Алия работала по вечерам, после занятий. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что Фросину не пришлось сегодня рассчитывать время, делить его между работой и Алией. Напротив, нужно было занять себя, пока она не освободится, так что заведенный им распорядок не нарушился.

Но это было и плохо, потому что встретиться они смогли только поздно вечером, а что в этом хорошего? Не встретиться же вечером означало: дожидаться далекого выходного, который будет только в конце недели.

Пойти в это время было уже некуда, гулять по улицам под сырым пронизывающим ветром — неуютно. Предложить зайти к себе Фросин поначалу не решался, боясь, что она неправильно поймет его и обидится. Только всмотревшись в ее усталое к ночи лицо, он объявил не допускающим возражений тоном, что теперь его очередь угощать чаем.

Алия действительно устала и озябла. Кроме того, у девчонок есть особое чутье — когда с кем что происходит. Вернись она сейчас в общежитие, они тут же начнут ее расспрашивать, как и что. А она и сама еще не знала — как, и разговаривать на эту тему ей не хотелось. Поэтому, хоть что-то в ней и противилось, она позволила взять себя под руку и молча пошла рядом с Фросиным — к нему...

Алия сидела на тахте с ногами, укрытая пледом, чувствуя, как все внутри согревается с каждым глотком. Чашку она держала обеими руками. От чая поднимался едва заметный парок. Ей становилось тепло и оттого уютно. Исподтишка она оглядывала комнату, привыкая к ней. В комнате не было ничего лишнего. Порядок в комнате был, но какой-то не такой. «Типично мужской»,— с умилением подумала Алия. Ее скованность совсем прошла, и она порадовалась, что не поддалась настроению и не отказалась пойти сюда.

Впервые за этот длинный день Алия открыто и без смущения вспомнила о том, что между ними произошло. Она вообще не склонна была делать из этого трагедию (про себя она так и называла случившееся — «это»). Просто она не ожидала, что это так с ней будет. Видимо, никто не ожидает — как. Неожиданно все получилось, словно ее закружило и понесло, и очнулась она только сегодня утром, на лекциях, прислушиваясь к себе с изумлением, словно не к себе, а к кому-то другому. Но это была она, и случилось это именно с ней, и она заставила себя не думать об этом, потому что кругом были люди — как будто они могли подслушать ее мысли или помешать им. Дать волю мыслям она могла только вечером, в лаборатории, где было пусто и тихо, но не дала — теперь она мешала сама себе. И она поняла только — и удивилась этому,— что не чувствует сожаления или  раскаяния, хотя оно вроде бы и должно.

А потом она вышла из университета и, как само собой разумеющееся, восприняла дожидавшегося ее на ветру Фросина. Он был такой уверенный и спокойный, такой взрослый и такой знающий что и как сказать, что вся ее маленькая, обретенная в прислушиваниях к себе взрослость и уверенность испарилась. Он взял ее под руку, и она сквозь смятение увидела, как естественно это у него получилось — она сама невольно подалась к нему, словно они всегда, давным-давно, много раз ходили так,- прижавшись плечом к плечу. Фросин спросил ее о чем-то, она ответила сквозь сумбур в голове, стараясь, чтобы голос прозвучал спокойно, даже прозаично: подумаешь, встретил, идут вместе, ну и что? Она следила за ним исподтишка и изо всех сил, начиная тихо отчаиваться — такой он был весь как в броне: рядом, но чужой, спокойный и далекий.

Фросин не подозревал, что она пытается разглядеть в нем что-то неуловимо важное, чтобы убедить себя в неслучайности произошедшего, а может,— в исключительности его, Фросина. А он, как назло, был ординарен, и сосущее тоскливое чувство шевельнулось у нее в груди, но она увидела его задубевшее — долго пришлось ожидать на морозе — лицо, и теплая жалость кольнула ее, она уже внимательно прислушалась к его словам, начиная понимать, что они такими и должны быть — нейтральными.

И уже с затаенным восторгом оттого, что понимает, ожидала случая убедиться в верности своего восприятия. И это оказалось так здорово — подметить стылую непослушность его губ, обдутых злым февральским ветром, связать с этим спокойную четкость его слов, показавшуюся ей поначалу зловещей,— что она тоненько засмеялась и прижала крепче его руку, сделав вид, что поскользнулась. И здорово было углядеть легкую заминку, вызванную этим ее почти естественным движением, и знать, что так они и должны были сегодня встретиться: не кинуться друг к другу, а присматриваться в смущении.

За несколько минут Алия сконструировала целый мир, вращающийся вокруг них с Фросиным. Она более и более убеждалась, что вся вселенная подчиняется законам этого мира. Она не знала, что таких миров существует бесчисленное множество, столько, сколько людей вокруг. Это было к лучшему, что она не знала. Даже и того, что открылось, было слишком много для нее. Она выглядывала из тревожной уютности своей маленькой вселенной, жадно присматриваясь к Фросину и вначале робко, а потом все более уверенно опираясь на его руку...

И вот Алия сидела здесь, отогревалась и вспоминала. Сидеть напротив Фросина и вспоминать было все же немножко стыдно, и она чуть покраснела.

От смущения она зажмурилась и жалобно попросила:

— Поцелуй меня...