Патрон 7,62 х 25 мм ТТ. ШУРУП.

Сентябрь 1999 года.

Кладбище. Мы не спеша, идем по аллее вдоль каменной стены — границы между миром мертвых и бытием живых. Тесаный камень кладбищенской стены — цельность цитадели безмятежного вечного покоя. Кладбище — это бытие Смерти, ее жизнь. Здесь, на границе двух полюсов существования как-то иначе течет время. В этом городе мертвых власть принадлежит вечности, которая поглотила Пашу, дерзко вошедшего в мир могильной тоски. Тепло и покойно. Матушка Паши, Антонина Павловна, добрая, благочестивая, мудрая, трудолюбивая и спокойная русская женщина, рассказывает о сыне.

— Я лично вымолила Пашу. Четырех месяцев от роду у Павлика обнаружили стафилококк, болезнь протекала в очень тяжелой форме. Когда мы привезли его в больницу, врач сказал: поздно привезли, мы его уже не спасем. Я поехала в церковь, прошу старушку: «Помолитесь, сынок умирает». Она, знаете, по руке меня молиться научила — я пальчиком водила по ладошке и повторяла за ней имена. Так вот, стою с ней рядом и молюсь. Потом она говорит мне: «Будет жить дите твое». «Как же будет жить, врачи сказали, что он не жилец…», — причитаю. «Будет жить», — говорит она.

А врачи еще предупредили, что лучше бы он умер, потому что, если выживет, то не будет ходить и станет психически больным человеком. Но благодаря молитвам, эти страшные предсказания не сбылись. Развивался Павлик нормально, действительно, чуть с задержкой. Пошел попозже, чем его ровесники. А однажды к нашему соседу вызвали участкового врача. А надо сказать, что Павлика мы в поликлинику не водили, несмотря на требования врачей. Так вот, приходит врач, а Павлик идет в это время мимо соседской двери по коридору барака. Тихонечко, за стеночку держится, но идет. Доктор спрашивает: «А это кто?». «Паша», — отвечают ей. Она сказала тогда: «Ну, значит, есть Бог».

А к школе, знаете, он полностью выровнялся, догнал сверстников. Догнал и перегнал: до восьмого класса учился на одни пятерки, потом только четверки появились. Учителя всегда благодарили нас с отцом за воспитание сына. Спортом занимался — стрельбой. На соревнованиях участвовал, даже за границу ездил выступать. Когда ушел в армию, к нам из военкомата приходили, приносили благодарственные письма от командования — это когда он в Афганистане служил. Потом его ранили. Он очень долго болел — у него была грудь и легкое прострелено. Он оттуда вернулся совсем другой.

Сначала был как все, начал работать, женился. Мы с отцом уж думали — внуков дождались, а он неожиданно развелся. Много стал работать, бизнесом каким-то занялся, хорошо стал получать. Квартиру нам купил. Потом неожиданно уехал в Израиль. Убили бандиты моего Пашу, когда он специально к друзьям на праздник прилетел. Прилетел и сразу к Жене с Веней поехал — они служили в Афганистане вместе. К нам позже хотел зайти — не успел. Сейчас, конечно, мы все поминаем Павла, — вымаливаем. Тяжелым оказался его крест.

Настоящее для этой женщины — кладбище несбывшегося прошлого в ее жизни. В мире ее воспоминаний мертвое прошлое превращается в живое. В ее памяти сын такой, каким она хочет его видеть. Ее воля и разум задают его образ. Возвращаясь сюда каждый раз, она еще надеется, что все подлежит возврату.

Кладбище — самое старое в городе. Церковь в Шиловской слободе появилась в начале семнадцатого века. Лишь спустя сто пятьдесят лет стали обустраивать могилы у церкви. Здесь хоронили «отличнейших» людей. Погост действовал до первых десятилетий девятнадцатого века. С открытием новых кладбищ горожан стали хоронить там. В конце тридцатых закрыли церковь и использовали здание под текстильный склад. Во время войны церковь была разрушена, на ее месте построен магазин. Северная часть кладбища была застроена частными жилыми домами, отводившимися от уцелевших могил плотной стеной разросшихся акаций и кленов. Надгробными плитами с разрушенного погоста заботливо вымощены спуски к реке. Многие из них лежат надписями вверх.

Мы сворачиваем на аллею с несколькими свежими могилами — молодая поросль среди старых могильных камней. Избыточное увлечение реанимацией возможного мира притягивает, и открывает врата «кладбища внутри нас». Возвращение оттуда с каждым разом становится все более затруднительным. Кладбище — это святое. Клад — это скрытое сокровище. Это кладбище словно кладовка смертоубийственных желаний — место, где на развалинах снесенной церкви стоит магазин. У нас всегда так. В местах, откуда уходила вера, заводились кладовки, куда все сносил наивный пролетарий, и раздавал обратно — каждому по труду и потребности. Мудрый кладовщик в кепке с лукавым прищуром заботливым серпом гражданской и отечественной войн обогатил нашу жизнь пустотами не доживших до старости родственников. Сегодня кухонный нож безволия, пороков и страстей заботливо готовит место для новых поколений. За долгом долг. Хлам заброшенного кладбища превращается в клад.

— Женечке большое спасибо — могилку Паше выхлопотал на Шиловском кладбище, в церковь денежек дал, место получили с благословения городской епархии. Женя же прямо из армии в тюрьму попал. Паша помогал ему тогда, встретил его, когда Женя освободился. Потом Женю еще раз посадили — он за Веню заступился в драке, кого-то ножом ударил. Веня самый непутевый из них троих. После армии лечился, пил много, развелся. Крест Пашин лентой пулеметной украсил — сам эскиз надгробья делал, сам заказывал, сам устанавливал. Как мы спорили с ним, как уговаривали, до конца не соглашались с ним! С ума сошедший он — Богом обиженный, но очень добрый парень. Вы его, коль встретите — не слушайте, не берите в голову. А вот и Пашина могилка. — Руки у женщины задрожали, она нервно поднесла платок к глазам.

Аккуратная, ухоженная могила, как шкатулка, хранящая искупление вины в оправе высокой кованой ограды. Стройная молодая рябина, посаженная в левом углу оградки, красиво склоняет тонкие ветви над невысоким гранитным надгробьем. Литое чугунное распятие, поддерживаемое гранитной плитой, стилизованной под кусок скалы. Поперечную перекладину распятия опоясывает пустая пулеметная лента. Свободно свисающий кусок ленты, слегка скручивающийся по оси, делает распятие похожим на заточенный штырь для рукопашки. Воткнутый в цветочную клумбу могилы, он, словно надежный гвоздь, намертво скрепляет суетливую землю со столь недалекими от нас небесами.

Под надгробной плитой с печальной датой 02.08.98 спрятано невозможное теперь бытие. Думая о покойном «как будто он жив», я проживаю мысленно несбывшееся настоящее. Чем больше возможностей связывали меня с Пашей, тем трагичнее для меня было его абсолютное отсутствие — моя невозможность быть таким, каким я был с ним. Он унес с собой в могилу мою славу, даже мои обиды и слезы, и все это было принципиально моим. За оградой могилы я скорблю о своем несбывшемся, возможном мире, в котором, став другим, ищу своего воплощения.

— Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. — Антонина Павловна, закрыв глаза, крестится, читая молитву.

Я смотрю на нее. Читая вслух слова молитвы, она хочет, чтобы грехи ее сына были прощены? Разве прежде пролитая его кровь не отпустила ему его грехи? Или она крестится, потому что грехи ее сына уже прощены? Если бы не был прощен, второго шанса, после ранения в Афганистане, у Паши не было бы. Жизнь открыла перед ним множество дорог и лишь одна из них вела к его собственной, а не чужой смерти. Каждое прикосновение к жизни, каждое дуновение ветра берет свою дань с идущего по этому пути. Поэтому не было у Паши никакого «второго шанса»! Он с детства шел своей дорогой и платил за это всегда сполна!

Там, на этом пути отчаяния у Паши не было никаких неудач. Тысяча процентов гарантии: сильно болел — выжил, был ранен — остался жить. Возможно, в один из дней, когда для меня все будет кончено и начнется вечность, у меня будет правильное мнение об этом, но в настоящее время все это выглядит неприятно. Может использовать свой шанс прямо здесь, у креста с пустой пулеметной лентой? Эта мысль поражает меня: для того, чтобы благословения пришли в мою жизнь, нужно признать собственное положение — покаяться! Сделать этот шаг сейчас и вступить на свой путь отчаяния? Опускаю голову и, перекрестившись, шагаю в калитку ограды.

— Здравствуй, Паша.