— А ведь придется тебе… — вздохнул начальник УОП Гарднер.

— Может, Ахмадзин?.. — робко предложил Беккер.

— Занят, — покачал головой Гарднер. — А кроме того, похоже, что наконец дождались! В этот раз, похоже, оно! А у Ахмадзина, напомню, выдержки маловато, сам же говорил. И опыта. Я, кроме тебя, туда вообще посылать никого хочу.

— То есть как — дождались?

— А так. Если уж там все объясняется естественными причинами, то я не знаю, в чем тогда могут проявиться пришельцы… Пойми, что и группу, пусть немногочисленную, я посылать не вправе — можем спровоцировать. Пусть уж до последнего не подозревают, что их раскрыли. Даже сейчас риск велик — само появление там нашего человека, пусть и в единственном числе, может подтолкнуть их к действиям. Это, разумеется, если мы не ошибаемся. Так что, как видишь, выбора-то у меня и нет. Кроме тебя, направить никого я не только не хочу, а просто не могу…

— Ладно, тогда давай сначала, да поподробнее…

 

Глава 1

Корабль возник внезапно. Выстрелила вдруг из горизонта ослепительная точка, приблизилась мгновенно, выросла в гигантскую сюрреалистическую фигуру, зависла над бетоном порта и медленно, чуть приметно, стала снижаться. Ахнул запоздалый гром звукового удара, прокатился шелест потревоженного воздуха, и опять все смолкло. Звенели в траве чилибрики, дышала чуть слышно листва, одинокое облачко наползало и все никак не могло наползти на солнце. Было жарко. Все было как всегда, кроме висящего там, впереди, в двух километрах отсюда, тускло отблескивающего нагромождения шаров, призм и пирамид — рейсового гипергрузовика «Тропа».

Мейджер провел рукой по лицу, вытирая пот, и покосился на Влада:

— Ф-фу, черт! Припекает! Или просто кажется?

От корабля ощутимо несло сухим жаром, словно солнце, раздвоившись, грело и оттуда. Влад растянул в улыбке губы и привычно пояснил короткими, рублеными фразами:

— Вторичный термоэффект. Инерцию гасят. Сколько-то конвертируется в тепло. Мелочь, доли процента…

Корабль опускался. Очертания его зыбились, размытые синеватым знойным маревом, Оттого, что все происходило в тишине, Мейджеру показалось вдруг, что это лишь иллюзия, видеофантом. Ему стало тревожно. Он посмотрел на сухопарую фигуру Влада, затянутую в синюю космофлотовскую форму, и успокоился.

А внутри корабля надрывно выли гравиторы — до боли во всем теле, до отчаяния. Беккер подумал, что на центральном посту, где все заняты делом, вынести это было бы легче — от одного только вида спокойно работающих людей. Но ему, пассажиру, хода туда сейчас не было. Он нервно прошелся по каюте, сел, снова встал, зажал уши руками. Это не помогло, звук пронизывал насквозь. К нему нельзя было привыкнуть. Можно было только заставить себя терпеть. Беккер вздохнул — неслышно в адском вое — и стал терпеть. Беккер впервые летел на грузовике серии «Тропа». Стартовали в невесомости, от орбитальной базы, и почти сразу ушли в подпространство, так что звуковой эффект от посадки на гравиторах оказался для Беккера не то что неожиданностью — он знал об этом, — но в новинку. Одно дело — знать, а совсем другое — испытать на собственной шкуре. «Ох, мамочка! — подумал Беккер. — И ведь на взлете будет то же самое!» Утешало только, что не нужно лететь обратно этим же рейсом. А через год — чем черт не шутит! — сюда может прийти какой-нибудь рыдван на обычной химической тяге…

Беккер не уловил момента посадки, не заметил, что рев гравиторов исчез — настолько он въелся в печенки. Просто Беккер услышал вдруг шаги и голоса в коридоре и, не веря себе, выглянул из каюты. Увидев удаляющиеся спины членов экипажа, он сообразил наконец, что все кончилось, заметался было, кинулся обратно, потом спохватился и пустился вслед.

Догнал он их только у выхода, в тамбуре-переходнике. Все молча сосредоточенно ждали, пока автоматы обдуют аргоном раскаленную обшивку.

— До сих пор в себя прийти не могу, — сказал кто-то вполголоса.

— У меня тоже зудит все внутри, — отозвался приглушенный бас.

Беккер почти не отреагировал на эти слова, хотя всего несколько минут назад, мучаясь в своей каюте, тоскливо удивлялся: а как же экипаж? Им же еще и работать надо! Или они настолько привыкли, что и не замечают? Сейчас Беккер с волнением и нетерпением, словно летел впервые, словно и не бывал на десятках планет в разных секторах освоенной людьми части Галактики, ждал, когда дрогнет и отойдет в сторону тяжелая крышка люка.

Снаружи был яркий летний день. Лица коснулся сухой горячий ветер. С экипажа словно кто-то снял заклятие. Толкаясь и весело переговариваясь, космолетчики устремились по пандусу к замершей внизу гироплатформе. Беккер, преодолев секундную скованность, двинулся следом. Светлый, залитый солнцем бетон слепил глаза. Только ступив на платформу и ухватившись за поручни, Беккер поднял взгляд. Темная — по контрасту — полоса сочной зелени оказалась неожиданно близко, километрах в полутора. Из нее выглядывали строения — космодромные службы. Платформа качнулась и понеслась к ним. Беккер ощутил мгновенный холодок в груди, как в быстро падающем лифте, поймал себя на этом ощущении и внутренне усмехнулся: нервничаешь, братец, как первокурсник перед экзаменом.

Киберводитель оказался лихачом — платформа заложила крутой вираж и резко, как вкопанная, остановилась. По всему фасаду одноэтажного строения, к которому их привезли, шла крытая галерея. Из глубины ее вышли на солнце высокий сухощавый старик в форме и толстый мужчина средних лет в шортах и легкомысленной пестрой рубахе.

— Влад! Владимир Петрович! Сколько лет, сколько зим! — загалдели космолетчики, наперебой пожимая руку старику. Легкомысленный мужчина, неуверенно улыбаясь, подошел к Беккеру:

— Я вижу, вы единственный пассажир… Значит, вас я и встречаю. Мейджер, ОНИ ССУ!

— Беккер, — представился в ответ Беккер и поинтересовался, не выпуская руки Мейджера: — А почему они сэсэу?

— Это отдел так называется: отдел научных исследований Совета Самоуправления.

— А-а-а… Ну да, ну да… — покивал Беккер. — А можно, мы не будем дожидаться, пока багаж выгрузят? И если можно — никаких сегодня официальных церемоний… А то у меня что-то все внутри перемешалось…

— Ну конечно же, конечно! — обрадовано засуетился Мейджер. Чувствовалось, что это пришлось ему по вкусу — насчет церемоний. — Церемонии будут завтра. Да какие там церемонии — познакомлю вас с начальником отдела, с работинками. А потом сами решите, с кем вам еще встретиться и что для работы нужно. Вы ведь эколог?

— Социолог, — покачал головой Беккер.

— Ну конечно, конечно, — спохватился Мейджер. — Хотя что вам у нас изучать? В этом плане, социологическом, у нас вроде нет проблем.

— Вот этим и хороша социология, что социологи никогда без работы не останутся. Придется мне исследовать, как это вы ухитрились прожить на планете триста лет и избежать проблем!

Мейджер вежливо засмеялся. Беккер оглянулся, вспомнив, что не простился с членами экипажа, но их уже не было. Старпом с Владом — начальником космопорта — пошли в пультовую диспетчерской службы. Остальные, видимо, отправились отдыхать. Почувствовав на миг неопределенную обиду ребенка, о котором забыли занявшиеся своими делами взрослые, Беккер усмехнулся и повернулся к Мейджеру:

— Ну что ж, пойдемте, коллега…

Мягко ступая по каменным плитам галереи, они вошли в стерильную, хорошо пахнущую прохладу здания. Зал был невелик. Беккер не успел понять его назначение. Они прошли зал насквозь и снова вышли в жару и солнечный свет. «Конечно, ни к чему городить здесь громадный космопорт, — подумал Беккер, — при одном-то рейсовом корабле в год… Ну а грузы? Их же принимать, складировать и прочее… Не под открытым же небом?»

Мейджер повлек Беккера уютной дорожкой, прихотливо огибавшей разросшиеся кусты сирени. Обычной земной сирени. Она отцвела только что. Пожухлые грозди еще Хранили приправленный сладкой прелью аромат. Песок был плотен, как после дождя, и скрипел под ногами. Справа из-за деревьев показался алюминиевый край навеса. В разрыве кустов виднелись стойки, подпирающие кровлю. В душной тени неразборчиво звучали голоса. Напрягая со света зрение, Беккер разглядел легко одетых оживленных людей, окруживших затянутого в космофлотовский комбинезон человека. Человек обернулся, и Беккер узнал второго помощника капитана. Значит, не весь экипаж пошел отдыхать — для кого-то работа только начинается.

Суперкарго заметил Беккера и помахал ему рукой. Кое-кто из окружившей его толпы оглянулся. Сверкнули улыбки. Беккер ответил на приветствие, подняв руку. «Аве, Цезарь… — пробормотал он и тут же устыдился: — Что за чушь лезет в голову…»

Скверное настроение Беккера было вызвано не только усталостью, но и тем, что население не высыпало с цветами и оркестрами встречать долгожданный рейс с Земли. Беккер забывал, что трехмиллионное, вполне натурализовавшееся население планеты вовсе не испытывает ностальгии по метрополии, планете-колыбели. Здесь сменилось около десяти поколений, колония давно уже ни в коей мере не зависела от Земли, и прибытие очередного рейса было для колонистов событием, несомненно, важным, но не самодовлеющим. В принципе им достаточно было самого факта связи с Землей…

Тропинка вновь нырнула в кусты, побежала вдоль глухой клепаной стены какого-то ангара, потом пересекла лужайку и вывела наконец к просторной стоянке. Сейчас, впрочем, на ней было не так уж просторно, стоянка была забита спортивными и дорожными флайерами, грузовыми птерокарами, глайдерами.

— Однако… Оживленно у вас здесь… — негромко сказал Беккер.

Мейджер, чуть от него отставший, ускорил шаг, догоняя.

— Ну конечно… — подтвердил он. — Не каждый день рейс встречаем. Кто груз ждет, а кто и так прилетел, из любопытства.

Он говорил тяжело, с одышкой. Одутловатое лицо его лоснилось. Рубашка прилипла к телу на груди и плечах.

Лавируя между машинами, Мейджер провел Беккера к бежевого цвета глайдеру, сдвинул колпак и первым полез в прохладу кабины. На лице его было написано облегчение. Беккер подождал, пока он усядется в кресло, и нырнул следом. Это была старая модель, на Земле давно уже вышедшая из употребления. Двоим в ней было не повернуться. Садиться и выходить из нее можно было только так вот, по очереди. Чисто машинально Беккер отметил про себя, что Мейджер прошел к своему глайдеру. На Земле, да и почти на любой планете, в такой ситуации уселись бы в первый попавшийся аппарат, если, разумеется, предыдущий пассажир не оставил машину за собой еще на какое-то время.

Мейджер поднял глайдер в воздух и заложил вираж. Внизу, удаляясь, проплывали домики из белого и розового камня, тускло блестящие металлические ангары, навесы и пакгаузы. Захлестнувшая все там, внизу, зелень отступила. Стала видна продуманность паутины дорожек и проездов, связывающих административные и технические службы, мастерские, разгрузочные площадки и склады. Справа, как огромная шахматная доска, потянулось к горизонту поле космодрома. Серый бетон его весь был в радужных пятнах термических ударов.

Корабль уже обступили гироплатформы, краны, какие-то суставчатые механизмы. Беккер не был новичком в космосе, но таких машин раньше не видел. «Должно быть, что-то свое, местное», — подумал он безразлично.

Глайдер выровнялся, лег в горизонтальный полет и набрал скорость. Мейджер включил автопилот и обернулся к Беккеру:

— Мы подыскали для вас коттедж на окраине. Но, может быть, вы предпочитаете жить в городе, в гостинице?

— А какая разница? — равнодушно пожал плечами Беккер. — Коттедж так коттедж…

Ему действительно было все равно. Кроме того, он никак не мог отделаться of странного и неприятного ощущения, что кто-то чужой назойливо и бесцеремонно рассматривает его, сверлит взглядом спину. Беккер поежился и неприязненно покосился на Мейджера. Но Мейджер был тут явно ни при чем, и Беккер, чтобы не выказать недоброжелательства, спросил первое, что пришло в голову:

— Скажите, а колония полностью на самообеспечении?

— Конечно… — несколько недоуменно ответил Мейджер. После чуть заметной паузы он добавил: — Мы, собственно, колонией себя и не считаем…

Беккер слегка порозовел — для социолога, специально прилетевшего с Земли, вопрос был, мягко говоря, неудачным. Такие-то вещи полагалось знать еще до начала знакомства с планетой, на стадии выбора объекта исследований. Он вздохнул и пожаловался, глядя мимо Мейджера:

— Что-то я совсем расклеился… Не для меня эти новые корабли. Может, со временем что-то и придумают, а пока… Не зря же ho этой схеме только грузовики и строят.

Неделя прошла незаметно. Она оказалась заполненной знакомствами: с городом, с планетой, с людьми. Новых знакомых было много — доброжелательных, равнодушных, безразлично-вежливых. Их лица пока еще сливались в памяти. Беккер и не спешил запоминать. Придет время, и все уляжется в голове само собой. Сейчас ему важнее было общее впечатление, но вычленить его из массы разрозненных наблюдений Беккер пока затруднялся.

По комнате прокатился негромкий хрустальный аккорд вызова. Беккер так и воспринял его — «хрустальный». «Сегодня же сказать компьютеру, чтобы заменил на обычный зуммер, — подумал Беккер. — А то черт-те что, сплошная красота!»

За неделю, что прожил в коттедже, Беккер спустил в утилизатор с десяток больших фарфоровых ваз, три ковра, несколько картин и кучу Мелких безделушек. Общий стиль интерьера изменился от этого незначительно, но «красоты» все же стало поменьше.

Вызов повторился громче. Беккер спохватился и крикнул:

— Включайтесь! — и уточнил: — На большой экран! Дальняя — пустая — стена комнаты осветилась. По ней пробежала рябь, поплыли, фокусируясь, цветные пятна. Потом они ушли вглубь, пригасли, а в распахнувшемся пространстве проявилось большое — раз в пять крупнее натурального — загорелое лицо старпома. Лицо качнулось, огромные глаза хлопнули гигантскими ресницами, тубы растянулись в смущенной улыбке, лицо отплыло назад, уменьшилось, и перед Беккером, все еще улыбаясь, предстал старший помощник готовящегося в обратный рейс корабля.

— Вечно я забываю на их стандарт переключиться. Здравствуй, Беккер! Закрутился я совсем, никак не мог к тебе выбраться. Ну, как ты устроился? — Он с откровенным любопытством оглядел комнату. — Красиво здесь у тебя… Сам обставлял или так и было?

— Здравствуй, Роман, — пропустил вопрос мимо ушей Беккер. — Ну что, послезавтра отчаливаете? И хлопот, наверное, еще полон рот!

— Угу, послезавтра… А дел-то у меня, считай, и не осталось. Хочу сегодня и завтра отдохнуть, на природу выбраться. Рыбалка здесь, говорят, замечательная. Ты не составишь компанию? Или у тебя что-нибудь запланировано?

Беккер пожал плечами. Вернее, одним плечом — такая у него в последнее время появилась привычка. Роман опять улыбнулся:

— Ну вот и отлично! Я через часок за тобой заскочу. Готовиться не нужно, у меня все уже в глайдере. Жди!

Он подмигнул Беккеру и исчез. Беккер так ничего и не успел ответить.

Роман прилетел даже раньше, чем обещал. Видимо, глайдер у него и в самом деле стоял наготове. Беккер прошел через сад к стоянке, раздвинул живую изгородь, выдираясь на площадку, и тихо присвистнул: Роман прибыл на тяжелом десантном глайдере, одном из двух, хранящихся в грузовом отсеке корабля. Взять их можно было только с официального разрешения капитана, с обязательной записью в бортовом журнале. Роман, молча дожидавшийся, пока Беккер приблизится и взойдет на борт, ревниво спросил:

— Что, не нравится?

Беккер, так и державший губы трубочкой, поспешно согнал с лица изумление и ответил:

— Да нет, почему же… Мог бы и танк высшей защиты взять…

— Ха! Чтобы тэвэзэ расконсервировать, сутки надо! А на этот сел — и вперед!

Беккер только молча улыбнулся, пристегиваясь. Роман, подняв глайдер, пробормотал киберпилоту маршрут, повернулся к Беккеру и проникновенно пояснил:

— Можно бы и на обычном, местном глайдере, но ведь это палатку брать надо, продукты, инфраплиту или там духовку… Да таскать это все на себе, грузить. На место прибудешь — выгружать, да потом все опять собирать… А здесь ничего не нужно…

В салоне при желании могли бы разместиться на ночь не двое, а пятеро: кресла раздвигались, образуя неширокие, но удобные лежаки. Часть багажника была выгорожена под камбуз. Беккер заглянул в него через открытый и поставленный на фиксаторы люк и с удовольствием отметил, что Роман все же захватил и закопченный чугунный котел, и не менее закопченный чайник, и еще какую-то дребедень в пузатом пластиковом контейнере.

Камбуз, конечно, камбузом, но что это за рыбалка без ухи с дымком и ночного чая у костра!

Уха была сварена и съедена. Внизу, под обрывчиком, в похожей на земную осоку траве возился и мрачно плескался у берега Роман. Он отчищал котел. Беккер злорадно прислушивался — вместо того, чтобы по-братски поделить все хозяйственные работы, Роман сварливо потребовал тянуть жребий. Фортуна, по его же собственному выражению, повернулась к нему кормой.

Солнце садилось. Костерок стал заметнее, угли полупрозрачно светились в протянувшихся понизу тенях. Беккер палочкой приподнял крышку чайника, заглянул в него и подбросил дров. Дрова тоже привезли с собой, потому что чудак Роман выбрал не лесную речку, не каскад водопадов с играющей в омутах форелью, а тихое степное озеро. Правда, рыбы здесь оказалось уйма, ее и ловить-то скоро стало неинтересно, но все же место можно было выбрать и поживописнее. Да и хворост для костра веселее было бы собирать в лесу, нежели выгружать из багажника.

Подошел Роман, молча поставил на траву полный воды котел, критически осмотрел руки, вытер их о штаны и направился к глайдеру. Беккер, не оборачиваясь, слушал, как он возится там, бренчит и звякает чем-то. Малиновым светящимся следом упала на воду, легла через озеро закатная полоса, уперлась в темную полосу дальнего берега. По горизонту плющилось, придавленное собственным весом, багровое, неправдоподобно большое солнце. Потянул ветерок, взрябил воду, размыл световую дорожку. Стемнело, или просто так показалось после сдержанной, гаснущей на ночь яркости солнца. Беккер поднял взгляд выше — подсвеченные снизу, светились, белели, фосфоресцировали в чужом, зеленеющем к ночи небе высокие перистые облака. Днем небо было голубым совсем по-земному. Солнце еще потускнело, но не опускалось за горизонт, а словно отразившись от него, стало приподниматься вверх, все больше размываясь. Беккер лениво удивился шуткам рефракции, хотя чему тут было удивляться — за неделю он уже присмотрелся, привык к тому, что горизонт задран со всех сторон, словно стоишь на дне котловины, окруженной ровными, по линеечке, горами.

Сзади все стихло, потом вдруг загремело что-то оброненное. Роман охнул, зашипел, как рассерженный кот, и неприятным голосом позвал Беккера. Беккер встал, отряхнул брюки и пошел к глайдеру. Костер бросал на траву неверные мечущиеся отблески. Перед Беккером стелилась его собственная тень, и он не видел, куда ступать, только помнил, что вроде все здесь было ровно. Пока он дошел, глаза привыкли к темноте. Мрак оказался не полным. Облака цедили на землю пепельный свет, в спектролите колпака, в пыльном глянце краски выпукло отражались маленькие живые костерчики. Беккер тронул рукой борт машины, накрыл ладонью отражение костра. Металл оказался сухим и неожиданно теплым на ощупь, словно и вправду где-то в глубине его тлел огонек. Из салона выглянуло недовольное лицо Романа:

— Ну что ты там возишься! Не можешь поживее?

— А ты чего нервничаешь? — спросил Беккер, поднимаясь в машину.

Роман уже сидел в водительском кресле.

— Да ногу вот отдавил… — нехотя признался он.

Беккер предполагал нечто в этом роде — судя по звуку падения и сдавленной ругани Романа, — но промолчал. И так сегодня Роману не везет, незачем масла в огонь подливать.

В полумраке фосфорически блестели экраны. Локатор был выключен. Точнее — включен на прием, чтобы засечь чужой луч, ежели он появится. Инфраэкран на пределе разрешающей способности подтверждал, что воздушное пространство пусто во всех секторах. Эволюция на планете почему-то не дала крыльев ни одному виду живых существ, не летали даже семена растений. Они цеплялись за шерсть животных, одежду людей и даже за гладкий пластик флайеров и орнитоптеров; они выстреливались из плодовых тел, они перекатывались, ползли и даже шагали по земле, так что биологи и сейчас еще, спустя триста лет с начала освоения планеты, не всегда бывали уверены — обнаружен ли новый вид насекомых, или просто пробегает семечко давно известного кустарника. Сейчас это было на руку Беккеру и Роману: что бы ни появилось в воздухе, принадлежать оно могло только людям.

— Может, здесь установим? — спросил Роман, не отрываясь от экранов.

— Нет, — покачал головой Беккер. — Могут проверить, куда мы с тобой летали и зачем. Давай подскочим километров на тридцать — сорок в сторону, надежнее будет…

Роман, ничего больше не спрашивая, поднял глайдер в воздух. Бортовые огни он включать не стал. Машину плавно кидало из стороны в сторону — киберпилот вел ее точно вдоль береговой кромки на высоте пятнадцати метров, скрупулезно повторяя рельеф поверхности.

— А тебя за это время не… проверяли? — продолжил Роман разговор минут через десять, когда прискучила монотонность полета в темноте, с чередующимися подъемами и спусками, поворотами на несколько градусов вправо и влево. В строгой периодичности эволюции глайдера чудилось что-то механическое. Берег словно специально вырезали по синусоиде, и Беккер подумал, что тихоокеанские атоллы на Земле тоже могли бы кому-нибудь показаться искусственными образованиями — появись на Земле пришельцы, заинтересуйся они странными кольцевыми островами, да еще полетай над ними ночью с выключенными габаритами и поглядывая на экран, не следит ли кто…

— Да вроде не проверяли… — после паузы ответил он.

Он действительно не замечал, чтобы кто-то бывал в коттедже в его отсутствие, хотя и оставлял на всякий случай несколько маленьких сторожков. Сторожки неизменно оставались нетронутыми, да если бы и появились незваные гости — ничего предосудительного они не обнаружили бы. Беккер сознательно отказался от какого бы то ни было снаряжения, за исключением маячка безопасности. На маячке настоял Гарднер. Беккер был против, но раз уж дал согласие, то все делал согласно инструкции.

Несмотря на свое название, маячок ни от чего обезопасить не мог. Просто Беккер должен ежемесячно, с отклонением не более плюс-минус трех дней, наведываться к нему. Стоит пропустить рандеву, как заработает микрогенератор поля Фролова, передавая в гиперпространство сигналы SOS и личный индекс Беккера. Ближайший буй-ретранслятор подхватит сигналы, и уже через несколько часов Поль Гарднер, руководитель Управления общественной психологии, получит сообщение, что Беккер, действующий функционер Управления, исчез, потерялся, пропал без вести на совершенно безопасной, благоустроенной планете. Исчез, как за последние сто восемьдесят — двести лет исчезло более четырехсот человек из числа прибывавших на планету ученых. Никто эти разрозненные случаи не обобщал, так что пока среди космолетчиков не начали ходить легенды про заколдованную планету, про замок Синей Бороды и про русалок из другого измерения, УОП не зашевелилось. На официальный запрос ответ был получен Несерьезный — про стихийные бедствия. Ответ этот, может, и годился для каждого отдельного случая, но не для всех же четырехсот! Сказка про Синюю Бороду стала жутковато реалистичной, и с ближайшим рейсом на заколдованную планету вылетел Беккер.

* * *

Глайдер перестало мотать, он понесся прямо, как стрела. Берег, приподнятый над водой метра на два, был ровен, как обрезанный по линейке.

— Стоп! — скомандовал Беккер.

Роман среагировал моментально. Глайдер завис в воздухе.

— Самый лучший ориентир — отсутствие ориентиров, — сказал Беккер.

— Сейчас определимся, — ответил Роман.

На экране дисплея поползли цифры — расстояние от кромки воды, от противоположного берега, от ближайшей бухточки.

— Проверь, — сказал Беккер.

Прикрыв глаза, он по памяти повторил данные. Роман сверял их с колонкой цифр на экране.

— Пока правильно, — с сомнением сказал он. — А через неделю? Может, запишешь на блок-универсал?

Беккер засмеялся:

— И через неделю правильно будет. Давай спускайся. Вдвоем они выгрузили гладкий тяжелый куб маячка.

— Что он, железный, что ли… — пробормотал Роман.

— Сто восемьдесят килограммов, — ответил Беккер и попросил: — Отойди метров на двадцать. Я тебя потом позову.

Роман отошел. Беккер аккуратно водрузил на верхнюю грань маяка панель активатора, установил ее точно в центре и закрепил магнитными присосками. Набрал код, на активаторе загорелась и тут же погасла лампочка. Датчики маячка считали и навсегда запомнили матрицу психополя Беккера, более индивидуальную, чем отпечатки пальцев.

— Роман, — позвал Беккер в темноту, продолжая работать на клавиатуре. Послышался шорох шагов. — Я заложил все данные, кроме задачи наведения. Он ведь должен передавать направленным лучом, в сторону буя-ретранслятора…

— Знаю… — буркнул Роман.

Он достал из нагрудного кармана кристаллик памяти и вложил его в гнездо активатора.

— Что здесь, программа? — спросил Беккер.

— Нет, для такой задачи у него умишка не хватит. Здесь шпаргалка. Корабельный мозг просчитал все варианты на год вперед. Так что твой маячок теперь в любой момент будет знать направление на буй.

— Ну и отлично, — пробормотал Беккер, снимая с маячка активатор. — Тащи вибратор.

Они установили рядом с черным, выделявшимся даже в ночи кубом маячка вибратор и включили его. Платформа вибратора медленно, чуть приметно, пошла вниз. Когда она поравнялась с землей, Роман с Беккером навалились и столкнули На нее маячок. В слабом свете ночного неба видно было, как медленно и беззвучно черная матовая коробка проваливается, уходит под землю. Через несколько минут все было кончено. Беккер полез в кабину, Роман обошел глайдер, проверяя, все ли забрали. Глайдер взлетел и взял курс на костер, который еще не успел совсем прогореть.

— А чай придется заново греть, — сказал Роман.

Буй 8АЗЗ принял сигнал в 18.04 среднегалактического времени, записал его в Блок документирования и одновременно начал ретрансляцию. Сигнал SOS имел приоритет перед всеми другими сообщениями, поэтому транслировался сразу же. По окончании передачи буй соответственно прекратил и ретрансляцию, но сообщение о принятом сигнале бедствия и полный текст его кибермозг буя включил в передаваемое трижды в сутки информационное сообщение.

Начальнику УОП Гарднеру о сигнале SOS сообщили сразу же, как только он был получен. Собственно, ничего особого, никакой специальной информации в нем не содержалось: SOS, галактические координаты планеты и ее название, личный индекс терпящего бедствие и индекс профпринадлежности, в данном случае — индекс УОП. Гарднеру важно было одно — Беккер в контрольный срок у маячка не появился. Теперь следовало ждать следующего контрольного срока. Если Беккер и через три месяца не выйдет на связь, надлежало готовить спасательную команду. Обо всем этом Гарднер условился с Беккером еще до его отлета на «заколдованную планету».

Не вставая, Гарднер дотянулся до тумбочки справа от стола, достал кристалл с записью данных по планете. Негромко щелкнул приемный узел, засветился экран дисплея. Снизу вверх побежали ровные светящиеся строчки. Гарднер рассеянно следил за ними. Он не ждал никакой новой информации. Все было изучено и продумано уже давно. Скорее он взялся за эти материалы, чтобы чем-то занять себя и успокоиться: сообщение об исчезновении Беккера выбило его из колеи. Гарднер твердо был уверен, что все будет в порядке. Беккер был из тех старых работников, которые в огне не горят и в воде не тонут. Гарднер не задумался бы послать его без защитного костюма в кратер действующего вулкана. Но уж если пропал Беккер, значит, дело вовсе плохо.

…После первичных данных пошли обработки. Одно из главных правил в работе УОП — поиск закономерностей. Обычно прокручивается масса информации: от возраста фигурантов по делу, их роста и веса до привязанностей и увлечений. В данном случае все лежало на поверхности: планета оказалась весьма разборчивой к профессии гостей. Физики-нулевики исчезли все. Медики — пропали сто двадцать семь человек, все психотерапевты или специалисты по психодинамике. Ученые-социологи — без вести пропали тридцать два человека, все сто процентов. Энергетики — в разное время планету посетили четыреста семьдесят человек. Исчезли восемь…

Гарднер закурил, устало откинулся в кресле. Ну ладно, с физиками или социологами можно что-то предполагать, искать побудительные мотивы. А художники — пропало сорок процентов? А писатели, которых вернулось с планеты всего тридцать из ста, побывавших там в разное время?

Гарднер невесело усмехнулся — в список можно теперь включить и функционеров УОП в количестве 1 (одного) человека, пропадаемость сто процентов… Однако больше всего осталось на планете физиков. Им там прямо как медом намазано. Солнце там какое-то не такое, Ф-излучение, остатки проатома, дыра в соседнюю Вселенную…

А вот показания экипажей кораблей, ходивших на планету. Что характерно — не нравился им этот маршрут. Уже после второго рейса начинали проситься на другую линию. Собственно, не то чтобы проситься — рейс-то один в год, — но перед самым вылетом искать причины, чтобы остаться. И ведь интересно: экипажи слетаны, обычно все друг за друга держатся, перевести кого-то на другое судно — проблема, а здесь и это не останавливало… А вот и вообще уникальная запись — беседа с радистом сухогруза «Топаз». Бывшим, конечно, радистом, давно уже не летает, но зато на планетку ходил четырнадцать раз!

На экране крепкий сухощавый мужчина показывал акварели. Он доставал их из большой картонной папки, на заднем плане виднелись стеллажи с неисчерпаемым запасом таких папок. «Вульфсен! — вспомнил Гарднер. — К нему ездил Миша Вульфсен. Ни у кого другого не хватило бы терпения слушать эти россказни и смотреть скверные рисунки». Временами в кадр попадало лицо крупным планом, глаза заглядывали в объектив и становилось ясно, что мужчина очень стар.

— Вот он! — Старик обрадованно совал в объектив карандашный набросок лысоватого человека средних лет, картинно избоченившегося и почему-то в кружевном жабо а-ля испанский гранд. — Я с ним весь рейс в трехмерные шашки играл. А потом он мне позировал.

Старика понесло в воспоминания, когда и с кем он играл в шашки, но твердый голос Вульфсена из-за кадра вернул его к действительности:

— А потом вы его когда встретили?

— Через два рейса. Мы уйму всякой мелочи привезли, так что нас выгружали две недели — знаете, эти старые сухогрузы, с двумя люками? Там не то что в новых кораблях, в трюме не повернуться. А я и на новых кораблях летал. Представляете, груза берем в пять раз больше, а на разгрузку уходит всего четыре дня…

— И где же вы его встретили? — похоже, терпению даже Вульфсена положен предел.

— Так я и говорю — выгружали нас две недели. В трюмах не повернуться, так что вся команда получила увольнительную до конца разгрузки-погрузки. Ну, кто куда, а я все больше в городе был. Гринтаун, столица ихняя. Там у них, знаете, такие кабачки есть, как в исторических видеофильмах! И представляете, — он понизил голос, — даже с вином!

— Что вы говорите? — ненатурально удивился за кадром Вульфсен.

— Да-да! И вот там я его и встретил. Ну, у меня память на лица профессиональная, я ведь художник! — Старик повел широким жестом, приглашая полюбоваться завалом рисунков, набросков и эскизов. Были здесь и картины в тяжелых золоченых рамах. На непрофессиональный взгляд Гарднера, самым ценным в картинах были именно рамы. — Я к нему подсел. Как, говорю, поживаете? И не сыграть ли нам в шашки? А он на меня как на идиота смотрит и говорит, что я его с кем-то путаю. А как я мог его спутать, если весь рейс играл с ним и даже эскиз сделал, набросок к картине. Картину, правда, так тогда и не написал, потому что занялся совсем другой — «Укрощение железа». Я подарил ее двоюродному брату. Если хотите, я с ним созвонюсь, и вы сможете…

— Ну, это мы немного погодя. А с этим физиком у вас как же? Так он вас и не признал?

— В том-то и дело, что не признал. Я, говорит, и не физик вовсе, а холодильщик, на заводе работаю. Там ведь у них заводы полукустарные. Конечно, автоматика есть, но постоянно перепрограммировать приходится, потому что выпускают все малыми партиями. А на что им большие партии, если их там всего два миллиона? Населения-то.

— Три миллиона, — машинально поправил Вульфсен и спросил: — А какое у вас впечатление осталось от этой встречи? В смысле — не испугался ли он, что его узнали, не смутился ли, что выдает себя за другого?

— Вот! — торжественно поднял палец старик. — Вот хороший вопрос! Я его тоже задавал себе тогда! И вы знаете, он вовсе не был смущен, растерян или испуган. Я ведь хороший физиономист, у меня эту черту развило искусство, занятия живописью. Так вот — он не играл. Так сыграть невозможно. Это был действительно другой человек. И имя у него было совсем другое. Но это был и физик! В этом я тоже уверен. Понимаете? В этом есть привкус тайны! А в наше время…

Вульфсен не стал дожидаться, пока старика опять занесет, и спросил:

— А вы точно помните, в каком году это было? Может быть, вы и имя его вспомните?

— А тут и вспоминать нечего! — торжествующе фыркнул радист. — У меня записано!

Он повернул лист оборотной стороной — твердым, размашистым почерком была проставлена дата и записано имя: Эрих Гордеев.

Дальше Гарднер смотреть не стал. Он слишком хорошо знал, что все совпадает — Эрих Гордеев действительно летел на «Топазе» и даже был похож на свой карандашный портрет, выполненный радистом. Вот только не ясно, зачем он стал холодильщиком, почему сменил имя, для чего ему вдруг стало нужно скрываться? И еще было множество вопросов: жив ли он сейчас, чем занимается, под каким именем живет? На эти вопросы должен был найти ответ Беккер, но не нашел. Может быть, что-то он и выяснил, но единственное донесение, которое он прислал с Романом, суммировало лишь первые впечатления от планеты.

Гарднер включил кристаллозапись донесения, опять закурил, встал из-за стола и так и слушал глуховатый голос Беккера — расхаживая по кабинету, роняя на ковер пепел с сигареты. Там, куда падал серый столбик, ковер начинал шевелить ворсинками, затягивая в себя, убирая инородное тело. «Вот так и планета, — подумал Гарднер. — Пошевелила ворсинками — и пропал физик Гордеев Эрих. Еще пошевелила — и исчез Беккер. И ведь чувствовал, как она шевелит ворсинками…»

Ничего, конечно, Беккер не чувствовал. Во всяком случае, ничего такого не было в его донесении. Составленное сухо, профессионально, оно не оставляло места домыслам. Что-то похожее на эмоции прорывалось, пожалуй, только там, где он говорил о ментонекоммуникабельности аборигенов. Тут же он отметил, что ощущает постоянный ментофон. Не направленный к нему ментосигнал, не хаотические обрывки чужих менторазговоров, а ровный и какой-то безликий фон. Правда, Беккер оговорился, что вполне мог ошибиться, потому что шесть дней наблюдений — это очень мало. Во всяком случае, его все эти дни не отпускало постоянное ощущение чужого взгляда.

Вот, собственно, и все, и нужно было, как Гарднеру, много и долго над этим донесением Думать, чтобы расслышать в нем тревогу и предчувствие. Шевеление ворсинок… «А может, Беккер тоже в холодильщики переквалифицировался? — тоскливо подумал Гарднер. — Не убили же его, в конце концов… Беккера убить — целую гражданскую войну начинать надобно было бы. С танками и этими… как их… бронетранспортерами…»

Гарднер бросил окурок на ковер и с омерзением следил, как тот аж прямо волнами пошел, силясь заглотить его, и все-таки заглотил. Потом Гарднер позвонил заместителю начальника Управления связи космофлота и договорился о встрече. Не хотел он ничего говорить по видеофону. Сам раньше посмеивался надо всяческой таинственностью и секретностью, а вот сейчас почему-то и у него появились такие позывы, и он не стал с ними бороться.

 

Глава 2

За обшивкой опять тоненько засвиристело, и Вера вспомнила, что еще вчера собиралась сказать об этом механику.

Стрекот был прерывистым. Он напоминал песенку сверчка, но сверчка здесь быть никак не могло. Ближайший сверчок находился в трехстах световых годах — если считать от точки входа в гиперпространетво.

Сверчок смолк так же неожиданно, как и запел. Вера с. интересом взглянула на фибролитовые панели облицовки — в прошлый раз звучало вроде бы не отсюда, а ближе к углу каюты. Чтобы не забыть, Вера поставила фломастером крестик на тыльной стороне руки. Над ее системой запоминания посмеивались, советовали записывать в блок-универсал или в компьютер. Вера отмалчивалась; она переняла эту систему от бабушки, та — от своей. Несмотря на постоянные пометки на руках, узелки на носовых платках и лязгающие в карманах шайбочки, Вера то и дело что-нибудь забывала. Утешалась она тем, что при компьютерной системе забывала бы ничуть не меньше — убедилась на опыте.

Время близилось к семнадцати. Люминесцентные панели чуть притухли и изменили цвет. Если отвернуться и полуприкрыть глаза, можно легко вызвать иллюзию морозного декабрьского вечера — с ранними розоватыми сумерками и игольчатыми полупрозрачными узорами на окнах.

Вера посидела, отвернувшись от световой панели, но иллюзия не приходила. Вроде и каюта освещена как положено — пепельным, словно процеженным сквозь зимнее окно светом, — вроде и расслабилась Вера, внушив себе тепло и тяжесть в ногах, но чувствовала спиной, затылком, всем телом неживой электрический свет… Никак она не могла сегодня уговорить себя, что сзади не стена каюты, а полускрытое занавесками окно, выходящее в ранний зимний закат…

К обеду она переоделась. Не для того, чтобы стать привлекательнее, не по привычке, чтобы соблюсти ритуал, а просто чтобы чем-то занять себя, дать выход снедавшему ее беспокойству. Уже одетая, она остановилась было посреди каюты в серебристом грустном свете, бессильно опустив руки, но тут же вскинулась, подгоняемая непонятной, неизвестно откуда взявшейся тоской и ощущением, что безвозвратно теряет время. Она чуть не вскрикнула, заметалась бесцельно, охваченная жаждой деятельности, по каюте и с трудом взяла себя в руки. Было рано, но дольше оставаться здесь стало невмоготу, и она направилась к выходу. У зеркала она задержалась. Равнодушное стекло холодно отразило ее. Ничто не говорило о том, что худенькая женщина в черном облегающем свитере и синей широкой юбке места себе не находит от темного глухого предчувствия. Вера поправила прическу, приблизила лицо к зеркалу. «И вовсе не худая, — сказала она себе, чуть успокаиваясь. — Это все свитер. Он черный…»

В коридорах к вечеру стало оживленно. Сухогруз «Академик Лисицын» не был рассчитан на такое количество пассажиров. Пришлось взять сто двадцать человек с Паэпете, четвертой планеты звезды Ван-Страатена. Там вспыхнула эпидемия, поэтому экспедицию пришлось эвакуировать — с недовольством, шумом и скандалами. С вещами было проще всего, а вот под жилье пришлось приспосабливать трюм. Счастье еще, что в экспедиции почти не было женщин, Им уступили свои каюты члены экипажа. Вера тоже порывалась было отдать каюту, но ее и слушать не захотели: гостью выселять нельзя.

Она и в самом деле чувствовала себя не то пассажиркой, не то гостьей — одним словом, отпускница. С этим отпуском глупо как-то, по-дурацки получилось. Она летела на Таловую транзитом через Бартат. На Бартате к ее грузовозу придрался технический контроль, и корабль раньше времени ушел на профилактику. В порту уже околачивалось несколько экипажей, ожидавших перекомплектации, так что были все шансы застрять тут надолго. К счастью, Вере подошел срок отправляться на переподготовку, так что она со спокойной совестью взяла причитающийся ей отпуск и вылетела на Землю. Команда «Лисицына» приняла ее хорошо. Сказалось и традиционное флотское гостеприимство, и то, что она была чуть ли не единственной на космофлоте женщиной-пилотом, да еще первого класса. Радисток было сколько угодно, были штурманы, механики и программистки, а вот космонавигаторов не было. Вдобавок она была хороша собой, знала это, принимала как объективную реальность и не видела в том никакой своей заслуги. Конечно, у экипажа появилась возможность проявить всю свою галантность, и нельзя сказать, чтобы это было Вере неприятно. Она принимала знаки внимания как должное, и никто не подозревал, что она не полетела сразу в Центр переподготовки, а воспользовалась правом на отпуск еще и потому, что надеялась увидеть на Земле Беккера.

Раньше все было просто: извечный любовный треугольник. Беккер любит жену, жена любит Беккера, Вера тоже любит Беккера. Им троим все было известно друг о друге; радоваться тут было нечему и изменить ничего невозможно, ведь сердцу не прикажешь. Вера ни на Что не претендовала и не надеялась, разве только втайне от самой себя. Она бывала у Беккеров всякий раз, как оказывалась на Земле, и если сам он об эту пору случался в командировке, тихо радовалась этому. Они мирно болтали с женой Беккера Людмилой, потом Людмила кормила Веру — она жалела ее за кочевую жизнь, — поила чаем с вареньем из самых неожиданных вещей: одуванчиков, розовых лепестков, огурцов…

Все поломалось лет пятнадцать назад, когда Людмила нелепо, трагически погибла. Помимо обычных для такой житейской ситуации горечи и сострадания, Веру придавило и уже не отпускало чувство вины. Она словно слышала чей-то чужой, злой и ехидный голос: «Что, дождалась?» Она глушила в себе это чувство, понимала, что оно глупо, но поделать с собой ничего не могла. Это было тем более страшно, что Беккера она любила по-прежнему, изо всех сил старалась поддерживать прежние отношения и надеялась, что Беккер не замечает, что с ней происходит. И лишь в последние несколько месяцев Вера почувствовала, что все наконец-то осталось в прошлом…

Вера едва успевала отвечать на приветствия. Эвакуированные привнесли с собой атмосферу небольшого провинциального городка, где все коротко знают друг друга и церемонно раскланиваются при встречах с немногими чужаками. Вера почувствовала себя таким чужаком. Немного очумев, она огляделась и шмыгнула в дверь с табличкой «Не входить!». В служебном коридоре оказалось тихо, и Вера возликовала. Свернув на ближайшем пересечении направо, она буквально наткнулась на механика.

Механик стоял, широко расставив ноги, закинув за спину руки, и с интересом наблюдал за энергетиком Паголевым, копавшимся в установке искусственной гравитации. Паголеву мешали два ремонтных робота. По временам Паголев шипел на них сквозь зубы, роботы отскакивали, но тут же снова придвигалирь и совали манипуляторы в разноцветный ковер проводов, видневшийся в люке. Квадратная крышка люка валялась рядом.

Паголев запустил в дыру обе руки. Пол под ногами дрогнул. Вера ощутила тошнотную потерю веса, на мгновение ей показалось, что пол и стена поменялись местами. Затем все стало как прежде, лишь крышка люка, мягко ткнувшись Вере в ноги, подтвердила, что морская качка ей не почудилась.

Паголев снова тихонько ругнулся, снова качнуло, и Вера невольно протянула руку к плечу надежно и неколебимо стоявшего механика. Она не успела за него ухватиться — тот быстро обернулся и сам поддержал ее под локоть. Лишь потом он дружелюбно и снисходительно улыбнулся Вере.

— Регулируете? — ненужно и оттого беспомощно спросила она.

Механик молча кивнул и, не выпуская локтя Веры, прошел с ней дальше по коридору. Здесь изменения гравитации почти не чувствовались. Механик глянул назад, сокрушенно покачал головой — оба робота, оживленно толкаясь, лезли помогать — и виновато развел перед Верой руками. Чувствовалось, что он рад ей — и оттого, что появилась возможность оторваться ненадолго от каждодневной технической рутины, и оттого, что после нашествия беженцев с Паэпете все члены экипажа радовались встрече друг с другом, а Веру все считали своей.

— Это что у тебя, опять узелок на память? — спросил механик, глядя на Веру сверху вниз. Он разглядел крестик на руке.

Успевшая напрочь забыть о нем, Вера обрадовалась:

— А ведь я тебя искала! — и она подняла руку повыше. — Сверчок у меня в каюте завелся, за обшивкой.

— Какой сверчок? — не поверил механик.

— Ну такой… Ти-и-рр-р! Ти-и-рр-р!

Вера очень похоже изобразила давешнее свиристение, и механик засмеялся.

— А ты ничего не перепутала? Может, это по интеркому писк идет?

— Да нет же! — чуть обиделась Вера. — За обшивкой. И вчера пищало, я просто не хотела вчера тебя беспокоить…

Вчера она просто забыла спросить. Оттого, что чуть солгала, в голосе просквозила неуверенность, и механик, тут же уловив ее, недоверчиво прищурился:

— Не знаю, не знаю… Нечему за обшивкой пищать. И скрипеть. Никаких там движущихся частей нет… А может, ты меня того… разыграть решила?

Он смотрел на Веру насмешливо. Вера выпрямилась, откинула голову и отчеканила:

— Посторонний звук за обшивкой каюты был, и я вас как механика корабля ставлю об этом в известность. Извещаю официально. Это во-первых. Во-вторых — не нужно меня учить, что там есть, чего нет. Для этого нужно прежде самому корабль знать!

— Ну, милая! — задохнулся механик. — Это я-то корабль не знаю?

— Да, не знаете! Рефрижераторную установку в трюме кто отключал, когда пассажиров размещали? Вы? Так вот — вы не разобрались и отключили заодно целую секцию автоматического управления климатизеров и гравиторов. А теперь второй день ни в чем не повинные гравиторы насилуете. Вы даже не знаете, что рефрижераторы отключают с центрального поста, тогда не будет произвольного сброса!

Механик, машинально ставший по стойке «смирно», совсем другим тоном спросил:

— Что же ты… вы сразу не сказали?

— А разве надо было? — неприятно удивилась Вера. — Зачем? Ведь вы же корабль знаете, как никто!

Не могла же она признаться, что только что сообразила насчет гравиторов. Вера еще раз окинула механика взглядом, повернулась и ушла.

Члены экипажа, и Вера с ними, обедали в последнюю очередь. Успевшая пожалеть о своей выходке Вера проскользнула на место и уткнулась в тарелку. Некоторое время она ела молча, стараясь не прислушиваться к разговорам в кают-компании. В общем гуле голосов какой-то ненавязчивой интимностью выделился обращенный к ней вопрос. Вера подняла вопросительный взгляд. Сидевший напротив Вадим, тоже пассажир, понял, что она не расслышала, и повторил вполголоса:

— Что случилось? Я могу чем-нибудь помочь?

Вера молча помотала головой — какая тут помощь и в чем! Хорош же, должно быть, у нее вид, если жалость вызывает. Да, главное, хоть бы причина была, а то одни сплошные настроения…

На выходе Вадим догнал Веру, пошел рядом. Вера инстинктивно хотела забиться куда-нибудь, где не будет народу, подумать, отдохнуть, успокоиться. В каюту возвращаться она боялась. Молчаливый Вадим ей совсем не мешал, напротив, отвлекал от мрачных мыслей. Кроме того, он вызывал любопытство, хотя Вера и ругала себя за это.

Вадим был своим, флотским. Он ходил инженером по эксплуатации на грузопассажирских кораблях. Полгода назад на корабле, на котором он служил, произошла авария генераторов поля Фролова. Они шли в гиперпространстве, и отказ ГПФ-генераторов означал гибель и корабля, и людей. Вадим сумел снять блокировку и проскочить в машинное отделение. Мощность перестала падать, а спустя томительные четверть часа генераторы вышли на режим. Вадима нашли внизу, без сознания. За весь оставшийся путь он очнулся лишь однажды. Он никого не узнавал, озирался с испугом и говорил невесть что. В медцентре на Бартате память ему вернули, но странные припадки, во время которых он никого не узнавал, повторялись. В конце концов медики, произведя над Вадимом массу экспериментов, взяв у него уйму совершенно ненужных анализов и произнеся множество непонятных слов, пришли к выводу, что, хотя этого абсолютно не может быть, в результате магнитного удара в комплексе с облучением полем Фролова произошла активация наследственной памяти. Временами больной К. становится совершенно другим индивидуумом, одним из собственных предков, жившим ориентировочно в середине или во второй половине двадцатого столетия на территории России. В таком состоянии больной психически уравновешен, реакция на окружающее адекватная, реакции возбуждения и торможения в норме; тип высшей нервной деятельности сильный, с большой подвижностью нервных процессов. Интеллект выше среднего. Возникшую ситуацию уяснил, заинтересован, хотя несколько смущен ее необычностью. Смена индивидуальности в сознании больного происходит путем замещения; наложения не наблюдалось. В момент замещения происходит кратковременная потеря сознания.

Человек ко всему привыкает. Вадим тоже свыкся со своим двойственным, в прямом смысле слова, положением и даже начал относиться к нему с юмором. Во всяком случае, он перестал стесняться и, когда чувствовал приближение «смены власти», как он это называл, предупреждал: «Сейчас Слепнев придет», — вторую его ипостась звали Евгением Слепневым. Вера знала, что кто-то из них — не то Вадим, не то Слепнев — придумал писать друг другу записки и обмениваться фонограммами. «Множество людей не знакомо и никогда не познакомятся друг с другом, — сказал как-то Вадим Вере. — Нам со Слепневым еще повезло. Мы друг с другом заочно знакомы. Правда, каждый из нас живет за счет другого, но тут уж ничего не поделаешь!»

Вера, которой приходилось летать на сухогрузах, быстро сообразила, где можно найти свободный от пассажиров уголок. Поднявшись по пандусу, они с Вадимом попали в плавно изгибающийся по дуге коридор, обегающий внешний контур машинного отделения. Здесь было пусто, прохладно и аскетически строго. Пахло пластиком и почему-то пылью, хотя уж пыли-то здесь быть не могло. Не спеша они шли в свете редких люминесцентных панелей, не останавливаясь, прошли гигантские створки рабочего люка, миновали зев технического лифта, нишу с выключившимися на ночь киберами и свернули в короткий тупичок, в конце которого автоматически раскрыла при их приближении двери и включила свет ремонтная мастерская. Вера уселась во вращающееся кресло, включила лампу с рефлектором на монтажном столе и скомандовала:

— Убрать верхний свет!

Так, с ярким световым пятном на столе и мягким полумраком в углах, в мастерской стало даже уютно. Вадим поколебался, развернул второе кресло и тоже сел.

— Ты кто: Вадим или Слепнев? — спросила Вера.

— Вообще-то Вадим. А что, нужен Слепнев? Можно и его представить.

— Да нет, мне привычнее с тобой разговаривать. Все-таки современник. А ты разве можешь… Слепнева? Я думала, что это от тебя не зависит…

— Могу. Правда, сам не знаю как. Это вроде как ментосвязь. Все могут, а объяснить не умеют…

— Слушай, а если один из вас влюбится, да еще и женится?

После паузы Вадим глухо сказал:

— Я же вижу, что случилось что-то… Может, если расскажешь, станет легче?

— Ох, прости меня, дуру, пожалуйста… — без особого раскаяния быстро произнесла Вера. — Рассказывать-то нечего. Просто не по себе мне, места не нахожу, будто вот-вот случится что-то. Предчувствие какое-то…

— Когда появилось беспокойство? — резко спросил Вадим. Благодушие словно смыло с него, он подался вперед, чуть касаясь пальцами подлокотников.

— Ну, ты уж скажешь — беспокойство. Слово-то какое… «Животик не беспокоит?..»

— Ожидание неотвратимого, стремление что-то делать, куда-то немедленно бежать?

— Д-да… А что?

— А то, что надо было не скрывать, а посоветоваться с кем-нибудь из старых летунов…

— Ты… о тех, кто предупреждает? — шепотом спросила Вера. — Так ведь я никого не видела. А говорят, Странник приходит или ребенок… Предупредят и уходят прямо сквозь стену…

— Вовсе не обязательно, — тоже вполголоса ответил Вадим. — Ты, наверное, о ком-то думала в это время. Вот его и могла увидеть… А могла и не увидеть…

— А я думала — сказки…

— Но не в безвременье! — отрезал Вадим. — Гиперпространство — место, где нет ни вчера, ни завтра, ни близко, ни далеко. Это — безвременье! Здесь причинно-следственные связи нарушаются, здесь все может быть.

— Не знаю, — пожала плечами Вера. — Не верится мне в эти штуки.

В это время ожил экран интеркома. Вахтенный штурман нарочито бесстрастно сказал:

— Всех свободных от вахты членов экипажа прошу срочно подняться на центральный пост. Повторяю: всех свободных от вахты…

Вера и Вадим, хоть и не были членами экипажа, уже спешили к центральному посту. В опустевшей мастерской, во всех каютах, и служебных помещениях вахтенный начальник сухим казенным голосом повторял:

— …членов экипажа прошу подняться на центральный пост.

На центральном посту стояла тишина, на вошедших Веру и Вадима никто даже не посмотрел. Прямой, словно аршин проглотил, вахтенный с преувеличенным вниманием следил за приборами. Он был очень молод, видимо, только что из училища. «Ах, какой зелененький!» — восхитилась Вера. Странно, но сейчас она вдруг успокоилась. Или это наступила пресыщенность чувством опасности — ведь нельзя все время ожидать беды? Теперь, в привычной обстановке, шаманские предположения Вадима стали смешны. Вера глянула на него, подмигнула и опять посмотрела на вахтенного. Он был деловит, неимоверно серьезен и не смотрел по сторонам. «Нам в его возрасте, пожалуй, повезло больше, подумала Вера. — Нас сразу, как кутят, в воду бросили: хочешь — тони, хочешь — выплывай. Людей тогда не хватало, каждого, как из печки пирога, ждали. Только училище окончил — принимай корабль. Правда, и разбивалось…»

Командир корабля вполголоса разговаривал с радистом. Все экраны белесо светились туманной мглой гиперпространства. «Безвременье», — вспомнила Вера слова Вадима.

Радист кивнул, переключил что-то на пульте, по центральному экрану побежали радужные сполохи. Капитан откашлялся, но, прежде чем он сказал хоть слово, Вера уже поняла: SOS. Принят SOS, она отлично умела ориентироваться в сочетаниях световых пятен. Слава богу, хоть в этом-то за столько лет службы научилась разбираться…

— Я собрал вас по экстренному поводу, — начал капитан. — По каналу гиперсвязи принят сигнал SOS. Поскольку передача ведется через стационарный передатчик, расшифровать ее невозможно, пока не выйдем из гиперпространства в открытый космос. Вы знаете также, что в неотложных случаях Служба связи космофлота запускает динамический ретранслятор, который уходит в гиперпространство и дублирует передачу специально для тех, кто идет через гипер. Поскольку в данном случае этого не сделано, инструкция предоставляет нам право решать: продолжать путь или выйти из гиперпространства, чтобы расшифровать передачу и предпринять по необходимости спасательные операции. Прошу всех высказываться по существу.

— Это же SOS! Какие могут быть вопросы! — негромко, но с нажимом сказал механик. — Каждый из нас должен быть уверен, что случись чего — все дела отложат, любой рейс прервут…

Капитан кивнул. Сбоку от него зашевелился в кресле второй помощник. Все повернулись к нему. Не вставая из кресла, он будничным тоном спросил:

— А если на выходе у нас опять дисбаланс приведенных масс начнется? Ведь это же перебьет все вдребезги! Я не говорю про оранжерею, но ведь у нас на борту сто двадцать пассажиров, и размещены они, сами знаете, в неприспособленном помещении. Так что раз нас не обязывают, то и не надо, и не будем рисковать!

Капитан кивнул и ему. Что говорил следующий, Вера не расслышала — стоявший рядом Вадим схватил ее за руку. По лицу его пробежала мгновенная судорога, глаза расширились, он качнулся. Вера подхватила его под руку. «Спасибо», — медленно сказал Вадим. Собственно, это был уже не он. Он и говорил по-другому, более низким голосом, с сильным акцентом. Порой ему не хватало слов, и он останавливался, подбирая нужное. Слушая его, Вера отчетливо видела, что это другой человек. У него даже выражение лица становилось совершенно не тем, что было. «Можете уже не держать, — сказал Слепнев. — Спасибо. Я всегда забываю и потом удивляюсь. Такая хрупкая девушка, и с такой силой меня удержала. И красивая. В наше время таких девушек не было».

Вера невольно улыбнулась. У Слепнева никогда не понять было, размышляет ли он вслух, говорит ли комплименты. Слепнев хотел еще что-то добавить, но Вера приложила палец к губам: «Тс-с!»

Миниатюрный и изящный навигатор Хосе Рауль ди Санчес встал с томным выражением на смуглом лице, плавно повел рукой, но заговорил неожиданно сухо и сжато, словно читал заранее написанный и отредактированный конспект:

— Хочу обратить ваше внимание на некоторые особенности навигации в данном секторе и квадранте пространства. Собственно, перемещение в так называемом гиперпространстве каких-либо особенностей не имеет. Но, поскольку координаты материального объекта в гиперпространстве являются характеристикой вероятностной, наиболее критичным режимом является локализация объекта в обычном пространстве, то есть выход из гиперпространства. В данном квадранте находится один из уникальных природных объектов — естественный источник поля Фролова, или гиперполя. Взаимодействие природного и искусственного полей в момент перехода неизбежно вызывает смещение вектора материализации объекта в направлении возрастания градиента поля…

— Другими словами, Хосе, нас при выходе из гиперпространства снесет к этому самому объекту? — перебил навигатора старпом.

— Можно сформулировать это и таким образом, — невозмутимо согласился навигатор.

— Что за объект? — поинтересовался капитан.

— Объект в пространстве совмещен со звездой TL-86. Имеет систему из восьми планет. Вторая планета обитаема. Земная колония существует около трех столетий…

— Короче: ваше мнение? — спросил капитан.

— Продолжать полет. Иначе нас снесет и стартовать надо будет опять с той же дистанции.

Слепнев тихонько потянул Веру за рукав: «Чего это решают?» «Тихо, не мешай!» — отмахнулась она. «А я сюда не напрашивался! — обиделся он. — Меня без меня Вадим сюда привел!» Но Вера уже не слушала его. Капитан встал и откашлялся:

— Поскольку мнения на совете разделились, окончательное решение принимаю я. Через тридцать минут, в двадцать ноль-ноль, судно начинает маневр выхода из гиперпространства. По выходе в открытый космос произвести дешифровку сообщения SOS, установить связь с Землей и по необходимости развернуть спасательные работы.

Присутствующие, переговариваясь, потянулись к выходу.

На центральный пост без приглашения не ходят. Вера и то удивилась, что капитан, собрал совет не в кают-компании, как это обычно делается на всех судах космического флота. Но тут же она сообразила, что в этом полете кают-компания превратилась во что-то среднее между столовой и клубом: ведь не могут же пассажиры сидеть безвылазно в трюме. Так что капитану просто больше негде было собрать экипаж. Но сейчас прийти на центральный пост без приглашения было немыслимо, и Вера направилась к радистам.

Не она одна оказалась такой умной — на узле связи собралась вся свободная от вахты часть экипажа. По традиции, служба связи отвечала также за всю автоматику корабля, кроме компьютеров и роботов, за работу экранов. Так что здесь были те же экраны, что и на центральном посту, только, разумеется, не во всю стену. Сейчас на обзорном экране острыми булавочными проколами немигающе горели звезды. В третьем квадранте ровным недобрым пламенем светила большая желтая звезда. «Как Солнце, если смотреть на него с Урана», — подумала Вера. Оглядевшись, она заметила рядом маленького навигатора и спросила:

— Это она?

Тот молча кивнул. Вид у него был удрученный. Его не радовало, что он оказался прав — корабль снесло, и очень здорово. Выход из гиперпространства на таком расстоянии от звезды считался бы нормальным для корабля, который именно к ней и направлялся. Вера снова спросила Хосе:

— А на сколько сместилась точка выхода?

— Порядка четырех светолет…

— Как же сюда летают?

— Ну, здесь нет проблем. Это все равно что по реке — ошибка велика, только когда пересекаешь ее. А плыви по течению или против — сноса и не заметишь, скорость только меняется…

Он не договорил. Началась очередная передача буя-ретранслятора. На этот раз сообщение сразу дешифровывалось и подавалось на экран. Все присутствовавшие затаили дыхание, не сводя глаз с медленно проплывающих снизу вверх строчек. Вере вдруг нечем стало дышать: в лаконичном сообщении, включающем, кроме сигнала SOS, кодовое обозначение планеты и личный индекс попавшего в беду, ее потряс именно индекс. Это был индекс Беккера.

Вера вышла из капитанской каюты и остановилась в растерянности. Капитан, несомненно, прав: что за дикая идея лететь на планету в спасательной шлюпке! Конечно, шлюпка имеет в десять раз больший, чем требуется, запас свободного хода, так что с технической стороны препятствий нет. Но сигнал пришел с обитаемой планеты — свыше трех миллионов населения, имеется развитая промышленность, — ни капитану, ни Вере не надо было даже в справочники заглядывать. Данные обо всех старых, давно освоенных планетах любой космолетчик знает назубок, их всего-то чуть больше полусотни. Так что без помощи на планете, уж конечно, человек не остался, а SOS передает автомат.

— Но ведь он работает в Управлении общественной психологии! — чуть не выкрикнула Вера.

— Вот видите! — обрадованно улыбнулся капитан. — Это снимает последние опасения. Меня вообще-то тоже смущало, что SOS идет по гиперсвязи. А теперь все ясно: их там, в УОПе, чем только не оснащают! Вот и сработал, наверное, автомат в глайдере или что-нибудь вроде этого. Наверняка и в голову никому не пришло, что включился гиперпередатчик. Запеленговать его невозможно, так что пока разберутся что к чему, пока выключат… А он себе сигналит да сигналит.

— Дайте тогда катер или хотя бы шлюпку! — в отчаянии попросила Вера.

Капитан стал сух и официален. Да и что, в самом деле — как еще разговаривать с человеком, который никаких доводов не понимает! Ведь и Земля подтвердила, что ничего предпринимать не надо. Капитан был прав. Но и Вера чувствовала свою правоту. Она окончательно уверилась, что ее недавние предчувствия были связаны именно с постигшим Беккера несчастьем. Ведь не кого-нибудь другого ломала-скручивала тоска-тревога, значит, и на помощь Беккеру должна прийти именно она, Вера. Но сейчас она была бессильна, и ее охватило отчаяние. Это вернулось именно то чувство, что мучило ее в безвременье. Впрочем, почему вернулось? Оно родилось именно сейчас, острое до непереносимости. А тогда было оно же, перенесенное во времени неизвестными пока причудами природы, опередившее вызвавшую его причину…

На мгновение вдруг Вере стало страшно очень уж глубоко и сокровенно было спрятано то, чего коснулись наконец люди в своем познании мира. И мироздание откликнулось на это прикосновение нарушением причинно-следственной связи, одной из основ своих, без которой все охватил бы хаос.

С усилием Вера сбросила с себя зябкое оцепенение. Надо было действовать. Как только она приняла это решение, ей стало легче. Ушли уныние, вялость и тоска, тревога трансформировалась в решимость — отчаянную и бесшабашную. Вера знала, что вылетит на планету, и не позднее, чем через шесть часов — именно столько требовалось «Академику Лисицыну» для подготовки к броску в гиперпространство, а оттуда на шлюпке уже не удерешь.

Вера возвратилась к себе и принялась размышлять. Так просто шлюпку не возьмешь, они дезактивированы. Конечно, активировать ее — дело минутное, но сделать это можно лишь с центрального поста. Вахтенный запросит капитана, и все пропало… Нет, это не пойдет. Что можно еще придумать? Будем рассуждать логически. Не спеша. А там в это время Беккер… Отставить! Сейчас эти мысли посторонние, а следовательно, вредные… Вспомним, как вообще обеспечивается управление автоматикой запуска шлюпок. И в каких случаях эта автоматика задействуется…

Вера заставила себя не спешить. Она приняла душ, тщательно оделась, на этот раз в форму. Посмотрела на часы — пожалуй, пора. Капитан ушел отдыхать. В общем-то мелочь, но даст еще несколько секунд: пока свяжутся с ним, пока разберутся… Она остановилась в раздумье, взять ди что-нибудь с собой, и решила не брать ничего. На войне, как на войне. Для того, что она собиралась сделать, самым мягким названием было «должностной проступок». Поэтому у нее душа не лежала выйти из каюты, как добропорядочной пассажирке, с сумкой. Ей почему-то казалось, что если не позаботиться о себе, то вина ее станет меньше.

По корабельному времени наступила ночь, в туннелях и переходах Вера не встретила ни души. В кольцевом коридоре было так же прохладно и так же пахло пылью. Не доходя до мастерской, Вера остановилась у ниши, в которой стояли ремонтные киберы. На индикаторах при ее приближении затеплились огоньки.

— Иди сюда, — сказала Вера ближайшему.

Он молча выкатился на свет. Это был стандартный ремонтник. Вера их хорошо знала — исполнительные, не очень тупые, ибо зачастую им приходилось самостоятельно работать в горячей зоне, и не слишком разговорчивые.

— Ступай в мастерскую и жди меня, — сказала она.

Она была в форме, поэтому кибер со сложенными манипуляторами, похожий на куцее металлическое насекомое с поджатыми лапками, не задавал вопросов, а молча убежал по коридору. Вера прошла дальше, вскрыла кладовую и взяла плазменный резак с автономным питанием. С Беккером случилось что-то на планете с трехмиллионным населением, и не исключено, учитывая специфику работы Беккера, что это-то население его и заточило. Или как это называлось? Словом, заперло его куда-нибудь в подземелье. А резак — штука незаменимая, когда надо, к примеру, двери вскрыть. Да и вообще вещь хорошая, если луч сфокусировать, то на десять — пятнадцать метров бьет не хуже лазерного десинтора…

Кибер столбом стоял посреди мастерской и даже свет не удосужился включить. Вера прошла мимо него и уселась в кресло. Автоматика отреагировала, услужливо включила освещение. «Интересно, киберы когда-нибудь обижаются, что автоматы их за людей — в буквальном смысле — не считают?» — ненужно подумала Вера. Ей предстояло самое главное. Не в смысле сложности, а просто от того, удастся ли заставить кибера выполнять ее указания, зависит успех всей авантюры. Она вздохнула, и выпрямилась.

— Я — пилот-навигатор первого класса Вера Грей, — резко сказала Вера и назвала свой личный индекс. Кибер, конечно, не умел различать интонацию, но Вера почему-то говорила именно так.

После короткой паузы, во время которой Вера не шелохнулась, кибер ответил:

— Жду указаний.

Вера расслабилась — ну вот, полдела сделано. На новых кораблях в память корабельного Мозга закладывали данные на весь летный состав космофлота. Вера не помнила, входил ли «Лисицын» в их число. Оказывается, входил, и ремонтный кибер, запросив Мозг, получил подтверждение принадлежности Веры к высшему составу, чьи приказы обязательны для исполнения.

Такую мелочь, как состав экипажа, кибер, конечно, не учел… «Ничего, в следующий раз будет учитывать, во все инструкции введут», — с усмешкой подумала Вера.

— Необходимо провести комплексную проверку системы сигнализации двигательной и силовой установки, — сказала она. — Канал основного контроля машинного отделения будет отключен. Ты сейчас пойдешь в машинное отделение и передашь дежурному киберремонтнику мое указание не вмешиваться в ход проверки. Об отключении канала контроля узнаешь по загоранию сигнальных ламп на щитке. После этого вызовешь по видеофону центральный пост и продиктуешь вахтенному следующие данные…

Вера прочитала с бумажки заранее сочиненные цифры и добавила:

— Твои данные будут отличаться от действительных. Это так и должно быть, чтобы вахтенный мог сравнить данные твои и полученные по резервному каналу контроля. Все, можешь выполнять.

Кибер убежал. Вера еще посидела, рассчитывая время: вот кибер отдраивает дверь машинного зала, вот он закрыл ее за собой. Вот теперь он передал приказ напарнику, такому же киберу, дежурившему в зале. Вот они оба уставились объективами на контрольный щиток, ждут красных лампочек.

Пора! Вера решительно встала, вышла в коридор, пробежала до ближайшего распределительного шкафчика, откинула кожух. Та-ак, внизу силовые цепи, их лучше не трогать… Вверху контроль… Кажется, вот эта коробочка… Точно, она!

Вера примерилась и носком ботинка изо всей силы пнула эту несчастную коробочку. Затрещало, пластмассовый корпус лопнул и разошелся, обнажив нежную электронную начинку. Усилители наверняка вышли из строя, но Вера для гарантии пнула коробку еще раз, почувствовав на миг угрызения совести. «Ладно, не время!» — оборвала она сама себя, пнула усилитель еще раз и кинулась бежать на шлюзовую палубу, потому что с этого момента счет пошел на секунды. Все-таки она проторчала у шкафчика лишнего, потому что не успела еще выскочить из кольцевого коридора, как завыл ревун.

Вере не повезло — капитан не ушел отдыхать, а болтался на центральном посту, под косыми взглядами вахтенных. Собственно, он ни во что не вмешивался, но само его присутствие сковывало. Конечно, вахта есть вахта, на ней не развлекаются, но какого черта торчать над душой!

Внезапно вспыхнуло целое созвездие красных ламп. Вахтенный бросил быстрый взгляд на приборы контроля реактора. Странно, там все оставалось в Порядке. Шаги за спиной замерли — капитан тоже заметил неладное и остановился. Вахтенный протянул руку к пульту связи — вызвать дежурного киберремонтника в машинном отделении, — но не успел, прозвучал зуммер. Вахтенный нажал клавишу, на экране появился кибер и сообщил:

— Канал контроля вышел из строя. Плотность потока нейтронов в машинном отделении составляет…

Он еще называл цифры, а вахтенный уже включил сигнал общей тревоги. Где-то за переборками раскатился унылый истошный вопль ревуна.

Вера, не слыша в заунывном вое своих шагов, выскочила в жилой ярус и прижалась к переборке, пропуская встрепанных людей в такой же, как у нее, форме. Все разбежались по постам согласно аварийному расписанию, и коридор опустел. Вера кинулась дальше и едва успела отскочить, когда из каюты выбежал опоздавший — двухметровый детина в расстегнутом комбинезоне. Вера шмыгнула было мимо, но он пристроился рядом и выпалил без интонации и без знаков препинания:

— Ты куда бежишь что случилось ты не в курсе ты куда?

Это был Вадим. Вера отмахнулась:

— Отстань! Я к шлюпкам…

Вадим, задержавшийся специально, чтобы не путаться под ногами у занятых людей, собирался идти в кают-компанию, чтобы связаться потом с центральным постом и спросить, не может ли и он чем-нибудь помочь. Вера, судя по всему, уже получила задание, и Вадим, моментально оценив обстановку, побежал следом. Неизвестно, когда еще найдется дело для него, а тут он будет не лишним, поможет Вере.

Капитан неторопливо, но и не мешкая, прошел к своему месту, занял кресло, пристегнулся, несколько томительных минут посидел, не вмешиваясь в работу вахтенных, разворачивающих аварийный режим. Затем переключил на себя связь с машинным отделением и спросил тупо маячившего на экране кибера:

— Что произошло в машинном?

— Отключен канал контроля. Согласно заданию я сообщил на центральный пост данные радиационной обстановки…

— Что это за задание? — перебил его капитан.

— Комплексная проверка системы сигнализации двигательной и силовой установок, — отрапортовал кибер. Он не умел удивляться. Его спрашивали, он отвечал.

— Силовики, двигателисты! — нажав клавишу циркулярной связи, спросил капитан, не повышая голоса: — Кто из вас планировал на сегодня комплексную проверку? Почему я об этом ничего не знаю? И что это за проверка в час ночи, черт вас всех возьми!

Двигателисты и силовики коротко и бурно выяснили вполголоса отношения, и уже через три секунды Пак, старший бригады обслуживания двигательной установки, убежденно сказал своим резким металлическим дискантом:

— Нет, шеф! Ничего мы не планировали! И вообще, чушь какая-то, не бывает у нас таких комплексных проверок. Мы или силовую часть…

Капитан, не дослушав, отключился.

Лифты с введением аварийного режима заблокировались, и Вера кинулась к пандусам. Бежать по ним было немногим труднее, чем по ровным коридорам, но автоматика уже опустила герметизирующие щиты. У каждого из них приходилось задерживаться секунды на три-четыре: две с половиной секунды на вскрытие переборки, секунда — чтобы пролететь под щитом и нажать, кнопку на той стороне…

— Та-ак! Совсем хорошо! — зловеще сказал капитан и обратился ко все еще находящемуся на связи киберре-монтнику: — И от кого же поступило задание на комплексную проверку?

— Мне задание дала пилот-навигатор первого класса Вера Грей.

— Та-ак… — опять сказал капитан. — Мозг, ты меня слышишь? Что там у нас с контролем машинного отделения? Где неисправность?

— Отказал блок усилителей, размещенный в восьмом распределительном шкафу.

— Где стоит шкаф?

— Во втором кольцевом коридоре двигательного яруса.

— Ну конечно же! — вскочил было капитан. Ремни бросили его обратно в кресло. — Конечно, это она! Мозг, необходимо задержать Веру Грей! Она сейчас бежит к шлюпкам! Не пускай ее!

Вера и Вадим выскочили в последний прямой коридор. Уже видны были открытые двери тамбур-перехода: с объявлением тревоги шлюпки снимались с консервации, открывались переходники и отключалась блокировка шлюзовых камер. На это и рассчитывала Вера.

Оставалось уже метров пятнадцать до ближайшей шлюпки, когда из ниши под ноги метнулся киберуборщик. Мозг пытался задержать Веру, а больше ничего у него здесь не было. Вера, не снижая скорости, попыталась обогнуть уборщика, но черепашка, взятая Мозгом под контроль, оказалась быстрее и все-таки подвернулась девушке под ноги. Мозг все рассчитал: Вере он столкновением не повредил, ибо она о черепашку не ударилась, с маху наступив на слабо хрустнувший ходовой манипулятор. Но, отпрянув на бегу в сторону, Вера задела стену плечом, ее развернуло, она пробежала еще несколько шагов боком и упала, проехав по ворсистому пластиковому покрытию пола. Вадим, тяжело топавший следом, чудом не наступил ни на черепашку, ни на упавшую Веру. Он с трудом затормозил и повернулся к Вере, подхватив ее под руку: Она встала было на ноги и тут же со стоном осела. «Ногу растянула», — понял Вадим. Он подхватил Веру на руки. Она рванулась, освобождаясь из его объятий.

— В шлюпку! Мне надо в шлюпку! — выкрикнула она звенящим голосом.

Вадим повернулся, чтобы бежать в открытый тамбур. Под ноги, ковыляя на трех манипуляторах, снова подсунулся киберуборщик.

— Ну что за глупое создание! — возмутился Вадим, осторожно поддел его ногой под брюхо и так швырнул в стену, что бедный механизм крякнул, осел на пол и только шипел, перебирая обломками манипуляторов.

— В шлюпку! — умоляющим голосом повторила Вера.

Вадим, почти не ощущая тяжести, пробежал оставшиеся метры, боком протиснулся в люк и осторожно опустил Веру в кресло. Вера тут же рванула на себя рычаг герметизации и наотмашь, ударом кулака утопила шляпку большой, похожей на гриб, кнопки экстренного пуска.

С маслянистым сытым чавканьем закрылись гермо-люки. Дважды коротко прошипело за обшивкой: отошел тамбур и раздвинулись створки шлюза. Глухо взревел бустер, шлюпку выкинуло, завертело, понесло прочь от корабля. Стоявшего за креслом Вадима развернуло, прижало к потолку кабины, покатило вбок. Вера, намотав на руку ремень кресла, другой успела ухватить Вадима за набедренный карман. При каждом растягивающем рывке она коротко выдыхала воздух, как стонала. Лицо ее исказилось, и стало почти некрасивым.

— Куда же ты… миленький… Спаситель мой… Победитель киберуборщиков… — приговаривала она сквозь стиснутые зубы.

Вадим страдал. Он изгибался, пытаясь дотянуться до чего-нибудь надежного. Вместо этого его еще развернуло, он ткнулся ботинком сначала в плечо Веры, потом в лицо. Она пыталась отклониться, не выпуская кармана. Наконец ей удалось остановить Вадима и даже притянуть вниз. Он уцепился за соседнее кресло и вполз в него. Он был красен и мрачен. А Вера уже словно забыла о нем. Она включила связь, убрав звук. На экране выразительно говорил что-то капитан. Она внимательно и печально смотрела на его губы, словно пытаясь прочитать по ним слова. Потом вздохнула и сказала:

— У меня звук выключен. Все равно я вас не слышу. Она помолчала, глядя на возмущенного капитана, и тихо сказала:

— Я ведь так просила у вас шлюпку… Мне ведь правда надо на планету. И не пытайтесь меня догнать, все равно не сумеете…

Это было правдой — гигантская масса корабля с его невообразимой мощью не могла бы угнаться за верткой скорлупкой шлюпки. Можно было попытаться организовать охоту с помощью других шлюпок, но это было бы состязанием равных противников, и Вера, пожалуй, имела в нем преимущество. Еще можно было расстрелять шлюпку из противометеоритного десинтора, но о такой возможности никто, кроме самой Веры, и подумать не мог. Это ей, нарушившей уже все, какие есть, правила, могла лезть в голову всякая чепуха. Она невесело улыбнулась своим мыслям и попросила:

— И отметьте, пожалуйста, что пассажир Кузьминых оказался в шлюпке случайно. Он ничего не знал и думал, что я выполняю приказание капитана. Ваше, капитан…

Капитан быстро что-то говорил, но не ей, а в сторону. Вера помедлила и выключила связь. Потом повернулась к Вадиму:

— Видишь, куда ты влез? Вадим, храбрясь, лихо заявил:

— А-а, плевать! Я ведь не на службе…

— Ну да, как и я… — невесело засмеялась Вера. — Но дисциплинарная комиссия едва ли это зачтет.

Она помолчала и серьезно сказала:

— Понимаешь, Вадик, попал в беду хороший человек. Они не понимают, но уж если он попал, то… Так что мы с тобой скорее всего помочь ему ничем не сможем. Но попытаться-то обязаны… Кстати, посмотри-ка, что у меня с ногой. По-моему, просто растяжение.

— Слушай, нам до планеты пилить и пилить… — сказал после паузы Вадим. — Недели, наверное, три, а то и четыре…

— Ну уж, скажешь — четыре! — фыркнула Вера. — Пойдем на ускорении, так что дней за десять доберемся.

Ты что, двух g не видал? А ногу-то мою все-таки посмотри. Не зря у тебя курс медицины был.

Выйдя на орбиту, они сделали всего два витка. Вера успела разглядеть все что нужно, но на связь с планетой выходить не стала. Так что вполне могло быть, что их и не заметили. Рейс здесь один в год, запуском спутников не занимаются, так что постоянной службы наблюдения на планете явно нет. Единственное, на что можно рассчитывать, — дежурство на космодроме. Вера, не раздумывая, переключила управление на ручное и к исходу второго витка начала снижение. Вадим, зажатый противоперегрузочным костюмом, сумел только заметить, как крутая, снижающаяся спираль посадки закончилась на выложенном бетонными плитами поле. Возможно, больше бы впечатлило, если бы они приземлились с пробежкой, выруливая по полю и постепенно гася скорость, но и так получилось неплохо — шлюпка впечаталась в бетон почти рядом со зданием аппаратной.

Вадим склонен был подождать, пока выйдут встречающие, но Вера быстро разгерметизировала шлюпку и выскочила на землю. Вадим поспешил следом, но она уже шагала легкой походкой далеко впереди. Он враскачку двинулся за ней. Встречающих все не было видно. Наконец Вадим настиг Веру за домом, в зарослях похожих на акацию кустов. Валявшийся на траве меднокожий детина, назвавшийся Диком, никак не хотел поверить, что они только что спустились сверху. А когда все же поверил, стал вдруг сугубо официальным, что мало вязалось с его легкомысленными, в цветочек, плавками, и повел их в помещение — заполнить журналы.

— Ну, ребята, тут у вас и служба! — с завистью проговорил Вадим.

— Да положено дежурить, — не стал оправдываться Дик. — Я вообще-то монтажник. Выздоравливаю после травмы руки…

 

Глава 3

— Георг! Георг! Завтрак стынет! — Марта сердито повернулась и ушла в дом, оставив дверь открытой.

Имманен встал, отряхнул колени и пошел к крыльцу. Конечно, перебираться из коттеджа в центральную часть города Марта не хочет, да он и сам против этого. Когда он приспособил для ухода за участком кибера, она тоже запротестовала: что соседи скажут? Ни у кого киберы в земле не возятся! То, что она сама не знает даже, как поливать растения, тоже неудивительно, но почему ее так раздражает, когда муж работает в саду? Ведь само ничего не сделается. Нет, все-таки женщины странные существа!

В доме пахло яичницей с беконом и кофе. Имманен переоделся, тщательно вымыл руки и вошел в столовую как раз в тот момент, когда Марта, не оборачиваясь, закинула голову и, напружинив горло, опять воззвала:

— Гео-орг!

Подумать только, и этот голос казался когда-то ему грудным! Сейчас он не назвал бы его иначе, чем утробным. Грудной, утробный — формально разница невелика, но как все же меняется смысл… Марта уверена, что голос у нее грудной, это еще в девичестве сказал ей кто-то из кавалеров. С тех пор она не забывает об этом и не упускает случая продемонстрировать. Напыживается, обрисовывая второй подбородок, и квакает так, что в горле булькает: «Гэ-эо-орг…» Да и вообще — то и дело у нее вырываются какие-то кокетливые ужимочки, которые уместны были для белокурого воздушного существа, но если теперь под тобой пластик гнется и флайер с места приходится трогать на форсаже…

— Па, ты чего не садишься? — белобрысый, конопатый и пакостный Георг Имманен-младший, законный отпрыск четы Имманен, вмешался как раз вовремя. Видимо, ему тоже не нравились вопли грудным голосом.

Марта, набравшая было полную грудь воздуха, осторожно и протяжно выдохнула и обернулась. Георг, машинально приглаживая хохолок на макушке, прошел к столу.

— Ты сегодня какой флайер берешь? — спросила Марта, наливая ему кофе, и тут же шлепнула сына по руке: — Джорджи, не таскай сладкое!

— Голубой. — Он не поднял головы от тарелки. Сейчас, когда он не смотрел на Марту и когда она не старалась ничего изобразить, голос у нее был совсем таким, как раньше, давным-давно. Георгу вдруг стало не по себе. Избегая смотреть на Марту, он быстро допил кофе и встал. В дверях его чуть не сбил с ног сын. Ранец он держал в руке. Пока Георг спускался с крыльца, Джорджи уже и след простыл.

С утра он успел обслужить семь вызовов. Обычно этого количества хватало на день, но он спешил, работал как заведенный, да и поломки были пустяковые. Один стеллер он все же сделать не смог и забрал его с собой, оставив взамен новый.

Солнце перевалило за полдень, когда Имманен выбрался за город и погнал флайер низко над землей. Придерживая одной рукой штурвал, другой он снял блок-универсал и включил его.

— Да? — послышался грудной голос Марты, но Имманен ничего не почувствовал.

Стараясь говорить равнодушно, он поинтересовался:

— Ты уже дома?

— Только что вошла. А ты скоро?

— У меня еще два вызова. А потом я к Карцеву заеду.

— Только не задерживайся до ночи. К нам сегодня собирались Таня с Рудольфом зайти.

Он выключил блок-универсал, сунул его в ящичек на приборной панели и увеличил скорость.

Местность изменилась, пошли холмы, овраги — бэдленд. Он летел все так же низко и не снижал скорости, вписываясь во все неровности местности.

На панели мигнула лампочка автомата безопасности, и он сбавил быстроту полета, не дожидаясь, пока автомат вмешается. Впрочем, он был уже почти на месте. Ну да, обогнуть вон тот скалистый холм, и все…

Георг с ходу посадил флайер рядом с серебристым узким орнитоптером, и, спеша до дрожи, но сдерживая себя, выбрался наружу. Откуда-то слева доносился из зарослей шум воды. Георг, волнуясь, пошел на звук. Кусты разбежались, открыв ровную, заросшую травой площадку. Ее обрезал ручей. Противоположный берег его зарос сплошной стеной переплетенных лианами деревьев. Георг знал, что это буйство зелени только снаружи, с опушки — сплошной каскад листьев и цветов. В лесу, под сводами таких привлекательных отсюда деревьев, мрачно, серо и сыро. Колонны стволов, перевитые веревками лиан, сюрреалистические немые руки высохших ветвей, и только где-то далеко-далеко вверху — просвечивающая живая зелень листвы.

Ручей был не широк, но, по-видимому, глубок. Волны шли по нему не мелкой пустой рябью, но сильными сплошными гребнями. Они несли белую грязноватую пену из круглого, как котел, омута. Вода в нем кипела, ходила кругами — широкой и неподвижной стеклянной стеной вливался в омут невысокий, в половину человеческого роста, водопад. За каменным барьером, через который, разглаживаясь, перегибалась вода, низко просматривался зеркальный плес. Было тихо, лишь висели в воздухе гул и запах реки.

Юлия стояла здесь, рядом, стоило только шагнуть вперед. Раскрытый этюдник она повернула так, что холст оставался в тени. Она стояла неподвижно, опустив руки, и Георг не видел, куда она смотрит. Он коротко шагнул, потом еще раз и остановился. Шелест травы под ногами скрадывался непрестанным всхлипывающим бормотанием потока. Юлия не могла слышать его приближения, но стоило ему, затаив дыхание, замереть за ее спиной, как она порывисто обернулась. Настороженность, тревога, облегчение мелькнули в глазах и ушли, оставив радость и неуверенность. Неуверенную радость…

— Юлька… — сказал он, глядя прямо ей в глаза. — Юлька…

Он положил руки на худенькие плечи. Юлия вздрогнула. Георг чуть сжал пальцы, остро и сладко ощущая притягивающую податливость плоти. Повинуясь чуть слышному движению его, Юлия качнулась вперед и неловко, не переступив с ноги на ногу, не сгибаясь, как неживая, ткнулась лицом ему в плечо. Он вдохнул запах ее волос, слегка прижал к себе. От этой почти неприметной ласки словно что-то вдруг сломалось в Юлии, прорвалось крупной нервной дрожью, прерывистым длинным вдохом сквозь зубы. Она судорожно схватилась за его руку, прошептала чуть слышно: «Нет, не-ет…»

Прошла минута. Дольше стоять так было невозможно, положение становилось нелепым. Он легонько отстранил ее. Она попыталась улыбнуться, губы вздрагивали, и улыбка не получилась.

— Пойдем, малыш… — Он бережно обнял ее за плечи и повел к машинам. Он чувствовал, что сейчас нужно посидеть, помолчать, дать ей прийти в себя, и лучше всего укрыться в замкнутом уютном пространстве — как в детстве, когда на ночь перед сном делают себе «домик» из одеяла.

У машин он на секунду замешкался, потом решительно повернул к своему флайеру. Она устроилась в кресле рядом, все так же не глядя на него. Он притемнил колпак, но все равно ощущение незащищенности не проходило. Казалось, что за ними следят откуда-то внимательные недобрые глаза. Не раздумывая, он тронул флайер и, сдав его назад на несколько метров, загнал в разросшиеся вокруг полянки кусты. Теперь только лобовая часть колпака выглядывала из зелени, а все остальное было плотно укрыто сомкнувшимися ветвями.

— Ох как хорошо, — слабо сказала Юлия. — Я бы не догадалась так…

— Не знаю откуда, но у меня все время такое ощущение, что за мной наблюдают…

Юлия быстро глянула на него, но промолчала. По-своему истолковав ее взгляд, Георг пояснил:

— Нет, не за нами с тобой следят. Не наблюдают, а просто ощущение… взгляда в спину, что ли…

— А сейчас еще и чувство вины прибавилось. — Она не спрашивала, а констатировала факт.

В их слабо освещенной зеленоватым отраженным светом пещерке было прохладно. Георг достал термос, налил в пластиковые одноразовые чашечки кофе. Юлия взяла чашку обеими руками, отхлебнула, откинулась в кресле, блаженно жмурясь. Она умела радоваться простым вещам.

— Как покойно… — протянула она полушепотом. — Мне давно не было так хорошо…

— Подожди немного, я сейчас, — пробормотал Георг.

С трудом сдвинув обнявшие флайер ветки, он приоткрыл колпак и вылез. Она не пошевелилась, лишь проводила его взглядом.

Георг прошел к водопаду, собрал немногие ее вещи. Перед этюдником он остановился. Выполненный в обычной ее резкой, решительной манере, крупными чистыми мазками, набросок запечатлел лежащий перед ним идиллический уголок. Уже на расстоянии двух шагов мазки не били в глаза, сливались в единое целое, хотя видны были отлично. «Ведьма, — подумал Георг. — Все-таки она ведьма…» Действительно, Юлия знала какой-то секрет… Нет, не так: владела каким-то секретом, сама, может быть, того и не сознавая. То, что она делала, было похоже на известные загадочные картинки, когда в путанице ветвей, вещей, предметов спрятаны очертания животного или человека. Взгляд терялся в пестроте мазков, потом выхватывал из хаоса знакомую деталь, затем из мешанины цветных пятен, как мозаика, на глазах складывалось изображение. Тут-то и начинались чудеса — оно вдруг теряло свою мозаичность, приобретало четкость и особую прозрачность. Если очень присмотреться к одному какому-то фрагменту, можно было на короткое время удержать в фокусе внимания крупные, чистые, прямо-таки кричащие мазки. Но тут же они снова начинали сливаться, и картина опять воспринималась как единое целое…

Перед тем как закрыть этюдник, Георг еще раз, словно прощаясь, оглядел полянку, водопад, стену зелени на той стороне ручья, затем перевел взгляд на полотно — что-то было здесь не так. Казалось бы, все запечатлено с наивозможнейшим тщанием, но различие чувствовалось, хотя уловить его он пока не мог.

На картине был выписан даже воздух — то, что удается художнику далеко не всегда. Воздух, свет и остановленное движение. Свет… Свет! Все дело в свете — поймав неуловимую игру лучей, тонов и полутонов, Юлия внесла сюда еще и что-то свое. Что это было? Что-то неуловимо тревожное — так, не оборачиваясь, не взглянув на только что ясное небо, чувствуем мы тревогу, исходящую от выползающей из-за горизонта грозовой тучи. Угрозу…

Раз зацепившись за только что возникшее ощущение, Георг стоял перед холстом, чувствуя, как с каждой секундой сгущается, плотнеет чувство приближающейся опасности. Она была здесь, в картине, Георг даже чувствовал где — вот тут, справа, за обрезом холста. Просто чуть-чуть не хватило места, просто чуть-чуть не вошло… Георг настороженно огляделся — пропавшее было ощущение взгляда сзади, сквозь прицел, появилось вновь. Он заспешил. Лихорадочно, превозмогая постоянное желание резко обернуться, застать врасплох того, кто там, сзади, встретиться с ним глазами, он сложил этюдник, сгреб все в охапку и потащил к орнитоптеру. Изо всех сил стараясь делать все размеренно и неторопливо, он сложил вещи в багажник, затем просунулся в кабину, набрал шифр и включил киберпилот. Орнитоптер низко, на пределе слышимости, загудел, приподнялся над травой, затем быстро пошел вперед и вверх и почти сразу исчез из виду за деревьями.

Пробираясь вдоль борта флайера, отводя рукой ветки и затем протискиваясь боком под открытый не полностью колпак, Георг едва удерживал себя от суетливости и спешки. Но в кабине сконцентрировалось такое поле доверчивости, доброты и любви, что непонятная, необъяснимая тревога осталась снаружи, не смогла проникнуть следом и теперь уже казалась преувеличенной, надуманной.

— Ну вот, — сказала Юлия, — оставил меня без средства передвижения и доволен!

— Я хоть в город тебя отвезу, раз уж мне ничего другого нельзя.

— Чего это — другого? — строго спросила она.

— Ну-у… Хотя бы поцеловать…

— Поцеловать можно… — сказала она негромко и не отвела взгляда, сама повернулась к нему и подставила губы.

Еще не отдышавшись после поцелуя, она взяла его за руку и виновато попросила:

— Давай поедем… Не сердись, пожалуйста…

* * *

В бистро было накурено, темновато, но уютно. Георгу в общем-то было хорошо, и, если бы еще не болела совесть, все стало бы и вовсе отлично. Марта, в ужасном зеленом платье, сидела рядом и по-детски радовалась и музыке, льющейся из кристаллофонов, и светильникам, бросавшим на лица фиолетовые и оранжевые отблески, и Стивену с Юлией, сумевшим найти нужный, импонирующий ей тон.

Рваный, мятущийся ритм музыки, ее то гармоничные, то диссонирующие созвучия как нельзя более подходили к сегодняшнему настроению Георга. За долгие прожитые совместно годы Георг научился улавливать малейшие оттенки душевного состояния Марты, считая иногда, в минуту раздражения, что удается это только благодаря ее однолинейности. Все же он стремился к сохранению душевного покоя Марты, и не только ради собственного комфорта. Ей хорошо было сейчас, сию минуту, и Георг искренне радовался этому. На ровный мягкий фон успокоенности тревожным сполохом ложился отсвет того недозволенного, терпкого и даже опасного, что внесло в его жизнь появление Юлии. Из опасения выдать себя Георг старался не встречаться с Юлией взглядом, но, измученный необходимостью постоянно контролировать всякое свое движение и не доверяя уже от этого своим ощущениям, он прямо и твердо посмотрел вдруг в лицо сидящей напротив него чужой жены. То, что между ними неслышно вибрировала незримая, неощутимая связь, и радовало его, и пугало.

— Оранжево-багровые тона… Их ведь принято считать тревожными, беспокойными? — преодолев внезапную сухость в горле и не в силах говорить сейчас ни о чем другом, кроме снедавшего его беспокойства, сказал Георг. — Немного странно, что бистро оформили именно так…

— А этот кабак вообще странный! — безапелляционно заявил Стивен. — Ну где вы еще увидите, чтобы посетителей обслуживали люди! Бардак! Выверты!

Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся. Никто за соседними столиками не обратил на него внимания: там много пили. Это, пожалуй, тоже можно было отнести к странностям кабачка. Именно этого, хотя при желании можно было назвать еще с десяток заведений, в которых собиралась довольно-таки пьющая публика.

— Да, странное освещение, — с готовностью согласилась Марта, непроизвольно оглядев себя. Ее с самого начала беспокоило, что в этом багровом полусвете никто по достоинству не оценит бесподобный цвет ее платья.

— Хотя, если подумать, это слишком упрошенный подход. — Георг смотрел на Стивена, но обращался в основном к Юлии. — Вот в той картине, что Юлия нам подарила… Там красного тона вообще нет, а ощущение тревоги, надвигающейся катастрофы передано отчетливо!

— Ну уж, картина! Набросок… — низким волнующим голосом сказала художница, и по спине Георга пробежал холодок.

— Нет-нет, именно картина! — восторженно воскликнула Марта. — Вы слишком к себе строги, милочка!

Она действительно так считала, да еще прониклась добрыми отеческими чувствами к молодой чете. Наверное, они были не старше их с Георгом дочери, которая жила отдельно, но так пока и не вышла замуж, да как бы и вообще не осталась бобылкой… Сегодня даже эта горестная мысль не смогла омрачить настроения Марты. Правда, на картине, о которой шла речь, был изображен премиленький лесной уголок, и непонятно, что там углядел Георг, но ему виднее. В таких делах Марта привыкла полагаться на мужа. И она искренне сказала:

— Я даже не знаю, как вас благодарить за этот подарок! Право, вы и сами не знаете ему цены! Георг просто в восторге от этой картины!

— Вы вовсе меня захвалили, — засмеялась Юлия и перевела потеплевший взгляд на Георга.

«Это правда, что тебе нравится?»— спросили глаза.

«Конечно, ты же знаешь. И вовсе не потому, что написала ее ты. Картина хороша сама по себе», — взглядом же ответил Георг. Он ощутил вдруг острое чувство вины, вспомнив, как выбирал для картины место в доме. В спальне ее он повесить не мог, картина для него была слишком связана с Юлией, означала почти присутствие ее в доме, а их с Мартой спальня была не самым подходящим для этого местом. Поэтому он пристроил картину в гостиной, но появляться там избегал, ибо скрытое в этом колдовском рисунке безжалостное и неотвратимое предчувствие вызывало у Георга гнетущее ощущение чужого недоброго взгляда.

— Странная картина! — мрачно сообщил Стивен. — У Юлии все картины странные. Да и странно было бы, если бы они не были странными!

Он старательно засмеялся и пояснил:

— А это у меня каламбур. Тоже странный, как все, связанное с моей женой.

— Перестань, пожалуйста… — тихо попросила она.

— Уже перестал! — с готовностью отозвался Стивен. — Хотя ты не даешь мне веселиться!

Глаза у него были тоскливые. Он улыбнулся одними губами и лихо заявил:

— Веселье есть неотъемлемое и святое право каждого индивидуума!

— Странного индивидуума, — неожиданно и очень к месту уточнила Марта. Георг и Юлия попытались и не смогли удержать смех. Марта тоже улыбнулась, польщенная успехом своей реплики. Лишь Стивен остался невозмутим.

— А что в этой жизни не странно? — философически вопросил он. — Мы вот тут сидим, веселимся под музыку. А музыка тоже бывает странная. Вон на Земле, говорят, музыку вообще люди придумывают. И сами ее играют!

— Как это — сами? — засмеялась Марта. Она заметно оживилась, приободренная нечаянным успехом. — Музыку же компьютеры пишут, сразу на кристаллы. Мне Вика говорила, она в компьютерном центре работала. Да и вообще, это каждому ребенку известно!

— А ведь это правда, дорогая, — мягко сказал Георг. — Сами играют на музыкальных инструментах. Ну, вроде детских пищалок.

— Представляю, что у них получается! — фыркнула Марта.

Принесли пудинг. На некоторое время воцарилась тишина. Марта моментально съела свою порцию, взглянула было на остаток пудинга на блюде, потом решительно отодвинулась от стола и огляделась. Музыка смолкла. Помещение наполнял ровный гул голосов.

— Завидую я художникам! — сказала Марта. — Такие вы… это… утонченные… Я ведь до замужества тоже не лишена была… Мне все так и говорили…

Георг подавился пудингом. Он вспомнил девичий альбом Марты с корявыми слюнявыми стишками и подкрашенными рисунками пером. Рисунков было всего три: томная девица с ресницами, букет пластиковых роз и хорошенький котенок с бантиком на шее. Рисунки повторялись в разной последовательности. Самым удивительным было их неправдоподобное, механическое единообразие, словно воспроизводила их не пухленькая ручка Марты, а графопостроитель компьютера.

Марта, не обратив на Георга внимания, подалась корпусом вперед и спросила Юлию свистящим, слышным во всех углах зала шепотом:

— Это кто, ваш знакомый?

Она кокетливо показала глазами на столик у стены, за которым мрачно сидел высокий, атлетически сложенный юноша. Юлия заметно смешалась. А Марта, игриво поправив прядь волос на виске, убежденно добавила:

— Очень видный молодой человек. И все время на вас поглядывает.

— Странный молодой человек… — меланхолически произнес Стивен.

— Ты бы пригласил Марту потанцевать, — сказала ему Юлия.

— Аховый из меня танцор, — безнадежно сообщил Стивен, но тотчас же встал и, подойдя к Марте, церемонно наклонил голову. Зардевшись, Марта замахала пухлой ладошкой, тревожно оглянулась на Георга и наконец, решившись, легко вскочила на ноги и рука об руку со Стивеном поплыла на пятачок у входа, где уже топтались несколько пар.

— Дай закурить, — попросила Юлия. Георг подал ей сигарету и щелкнул зажигалкой. Сильно подавшись всем телом в его сторону, она неумело затянулась, выпустила дым и сказала вполголоса:

— Георг, я боюсь… — Она показала глазами на мрачного парня за столиком. — Он появился две недели назад. Назвал меня каким-то чужим именем и загородил дорогу. А смотрел так, будто я должна кинуться к нему, как только увижу. С тех пор постоянно крутится поблизости и смотрит так, словно ждет, когда я с ним заговорю…

— А до этого ты его не встречала? Вас нигде не знакомили? — спросил Георг, пряча зажигалку.

— Нет, — покачала Юлия головой, откидываясь на стуле. — Ты ведь знаешь, у меня память профессиональная…

Георг медленно обвел взглядом зал. Марта чопорно танцевала, вид у нее был вполне счастливый. Неожиданно Георг резко повернулся и встретился со взглядом парня. Тот не смутился, не опустил глаз. Действительно, он держал себя так, словно ожидал, когда к нему обратятся. «Можно подумать, что знакомых встретил, — раздраженно подумал Георг. — Держит себя именно так…»

— Чудак какой-то, — успокоительно сказал он. — Понравилась ты ему, да и все…

— Что — понравилась? Что — понравилась? — нервно сказала Юлия. — Сам ведь знаешь, что это ерунда!

Я боюсь, что он специально следит. Может, он про нас с тобой знает?

Георг понимал, что это ерунда: понравилась или не понравилась, а правила приличия не позволяли вести себя так вызывающе. «А тебе самому, а Юлии эти правила не писаны? — прозвучал внутри ехидный голос. — Ведь стоит только открыться вашим отношениям, и от вас все отвернутся…» От одной только мысли, что все вдруг станет известно, внутри у Георга что-то оборвалось. Он едва сумел справиться с голосом.

— Ну что ты, какая слежка?.. Кому за нами следить? Да и ничего, х сожалению, за нами не водится… Ты просто совсем уж зачиталась старинными земными книжками…

Георг не был полностью уверен в том, что говорил. Он постоянно контактировал с самыми разными людьми, ведь стеллеры есть практически в каждом доме. А на человека, молча копающегося с чем-то там электронным или механическим, быстро перестают обращать внимание, и Георг несколько раз слышал разговоры вполголоса о каких-то «друзьях порядка». Он не принимал этих слухов всерьез — так же как изустных сенсаций о младенце, двух недель от роду заговорившем по-французски. Никто про этих самых «друзей» толком ничего не знал, но говорили о них почему-то только шепотом. Почему этих разговоров надо было опасаться, от кого скрывать и что вообще делали эти «друзья», Георг уяснить себе не мог. Он вообще не понимал, чего можно опасаться в этом так просто, разумно и справедливо устроенном мире, — до той поры, пока у него самого не появился повод для опасений. А вместе с тем у Георга появились и сомнения в справедливости и разумности всего окружающего.

Подошли Стивен с Мартой. Пока они усаживались, Георг быстро сказал Юлии:

— Задержитесь на полчасика после нашего ухода. Я хочу посмотреть, что он будет делать.

Марта была счастлива. Георг напомнил ей, что сын дома один, но и это не омрачило ее настроения. Она засобиралась. «Напрасно я это затеял собраться так вот, вчетвером», — с сожалением подумал Георг. Ему было не по себе и почему-то жаль было Марту. Но тут взгляд его упал на мрачного атлета у стены, и он об этом больше пока не думал.

В окнах бились цветные сполохи — Джорджи был дома и, конечно же, опять крутил своих любимых «Голубых пиратов». Георг внятно чертыхнулся и остановился на дорожке.

— Чего ты? — спросила Марта.

— Зажигалку оставил. Твой подарок, — раздраженно ответил Георг. — Ты иди домой, я быстро… — Он повернулся и пошел к флайеру.

— Не задерживайся… — сказала вслед Марта.

Он притер флайер к самому краю посадочной площадки и испытанным уже приемом загнал его в кусты, в густую тень. Выбравшись наружу, он не стал закрывать колпак, чтобы не тратить время на откидывание его в случае чего. Прислонившись к теплому борту машины, он закурил, пряча сигарету в кулак.

Фонарь над головой был неисправен. Свет его мерцал, это становилось заметно при малейшем движении — все двигалось не плавно, а рывками. Георгу казалось даже, что он слышит при этом легкое стрекотание. «Стробоскопический эффект», — подумал он равнодушно. Хлопнула дверь, выпустив наружу и вновь обрубив музыку. Послышались шаги, легкий смех. Георг быстро бросил окурок наземь и наступил на него ногой. Юлия опиралась на руку Стивена, заглядывала ему в лицо. Георг почувствовал непрошеную горечь, особо тоскливую оттого, что не имел на нее права.

Продолжая разговаривать, Стивен с Юлией уселись в орнитоптер. Георг весь подобрался: неподалеку послышался шорох. Из-за куста, стараясь оставаться в тени, вышел давешний незнакомец и остановился совсем рядом, так что Георг мог бы дотронуться до него кончиками пальцев. Сомнений не оставалось — он выслеживал Юлию. С глухим аэродинамическим шумом взлетел и сразу набрал высоту орнитоптер, мигнув на прощание габаритными огнями. Незнакомец, проводив его взглядом, стремительно шагнул было вперед, но отпрянул в сторону и резко обернулся, остановленный возгласом Георга. В неверном, падающем сверху свете лицо его выглядело старше, чем на самом деле. Он узнал Георга и с коротким возгласом досады повернулся было, чтобы бежать к своей машине, но Георг вновь остановил его:

— Минуточку, молодой человек! Давайте лучше поговорим, чем гонки устраивать!

Незнакомец энергично произнес короткую фразу на неизвестном языке, собираясь уйти. Георг машинально протянул руку, чтобы задержать его, но сказать, а тем более сделать ничего не успел: страшный удар в живот согнул его пополам. Хватая ртом воздух, он силился удержать ускользающее сознание, но тут словно взорвалось что-то перед глазами, и он, успев ощутить облегчение оттого, что больше не нужно стараться не впасть в беспамятство, провалился в небытие.

 

Глава 4

Кофе Георг выпил, а от яичницы отказался. Челюсть болела так, что он не мог жевать, хотя никаких следов не было. Марта, во всяком случае, не заметила. Что касается

Джорджи, то у него голова была забита своими железками. Что-то они там в своем детском клубе постоянно сверлили, привинчивали и присобачивали. В комнате у него тоже все время что-то жужжало и вращалось. Похоже, что в клубе решили своими руками повторить все созданное человечеством — от водяного колеса и парового двигателя Уатта до ульмотронов, стеллеров и краттов. На пакости вместе с приятелями Джорджи еще хватало, но посмотреть внимательно на отца ему было уже абсолютно некогда.

С озабоченным видом Георг глянул на таймер блок-универсала, торопливо поднялся и вышел, помахав Марте рукой на прощание. В мастерской он с удовольствием узнал, что заказов сегодня мало, что команда Южного промышленного района по регби опять не вышла в финал и что Милорадович, похоже, все-таки женится на Лене Самусевич. Самого Милорадовича сегодня не было, шутки в его адрес иссякли сами собой, Георг набрал запасных частей и поехал по вызовам.

Освободился он часа через полтора и сразу вызвал по блок-универсалу Юлию. Лицо ее на крошечном экранчике аппарата казалось старинной эмалевой миниатюрой — Георг в последнее время стал благодаря Юлии неплохо разбираться в истории искусства. Все это, конечно, давно отмерло — он имел в виду миниатюру, — а жаль…

Юлия была дома одна и пыталась работать, но безуспешно. «Ничего у меня сегодня не получается!» — с досадой сказала она. Георг осторожно предложил ей поехать куда-нибудь, развеяться… Она отрицательно покачала головой и вдруг предложила:

— Прилетай сюда! — и добавила, уловив его замешательство: — Стивена нет, он на Островах и явится, самое малое, через неделю.

Нельзя сказать, что замешательство Георга от этого сообщения уменьшилось. Он полетел к ней в полной растерянности.

Юлия была в саду. Она быстро пошла навстречу, улыбаясь ему робкой, неуверенной улыбкой. Черемуха разрослась вокруг, живой стеной отгораживая их от мира. Георгу показалось вдруг, что они одни в городе, на планете, во Вселенной. Где-то есть люди, машины, заводы и стадионы, но все это в другом измерении, а здесь только солнце, и тишина, и негромкая песенка одинокого чилибрика в траве, и радость в глазах и голосе Юлии.

Георг бережно взял Юлию под руку — вольность, которая дозволялась лишь мужу. Юлия на мгновение коснулась его плечом. Они вошли в беседку, не размыкая рук. Из пола выросли, разворачиваясь, полупрозрачные кресла. Юлия опустилась в свое. Георг быстро сел, потянулся к ней, кресло послушно повторило его движение, сдвинулось со вторым креслом. Юлия подняла на Георга взгляд, в глазах стыла тоска.

— Ну что ты, глупенькая? — нежно спросил он, опять беря ее за руку.

Она покачала головой, не отнимая руки:

— Не знаю… Меня что-то гнетет… Не то мы с тобой делаем…

Близость ее пьянила Георга, шумным током крови отдавалась в ушах, перехватывала дыхание. А Юлия продолжала:

— Хотя… Мы с тобой ничего и не сделали. Если уж так говорить, то нас и упрекнуть не в чем. Ну встречались, ну разговаривали…

Она напряженно смотрела на него, ожидая подтверждения; ей трудно было преступить законы общепринятой морали. Она не могла уже отказаться от Георга, ей все время нужно было видеть его, разговаривать с ним, и в то же время хотелось оставить все как есть — наивная и трогательная попытка уйти от решения вопроса, который в общем-то уже решен, и она сама это чувствовала, и изо всех сил закрывала на это глаза. И Георг мягко сказал:

— Ты ведь понимаешь, миленькая, что мы с тобой уже преступили все моральные нормы… То, что у нас…

что мы не были… ничего не меняет. Мы любим друг друга, и это значит так много, что все остальное уже не важно. И для нас, и, к сожалению, для окружающих…

Юлия спрятала лицо в ладонях. Георг мягко отвел ее руки от залитого краской лица.

— Не надо, милая… Я тоже сейчас только понял все это… Но куда уж тут денешься, видно, судьба… — И он осторожно поцеловал ее в полуоткрытые губы.

Губы дрогнули, ответили. Не открывая глаз, она обхватила его за шею и прижала с неожиданной силой. Кресла, расправляясь, слились и вытянулись в одно широкое ложе.

Волны мягко накатывали на песок и тихо исчезали в нем. Прибрежная полоса темнела, но вода просачивалась вглубь, и ровная, выглаженная волной песчаная полоска светлела на глазах — до следующей волны. Георг подгреб валик горячего песка и улегся на него грудью. Чуть скосив глаза, он наблюдал за Юлией. Капли воды блестели на загорелой коже; скрестив на песке руки, она положила на них подбородок и задумчиво смотрела вдаль. Глаза ее словно вобрали синеву моря.

«Как немного женщине надо, — подумал Георг. — Еще неделю назад она была сплошной сгусток нервов, а теперь успокоилась, привыкла, принимает все как должное, словно так и надо. И как бы ни было шатким статус-кво, она спокойна, словно впереди у нас целая вечность…» Георг отнюдь не был настроен так безмятежно. Он все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Это не было каким-то осознанным чувством вины, просто его ни на минуту не оставляло смутное ощущение душевного дискомфорта. В отличие от Юлии он отчетливо понимал, что вечно так продолжаться не может.

Подошли Стивен и Марта. Стивен был весел, оживлен и словно налит упругой силой. Он не садился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Грудь его вздымалась, он широко дышал после заплыва. Он встряхнул руками, мышцы мягко перекатились под кожей; капли воды сорвались наземь, блестящими шариками прокатились по песку и замерли, на глазах одевшись в тусклую пленку мелкой серой пыли. Марта беспокойно оборачивалась — на мелководье барахтался Джорджи, наотрез отказавшийся выйти из воды.

Георг закрыл глаза, продолжая видеть залитый солнцем пляж, фигурки купальщиков в белых бурунчиках взбудораженной ими воды, великолепного Стивена, робкую Марту и, конечно же, Юлию… Он всех сейчас любил — и Марту, и Стивена, и неведомых купальщиков. У него стеснило сердце, и он задержал дыхание, справляясь с волнением.

— Лентяи! — сказал Стивен глубоким сильным голосом, и Георг живо представил его мужественное сухое лицо и смеющиеся глаза. — Лежебоки и лентяи! Юлька хоть окунулась, а вы, Георг, по-моему, как легли, так еще и глаз не открывали! Лентяй! Вы лентяй, Георг!

— Странный лентяй. И странный лежебока, — сказал Георг, не пошевелившись и не открывая глаз.

Стивен захохотал, откинув голову. Отсмеявшись, он неожиданно серьезно сказал:

— Все хорошо, что хорошо кончается. — Он повернулся к жене, пошевелившейся нетерпеливо, но ничего не сказавшей. — Чувствуешь иногда, как что-то происходит, а сделать ничего не можешь… И облегчение, когда все вроде уладилось. Как нарыв — зрел, зрел — и лопнул… И облегчение. Всеобщее…

Георг не шелохнулся, не вымолвил ни слова. «Интересно, почему мне не совестно? — подумал он. — Ведь должно бы… Видимо, мы уже так далеко зашли, что все понятия сместились… И к Стивену ни неприязни, ни раздражения. Может быть, сочувствие, да и то не сильное — себя мне жальче. Ведь никто же не виноват, что так все получилось…»

— Джорджи, — слабым на открытом пространстве голосом позвала Марта. — Джорджи, пора на берег!

Марту было тоже жалко. Георг затаил дыхание — так вдруг навалились на него жалость и любовь. «Нет, хватит, — тоскливо подумал он. — Я становлюсь неврастеником. Да и вообще это же невозможно — любить сразу двух женщин…»

— А вот сейчас я его из воды!.. — мужественным голосом объявил Стивен и решительно направился к морю.

Имманен-младший восторженно завизжал и, вздымая тучи брызг, кинулся бежать по мелководью. Марта всплеснула руками и поспешила за своим чадом. Георг приоткрыл глаза и посмотрел вслед. Конечно, Марта слегка отяжелела в последние годы, но все еще могла нравиться мужчинам. Странно, но лишь теперь, сию минуту, Георг по-настоящему почувствовал вину перед ней. Он повернулся к Юлии — тут было совсем другое. Оно медленно заполняло его — всего, полностью, вытесняя все рефлексии, все страхи, всю неуверенность. Юлия ответила ему полным любви взглядом. Теперь, когда все определилось, она отбросила сомнения. Она ни о чем не жалела, ничего не хотела изменить, не боялась ничего в будущем. Раз и навсегда решив и решившись, она больше ни о чем таком не думала.

— Я ведь нашел того парня, — сказал ей Георг. — Его зовут Джерри Ковач, работает он на заводе летательных аппаратов. За тобой он следил явно по собственной инициативе. В одиночку…

— Не знаю, что ему нужно, — помрачнела Юлия.

— Он либо великий артист, либо у него есть двойник, — похоже, что этот Ковач ни сном ни духом не подозревает о нашем с тобой существовании…

— То есть как? — широко открыла глаза Юлия.

— А вот так… — невесело усмехнулся Георг. — Если бы у меня челюсть все еще не болела, я бы так и решил, что мне все показалось… Но я не сказал еще самого главного…

Он приподнялся, повернулся к Юлии и сел, опираясь на руку:

— Я познакомился с «друзьями порядка». Ну, не совсем познакомился, но убедился, что они существуют на самом деле. Короче, я решил последить за Ковачем — не поверил я ни в то, что он о нас не знает, ни в то, что у него есть двойник!

— Ну и?..

— Ну и тут же обнаружил слежку. За ним. Следили несколько человек, непрерывно сменяясь…

— Георг, ты понимаешь, что говоришь? — тихо спросила Юлия. — Этого же не может быть! Это же… Это… видеофильм какой-то! Слежки, погони, тайные организации… Чушь какая-то!

— Ты думаешь? — криво улыбнулся Георг. — Они ведь и меня засекли. Один из них пошел за мной…

Юлия в испуге прижала руки к щекам. Георг мрачно продолжил:

— Наш общий знакомый Ковач в прошлый раз наглядно показал, что в таких случаях надо делать…

Он покосился на ободранные костяшки правой руки. Юлия проследила за его взглядом и ахнула:

— Георг, ты его… ударил? Ты ударил человека?

— Он, по-моему, так и не понял, что произошло… — Георг проглотил чуть не сорвавшиеся с языка слова о том, что назад уже все равно хода нет. Снявши голову, по волосам не плачут.

— Но ведь так же нельзя… — в ужасе сказала Юлия.

— Можно, — убежденно заявил Георг, потрогав машинально челюсть. Она уже не болела. Запнувшись, он поколебался и все же добавил: — Кроме того, ты ведь представляешь, что будет, если о нас с тобой станет известно?

Она представляла. Да что там представлять — она знала точно. Остракизм, гнет всеобщего презрения… И это еще не самое страшное — шепотком передавались истории, как таких вот возмутителей общественного спокойствия направляли в Центр здоровья для восстановления психического равновесия. Оно, конечно, правильно — нормальный человек разве станет нагло бросать вызов обществу? Но с другой стороны — а мы? Мы что, тоже психически неуравновешенные люди? Логически вроде бы так, ведь нарушена одна из основных заповедей — семейная. С другой стороны, Юлия не чувствовала себя ненормальной или вконец испорченной. Скорее — несчастной, что так все сложилось… Тут же Юлия мысленно поправила себя — счастливой. Она чувствовала себя счастливой, несмотря ни на что, несмотря на ожидавшие ее — она фаталистически была уверена, что возмездие неминуемо, — злоключения. Что ж, Юлия не считала эту цену за счастье чрезмерной…

Она потянулась, сжала на мгновение ладонь Георга и тут же отдернула руку — конечно, будь что будет, но осторожность все-таки не помешает.

Там, в воде, Стивен поймал посиневшего, несмотря на жаркий день и теплую воду, Джорджи. Мальчишка отбивался и хохотал. Развеселившаяся наконец Марта брызгала водой ему в лицо. Вот она выпрямилась и направилась сюда, через плечо сказав что-то идущему следом Стивену с ребенком на руках. Солнце золотило мокрую кожу, обрисовывало рельеф ее зрелой фигуры. Георг перевел взгляд на Юлию — ее тоже нельзя было назвать худышкой. Если поставить их с Мартой рядом, трудно было бы сказать, у кого более женственная фигура, каждая из них была по-своему хороша. Но вот в одежде они являли собой полную противоположность — грузная Марта и тоненькая, хрупкая Юлия…

— Ну и что теперь будет? — торопливо спросила Юлия, потому что Марта и Стивен с Джорджи были уже близко.

— Не знаю… — ответил Георг. — Ждать будем, что дальше. Все равно ничего больше не придумаешь…

Георг сидел в закусочной и играл в триктрак, когда зажужжал браслет блок-универсала. Георг не стал, включать изображение и приложил аппарат к уху. «Георг, Георг, ты меня слышишь? — бился в аппаратике голосок Юлии. — Георг, он здесь, тот парень…»

— Не выходи из дома! — Он отвечал уже на ходу, провожаемый удивленными взглядами партнеров. — Я буду через несколько минут!

Звука мотора не было слышно, его заглушал гул рассекаемого воздуха. Блок безопасности Георг снял неделю назад и сейчас задним числом порадовался этому. На подлете к дому он снизил высоту и скорость. На площадке стоял одинокий птерокар, Георг посадил флайер рядом с ним. Он долетел за три минуты, и хотя ему не терпелось бежать к Юлии, он метнулся к птерокару. Вскрыть защитный кожух и выдрать активатор было делом нескольких секунд. Георг бросил активатор в багажник своего флайера, подумал и заблокировал управление. Мало ли что — вдруг этому длинному взбредет в голову полетать на флайере…

Вдоль живой изгороди он шел согнувшись, потому что у земли она была пореже и в просветы можно было надеяться что-нибудь разглядеть. Наконец сквозь путаницу стеблей и листьев он увидел ноги. В брюках. Ноги принадлежали мужчине. Высокому. Георг замер. Ноги осторожно переступили, потом еще. Георг беззвучно прошел чуть дальше — здесь в изгороди был замаскированный лаз. Подняв блок-универсал к самому лицу, он шепотом вызвал Юлию и велел ей выйти на террасу. Ноги за изгородью почти сразу двинулись к дому. Георг, не теряя времени, встал на четвереньки и полез сквозь кусты. Протиснувшись наполовину, он увидел спину человека, не скрываясь идущего к дому. Георг почувствовал свои предосторожности смешными, быстро выполз из кустов и пошел следом, стараясь все же не шуметь.

Юлия на террасе опустила библиотон и без удивления смотрела на приближающихся мужчин. Георг так и шел сзади непрошеного визитера, не догоняя его, но и не отставая. Мужчина поднялся по ступеням и остановился. Юлия встала, держа библиотон в руке. Кресло шевельнулось было за Ней следом, затем чуть опустилось — спрятаться, — но передумало и замерло. От светлого, почти белого платья на лицо Юлии ложился снизу ровный матовый отблеск, и оно от этого казалось совсем молодым.

— Вера… — сказал мужчина. — Вера, ты меня не узнаешь?

Он говорил с каким-то странным, мягким акцентом, так что понять его можно было с трудом. Георг приблизился, не подходя, впрочем, вплотную. Юлия медленно покачала головой.

— Вы ошиблись. Перепутали меня с кем-то, — с сожалением сказала она.

— А голос? Ведь и голос твой. — Мужчина усмехнулся. — Ты меня не бойся, я не маньяк. И скажи своему другу, чтобы не стоял за спиной, меня это раздражает…

Георг медленно поднялся на веранду и остановился между Юлией и незнакомцем, чуть в стороне.

— Послушайте, — страстно, чуть не с отчаянием сказал вдруг незваный посетитель, переводя взгляд темно-серых живых глаз с Юлии на Георга. — Послушайте! Так же нельзя! Вы должны меня выслушать! В конце концов, это и в ваших интересах — они ведь уже и за вами начали следить!

Георг переглянулся с Юлией и быстро спросил:

— Кто — они?

— Да эти, оборотни! Это вообще какая-то планета оборотней! Вы уж не обижайтесь, но и вы — оборотни. Я только надеюсь, что не совсем, потому к вам и пришел. Да мне, собственно, ничего другого и не оставалось…

Он беспомощно замолчал. Георг, внезапно решившись, предложил:

— Ладно. Поднимайтесь сюда и садитесь. Расскажите по порядку. Кстати, что это у вас за акцент?

 

Глава 5

На улице было тихо. Где-то далеко бушевал карнавал, слышались голоса и музыка. Так, словно все это было лишь звуковой иллюстрацией, фонограммой к некоему действу. Георг поморщился, помотал головой, отгоняя навязчивое представление о происходящем, как о чем-то нереальном, и ускорил шаг, догоняя Ковача и идущую за ним Юлию. Ковач сказал чуть слышно:

— Вы, конечно, можете отставать, догонять и вообще… Но только, ради бога, не стреляйте…

— Чего это — стрелять, — независимо сказала Юлия, не вынимая, впрочем, руки из карманов.

Георг дипломатично промолчал — у него в кармане тоже лежал бластер. Правда, он не был уверен, что заставит себя пустить его в ход. Джерри Ковач словно прочитал его мысли:

— Выстрелить прицельно в кого надо вы все равно не сумеете. А так, с испугу пальнуть, — меня же и поджарите.

— Теоретик… — протянула Юлия с непонятным выражением.

— Практик, к сожалению, практик, — вздохнул Джерри. — Я же знаю, что никто из вас даже в зубы дать никому не сможет. Непротивленцы…

— Как в зубы? — непроизвольно спросил Георг.

— А очень просто. Не дожидаясь, пока тебе самому залимонят, — равнодушно сказал Джерри и тут же отпрянул в сторону, подняв предостерегающе руку:

— Тс-с…

Георг с Юлией тоже затаились в тени. По середине улицы преувеличенно твердым шагом проследовал какой-то мужчина. Стук его каблуков по мостовой еще долго отдавался в спящих улицах.

— Ладно, пошли… — вздохнул Джерри. — Главное, не стреляйте, не суетитесь и не отставайте от меня. Ваша работа не уйдет.

В отличие от Джерри — или и вправду Слепнева, как он им вчера объяснял, — Георг вовсе не ощущал душевного подъема. Вообще все, что он говорил, было весьма похоже на бред; ну как, в самом деле, поверить, что они с Юлией какие-то пришельцы, земляне, оборотни, по терминологии Джерри. И о себе он тоже наговорил семь верст до небес, и все лесом… Но вот что касательно слежки — это действительно было. А если это звено в рассуждениях Джерри реально, то логично предположить, что и все остальное соответствует действительности — и какая-то особая роль Центра здоровья, и то, что в него не пройдешь, кроме одного-двух дней в месяц, когда он охраняется «друзьями порядка». Даже если отбросить эту мистику, что в остальное время попытки проникнуть в Центр приводят к обморокам и потерям сознания, все-таки имело смысл посмотреть, что же там такое есть. Что-то ведь там охраняют! И когда? В наше время, когда само слово «охрана» стало анахронизмом.

Георг догнал Юлию, положил руку ей на плечо, укоротил шаг, чтобы идти с ней в ногу. Джерри не оборачивался, но Георг поймал вдруг себя на ощущении, что тот видит все вокруг, даже не оглядываясь. Тут же он рассердился на себя — что за рефлексия, в самом деле! Ничего они не теряют, согласившись на эту дурацкую ночную вылазку. Нет так нет, значит, все только плод болезненной фантазии Джерри. Но зато если что-то такое есть на самом деле… Георг не загадывал, что именно изменится для них с Юлией, получи они новое знание. Одно ясно — общество, вынужденное что-то скрывать, не такое уж праведное. Значит, появляется надежда улучшить и свое с Юлией положение, выбраться из тупика, в который они попали…

За поворотом неожиданно открылась площадь. Слишком тихая для сегодняшней ночи — ведь карнавал был в разгаре. Вот, кстати, тоже вопрос, над которым никто не задумывался: что за странная периодичность этих карнавалов? Отмечают ли ими начало каждого месяца или вправду местный календарь подогнали под эти карнавалы? И почему этот район так безлюден сегодня?

Джерри остановился на углу, не выходя на свет. Георг и Юлия остановились за его спиной. Мрачный в тишине, высился фасад Центра здоровья. И площадь, и здание Центра были ярко освещены.

— Они ходят по двое, — нервно шепнул Джерри. — Одного-то меня они не испугаются. Так что вы не высовывайтесь, чтобы они подмогу не вызвали. Я потом вас позову…

Он не спеша, уверенной походкой двинулся к зданию. Шагов его почти не было слышно. Георг с Юлией, воспринимая все, как странную игру, послушались его, не вышли на свет. Одинокая фигура Джерри почти уже достигла ступеней перед входом, когда из-за колонны разом выдвинулись двое в отблескивающей металлом одежде и остановились лицом к площади, широко и уверенно расставив ноги. Юлия вздрогнула. Георг тоже еле сдержал возглас изумления — слова Джерри опять подтверждались.

Маленькая фигурка на площади меж тем остановилась. Потом она робко поднялась на ступеньку, еще на одну, а затем произошло быстрое движение, которого ни

Георг, ни Юлия зафиксировать не успели — Джерри метнулся вверх, к тем двум, блестящим. Послышался шум борьбы, звуки ударов, короткий лязг металла по камню. Все трое переместились в тень, откуда появился один лишь Джерри, нетерпеливо махнувший им рукой. Они быстро перебежали освещенное пространство. Джерри нетерпеливо переминался на границе света и тени, держа в каждой руке по бластеру. Они подбежали вплотную, стараясь не смотреть в сторону, где лежало что-то бесформенное, неподвижное, тускло отсвечивающее в темноте. Юлии стало дурно, она покачнулась. Георг подхватил ее под руку и спросил:

— Что с ними? — кивком показав в сторону неподвижных стражей.

— А-а… Отлежатся… — небрежно махнул Джерри рукой с зажатым в ней бластером.

Тут же он непонимающе уставился на нее, поднял вторую руку, тоже с оружием, хмыкнул и брезгливо отбросил бластеры в сторону. Было слышно, как они загремели по ступеням.

— Ну ладно, — сказал Джерри. — Я пошел… Вы, главное, близко не лезьте, а то пристрелят ненароком.

Он повернулся и быстро направился к двери. Юлия, все еще опираясь на руку Георга, как зачарованная двинулась следом.

В вестибюле оказалось пусто и гулко. Георг с Юлией остановились у входа. Неожиданный окрик заставил их отпрянуть в сторону, крик раздался вторично, и только тогда они сообразили, что кричали не им. К прошедшему уже внутрь Джерри подошли двое блестящих охранников. «Руки!» — скомандовал один из них. Джерри медленно поднял вверх обе руки, затем сцепил их и так, сцепленными руками, нанес охраннику тяжелый удар. Тот. не успел уклониться и рухнул на плиты пола. Джерри, вложивший в удар весь вес тела, молниеносно развернулся, но было поздно, на него в упор смотрел лиловый зрачок бластера. Охранник нажал на спуск, яростная фиолетовая молния прочертила полумрак. Непроизвольно опасаясь задеть распростертого напарника, блестящий взял слишком высокий прицел. Джерри успел, прокатившись по полу, пружинисто вскочить, когда второй выстрел яростным шипением вспорол пластик там, где он был только что. Третий раз охранник выстрелить не успел — Джерри косо прыгнул вперед, целясь ногами в лицо. Георг невольно отвел взгляд. «Ох!.. — простонала Юлия. — Как он его…»

— Вперед! Быстро! — задушевно прохрипел Джерри.

Георг с Юлией повиновались, не рассуждая. Происходящее парализовало их своей иррациональностью, они молча бежали вслед за Джерри длинным мрачным коридором. Выскочивших прямо на него двоих блестящих Джерри уложил, не задерживаясь и даже не обернувшись, чтобы посмотреть, здесь ли Юлия с Георгом. И лишь у высокой металлической двери они буквально ткнулись в его спину, он остановился, тяжело дыша и прислушиваясь к тревожной тишине в здании.

— Так… — прошептал он, не оборачиваясь. — Теперь вперед пойдёте вы. Не бойтесь, там у них нет бластеров, ведь здесь уже ЭВМ… Или компьютер — черт вас всех разберет с вашими компьютерами… Георг, постарайтесь мне помочь, ведь вы же можете. Ведь правда можете…

Джерри неожиданно оборвал свой лихорадочный шепот. По лицу его скользнула судорога. «Ох, как не хочется идти туда…» — с тоской выговорил он и разом, словно боясь передумать, оттянул в сторону тяжелую дверь и подтолкнул их в спины.

Это был обычный машинный зал. Только пульт управления был, пожалуй, побольше общепринятого, и Георг успел еще подумать, что это, пожалуй, не просто компьютер, а суперкомпьютер… Или даже искусственный интеллект, Мозг… А потом он перестал об этом думать, потому что к ним с Юлией со всех сторон угрожающе двинулись молчаливые, затянутые в металлическую чешую фигуры, и он отрешенно отметил, что самое страшное в них именно эти неторопливость и молчание, и тут замедленность кончилась, потому что из-за спины серой молнией метнулся и закружился среди фигур Джерри, и они начали падать, но не все, потому что все-таки их оказалось слишком много. Они сплелись в хрипящий клубок, который катался по полу, оставляя в своем движении то одно, то другое неподвижное тело. Георг с Юлией стояли, остолбенев, и вдруг несколько этих блестящих схватили Юлию и потащили куда-то, и она закричала, и тогда с Георгом тоже что-то произошло, и он подскочил и ударил не глядя, и сам покатился по полу от удара, чувствуя, что и его держат несколько пар рук. Тут. Юлия снова закричала, и Георг сумел вырваться, но его снова схватили, и он боролся, ощущая противоестественную, звериную радость от попадающих в цель своих ударов. Промелькнуло окровавленное, искаженное бешеной стремительностью лицо Джерри, и державшие Георга руки сразу ослабли. Он опять кинулся на помощь Юлии и отшвырнул от нее кого-то, а когда тот полез обратно, уложил его неожиданно расчетливым ударом ноги. А потом оказалось, что все кончено, Юлия сидит на полу и плачет, сам он стоит над ней и его трясет крупная нервная дрожь, а Джерри стаскивает неподвижные блестящие фигуры в угол и привязывает их каким-то кабелем к стойкам охладителя и друг к другу.

— Ладно, — сказал Джерри, вытирая кровь с расквашенной губы. — Нечего сидеть тут и слезу точить. Я свое дело сделал, привел вас сюда. Побыстрее приходите в себя и начинайте заниматься этой техникой. Тут я вам не помощник…

Он опять вытер кровь, размазав ее по подбородку. Рука у него дрожала. Да и весь он был какой-то взвинченный, не мог ни секунды простоять спокойно.

Георг тоже не был в состоянии заниматься чем бы то ни было. Он огляделся, посмотрел на связанных охранников, быстро перевел взгляд на Джерри. Странно, но, кроме вспухшей губы, других следов побоища на нем не было. Георг с любопытством спросил:

— Ты знаешь, мне показалось, что ты все это как-то… профессионально, что ли, делал…

— Что поделать, тяжелое детство, — засмеялся Джерри. Он понемногу приходил в себя. — И не смотри на меня так. Я не Джерри, а Евгений Слепнев. Слепнев! И насчет профессионализма ты точно заметил — я почти профессионал. Сколько раз мне в детстве нос расквашивали, сколько раз я кому-то морду бил…

Джерри-Евгений сказал это мечтательным тоном, словно не мог припомнить из своего далекого детства более приятного эпизода. Краем глаза он следил за реакцией Юлии и Георга, со скрытой усмешкой отмечая охватившее их изумление. «Ну вот и все, — подумал он. — Уже приходят в себя. Уже и хулиганские наклонности Жени Слепнева им любопытны и удивительны…» И он прозаически добавил:

— А если учесть, что я служил в армии… В наше время существовали армии и войны, и всякое такое. А служил я не просто в армии, а в морской пехоте. Впрочем, вам это ни о чем не говорит.

— Да нет, почему же, — вежливо отозвался Георг. — Говорит. Войны, битвы, боевые слоны… И еще этот… греческий огонь…

— Георг, прекрати истерику, — сердито сказала Юлия. Она поднялась с пола и успела поправить что-то в платье и прическе. Теперь по ней вообще не видно было, что здесь происходило что-то из ряда вон выходящее. Слепневу Юлия укоризненно сказала:

— А ты перестань дразнить. Драка эта зверская… Ты нам вчера нарассказывал — я тебе поверить не могу. Точнее, как-то умозрительно верю… И не ухмыляйся, пожалуйста! Шуточное дело — приходят к тебе и говорят, что ты вообще не ты! Кстати, пора бы уже и делом заняться!

Последние слова относились, несомненно, к Георгу, но Джерри-Евгений преувеличенно-серьезно закивал головой: да-да, мол, пора… Юлия не выдержала и засмеялась, смех перешел в судорожный всхлип — все-таки переволновалась она свыше всяческой меры. Георг ободряюще потрепал ее по плечу и прошел вперед, к пульту, присматриваясь и пытаясь с ходу найти в нем какие-то особенности.

Георг устроился в кресле — обычном, простом, не вырастающем неизвестно откуда, а прочно стоящем на плюшевом пластике пола. Он сосредоточенно набирал что-то на клавиатуре, вглядывался в появляющиеся на экране цветные строчки, снова брал аккорды на клавишах пульта. Это продолжалось уже довольно долго, но Слепнев и Юлия не отходили, так и стояли за его спиной. После сегодняшнего штурма назад им хода не было, они поставили на карту все, что у них было.

Слепнев, которому наскучило стоять молча, тихонько спросил Юлию:

— А почему тут пульт, клавиши и всякое такое? Я думал, у вас все на биотоках. Или просто голосом управляют, беседуют с этим компьютером…

— Вот Георг и беседует. А с клавиатуры… — так же шепотом отозвалась Юлия. — Голосом, конечно, тоже можно, но ведь это же неудобно. Постоянно следить за собой, чтобы не сказать ничего лишнего, не поговоришь на отвлеченные темы… В конце концов, ведь машины для людей, а не наоборот. Так и стараются делать, чтобы люди себя непринужденно чувствовали.

Слепнев удовлетворенно кивнул:

— Ну и ладно, хоть что-то знакомое от нашего времени осталось. А то свихнешься тут от этих… появляющихся кресел и прочего…

— Да не кресла это, а силовые поля, — рассеянно сказала Юлия. Она напряженно следила за тем, что происходило на пульте. — А голосовое управление оставлено в основном в бытовых устройствах, в обслуге, где надежность не так уж важна…

Слепнев с сомнением хмыкнул. Юлия добавила:

— Кроме того, здесь все очень старое. Лет сто пятьдесят как минимум.

— А ты как узнала? — удивился Слепнев. — Ты что, тоже во всей этой штуке разбираешься? И тоже можешь так, как он?

Слепнев кивнул на Георга, диалог которого с машиной все ускорялся и ускорялся, пока не превратился наконец в беспрерывный калейдоскоп вспышек на экранах. Слепнев не успевал прочесть, что высвечивалось на одном экране, а Георг подключил еще два, и не только успевал реагировать, но и сам что-то говорил Компьютеру — пальцы его так и бегали по клавишам. Уследить за ними было тоже невозможно.

Юлия с сомнением покачала головой:

— Вообще-то в работе с компьютером сложного ничего нет. Ты спрашиваешь, он отвечает, только и всего. Тут и ребенок справится. Но в данном случае сложность в том, что Мозг заблокирован. Георг сейчас как раз ищет ключ.

— А-а… Ну да, — пробормотал Джерри. — Я сразу так и подумал, что ключ…

— Ты же видишь, — нетерпеливо сказала Юлия, — что Георг пытается получить информацию о назначении этого Центра, а Мозг требует назвать пароль, кодовое слово. С чужаком он работать отказывается.

— Так на что же Георг рассчитывает? — удивился Евгений.

— Мозг не может лгать. Он либо отвечает, либо не отвечает, если это запрещено. А Георг подводит его к тому, чтобы он начал задавать наводящие вопросы. Понимаешь? Чтобы в них в косвенном виде оказалась заложена запрещенная к выдаче информация. И самое опасное, если Мозг вдруг прекратит диалог. Отключится и все, ввиду явных домогательств. Это наверняка в нем заложено. А тогда уже вообще ничего не сделаешь…

В этот момент Георг вдруг откинулся на спинку кресла, удовлетворенно глядя на экраны. На всех трех изумрудом светилась одна и та же фраза: «Пройдите в следующий зал».

— И это все? — разочарованно спросил Слепнев.

— Чудак человек, — победно усмехнулся Георг. — Да ведь он сдался и готов с нами работать! Человека заставить сменить убеждения не удалось бы…

— Как знать, — усмехнулся Джерри-Евгений. — Просто убеждать пришлось бы другими способами…

Георг покосился в угол, где шевелились, пытаясь освободиться, начавшие приходить в себя «друзья порядка», и не возразил.

Слепнев целеустремленно направился в угол, где находилась массивная металлическая дверь. «Должно быть, эта, уж очень хороша, — бормотал Он себе под нос. — У каждого должна быть своя специализация. Пусть я буду специалистом по дверям…» Он еще раз оглядел дверь и крикнул Юлии:

— Вера, если тебе не трудно, брось, пожалуйста, сюда свой бластер!

Юлия, переглянувшись с Георгом, отдала бластер Слепневу, и он, отогнав их с Георгом подальше и прикрыв локтем лицо, аккуратно выжег запор, приговаривая при этом по-русски: «Семь бед — один ответ…»

* * *

Второй зал по размерам был не меньше, но оборудованием был заставлен настолько, что показался тесным. Из всего, что там было, только пульт компьютера показался Слепневу знакомым. Георг с Юлией, похоже, тоже несколько растерялись, хотя и чувствовали себя поувереннее.

— Смотри — кибердиагност, — показала Юлия Георгу кабинку, почти скрытую в недрах какой-то непонятной установки.

Слепнев тоже посмотрел. Кибердиагност он знал — хорошая штука. Его — или Вадима Кузьминых — частенько засовывали в кабинку. Конечно, не в эту, но почти в такую же.

Георг, не рассматривая больше ничего, подсел к пульту.

— Здесь Георг Имманен, Юлия Джексон и Джерри Ковач. Какая имеется информация? — отстучал он вопрос.

— Психоматрицы в кристаллозаписи и в динамической памяти; исходные психоматрицы в кристаллозаписи; стандарт-информация Центра здоровья; стандарт-информация Центра планирования; расчетная модель поведения на сорок пять недель, — с готовностью ответил Мозг.

— Интересно… — протянул Георг. — Психоматрицы… Значит, все-таки психокоррекция… Молодой человек, — торжественно обратился он к Джерри, — позвольте принести вам свои извинения. Я был не прав, не поверив вам сразу…

— Подожди-ка, — перебила его Юлия. Она положила на пульт свою узкую руку, с трудом дотянувшись до клавиатуры из-за спины Георга. Чуть помедлив, она отстучала:

— Расчетная модель поведения — Юлия Джексон — Георг Имманен — взаимные контакты — расчетная модель поведения — вывод на дисплей.

Тут же на экране высветилась надпись:

ВЕРОЯТНОСТЬ ВСТРЕЧИ И ЗНАКОМСТВА — 0,64 ПО ФАКТУ ВСТРЕЧИ ВЗАИМНАЯ ПРИВЯЗАННОСТЬ ДРУЖБА — ВЕРОЯТНОСТЬ 0,96

ЛЮБОВЬ — ЮЛИЯ ДЖЕКСОН — ВЕРОЯТНОСТЬ 0,96 ЛЮБОВЬ — ГЕОРГ ИММАНЕН — ВЕРОЯТНОСТЬ 0,93 УСРЕДНЕННАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ ЛЮБОВНОЙ СВЯЗИ — 0,17 НЕОБХОДИМ КОНТРОЛЬ НЕОБХОДИМ КОНТРОЛЬ НЕОБХОДИМ КОНТРОЛЬ НЕОБХОДИМ КОНТРОЛЬ

— Куклы… Марионетки… — закусила губу, чтобы не разрыдаться, Юлия.

— Так ведь это… вероятности не очень большие, — неуверенно сказал Евгений. — Вот тут всего ноль семнадцать… Чего уж ты…

— Дурак! Из трех-то миллионов населения? — бросила Юлия.

— Подожди! Без истерик! — холодно сказал Георг. Он тоже был обескуражен, но держал себя в руках. — Посмотрим, кем мы раньше были, до психокоррекции. По-моему, все дело в этом. Или нет, лучше сделаем так…

— Георг Имманен — возврат исходной психоматрицы — срок: немедленно — команда на исполнение.

Экран мигнул чистым зеленым цветом:

ГЕОРГ ИММАНЕН — ИСХОДНАЯ ПСИХОМАТРИЦА — НАЛОЖЕНИЕ НА СОЗНАНИЕ, СРОК — НЕМЕДЛЕННО. КОМАНДА НА ИСПОЛНЕНИЕ — ПОДТВЕРЖДЕНИЕ. ЗАЙМИТЕ КАБИНУ. ЗАЙМИТЕ КАБИНУ. ЗАЙМИТЕ КАБИНУ…

Последняя строка — с предложением занять кабину — ритмически загоралась и гасла. Юлия и Евгений не успели еще отреагировать, а Георг уже порывисто поднялся, подошел к кабине кибердиагноста, встроенной в непонятную установку, и влез в ее нутро. Установка ожила, послышалось гудение, замелькали сигнальные огни на узлах и блоках, по экрану дисплея побежали какие-то цифры — вероятно, режимы, и параметры работы установки. В напряжении прошло две-три минуты, пляска огней прекратилась, открылась дверца кабины, и Георг, целый и невредимый, вышел наружу.

Юлия и Евгений молчали и не отводили от него встревоженных взглядов. Георг быстро обежал помещение цепкими глазами, сунул руки в карманы и вздернул плечи.

— Ну вот, — сказал он недовольно. — А где Мейджер?

Слепнев и Юлия молчали. Георг взглянул на них, чуть подумал и осторожно добавил:

— Здравствуй, Вера… Ты не подумай, я сразу тебя заметил. Только… э-э-э… подвоха ждал… Ты ведь, кажется, на Паэпете или на Ригеле должна быть?

— Георг, — сказала Юлия, — Георг…

— Георг? — слегка удивился он. — Что здесь происходит, Вера?

— Ну, теперь ты видишь? Видишь? — в возбуждении схватил Юлию за руку Слепнев. — Я же говорил!

Юлия вырвала руку и спрятала лицо в ладонях. Георг тряхнул головой, словно сбрасывая остатки сна, и подошел к Слепневу.

— Черт возьми, словно через центрифугу пропустили… Вы тоже с Верой прилетели? Вы можете внятно изложить, что происходит?

Путаясь и сбиваясь, Слепнев начал излагать. К его удивлению, Георг сразу уловил суть и слушал, не перебивая, лишь подгоняя точными короткими вопросами. Наконец Слепнев замолчал. Юлия уже успокоилась и без интереса слушала Слепнева, со страхом и затаенной надеждой рассматривая Георга. Наконец Слепнев добрался до конца повествования. Георг неуверенно улыбнулся:

— А что? В этой истории есть хар-рошая доля благородного безумия! Но мне она нравится, — поспешно сказал он, предупредив возмущенную реплику Слепнева. Помолчав, он добавил, задумчиво глядя на Слепнева:

— Не знаю, какой ты Слепнев из двадцатого века, но Вера такая же Юлия, как я — Георг…

— Ну и кто же ты? — с расстановкой спросил Слепнев. Он, видимо, обиделся.

— Я? Я — Беккер… — равнодушно сказал тот, не обращая на Слепнева специального внимания. Его больше интересовала Вера-Юлия, и он не смог скрыть разочарования, когда она ничем не выразила своего отношения к его имени.

— Я — Беккер, — повторил он уже для Слепнева. — Функционер УОП… Ну, если ты и вправду из двадцатого столетия, то можешь считать, что я — работник Службы безопасности. Командирован сюда, чтобы некоторым образом расследовать это вот… безобразие…

Юлия вздохнула. Беккер встрепенулся: — Ну ладно, посмотрим, что мы тут натворили…

Он прошел к двери, мимоходом осмотрел ее, вышел ненадолго в предыдущий зал и вернулся озабоченный.

— Это кто, ты? — спросил он Евгения, кивнув назад. — Или я тоже к ним руку приложил?

Слепнев промолчал.

— Тоже мне, рейнджер. Двадцатого века… — добродушно проворчал Беккер. — Между прочим, кое-кто из них вот-вот развяжется. Да и смена может прийти. Так что давай-ка запремся.

И они пошли к сломанной двери. «Прелестно, прееле-естно», — напевал себе под нос Беккер, осматривая сгоревший запор. Наконец он захлопнул дверь и довольный вернулся к пульту. Слепнев, со скептическим выражением лица, сопровождал его.

— Теперь она закрывается только изнутри, — объявил Беккер, словно Юлия только и ждала этого сообщения.

Потом он посерьезнел и обратился к ней с некоторой торжественностью:

— Вера… На твое сознание наложена чужая психоматрица, чужая личность. Поэтому я официально, как представитель Управления общественной психологии Земли, спрашиваю: Вера Грей, согласна ли ты подвергнуться направленному психовоздействию с целью устранить последствия случайного или злонамеренного Вмешательства в твое сознание? Предупреждаю, что в результате воздействия ты потеряешь весь комплекс воспоминаний, привычек и личных черт, характерных для навязанного тебе сознания… э-э-э… Юлии Джексон… Тебе будет возвращена твоя подлинная личность.

После секундного колебания Юлия кивнула и твердо сказала:

— Да, я согласна, — и без напоминания пошла к кабинке.

Беккер быстро набрал на пульте задание.

— А это не опасно? — спросил Слепнев.

Беккер пожал плечами и с неожиданным интересом оглядел установленное в зале оборудование.

— В принципе — нет, — ответил он после паузы. — Но очень уж тут все старинное. Сделано лет этак двести назад…

Внезапно он оживился:

— Погоди, погоди… Да ведь на Земле стационарные ментоскопы появились лет восемьдесят тому… Значит, здесь уже во всю занимались и глубоким ментоскопированием, и психокоррекцией, и все втихаря? Ну, молодцы! Вот это прогресс науки! Лет на сто Землю обогнали!

Он, словно по инерции, посмеялся еще немного, затем повернулся к Слепневу и, смущенно приглаживая торчащий на макушке вихор, спросил:

— Кстати, пока Вера не слышит… Мне показалось… Какие тут у нас были… э-э-э… взаимоотношения?

— Тебе не показалось… — ответил Слепнев. Он подумал и добавил: — И тоже кстати — как мне кажется, и она, и ты были женаты. Не друг на друге…

Беккер крякнул и покраснел. Слепнев решил прийти ему на помощь, сменить тему разговора:

— Меня вот, пещерного человека, удивляет, как вы запросто со всякой техникой управляетесь. Ну ладно эти ваши птерокары да орнитоптеры, тут и я могу, но ты вот и с психо… профилактикой запросто…

Беккер облегченно засмеялся:

— Ну, во-первых, здесь техникой управляю не я, а компьютер. Я ему даю задание и понятия не имею, что и как он тут делает. А во-вторых, я по этой, как ты выразился, психопрофилактике и кандидатскую, и магистерскую диссертации писал.

— Мистер-Твистер, бывший магистр… — раздался сзади оживленный голос Веры.

Она, не удержавшись, взъерошила Беккеру волосы и заявила:

— Ох, Беккер, как хорошо, что ты жив! Я, как SOS получили, просто места себе не находила! Кстати, где это мы? И почему у меня такое ощущение, будто я что-то забыла? И откуда ты взялся? Мне же твердо сказали, что тебя нет, выбыл. И что они не фиксируют, куда и каким кораблем отправляются гости планеты! Закрой рот, Вадим, и съешь лимон, а то слишком у тебя физиономия довольная!

Беккер, с улыбкой выслушавший ее тираду, не успел ответить: в дверь с силой ударили чем-то тяжелым. После паузы удар повторился, потом еще и еще.

 

Глава 6

Дверь таранили размеренно и методично, потом, сообразив, что так ее не возьмешь, прекратили.

Беккер, прислушавшись озабоченно, после первых нескольких ударов успокоился.

— Из бластеров палить или взрывать они не станут, а пока оборудование привезут да вскроют — не менее получаса пройдет. Так что у нас есть время подумать, — пояснил он. — Для начала ты расскажи Вере всю историю, у тебя это хорошо получается. А я компьютер заблокирую, чтобы им оттуда не могли управлять…

Слепнев, вздохнув, скучным голосом принялся в очередной раз объяснять, что к чему. Беккер, немного послушав и улыбнувшись, повернулся к пульту. Введя сигнал «Человек в опасности!», тут же загоревшийся на дисплее красным, набрал команду полностью переключить управление на этот пульт. Затем он повернулся к Слепневу:

— Остался ты. Твоего Кузьминых ведь тоже подвергли…

— Стоп! — остановил его, выбросив вперед ладонь, Слепнев. — Мне ни Ковач, ни Кузьминых не мешают, так что я еще погожу с этими вашими матрицами!

— Дело хозяйское, — пожал плечами Беккер. — Тогда я займусь еще кое-чем…

И Беккер, заложив программу совмещения матриц, решительно направился к ментоскопу, не обращая внимания на вспыхивающий сигнал: «Дэнжер! При совмещении матриц вероятность нестабильности психодинамических характеристик составляет 0,13!»

— Чего это он? — спросил Слепнев Веру

— Да ну его! — расстроенно сказала Вера. — Приспичило наложить сознание и память Георга Имманена на свои… И ведь знает же, что опасно!

— Почему? — быстро спросил Слепнев.

— Да нестабильность же… Ну, попросту — свихнуться может…

— А зачем он это? — задал следующий вопрос Слепнев.

— О господи! Вот ты его самого и спроси, — вздохнула Вера, увидев, что дверца кабинки открывается, и отвернулась. — Ну совершенно невозможный человек…

И не понять было, к кому относится эта характеристика.

Беккер подошел с усталым и даже вроде осунувшимся лицом. Виновато и смущенно взглянув на насупившуюся Веру, он выслушал набросившегося на него с вопросами Слепнева.

— Ну, не так это и опасно, — возразил он. — Я ведь много работал на ментоскопе, да и матрица накладывалась моя собственная, так что степень риска, пожалуй, на порядок ниже, чем этот дедушка вычислил. — Он кивнул в сторону пульта. — А нужно мне это, чтобы хоть немного ориентироваться. По отдельности-то ни от меня, ни от Георга проку немного…

Он так и сказал: «Георга», — словно о другом человеке. За дверью снова завозились, и Беккер решительно сказал:

— Ну, все! Пора выбираться отсюда!

— Туда? — с сомнением спросил Слепнев, указывая на дверь.

— Да уж нет, — засмеялся Беккер. — Пожалуй, хватит мордобоя и костоломства. Насколько я понимаю, из всякого помещения бывает два выхода. Не считая вентиляции и канализации…

Дверь нашлась сразу, но она, к сожалению, оказалась загороженной какой-то неподъемной штуковиной.

Пока Беккер осматривал штуковину, пытаясь определить, закреплена она на фундаменте или стоит прямо на полу, Слепнев, все еще лихорадочно-суетливый, уже сунулся пошевелить ее, но безуспешно. Лицо его побагровело, он с трудом перевел дыхание.

— Гиблое дело… — тоскливо сказал он по-русски. Щуплый, на голову ниже его, Беккер обошел бандуру, примерился И скомандовал:

— Отойдите-ка! Да подальше, подальше…

Недоверчиво отодвинувшийся Слепнев с изумлением увидел, как Беккер нагнулся, ухватил эту махину, замер на несколько секунд, шевеля губами, словно читал молитву, а потом сразу приподнял ее и завалил набок.

Дверь освободилась. Слепнев услужливо подал Беккеру бластер. Тот взял его, нерешительно оглянулся на пульт компьютера, на оборудование вокруг, вздохнул и, сощурившись и загородившись рукой, нажал на спуск. С замком было покончено в несколько секунд. Дверь распахнулась, за ней оказалось темно и пусто.

— И куда мы теперь? — поинтересовался Слепнев.

— Если не перехватят и не остановят — слетаем на рыбалку.

— Как же, остановишь тебя! — засмеялся Слепнев. Он не принял всерьез ответ Беккера. — Если ты дерешься хотя бы в половину того, как тяжести поднимаешь, мы могли бы и через ту дверь!

— Да дерусь-то я как раз лучше, чем ты думаешь, только не люблю этого, — серьезно ответил Беккер. — Так что пойдем сюда… Вера, идем. И не отставай, ежели что…

Оказалось, что Беккер не шутил насчет рыбалки. Выяснилось это только во флайере, полным ходом летящем куда-то на юг от города. Слепнев, все время с восторженным удивлением присматривавшийся к Беккеру, окончательно положился на него: сказал — на рыбалку, значит, на рыбалку!

Видимо, все охранники собрались в первом зале. Друзья пробежали темными коридорами, выломали еще какую-то дверь и выбрались на балкон, с которого удалось наконец спуститься на землю, так и не наткнувшись на блестящих. Слепнев в полной мере оценил предусмотрительность Беккера. В самом деле, что бы с ними было, не прими он в свое сознание Георга Имманена? Ни Слепнев, ни Вера не ориентировались в местных условиях в достаточной степени. А Беккер еще с балкона вызвал через блок-универсал свой флайер. К посадочной площадке Беккер повел Веру и Слепнева напрямик, какими-то задворками и сквериками, о существовании которых Слепнев даже и не подозревал, хотя и прослонялся вокруг Центра немало времени.

В самом конце у них чуть все не сорвалось: выбираясь из кустов на дорожку, они наткнулись на стоящего столбом боевика в блестящей униформе. Закинув руки за спину, он глазел на флайер Георга Беккера, заходящий на посадочную глиссаду. Слепнев не успел сообразить, что же делать — прятаться ли обратно, кидаться ли на него с кулаками, — как Беккера словно подхватило порывом ветра. С непостижимой, пугающей быстротой он рванулся вперед, подхватил, словно куклу, охранника, который только еще начинал поворачиваться на шум, пробежал с ним за кусты и осторожно положил на траву. Он вернулся назад прежде, чем охранник принялся соображать, как же это его занесло с дорожки сюда, в темные и неуютные кусты. Они уже погрузились во флайер и набирали высоту, когда из кустов высунулась озадаченная физиономия горе-сыщика.

В воздухе их попытались перехватить. Беккер увернулся, выскочил в запрещенный воздушный коридор, промчался, распугивая встречные летательные аппараты, до окраины города, нырнул до самой земли и вернулся обратно. Сбив преследователей с толку, он проутюжил город по диагонали и вырвался в степь. От увязавшегося было за ними спортивного птерокара он просто-напросто ушел, развив такую скорость, что Джерри-Слепнев, работающий на заводе летательных машин, только тихо стонал от восторга. Беккер сосредоточенно молчал — за все время ночной авантюры троица ни разу не была так близка к гибели, как сейчас. Георг поснимал со своего флайера все блокирующие устройства, всю автоматику безопасности. Форсированный двигатель пронзительно, на грани слышимости, выл, развивая скорость, на которой считаются неуправляемыми не только флайеры, но даже глайдеры. Джерри, видимо, понял, как опасен такой полет. Во всяком случае, он спросил Беккера, кто же все-таки отключил блокировки: он, Беккер, или еще Георг? Беккер только фыркнул в ответ.

— Значит, Георг! — удовлетворенно констатировал Слепнев и добавил по-русски: — Два сапога пара!

— И оба всмятку… — неожиданно по-русски же отозвался Беккер, к полному изумлению Слепнева.

Наступила самая глухая ночная пора. До рассвета оставалось часа три-четыре. Беккер сбавил скорость, но летел еще очень быстро и почти над самой землей. Ни габаритных огней, ни. подсветки кабины он не включал, лишь инфракрасный экран слабо фосфоресцировал во тьме. Наступила реакция на пережитое. Говорить и даже просто шевелиться не хотелось.

Вера перебирала в памяти недолгую свою эпопею на этой планете. Простая, незатейливая жизнь, неизменно приветливые, добродушные люди, неторопливые и, казалось, открывшие для себя, в чем же смысл и истинная ценность существования… Временами Вере казалось, что она каким-то чудом просто перенеслась во времени — в небольшой сонный городок начала двадцатого или конца девятнадцатого столетия. Несмотря на заимствованный от Беккера интерес к старым книгам, она не была все же столь сильна в истории, чтобы провести твердую аналогию. Да, этакая буколическая жизнь…

Несколько дней Вере нравилась постоянная готовность аборигенов бросить все дела, чтобы помочь ей. Ее умиляло провинциальное любопытство к приезжим, забавляло мягкое и чуть недоуменное сочувствие беспокойным чудакам-землянам, не понимающим, что жизнь хороша сама по себе, и не стоит отравлять ее какими-то надуманными и никчемными заботами. Затем эта пастораль начала Вере надоедать, и, когда она сообразила, что ее вежливо и с сочувствием гоняют по кругу, вместо того, чтобы помочь, она взбунтовалась. Результатом явилось то, что несколько дней — или месяцев? — оказалось вычеркнуто из жизни.

Ей еще во многом предстояло разобраться, но Вера была спокойна. Это теперь не уйдет. Ведь Беккер, из-за которого она здесь оказалась, нашелся, был жив и здоров, а все эти убегания и погони внесли приятный, с некоторым оттенком злорадства, контраст со спокойным, чуть даже растительным способом существования местных жителей…

Евгений Слепнев в особенности местной жизни не вдумывался. Он вообще замечал только внешнюю сторону событий и явлений. Не способствовало глубоким философствованиям и его положение нахлебника в чужом теле. Так что воплощения, перевоплощения и исчезновения, приключающиеся на этой планете, не выходили для него из ряда других непонятных явлений. А непонятно для него было почти все. Но он попал в затруднительное положение и, чтобы не пропасть или не свихнуться, занялся частным сыском, невольно окрашивая окружающее в мрачные тона, навеянные перенесенными из своего двадцатого века детективными аналогиями…

Беккер явно что-то искал. Флайер летел теперь широким зигзагом. В добавление к инфраэкрану Беккер включил и локаторы. На них мелькали холмы, овраги, буераки. Вот потянулась равнина. Наконец они вылетели к большой воде. Зацепившись сонаром за береговую кромку, Беккер погнал флайер на восток. Машина выписывала в воздухе кривые высших порядков, слепо копируя все неправильности границы воды и земли. Неожиданно Беккер резко, так что всех бросило вперед, сбавил скорость. Флайер завис на секунду, а затем плавно приземлился.

— Посидите немного, — нервно сказал Беккер и выбрался наружу.

На экранах видно было, как он побродил в темноте, затем уселся прямо на землю и сидел так некоторое время. Неизвестно, высидел ли он там что-нибудь, но вдруг резко поднялся и пошел обратно.

Перемену в его настроении Вера со Слепневым заметили сразу. Теперь он был весел, оживлен и заряжен бодростью, словно и не было этой длинной утомительной ночи.

— И все-таки мы с вами сейчас отправимся на рыбную ловлю! — объявил он.

— Ну да, поплавки с подсветкой, да и червяки светящиеся, чтобы крючком не промахнуться, когда наживлять будешь… — прокомментировал Евгений. Вместе с нервным напряжением его покинула и суетливость. Он даже стал, по контрасту, немного брюзгой.

— Что главное в рыбалке? — риторически вопросил Беккер. Его обескуражить было трудно. — Костер, ребята! А рыба у меня в багажнике найдется, консервированная. И немного местного вина — будем придерживаться здешних традиций. В чужой монастырь со своим уставом не лезь!

Он поднял флайер и быстро погнал его обратно, вдоль берега. Минут через пятнадцать он посадил его недалеко от воды и включил прожектор. Луч просверлил туман над водой, мягким сиянием отсветил в стороны. Заизумрудилась трава, тусклым стеклом темнела вода.

— Ну вот, — сказал Беккер, выключив прожектор и оставив гореть только габаритные огни, — здесь мы и расположимся.

Он вылез и принялся копаться в багажнике. Вера со Слепневым тоже выбрались наружу. Вера осторожно пошла к воде, проверяя ногой землю, прежде чем ступить всей подошвой. Глаза уже чуть привыкли к темноте. Она обнаружила старое кострище и остановилась.

— Это мы с Романом сюда прилетали. Да ты должна знать — старпом с «Тропы». Он раньше пилотом на «Енисее» ходил… — негромко сказал сзади Беккер.

Он вывалил на траву целую охапку груза — какое-то тряпье, сумки, коробки. Потом вытащил из этой кучи брезент, расстелил его и предложил:

— Садись…

— Эх, рыбаки… — раздалось от флайера. — Да здесь же ни кустика! Придется за дровами на тот берег озера лететь. Не сидеть же тут без костра… Беккер, я возьму флайер на несколько минут…

— Не разбейся, — отозвался Беккер.

— Ты бы на наших автомобилях поездил — никакой бы техники не боялся, — философски заметил Слепнев, взбираясь в кабину.

Флайер подпрыгнул их места рванул над головами так, что Беккер торопливо упал на брезент рядом с Верой. Вера засмеялась.

— Он что — всегда такой? — спросил Беккер, не поднимаясь.

Вера пожала в темноте плечами:

— Да я его тоже почти не знаю. Он больше Вадиком Кузьминых был, чем Слепневым. Наверное, ты его изучил лучше.

— Откуда? Всего пару раз видел. А сегодня вообще не в счет. Сплошной мордобой и скачка с препятствиями…

Вера вздрогнула, словно от Прохлады. Беккер осторожно нашел ее руку.

— Что же теперь будет? — еле слышно сказала Вера.

— Да теперь-то все будет хорошо. Через денек-другой с нами свяжется Гарднер. А то и прилетит сюда, да не один, а с целой бригадой…

— Да я не об этом, а о нас с тобой. — Вера склонилась к Беккеру, в темноте матово светился овал лица. Беккер не видел, а скорее угадывал блеск широко открытых глаз.

— Ты же знаешь, что все будет хорошо. Уже все хорошо. — Он прижался губами к согревшейся в его ладонях руке. Вера не шевельнулась. Он приложил ее ладошку к своей щеке, потерся. — Все будет хорошо, разве ты не чувствуешь, глупенькая…

Ее пальцы дрогнули, робко погладили его лицо. Она вздохнула и сказала низким голосом: — Вон Слепнев летит…

 

Глава 7

На берегу озера они остались на весь день и всю следующую ночь. Против всяких ожиданий их никто не побеспокоил. Беккер отлично понимал, что это означает всего лишь, что никому они пока не нужны.

Словно по уговору, они не вспоминали о событиях минувшей ночи. Но все равно, о чем бы ни зашла речь, рано или поздно они начинали обсуждать особенности жизни здесь, на планете. Вера, как и другие космолетчики, никогда не вдумывалась в такие тонкости. Для нее все планеты были на одно лицо: космопорт, гостиница для экипажей или, если стоянка более или менее длительная, коттедж в пригороде. Держались члены экипажа порознь — насмотрелись друг на друга за время полета. Набор развлечений у них бывал стандартный: концерты, спортивные состязания, путешествия…

— И женщины… — ханжески подсказал Слепнев. — Как у моряков во все времена…

— Да, и женщины! — вспылила Вера. — Если хотите, я скажу: и мужчины. Ведь и нас, женщин, в Пространстве, немало!

— Тш-ш-ш… — успокаивающе поднял руку Беккер. — Тоже мне Мессалина…

— А что, — голосом провокатора из любительского спектакля сказал Слепнев, — космонавтов тоже понять можно. Землю месяцами не видят, опасности все время. По лезвию, можно сказать, ходят. Так что их нельзя осуждать, пусть пользуются жизнью.

— Вот-вот! — взвилась Вера. Чувство юмора ей изменило, она не поняла, что ее подначивают. — Ах космолетчики! Ах покорители звездных просторов! Стоит хоть где в форме появиться, сразу вокруг дуры так и вьются! И дураки тоже…

Она перевела дыхание и тоном ниже сказала:

— Прожигателей жизни среди нас, наверное, не больше, чем среди людей любой другой профессии, но мы всегда на виду. Если чего и нет, любители посудачить выдумают…

Беккер знал, что Вера почти никогда не появлялась на люди в форме. Чуть только посадила корабль, сдала вахту — и сходит с борта уже в легкомысленном, совсем не вяжущемся с представлением о серьёзном и даже суровом пилоте-навигаторе, платьице.

Слепнев, слегка смущенный отповедью, осторожно сказал:

— Так вы, получается, толком ничего и не видите? Если вокруг эти… дуры и дураки… крутятся?

— Не видим, согласилась Вера. — И не потому, что кто-то там крутится, а просто времени не хватает. И вообще вы от нас слишком много хотите. Мы ведь не социологи, не историки, мы во время стоянок просто-напросто отдыхаем… Я еще могу рассказать о планетографии всех планет, где побывала, и не понаслышке… А остальное, ей-богу, одинаковое… И вообще, давайте лучше купаться!

Она живо поднялась и убежала к воде, затормошив и утащив с собой Слепнева. Беккер не шелохнулся. Он продолжал сидеть у погасшего костра. Солнце поднялось уже высоко, пригревало ощутимо, но жары не было. По крайней мере желания лезть в воду у Беккера не появилось.

От озера донесся радостный вопль — Слепнев с Верой обнаружили, что в норах под берегом скрываются, засунув в них головы, крупные флегматичные рыбины. Сопротивляться похитителям они начинали, лишь оказавшись на воздухе. Первую рыбу принесли для консультации Беккеру. Беккер — а точнее, Георг, — подтвердил, что рыба, называющаяся корзан, не только съедобна, но и очень вкусна. Тут же началась рыбная ловля, причем ловил, конечно, Евгений, а Вера, до смерти боявшаяся чего-то там, под водой, бьющегося и живого, бегала по берегу и азартно оттаскивала подальше выброшенную на сушу добычу.

Беккер сообразил, что избежать хозяйственных забот не удастся, и принялся разжигать костер. Возбужденным удачной рыбалкой Слепневу с Верой показалось, что он делает все невыносимо медленно и неуклюже. Беккер был с позором изгнан и лишь со стороны, полулежа на каком-то чехле, наблюдал, как выпотрошенных корзанов обмазали глиной и, сдвинув угли в сторону, прикопали в горячую землю. Снова разведя на этом месте костер, Вера и Евгений уселись ждать. Слепнев развлекал Веру рассказами о кулинарных рецептах двадцатого века. Беккер, улыбаясь, тоже послушал, а потом задумался о своем.

Конечно, неблагополучие на планете было видно, как говорится, невооруженным глазом. Беккер пришел к такому выводу уже к концу третьей недели своего пребывания здесь. И необычно высокий индекс Щмигеля-Батова, и выборочный тест Шимкина, и нарушение трех постулатов Ли Си Тяна говорили; о том, что дела здесь нехороши. Но в том-то и фокус, что окончательного диагноза Беккер поставить не мог. Все, что удалось ему выяснить, относилось к категории косвенных доказательств. С ними нечего и думать обращаться в Верховный Совет Земли и Колоний, тем более что окончательного мнения о присутствии на планете чужого разума у него не было…

Весь опыт Беккера, вся его интуиция, все собранные им данные говорили о том, что перед ним диктатура. Вся беда заключалась в том, что любая диктатура непрестанно самоутверждается в умах и сердцах подданных, прямо-таки кричит о себе на всех углах, а здесь, при полном совпадении признаков второго и третьего порядков, самой диктатуры Беккер, как ни искал, обнаружить не мог. Нигде Беккер не смог выявить ни явного, ни скрытого правителя или правителей. Беккера наполнило томительное и тоскливое чувство собственного бессилия.

Он решил на время оставить свои социологические изыскания и вернуться к тому, с чего все началось — найти все же кого-нибудь из пропавших на планете ученых. На аудиовизуальные контакты Беккер полагаться не хотел. Мало ли по каким причинам человек отказывается от своего прошлого — начиная от житейской драмы и кончая гипнотическим внушением. Нет, Беккер предусмотрительно запасся портативным ментоиндикатором и ментограммами пропавших без вести людей — чьи смог найти в Службе здоровья. А уж надежнее ментограммы для идентификации личности Беккер ничего не знал.

Провести свои исследования Беккер так и не успел: ими, непонятно откуда о них узнав, заинтересовался Мейджер. Объяснив Беккеру, что по этому поводу с ним хотят встретиться медики, Мейджер привел его в Центр здоровья. Не было ни провала в памяти, ни других подобных ощущений — они вошли в зал, Беккер с интересом осмотрелся и вдруг оказался в кабинке ментоскопа, выйдя из которой, вместо Мейджера и обещанных медиков обнаружил Веру со Слепневым…

Теперь Беккеру стал ясен механизм происходящего на планете. И хотя каких-либо предположений о том, кому и зачем это нужно, у Беккера по-прежнему не было, по-прежнему он мог и обязан был предполагать, что нужно все это каким-нибудь пришельцам с Альдебарана, теперь он имел право и обязан был доложить результаты своего расследования не только Гарднеру, но и непосредственно Верховному Совету. А тогда — это вам не беззащитного Беккера за нос водить! Уж комиссия Верховного Совета сумеет выяснить, что тут за скрытая диктатура, кто и для чего ворует у людей души, вкладывая взамен другие.

Беккер некоторое время непонимающе смотрел на оживленную жестикуляцию повернувшихся к нему от костра Евгения и Веры, затем сообразил, что приглашают к столу. Сварливо пробурчав:

— Да слышу, слышу… И ничего не сплю, чего еще выдумали, — он перебрался было к ним, но Вера погнала его мыть руки.

Разломив запекшуюся каменную корку и вдохнув неповторимый запах тушеной в собственном соку рыбы, Беккер повеселел и громогласно объявил, что жутко, просто невообразимо голоден. Выяснилось, что рыбу ни Вера, ни Евгений посолить не удосужились. Рыба поначалу обжигала пальцы и губы, а потом вдруг как-то разом оказалась холодной, она была очень вкусна. Георг и в этом не наврал.

Бессонная ночь сказалась: наевшись, все неодолимо осоловели. Первым сдался Слепнев. С надменным видом, чуть ворочая языком, он объявил, что помнит, кто должен мыть посуду и убирать со стола (так это называлось, хотя стола не было, как и посуды). И что он вовсе не собирается увиливать от работы, но ему крайне необходимо без помех обдумать одну мысль… И он с достоинством удалился в тень флайера, не забыв прихватить с собой чехол, на котором только что лежал Беккер…

Вера придвинулась к Беккеру поближе. Она чувствовала, что в их отношениях произошел решающий перелом, не знала, когда именно, и, конечно же, подозревала, что это как-то связано с ее пребыванием в ипостаси Юлии Джексон. Неопределенность мучила ее, хотя и не могла совершенно омрачить радости от того, что рядом Беккер, что все хорошо и уж, наверное, хорошо кончится. Ночные события настораживали ее, но казались дурным сном. Она не знала всего, что знал Беккер, и не могла принять всерьез их бегства и детективных его обстоятельств. Чушь какая-то, недоразумение. Спокойствие Беккера утверждало ее в этом мнении. Пообещав себе при первой же возможности выяснить все, что касается Юлии Джексон, она смолкла на полуслове, не выпустив руки Беккера. Беккер заглянул ей в лицо — она спала, по-детски вздрагивая и поджав ноги. Солнечный свет мешал ей, но она слишком устала, чтобы проснуться или хотя бы переменить положение. Беккер осторожно встал, взял ее на руки и отнес в кабину флайера, устроив ее там на сдвинутых сиденьях. Она даже не проснулась, лишь пробормотала что-то спросонок. Над озером повисла сонная послеполуденная тишина. Лишь рыба, легко касаясь снизу зеркала воды, рождала то тут, то там беззвучные и тоже сонные круги, словно всплывали и тихо лопались на поверхности ленивые воздушные пузырьки. Далекий берег отражался в воде. Зелень казалась сочной и веселой, при взгляде на нее становилось хорошо на душе и не верилось во все, что осталось позади, во вчерашней ночи, и что ждет где-то там, в невидимом отсюда городе…

Беккер мог не спать еще несколько ночей и сейчас не очень мучился, взяв на себя обязанности стража и отгоняя сонливость. Поколебавшись, он взял во флайере сигарету — Георг Имманен курил и всегда имел под рукой запас сигарет, — отошел к берегу и закурил. С наслаждением затянувшись и выпустив струйку дыма, причем ему на мгновение стало вдруг интересно, кто из них — он или Георг, — откровенно радуется такой незамысловатой штуке, как сигарета, Беккер вдруг сообразил, что бодрствовать и изо всех сил разыгрывать неусыпного стража просто глупо. Если уж до сих пор за ними не явились и не призвали к ответу за все вчерашние художества, то скорее всего и не явятся. А уж если придут, то ничего ты с ними не сделаешь, спишь ты или нет. Так что не следует разыгрывать героя на пустой сцене и при пустом зрительном зале…

Беккер с наслаждением растянулся на теплой сухой траве и через мгновение спал сном праведника.

* * *

К городу подлетали осторожно, соблюдая все правила движения в воздухе. Никто на них не обращал внимания, никто, не следил, не пытался преследовать. Беккер предполагал, что так оно и будет, но подтверждение прогнозов удовлетворения ему не принесло.

Как заранее условились, сели у торгового центра на площади Цветов. Быстро пройдя через центр, убедились, что за ними не следят, и пошли в сторону окраины. На одной из пустынных тихих улиц все трое свернули в сторону коттеджа, стоявшего в тени гигантской столетней чинары. Память Георга продолжала оказывать свои услуги — владелец коттеджа путешествовал в горах и не собирался вернуться раньше, чем через месяц.

Вера тут же затребовала по линии доставки белье и скрылась в ванной. Евгений, потягивая охлажденный дринк, устроился перед видеоэкраном — несмотря на все жалобы, с бытовой техникой он освоился Неплохо. Здесь у него проблем не было.

Убедившись, что друзья устроились и никакой опасности им пока не грозит, Беккер вышел во влажный, с запахом сырой жирной земли воздух и не спеша направился к Центру здоровья. Это было далековато, минут на сорок ходьбы, но он не стал брать глайдер или орнитоптер, не захотел сесть и в рейсовый бас.

Примерно на полпути он передумал и пошел вправо, где в кучке высотных домов выделялась игла здания Совета Самоуправления. По дороге он все обдумал и взвесил, так что, когда перед ним открылась дверь кабинета на двадцать третьем этаже и он увидел сидящего за столом спиной к окну Мейджера, он ничуть не удивился. Он остался бы спокоен, если бы даже ему сказали, что Мейджер сидит так со вчерашнего утра. Почти так, кстати, оно и было…

— Здравствуйте… — Мейджер сделал вопросительную паузу, и Беккер церемонно представился:

Беккер. Альфа Олегович.

— Ну да, ну да… — покивал Мейджер, и Беккер понял, что он знает о том, что Беккер вернул свою психоматрицу, и о том, что он наложил сознание Георга на свое, и сейчас просто ждал этому подтверждения. «А вот этого ты все-таки не ожидаешь!» — злорадно подумал Беккер и сказал:

— Мы ведь с вами в некотором роде коллеги. Муниципальные служащие.

Увидев, как и ожидал, по глазам Мейджера, что тот ничего не понял, Беккер пояснил:

— Ну как же! Вы служащий Отдела научных исследований. Я тоже служащий, только другого управления — УОП. Управления общественной психологии…

Мелькнувшее было в глазах Мейджера беспокойство сменилось откровенной иронией, и он сказал:

— Мне кажется, особого значения это не имеет. Я дожидаюсь вас, чтобы сообщить, что вызывает по гиперсвязи Земля.

Да, разговор шел почти в открытую. Мейджер явно давал понять, что знал, где Беккер скрывался, и знал, что он придет сюда. Беккер секунду поразмыслил и решил обострить разговор:

— Что же вам помешало ответить, что я… э-э-э… погиб при невыясненных обстоятельствах? — Теперь ирония Чувствовалась уже в голосе Беккера.

Мейджер не принял предложенную игру — с усмешками и недомолвками. Он просто ответил:

— Да, собственно, ничего не мешало. Просто мы решили не делать этого.

Беккер кивнул. Он не стал уточнять, чего — «этого». «Это» могло относиться как к решению не сообщать на Землю о его исчезновении, так и к решению не организовывать ему, Беккеру, очередной смены личности. А могло относиться и к гибели — в прямом смысле. Беккер теперь отлично представлял механизм всех этих «исчезновений». Мейджер молчал, и Беккер спросил:

— Установка гиперсвязи у вас на космодроме? Мне, наверное, надо проехать туда?

— Зачем же? — пожал плечами Мейджер. — Можете прямо отсюда говорить. Я пока выйду.

— Вовсе не нужно. Мне от вас скрывать нечего. Мейджер не заставил упрашивать себя остаться. Ему интересен был предстоящий разговор, он и не скрывал этого. Вполголоса он скомандовал:

— Связь. Узел связи космодрома.

На большом экране, засветившемся в боковой стене, появился здоровенный мордастый парень. Явно копируя кого-то, он прогнусавил:

— Да, сэр. Слушаю, сэр. Чего изволите, сэр?

— Не валяй дурака, — беззлобно сказал Мейджер. — Переключи сюда вызов по гиперсвязи.

— Есть, сэр, — ухмыльнулся парень и исчез. По экрану струились полосы, проскакивали цветные искры. Беккер ждал, что вот-вот на нем появятся буквы — расшифровка сообщения. Вместо этого экран вдруг разом, вроде бы даже со щелчком исчез, явив взору Гарднера собственной персоной.

«Вот это да!» — ахнул Беккер. Для передач по гиперсвязи не существовало расстояний, не было отставания во времени. Передача принималась практически в тот же момент, когда и передавалась. Но за все в этом мире нужно платить, для гиперпередач не существовало понятия селективности. То есть на всех приемниках одновременно принимались все ведущиеся в это время передачи. Если текстовые сообщения еще можно было как-то сжимать, уплотнять, то видеоканал на гиперсвязи забивал все окончательно. Ясно, что по этой причине гиперсвязь применялась только для экстренных сообщений. А уж видеосвязь на гипер была столь редкой, что о каждом таком случае потом вспоминали годами. Видимо, на Земле придавали этому разговору исключительное значение, если решились занять гиперканал полностью…

— Ну, здравствуй, Беккер… — без воодушевления сказал Гарднер.

— Здравствуй, Поль, — как эхо откликнулся Беккер.

— Нашелся-таки… — констатировал Гарднер.

— Да я, как сегодня выяснилось, вроде бы и не терялся…

— Тебе Вульфсен привет передает. Передай, говорит, привет Беккеру.

— Майкл-Ференц? Ну что ж, польщен. Весьма. Передай и ему привет и наилучшие пожелания. — Беккер недоумевал: стоило ли занимать гиперканал ради привета от Майкла-Ференца Вульфсена?

— А как дела у тебя? Как поживает Вера Грей? Ей тут некоторые неприятности грозили за угон шлюпки, так мы это дело прикрыли. Попросили учесть смягчающие обстоятельства…

— А мне она ничего не говорила, — удивился Беккер.

— Ну, наверное, хватит! — сказал вдруг Гарднер куда-то в сторону. — Я жду, только постарайтесь побыстрее…

Он забарабанил пальцами по столу, то и дело скашивая глаза куда-то за экран. Спохватившись, он взглянул на Беккера:

— Так ты говоришь, не рассказывала? Странно, странно…

— А чего странного? Мы с ней почти еще и не виделись. Ни с ней, ни с Кузьминых. Или Слепневым…

— А ты и это знаешь? — удивился Гарднер, хотя чему тут было удивляться. Наконец он встрепенулся, уставился куда-то вбок, кивнул удовлетворенно несколько раз и широко улыбнулся Беккеру: — Ну вот, все отлично! А я боялся, что вместо тебя подсунули какой-нибудь фантом. Итак, рассказывай, что там у тебя происходит.

— Что у нас происходит? — задумчиво переспросил Беккер, ни на минуту не забывая о тихо сидящем здесь, в комнате, Мейджере. — Да в общем-то ничего особенного. Если не считать, что человек и общество в опасности!

Ну вот, главное сказано, и все обошлось. Не разверзлась земля, не залил все вокруг нестерпимым фиолетовым жаром коварный всплеск бластерного выстрела, не прервалась эта долгожданная и такая неожиданная гиперсвязь… Беккер перевел дыхание и повторил:

— Ничего особенного здесь не происходит. А что именно, надо еще разобраться. Во всяком случае, мне одному тут до конца не понять. Хорошо бы, если бы тут поработала комиссия…

Мейджер сидел тихо, словно его тут и не было, но Беккер не сомневался, что он вслушивается не только в каждую фразу, но и в интонацию, с какой она произнесена. Беккер тщательно взвешивал всякое слово, прежде чем сказать его вслух, не только потому, что оно могло быть обращено против него Мейджером и теми, от лица которых Мейджер только что сказал ему: «…Просто мы решили пока не делать этого». Нет, Беккер искренне считал, что не имеет права априори высказывать свое мнение, которое может каким-то образом повлиять на работу комиссии.

— Мы тоже об этом думали, — благосклонно сказал Гарднер. — У тебя уже есть какие-нибудь предложения?

— В общих чертах, — пожал плечами Беккер. — Как обычно, социологи, историки. Специалисты-управленцы… А вот кого совершенно необходимо включить — специалистов по ментоскопии, психозондированию и вообще по этим вещам. Желательно бы одного-двух физиков-нулевиков…

Гарднер, левая бровь которого поползла вверх, как только Беккер заговорил о составе комиссии, да так и застыла, кивнул:

— Мы почти к таким же выводам пришли. Но мы исходили из принципа Вульфсена. Ты, наверное, тоже?

Беккер слабо улыбнулся. Он понял Гарднера: «принцип Вульфсена» на их жаргоне означал бездумный, механический поиск закономерностей. В данном же случае

Гарднер имел в виду явно другое, а именно намекал на ранее, еще до отлета Беккера, выявленную закономерность. Ведь перечень рекомендованных Беккером специалистов почти полностью совпал с перечнем профессий пропавших без вести людей.

Но Беккер руководствовался не этим. Он покачал головой:

— Нет… Я отталкивался от конкретных фактов. Подробности доложу лично…

Гарднер встрепенулся: конкретные факты — это хорошо. Конкретные факты — это на семьдесят процентов обеспеченный успех работы комиссии. Собственно, раз Беккер в первые же минуты заявил, что человек и общество в опасности, значит, что-то конкретное у него было. А слова «доложу лично» следует, пожалуй, расценить как намек на то, что комиссии нужно вылетать немедленно, сейчас, сию минуту… И Гарднер уверенно сказал:

— Хорошо! Доложишь лично. Через… семьдесят два часа. Да-да, трое суток! Сутки нам на организационные дела, тридцать шесть часов лету и стандартный двенадцатичасовой запас!

Впервые за время их разговора Мейджер выказал признаки жизни. Он был потрясен: обычный рейсовый грузовик ломился через гиперпространство около трех недель, не считая двух недель маневров в открытом космосе. Пассажирские лайнеры шли значительно быстрее, а спецрейсы укладывались, бывало, и в неделю. Но три дня! Такого на памяти Мейджера не бывало!

Беккер ничего подобного тоже не помнил, но постарался не показать виду. У него чуть отлегло от сердца — пожалуй, за три дня с ними и вправду ничего не произойдет. На больший срок он не загадывал — не очень верил словам Мейджера, что с ним решили ничего пока не делать.

Гарднер, насладившись произведенным эффектом, заторопился:

— Ну ладно. Не буду больше занимать канал. До встречи!

Он помахал приветственно рукой и исчез. По экрану побежали какие-то служебные надписи и знаки. Мейджер мановением руки выключил его и повернулся к Беккеру:

— Ну, теперь вы довольны? Вызвали комиссию на нашу голову…

— Я все время ждал, что вы прервете связь, — признался Беккер.

— Нет, — откинулся на спинку кресла Мейджер, неприязненно глядя на Беккера. — Мы решили не делать этого. Напротив, мы решили дать вам доступ ко всей имеющейся у нас информации.

Беккер невольно обратил внимание на «мы» в его фразах. Не давало ему покоя это «мы», хоть он и понимал, что едва ли получит ответ, спроси сейчас, кто скрывается за этим «мы». А что касается доступа к информации, так это прямая обязанность Мейджера и других должностных лиц — предоставлять всем, в том заинтересованным, необходимые сведения или данные. И нечего еще и реверансов за это ждать, тем более что не след и забывать кое о чем…

Так и не дождавшись реакции на свои слова, Мейджер с плохо скрытым раздражением сказал:

— У меня к вам просьба — ознакомьтесь, пожалуйста, со всеми обстоятельствами до прибытия комиссии. Дело в том, что мы считаем вас человеком достаточно беспристрастным, а ваше мнение, бесспорно, будет для комиссии очень весомым…

— Простите, — холодно сказал Беккер, — но я что-то не усматриваю связи между моей беспристрастностью и этой… э-э-э… спешкой…

— Ради бога! — вскричал Мейджер. — Не поймите превратно! Мы просто хотим, чтобы ваше мнение, которое вы изложите комиссии, было как можно меньше искажено домыслами и догадками! Хотя поверьте мне — ни вы, ни комиссия не смогут разобраться в том, что у нас происходит.

— Почему? — быстро спросил Беккер. — Это только вы так думаете или еще кто-то?

— Почему не смогут? — переспросил Мейджер. — Да потому, что мы и сами ничего понять не в состоянии!

Он почти выкрикнул последнюю фразу.

«Да, — подумал Беккер. — Насколько я знаю, они действительно понять ничего не могут, да и не смогут, наверное, никогда, ибо живут в нестабильном, изменчивом мире. Кто-то играет ими, как фигурками на шахматной доске, меняя их местами и каждый раз переписывая заново сознание. И если нас, землян, необходимо хотя бы пропускать через ментоскопы Центра здоровья, то своих-то ухитряются перепрограммировать буквально на ходу, безо всякой аппаратуры. Интересно, кстати, а почему Мейджер об этом заговорил? Ведь так сказать может только тот, кто что-то знает!» И Беккер вкрадчиво поинтересовался:

— А почему вы так сказали? Ведь в силу некоторых причин сама мысль о том, что что-то не в порядке и требует осмысления, не могла у вас возникнуть! Я имею в виду не лично вас, а вообще жителей планеты….

Мейджер медленно поднял взгляд:

— Вы правы. Мне бы это и в голову не пришло. Но… я знаю все, что знаете вы…

— Кто — я? — быстро перебил Беккер. — Я — Беккер, или я — Георг Имманен?

— Оба… — сказал Мейджер, не отводя взгляда. — И я бы не сказал, что это знание доставило мне удовольствие…

Наступило неловкое молчание. Наконец Беккер нарушил его:

— Так вы тоже… через ментоскоп?

— Вы имеете в виду наложение психоматриц? Нет, обошлось без техники. Я… ну, представьте себе, что я это просто вспомнил. Как будто знал всегда и просто забыл, а теперь вспомнил…

Беккер не стал спрашивать, всю ли память, со всеми личными воспоминаниями его и Георга, получил Мейджер. Изменить это все равно ничего не могло, но еще больше бы накадило и без того достаточно напряженный разговор. Вместо этого он спросил:

— И все же… Это вы считаете, что никто не сможет разобраться в происходящем, или это еще чье-то мнение?

— Это лично мое мнение, — мрачно сказал Мейджер. — И если бы от меня зависело, я бы никакую комиссию сюда не пустил. Это наше, внутреннее дело. Никого оно, кроме нас, не касается, и разбираться во всем мы должны сами, а не позволять копаться кому попало…

— Интересно, интересно… — живо сказал Беккер. — Вы против, но все же сотрудничаете с нами? Почему?

— Если бы я знал… — после тяжелой паузы признался Мейджер и с откровенной ненавистью посмотрел на Беккера. — Я поступаю в каждой ситуации так, как надо. И не спрашивайте меня, кому надо. Я знаю не больше вашего, я уже сказал. Но если раньше у меня была хоть видимость свободы воли, то теперь, благодаря вам, и этого не осталось…

Он неожиданно резко для его комплекции поднялся и подошел к окну, повернувшись к Беккеру спиной,

У Беккера вертелось на кончике языка множество вопросов: как это выглядит, когда поступаешь вопреки собственной воле? Что при этом чувствуешь? Раздвоение сознания? Похоже ли, что кто-то управляет телом независимо от. тебя? Но, хотя все это было чрезвычайно важно с профессиональной точки зрения, Беккер ничего не спросил. Он молча повернулся и, не прощаясь, вышел.

 

Глава 8

Гарднер с Беккером сидели за столиком на веранде маленького кафе. Перед ними расстилалась образованная пересечением двух окраинных улиц площадь, покрытая жесткой пыльной травой. Арабской вязью разбежалась по ней паутина пешеходных дорожек. Солнце клонилось к закату, от высоких пирамидальных тополей протянулись длинные тени. Небо стало высоким и чуть зеленоватым. Слышнее стали звуки шагов по асфальтопластовым дорожкам, далекая музыка, детские голоса.

— Знаешь, что мне это напоминает? — спросил Гарднер, потягивая холодный сок и благодушно озирая одноэтажные коттеджи, уходящие вдаль, насколько видел глаз. Точнее — насколько позволяла видеть буквально захлестнувшая все зелень,

— Знаю, — коротко кивнул головой Беккер, с улыбкой наблюдая за размякшим шефом. — Земные провинциальные городки начала двадцатого века. Спокойная неспешная жизнь, разговоры на крылечке, долгие сумерки и кресло-качалка, соседи, о которых знаешь буквально все, и вечерний чай в кругу семьи на веранде, а из сада аромат цветов…

— Ну да… — обескураженно сказал Гарднер. — А чего ты смеешься?

— Да вовсе я не смеюсь! — с досадой сказал Беккер. — Чего мне смеяться, у меня самого все время такое же ощущение. Не планета, а пастораль какая-то!

— И нравы патриархальные… — Гарднер предпочел не заметить досады в голосе собеседника.

— Что да, то да. Нравы здесь строгие — для взрослых, семейных людей. Но не для них вон… — Беккер показал глазами на млевшую в отдалении смазливую молоденькую официантку.

Ей очень нравился Гарднер — двухметровый поджарый детина с тронутыми сединой висками. Но какой недогадливый — другой бы давно все понял и условился о встрече, а к этому хоть сама в постель полезай…

— Да уж… — Гарднер торопливо отвел глаза в сторону, заметив, что перехватившая его мимолетный взгляд официантка готова кинуться к их столику. — С молодежью у них того… не вяжется…

— А чего не вяжется? — равнодушно спросил Беккер. Насмотрелся он в последнее время, перестал уже реагировать. — Нагуляется вдосталь, а когда замуж выходить станет, память сотрут, всего и делов!

— Мерзость какая, — помрачнел Гарднер. — Не люди, а заводные игрушки…

— А так с любой пасторалью. Буколическая картинка, свирель и песни в рощах, беззаботные танцы на лужайке. А присмотришься поближе — в хижинах пастушьих сквозняки и антисанитария, все удобства в кустах и оттуда несет экскрементами, а пейзане тупы до идиотизма и постоянно на грани голодной смерти…

— Злой ты стал, — вздохнул Гарднер.

Беккер горько усмехнулся в ответ и закурил. Словно получив команду, официантка метнулась к их столику и принялась собирать пустые тарелки, намеренно низко наклоняясь, чтобы Гарднеру видна была грудь в вырезе кофточки. Бюстгальтера она не носила.

— Ты никогда не читал Гумилева? — спросил Беккер, провожая взглядом удалившуюся наконец девицу, намеренно вихляющую бедрами. Попка у нее тоже была аппетитная.

— А кто это такой? — рассеянно спросил Гарднер, переводя взгляд с официантки на Беккера.

— Был такой философ, не то в восемнадцатом, не то в девятнадцатом веке. Я читал его книгу «Биосфера и этногенез Земли». Очень интересные вещи он писал, во многом предвосхитив наши теперешние представления, а кое в чем и сейчас оставаясь пророком. Так вот, у него этапы развития этноса сравниваются с жизнью человека. Также есть детство, зрелость, старость… Не помню, как он отмечает поворотные моменты развития, но знаю только, что, по его мнению, любому из этапов присуща волнообразность развития — подъемы, спады.

— Ну и к чему ты это? — скептически поинтересовался Гарднер.

— Да к вопросу о морали здешнего общества. И не только здешнего. Если вдуматься, только на моей памяти можно отметить такие спуски и возвышения, если взять хотя бы отношение к алкоголю и табакокурению. — Он взглянул на дымящуюся в пальцах сигарету. — Я говорю не о каком-то запретительстве, а именно об отношении. Первые лет десять — пятнадцать моей работы в Управлении совпали, по-видимому, с самым негативным ко всему этому отношением. Помнишь, я тогда как раз расследовал случай Ионина-Габровского, серию катастроф на планете звезды Кельмакова, да много еще чего, сейчас сразу и не сообразишь. Курить, а тем более вино пьянствовать было тогда просто постыдным. Сейчас, похоже, преобладает более здравое отношение к этим вещам, но подъем, на мой взгляд, не закончился, и нас ожидает еще всплеск усиленного потребления этой, — он демонстрирующе приподнял руку с сигаретой, — отравы.

— Ну ладно, что-то в твоих словах есть. Так все же, к чему ты это?

— Да просто не нужно смешивать в одну кучу несколько э-э-э… вольные… нравы, — он посмотрел в сторону соблазнительно избоченившейся в отдалении официантки, и Гарднер тоже взглянул в ее сторону, но тут — же отвел глаза, — и действительно имеющие место странности.

— Завтра в шестнадцать тридцать заседание комиссии, — помолчав, перевел разговор Гарднер.

Ему что-то не по себе стало от того, как исподволь, но быстро атмосфера из задушевно-элегической стала мрачно-безнадежной. Да и в душе его имелись к этому предпосылки — работа комиссии, откровенно говоря, мало настраивала на веселье.

— Значит, заканчиваем? — не то спросил, не то констатировал Беккер. — И когда домой, на Землю?

— Вот завтра и решим. Но думаю, что дня через два. Посмотри, кстати, проект решения комиссии. Я его всем руководителям групп раздал.

Беккер молча взял протянутый Гарднером библиотон и включил его.

Из выводов комиссии следовало, что на планете сложилась совершенно недопустимая практика контроля и управления сознанием людей, причем делается это в массовых масштабах. Механизм такого воздействия выяснить не удалось. Цель или побудительные мотивы также неизвестны. Центр, управляющий этими действиями и координирующий их, выявить не удалось. Ситуация, безусловно, требует вмешательства со стороны человечества. Однако, поскольку до сих пор остались неясными узловые вопросы «Кто?» «Для чего?» и «Как?», на данном этапе можно рекомендовать только лишь дальнейшее развертывание исследовательских работ, направленных на прояснение этих ключевых моментов социальной жизни планеты…

Гарднер, пока Беккер читал, допил сок и нервно барабанил пальцами по подлокотнику.

— Да, конечно, пора возвращаться на Землю, — задумчиво сказал Беккер и выключил библиотон. — Чего попусту сидеть? Здесь же одни сплошные «не»: неизвестно, не выявлено, невозможно… Сломала зубы хваленая комиссия…

— Ну, наверное, главное мы сделали, — тут же ревниво откликнулся Гарднер. — Исследовали создавшееся положение и пришли к выводу, что… — Гарднер смешался под ироническим взглядом Беккера, но тут же вновь оживился. — А что, — он понизил голос и наклонился через стол к Беккеру, — если все-таки вот оно? Помнишь, о чем мы с тобой тогда говорили, еще до твоего отлета?

— A-a-a… — махнул рукой Беккер. — Добавь еще, что я тоже здесь пробыл долгое время, да еще и подвергся ментообработке. Брось, Поль… Как там говорили древние? Не умножай число сущностей сверх необходимого… Рано еще всерьез говорить о «чужих», сначала нужно все-таки уяснить, что здесь происходит.

— Да? — насторожился Гарднер. — По-твоему, существует более простое объяснение? А может, у тебя и гипотеза есть? Истолковывающая все эти несуразности?

— Поль, — неожиданно серьезно сказал Беккер, — если есть явление, то существует и причина его. И от того, что мы ее не видим, она не исчезает…

— Ну-ка, ну-ка, давай излагай, — поощрительно ека, — зал Гарднер.

— А разве я сказал, что знаю? — скептически спросил Беккер. Ему вдруг расхотелось говорить на эту тему. Может, тон Гарднера задел его, а может, отвлекала тихая музыка, льющаяся из кристаллофона, — хорошая, печальная музыка, вполне земная, нисколько не похожая на гармонизированные созвучия, заменяющие музыку на этой буколической планете. Беккер невольно пошарил глазами — а, вон оно что! Томящаяся по Гарднеру девица, в последней безнадежной попытке привлечь его внимание, вместо обычной компьютерной музыки поставила какую-то земную запись и теперь не сводила с него взгляда. Беккер сочувственно улыбнулся ей, но она даже не заметила этого: Гарднера, красавца Гарднера жаждала она всем своим знающим в этих делах толк существом. Беккер вдруг развеселился и повернулся к терпеливо ждущему Гарднеру:

— Извини, Поль, но давай отложим на завтра. И недодумано у меня кое-что, и обстановка не располагает. Да и беспокоюсь я — Вера что-то задерживается. Должна была с полчаса назад подойти, и до сих пор нет…

Гарднер обиженно согласился. Беккер засобирался уходить. Гарднер в задумчивости остался было За столиком, но, натолкнувшись на алчно сверкнувший взор девицы, торопливо окликнул Беккера и заспешил следом.

* * *

На заседании комиссии царила приподнято-мрачная атмосфера. Выступлений руководителей групп почти не слушали. Расселись все уже не как попало, прослеживалась некая закономерность. Несколько человек оставались для работы на планете, они расположились отдельно. Отдельной группкой держались и местные ученые во главе с Мейджером. Это Беккеру казалось, что во главе: Мейджер по роду занятий был больше других связан с гостями, естественно, что остальные то и дело просили у него пояснений. Со стороны это и вправду могло выглядеть, как получение инструкций и указаний. Поймав себя на том, что подозрительно вглядывается в Мейджера и его окружение, Беккер сделал над собой усилие и стал внимательно слушать докладчика.

Гарднер сидел за столом, импозантный, как Санта Клаус на святочной неделе. Он довольно кивал докладчикам, излагавшим общеизвестные истины, поскольку других у них про то не было. Похоже, это был единственный на сегодняшнем собраний благодушно настроенный человек. Видимо, он радовался, что его миссия подошла к концу и ответственность передана в другие, пусть и Не самые подходящие для того, руки, и Беккер подумал, что Гарднер, пожалуй, совсем не подходит для работы начальником Управления — человек, озабоченный своими переживаниями, в частности, угнетенный возложенной на него ответственностью, не самая подходящая кандидатура на этот пост. Ведь обеспечение общественной безопасности все-таки составляет одну из задач Управления, не говоря уже о попытках отследить появление «чужих» на этой планете, а проблема эта далеко еще не снята. Управлению просто позарез необходим не боящийся принимать решения руководитель. Беккер остро пожалел вдруг, что Боучек вместе с Мозгом канули где-то в глубинах Вселенной.

Поводов для оживления или радости у собравшихся не было, как не оказалось и позитивных предложений ни по одному из разделов. Поэтому проект решения Гарднер зачитывал в полном молчании. Обсуждение свелось к нескольким непринципиальным замечаниям, после чего члены комиссии проголосовали, и проект превратился в решение, то есть стал официальным документом, влияющим на дальнейшую судьбу целого Мира. Впрочем — на что влияющим? Как раз ни на что не влияющим! Беккер вдруг ясно понял, что именно беспомощность перед неизвестным и нежелание признаться в своем бессилии и вызывают в нем глухую ярость.

В наступившей тягостной тишине неуместным диссонансом прозвучал оживленно-деловой голос Гарднера, объявившего, что с неофициальным сообщением выступит сотрудник УОП Беккер. Неловко пробравшись в проход и поднимаясь на возвышение впереди, Беккер продолжал думать, что все-таки эта ют моральная и эмоциональная глухота Гарднера неслучайна. Никак он не может попасть в тон общему настроению. И потребовалось самому Беккеру постоять на грани даже не смерти, а деперсонификации, чтобы научиться замечать эту почти неуловимую фальшь. Ведь главным в жизни стало для Гарднера не дело, которым он занимается, а его личные, связанные с этим делом переживания. Беккер давно знал Гарднера и уверен был в его порядочности и в том, что, как только Гарднер уяснит себе все, что только что открылось Беккеру, он уйдет сам. И Беккер дал себе слово, что, как только эта история, стоившая уже ему стольких нервов, закончится, он обязательно поговорит с Гарднером, как бы ни тяжел оказался такой разговор…

Конечно, Беккер был несправедлив к Гарднеру. Просто так уж все неудачно сложилось у него на этой планете, что он не чувствовал сейчас ничего, кроме усталости, постоянной, хронической усталости.

Беккер постоял немного в задумчивости, оглядывая устремленные на него глаза. Затем откашлялся, попытался пригладить непослушный вихор на макушке, тут же забыл о нем и сказал:

— Сообщение будет действительно неофициальным. Все, что я имею сообщить вам, — не более чем плод моей фантазии. Я исходил из того, что никакой поставившей себя над обществом группировки злоумышленников не существует, земного или внеземного происхождения. По моему глубокому убеждению так оно и есть, да и в выводах комиссии, хотя использована более осторожная формулировка: «не обнаружено», — говорится фактически то же самое. Кроме того, я считаю в данном случае преждевременными попытки привязать к нашим, людским делам зеленых человечков с далеких галактик. Общество столкнулось с проблемой, уходящей в чисто социальную область, поэтому вполне логичным будет предположить, что вся проблема — порождение нашей цивилизации…

Беккер говорил неторопливо, словно размышляя вслух. Слушали его настороженно, не понимая пока, к чему он клонит. А он продолжал:

— А если рассматривать события на планете с этой точки зрения, то один из сакраментальных трех вопросов «Кто?», «Для чего?» и «Как?» находит ответ. В самом деле, во всех случаях объектами психокоррекции оказывались люди, могущие каким-то образом поколебать стабильность сложившегося на планете уклада жизни. Отметим, что уклад этот явно отличается от общепринятого на Земле и в других земных колониях. Следовательно, можно взять в качестве рабочей гипотезы предположение, что психокоррекция проводилась для поддержания стабильности общественно-социальной структуры. Это — «для чего».

Историки и социологи зашевелились. Донесся возглас: «Инте-ере-есно!» На говорившего накинулись сразу несколько человек: «Чего тут интересного? Это же тривиально! Да это же во все времена любая власть так поступала, давила всех противников!» Голоса слились в неразборчивый гул, потом кто-то шикнул, все замолчали и опять повернулись к Беккеру, который терпеливо пережидал шум.

— Теперь второй вопрос: «Как?» От ответа на него зависит и третий вопрос: «Кто?» Ну, как справляются с нашим братом — ясно. А вот с аборигенами… Попрошу набраться терпения и выслушать меня, сколь бы дикими ни показались мои предположения… Во-первых, здесь, на планете, невозможен обмен направленной мыслью, ментообмен. Насколько я понимаю, наши физики и ментоскописты объясняют это тем, что местное солнце является естественным источником гиперполя в сочетании с еще каким-то, неизвестным пока, излучением. Во-вторых, все мы отмечали, особенно сразу по прибытии, давящее ощущение чужого взгляда — признак стороннего спонтанного ментоконтакта. Я считаю, что излучение, действовавшее в течение нескольких поколений, привело к появлению у жителей планеты способности находиться в постоянном ментоконтакте, а точнее — в постоянной связи на уровне подсознания. Или, если хотите, к появлению всепланетного сознания, сверхсознания, надсознания — термин я пока не подобрал… И вот это-то сверхсознание, образующее планетную ментосферу, и является причиной всех рассматриваемых явлений. Из-за него для нас с вами невозможен ментообмен — сознание блокируется, защищаясь от давления ментосферы. Примерно так мы рефлекторно жмуримся при ярком свете… Сверхсознание, возможно, еще и не осознает себя, но тем не менее стремится сохранять стабильность составляющей его структуры. Стремление к упорядоченности — неотъемлемое свойство, или даже признак, живой материи!

Аудитория вполголоса загудела. Беккер, со слабой иронической улыбкой, пережидал шум. Наконец, уловив какие-то осмысленные реплики, он громко сказал:

— Достаточно! Я вижу, идея понравилась! Она объясняет все: и кто, и зачем, и как! Даже цикличность ментоактивности хорошо привязывается к пресловутым Карнавалам, если принять, что она зависит от излучения местного солнца… Кто-то тут, справа, все спрашивает, почему, мол, надсознание не устанавливает с нами контакт? А вы не пробовали установить контакт с отдельными клетками своего тела? Или побеседовать на абстрактные темы, скажем, с собственной печенью? Но ведь для надсознания все мы не более чем составляющие его клетки!

И он направился к своему месту, не замечая, как смолкает гул голосов и зал, подобно цепной реакции, охватывает тишина: они были ошарашены. Он не замечал вообще ничего вокруг, кроме устремленных на него глаз Веры. Он только сейчас понял, почему она задержалась вчера, понял, где она была: конечно же, в Центре здоровья. И наверняка ей вчера наложили на сознание матрицу Юлии…

У своего кресла Беккер остановился и, не оборачиваясь, сказал, словно самому себе, но так, что все услышали:

— Я не знаю, до конца ли мы отдаем себе отчет в том, что произошло… Мы все искали иной разум и вот наконец нашли. Не в глубинах галактик, а рядом — отражение в зеркале, странным образом обретшее вдруг самостоятельность. И не знаю, нужно этому радоваться или нет…

Корабль был в безвременье. Он был Нигде и Никогда. Корабль шел гиперпространством…

Вера медленно шагала по коридору, задумчиво касаясь кончиками пальцев холодного пластика стены. Чуть заметно вибрировал пол, вот потянуло холодным ветерком — она проходила мимо забранного узорной решеткой отверстия климатизатора. Вера растроганно улыбнулась — так не вязалась со строгой геометрией отсеков гиперпространственного корабля, самого последнего достижения земной техники, эта наивно-замысловатая, с доверчивыми завитушками, решетка. Словно возвратясь после долгой разлуки домой, Вера узнавала все больше и больше таких вот милых мелочей. На дверях всех лифтов магистрали «С» были нарисованы цветочки; киберуборщик верхнего уровня откликался на кличку Джек; проживавший в кают-компании попугай Мишка превосходно умел сам открывать свою клетку, но делал это только в присутствии зрителей, чтобы его начинали загонять обратно, уговаривать и запугивать. По-человечьи он разговаривал только в особенно хорошем настроении, да и то большей частью язвил и вставлял ядовитые реплики, всегда к месту и к удовольствию почтеннейшей публики, за исключением объектов его шуток. Больше всего Мишке нравилось, когда на него обижались — совсем как на человека…

Так, улыбаясь, Вера свернула в свой отсек. По пути ей не встретилось ни души: она допоздна засиделась в радиорубке, просплетничала с Машенькой Федосовой обо всех старых, старинных и новых знакомых. Навстречу выползла черепашка-кибер-уборщик, шарахнулась было в сторону, но, разглядев форменный комбинезон, вернулась и, тихо жужжа, принялась за работу. Перед дверью Вера остановилась, оглянулась украдкой на киберчерепашку и покраснела — это была каюта Беккера.

Дверь мягко скользнула на место. Домашний компьютер, почувствовав присутствие постороннего, включил освещение. Потолок затеплился — чуть-чуть, еле-еле, чтобы только различались контуры предметов. Компьютер помнил, что уже поздно и хозяин каюты спит. Осторожно ступая по мягкому, как мох, ворсу, Вера прошла вперед, включила светильник — потолок тут же погас — и опустилась в кресло. Чувство, что наконец-то она дома, не оставляло ее.

Приподняв руку, она показала пальцами. На удивление, компьютер понял ее и слегка повернул зеркало. Потом, повинуясь ее жестам, еще и еще. В зеркале стал виден столик, пустое кресло напротив, затем появилась и она сама — настороженный поворот головы, узкие прямые плечи, высокая шея, широко открытые в полумраке глаза с двумя блестящими яркими точками отражений светильника. Она опять шевельнула рукой, изображение каюты бесшумно скользнуло, поворачиваясь, дальше, и замерло, поймав в кадр лицо Беккера.

Розовый светильник горел вполнакала, каюта тонула в полутьме, различался только контур головы на подушке, черт лица было не разобрать. Свет Вера добавлять не стала, опасаясь разбудить Беккера. Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Почти физически она ощутила бьющуюся в ходовом реакторе, шестью ярусами ниже, тугую огненную ярость скрученной в бешеные жгуты плазмы, мутно-радужные разводы безвременья на экранах в ходовой рубке, деловое перемигивание огоньков и бесстрастную информацию на дисплеях корабельного мозга. И все это непонятным для самой Веры образом было связано с Беккером. Ей вдруг остро захотелось написать это — прямо сейчас, немедленно схватить кисть и перенести на полотно повисший в Нигде надежный, прочный и такой земной кусочек человеческой цивилизации, замкнувший в своей металлической скорлупе и защитивший от всего — или Ничего? — что за бортом, экипаж и пассажиров — людей, частицу человечества.

К утру стало прохладно — климатизаторы добросовестно отрабатывали программу. Вера очнулась ото сна, глянула вниз и замерла: у ее ног, подтянув колени и положив голову на руку, на полу лежал Беккер. Такое уже было — она и Беккер на ковре у ее ног. Но в тот раз все происходило не в каюте Беккера, а в ее комнате, и оттого все было по-другому…

Вера чуть, шевельнулась, собираясь встать, и Беккер мгновенно открыл глаза.

— Удрать собралась? — весело спросил он. — Не выйдет!

Он вскочил на ноги и подошел к видеофону. Соединившись с камбузом, он заискивающе попросил прислать завтрак в каюту. «На двоих», — виновато добавил он. Вера тихонько хихикнула — вчера корабельный кок Магда, худущая высоченная женщина неопределенного возраста, заманила Веру на камбуз, заставила съесть почти целиком капустный пирог и на прощание сердито сказала: «Глупая голова! Зачем сама мучаешься и мужчину мучаешь? Замуж за него выходить надо!»

После завтрака Вера отправила Беккера в библиотеку, где его уже дожидался Гарднер с отчетами, а сама не спеша помылась, привела в порядок прическу, забежала на минуту к Машеньке и только тогда пошла туда же.

Там уже собрались все члены комиссии и половина свободных от вахты членов экипажа. Разгоряченные лица говорили о том, что здесь только что отгорел спор. Поль Гарднер откинулся на спинку кресла. Он явно наслаждался ситуацией. По меланхоличному лицу Беккера прочитать нельзя было ничего. Коротко кивнув Вере — остальные даже не заметили ее прихода, — Гарднер сказал:

— Ну ладно. Это все детали. Мелочи… А вот ты, Беккер, что бы сделал ты?

По наступившей тишине Вера поняла, что этот вопрос интересует многих, и пожалела, что пришла так поздно, ибо интерес этот был связан с предыдущим разговором.

Беккер откинулся в кресле, с преувеличенным вниманием разглядывая узор пластика под вытянутыми ногами. Словно не расслышав вопроса, он скрестил ноги, сцепил руки на животе, повертел большими пальцами сначала в одну, потом в другую сторону и наконец сказал скучным голосом:

— А вот я связался бы со Службой планирования полетов Космофлота…

По тому, как он это сказал, Вера сразу увидела, что он донельзя обозлен чем-то, и тут же возненавидела Гарднера, решив, что именно он виновник этого.

Повисшая в салоне тишина стала недоуменной. Беккер выждал еще, и когда пауза стала уже нестерпимой, продолжил:

— Выяснил бы, откуда пришло последнее сообщение от Мозга, и попытался его разыскать.

— Ну да, на поклон… — ехидно сказал какой-то лысый мужчина, имени которого Вера никак не могла запомнить. — Нам, мол, самим никак не сообразить, так уж не откажите нам, сирым…

Беккер быстро взглянул на него и ответил все тем же размеренным, спокойным голосом:

— Да, конечно. Там полтыщи интеллектов, не чета сидящим в этом зале. Но главное-то все-таки не в этом. Вы все или не хотите, или просто не в силах понять, что перед нами иная цивилизация, двухступенчатая, и мы видим только ее низшую ступень. Хотя первая ступень состоит из людей, цивилизация эта не человеческая, и контакта с ней мы скорее всего не найдем никогда, я не имею в виду экономические и культурные связи. Я не знаю, может быть, это только первая ласточка. Может, так и должно быть, может, это следующая ступень эволюции, и именно к этому идет все человечество. Не зря же специалисты отмечают стремительный рост ментообщения, спонтанного ридерства и прочих вещей из этой области. Одно я знаю твердо: поскольку контакт с надсознанием невозможен, придется искать посредника. И первым, на мой взгляд, кандидатом на эту роль является Мозг. Я имею в виду супермозг Шарля Стабульского. Не забывайте, что он не просто вместилище индивидуальностей, интеллекта сотен, а теперь, возможно, уже и тысяч людей. Кто знает, кого он еще успел вобрать в себя за те два десятка лет, что прошли с момента его изгнания с Венеры? Он еще и впитал сознание каждого. Поэтому дистанция между ним и планетным надсознанием значительно меньше, чем между надсознанием и нами. Так что, если бы Мозг не существовал, его следовало бы создать специально…

— И ты думаешь, что он согласится все бросить, лететь черт-те откуда ради сомнительной чести служить переводчиком между нами и чем-то, чего, может быть, и вовсе нет, а если есть, то оно еще, быть может, и неразумно? — скептически спросил тот же лысый мужчина.

— Я не думаю, я уверен, — пожал плечами Беккер. — Бросил же он Венеру, в которую им было вбухано столько труда! Все человеческие качества ему присущи в полной мере, в том числе и самое, на мой взгляд, ценное — любопытство!

Голос Беккера звучал с иронией, в нем уже не чувствовалось раздражения, и Вера с удивлением обнаружила, в каком напряжении, оказывается, держали ее беспокойство и обида за Беккера.

За бортом радужным туманом клубилось безвременье. Никто не мог бы указать, в каком направлении и далеко ли находится благодатная планета, климат которой мягок, почвы тучны, жители спокойны, несуетны, и доброжелательны, а жизнь проста и приятна… Сплошная пастораль…