Географический календарь «Земля и люди» за 1968 год открывается справкой:
«За последние две тысячи лет на нашей планете уничтожено 106 видов зверей и 139 видов птиц. Первые 1800 лет люди медленно наступали на природу: вымерло только 33 вида. Затем истребление фауны пошло нарастающим темпом: в XIX столетии — 33 вида животных, а за последние пятьдесят лет — 40 видов! Но и это не все. Новые 600 видов животных сейчас на грани вымирания».
Виноваты в этой трагедии не только те люди, которые по воле технического прогресса осуществляют грандиозные преобразования природы и нередко забывают о ее живом мире. Каждый человек на земле, а тем более на нашей, советской, несет ответственность за судьбу диких зверей и птиц, как за часть природы, без которой немыслимо человечество. К сожалению, еще не все понимают это. А между тем у многих бывают в жизни моменты, когда спорое дело или гневное слово, элементарная забота или добрый совет, могут выручить «братьев наших меньших» из беды, уберечь их от уничтожения.
В разные годы мне посчастливилось познакомиться с людьми, которые пережили подобные «моменты». О них и пойдет речь — в пример нерешительным и равнодушным. В зарисовках о попечителях и недругах лесных найденышей приведены подлинные адреса, имена и фамилии. Отдельные из них заменены инициалами — по желанию самих попечителей и по другим причинам. Время, конечно, изменило некоторые обстоятельства жизни этих людей и их подопечных. Однако, как говорят, из песни слов не выкинешь. И я решил оставить зарисовки в том виде, в каком они были написаны по свежим следам событий.
Хромая Машка
Говорят, что Машка осталась живой случайно. Так ли это, судите сами.
В тот день техник Еткульского лесничества И. П. Уварин пошел в лес позже обычного. Пока управился с домашними делами на кордоне, вовсю засверкало солнце.
Стоит на крыльце человек среднего роста, машинально обстукивает валенки о ступеньку. Полушубок на нем распахнут, ушанка сдвинута, на смуглом узковатом лице раздумье. Вроде бы и не надо сегодня отлучаться из дома, но что-то подсказывает: «сходи в бор». Надумал. Прямо с крыльца — на лыжи и в лес.
Скрипит подплавленная полуденными лучами ледяная корка, звонко обламывается. Трудно живется в эту пору диким козам, копытца проваливаются в снег. Наст острый, как стекло, безжалостно режет кожу. В такое время животные не уходят далеко от кормушек, которых в бору десятка полтора (оборудованы еще с осени: стожки сена, солонцы, вешала с вениками).
Идет человек по лесу, прислушивается, направляясь на комариный звон бензопил. Там валят больные и перестойные деревья — не захватили бы по ошибке здоровые. Легко скользит по твердому насту, привычно шарит взглядом по снежной целине, испещренной следами и причудливыми тенями.
Заметил чужую лыжню, остановился. Пощупал: свежая. Надо иметь мужество, чтобы шагнуть навстречу порубщику или браконьеру, отвести в сторону направленные на тебя топор или стволы. А такое с Увариным случалось. Но как-то не думается об этом Ивану Платоновичу, когда идет он по горячим следам преступников.
Чужая лыжня круто повернула на вырубку, скатилась в распадок, запетляла вокруг молодняка. Рядом следы косуль. Шли на кормежку — пять штук. Забеспокоился Уварин, обошел кормушку, видит — выходные следы, прыжки, словно брызги во все стороны. И только четыре. А где пятый след? А пятый с потаском, кровавый. Прошел немного и увидел косулю, которая лежала в мелком сосняке. Когда подбежал к ней, она еще пыталась встать, но человек аккуратно на нее навалился.
Долго возился Иван Платонович. И козу надо держать — бьется, и капкан раздвигать, его стальные пружины способны удержать матерого зверя. А тут маленькая косуля. Полукруглые ржавые скобы сильно врезались в кожу выше копытца, заледенели. Только освободил ножку — закровоточила рана, из последних сил забилось животное. Нашарил в кармане платок, связал задние ноги, приподнялся. Помедлив немного, распахнул полушубок и разорвал рубашку. Кое-как перевязал заалевшую рану, взвалил косулю на плечо и направился домой.
Маленькая кухня на кордоне превратилась в ветлечебницу. Совхозный врач дал бинтов, примочек, мазей. Косуля стала есть, сначала только ночью, а потом и днем все, что приносила ей десятилетняя дочка Увариных Оля: хлеб, овес, картофель. Подружились они. Бывало, сядет девочка на лавку с куском хлеба в руках. Приковыляет коза, смело ткнется мордочкой в колени.
Однажды приехал Иван Платонович из леса, Оля — в слезы:
— Машка захворала, не ест.
Побежал хозяин во двор. Лежит Машка, голову не поднимает. Помчался к ветеринару. Косулю спасли, но копытца она лишилась.
Как-то рано утром постучала соседка:
— Иван, Валет козу задрал!
Всполошился Уварин, не помнит, как на крыльцо выскочил. Давно заметил — недобро косится пес на косулю. И верно — облизывается, морда в крови. К счастью, все обошлось благополучно. Валет, видимо, покушался на жизнь Машки, но получил мощный удар по зубам.
К началу лета Машка спокойно гуляла целыми днями на длинной привязи, как заправская коза.
Но с домашней козой косулю, конечно, не сравнишь. Она безрогая, гораздо крупнее, а главное — красивее. Стоит, как выточенная, голову держит гордо. Шея у нее крутая, высокая, а ноги длинные, стройные — это для того, чтобы при случае вовремя увидеть врага и вихрем умчаться от него. Шерсть у дикой козы серая, с палевым оттенком, на задней части — белый пушок, который охотники почему-то назвали зеркалом. Сытая стала Машка, гладкая, ходила прихрамывая, а бегала здорово. Только заскучала. Плохо стала есть. Подойдет к окну и грустно так смотрит, вроде хочет сказать: «Отпустите меня на волю, я уже здоровая и проживу сама…»
Так в Назаровском бору появилась хромая косуля. Ходит Уварин по лесу, читает книгу следов и радуется: «Машка вышла замуж». Потом видит — двойня у нее, козлик и козочка. На другой год опять принесла козочку…
…Как-то мне довелось побродить вместе с И. П. Увариным по его подопечным лесам. Он приглядывался к высоченным соснам, неторопливо рассказывал о том, что его огорчает и радует. Услышал я от него еще об одном лесном обитателе такую историю. Кто-то, видно, гонял дикого козла по губительному для него насту. И вышло измученное животное к деревне Шеломенцево. А некто Н. В. Новиков зарезал лесного красавца, отдыхающего возле животноводческой фермы. Можно понять чувства Ивана Платоновича, который возмущенно говорил: «Об этом знали все. Но все молчали. А ведь этот браконьер живет с нами рядом, в нашей деревне».
Белоснежные поляны искрились под солнцем, словно осыпанные хрустальным бисером. Где-то вверху тенькали неутомимые синицы, энергично постукивал по дереву работяга-дятел. Шагалось легко и бездумно. Залюбовавшись причудливо изогнутой, словно арка неведомых ворот, березой, Иван Платонович остановился, сказал:
— Скоро весна, а там и лето, опять приедут в бор люди за ягодами, за грибами…
Больше в этот день он не заговаривал о браконьерах.
Мазаиха
— Отпустил бы ты меня в Двойняши, — просила мужа хозяйка дома, где мы остановились на ночлег.
— И не думай, — гудел из сеней сипловатый басок, — ближнее ли место…
Супруги Трякшины переехали из Башкирии в село Петропавловка Катав-Ивановского района недавно. На старом месте у них остался собственный дом.
Тихо звенела мартовская капель.
О Двойняшах — маленькой станции заброшенной узкоколейки — Августина Георгиевна рассказывала:
— Травы там густые. Покосы — без оглядки. Зайцев в тот год развелось! Куда не ступишь — зайчонок. Несмышленыши. Никуда не бегут. Прижимаются к земле. А в высокой траве не разглядишь сразу пушистый комочек. Ворчал Василь Василич, пока собирали зайчат по всему покосу. Десять штук набрали.
— Так и ворчал! — недовольно сказал Василий Васильевич.
— А как домой ехать — заспорили: в траву спрятать ушастых малышей — того и гляди под косу попадут, в лесу сорочье да зверье хищное. Взяли зайчишек домой…
В конце лета посадили зайцев в мешок. Василий Васильевич с трудом взвалил его на плечо, а к этой поре осталось во дворе шесть длинноухих. Четверо зайчат сбежали. На опушке леса вытряхнул «квартирантов» на травку. А они столпились у ног Августины Георгиевны. Василий Васильевич как свистнет. И брызнули, зайчишки в разные стороны. А утром опять все во дворе — явились на завтрак. Так и столовались почти до самой зимы.
К концу разговора Василий Васильевич вдруг подобрел:
— Ладно, поезжай в Двойняши, один управлюсь.
И, улыбнувшись, добавил:
— Зайцев ей своих охота увидеть.
Синичий пансионат
Трудно птицам зимой — и холодно, и голодно. Вот и жмутся пернатые поближе к человеческому жилью. На улице Борьбы в городе Копейске над припорошенным снегом газоном хохлится на ветке тополя стайка воробьев. С завистью поглядывают они на желтобрюхих красавиц, порхающих над одним из балконов дома № 25. Открывается форточка, и юркие звонкоголосые птицы одна за другой залетают в квартиру № 31.
Синичий пансионат открылся так. Залетела однажды в комнату модница с черным галстуком на шее. Попрыгала по зеленым веткам раскидистого — почти во всю стену и под потолок цветка. Подавилась на маленькие озера в стеклянных берегах, где плавают разноцветные рыбки. Ловко увернулась от нападения скворца. Он пытался выдворить из комнаты непрошеную гостью, обращаясь к ней на каком-то странном языке:
— Ф-ф-ша-ша…
— Ку-ф-ф-шать…
— Ф-ф-се.
Анна Кузьминична окликнула драчливого скворца Сашу, и тот, затрепыхав крылышками, послушно опустился на плечо хозяйки. А синичка запрыгала по раме форточки и крикнула певуче своим подружкам, оставшимся на улице:
— Пинь-пинь-тара-а-рах… (Летите скорей в дом, здесь совсем нет зимы…)
И восемнадцать продрогших пичужек одна за другой залетели в комнату. Запорхали по углам, возле картины, над косяком двери, выбирая укромное место для ночлега. С той поры стайка синиц по двадцать-тридцать птиц каждую зиму квартирует здесь на полном пансионе. Переживут птицы сильные морозы, а ближе к весне снова улетят на волю.
Чтобы и воробьям не было обидно — их ведь тьма-тьмущая, хозяйка попросила мужа смастерить на балконе несколько кормушек. Воробьям грех обижаться на знакомый балкон. Им перепадает немало потому, что пансионат густо заселен зверями и птицами.
В квартире пенсионера И. Г. Кигет собрался целый зоопарк. Белые и пушистые, как первый снег, ловко лезут на руки хозяевам морские свинки. Медлительная черепаха сонно тычется о край тарелки с едой. А ежик все что-то вынюхивает своей острой мордочкой, часто настораживается, пряча ее в копну колючих иголок.
Вся эта живность собрана на столе специально. Соседские ребята Саша и Витя Частотины зашли проведать своего найдёныша. Они подобрали скворца Сашу совсем крохотным. Принесли тете Ане и вместе с ней вырастили голосистого певца. Скворец умеет говорить, правда, знает всего три слова. С Витей и Сашей пришли их друзья. Вот и пришлось хозяевам показывать своих питомцев.
Анна Кузьминична ласково разговаривает с птицами и зверями, подвигает синицам, порхающим возле черепахи, блюдце с водой. Затем поворачивается и кричит в коридор:
— Витя! Ты где запропастился, иди сюда, Витя…
На кухне захлопали крыльями голуби. Важно проплыл по коридору в полутора метрах от пола длиннокрылый пестрач.
— Смотрите, пешком по воздуху идет! — засмеялась соседская девочка.
Голубь Витя — тоже ребячья находка.
Сюда же принесли дети больную кошку. Она скоро поправилась, подружилась с птицами. Улетела выросшая галка Клара. Ее назвали по имени девочки, подобравшей за городом желторотого птенца. Сколько их, таких вот найденышей, прошло через добрые руки Анны Кузьминичны…
Детям супруги Кигет всегда рады. Сами воспитали дочь и сына. Они-то знают, как важно вырастить детей такими, чтобы каждый из них мог сказать словами поэта:
Доморощенные карпы
Челябинский инженер Анатолий Федорович возвращался из командировки. Легковой газик весело разбрызгивал весенние лужи, обгонял грузовики, на полном ходу прижимался к обочине, пропуская встречные «Кировцы» с огромными прицепами. Уступая трактористам свою законную полосу проезжей части, шофер газика не ругался, не показывал им кулак, а только крякал. И то, наверное, не от досады, а от напряжения. А может быть, просто не хотел ругаться в такой день, вспомнил, как сам когда-то торопил свой трактор в поле.
В рамке лобового стекла, как на экране телевизора, стремительно мелькают кадры весенних пейзажей. Бескрайне распахнулась обнаженная пашня. По ней бегут навстречу газику березовые колки, скирды соломы, животноводческие фермы. Кое-где еще лежит снег. Но этот черно-белый контраст, всегда неприятный взгляду, смягчается матовой дымкой испарений, синевой неба, нежными солнечными бликами.
— Что Геннадий, к обеду будем дома? — благодушно спрашивает Анатолий Федорович.
Командировка прошла удачно, настроение отличное.
— Добежим! — откликается шофер и вдруг добавляет: — Случилось что-то, — и кивает на боковое стекло.
— Давай подъедем…
Газик круто сворачивает на проселок. Впереди небольшой пруд. На берегу толпятся люди. Бегают взад-вперед мальчишки. За прудом видны какие-то строения, а за ними снова блестят полоски воды. Пока шофер заглядывает под капот, Анатолий Федорович осторожно пробирается на песчаную косу.
По всему берегу валяются дохлые карпы. Шумно кружится воронье. Омытые волнами рыбины золотисто поблескивают под ярким солнцем, и от этого увиденное воспринимается еще горше.
Инженер прислушивается к разговору людей.
— Колхозу, конечно, убыток…
— Промерз пруд до дна…
Шофер ходит по берегу, отбрасывает носком сапога дохлую рыбу подальше от воды.
— Ты что? — спрашивает Анатолий Федорович.
— Полный замор, — отвечает Геннадий, — мальки вон сами из воды лезут… дышать нечем.
В узкой канавке медленно двигаются золотистые мальки, размером с половину карандаша. Анатолий Федорович садится на корточки. Опускает в воду руку и чувствует, как доверчиво тычутся в ладонь рыбки. Может быть, ему это только кажется, что доверчиво, но, зачерпнув пригоршню воды, он видит в полусогнутых лодочкой пальцах двух мальков.
— Геннадий! — зовет он. — Нет ли у тебя банки в машине?
— Есть, — отзывается водитель, — электролит подливаю…
И снова бежит газик по весеннему шоссе. Но пейзажи больше не занимают пассажира. Он придерживает банку с мальками, а водитель не отрывает взгляда от дороги — предупреждает о рытвинах, и ухабах. Тогда банка подхватывается покрепче и поднимается повыше. Долго на весу ее держать нельзя — немеют пальцы.
Дома у Анатолия Федоровича поселили мальков в ванне. Долго смотрели жена и дочь, как чутко подрагивают маленькие рыбьи тельца от едва заметных движений плавников. Покрошили в воду хлеба. Но мальки вроде бы и не заметили крошек, наверное, привыкали к новому пруду с ослепительно сияющими берегами. Анатолий Федорович объяснил домочадцам, что рыб надо кормить только свежим белым хлебом, в одни и те же часы и понемножку, чтобы не закисали остатки, не портили воду. А менять ее надо так. Отстаивать два-три дня в ведрах, чтобы хлорка выдохлась. Потом сливать, в ванну.
— Сложная технология, — скептически заметила жена, — может, отдадим соседям, у них аквариум…
— Что ты, мамочка, — заволновалась дочь, — я сама их буду кормить.
Карпы росли быстро. К некоторым неудобствам, связанным с пребыванием найденышей, домочадцы быстро привыкли. Уже в четверг надо было готовиться к банной субботе. Заполнялись водой все ведра. В отстоявшуюся воду в субботу пересаживали карпов, чтобы освободить ванну. А в воскресенье карпов снова запускали в импровизированный прудок.
— Удивительная рыба, — рассказывал мне Анатолий Федорович, — неприхотливая, выносливая, растет прямо на глазах…
К середине лета мальки стали в два раза больше, еще ярче заблестели на их плотных боках крупные золотистые чешуйки. Рыбы привыкли к человеку. Стоило опустить в воду руку, как они тотчас подплывали к ней и доверчиво тыкались нежными мордочками в ладонь.
Однажды покормили рыб черствым, зацветшим хлебом и, видимо, отравились они. Перевернулись как-то на бок, хотя еще не совсем кверху брюшками лежат. Анатолий Федорович пришел со службы и ахнул. Весь вечер провозился он с рыбками. Осторожно массировал их, несколько раз прополаскивал им жабры свежей колодезной водой. Жена с дочкой переживали — так привыкли к своим питомцам. Помогали главному спасителю. И ожили ведь карпы!
Этот случай помог определить судьбу карпов. Решили выпустить их в озеро. Время шло, а хозяин все откладывал на «следующую командировку». Но как-то поехал в первых числах ноября в район и увидел возле берега облюбованного Второго озера ледяные закрайки.
— Знаешь, Геннадий, давай вернемся…
— Плохая примета, — проворчал шофер, щелкая указателем поворота.
— Карпов надо выпустить в озеро, пусть живут на воле…
— Карпов, — заулыбался шофер, — неужели выжили мальки?
— Выжили, Геннадий, выжили!
Через полчаса легковой газик свернул с шоссе на пустующий берег. Анатолий Федорович с ведром и Геннадий с молотком в руках подошли к ледяному припаю. Шофер разбил лед и доморощенные карпы, блеснув позолотой чешуи, скрылись в темной воде.
Вот и весь рассказ. Но в конце его мне хочется немного пофантазировать.
…Только скрылись доморощенные карпы в темной воде, как раздвинулись ледяные закрайки. Вышла Золотая рыбка и говорит:
— Доброе дело сделал, человече. Спасибо тебе от всего рыбьего мира. Теперь проси, чего хочешь, ничего не пожалею…
Подумал человек и отвечает:
— Ничего мне не надо, Золотая рыбка, но если можешь, сделай так, чтобы и дети мои никогда не проходили мимо рыбьей, птичьей и звериной беды…
Наверное, так ответил бы Анатолий Федорович на вопрос Золотой рыбки, появись она в тот момент на берегу.