Жутко мело с самого утра. Февральское солнце, которое должно сверкать в предвкушении скорой весны невероятно ярким светом, совершенно невозможно было разглядеть за хлопьями снега, бешено летающими по городу. Сизов-Романов с каждым завыванием ветра, словно желавшего превзойти во всем волчий вой, кутался в соболиную шубу.
Все утро и всю дорогу до оговоренного места встречи с Георгием Евгеньевичем Львовым Сизов думал, как завести разговор, как вернуться к теме переворота. И как дать понять, что даже в случае падения монархии будущие правители страны могут положиться на третьего в очереди претендента на российский престол? Да, это была задача очень трудная, почти что невозможная. Но — почти. Много раз перед Сизовым вставали «невозможные задачи», в решение которых уже потеряли веру. Завербовать преданного враждебного режиму человека, организовать устранение двойного агента… Спасти десантников из плена в горах под Пешаваром…
Отряд пленных солдат, захваченных афганцами в разное время, поднял мятеж. С голыми руками — они пошли в свой последний бой. Надсмотрщики не могли понять, как практически безоружные люди могут просто подумать о бунте, не то что уж решиться на его осуществление. Однако афганцы плохо знали, кто такие русские солдаты. А точнее, советские: на землю падали рядом, издавая последний вздох, полный ненависти к врагу, украинцы и белорусы, киргизы и русские, татары и грузины… А охрана лагеря, не в силах совладать с ними автоматным и пулеметным огнем, повернула пушки и ударила прямой наводкой. Но даже в смерти наши не сдались…
Позже об этом случае сложат потрясающе красивую песню, но — позже, а тогда…
Едва поступили сведения о случившемся, началась подготовка операции по спасению людей из подобного лагеря буквально по соседству. Жаль только, что начальство зашевелилось, лишь когда погибло несколько сотен людей. Но хорошо, что хотя бы взялись за это. Составление плана полностью легло на плечи Сизова: все или просто отказывались взяться, или перепоручали другим, вот так и дошли до Кирилла Владимировича. Подробности операции даже после развала Союза оставались засекреченными, но результат был налицо: наши пленные солдаты были освобождены. А на одном из многочисленных кладбищ появились свежие могилы, в которых лежали «погибшие при исполнении» спецназовцы. Свобода оказалась оплачена кровью людей, у которых тоже были родственники, дети, близкие. Но говорить о тех героях, что заплатили жизнью за счастье других, было нельзя. Ни о горьких поражениях, ни о многочисленных победах, в том числе и на «теневом фронте», не любили говорить, ставя гриф «Для служебного пользования». Хотя народ должен был знать своих героев и своих предателей в лицо. Но — не знали…
Сизов именно тогда получил звание полковника, все-таки оценили его работу. И запретили распространяться об участии в этой операции. Матери и жены избежавших смерти в плену людей так и не смогли узнать имя того, кому они обязаны жизнью своих близких и любимых. Ну а на страницах учебников и пособий для определенных служб появился очередной пример действий по проведению масштабной операции в условиях враждебной местности.
Нынче же задачка была много, много сложнее. Провернуть то дело, которое Сизов до сих пор считал своим шедевром, но только в масштабах целой империи. Нет, конечно, практически ничего общего между этим двумя делами не было. Но только не для Кирилла… Просто Сизов и тогда, и сейчас ощущал давящий груз ответственности, но в этот раз этот груз давил с тяжестью целого мира. Даже титан Атлант не держал такого веса на своих плечах! А вот Кирилл… человек должен был держать! И будет держать, и выдержит — ибо иначе нельзя!
Местом встречи был избран Таврический сад. Сизов избрал его, не желая терпеть лишние уши: в те места сексоты редко заходили, опасаясь гнева думцев. Нет, маловероятно было, что за Кириллом следит охранка, но все-таки стоило подстраховаться. Кто в здравом уме может подумать, что Великий князь решит встретиться с кем-нибудь из прогрессистов из одного желания обсудить политику или заговор против короны у оплота оппозиции, Государственной Думы? Начальство же в охранке не настолько тупое, чтобы посчитать основной причиной встречи заговор Львова и Кирилла Владимировича против правящего дома. Ну кто же будет обсуждать подобное в считаных шагах от оплота оппозиции? Изберут место получше, подальше, потише… Кирилл знал логику людей, подобных начальству охранки — и решил этим воспользоваться.
Кроме «разговоров разведения», Сизов намеревался посмотреть на место, оценить будущие позиции. Все-таки в конце месяца на них воевать, и еще неизвестно, на чьей стороне: всех поворотов судьбы не угадаешь. Широкие улицы с многочисленными переулками и закоулочками. Мосты, которые, на первый взгляд, легко перекрыть — но это в теплое время года. А так… Каналы можно и по льду перейти, разве что артиллерией или динамитом взломают лед. Зимний дворец стоял у самой набережной, его можно было обстреливать с противоположного берега, или прямо с реки, как это произошло в истории. «Точнее, как это должно будет произойти, но не произойдет», — убеждал себя Сизов.
Однако нужно наступать организованно, решительно, ходко. Если же идти пьяной и неорганизованной толпой, поминутно посматривая на ближайшие подворотни как на спасительные обители, то это «шествие» быстро захлебнется собственной кровью. Собственно, будь в феврале тысяча девятьсот семнадцатого года хотя бы десяток толковых людей в руководстве гарнизона и обороны столицы, не боящихся ответственности, революции бы так и не произошло. Ведь что было в ту пору? Несколько дней проходили лишь манифестации, которые можно было вполне разогнать без особых усилий. Однако на это не пошли. Затем толпа возжелала крови, несколько полков гарнизона переметнулось на сторону восставших. Несколько полков — из более чем ста тысяч человек. Да, гарнизонные части никуда не годились. Запасники, призывники, уставшие от войны унтеры с забродившими от страха перед посылкой на фронт мозгами. Они оставались «нейтральными», инертными, скучающими, сомневающимися еще некоторое время после того, как Волынский полк начал пальбу по офицерам. Да и после того, как большая часть гарнизона тоже вскипела, можно было несколькими ударами верных войск снова утихомирить запасников.
Сизов старался скрыться от мыслей об известном ему Феврале, поэтому вовсю занялся обдумыванием возможных действий. Кирилл Владимирович вообще очень часто, чтобы отвлечься, раздумывал, на первый взгляд, над совершенно глупыми и ненужными вещами. Скажем, проходя по одному мосту, служившему частью оживленной магистрали, отмечал, где могут быть его слабые места. Или кладка нового здания — когда она даст слабину? После развала Союза, к сожалению, подобных «слабых кладок» становилось все больше и больше. И в девяти случаях из десяти Сизов оказывался прав. Как это ни было горько для него…
Кирилл Владимирович набросал два плана, которых он бы придерживался, случись ему руководить подавлением выступлений гарнизона. Первый план полковник обозвал «силовым». Просто и даже без изюминки: такие планы Сизову не особо нравились, но что поделаешь? Когда следует выбирать между эффектным и эффективным — выбирай эффективный. Многие, правда, выбирают первое, но такие очень редко выигрывают войны. Кирилл Владимирович же всегда предпочитал, если уж на то пошло, отсутствие излишнего лоска и действенность напускному блеску и глупости, спрятанной за вычурностью и витиеватостью. Но и без какой-то изюминки не может быть дела, иначе любимая работа когда-нибудь да станет серостью и обыденностью. А как раз две эти вещи и делают сердце человека черствым, а душу глухой к чужим страданиям.
Сизов сам прекрасно знал, как после нескольких месяцев войны сердца многих людей становились тверже камня и черствей краюхи хлеба, закатившейся под пол несколько лет назад. И такое происходило сейчас с миллионами людей, всего пять лет назад и не помышлявшими, что смогут без угрызений совести заколоть бывшего однокурсника или обворовать умирающего от вражьей пули солдата, еще теплого, еще цепляющегося за жизнь негнущимися пальцами.
«Силовой план» состоял в следующем. Сперва следовало дать толпе восставшего народа хлынуть на улицы, ведущие к Зимнему дворцу. Дать понять, что там якобы засели «кровососы и убивцы, терзавшие долгие годы Русь-матушку». Подождать немного. А потом устроить Канны: двинуть несколько конных сотен из боковых улиц, направить загодя поставленные на крыши пулеметы, а потом еще ударить в лоб. Многие спаянные отряды, прошедшие дым Танненберга и окопную грязь Галиции, — и те не всегда могли выдержать такие мощные удары, чего уж там говорить о необстрелянных запасниках, только-только оторванных от сохи или станка? Здесь, конечно, была пара неувязок. Например, конные сотни (особенно если это будут казаки) могут и не подчиниться приказу подавить выступление. Эти тоже не из героев, бравших на пику австрийцев, сами совсем недавно из станиц или слишком уж давно из них, что, в общем-то, было все равно.
Однако в этом на первый взгляд простом плане крылось несколько опасностей. Первая — это возможность неповиновения карательных отрядов. Или опоздание одной из конных сотен на какие-то несколько минут. Или «человеческий фактор»: восставшие просто не испугаются и решат биться до конца. Это также нельзя было отбросить как невозможное. Люди просто захотят жить, возьмутся за винтовки, в штыки ударят. И начнется резня: уже озверевшая, желающая жить толпа сметет жалкие заслоны.
Второй план появился как раз из-за недостатков первого. И во многом из-за этого получил название «хитрый». Состоял он примерно в следующем. Мощные баррикады у самого Зимнего: можно будет собрать здесь все наличные силы, не растягивая чрезмерно «фронт». Как раз создастся иллюзия большого количества верных правительству сил. А это поможет направить мысли восставших в нужное русло, особенно если направить несколько агитаторов и заявить, что никого не будут наказывать за выступление, и под обещанием этим поставят подписи все министры и царь. Несколько пушечных выстрелов, пулеметы на господствующих высотах, уверенный вид защитников самодержавия, мороз — и вот, получите и распишитесь, подавление восстания. Однако опять же и тут существовало множество минусов. Хотя бы потому, что очень много людей пострадает, пока волна восставших будет катиться к Зимнему. А в том, что они покатятся именно туда, не было никаких сомнений. Ну что же, оплот врагов, кровососов! К Государственной Думе пойдут самые рассудительные и трусливые, там пошумят. А вот наиболее буйные двинут к Дому Романовых, к Зимнему дворцу, по дороге сжигая полицейские участки и здания судов, освобождая заключенных из тюрем, грабя магазины и склады, вбирая в себя всякое уличное отребье, которое всегда ждет, как бы поживиться за чужой счет.
Мог быть и третий план: убедить Николая ввести надежные войска, любыми средствами разослать гарнизонные части по разным армиям. А заодно и буйную вольницу, Балтийский флот, утихомирить. Просто в Кронштадте как раз собрались одуревшие от скуки, отсутствия каких-либо дел и пробирающихся агитаторов матросы. Именно они стали потом символами матросов-балтийцев: патронные ленты крест-накрест, винтовки и гранаты — и злобный огонек в глазах. Как будто не человек смотрел, а какой-то побитый жизнью, прижатый в угол волк, затравленно глядящий на своих убийц. Однако убедить императора не удалось. Этот человек, родившийся в день Страдальца, похоже, уже не мог твердо руководить страной. Возможно, его мысли были заняты только готовящимся победоносным завершением войны. Сизов так и не смог понять этого человека, написавшего в переписи свою профессию — «Хозяин земли русской».
За подобными мыслями Кирилл Владимирович даже не заметил, как автомобиль, шипя и кряхтя двигателем, остановился у Таврического сада. Сизов-Романов кивнул водителю, давая понять, что ждать придется немало. А потом направился к условленному месту у замерзшего пруда. Да, не могло быть никакой ошибки: раскидистая береза, на которой по какой-то ошибке природы осталось несколько побуревших листочков, проглядывавших сквозь снежный покров.
По саду гуляло несколько пар и с десяток отдельных прохожих, похоже, наслаждавшихся морозным воздухом. Сизов, как ни силился, пока что не определил, есть ли среди них шпики. Скорее всего, не было, или уровень их подготовки был выше уровня агентов ГРУ и ФСБ. Хотя последнее скорее было из области фантастики, которую Кирилл Владимирович особо недолюбливал. Но, как ни странно, сам попал в невообразимую для нормального человека ситуацию. Да уж, всякое бывает на свете — раз за разом убеждался Сизов. Причем с каждым разом случалось все более и более странное…
Вот, например, Львов наконец-то решил надеть не свое хлипкое пальто и широкополую шляпу, а более подходящий под погоду наряд: коричневое пальто с бобровым воротником и меховую шапку. Князь медленно шел к условленному месту встречи, постоянно оглядываясь по сторонам и всматриваясь в лица прохожих. «Более умного способа привлечь к себе внимание шпиков он не придумал», — пронеслось в голове Сизова-Романова.
— Добрый день, — кивнул Львов, продолжая поглядывать по сторонам. — Очень рад, что вы все-таки заинтересовались нашими предложениями.
— Приветствую, милостивый государь. К сожалению, раньше я не смог во всей полноте оценить ваш замысел. Я понял, что Ники не самый лучший правитель в нынешней ситуации, только недавно, после визита к нему, Но… давайте лучше не будет заговаривать прямо здесь о делах, лучше пройдемся по этому прелестному саду, оценим красоту нынешней зимы, — Сизов кивнул в сторону дорожки, уходившей подальше от людских глаз, в глубину сада. — Там нам никто не помешает.
— Извольте. — Львов, похоже, слегка нервничал.
Его рука начала сжиматься в кулак и разжиматься. Интересно, что никто из мемуаристов не отметил этой особенности князя, министра-председателя двух составов Временного правительства. Такая, казалось бы, мелочь, но едва ли не «кричит» о личности Георгия Евгеньевича.
Все-таки князь был не так и глуп: двум людям затеряться среди двадцати человек легче, чем среди двадцати тысяч деревьев и кустов, что и предлагал Кирилл. Потому Львов и нервничал. «Проклятая шпиономания», — подумалось Сизову…
Падал белый пушистый снег. К сожалению, и Сизов, и Львов давно вышли из того возраста, чтобы радоваться таким «мелочам». Кирилл Владимирович поймал себя на шальной и безумной мысли о том, что завидует детям: ведь тем не надо решать таких проблем, как Великому князю. Все-таки хорошо быть пятилетним ребенком, радующимся далекой и оттого невероятно притягательной радуге, пронзающей небо после игривого летнего дождя.
Сизов изо всех сил прогонял воспоминания о детстве, хлынувшие на него. Пока что это ему удавалось. Но если еще «постучится» и память Великого князя Романова…
— Георгий Евгеньевич, — перешел Кирилл Владимирович на более доверительное обращение, стараясь показать, как важно для него предложение председателя Земгора. — Скажите, ваши друзья готовы перейти к решительным действиям, необходимым для свержения существующего преступного строя?
Львов едва не споткнулся. Он, судя по всему, совершенно не ожидал, что Кирилл Владимирович возьмет быка за рога, когда они еще не совсем удалились от людных мест Таврического сада.
— Мы намерены приложить все возможные усилия к этому. — Похоже, все-таки Львов не готов был ответить прямо. Что ж, он всегда «славился» своею нерешительностью — так считали одни. А вот другие утверждали, что «нерешительность» Георгия Евгеньевича во многих ситуациях была продиктована скорее нежеланием проливать братскую кровь. — Вы сами знаете, что мы раздумываем над несколькими возможными тактиками.
Далее князь углубился в рассуждения об опасности и преступности строя, похоже, это была одна из его любимых тем. Но, скорее всего, Львов просто решил подбавить дровишек в костер неприятия Кириллом николаевского режима.
— Вспомните, мы выиграли хотя бы одну войну за последние полвека без огромного напряжения? Русско-турецкая война, невзирая на храбрость наших солдат и таланты некоторых полководцев, хотя бы уважаемого Скобелева, едва не ввергла нас в финансовый кризис и ополчение всей Европы против России. А это значило бы новый Парижский договор. Хотя мы и дошли до Царьграда, этого исконно православного города, который сейчас находится в руках магометан, но едва ли мы получили хотя бы десятую долю требуемого. А наша армия? Ни в одной стране мира, уверяю вас, нет таких бездарных и безынициативных командующих, разве что кроме Румынии и Турции. Мы уже три года воюем, а конца и края этой войне не видно. Хотя сколько раз чаша весов качнулась в нашу сторону? Не хватит и пальцев рук у всех депутатов Государственной Думы! И сколькими шансами мы воспользовались? Причем воспользовались не абы как, а успешно? Уверяю, даже неграмотный крестьянский ребенок сможет сосчитать без труда.
Если бы шпики сейчас слушали, то, вполне возможно, среди агентов охранки появилось бы несколько сомневающихся в том, а надо ли вообще останавливать Львова. Наверное, в феврале, меньше чем за месяц до революции, только Сизов из всех подданных короны мог слушать председателя Земгора и не задавать себе вопроса: «А вдруг он прав?», но это было только начало…
— Но не только это помешало нам выиграть войну. Как можно воевать против Германии, когда половина командования — немцы, а еще четверть — немецкие шпионы? Когда сама императрица родом из Германии, родственница кайзера? Не может быть сомнений, чтобы она…
«Чтобы она ненавидела Вильгельма, доведшего до ужаснейшего состояния ее родной Гессенский дом», — чуть не прибавил Кирилл Владимирович. Приходилось стискивать зубы, но держаться.
— Чтобы она не посылала своему родственнику никакой информации о наших войсках. Да и в своих записях, как утверждают некоторые персоны, особо приближенные ко двору, она в мельчайших подробностях излагает все планы наших кампаний, передвижения войск и снабжения. Из одной ли праздности или любопытства? Сомневаюсь! А что вы скажете о нашем правительстве? Толковые министры там долго не задерживаются, их просто затравливают. Вспомните одного Протопопова — он же сумасшедший! Что с него возьмешь? Но его назначили на невероятно ответственную должность министра внутренних дел без всяких сомнений.
«И по настойчивым просьбам Родзянко и многих депутатов Думы». Кирилл просто не мог не комментировать, хотя бы внутренне, пафосные реплики Львова. Но приходилось терпеть. Ради победы. Ради России. Ради тех, кто не пережил Гражданскую, голодомор, коллективизацию и репрессии…
— Или, Великий князь, подумайте: что сейчас творится в тылу страны? В самой столице уже хлеба нет, цены растут, почти нет дров, топлива, транспорт скоро встанет. Правительство что-нибудь делает ради этого?
«А еще лучше вспомним, что мы еще не ввели абсолютную карточную систему на продукты, как это происходит почти во всех ныне воюющих государствах». Львов-то еще не знал, как в марте тысяча девятьсот восемнадцатого года австрийское и германское правительства будут чуть ли не умолять своих послов в Брест-Литовске как можно быстрее заключить мир с Россией и вытребовать себе продовольствие для голодающего населения. Иначе произошла бы катастрофа и обе империи рухнули бы намного раньше. Или что люди, жившие в голодные двадцатые, будут говорить о том, что называть «кризисом снабжения» мартовские дни семнадцатого — значит издеваться… Но никто, кроме Сизова, об этом еще не знает. Пока что, во всяком случае. Кирилл надеялся, что никогда и не узнают, если он сможет сделать то, что планирует.
— Я мог бы привести еще множество примеров, которые легко докажут, что правящий режим прогнил сверху донизу. Но вам все это известно, иначе бы вы к нам и не присоединились. Не могу ли я узнать, что вас окончательно убедило прислушаться к нашим предложениям? — Львов перевел взгляд на Сизова. До этого Георгий Евгеньевич, когда произносил тот пламенный и яростный монолог, смотрел куда-то вдаль, поверх снежных шапок, нахлобученных деревьями.
— Возможно, вы знаете… — Кирилл Владимирович «закинул крючок», как он это называл. Простая проверка: если Львов сейчас как-то даст понять, что ему известно, значит, интересуется судьбой третьего в очереди на престол империи. А если интересуется, значит, все еще имеет на него виды. Или не он, а его «начальство». Сизов не отвергал возможности того, что за Львовым кто-то стоял, и не только масоны. — Что я ездил к императору. Я пытался убедить Ники прислушаться к голосу разума и навести порядок, избавить страну от тех темных сил, которые правят бал здесь, в Петрограде. Но у меня ничего не получилось, и поэтому я полностью разуверился в нашем самодержце.
Последнее слово Кирилл особенно выделил, произнеся его с некоторым сарказмом в голосе. Пусть у Львова будет как можно меньше сомнений в честности и чистоте помыслов Великого князя, направленных на изменение существующего строя. Впрочем, особенно стараться полковнику не пришлось. Он и так думал, что надо очень многое поменять в существующем порядке вещей. Однако в успех демократии, а уж тем более социализма или коммунизма Кирилл совершенно не верил. Все это не для России. Народу обычно намного легче видеть одного правителя, чем пытаться понять, что теперь он сам себе правитель и волен делать то, что хочет. А даже если представит — что сделает? Будет править? Нет, все равно спихнет на чьи-нибудь плечи. А потом будет ругательски ругать избранника. Мол, нехороший человек, плохой, неподходящий, умеет лишь красно баять да обещать золотые горы. И как-то тихонько обойдут вниманием тот факт, что сами же эти ругатели и поставили «недостойного» у кормила власти. К тому же вряд ли изберут лучшего, скорее уж самого подходящего, того, кто под стать избирателям. Или убогого, сирого и обиженного, таких очень любят с давних пор на Руси… Народ заслуживает того правительства, которое им правит…
После в разговор вновь вступил Львов. Он вообще был не чужд долгим разъяснениям своих позиций по особо важным вопросам. А еще, похоже, он считал, что все можно уладить словом, а не только делом. В глазах Львова то, что произносят уста, могло с легкостью убить, ранить, оживить. Однако слово вряд ли могло сковать подкову, зарядить винтовку, вспахать поле, пожинать заколосившиеся хлеба. А еще — остановить разруху в стране декларациями, нотами протеста и приказами, не подкрепленными хоть какими-нибудь действиями. Так было (будет или, может быть, есть?) на выступлениях большевиков до июля тысяча девятьсот семнадцатого. Львов был против ввода войск на улицы Петрограда, против кровопролития. Кто знает, если бы министр-председатель использовал верные силы гарнизона и армейские части, как бы повернулось русло истории? Да и можно ли его было повернуть в то время?
Кирилла Владимировича снова охватили сомнения: сможет ли он, даже имея за плечами прекрасную школу жизни, знания и умения, изменить поток той бурной реки, которую именуют временем? Хватит ли сил, выдержки, хладнокровия, уверенности в себе? Будут ли достаточно крепки сердца его соратников, а главное, холодны и устойчивы к внешнему миру? Ведь не каждый выдержит то, что начнется…
В какой-то миг, после очередного поворота дорожки, сердце Сизова забилось быстро-быстро. Шестое или восьмое чувство (седьмым Кирилл считал чувство юмора) со всей силы било в сердечный набат, предвещая беду. Настал момент опасности. Великий князь посмотрел на Львова — тот все еще вещал, мало обращая внимание на окружающий мир.
И зря. Кирилл посмотрел по сторонам. Группа деревьев справа показалась ему слишком подозрительной. Рука сама собой нащупала подаренный некогда одной английской делегацией Романову «веблей». Островитяне все хвалились, что это лучший револьвер в мире за всю историю оружия. Что ж, Кирилл надеялся, что проверить это ему не предстояло. Но сердце так ныло…
Захрустел снег где-то невдалеке: кто-то решил составить компанию двум князьям, — а Львов продолжал вещать. Мелькнула какая-то тень между деревьями. Глаза Кирилла выцепили кусочек белого пальто у ствола самой дальней березы. А еще — дуло пистолета. Даже времени для раздумий не оставалось. Бросок всем телом на Львова, не успевающего понять, какая муха укусила Великого князя, выстрел (судя по звуку — тяжелый, старый «смитвессон», как услужливо подсказала память Романова), ответный выстрел Сизова. Пуля Кирилла содрала кору с дерева, пуля неизвестного — поцарапала разве что воздух.
Сизов стрельнул еще несколько раз в то место, где видел мгновение до того неудавшегося убийцу, — так, наудачу. Вряд ли тот настолько глуп, чтобы повторить свою попытку убрать Львова или Романова. К тому же скоро сюда уже сбегутся, а ему следует уходить поскорее. Наверное, постарается затеряться в толпе, выйдя у одного из людных мест парка, а потом ищи его. Хорошо, если пальто не поменяет. А иначе? Не будешь же всех обыскивать…
Кирилл перевел взгляд на Львова: надо отдать должное, будущий министр-председатель держался молодцом. Лицо его побелело, губу прокусил, но больше ничем не выдал страха за жизнь свою. Может быть, просто не успел по-настоящему испугаться?
— Князь, с вами все в порядке? — Сизов помог подняться Георгию Евгеньевичу.
— Благодаря господу богу и вашей помощи.
— Кто… кто же посмел… Это полиция, это все охранка и полиция! — Страх мешался с гневом в голосе Львова, что создавало неповторимый коктейль чувств.
— Возможно, Георгий Евгеньевич, возможно. — Только через несколько минут должны были показаться хранители порядка и «доброхоты» из прохожих, а план Кирилла уже начал работать…