил по этому поводу, все рассмеялись и прошли мимо. Только Женька обратил внимание на злобный взгляд, которым шкет их проводил. Теперь шкет маячил за спиной коренастого. А коренастый что-то вязко цедил про обиду младшего брата и однообразно повторял: «Не, ты скажи, кто те тут козел?» Макс оправдывался, уверял, что козлом никого не обзывал, изображал своего в доску, совал деревенским сигареты, предлагал вместе выпить и посидеть, звал девчонок познакомиться с «вот такими ребятами», но на коренастого это никак не действовало. Да и остальные, похоже, желали только одного – драки. И не затевали ее пока, видимо, лишь потому, что сперва им надо было соблюсти какой-то свой ритуал. Даже Женьке это стало ясно, хотя начало он и пропустил. Оглядевшись, он осторожно подтянул к себе ближе топорик, чтобы было чем защищать девчонок. А коренастый уже пихал в плечо Макса, тупо задавая все тот же вопрос. Макс хихикал, как от щекотки, хватал его руку, норовя пожать, потом вдруг метнулся к своему рюкзаку, обещая кое-что классное подарить, покопался, воскликнул: «Ребят, а хотите – фокус покажу?» – и что-то бросил в костер. Через несколько секунд там гулко хлопнуло, и прямо перед Женькиным лицом вспух нестерпимо яркий огненный шар. Это было последнее, что увидел Женька…

Потом Макс клялся, что у костра никого не заметил, а баллончик с газом для зажигалки бросил, спасая всех, чтобы испугать деревенских. Деревенские тогда действительно испугались Женькиного крика и обожженного лица, над которым еще горели-плавились волосы, – и ломанулись куда-то сквозь кусты. Исчез со своим рюкзаком и Макс. А коренастый остался, помог дотащить Женьку до деревни, взял у дядьки мотоцикл с коляской и отвез в больницу…

Мать Женькина с тех пор Макса ненавидела – считала, что он специально покалечил сына, чтобы отвлечь от себя внимание и под шумок исчезнуть. А Женька простил. Не мог Макс этого специально сделать – они же с первого класса дружили. Точнее, дружил Женька, а Макс его дружбу снисходительно принимал. Но принимал же!

Вот только фраза эта в памяти у него засела – про фокус. Даже снилась часто. Заставляя просыпаться и зачем-то ощупывать свое исковерканное огнем, съехавшее вбок лицо…

И сейчас рука его машинально дернулась, высунулась из воды… но Женька остановился, глубоко вздохнул и нырнул…

Плавал он долго, словно наверстывая упущенное. На берег не выходил: когда ноги, двигаясь, вдруг касались водорослей, – разворачивался и плыл обратно. Отдыхал прямо на воде – раскинувшись и чуть поводя руками. Усталости не чувствовал – только ленивое, какое-то животное блаженство. Будто перенесся в доисторические времена, когда все живое и вода были неразделимы. Ему даже казалось, что вот-вот из тела вылезут затаенные плавники и хвост, вдруг обнаружатся жабры… И мыслей никаких не было – копошилось нечто вялое и всплывало иногда, что вслепую плавать даже приятнее – ничего не отвлекает. И можно чувствовать себя одним-единственным посреди бескрайнего океана…

В очередной раз распластавшись на воде, Женька вдруг ощутил: что-то изменилось. Не хватало ему чего-то. Пожалуй, да, солнца. Раньше оно прижигало щеку и лоб, а теперь исчезло. Наползли тучи? И со звуками что-то не так… Женька покрутил головой, прислушиваясь. Голоса исчезли. И главное – уже не орала музыка.

– Макс! – крикнул Женька. – Макс, ты где?!

Тишина.

– Макс! Ну кончай, где ты? – закричал в другую сторону.

Ничего. Только эхо, отразившись от деревьев, вернуло ему собственный крик.

– Эй! Кто-нибудь! Здесь есть? Эй!

Никто не отзывался. Где-то плескалась, играла рыба – и все.

Женька понял, что остался на озере один. Все разошлись. И Макс уехал. Или просто не отзывается?

– Макс, ответь!.. Эй, люди!

Женька почувствовал, что замерзает. То ли на самом деле похолодало, то ли… Он закрутился на месте в панике, не понимая, что делать, куда плыть? Забарахтался… Сказал себе: «Хватит, хватит! Стоп!» И поплыл наугад…

Одежду свою он все-таки нашел. Может, через час, может, через полтора. Сначала нащупал ногами песчаное дно. Понял, что приплыл к противоположному берегу, где был небольшой пляж, на который раньше всегда бегал. Позвал, надеясь, что кто-то здесь еще есть, остался. Вышел на берег, попрыгал, согреваясь. Передохнул. И поплыл обратно, стараясь грести размеренно и держаться чуть правее. И почти попал… Во всяком случае, на кусты наткнулся сразу и искал проход уже недолго…

Когда выжал трусы и оделся, поеживаясь от вечерней, а может, уже и ночной прохлады, выломал длинный прут, прошел по памяти приблизительно в то место, где выходил из машины, принюхался и вроде бы даже почувствовал запах натекшего масла, зачем-то еще раз позвал Макса, хотя все уже было ясно, потоптался, наткнулся ногой на пустую бутылку, отвернулся от своей палки, валявшейся у воды, сориентировался и двинулся вдоль озера к пляжу, откуда помнил дорогу до дач…

По случаю пятницы и хорошей погоды жизнь на дачах кипела. Где-то жарили шашлыки, где-то скандалили, где-то звенели посудой, где-то уже визгливо пели, словно прощаясь навсегда со своей пропащей жизнью, взрослые пьяные голоса схлестывались с возбужденными детскими, на них накладывался заполошный лай собак, то затихающий, то опять вспыхивающий в разных концах поселка, многие дома громыхали каким-то боевиком из телевизора, запахи еды перебивались дымом сигарет, пока их вдруг не глушила мощная вонь навоза, завезенного на какой-нибудь участок.

Женька шел вдоль заборов, по-разному откликающихся на постукивание прута, иногда натыкался на прижатые к ним машины, которые или молчали, или настороженно квакали, а некоторые сразу начинали истошно вопить, и тогда рядом появлялся сердитый хозяин и тоже вопил, только матом. Женька шарахался к другому забору, напротив, извинялся и двигался дальше. Он помнил, что если подняться от пляжа и идти по дороге дальше, никуда не сворачивая, то можно добраться до перекрестка с асфальтом, по нему свернуть направо, потом налево, вновь направо – и выйти к трассе, идущей мимо поселка в городок. А там автобусная остановка, люди, проезжающие машины. О том, что уже поздно и автобусы скорее всего не ходят, он старался не думать. Все равно другого пути отсюда не было. Просто шел и шел, отстукивая участки, пока с одного на помощь очередной разоравшейся машине не выскочила собака. С истошным лаем она стала хватать Женьку за ноги, он заметался, спасаясь от злых острых зубов, куда-то повернул, побежал, выставив перед собой прут, упал, собака наконец отвязалась, цапнув напоследок за ляжку, он поднялся… и понял, что не знает, куда двигаться дальше. Пошел наугад, повернул раз, второй – и заблудился окончательно…

Жизнь в поселке постепенно затихала, успокаивалась, пряталась в дома и отходила ко сну. Лишь вдалеке еще мотались туда-сюда с пулеметным треском мотоциклы, одиноко выла собака, да Женька все бродил сомнамбулой по хитросплетениям дачных улиц, где одна переходила в другую порой так причудливо, что и зрячему-то было не разобраться, а уж слепому тем более. Пару раз, слыша за заборами близкие голоса, он спрашивал про дорогу к остановке, но ответы, сопровождаемые невидимыми для него жестами, запутывали еще больше. А попросить о помощи он стеснялся. Да и не верил, что кто-то ему захочет помочь. Хотя сейчас и просить было некого – вокруг все, похоже, уже спали. Только собственное его неуверенное шарканье разносилось по улице, пугая ополоумевших цикад.

Ему казалось, что он уже никогда отсюда не выберется. Так и будет ходить в этих дачных лабиринтах, пока не свалится где-нибудь и не умрет. Это было глупо, но ничего поделать с такими мыслями он не мог. Так страшно было и одиноко, что хотелось плакать. И он уже начал всхлипывать себе под нос, пока не уперся в очередной забор. Опять надо было поворачивать, а куда – направо или налево? И зачем, если там вскоре будет то же самое? И сил уже нет, и бьет озноб, и хочется лечь и забыться…

Женька прислонился к редкому штакетнику, сполз на землю и тихо заскулил…

Он не слышал, как в доме открылась и закрылась дверь, как щелкнула зажигалка. Зато почувствовал запах. Поднялся и неуверенно позвал:

– Здравствуйте. Извините. Вы меня слышите?

Что-то звякнуло, послышались грузные шаги.

– Кто там?

– Я здесь, на дороге.

Шаги приблизились и замерли по другую сторону забора. Женька догадался, что его сейчас освещают фонариком и изучают.

– Ну, чего? – наконец спросил мужской голос. – Только тише давай, ребенок спит.

– Я ребят наших потерял.

– Каких ребят?

– С которыми сюда приехал.

– Здесь, что ли, потерял?

– Нет, на озере. Мы купались, я вылез, а их нет. Макс и Вась… Максим и Василий. Не знаете?

– Не знаю.

– Максим из армии недавно вернулся, а Василий скоро пойдет. У него здесь дача. У отца его.

– На нашей улице?

– Не знаю. Может, и на вашей. Я там ни разу не был. Мы на машине приехали. Из города. Прямо к озеру. На «шестерке».

– Здесь «шестерок» этих, как… – Мужик поплевал на окурок и щелчком запустил его на дорогу.

– Да, да…

– Не знаю я таких.

Со двора отчетливо пахнýло машиной.

– Я слепой, – жалобно сказал Женька, вдруг подумав, что вот здесь есть автомобиль, а вдруг?..

– Я понял.

– Мне в город надо. Там мама...

– Чего, не предупредил ее?

– Записку оставил, но она все равно… – Голос его дрогнул. – Холодно, никак не просохну.

– Да, свежо… Чего ж ты от озера ушел? Они, может, тебя там и ищут?

– Нет… не знаю… они уехали.

– Хорошие у тебя друзья.

– Я с Максом только дружил.

– И он уехал? Хороший друг.

Женька виновато промолчал.

На участке скрипнула дверь, и женский голос негромко спросил:

– Сергей, ты где? Сколько можно курить?

– Сейчас, сейчас, – отозвался мужик.

– А до города сколько? – все еще на что-то надеясь, не без робкого намека спросил Женька. – Если пешком?

– Как идти… Вообще километров восемнадцать.

– Да, далеко. Я не дойду.

Теперь промолчал мужик.

– А вы… – совсем уже было решился попросить Женька, но мужик его тут же прервал:

– К остановке тебе надо идти. Попутку ловить. А может, и друзья тебя там найдут. Мотоциклы слышишь?

– Да, слышу.

– Они как раз между магазином и остановкой гоняют. Сейчас объясню…

Он открыл калитку, вышел, развернул Женьку в нужную сторону и помог пройти несколько метров, по пути все подробно объясняя…

– Понял? – спросил, остановившись.

Женька кивнул, хотя большую часть объяснений пропустил, сосредоточившись на том, чтобы не дрожать и не всхлипывать.

– Здесь не заблудишься. Главное – до асфальта дойти, а там все просто… Ну бывай.

Шаги его стали удаляться, скрипнула калитка…

– Спасибо, – сказал Женька.

– Не за что.

Дверь закрылась, лязгнул крючок. Женька судорожно вздохнул, понял, что прут так и остался лежать где-то у забора, вытянул вперед руку и медленно пошел на треск мотоциклов...

В какой-то момент он принялся считать шаги – это отвлекало. Потом споткнулся и сбился. Еще раз обо что-то споткнулся – и поднял палку. С палкой пошел чуть быстрее. В одном месте до него донесся сильный парфюмерный запах, который он сразу узнал. Остановился, несколько раз позвал Макса, ответа не дождался, хотя ему и показалось, что за домом кто-то сдавленно хихикнул, и двинулся дальше.

Когда палка наконец застучала по асфальту – Женька ушам своим не поверил. Но вот и под ногой вместо шуршащей травы и колдобин появилось твердое и ровное. И прямо перед носом, обдав вонючим жаром, пролетели мотоциклы. Оставалось вспомнить, куда мужик велел повернуть… И тут где-то вдали справа возник нарастающий гул, быстро приблизился и тут же, удаляясь, пошел на спад. Дорога была там…

Пока он шел к дороге, гул возникал еще несколько раз – несмотря на ночь, машины там ездили. Только вот проскакивали они мимо поселка так стремительно, словно боялись его и хотели как можно быстрей миновать.

Дважды Женьку сзади настигали выезжавшие из поселка машины, он поворачивался, поднимал руку, но те только прибавляли ходу. Зато вторая помогла понять, что он уже близок к дороге: проехав мимо, она неподалеку скрипнула тормозами, затем взвизгнула покрышками и с ревом пошла набирать скорость.

Женька стал внимательнее постукивать впереди себя и слева и вскоре понял, что добрался до того места, где одна дорога вливалась в другую. А значит, и до остановки. Хотел перейти на другую сторону, где, помнилось, когда-то были навес и лавка, но тут вдруг возникли мотоциклисты. Наскочив сзади, они принялись, как злобные шершни, кружить вокруг Женьки, то почти наезжая на него, то чуть отдаляясь, чтобы тут же вернуться и снова наехать. И все это практически молча – одни моторы трещали оглушительно, и все. Никаких голосов. О присутствии людей можно было догадаться лишь по запаху перегара, иногда смутно угадываемому в бензиновом чаде. Но этого было так мало, что казалось, будто мотоциклы кружат сами по себе, никто ими не управляет, кроме их собственной механической воли. И, как они равнодушно наезжают, касаясь то боком, то колесом, так же могут равнодушно и переехать. А затем еще и еще, пока окончательно не размажут по асфальту…

Женька в панике заметался на дороге, едва не свалился в кювет, что-то просяще бормотал, выставив перед собой руки с опущенной палкой, наконец, в ужасе застыл… мотоциклы, дружно рыкнув, внезапно исчезли, а мимо Женьки, едва его не задев, с истошным воем промчалась машина.

Отшатнувшись от удара воздушной волны, Женька еще крутанулся, торопливо нащупал палкой обочину и, уже ничего не соображая, только мечтая очутиться как можно дальше от этого страшного места, поспешил прочь.