Площадка, где снимают политический ринг для прямого эфира, была оформлена в стиле модерн. Стекло и металл. Ничего лишнего. Уже прошла световая репетиция. Подготовились операторы.
— Леня, ты готов? — спросил сидящий за пультом Червинский.
— Готов. А где Долгова?
— Не знаю, — опешил режиссер.
— У нее же все материалы, — раздраженно сказал Крахмальников. — Куда она пропала?! Где помреж?
Бросились искать Долгову, не нашли, принесли только Крахмальникову заготовки. Они лежали у Ирины на столе.
— Без тракта? — спросил режиссер.
Крахмальников отмахнулся.
Обычно любое интервью перед прямым эфиром полностью прогоняли, имитируя и звонки телезрителей. Но при работе с Булгаковым в этом не было необходимости: у Олега Витальевича был прекрасно подвешен язык, и держался он перед камерой свободно и непринужденно. “Прирожденный актер!” — восхищался им Крахмальников. И даже слегка завидовал.
Сам он научился не бояться камеры не сразу, помог случай, о котором на студии ходили легенды и анекдоты. В самом начале телевизионной карьеры, когда Крахмальников бегал, подбирая хвосты событий, то есть был обыкновенным репортером, он ни за что не соглашался давать комментарий в кадре, комплексовал, как мальчишка. И чем дольше длилось его нежелание влезать в кадр, тем больше он боялся.
Как-то поехали снимать демонстрацию то ли коммунистов, то ли демократов. Примчались на место, когда колонна уже двигалась по Тверской.
— Держи листок, — подал оператор чистый лист бумаги Крахмальникову. — Надо камеру выставить.
Это было какое-то священнодейство оператора, по белому листку он выставлял параметры камеры. Евгений, привычно держа листок двумя руками, отошел на положенное расстояние.
Оператор поднял камеру на плечо.
И в это время к Крахмальникову сзади подошел мужичок. Сказать про него пьяный, это ничего не сказать. Он лыка не вязал. Шапка съехала на лицо, его пошатывало.
— Товарищ, я хочу сказать, — обратился он к Крахмальникову.
— Хорошо, хорошо, — отмахнулся Леонид. — Сейчас.
— Я вам всю правду скажу.
— Ладно, ладно… Вить, готово?
— Погоди.
— Товарищ, я тебе русским языком говорю, вы меня слушаете?
— Отойдите гражданин, не мешайте. Витя, готово?
— Я дам знать.
— А как же гласность?
— Гражданин, я позову милицию, не трогайте бумагу.
— Я хочу сказать!
— Пошел на х…! — не выдержал Крахмальников. Мужик опешил. Он не ожидал, что Крахмальников знает русский язык. И ретировался.
Демонстрацию сняли, приехали в студию на монтаж. Пока перегоняли материал на рабочую кассету, Леонид куда-то отлучился. А вернувшись, застал полную аппаратную народу. На него смотрели с нескрываемым восторгом.
— Ну, Ленька, ты дал!
— Что? Что такое?
— Классно ты в кадре смотришься.
И Крахмальникову прокрутили начало пленки, где он обложил пьяного мужичка.
Крахмальников был в шоке. Нет, не потому, что видел себя в кадре. Не потому что матюкнулся. Он узнал мужичка, которого так неосмотрительно послал. Это был известнейший депутат, тот самый, что выступил с обличительной речью против академика Сахарова.
— Лень, это надо давать в эфир, — сказал редактор. — Это сенсация.
— Вы что? Это же… Это рабочий материал, это вообще…
— Это телевидение! Это живой репортаж! И ты там очень выразительный, — засмеялся редактор.
Материал пошел в эфир, с купюрой правда. И Крахмальников, когда смотрел его, понял, почему боялся камеры. Простая, в общем, вещь — он был занят собой, старался выглядеть лучше, умнее. А надо было заниматься делом. С тех пор он камеры не боялся. А новым репортерам, у которых тоже были с этим проблемы, советовал: “Ты пошли кого-нибудь в кадре на три буквы. И все получится”.
Булгаков зашел в студию за пятнадцать минут до эфира в сопровождении своей свиты и Загребельной. Охранники встали по обе стороны двери. Секретарь скромно присел в уголке, рядом с одной из стационарных камер. Галина Юрьевна пригласила Булгакова зайти после эфира на рюмочку кофе и, повиливая мощными бедрами, удалилась.
— А где Саша? — спросил Булгаков.
— Сегодня его не будет, — развел руками Крахмальников. — Заболел.
Леонид сразу заметил, что Олег Витальевич чем-то раздражен.
— Тогда, может быть, отменим? — предложил Булгаков.
— Нет. Просто вы будете отвечать на мои вопросы.
— Что тут у вас сегодня происходит? — раздраженно воскликнул Булгаков.
— Что и всегда — жизнь происходит, Олег Витальевич.
Помощник режиссера принесла гостям по рюмке коньяку. Булгаков одним махом опрокинул свою.
— Ну и денек сегодня, быстрее бы все кончилось… — поморщился он.
Позже Крахмальников еще не раз вспомнит эти слова. Сейчас же он на них почти не обратил внимания. Он думал о том, что сегодня и впрямь что-то происходило вокруг странное, за что ему никак не удавалось зацепиться логикой. И страшнее всего было то, что эти сегодняшние странности как-то незыблемо вырастали из вчера, позавчера, из прошлого. Они никого, кроме Крахмальникова, не удивляли. Значит, все видели, как растет сегодняшний день. А он не видел. Как он ухитрился его проспать?
Режиссер дал сигнал: начинаем!
По мониторам поползла заставка программы, пошла музыка.
— Эфир, — послышался в наушнике Леонида голос Червинского.
Леонид изобразил на лице улыбку:
— Добрый вечер! Сегодня у нас будет необычный политический ринг. В прямом эфире лидер партии трудового народа Олег Витальевич Булгаков. А его оппонентами будут не конкуренты по предвыборной борьбе, а вы; наши зрители. Вопросы вы можете задавать по телефонам…
— Пошла отбивка, — скомандовала ассистент режиссера в аппаратную записи.
На мониторах засветились номера прямых телефонов студии.
— Наезд слева, — распорядился оператор-постановщик.
Одна из камер сдвинулась в сторону, приблизилась к Булгакову.
— Здравствуйте, — приветствовал Булгаков миллионы телезрителей.
Леонид смотрел на лицо Булгакова, такое открытое и радушное сейчас, и почему-то вспоминал девочку — ту черную девочку на дороге, лица которой он так и не увидел.
— Сначала самый главный сегодня вопрос — о трагедии в метро Санкт-Петербурга.
Лицо Булгакова тут же органично превратилось в проникновенно-сочувственное.
— Пока рано делать выводы, там должны поработать специалисты. Еще остается надежда, что люди живы. Возможно, не все. Но если спасут хоть кого-то…
— Простите, Олег Витальевич, — перебил Крахмальников. — Вы, наверное, не в курсе — это последняя информация. У нас на связи Петербург. Валерий!
На большом экране возникло лицо Никитина.
— Леонид!
— Каковы последние сведения?
— Они трагичны. Из всего поезда спаслось только двое.
Пошло интервью с Денисом и Наташей. Потом интервью с Копыловым, которого благополучно отпустили домой. После этого началось обсуждение.
Про Булгакова все забыли.
Он сидел красный и растерянный. Ему казалось, что Крахмальников специально не давал ему слова. Впрочем, что он мог сказать? Сволочи, помощники, не сообщили ему вовремя! Когда же это все закончится?!
И тут, словно вспомнив о Булгакове, Крахмальников предложил посмотреть предвыборный ролик кандидата.
Такого позора Олег Витальевич еще не переживал. Студия откровенно хохотала над слащавыми кадрами и комментариями ролика.
И только один человек был в полном недоумении, отчего людям так смешно, — Савкова. Ведь ролик смонтировала она.
Задумка Крахмальникова сработала в полной мере.
За звуконепроницаемой перегородкой сидят операторы связи. Три телефона трезвонят, не умолкая. Но ни одного вопроса Булгакову. Все — о питерской катастрофе.
Наконец звонкий голос спрашивает:
— Я хотела бы знать, будет ли Олег Витальевич по-прежнему искать поддержки у партии власти, в которой состоит и мэр Санкт-Петербурга?
— Вопрос к Булгакову, — слышится в наушнике Крахмальникова голос ассистента режиссера.
— Тут у нас есть телефонный звонок Олегу Витальевичу, — сообщает Евгений.
— Повторите вопрос, — говорит оператор связи в трубку. Но там слышны лишь короткие гудки.
— Мы вас слушаем. Вы в эфире, — повторяет Крахмальников. И переводит взгляд на Булгакова:
— Что-то у нас со связью сегодня. А вот у меня есть вопрос: как вы относитесь к программе Стрекалина?
— А при чем тут Стрекалин? — удивляется Булгаков.
— Значит, для вас и это новость? — мягко улыбается Крахмальников. — Стрекалин ваш противник на выборах.
— Казанцев…
— Казанцев снял свою кандидатуру.
— Вот это для меня действительно новость…
— Ни хрена себе, — ахает в аппаратной Игорь Червинский. — А я думаю, чего он пропал… Булгаков не успевает ответить на вопрос. На связи Питер, снова Никитин. Он передает прямой репортаж с митинга у здания мэрии. На нем выступает Ломов.
Телефоны раскаляются.
Но время эфира вышло.
— Заставка, титры, — командует в микрофон ассистент режиссера.
Заиграла музыка, по темно-синему фону экрана поползли титры.
На съемочной площадке погасили прожекторы. Помощник режиссера помогла Булгакову снять микрофон.
Крахмальников промокнул платком виски.
— За что ж вы меня так, Леонид Александрович?
— В смысле?
— Это ведь мной оплаченное эфирное время. А вы про какую-то аварию.
— Олег Витальевич, там сотни людей погибли, — тихо сказал Крахмальников.
Булгаков резко переменил тему:
— А где ваш Балашов?
— Черт его знает, сами ищем, — с наслаждением потянулся на стуле Крахмальников.
— Вас не затруднит, если он появится — пусть выйдет на меня. — Булгаков поднялся, протянул Крахмальникову руку. — Спасибо. До свиданья.
Леонид тоже встал:
— Вы к Якову Ивановичу зайдете?
— Нет, я уже уезжаю.
— Тогда я вас провожу. Есть разговор. Втроем, вместе с секретарем, они вышли из студии. Охранники щитом сомкнули за ними свои широкие спины.