Уже под утро Крахмальников добрался до квартирки на Кондратюка и свалился замертво. Надо было выспаться. День предстоял трудный.

Проснулся в одиннадцать и не сразу сообразил, где он. В первый раз он спал здесь один. Теперь, в утреннем мутном свете, стены выглядели еще неуютнее, холоднее. И кто додумался наклеить голубые обои?

Да, не место красит человека, а человек место. Было здесь когда-то и тепло и уютно, и обои казались веселыми.

Крахмальников залез под душ, пятками чувствуя шероховатость старой, потертой ванны. Брезгливо поджал пальцы.

В комнате зазвонил мобильник.

Как был голый, Леонид бросился к телефону:

— Алло.

— Лень, это я. Ты где? Жена.

— Я на работе, ты же знаешь, у нас сейчас аврал.

— Знаю, у нас тоже. Я напомнить — сегодня мы в восемь должны быть в Доме оперы у Ростроповича.

— Да.

— Пока.

— Ой нет, Валя, у нас сегодня собрание.

— Отмени. Ростропович важнее.

— Я перезвоню.

Господи, как он мог забыть! Сегодня Ростропович и Вишневская открывают на Остоженке Дом оперы.

Леонида с женой пригласили еще за месяц. Он не может не пойти. Там и оба президента будут. Это же событие.

Крахмальников тщательно выбрил щетину на скулах, поохал, опрыскиваясь “Эгоистом”, надел чистую рубашку — здесь у него был запас. Костюм для передачи у него на студии. А для работы и этот сойдет.

Но на работу почему-то идти не хотелось.

Он знал, что там его ждут, уже прошли несколько новостных блоков, уже, наверное, поступили новые сведения от Никитина. Надо провести тракт вечернего ток-шоу. Да полно еще дел!

Крахмальников сидел на широком матрасе и смотрел завороженно за окно.

Останкинской башни не было. Пропала, исчезла, испарилась.

Это было удивительно. Они с Аллой по поводу этого бетонного шприца как только не острили. Он у них был и указующим перстом, и вечно готовым мужским достоинством, и дамокловым мечом, и пупом земли, и восклицательным знаком, и, конечно, постоянным напоминанием, что это их работа.

А сейчас башня пропала.

Крахмальников даже не пытался понять почему. Ну, наверное, туман скрыл ее, а может, и в самом деле упала.

Ему даже нравилась эта жутковатая мистика. Нет башни, нет его работы, нет телевидения вообще. Он никому не нужен. О нем все забыли. Люди по вечерам не пялятся в ящик, а ездят в гости, общаются с женами, воспитывают детей и гуляют по улицам. Станет только лучше. Гораздо лучше.

Он просидел так минут двадцать. Ни о чем не думая. Думая обо всем.

Потом подул ветер, и шпиль проявился.

Крахмальников встал и пошел на студию.