Сорок четвертый цех работал на едином дыхании. Нудная и неблагодарная работа — доводка. Труднее всего — доводка. Все работает, все крутится, все показывает, измеряет. Только немного перегреваются блоки, только немного врет аппаратура. И это «немного» растягивается в дни и недели, и начинает казаться, что невозможно добиться, чтобы все работало как положено. Но вот начинает вести себя как следует одно из десятков устройств, и ты вдруг видишь новые неполадки, совсем в другом блоке. Надо вновь тратить часы и дни на поиски и устранение их причин...

Фросин подошел к машине. Дверцы были открыты. Изнутри доносился ровный, успокаивающий гул — работали приборы. Как всегда, внутри было полно регулировщиков. На этот раз шли последние проверки. Машина была почти готова. Фросину не верилось, что позади эти суматошные два с половиной месяца. Казалось, что все неправда и как только дойдет до дела, так сразу и выяснится, что ничего не работает. Он гнал от себя такие мысли. Во-первых, для них не могло быть никаких оснований: уж Фросин-то знал, как и что делалось, он-то мог быть уверен, что все сработано на. совесть и не выйдет из строя. Во-вторых, нельзя, чтобы кто-то узнал об этих мыслях. Скверное настроение, как и невезение — тьфу, тьфу! — прилипчиво. Не дай бог, начнет гулять по цеху — тогда все пойдет наперекосяк...

Сейчас, когда все позади и машина призывно голубеет, почти готовая уйти из цеха, Фросин смог наконец позволить себе расслабиться. Это выразилось в его — про себя, только про себя! — нытье и брюзжанье. Да и суеверие проснулось в Фросине: надо, мол, поворчать и поругать машину, чтобы все гладко прошло. И это смог позволить себе сегодня Фросин.

Он постоял немного, поприслушивался к доносящимся четким и отрывистым фразам ребят. Его не видели. Он хотел было заглянуть внутрь, но передумал — чего мельтешить перед глазами. Короткие реплики, если не вдумываться в смысл (а Фросин сейчас не вздумывался), сливались в сплошную тарабарщину. Однако и ее было приятно слушать, она говорила о налаженной работе, о полном взаимопонимании парней:

— Проверь на выходе!

— Есть импульс.

— Длительность?

— Тридцать...

— Добавь!

— Норма, норма,— это уже третий голос.— Давай нагрузку.

— Есть!

 И вдруг истошный вопль:

— Кто взял мои плоскогубцы?

Смешки, потом бас:

— У Петьки посмотри!

Сразу загалдели — голосов пять или шесть:

— У него, у него...

— У Петра Никифоровича проверь.

— Да не брал я плоскогубцы!

— Нет, уж что потерялось — ищи у Петьки!

— Петух, верни человеку плоскогубцы.

— Где мои плоскогубцы?

— Он, он спрятал!..

— Он их за пазуху, того...

Шутливая перебранка прекратилась так же быстро, как и началась. Не понять было, почему предположение о том, что плоскогубцы взял именно Петька, вызвало такое веселое оживление. А из машины опять неслось:

— Врубай пуск.

— Пошел импульс!

— Частота?

— Двадцать.

— Кабель, кабель подключи...

— Эх вы, лопухи! Дайте-ка я...

Фросин собрался отойти. В это время разом смолкла — выключили — аппаратура. Кто-то рассказал анекдот. Взрыв хохота гулко отдался в металлическом нутре машины.

— Ну, так что? Пора начинать работать! — пробасил внутри тот же голос. В нем явственно прорезывались его, Фросинские, нотки. Из открытых дверок кабины вновь вылилась волна смеха. Фросин тоже улыбнулся, покачал головой и отошел, обходя машину сзади, чтобы его не заметили из кабины.

У самодельного, из труб, стенда возились с гидравликой слесари. К Фросину подошел такой же чумазый, как и остальные, мастер.

— После переделки — во! — Он  показал большой  палец.— Никаких вопросов больше нет. И захваты работают как надо!

К ним повернулись, прислушиваясь, рабочие. Над всеми возвышался комсорг Саша Белов. Он смущенно улыбался — хотелось тоже похвалиться, уж очень все хорошо работало, но он постеснялся.

— Ну, так что? Испытали? Теперь на машину ставить. И — быстро, быстро! Работать надо! — Фросин тут же вспомнил смех в машине и сам засмеялся. Вслед за ним засмеялись и все остальные. Засмеялись яркому солнечному дню, тому, что капризная гидравлика укрощена, и тому, что пора ставить ее на машину — ставить едва ли не последний узел.

Фросин кивнул им и пошел. Через весь цех, пересекая косые полосы солнечного света из окон, подтянутый и легкий. Перед ним стояла смущенная улыбка Саши, и он в который раз подумал: «Повезло мне! И Саша, несмотря на неопытность, развернулся, шевелит комсомольскую работу. И механик, тюха-тюхой, а оказался неплохим работником!» Единственное, чего Фросин не смог пока сделать,— это добиться, чтобы механик изменился внешне. Он остался таким же, каким был вначале — бесцветным, неприметным среди всех ремонтников, электриков и сварщиков. Фросин, у которого была проверенная временем теория насчет того, как должен выглядеть и как должен отличаться от своих подчиненных начальник, махнул на него рукой. В конце концов он к механику привык и очень бы удивился, увидев однажды его подобранным и подтянутым, в отглаженном костюме и с галстуком.

С таким настроением не вошел — влетел Фросин в кабинет. За своим столом колдовал над графиком Василий Фомич. Выбивать комплектующие, крепеж, разъемы приходилось Фомичу, Вся работа по организации сварки и монтажа легла на Фомича. В отличие от отлаженного и идущего по наезженному пути производства, на машину все это барахлишко Фомичу приходилось выписывать, пробивать, выбивать и отвоевывать.

Фомич гонял до седьмого пота распределителей и кладовщиков, организовывал трехсменную работу склада, подгонял мастеров, привлекал регулировщиков к проверке деталей.

Фросин сейчас ощутил к Фомичу то же чувство приязни, что и ко всем в цехе. Он прошел к своему столу, но не сел за него, а примостился сбоку.

— Фомич, а Фомич! — громко позвал он.

Василий Фомич поднял голову от бумаги, придерживая толстым пальцем нужную позицию.

— Послушай, ты бы поговорил с транспортным цехом насчет автобусов на следующую неделю.

— Это еще зачем? — Голос Фомича был, как всегда, брюзгливым, а кустистые брови заинтересованно задергались и приподнялись, открыв быстрые темные глаза.

— Как зачем? На той неделе машину за город на испытания  повезем, так нельзя же народ оставить здесь в такой день!

Фомич разочарованно протянул:

— Вот еще! — И снова уткнулся в бумаги. Спустя минуту, он вновь поднял голову и так же ворчливо спросил: — Трех автобусов хватит?

— Хватит, Фомич, хватит! — Фросин не мог сдержать переполнявшей его энергии и опять помчался в цех. Там должны были  производить окончательную регулировку бурильной автоматики, и он не хотел пропустить этого важного дела.

Машина ушла с утра, чуть только рассвело. Сергей, от волнения прихрамывающий больше обычного, уехал с ней. «Пробег был пробный, делать ему там, в сущности, было нечего, кроме как посмотреть на мир из ее качающегося нутра, но у Фросина даже мысли не появилось отказать ему.

Без машины в цехе стало непривычно пусто и как-то неприкаянно. Все слонялись из угла в угол, собирались Кучками. Разговаривали вполголоса.

Несколько раз по цеху прошел Фросин. Лицо его было озабочено. Никогда за все эти месяцы он не чувствовал себя не у дел. Машина пошла в первый пробег. Ей еще предстояло пройти  всевозможные испытания, после которых в ее паспорте появятся штампы ОТК. А сейчас от него ничего не зависело, и он прятал свою растерянность под маской деловитости.

Когда он в очередной раз зашел в кабинет, Фомич, сидевший все утро над бумагами, почти силой усадил его за стол.

— Как, понимаешь, мальчишка — бегаешь туда-сюда! — проворчал он.— Тебе что, делать нечего?

Фросин только хмыкнул — несмотря на свое растрепанное состояние, он углядел, что Фомич с утра сидит над одной и той же спецификацией, проработал которую еще два дня назад.

— Слушай, Виктор, неужели мы каждую машину по два-три месяца делать будем?

Фросин не спешил с ответом. Он встал, прошелся по кабинету, сел боком за стол, вытянув длинные ноги.

— Видишь ли, при нынешнем составе цеха мы  могли бы делать по две-три машины  в месяц,— наконец ответил он.

Василий Фомич только присвистнул в ответ.

— Не свисти, Фомич, денежки водиться не будут... Не забывай, что на этой машине все мы тыкались вслепую. Вот народ пообтешется, переведем на поток, выделим заготовительный участок — пойдет дело! С регулировкой потруднее. Но и то — ведь сейчас практически никто машины толком не знает. Так, общее представление.— Он помахал в воздухе рукой, изобразив это «общее представление».— Регулировщики знают только свои системы, свои блоки... Для них машина — сборище транзисторов и шестеренок. По-моему, они больше всех удивляются, что все это работает!

— Ну, это ты загнул!

— Я серьезно говорю. Понимаешь, как-то я, еще мальчишкой, впервые увидел самодельный радиоприемник. Лежит на столе куча деталей, соединены между собой проволочками, а оттуда — музыка. Вот и они так — смотрят на машину и удивляются: надо же, работает! Обязательно в лес их вывезем, чтобы посмотрели — вот ведь что у нас получилось!

— Психо-о-олог..,— протянул  Фомич. И спохватился: по времени должны были подойти автобусы.  Фросин тоже глянул на часы, заторопился. Вышли в цех, остановились, разные, как два полюса магнита. Как к магниту, потянулись к ним люди со всех концов цеха.

— Команда не расходиться была?— выкрикнул Фросин.

— Была, была! — откликнулись из задних рядов. Передние стояли молча, с улыбчивой внимательностью выжидая, что начальник скажет дальше.

— Ну, раз была — все, за исключением дежурного по цеху, направляются к гаражу. Там нас ждут три автобуса. Садиться без шума, ехать  с песнями. По приезде на место — не разбредаться. Ясно? Выполняйте,— легко перекрыл он голосом возникший гул.

Фомич на всякий случай зашел в каждый автобус и еще раз предупредил — насчет не разбредаться. Показался Фросин. Кто-то тут же выкрикнул:

— Ну что, пора начинать работать! — И все захохотали. Фросин сделал сердитое лицо и зашагал именно к этому автобусу. Ему уступили место. Следом за ним в салон, пыхтя, влез Фомич. «Распустились, понимаешь!— беззлобно думал он.— Дразнят начальника — хоть бы те что!»

В окна бил пронзительный солнечный свет, не летний еще и уже не зимний — весенний, предмайский солнечный свет. Автобус покачнулся, вперевалку выбрался за ворота и зашелестел шинами по прогретому асфальту.