#img_9.jpeg

 

1

Тридцатого мая 1942 года ГКО образовал при Ставке Верховного главнокомандования Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД). Начальником его был назначен член ЦК ВКП(б), секретарь ЦК КП(б)Б П. К. Пономаренко. Под его руководством и работал Сергей. Штаб наш устанавливал прочную связь с партизанскими формированиями, координировал их деятельность, организовывал взаимодействия партизанских сил с войсками Красной Армии, обобщал и распространял опыт партизанской борьбы, снабжал партизанские формирования и подполья оружием, боеприпасами, медикаментами, готовил партизанские кадры. ЦК партии придавал большое значение борьбе в тылу врага — надо было сковать как можно больше армейских соединений гитлеровцев, не пустить их в бой, навязать им партизанские сражения за тысячи километров от линии фронта.

Созданная система руководства народной войной в тылу врага отличалась большой гибкостью. В основу ее был положен ленинский принцип подпольной работы — централизация в сочетании с широкой местной инициативой…

К августу 1942 года в результате мер, принятых в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) и Верховного главнокомандования, Центральным штабом партизанского движения и партийными органами на территории, занятой противником, были установлены устойчивые связи со многими партизанскими соединениями и подпольными группами «на глубину до государственной границы» Советского Союза, — выражаясь языком военных донесений. Создавались условия для централизованного управления партизанским движением. Вместе с тем остро ощущалась потребность в разработке общей программы борьбы в тылу противника.

5 сентября 1942 года был издан приказ народного комиссара обороны И. В. Сталина «О задачах партизанского движения». Приказ отмечал возросшее значение партизанской борьбы в условиях, когда война приобрела затяжной характер.

«Теперь же, когда Красная Армия на фронтах, напрягая все свои силы, отстаивает свободу и независимость своего государства, — говорилось в нем, — народное партизанское движение на нашей территории, временно захваченной немецкими оккупантами, становится одним из решающих условий победы над врагом».

В приказе подчеркивалось:

«Добиться, чтобы партизанское движение развернулось еще шире и глубже, чтобы партизанская борьба охватила широчайшие массы народа на оккупированной территории. Партизанское движение должно стать всенародным».

Для этого, говорилось в приказе, необходимо укреплять партизанские формирования и создавать новые, иметь во всех городах и других населенных пунктах скрытые боевые партизанские резервы.

Был утвержден план практических мероприятий ЦШПД по осуществлению приказа «О задачах партизанского движения».

Уже с весны 1942 года партийные органы стали посылать в тыл врага значительно больше партизанских отрядов и организаторских групп. Так, ЦК КП(б)Б с января по июнь направил на оккупированную противником территорию республики 33 диверсионные группы, а к июлю было подготовлено для отправки в тыл врага 28 партизанских отрядов. Летом и осенью 1942 года ЦК КП(б)Б перебросил за линию фронта более двух тысяч организаторов партизанского движения, руководителей партийных и комсомольских организаций.

В отличие от 1941 года, прошедшие подготовку в советском тылу и посланные за линию фронта, партизанские отряды и организаторские группы были лучше обучены. В них входили специалисты — минеры, радисты, разведчики; они были хорошо вооружены, обеспечены минновзрывной техникой, приемно-передаточными рациями.

В основном же количество и численность партизанских формирований росли за счет притока местного населения. Народ поднимался против гитлеровских насильников. Направлявшиеся в тыл врага партизанские отряды и организаторские группы были в большинстве случаев небольшими. Их основная задача состояла в том, чтобы сплотить вокруг себя патриотов, стремившихся к вооруженной борьбе с захватчиками. Поэтому партийные органы заранее закрепляли эти отряды и группы за определенными районами, где, пополняемые добровольцами, они вскоре превращались в крупные партизанские формирования.

К середине 1942 года на учете ЦШПД числилось 65 тысяч, а в октябре того же года 105 790 бойцов партизанских формирований.

Большая часть коммунистов с самого начала войны ушла в действующую армию — в первую очередь руководящие работники партийных и государственных органов.

Уже к осени сорок третьего года на оккупированных врагом территориях действовали двадцать четыре обкома партии и триста семьдесят окружных, городских, районных и других партийных органов.

Во всех без исключения областях Белоруссии работали подпольные обкомы партии, сто восемьдесят пять межрайонных и районных комитетов партии и тысяча триста шестнадцать подпольных партийных организаций. В партизанских отрядах и подпольных организациях вели борьбу более тридцати пяти тысяч коммунистов.

Всего на оккупированной врагом территории численность советских партизан в годы Великой Отечественной войны достигала почти миллиона человек, из них более ста тысяч коммунистов. Важно отметить, что из миллиона действовавших в тылу врага партизан более половины была молодежь до двадцати пяти лет, то есть то поколение, которое было рождено при Советской власти и воспитано ленинской партией.

С самого начала войны на оккупированных врагом территориях было оставлено три тысячи пятьсот комсомольских активистов, которые впоследствии стали создателями подпольных комсомольских организаций, активными бойцами-партизанами. В 1943 году с врагом сражалось четыре тысячи семьсот восемьдесят комсомольских организаций, в которых состояло свыше четверти миллиона человек.

Хотелось бы привести несколько примеров самоотверженной борьбы молодых патриотов в тылу врага: эти данные приходили к нам в штаб, и Сергей немедленно связывался с нашими друзьями: писателями, художниками, журналистами.

(Часто он повторял:

— Для того чтобы память о героях оказалась вечной, подвиг должен быть запечатлен в слове, мраморе, в очерке, который по прошествии лет может послужить «отправной точкой» для нового Льва Толстого.)

А писать было о чем. Помню, в июле 1943 года на станции Осиповичи, что неподалеку от Минска, находилось несколько эшелонов с боеприпасами, горючим, танками и броневиками, а невдалеке — эшелон со снарядами, минами и авиабомбами.

В ночь на 30 июля на станции вышла из строя электроосветительная сеть. Молодому электромонтеру Федору Крыловичу было поручено исправить повреждение. Во время работы Федор сумел — с огромным риском — установить мины замедленного действия на цистернах с бензином.

Ночью, когда Крылович уже скрылся из города, «исправив» электросеть, раздались оглушительные взрывы. Рвались цистерны с бензином, а затем пламя охватило и другие эшелоны.

Фашисты только за эту ночь потеряли два паровоза, двадцать три цистерны с бензином, восемь цистерн с авиамаслом, тридцать вагонов со снарядами, тридцать три вагона с авиабомбами и минами, четырнадцать танков, семь бронемашин и пятнадцать вагонов с продовольствием. В результате взрывов, которые вызвали огромный пожар, были повреждены здание депо, три паровоза, склад с углем.

Или еще один пример: семнадцатилетний комсомолец Петр Галецкий из отряда «Победа», что сражался на Смоленщине, 28 октября 1942 года получил задание заложить взрывчатку под рельсы железнодорожного полотна: разведка получила сведения, что на фронт должен пройти состав с горючим для гитлеровских танков. Галецкий не успел заложить мину — паровоз несся навстречу юноше. Тогда комсомолец Галецкий прижал мину к груди и бросился под колеса паровоза. Раздался взрыв: паровоз пошел под откос, увлекая за собой цистерны, объятые дымным пламенем.

Узнав о гибели Петра Галецкого, мы с Сергеем запросили данные о герое, однако время было трудное, горячее, шли кровавые бои под Сталинградом; тот партизанский отряд, в котором сражался Галецкий, передислоцировался в другой район, прорывая гитлеровские заслоны, — словом, ответа мы тогда так и не получили.

Быть может, комсомольцам Смоленщины следует пройти по местам, связанным с подвигом Петра? Может, соберут материалы о нем, о семье, его воспитавшей, об учителях, товарищах по школе, работе, по оружию? Или прошли уже «красные следопыты»?

Галецкий пустил под откос — ценою своей семнадцатилетней жизни — состав, в котором было тридцать цистерн горючего. Каждая цистерна вмещала сорок тонн «крови» для гитлеровских танков и самолетов. Галецкий уничтожил тысячу двести тонн горючего. Чтобы цифра эта не была абстракцией, чтобы молодой читатель, не ведающий, к счастью, ужасов войны, понял, что это такое, следует уяснить следующее: один фашистский танк брал в баки для наступления приблизительно пятьсот килолитров. Следовательно, тот состав, который пустил под откос Галецкий, дал бы топливо двум тысячам четыремстам танкам. Галецкий остановил на несколько часов наступление гитлеровских танков по всему многотысячекилометровому советско-германскому фронту, проходившему от Мурманска до Новороссийска.

…Сергей тогда, помню, начал прикидывать нечто непонятное мне, трудился долго, выписывая цифры на длинный листок бумаги.

— Вот, — сказал он, наконец. — Сколько же миллионов людей могли спокойно спать в ту ночь, когда погиб Петр? Сколько матерей не кидались в бомбоубежище, прижав к груди дитя, похолодевшее от ужаса, застывшее в исступленном, безысходном рыдании?! Горьковский Данко отдал свое сердце тысячам. А ведь Галецкий-то положил свою семнадцатилетнюю жизнь во имя миллионов…

Сохранится в памяти народной учительница Феня Кононова, которая вместе с председателем колхоза «12 лет Октября» Адамом Майстренко создала в Любанском районе разветвленную сеть подпольных комсомольских организаций. Установили связь с Минским подпольным обкомом партии, начали работать по его заданию. Адам Майстренко возглавил Любанский райком комсомола.

Феня Кононова стала партизанской разведчицей. Во время выполнения задания она была схвачена гестаповцами. Фашисты пытали Феню на глазах у населения, держали раздетую и босую на снегу, сломали ей руку, рвали волосы, резали грудь. Избитую, полуживую героиню комсомолку Кононову палачи утопили в реке, не добившись от нее ни одного слова.

…По заданию Минского подпольного горкома комсомола члены этой организации взорвали цех вагоноремонтного завода, часть депо и два паровоза, спустили под откос воинский эшелон. Партизанская группа Гали Сасиной установила связь со словацкими солдатами, насильно мобилизованными в гитлеровскую армию, и привела в негодность шесть немецких самолетов, базировавшихся на минском аэродроме. Тесная связь со словацкими солдатами и участие в совместных операциях привели к тому, что по предложению наших партизан десять словаков перешли на сторону народных мстителей. Первыми, 3 августа 1943 года, на немецкой легковой автомашине, угнанной у гитлеровцев, в отряд «За Отечество» прибыли Михаил Маерник и Ян Физель.

В Суражском районе партизанский отряд Ф. Райцева вел упорный бой с гитлеровскими карателями. В этом бою 28 марта 1942 года смертью героя погиб комсомолец Михаил Сильницкий. По заданию командования М. Сильницкий с пулеметом забрался в засаду на чердак дома, откуда должен был прикрыть отступление своих товарищей. Он подпустил наступающих гитлеровцев чуть не на двадцать метров и, стреляя в упор, уничтожил пятьдесят фашистов. Отряд отступил без потерь, но Сильницкому не удалось уйти. Его окружили. Кончились патроны. Раненный, он продолжал отбиваться финским ножом. Убил еще одного и ранил двух гитлеровцев, пока не был растерзан врагами. Михаилу Сильницкому, первому среди комсомольцев Белоруссии, было присвоено звание Героя Советского Союза.

Всего за время оккупации в партизанских отрядах Белоруссии сражались 54 843 члена ВЛКСМ, объединенные в 2579 первичных организаций.

В годы Великой Отечественной войны комсомольцы Белоруссии с честью оправдали доверие, оказанное им Коммунистической партией. Советское правительство высоко оценило деятельность комсомола Белоруссии, наградив его в сентябре 1945 года в связи с 25-летним юбилеем орденом Красного Знамени.

За активное участие в партизанской борьбе 35 тысяч комсомольцев и комсомолок награждены орденами и медалями, а 24 из них присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Орденами и медалями отмечены десятки тысяч комсомольцев, сражавшихся на фронтах Отечественной войны в рядах Советской Армии.

Это только несколько примеров по Белоруссии. А сколько молодых героев было на оккупированной врагами земле?! Бессмертны подвиги Зои Космодемьянской, Лизы Чайкиной, Марите Мельникайте, молодогвардейцев и многих, многих других.

В своей борьбе партизаны опирались на всестороннюю поддержку населения, которое обеспечивало народных мстителей продовольствием, одеждой, собирало и передавало солдатам «незримого фронта» вооружение, оставшееся в лесах. Захоронив павших героев, отдав им последний долг, люди уносили в схороны все то, что могло стрелять или резать.

Значительна и велика была разносторонняя помощь, которую оказывали народным мстителям Белоруссии труженики советского тыла. Трудящиеся Чкалова и Чкаловской области собрали средства на три боевых самолета, четыреста пятьдесят снайперских винтовок, три походные авторемонтные мастерские для партизан Белоруссии, направили им шестьсот продуктово-вещевых посылок. Рабочие Горького передали в дар белорусским партизанам большое количество медицинских инструментов и медикаментов. Трудящиеся Новосибирска прислали четыре тысячи шестьсот восемьдесят пять посылок с продовольствием и обмундированием. Ценные посылки были получены от рабочих татарского полиграфкомбината и завода «Пишмаш», от трудящихся Казани и других городов.

Прислали подарки комсомольцы Иванова и Ивановской области. Судя по сохранившемуся в архиве перечню подарков, молодежь делилась последним, что было у нее в тот голодный и холодный сорок второй год.

Привожу этот список полностью:

«1) Ботинки — 49 пар; 2) носки — 150 пар; 3) майки — 40 шт.; 4) компасы — 15 шт.; 5) мыло хозяйственное — 55 кусков; 6) мыло туалетное — 147 кусков; 7) табак — 4,8 кг; 8) махорка — 1 кг; 9) вещевые мешки — 100 шт.; 10) портянки — 83 пары; 11) носки теплые — 4 пары; 12) аптечки — 3 шт.; 13) ремни — 10 шт.; 14) нитки — 128 катушек; 15) зубной порошок — 40 коробок; 16) зубные щетки — 54 шт.; 17) пряники — 1 ящик; 18) сухари сдобные — 1 ящик; 19) масло сливочное — 4 ящика; 20) колбаса — 5 свертков; 21) печенье — 5 свертков; 22) конфеты — 10 свертков; 23) платки носовые — 188 шт.; 24) сорочки ночные — 12 шт.; 25) кальсоны — 8 шт.; 26) полотенца — 43 шт.; 27) кисеты — 65 шт.; 28) фляги — 20 шт.; 29) спички — 23 коробки; 30) обмотки — 1 пара; 31) бинты и вата; 32) нитки суровые — 5 катушек; 33) кисточки для бритья — 2 шт.; 34) мыльницы для бритья — 4 шт.».

Именно потому, что партизанское движение являлось всенародным, выражало интересы народа, опиралось на сочувствие, помощь и поддержку всего народа, было в неразрывной связи с ним, руководила им партия коммунистов, и превратилось оно в могучую, всесокрушающую силу.

«Без помощи со стороны гражданского населения, — писал в послевоенные годы западногерманский историк Э. Хессе, — партизаны едва ли могли существовать, тем более что в зимние месяцы определенные лесные районы, занятые партизанами, были блокированы германскими охранными войсками».

В 1942 году командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Клюге сообщил в ставку, что партизанское движение приняло такие размеры, что это внушает серьезную тревогу и требует кардинальных мер.

«Приказ Сталина «создать в тылу немецкой армии невыносимые условия для врага», — писал фон Клюге, — недалек от выполнения».

 

2

Сергей настоял, чтобы и я был оставлен при штабе. Он поручал мне целый ряд заданий. Я видел, как он не спал сутками, и не в прямом смысле, — как в танке, — а в переносном, действительно горел на работе.

Иногда, валясь с ног от усталости, он просил меня поработать над донесениями, приходившими из тыла, с нашей родной Витебщины, Могилевщины, из Минска и Бреста.

Хочу привести некоторые донесения той поры: эти документы показывают, с каким несокрушимым мужеством сражались партизаны против гитлеровцев.

Из дневника 2-й Белорусской партизанской бригады о деятельности Меховского истребительного батальона и партизанского отряда М. И. Дьячкова…

В центре Меховского района создан истребительный батальон в количестве 107 чел.

Истребительным батальоном сбит немецкий самолет, который упал на территории Городокского района (Селищинский сельсовет, колхоз «Красное знамя»). Летчики в количестве 4-х чел. захвачены в плен.

Подбиты на территории Кузьминского сельсовета Меховского района 1 автомашина и 1 мотоцикл. Убиты 2 мотоциклиста, шофер и 6 солдат. Мотоцикл передан воинским частям, находившимся в мест. Лобок.

Организован партизанский отряд (в лесу у дер. Лобаневка Солодухинского сельсовета).

По восьми сельсоветам Меховского района проводилась политмассовая работа, были созваны и проведены собрания колхозников с целью активизации населения против немецких оккупантов. Дана установка о проведении уборочной. Хлеба немцам ни одного грамма.

Отряд перешел в леса дачи Руднянской для дальнейших действий.

Обстреляна группа немцев в дер. Рудня Саровай-ская. Количество убитых и раненых не установлено.

Переправлены через фронт группы бойцов и командиров в количестве 80 чел.

Отряд принял бой в дер. Бличино, Остапковичи Газ-бинского сельсовета. Немцев уничтожено около 80 чел. Наши потери — 3 чел.

Налет на завод Смоловку. В результате налета прервана связь из Смоловки в гор. Городок, взорван мост железнодорожный Смоловка — Городок. Разрушен лесопильный завод. Подпален склад пиломатериалов, уничтожены шпалорезка, пропиточное отделение. Сожжено здание, где находились полицейские. Убито немцев и полицейских до 80 чел. Наши потери — убит 1 чел.

Отрядом направлено из Меховского района свыше 1 тыс. чел. военнообязанных в Действующую армию через Усвятский военкомат…

А следующий документ особенно значителен: в далеком гитлеровском тылу восстанавливалась Советская власть — наш советский народ уже не мыслил, как можно жить на земле, если нет родной, ленинской власти, самой справедливой на свете.

Из постановления Кличевского подпольного райкома КП(б)Б и исполкома районного Совета депутатов трудящихся о восстановлении Советской власти в Кличевском районе Могилевской обл.

Секретарь РК КП(б)Б — Заяц

Выполняя волю трудящихся района, при помощи которых вооруженной силой партизанских отрядов… район очищен от внешних врагов — немецких фашистов — Кличевский РК КП(б)Б и исполком районного Совета депутатов трудящихся постановляют:

Председатель райисполкома — Викторчик.

…Объявить с сего дня на территории Кличевского района Советскую власть восстановленной. Район на военном положении…

…Восстановить в своих полномочиях все выборные и административные советские, хозяйственные и общественные органы.

…Вся деятельность районных и местных органов власти в военный период должна быть направлена на мобилизацию всех трудящихся района на оборону нашей Родины до окончательной победы над врагом…

В целях охраны населенных пунктов от фашистских оккупантов организовать при каждом населенном пункте красные партизанские отряды самозащиты…

Настоящее постановление опубликовать в печати и довести до сведения всех трудящихся района.

…Народные мстители в схватках на лесных дорогах, партизанские разведчики в городах добывали ценнейшие штабные документы оккупантов. Мы обрабатывали эти материалы, и, смею думать, они принесли много пользы командованию.

Иногда, впрочем, захваченные партизанами бумаги, с высокими готическими буквами, со свастикой и грифом «сов. секретно», имели не столько стратегическое, сколько политическое значение.

Вот некоторые документы гитлеровской полиции безопасности и СД в Минске.

Из сообщения № 6.

«Активность партизан в Белоруссии принимает все более угрожающий характер.

…Гор. Копыль был окружен партизанской группой численностью в 300 чел. Только через 2 недели полицейские и немецкие воинские части смогли отогнать партизан. 18 захваченных в плен партизан были публично повешены.

В гор. Слуцке было повешено 30 партизан и 38 заложников расстреляно…»

Из сообщения № 7.

«Партизанские группы развили большую активность. Взрывы на железнодорожных линиях, обстрел транспортных колонн происходит почти ежедневно. В некоторых областях партизанами установлена Советская власть и созданы постоянные управления. В отдельных деревнях в день 1 Мая были вывешены красные флаги и справлялся праздник. В некоторых местах партизаны через улицы развесили красные лозунги с антигерманским содержанием.

При попытке бургомистра одной деревни снять такой лозунг, он взорвался на мине».

Из сообщения № 10.

«В течение 4-х недель в Белоруссии были совершены следующие диверсии и акты саботажа:

Сожжено 2 моста. Взорван ж.-д. мост. 13 диверсий на железной дороге, из них 2 тяжелые (полностью взорван воинский эшелон, идущий на фронт, и германский эшелон, возвращающийся с фронта). Причем большое количество солдат германской армии погибло. Повреждены 4 телефонные линии, столбы увезены. Поврежден телефонный кабель. Полностью уничтожена фабрика, работающая на германскую армию. Выведен из строя молочный завод, миной взорвана в одном месте шоссейная дорога. Сожжен лесопильный завод.

В июне 1942 г. 17 раз взрывалась железнодорожная линия Смоленск — Минск. В среднем каждый день происходит взрыв на железной или шоссейной дорогах».

Из сообщения № 15.

«Диверсии на ж.-д. линии Минск — Орша стали такими частыми, что каждую из них в отдельности не опишешь. Не проходит и дня, в течение которого не было бы совершено одной или нескольких диверсий. Постоянно увеличивающееся число диверсий привело к тому, что движение по железной дороге ночью было прекращено.

Наряду с крупными операциями против партизан, проводимыми особыми и специальными командами, снова было арестовано и расстреляно большое количество лиц, поддерживающих связь с партизанами, оказывающих помощь им, и родственников партизан. Только за 2 недели было арестовано 1936 чел.».

Из сообщения № 18.

«На основании сообщения одного полицейского в гор. Могилеве удалось ликвидировать движение сопротивления, созданное тремя бывшими агентами НКВД. Одним из агентов была привлечена к работе одна русская, квартира которой использовалась в качестве конспиративной.

В то время как сам агент оставался законспирированным и давал этой русской только письменные указания, живший с ней в незарегистрированном браке некий Морозов Василий путем создания спортивного клуба хотел придать подпольной деятельности безобидный характер. Морозов сумел, используя свои прежние связи среди спортивных кругов, привлечь к осуществлению своих планов некоторое число лиц, которые проводили свои встречи в квартире вышеуказанной русской.

Среди арестованных находятся освобожденные военнопленные, из них 2 лейтенанта, 1 ст. лейтенант и 1 капитан Красной Армии. Целью их работы было прежде всего установление связи с другими бандами.

Полицией безопасности и СД в Могилеве было обезврежено 54 коммуниста-функционера, агента НКВД и саботажника».

Из сообщения № 22.

«Назначенные на ответственные должности русские во многих случаях проявляли себя как ненадежные элементы. Так был разоблачен и арестован бургомистр общины Кутово Ершов, который предоставил убежище бандитам в государственном имении Вымно (Сураж)…

Использование мин с целью саботажа принимает в восточных областях самые широкие формы».

Из сообщения № 26.

«…16 сентября 1942 г. в Белоруссии бандиты совершили налет на дер. Городище (на ж.-д. линии Могилев — Осиповичи). Хорошо вооруженные бандиты имели 6 грузовых автомашин и броневик. 32 полицейских, только часть из которых имела оружие, были убиты бандитами, а оружие забрано… Примерно 400 ц обмолоченного зерна, предназначенного для немецкой армии, бандиты погрузили на повозки и увезли. Необмолоченный хлеб частично был сожжен. Перед нападением банда, насчитывающая 300—400 чел., заминировала подъездные дороги и ж.-д. линию. Бандиты были одеты в хорошую русскую военную форму. Некоторые были одеты в немецкую форму».

Кстати, то, что Сергей и я так тщательно анализировали после нашей первой встречи на «Особом сборе» — предложение партизан о казни гитлеровского палача гауляйтера Кубе, — было приведено в исполнение самими народными мстителями, Героями Советского Союза М. Осиповой и Е. Мазаник.

Хочу привести воспоминание Героя Советского Союза Р. Н. Мачульского, который был в ту пору одним из секретарей подпольного Минского обкома партии.

«Организацией покушения на гитлеровского палача занималось несколько подпольных групп и партизанских отрядов. Было разработано много различных вариантов этой операции. Наиболее верный путь достижения цели выбрала группа «Димы», которая первой и добилась успеха. Разведчики правильно решили, что убийство палача надо совершить с помощью его прислуги. У Кубе был целый штат служанок, горничных, уборщиц, поваров, кухонных рабочих. Среди них были и советские женщины, в том числе Елена Мазаник, работавшая горничной. Надо думать, с какой исключительной тщательностью и придирчивостью подбирало гестапо челядь для «фюрера Белорутении».

— «Птички» еще те. Как пить дать, на провокатора нарвешься, — поговаривали некоторые партизаны.

«Дима» рассуждал иначе. Он считал, что среди прислуг Кубе могли быть и изменники, добровольно переметнувшиеся в лагерь врага. Но наверняка есть и такие, которые оставались честными советскими людьми и только тяжелейшая жизнь, желание раздобыть кусок хлеба заставили их пойти в услужение к палачу. И это мнение, разумеется, было правильным.

В Минске находился бежавший из лагеря военнопленных бывший воин Красной Армии Николай Похлебнев по кличке «Чиль». По заданию подпольщиков он устроился директором кинотеатра. Однажды руководитель одной из подпольных групп Мария Осипова предложила Николаю познакомиться с горничной Кубе Еленой Мазаник и разузнать, что это за человек. «Чиль» охотно взялся за поручение. Он сначала познакомился с сестрой Елены — Валентиной Шуцкой, которая и помогла ему встретиться с Мазаник.

— Партизаны надеются, что вы не будете стоять в стороне от борьбы с врагом, — выбрав удобный момент, сказал ей Николай.

— Я советский человек, — ответила Елена.

— Хорошо. Я сведу вас с людьми, которые скажут вам, что делать.

Николай попрощался и через несколько дней познакомил Елену с Марией Осиповой, которая и повела с ней разговор об убийстве Кубе. После некоторой проверки друг друга Мария с Еленой взялись за дело. Они передали в группу «Димы» все сведения, необходимые для организации покушения на палача: систему охраны особняка, время смены караулов, распорядок дня фашистского гауляйтера. «Дима» тщательно проанализировал десятки вариантов сложной и опасной операции и остановился на одном: Елена должна пронести в особняк мину с часовым механизмом и положить ее в постель Кубе. В боевом плане предусматривалось, как вывезти Елену и ее родственников в партизанскую зону.

Командир группы знал, что участники диверсии встретятся с невероятными трудностями. Но он уверенно посылал людей на смертельный риск, так как знал, что партизаны, привыкшие к исключительной четкости и дисциплинированности в работе, не сделают ни одного неосмотрительного шага. В сентябре 1943 года Мария Осипова упрятала на дно корзины магнитную мину, полученную от заместителя «Димы» Н. Г. Федорова, присыпала ее брусникой, а сверху положила два десятка яиц и курицу и вместе со своей подругой Марией Григорьевной Грибовской направилась в Минск.

На окраине города их встретил подпольщик Николай Прокофьевич Дрозд. Он взял корзину и понес к себе домой. Мария Осипова с трудом притащилась в свою комнатушку, и здесь ее оставили силы. Не выдержав огромного напряжения, она повалилась в постель и так, уткнувшись в подушку, лежала несколько часов, пока не успокоились нервы.

20 сентября Мария встретилась с Еленой и передала ей мину, показав, как надо устанавливать ее на боевой взвод. Женщины попрощались.

— Спокойней, Аленка, главное — спокойствие, — напутствовала Мария.

— Я должна тебе сообщить, Мария, — сказала Мазаник, — что на днях ко мне приходила с предложением убить Кубе Надежда Троян из бригады «Дяди Коли».

— Хорошо, хорошо, — кивнула головой Осипова. — На тебя не только мы с Надей, а весь народ надеется. Иди.

…Елена положила мину в сумочку и ушла к себе домой. Наутро мина должна была совершить последний свой путь от квартиры Мазаник до особняка фашистского палача. Путь этот был недолог, но, пожалуй, еще более опасен, чем тот, который совершили накануне две отважные подпольщицы Осипова и Грибовская. Если бы фашистам удалось обнаружить мину у Марии, то обе женщины поплатились бы своей жизнью, но враг бы не узнал, для кого предназначалась взрывчатка. Операцию можно было продолжать! Осипова это хорошо понимала.

Если гестаповцы обнаружат у Мазаник мину на подходе к особняку, то покушение на Кубе едва ли будет возможно. Враг усилит бдительность и не подпустит партизан к своему шефу.

Елена еще издалека заметила часового, стоящего у входа в особняк. «Спокойнее, спокойнее», — беззвучно шептала она, чувствуя, как холодный пот выступил на всем теле. Она старалась идти как можно свободнее, мурлыча себе под нос веселую немецкую песенку. Солдат узнал ее и заулыбался. Она улыбкой поприветствовала его и легко проскочила через проходную.

— Извините, фрау, — вежливо остановил он ее. — Разрешите заглянуть в вашу сумочку. Служба такая, извините…

— Ах, пожалуйста, — засмеялась Елена и приоткрыла сумку. — Вот батистовый платочек, духи… Подарить вам платочек? Нет, не могу. Он предназначен для генеральши. Вам же я завтра принесу не хуже этого. Ваша фрау будет довольна моим подарком. — И она быстро закрыла сумку, вошла во двор особняка, а там вскоре мина была доставлена в дом.

Мина должна была взорваться в полночь. «Генеральный комиссар Белорутении» обычно в двенадцатом часу ночи готовился ко сну. До этого времени нужно было обязательно проникнуть в его спальню и подложить мину. Елена долго выжидала удобного момента. Наконец, когда коридор, ведущий к спальне, опустел, она шмыгнула в комнату и приложила магнитный заряд к пружинам кровати.

Мазаник спустилась на первый этаж и была взволнована так, что это заметила жена Кубе, которая удивленно спросила:

— Что с тобой?

— Зубы болят, — нашлась Елена. — Мочи нет! Разрешите сходить к врачу… вырвать надо…

— Сходи, только не задерживайся. Ты мне скоро понадобишься, — сказала генеральша.

Елена поблагодарила и, держась рукой за щеку, медленно вышла из особняка. Она пришла к сестре Валентине.

— Ну как? — бросилась та к Елене.

— Все в порядке…

— Давай скорее. Машина уже ждет. Тетю и детей уже повезли в партизанскую зону Татьяна Мазнякова и «Ватик» — Вячеслав Павлович Стефанович, — сказала на ходу Валентина.

Женщины поспешили в условленное место, где их ждал с грузовой машиной подпольщик — шофер комсомолец Николай Фурц. Он и доставил их в лагерь «Димы», а потом на аэродром, с которого они и улетели в Москву.

Мужественные партизаны точно выполнили приговор советского народа. Гитлеровский палач Вильгельм Кубе был разорван партизанской миной. Собаке — собачья смерть!»

Параллельно с группой Марии Осиповой действовала и Надежда Троян, совсем еще молодая комсомолка, готовая выполнить любое боевое задание, ставшая также Героем Советского Союза.

 

3

Наша с Сергеем работа в Центральном штабе носила, как тогда нам казалось, штатский характер: мы занимались отправкой в партизанские отряды самолетов. Каждую ночь из затемненного Внукова брали курс на запад «Дугласы», санитарные машины, маленькие и юркие У-2…

Работа Центрального штаба строилась в соответствии с режимом Верховного Главнокомандующего: он мог каждую минуту позвонить, потребовать нужную справку, позвать для доклада. Начальник партизанского штаба П. К. Пономаренко приезжал часов в одиннадцать, примерно за час до того, как мог позвонить Сталин. А Сергей уже в девять дежурил у телефона, и так до глубокой ночи, а потом до утренних позывных, до первой шестичасовой сводки Совинформбюро. Он даже поставил койку в своей комнате — ночевал в штабе. Да, собственно, и идти-то ему было некуда, иногда только заглянет ко мне, перекинемся парой слов и — все.

Сергей рассказывал мне, что рабочий день Сталина начинался около двенадцати, однако наиболее «жаркими» часами считались вечерние и ночные — обычно Верховный Главнокомандующий уезжал на «Ближнюю дачу» лишь под утро.

Однажды мой друг сказал:

— Знаешь, я познакомился с двумя замечательными людьми, академиками Жолтовским и Щусевым, известными нашими архитекторами, — надо загодя учиться понимать тех, кому суждено восстанавливать из пепла разрушенные города. Так вот, Жолтовский живет в таком режиме: с семи часов вечера садится за работу, а кончает свой вдохновенный труд рано утром. Днем — спит. Я спросил его: «Отчего так?» А он объяснил, что днем звонки отрывают, визитеры досужие, сутолока зряшных дел, да и семья не всегда понимает творца. Ночью — тишина и одиночество, столь необходимые для искусства. Днем, коли звонят или идет кто по «срочному» делу, отвечают: «Академик спит». Будить-то неудобно, пожилой ведь человек…

Сергей снова улыбается:

— Я, знаешь, наблюдал как-то его и Щусева. Жолтовский, кстати, родом из Белоруссии. Он старше Щусева лет на шесть, но о Щусеве иначе, как «юноша», и не говорит, а тот в ответ: что, мол, вы его слушаете, он же мальчишка еще… А мальчишке — семьдесят пять, всему миру известен.

Утром секретарь ЦК обычно слушал ночную сводку.

— Сегодня в ночь вылетели в тыл врага 16 самолетов.

— Какие именно?

— Сейчас уточню. — Сергей потянулся к телефону и через несколько минут разъяснил: — Десять «Дугласов», шесть — У-2.

Пономаренко поморщился:

— Слушайте, я вам одну притчу расскажу. Однажды, давным-давно, некий пан встал рано-раненько и вышел на крыльцо. А мимо усадьбы проезжал крестьянский обоз. Помещик позвал находившегося во дворе приказчика:

— Пойди разузнай, что там мужики везут…

Вскорости воротился приказчик, говорит хозяину:

— Зерно везут молоть на мельницу.

— А сколько подвод в обозе?

Смутился приказчик, врать не стал, подхватился:

— Сейчас пойду сосчитаю…

Воротился, бежит — дух еле перевел, но все ж хозяину пожаловался: дескать, вот он с утра на ногах, все хлопоты на нем, а управляющий спит себе, почивает, не вставал еще. А платит хозяин управляющему вдвое больше…

Тут выходит во двор сам управляющий, потягивается. Помещик ему уважительно, по имени-отчеству:

— Николай Петрович, тут обоз мимо прошел, разузнай, любезнейший, что там есть и куда везут.

Управляющий не спешит, лошадь запрягает, едет вдогонку за обозом. Через полчаса — обратно.

— Это, — говорит, — пане хозяин, вяземские мужики в Карачево рожь молотить везут. Могут продать. Просят по двадцать семь копеек за пуд. Я торговался — так думаю, что за двугривенный отдадут. Продержим мы зерно до осени, а лучше до зимы — тогда по тридцать пять копеек пуд на мельницу переуступим. Получите вы, пане хозяин, сто двадцать целковых прибытку…

Тогда рассмеялся помещик и говорит приказчику:

— Понял теперь, дурень, отчего управляющему в два раза больше плачу?

С того дня, как услышал Сергей лукавую эту притчу, докладывал он начальнику штаба обстоятельно и подробно — сколько вылетело самолетов, какими маршрутами, как велик груз и когда вернутся на базы.

А начальник партизанского штаба, довольный, кивал, делал у себя в бумагах быстрые пометки и смешливо приговаривал:

— Хорошо, хорошо, пан управляющий.

Только они и знали, почему награждает он своего помощника таким странным титулом.

* * *

…В распоряжении Центрального штаба партизанского движения было много самолетов: Верховный считал бесперебойную, действенную связь с партизанскими соединениями и отрядами делом первостепенной важности. В опасные ночные рейсы уходили летчики полков дальней бомбардировочной авиации, в том числе и гвардейского полка под командованием прославленной летчицы В. Гризодубовой.

Сталин придавал деятельности Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Командования большое значение. Он требовал подробных и ежедневных сведений о партизанах, о диверсионной и подрывной работе. Однажды Сергей слышал, как он сказал секретарю ЦК:

— Мы откроем свой второй фронт — второй фронт в тылу врага. Сотни тысяч, миллионы людей…

Вначале руководство партизанским и подпольным движением было решено возложить на военных, а возглавить его должен был маршал К. Е. Ворошилов. Маршал уже приступил к формированию своего штаба — по образцу и подобию Генерального штаба, со множеством управлений, служб и подразделений. Но вскоре Политбюро приняло другое решение, в котором указывалось, что руководство народным сопротивлением в тылу гитлеровцев — дело не только военное, а в первую очередь партийное. Центральный штаб партизанского движения главной своей опорой имел штабы партизанского движения при ЦК Компартий временно оккупированных врагом республик и областные штабы при обкомах партии, которые зачастую сами находились на оккупированной территории.

* * *

…П. К. Пономаренко любил цитировать Маяковского:

В гостинице «Москва», оазисе мирного довоенного быта, работала бильярдная. Если выдавался — редкий случай — свободный час, Пантелеймон Кондратьевич иногда заходил туда, чтобы отдохнуть, развеяться, сыграть партию-другую. Знали об этом немногие.

…Неожиданно зазуммерил кремлевский телефон. Сергей снял трубку:

— Дежурный слушает…

В ответ раздался знакомый глуховатый голос с грузинским акцентом:

— Где Пономаренко?..

Сергей невольно подтянулся:

— Товарищ Сталин! Начальник штаба находится в одном из подразделений…

— Передайте, товарищ дежурный, вашему начальнику, что я понимаю — нужно и отдохнуть, и отвлечься. Но не нужно меня обманывать: бильярд — это бильярд, а не подразделение.

 

4

…Коридоры партизанского штаба…

Наши комнаты с Сергеем были в разных концах здания, и часто он вызывал меня к себе. Пройти, казалось, надо было несколько метров, времени — полминуты. Но, сплошь и рядом, после его вызова, я оказывался у Сергея по прошествии пяти, а то и десяти минут. Выйдешь, бывало, и столкнешься с легендарным «батькой Минаем», и невозможно не поговорить с ним, не узнать последние новости с родной белорусской земли. Человеком, которого партизаны любовно звали «батька Минай», был старый большевик, командир первой Белорусской партизанской бригады Герой Советского Союза М. Ф. Шмырев. Он руководил партизанскими отрядами еще во времена гражданской войны. Витебщина знала этого скромного, мужественного, внешне неприметного человека, полного глубокого человеческого обаяния. До начала войны М. Ф. Шмырев работал на небольшой фабрике в Суражском районе, и мало кто из молодых знал о его героической борьбе в двадцатых годах. Но когда раздались первые залпы Великой Отечественной, он по зову партии сколотил партизанский отряд и ушел в леса. Имя его стало грозой для оккупантов, летели под откос эшелоны, взрывались мосты, падали прошитые пулеметными очередями каратели…

Гитлеровцы взяли семью М. Ф. Шмырева, как заложников. Их пытали, над ними издевались в застенках гитлеровские изверги, а потом всех до одного уничтожили. Но это не сломило «батьку Миная», несмотря на страшное горе, он до конца войны продолжал борьбу с гитлеровцами…

Или встретишь товарищей из бригады «Дяди Кости». Как не спросить о новостях, как не передать привет друзьям, сражающимся в далеком тылу врага?

В Центральном штабе поддерживали постоянную связь с «Дядей Костей», знали об огромной подрывной работе, которую проводили подпольщики в железнодорожном депо станции Орша. Начальник этого депо Константин Сергеевич Заслонов сумел сколотить вокруг себя группу подпольщиков, с помощью которых только с ноября 1941 по февраль 1942 года из строя были выведены свыше 117 паровозов. Когда Заслонову оставаться в депо уже не представлялось возможным, — провокаторы взяли его в кольцо, — он ушел в лес к партизанам.

Как известно, Орша — крупнейший железнодорожный узел, питавший центральный участок немецкого фронта. Поэтому вполне очевидна та эффективная помощь, которую оказывали подпольщики Красной Армии, — особенно во время наступления фашистов. В передовой статье газеты «Правда» отмечалось:

«…Огромным уважением среди населения оккупированных немцами советских районов пользуется имя Героя Советского Союза Константина Заслонова. Он является одной из самых ярких фигур, выдвинутых снизу самим партизанским движением. Бывший инженер-железнодорожник тов. Заслонов дорос до командира крупной партизанской группы. Руководимые им отряды взорвали десятки эшелонов, истребили большое число немцев, в значительной степени парализовали движение на важнейших железнодорожных путях в тылу противника».

…Интересна судьба этого человека. Еще до войны он выделялся в городе как замечательный специалист и крупный организатор в железнодорожном депо станции Орша. Родился он в Калининской области. Выходец из рабочей семьи, беспартийный. Благодаря своим отличным конспиративным качествам, благодаря таланту организатора Заслонов вскоре становится командиром партизанской бригады, которая совершила много славных дел в годы Великой Отечественной войны в борьбе с фашистами.

В августе 1942 года партийным собранием отряда «Быстрый» партизанской бригады «Дяди Кости» Константин Сергеевич был принят кандидатом в члены ВКП(б).

Погиб Константин Сергеевич в неравном бою в 1943 году. (Сейчас его имя носит железнодорожное депо на станции Орша — там установлен памятник Герою Советского Союза К. С. Заслонову.)

Здесь, в партизанском штабе, я узнал о трагической судьбе нашей с Сергеем подруги, Веры Захаровны Хоружей, которая всю свою сознательную жизнь посвятила служению Коммунистической партии и советскому народу.

Вступив в семнадцать лет в комсомол, Вера ушла сражаться с бандами генерала Булак-Балаховича. В 1921 году она уже стала членом большевистской партии. В 1924 году после учебы и работы в ЦК комсомола Вера Захаровна переходит на подпольную работу в Западной Белоруссии. Там ее избирают секретарем ЦК комсомола и членом ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии, а также членом ЦК комсомола Польши. К концу 1925 года польской охранке удается арестовать Веру. Семь тяжких лет проводит она в тюрьме, но и там продолжает борьбу. Ее «Письма на волю» были изданы в Советском Союзе. Об этих «Письмах» Н. К. Крупская писала:

«С каждой строки смотрит на нас человек сильной воли, убежденный революционер, борец за рабочее дело…»

В 1932 году, в соответствии с договоренностью между СССР и Польшей об обмене политическими заключенными, Вера Хоружая приехала в Советский Союз. Отечественная война застала ее на партийной работе в Пинске. Вера Захаровна и ее муж, партийный работник Сергей Корнилов, ушли к партизанам.

В студеные месяцы осени 1941 года штаб партизанского отряда направил Веру через линию фронта для установления связи с Красной Армией. Она задание выполнила, но ни Сергей, ни я тогда Веру Захаровну не встретили — были на передовой. Значительно позже нам передали от нее весточку — наш старый, добрый друг передавала Сергею и мне приветы. После ее настоятельных просьб ЦК направил Веру на подпольную работу в Белоруссию. Пять недель проработала Вера в Витебске, наладила связь с подпольщиками, создала разведывательно-боевые группы.

За это время она передала на Большую землю много важных сведений о противнике. Однако с помощью предательницы гестаповцы напали на след подпольной группы Хоружей и вскоре всех ее членов арестовали. Как и ее товарищи, Вера Захаровна вела себя мужественно и не дала на допросах никаких показаний.

В начале декабря 1942 года во дворе тюрьмы гестаповцы расстреляли одного за другим участников подпольной группы. Так погибла замечательная дочь белорусского народа Герой Советского Союза Вера Захаровна Хоружая, ей было в ту пору тридцать девять лет.

Муж Веры тоже погиб в одной из боевых операций партизанского отряда. (Их дочь Аню и сына Сергея воспитала и вырастила Советская власть. Анна Сергеевна сейчас кандидат сельскохозяйственных наук, работает в Тимирязевской академии. Сергей Сергеевич — кандидат математических наук, работает в НИИ Академии наук.)

Встречался я в коридорах нашего штаба с моим незабвенным другом Василием Ефимовичем Чернышевым. Мы познакомились во время «Особого сбора», когда под руководством Сергея усердно «комиссарили», обучались всем премудростям партизанского дела, готовили группы для засылки в тыл врага. Василий Ефимович — он о себе рассказывал мало — был старше меня на несколько лет, из рабочих, в партии к тому времени находился более двадцати лет. Институт по разным причинам ему не пришлось закончить. Но — как и многие в ту пору — он прошел хорошую комсомольскую школу: в разные годы избирался секретарем райкома, горкома и обкома комсомола.

Накануне войны В. Е. Чернышев был секретарем Барановичского обкома партии. По окончании «сбора» Центральный Комитет Компартии Белоруссии направил его с группой товарищей секретарем Барановичского подпольного обкома партии и командиром соединения партизан этой области. Судя по радиограммам, подпольному обкому приходилось работать в очень сложных условиях. Если в восточных областях Белоруссии партизанское движение в 1942 году уже развернулось и вширь и вглубь, то к прибытию Чернышева в Барановичах действовало всего десять партизанских отрядов, были они малочисленны и слабо организованы; и это понятно — Советская власть в Западной Белоруссии не просуществовала и двух лет, как фашисты напали на нашу страну.

Начал Чернышев с того, что передал нам донесение с глубоким анализом политической обстановки в области.

«Большинство населения верно Советской власти, — писал он, — они ждут призыва, сигнала вступить в борьбу с фашистами».

Василий Ефимович просил Москву вместе с оружием и боеприпасами прислать бумагу, шрифты и портативные типографские машины. Вскоре в распоряжение подпольного обкома начали прибывать транспортные самолеты с Большой земли: вместе с взрывчаткой, с автоматами, патронами было и то, о чем просил Чернышев. Через короткое время в подполье уже активно действовали тысячи коммунистов. Партизанские типографии выпускали газеты, плакаты, листовки. Широкая борьба с фашистами развертывалась вовсю.

Особенно запомнился Василию Ефимовичу (он об этом подробно докладывал нам в штаб) июнь 1943 года, когда гитлеровцы стремились окружить и уничтожить главные силы партизан. Эту крупнейшую карательную операцию фашисты закодировали под названием «Герман». Руководил ею генерал-майор фон Готтберг и особоуполномоченный Гитлера по борьбе с партизанами генерал фон Бах. Почти месяц шла ожесточенная борьба в лесах и болотах на берегах Немана, Березы, Сулы. Партизанам удалось захватить штаб полковника-карателя Дирлевангера, а вместе с ним и план операции «Герман». Благодаря этому партизаны устраивали засады в самых неожиданных для врага местах. Потеряв немало солдат и боевой техники, каратели ушли, хотя Гитлеру в Берлин пошло сообщение о победе. В донесении говорилось, в частности, что командующий партизанами, в прошлом крупный партийный работник Платон (это был Василий Ефимович), с «группой своих приближенных» пытался вырваться из окружения на танках, но был настигнут доблестными войсками СС и убит. Между тем «погибший» секретарь обкома продолжал успешно руководить борьбой партизан.

За образцовое выполнение заданий партии и правительства в борьбе с врагом и проявленные при этом героизм и отвагу В. Е. Чернышеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

После войны Василий Ефимович Чернышев работал первым секретарем Брестского, Минского обкомов партии, а затем одним из секретарей ЦК Компартии Белоруссии. Калининградские коммунисты избрали его в 1951 году первым секретарем Калининградского обкома. А с 1959 года и почти до самой смерти член ЦК КПСС В. Е. Чернышев был первым секретарем Приморского крайкома партии.

В 1942 году мы с Сергеем проводили с ночного Внукова в далекий вражеский тыл Василия Ефимовича Чернышева и нашего друга Владимира Зеноновича Царюка. В своей автобиографии Царюк писал:

«Все богатство моего отца составляла одна десятина земли, и, сколько помню, отец ходил вокруг этой десятины и ухаживал за нею».

Когда заполыхала гражданская война, юноша вместе с другими парнями из западнобелорусских сел стал красноармейцем, потом политруком. По мирному договору 1921 года западные области Белоруссии отошли к тогдашней панской Польше. Царюк возвратился в родные края, вступил в Коммунистическую партию Западной Белоруссии, был избран секретарем Мирского подпольного райкома КПЗБ.

А потом — арест и приговор к пожизненному заключению.

Двенадцать лет провел Владимир Зенонович в заключении. Там по листочкам, которые ему передавали с воли товарищи, он изучал «Капитал» Карла Маркса, работы В. И. Ленина, историю ВКП(б).

1939 год застал Царюка в тюрьме городка Раввичи. В тот день, когда в Раввичи вступили гитлеровцы, охранники в панике разбежались; политзаключенные выломали двери и оказались на свободе. Чтобы не привлекать внимания своим изможденным видом и арестантской одеждой, они разделились на небольшие группы. Царюк и еще несколько товарищей ушли на восток, к советской границе, и через несколько дней встретились с частями Красной Армии, идущей на помощь трудящимся Западной Белоруссии.

Царюк стал депутатом Народного собрания, которое приняло декларацию об установлении Советской власти в Западной Белоруссии. Прошли выборы в органы Советской власти — Царюка избрали депутатом Верховного Совета БССР и председателем Столбцовского райисполкома. Впереди — много планов. Но сбыться им не суждено. Фашисты вероломно вторглись на нашу землю. Царюк покинул город с отходящими частями Красной Армии, а семья осталась на оккупированной территории.

В 1942 году, прибыв вместе с Василием Ефимовичем Чернышевым в Барановичи, в отряде имени Чапаева Царюк встретился со своим сыном Александром. Вместе с сыном и местными партизанами Владимир Зенонович отправился в поездку по окрестным селам и отрядам. Облачившись в крестьянский кожушок, Царюк-старший посетил знакомые, родные места. Здесь прошла его юность. Здесь он жил до войны. Он хорошо знал местных жителей, и они помнили его. Со всеми он быстро нашел общий язык.

В эти дни Владимир Зенонович написал письмо-обращение, которое назвал так: «Слово депутата Верховного Совета БССР своим избирателям». Воззвание напечатали в подпольной типографии, а затем партизанские агитаторы разнесли его по селам и деревням, обсуждали с населением. Владимир Зенонович призывал земляков подняться на решительную и беспощадную борьбу с врагами.

В первых числах июля 1944 года соединения В. Е. Чернышева, а с ним и партизаны Царюка соединились с наступающими частями Красной Армии. ЦК КП(б)Б и штаб партизанского движения представили В. З. Царюка к званию Героя Советского Союза. В последние годы мы встречались с Царюком. Стремясь сделать как можно больше для советского народа, он не жалел своих сил. В то время он работал заместителем председателя Барановичского облисполкома. Но годы, проведенные в тюрьме, тяжелая партизанская жизнь подточили его здоровье. И в январе 1957 года Владимира Зеноновича не стало.

…Или встретишь Сережу Притыцкого — человека легендарной судьбы. Восемнадцатилетним юношей, подпольщик, борец против пилсудчиков в панской Польше, когда польские, белорусские и украинские коммунисты и комсомольцы сражались за свободу, Сережа Притыцкий был схвачен жандармами, брошен в тюрьму и после тяжких пыток привезен в суд: его ждала виселица.

Товарищи по борьбе смогли тайно передать Притыцкому пистолет. Когда напыщенный прокурор, поблескивая холодными стеклышками пенсне, начал требовать смертной казни патриотам, Притыцкий выстрелил в своих палачей, перемахнул через перила и бросился к выходу. Он бежал по лестнице вниз, отталкивая растерянных посетителей и перепуганных служителей, и уже в вестибюле, в трех метрах от двери, которая вела на свободу, жандарм выпустил в него всю обойму.

Сергей Притыцкий, приговоренный к смертной казни, лежал в госпитале и не знал, что по всей Польше, в разных городах и деревнях, поляки, белорусы и украинцы, истинные патриоты-интернационалисты, сражались за его жизнь, выходили на улицы, под нагайки и пули полицейских, с одним лишь лозунгом: «Свободу Притыцкому!»

Советский Союз занял твердую позицию: общественность нашей страны поддерживала кампанию, которая развернулась в мире. Правда победила: Притыцкий приехал в Советскую Белоруссию, сразу же включился в работу и — с первого же часа войны начал борьбу за нашу Советскую Родину.

…Антонов познакомил меня с Сережей Притыцким на «Особом сборе». Он великолепно знал польский язык и ситуацию в Польше, которая была объявлена гитлеровцами «генерал-губернаторством». Руководство думало о том, как наиболее точно использовать знания и опыт Притыцкого, и возлагало на него особые надежды. Пока же он был утвержден секретарем ЦК ЛКСМБ.

Люди, как говорится, бывают разные: одни горят, другие тлеют. Сергей Притыцкий горел, он не жалел себя — по заданию ЦК КП(б) Белоруссии он ездил в части и подразделения, выступления его были пламенные, слово его зажигало, звало на бой против фашистов.

…И вот однажды в комнату Сергея Антонова заглянул франтоватый полковник польской армии — в конфедератке, в неимоверно узких галифе и сапогах бутылочкой.

— Начальник штаба польских партизан пан Притыцкий, — представился он нам, с трудом скрывая улыбку.

Он рассказал нам, что польские товарищи обратились к Советскому Союзу с просьбой отправить его, Притыцкого, прошедшего наш «Особый сбор», известного в Варшаве и Кракове борца за свободу народа, в глубокий тыл врага, возглавить партизанский штаб.

Ему было поручено руководить борьбой наших польских братьев на границе с рейхом, за что он был удостоен многих наград. После победы Притыцкий вернулся на Родину, в Советскую Белоруссию.

Умер он, находясь на посту Председателя Президиума Верховного Совета БССР.

Именно здесь, в штабе, мы с Сергеем познакомились и на долгие годы крепко подружились с замечательным сыном белорусской земли Василием Ивановичем Козловым.

Решением ЦК КП(б) Белоруссии В. И. Козлов в начале Отечественной войны был утвержден секретарем Минского подпольного обкома и горкома КП(б) Белоруссии.

24 июля 1941 года Василий Иванович с группой товарищей перешел линию фронта и обосновался среди бескрайних лесов Старобинского района, где когда-то был первым секретарем райкома партии. Начал он свою новую партизанскую работу с организации небольших групп, затем родились отряды, а к 1943 году под его руководством в глубоком тылу врага активно действовали и подпольный обком КП(б)Б, и крупнейшее в Белоруссии партизанское соединение. Прибыв по вызову на Большую землю, Василий Иванович отчитался и получил «особое задание» — побывать на предприятиях Москвы и других городов, рассказать героям тыла, как борются с врагом партизаны. Веселый, общительный, скромный, он был общим любимцем. Сергей как-то сказал мне с доброй завистью:

— Вот везет же людям… Дерутся с фашистами храбро, умело, а мы с тобой сидим в штабе…

Много раз мы встречались с Василием Ивановичем и во время войны и в дни мирного труда, и всегда его отличало главное качество: во всех жизненных обстоятельствах это был несгибаемый коммунист-ленинец. Недаром, начав свой путь рабочим-железнодорожником, он закончил его Председателем Президиума Верховного Совета БССР, генералом, Героем Советского Союза. Умер он относительно рано, в 64 года, во время командировки в один из районов Белоруссии. Подвел изношенный «мотор» — сердце, которое всю жизнь честью и правдой служило партии, народу.

…Прошло много лет, и, как-то приехав в Москву, я на улице встретил молодого широкоплечего высокого парня. Что-то знакомое, близкое было в его лице. Тронув за плечо, я спросил его:

— Простите, кто вы?

— А-а, дядя Петя! Я-то вас узнал, но не посмел остановить. Помните в Минске маленького Василька, так вот я и есть внук Василия Ивановича Козлова — Василий.

(Внуки и дети, наши дети… Как же быстро подросли они, как скоро и неприметно для нас сами стали взрослыми! Может, таков уж наш удел — не замечать, как летят годы?!

…Хвалить зазря — значит льстить, а от этого много бед происходит. Хвалить за дело — значит поощрять, поощрение никогда не испортит того, кто труд ценит, как высшее проявление человеческого достоинства.

…Иван, сын Сергея, стал летчиком, награжден орденом, мечтает поступить в отряд наших гагаринцев-космонавтов; родилась у него дочь, появилась ранняя седина на висках, но для меня он всегда будет Ваней, маленьким, вихрастым, упорным в учебе, открытым и честным в своей детской, но — как и у Сергея — надежной и постоянной дружбе: себе откажи — другу отдай.

И на своих дочерей мы с женой не в обиде — хорошие выросли люди; казалось, совсем недавно отводил старшую, Дашу, в первый класс, а нынче уж внучки бабушку ростом обогнали…

Даша, окончив школу с золотой медалью, стала архитектором — без всякой помощи поступила в институт, мы с женой даже и не знали, где этот вуз находится, вне Москвы тогда работали; младшая, Таня, историк, в отца пошла.

Горько мне слышать, как иные родители порой говорят (не от большого ума, видно): «Нам тяжко пришлось, ох как тяжко, пусть уж дети всласть поживут, пусть отдыхают побольше, нечего им надрываться». Такая родительская «опека» рождает оболтусов, тунеядцев, воспитывает обывательское: «поменьше дать — побольше взять».

После войны и Сергей, и я могли освободить детей и от того, чтобы белье себе постирать, и картошку почистить, и полы помыть, и в магазин сбегать. Но Сергей с Мариной и мы с женой помнили уроки, которые преподавали наши матери-труженицы: «лень до добра не доводит». Детей следует приучать к тому, что позорного труда не существует: работа уборщицы так же надобна людям, как поиск ученого или доброта врача.

Сталкиваешься, бывает, с родителями, закрывающими глаза — сознательно или несознательно (однако сие не оправдание) — на то, что дети их растут барчуками, которые мечтают лишь об одних наслаждениях, не подтвержденных каждодневным, упорным, вдохновенным трудом. Если ребенок сызмальства не приучен к труду, если родители воспитывают его как тепличное растение, то не мудрено, что по прошествии лет, когда вырастет самовлюбленный «нарцисс», начинают папа и мама сокрушенно дивиться: «В кого ж он (или она) уродился?! Мы-то ведь с детства в труде!» Винить начинают и школу, и пионерию, и комсомол, а винить надо себя — больше некого.)

* * *

В коридорах партизанского штаба произошла у меня встреча с художником Федором Модоровым, который стал до последних своих дней нашим с Сергеем большим и верным другом.

Талантливый живописец, в послевоенные годы директор Института имени Сурикова, он написал несколько великолепных портретов белорусских партизан, замечательные пейзажи нашей республики. Русский, он, казалось, всю жизнь прожил в Белоруссии — так тонко понимал он душу народа, трепетность и чистоту пейзажа: не в этом ли проявлялось и проявляется великое братство народов нашей Родины?!

Помню, он показал нам с Сергеем портрет нашей «подопечной» — партизанской разведчицы Лиды Осмоловской. Девушка была внедрена в школу гитлеровских диверсантов, расположенную на территории Белоруссии. Задание у нее было сложное: и с точки зрения человеческой и с точки зрения профессиональной, разведывательной, — Лиде надо было наладить «добрые отношения» с начальником школы диверсантов, старым гитлеровским шпионом. Надо сказать, что Лида была девушкой несказанной красоты, «писаной», как говорится в русских сказках. Гитлеровец увлекся Лидой, начал вертеться вокруг нее, домогаться «взаимности».

Она играла свою смертельную роль точно и четко.

— Господин полковник, — говорила она, — мне здесь неудобно. Пойдут разговоры, пересуды, надо ли это? Я готова встретиться с вами вне зоны, где никто не сможет увидать нас вдвоем.

— Хорошо, — согласился гитлеровец. — Сегодня после обеда.

— Сегодня после обеда у меня занятия.

— Я тебя освобождаю.

— Давайте завтра. Завтра у меня свободный день.

И вот назавтра гитлеровец пошел в лес, на берег реки, в то место, которое ему назвала Лида. Шел он вооруженный, хотя лесок этот от школы диверсантов находился в полукилометре: оккупанты чувствовали себя в опасности.

Лида поднялась с травы, пошла навстречу полковнику. Тот обнял девушку, привлек ее к себе, и в ту же минуту ощутил на шее сильные руки, а возле виска — холодную сталь пистолета: партизаны, предупрежденные Лидой, уже ждали гитлеровца…

Федор Модоров понял Лиду, он словно бы знал ее много лет — так точен был ее портрет, так много внутренней чистоты, силы и душевной открытости было в лице девушки.

Он сделал прекрасные портреты С. А. Ковпака, партизана деда Шишко. Колоритны и правдивы его фронтовые зарисовки — Федор часто выезжал на передовую, работать ему подчас приходилось под вражескими бомбами.

Сергей часто говорил с Федором об искусстве, и я отметил для себя особую почтительность, с которой Сергей слушал художника: было в нем некое детское, открытое изумление тем, кто из «ничего создавал новое, неведомое ранее миру».

…Или встретишь радистов, пригласят к себе:

— Передай товарищу Антонову добрые вести с родной Белоруссии. Не только геройски бьют оккупантов, но и готовят пропагандистов, ведут общественную работу, думают, как говорится, впрок…

Читаю — точно, вести добрые, обрадуется мой дружок, потеплеют глаза у секретарей ЦК, спокойней станет на душе у всех нас, штабистов. Беру телеграммы, кладу на стол Сергея.

— Самые свежие, просили тебе передать.

«Морально-политическое состояние личного состава отряда им. Щорса удовлетворительное. Это можно подтвердить готовностью отряда выступить в любую минуту и готовностью к работе в зимних условиях.

Командир отряда им. Щорса П. Машеров

Избрано руководство комсомольской организацией, которая насчитывает на сегодняшний день 48 членов ВЛКСМ. Избрано бюро и утверждены комсорги.

Зам. командира отряда по политчасти С. Петровский»

По партийной работе. Проведено два партийных собрания по организационным вопросам и приему в кандидаты и члены ВКП(б). Сейчас в партийной организации отряда 11 членов ВКП(б) и 6 кандидатов в члены партии.

Силами членов и кандидатов в члены ВКП(б) проведены беседы в шести населенных пунктах о положении на фронтах и ведется подготовка к проведению информации на эту же тему в остальных населенных пунктах. Население осталось очень довольно этими информациями и просило почаще проводить их. Чувствуется, что это крепко поднимает дух среди населения и уверенность в победе Красной Армии.

В начале месяца группа в количестве 32 человек пошла на железную дорогу, но по пути встретилась с крупными силами противника. Убито и ранено 18 полицейских и немцев. Наши потери 2 человека, в том числе зам. командира по разведке. Вся группа вела себя смело, выдержанно и только поэтому спаслась.

В связи с трагической гибелью зам. командира по разведке агентурную работу пришлось начинать сначала. К концу месяца уже было подобрано 3 человека.

…Я как-то сказал Сергею о том, что люблю в свободную минуту задержаться в коридоре — нет ничего зазорного в том, чтобы полюбоваться, именно полюбоваться, на своих боевых друзей. Сергей, казалось, пропустил мои слова мимо ушей, но через несколько дней выхожу из своей комнаты, смотрю — в другом конце коридора стоит Серега и прямо-таки «поедает глазами» партизан, и лицо у него было счастливое, словно у отца, который впервые увидел своего первенца…

В конце лета в Москву в Центральный штаб были вызваны руководители крупнейших партизанских соединений: Сергей не спал несколько ночей, поддерживая постоянную радиосвязь с партизанскими районами — все приглашенные на это важнейшее совещание должны прибыть вовремя, с соблюдением всех мер конспирации.

Он сам выезжал во Внуково, отправлял и встречал самолеты, забывая поесть, осунулся еще больше, но зато все вожаки партизан, которых вызвали, были переброшены через линию фронта точно ко времени.

В штабе можно было встретить представителей почти всех национальностей нашей Родины.

На земле белорусской вместе с белорусами сражались русские — около двадцати процентов, украинцы — четыре процента и много людей других национальностей. В то же время белорусы воевали с фашистами в партизанских отрядах России, Украины, Литвы, Латвии и Эстонии.

По данным нашего штаба, бок о бок с советскими патриотами на территории Белоруссии громили оккупантов сотни антифашистов из многих зарубежных стран. В рядах лесных бойцов были поляки и болгары, сербы и венгры, итальянцы и французы, бельгийцы и немцы, чехи и словаки.

— Как тебе понравится такое сообщение? — спросил Сергей, протягивая мне сводку Совинформбюро. — «На сторону партизан перешла группа солдат-словаков из охранных частей противника. Словаки заявили: «Мы, солдаты словацкой резервной дивизии, находились в Белоруссии, где несли охрану железнодорожных линий, мостов и других объектов. Немцы творили неслыханные зверства и гнусные преступления в отношении местных советских жителей. Мы убедились, что чехам и словакам с немцами не по пути. Мы не хотим помогать им жечь деревни и расстреливать невинных детей, женщин и стариков. Как сыны великой семьи славянских народов мы перешли на сторону партизан и вместе с ними в глубоком тылу бьем немцев, помогаем Красной Армии уничтожать фашистских захватчиков. Здесь, в Белоруссии, мы боремся за освобождение славян от фашистского рабства, за свободную и независимую Чехословакию».

Сергей посмотрел на меня, спрятал сводку Информбюро в папку и сказал:

— Там у нас в Белоруссии появился один поразительный товарищ, великолепно сражается с фашистами — Ян Налепка, словак. Наши его Репкиным называют: и удобно и конспиративно. Очень хочу с ним познакомиться, легендарной храбрости человек.

Увы, с Героем Советского Союза словацким антифашистом Яном Налепкой моему другу увидеться не пришлось — Ян пал смертью храбрых в боях против гитлеровцев.

Сын рабочего, учитель, говоря шире, — народный просветитель — он с первых же дней гитлеровской оккупации принял участие в борьбе против тогдашних буржуазных руководителей Словакии, против марионетки Тиссо, который отправил словацкие армии на Восточный фронт сражаться против своих братьев.

Ян Налепка начал свою борьбу сначала один на один с многотысячной, обманутой и одурманенной солдатской массой. Он говорил людям правду, он рассказывал им о героической борьбе Красной Армии, он объяснял им сущность звериного гитлеровского расизма, он звал их стать истинными солдатами, а истинным солдатом — по высокому убеждению товарища Налепки — мог считаться только тот, кто восстал против нацизма.

Именно он, Ян Налепка, отправил к белорусским партизанам первые соединения словаков, ушедших в лес с оружием и боеприпасами, чтобы начать открытую борьбу против гитлеровцев. Но сам Налепка продолжал носить зеленую форму вермахта. Он рисковал жизнью каждую минуту и ушел в лес, к нашим товарищам в самый последний миг, когда был обложен со всех сторон ищейками гестапо.

Ян Налепка стал командиром отдельного чехословацкого партизанского отряда, он жил как герой и погиб, как настоящий коммунист, в схватке с гитлеровцами за жизнь будущих поколений.

…Именно Сергей, я слыхал, помогал готовить документы для представления Яна Налепки к званию Героя Советского Союза — посмертно…

Большую пропагандистскую работу среди солдат и офицеров гитлеровской армии проводили немецкие антифашисты, деятельность которых направлял немецкий национальный комитет «Свободная Германия». Этот комитет был образован в 1943 году в Советском Союзе по инициативе эмигрировавших немецких коммунистов. Он объединял все антифашистские демократические силы Германии.

Весной 1943 года Национальный комитет «Свободная Германия» направил боевую группу немцев-антифашистов в тыл гитлеровской армии, в оккупированную врагом Белоруссию. С помощью белорусских партизан немцы-антифашисты печатали и распространяли листовки, вели работу в фашистских гарнизонах, собирали разведывательные данные.

Десятки тысяч немецких коммунистов-антифашистов были либо уничтожены, либо томились в тюрьмах и концлагерях нацистской Германии, но ни кровавый режим, ни пытки и издевательства не сломили их воли к борьбе за светлое будущее Германии.

Так, Эрих Хонеккер, Генеральный секретарь Центрального Комитета СЕПГ, провел десять лет в нацистской каторжной тюрьме.

В Минске в музее истории Великой Отечественной войны собрано много реликвий, рассказывающих о боевой дружбе антифашистов и советских воинов.

Кровью и жизнью крепили зарубежные антифашисты пролетарское единство всех народов. Советское правительство высоко оценило их заслуги в борьбе против фашизма. Многие награждены орденами и медалями.

В 1942 году в отряд «Смерть фашизму!» третьей партизанской бригады имени Чапаева перешел добровольно немецкий ефрейтор Фриц Шменкель, который служил в первой батарее первого артиллерийского полка 186-й пехотной дивизии четвертой армии группы армий «Центр». Войска фашистской Германии к тому времени уже оккупировали Украину, Белоруссию, Молдавию, Литву, Латвию, Эстонию, подошли близко к Москве и Ленинграду. Покинув свою часть, Шменкель долгое время скрывался у крестьян. Однажды зашел солдат в шинели мышиного цвета, без погон и без оружия в хату к крестьянину Михаилу Яковлевичу Сидорову. И больше жестами, чем словами, объяснил, что не фашист он, что вошел в их дом не убивать и грабить, а искать помощи. Семья Сидорова укрыла Шменкеля, помогла ему связаться с партизанами отряда «Смерть фашизму!», к тому времени уже прославившими себя смелыми налетами на немецкие гарнизоны.

Сначала партизаны отряда не доверяли перешедшему на их сторону ефрейтору Шменкелю. И только после того, когда он в бою показал себя храбрым бойцом, ему поверили. В одной из засад отряд уничтожил большую группу гитлеровцев. В этой схватке Фриц Шменкель проявил себя геройски. Лучшего пулеметчика, чем он, в отряде не было. К концу 1942 года на вооружении отряда насчитывалось до трех десятков немецких пулеметов, взятых у врага в боях. Партизаны-пулеметчики прошли школу выучки у Фрица Шменкеля.

О том, как воевал партизан Шменкель, повествуют документы. В одной из оперативных сводок, направленных в Центральный штаб партизанского движения, сообщалось:

«В партизанский отряд перешел немецкий ефрейтор Фриц Шменкель, изъявивший желание вести борьбу с немецкими захватчиками. Он проявил себя смелым разведчиком, уничтожает немецких часовых, в бою показал себя стойким пулеметчиком».

В утреннее сообщение Совинформбюро 22 мая 1942 года было включено любопытное свидетельство противника. Сообщалось, что партизанский отряд захватил в плен врача-хирурга лейтенанта 7-го батальона 7-й немецкой танковой дивизии Пауля Осгена. Доставленный в штаб Н-ской части, пленный рассказал: «За время войны против СССР наша танковая дивизия потеряла 15—16 тыс. человек. Из 300 танков осталось не больше десяти». В заключение пленный заявил: «Партизаны обращались со мной хорошо. У них я беседовал с одним немецким солдатом, бежавшим из своей части. Он ярый противник гитлеровского режима. Этот солдат вместе с партизанами совершает нападения на немецкие обозы и воинские части». П. Осгена пленили партизаны отряда «Смерть фашизму!»; немецкий солдат, с которым он беседовал, был Фриц Шменкель.

Родился Фриц Шменкель в 1916 году, в небольшом поселке, в рабочей семье, где знали цену трудовой копейке. Мальчик хорошо учился, успешно окончил восемь классов народной школы. Он рос физически крепким, любознательным, запоем читал художественную литературу, увлекался спортом. Бабушка хотела, чтобы любимый внук стал столяром-краснодеревщиком.

Фриц был юношей, когда запылал рейхстаг. К власти пришел Гитлер, легионы «коричневых рубашек» с воинственными криками маршировали по улицам немецких городов. Младшего брата Вилли захватил шовинистический угар. Он вступил в юношескую фашистскую организацию, стал активным эсэсовцем. Фриц же вступил в комсомол, стал врагом эсэсовцев, врагом родного брата. На него в гестапо завели учетную карточку. Так политическая борьба провела межу в этой рабочей семье.

Отец Фрица — Пауль Шменкель — потомственный рабочий, член Компартии Германии, активно боролся за дело рабочего класса. Он был убит в 1932 году местным полицейским-фашистом. Фриц принял эстафету из рук отца. Он тянулся к его друзьям, связался после смерти отца с коммунистами-подпольщиками. Нужда не позволила Фрицу продолжить образование. Он стал рабочим. Молодого человека взяли на службу рейха и направили в Бойтель на Одере. К этому времени — марту 1937 года — относится его знакомство с девушкой, которую звали Эрной Шефер. Впоследствии Эрна Шефер стала верной подругой и женой Фрица Шменкеля.

Фашистская Германия вооружалась. В тайниках генерального штаба разрабатывались бредовые планы завоевания чуть ли не всего мира. Молодого человека, мужа и отца — Фрица Шменкеля в первых числах декабря 1938 года оторвали от семьи и призвали в ряды вермахта. Из него хотели сделать солдата-автомата, а он плохо поддавался. В сознании его прорастали зерна, любовно положенные туда отцом-коммунистом и его товарищами. Не хотел Шменкель служить фашизму, маршировать на Восток для завоевания земель, которых будто бы не хватало обиженным немцам. За мысли, расходившиеся с планами фюрера, Шменкеля посадили в тюрьму и продержали за решеткой с декабря 1939 года до августа 1941 года. После выхода из тюрьмы, когда уже Германия приступила к осуществлению плана «Барбаросса», Фриц получил направление на Восточный фронт. Прощаясь со своей женой, он сказал: «Береги ребятишек, женушка. Я знаю, каким мне путем идти». И он пошел своим путем. Не страшась ни голода, ни холода, ни тяжелых ран, ни самой смерти. Он пришел к партизанам, стал беззаветным борцом с гитлеровской тиранией.

Шменкель понял, что советский народ не только очищает свою землю от оккупантов, но и выполняет интернациональную задачу — освобождает народы Европы от фашизма.

Был у Шменкеля в отряде друг — Петя Рыбаков. Жили они, что называется, душа в душу, как родные братья: все у них было общее. Вместе ходили на рискованные операции, вместе изучали военное дело, вместе отдыхали. Рыбаков учил Шменкеля русскому языку, Шменкель Рыбакова — немецкому. Русский и немец, оба молодые рабочие парни, комсомольцы, люди одной любви и одной ненависти. Для того и другого призыв «Смерть фашизму!» был наполнен одним конкретным содержанием. Во всех операциях, где нужно было проявить сообразительность, находчивость, воинскую хитрость, отвагу, непременно участвовали Шменкель и Рыбаков.

Было много боев, засад, налетов на гарнизоны, выходов на железные и шоссейные дороги, боевых разведок. В них партизан Шменкель всегда показывал пример храбрости и отваги.

Вот боевая характеристика, подписанная комиссаром отряда «Смерть фашизму!» Дмитрием Горских:

«Шменкель является активным участником большинства боевых операций отряда. Ему всегда поручались самые ответственные и опасные дела, и всегда он доказывал свою преданность нам, партизанам. Трижды отряд был в окружении, выходил из окружения мелкими группами, и Шменкель каждый раз являлся на сборный пункт, указанный нами, со своим пулеметом. Во всех боях Фриц Шменкель проявлял исключительную храбрость и мужество. Германское командование распространяло объявление по деревням и среди солдат: кто поймает Шменкеля, тот получит вознаграждение: русскому — 8 га земли, дом, корову, германскому солдату — 25 тысяч марок и два месяца отпуска. Всей душой Шменкель ненавидит и клеймит гитлеровский режим и его клику — фашистов».

Александр Леонтьевич Земцов, автор ряда публикаций о Фрице Шменкеле, вспоминает:

«Весной 1943-го группа партизан, в числе которых был и я, встретилась с Ваней Шменкелем в городе Боровске, где дислоцировался штаб партизанского движения Западного фронта. Ваня был в новом обмундировании, отдохнувший, посвежевший, в отличном настроении. На груди у него поблескивал только что полученный орден Красного Знамени. Мы горячо поздравили нашего товарища с большой наградой. Это была последняя встреча. С тех пор о Фрице Шменкеле я ничего не слышал».

Судьба свела Фрица Шменкеля с советскими партизанами. В их рядах он сражался за наше общее дело. Среди советских людей он оставался верным сыном своей немецкой родины. И это поднимало его в глазах боевых товарищей.

Партизанам крепко врезался в память такой эпизод. Как-то зимой в один из вечеров собрались в землянке друзья-партизаны. Кто-то из ребят сказал: «После разгрома немцев на Волге путь до Берлина намного сократился. Когда мы придем в Германию, то уж расплатимся с ней по полному счету». «С кем ты расплатишься? С народом?» — спросил говорившего Фриц. «А что же, не заслужил он? Зачем за Гитлером пошел?»

Надо сказать, что как в армии, так и тем более в рядах партизан некоторые недостаточно сознательные люди говорили о мести. А сколько среди партизан было таких, у кого расстреляли, казнили жен, детей, родителей, братьев, сестер, кто остался без крова, кто прошел все круги ада в концентрационных лагерях, в гестаповских застенках. Сердца их кровоточили, и случалось, что они срывались, не проводили четкого раздела между немецким народом и гитлеровцами. Свидетелями как раз такого случая и были в тот вечер партизаны. Шменкель запальчиво протестовал.

— Нельзя, — говорил он, — смешивать народ с гитлеровцами. Фашисты действительно сбили с пути, разложили часть народа, но не весь народ идет за Гитлером. Далеко не весь. А многие одурманенные после Сталинграда поймут свое заблуждение. Я кто? Разве я не представляю немецкий народ? — горячился Фриц, энергично тыча себя в грудь кулаком. — Я самый подлинный представитель немецкого народа. А Гитлер мне враг. В Германии много таких, как я. В Германии есть Коммунистическая партия, есть товарищ Тельман, есть антифашисты и революционный рабочий класс.

Весь взъерошенный, раскрасневшийся Фриц просил комиссара отряда разъяснить товарищу, что Красная Армия не будет мстить немецкому народу. Он просил, чтобы комиссар прочитал строки из приказа народного комиссара обороны И. В. Сталина от 1942 года. Хотя приказ был всем хорошо знаком, пришлось уступить Фрицу.

«Иногда болтают в иностранной печати, — говорилось в этом приказе, — что Красная Армия имеет своей целью истребить немецкий народ и уничтожить германское государство. Это, конечно, глупая брехня и неумная клевета на Красную Армию. У Красной Армии нет и не может быть таких идиотских целей. Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война за освобождение советской земли приведет к изгнанию или уничтожению клики Гитлера… Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается».

Комиссар читал, а наш Фриц-Ваня победоносно смотрел вокруг, уже по-доброму улыбался:

— Вот будет моя родина свободной, ты тогда приезжай ко мне в гости, — сказал он спорщику, — я покажу тебе, какой мой народ, как он умеет ценить дружбу.

Фриц Шменкель не дожил до этого времени: выполняя боевое задание советского командования, в конце 1943 года он попал в руки фашистов и по приговору военного суда 22 февраля 1944 года был расстрелян в Минске.

Посмертно Фрицу Шменкелю было присвоено звание Героя Советского Союза.

ИЗ УКАЗА ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

О присвоении звания Героя Советского Союза немецкому гражданину Фрицу Шменкелю

За активное участие в антифашистской борьбе, героизм и мужество, проявленные в боях на фронтах Великой Отечественной войны Советского Союза, присвоить немецкому гражданину Фрицу ШМЕНКЕЛЮ звание ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА (посмертно).

Дело, которому Фриц Шменкель отдал свою жизнь, торжествует. На его родине есть государство рабочих и крестьян — Германская Демократическая Республика. Имя славного советского партизана Ивана Ивановича, как любовно называли его партизаны, немецкого гражданина — Фрица Шменкеля, стало бессмертным.

Гестаповцы, несмотря на полученные сведения о том, что Фриц Шменкель сражается против фашизма в рядах советских партизан, старательно скрывали это от его жены. Фашисты распространяли слух, якобы он тяжко провинился и будет наказан.

Эта версия нашла отражение в сообщении, которое Эрна Шменкель в конце февраля 1944 года получила от фашистского военного трибунала. В нем говорилось:

«Приговор в виде смертной казни, вынесенный военным трибуналом 15 февраля 1944 года за совершенное преступление ефрейтору Фрицу Шменкелю, родившемуся 14 февраля 1916 года в Ворсове около Штеттина, по сообщению компетентных судебных инстанций, приведен в исполнение 22 февраля 1944 года в Минске. Извещения или сообщения о смерти в газетах, журналах и т. п. запрещаются».

И ни одного слова о составе преступления. По распоряжению нацистов Эрна Шменкель должна была знать лишь, что ее муж был преступником, которого по закону приговорили к смерти. Однако незадолго до окончания войны Эрна узнала, за что был казнен ее муж. Войсковой священник фашистского вермахта по секрету сообщил ей, что он в качестве пастора имел возможность познакомиться с Фрицем Шменкелем в минской тюрьме. На него произвело большое впечатление достойное поведение Шменкеля в последние дни его жизни.

До последних секунд жизни Фриц твердо придерживался своих убеждений, несмотря на тяжелые пытки, которые он пережил во время допросов, длившихся часами. Со сжатыми кулаками и поднятой головой выслушал он смертный приговор, а через неделю был расстрелян.

Перед казнью пастор имел возможность неоднократно навещать Фрица. Они долго беседовали на разные темы. Пастор понял, что молодому немцу присущи независимый дух бойца, широкий ум и человеческая доброта. Очень часто он рассказывал пастору о своей жене и о трех малышках, судьба которых его волновала. В день казни Фриц обратился к пастору с просьбой передать жене прощальное письмо и сообщить ей об обстоятельствах его гибели. Из уважения к мужеству Фрица Шменкеля пастор рискнул выполнить его последнее желание, несмотря на предписания нацистов хранить все в тайне.

Это сообщение придало новые силы Эрне, помогло ей и детям пережить войну и фашизм.

Граждане Германской Демократической Республики — вдова и дети Фрица Шменкеля — принимают активное участие в строительстве и укреплении первого немецкого государства рабочих и крестьян.

Эрна Шменкель — член Социалистической единой партии Германии. Долгое время она работала в городе Плауене, сейчас пенсионерка.

Дочь Урзула, которой было семь лет, когда Фрица Шменкеля в Минске расстреляли эсэсовцы, домохозяйка. Ее муж — котельщик, работает в городе Карл-Маркс-Штадте. У них четверо детей.

У дочери Кристы, которой было шесть лет, когда убили отца, муж — шахтер, член Социалистической единой партии Германии. У них тоже четверо детей.

Самый младший — Ганс Шменкель, которому в 1944 году было четыре года, работает в городе Шведте шофером. Член СЕПГ. У него пятеро детей.

В Германской Демократической Республике имя Фрица Шменкеля носят 13 школ, 11 производственных бригад, 5 воинских подразделений.

Одна из улиц берлинского района — Карлсхорст, которая упирается в невысокое серое здание с колоннами, где 8 мая 1945 года был подписан акт о капитуляции фашистской Германии, называется улицей Фрица Шменкеля.

В Советском Союзе, в Калинине, одной из улиц присвоено имя отважного партизана.

В Минске на здании, где находился в заключении Фриц Шменкель, и на месте его казни установлены мемориальные доски. Многие советские школы носят имя Фрица Шменкеля.

Как и у нас в Советском Союзе, так и в ГДР «никто не забыт и ничто не забыто».

(Спустя много лет Л. И. Брежнев во время своего визита в ГДР в советском посольстве вручил вдове тов. Шменкеля Золотую Звезду Героя Советского Союза.)

Важной вехой во всенародной партизанской битве было совещание у И. В. Сталина с командирами партизанских соединений брянских, украинских и белорусских партизан. В совещании принимали участие товарищи К. Е. Ворошилов, П. К. Пономаренко, В. И. Козлов, С. А. Ковпак, А. Н. Сабуров, М. Ф. Шмырев, Н. П. Покровский, Г. Б. Эйдинов, А. П. Матвеев и многие другие; подводились итоги народной борьбы в тылу противника и обстоятельно обсуждалась программа развертывания всенародной партизанской войны. Затем состоялось еще несколько встреч И. В. Сталина и членов Политбюро с руководителями партизанских соединений — руководство партии придавало огромное значение народной войне против оккупантов.

…В 1943 году Сергей вырвался на фронт. Генерал-лейтенант П. К. Пономаренко был назначен Ставкой Верховного главнокомандования членом Военного совета Центрального фронта.

Объем работы у члена Военного совета был огромный; до поздней ночи он находился у командующего фронтом генерала К. К. Рокоссовского. Вся тяжесть оперативной работы по связи с партизанскими соединениями и отрядами легла на Сергея Антонова.

Работать приходилось практически без сна. Время было горячее, каждая минута на счету: шла подготовка к Курской операции, к величайшей в мировой истории танковой битве, закрепившей великую сталинградскую победу.

Сергей только однажды смог выйти из домика в сосновом, напоенном запахом смолы лесу, увидать высокое, прозрачное, в перистых облаках небо, ощутить размах и устремленность желто-синих мачтовых стволов — картина эта осталась в его памяти навсегда.

Однажды Пономаренко, увидав, до какой степени вымотан Сергей, сказал:

— Завтра даю пять часов отдыха: спи.

— Спасибо, только уж если отдых — я б погулял: красота кругом невозможная.

— Согласен, — усмехнулся Пономаренко. — Три часа на прогулку и три — на сон… Эк ты хитро у меня лишний час отторговал — корректно и без нажима.

Однако отдыха не получилось: на передовую срочно улетел Константин Константинович Рокоссовский, а Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко и Сергей были неожиданно вызваны в Москву.

— Не получилось отдыха, — вздохнул Сергей.

А ему бы радоваться, а не огорчаться: ночью те два дома, в которых жили Рокоссовский и Пономаренко, были уничтожены прямыми попаданиями бомб: видимо, гитлеровцы давно охотились за легендарным военачальником. Но ни Пономаренко, ни Рокоссовского не было — дома стояли пустые.

Случайность? Кто его знает. Только Сергей мне потом говорил задумчиво:

— Видимо, и случай на стороне тех, кто сражается против Гитлера. Задержись мы на пять часов, пришлось бы тебе, Петруха, сочинять трогательный некролог…

 

5

Вернувшись вместе с П. К. Пономаренко в Москву, Сергей и все мы обосновались в неприметном, укрытом со всех сторон особнячке, неподалеку от Музея имени Пушкина. Здесь в тишине — налеты фашистов на Москву уже прекратились — завершалась разработка знаменитого плана «Рельсовой войны».

…К этому времени партизанские соединения были уже дислоцированы в непосредственной близости от всех основных коммуникаций. Сергей Антонов часто слышал, как П. К. Пономаренко докладывал по аппарату правительственной связи И. В. Сталину о полной готовности народных мстителей к началу «Рельсовой войны».

ЦК ВЛКСМ подобрал более двадцати работников из Центрального Комитета, и молодые ребята были переброшены самолетами в тыл противника с заданием — оказать на местах новым соединениям помощь в проведении операции. Я помню, как Сергей инструктировал комсомольцев перед вылетом на ответственнейшие задания. То не был разговор опытного командира-орденоносца с «зеленой молодежью», нет, это была беседа друга, который делился своими соображениями с товарищами по совместной борьбе.

В этом — одна из характерных черт Сергея — уважительное отношение к молодежи, заботливое и внимательное доверие к будущей смене нашей…

Небывалая по размаху партизанская борьба, координируемая и руководимая партией, сыграла огромную роль в подготовке и осуществлении наступательных операций Красной Армии.

«Рельсовая война» дезорганизовала перевозки противника в самый разгар сражения на Курской дуге. На различных этапах в «рельсовой войне» принимали участие почти все партизанские бригады и отряды Белоруссии. В первой половине августа, по поступившим в штаб сведениям, железнодорожные рельсы были перебиты в общей сложности в более чем ста двадцати тысячах мест, в конце августа и в сентябре — примерно в стольких же. В сентябре операция получила кодовое наименование «Концерт». Как нам стало тогда известно, к моменту завершения ее вражеские перевозки военных грузов по железным дорогам Белоруссии сократились почти на сорок процентов.

Вспоминается, как нарком боеприпасов Б. Л. Ванников с большой партийной ответственностью относился к просьбам штаба партизанского движения: отряды вовремя обеспечивались специально изготовленными минами и толовыми шашками. Почти ежедневно Сергей бывал в наркомате по этому поводу, и Ванников, как говорится, не просто выполнял, а перевыполнял поручения ГКО: боеприпасы для партизан шли за линию фронта бесперебойно.

Операция «Рельсовая война» вызвала переполох в немецко-фашистских военных штабах и тыловых учреждениях. Об этом свидетельствовали официальные документы, захваченные народными мстителями при разгроме железнодорожных комендатур и других оккупационных учреждений.

«Партизанами проведена операция небывалых размеров по срыву наших перевозок путем планомерного и внезапного нарушения железнодорожного сообщения», —

доносил в августе командир немецкого корпуса охранных войск в штаб группы армий «Центр».

Начальник 559-й тыловой комендатуры в приказе № 8043 от 8 сентября 1943 года писал:

«В последние ночи число взрывов на железных дорогах выросло до такой степени, что при создавшемся положении их повторение может серьезно угрожать операциям на фронте, особенно снабжению войск. Необходимо любыми средствами добиваться прекращения взрывов и снижения до минимума числа отдельных минирований».

Однако приказы и распоряжения немецко-фашистского начальства, несмотря на их категоричность и обещания обрушить на «нерадивых» всяческие кары, не достигали цели.

В конце сентября от командира Минского партизанского соединения, первого секретаря Минского подпольного комитета партии В. И. Козлова поступил интересный документ: донесение «имперского управления путей сообщения в Минске главному управлению путей сообщения Востока в Варшаве». В нем с чисто немецкой педантичностью перечислялись все «чрезвычайные происшествия» на железных дорогах Белоруссии за одни сутки — 18 сентября 1943 года. За двадцать четыре часа было зарегистрировано шестьдесят «происшествий».

Оккупанты сами признавали, что на партизанских минах только за сутки подорвались тридцать четыре поезда. При этом оказались выведенными из строя тридцать три паровоза, восемьдесят четыре вагона, в том числе два пассажирских, остальные с военными грузами.

В донесении конкретно указывалось, где и когда это произошло.

Записи были лаконичными:

«9 часов 14 минут. Буда-Кошелево — Радеево. Вспомогательный поезд наскочил на мину… 11 часов 39 минут. Буда-Кошелево — Радеево. Поезд № 3310 наскочил на мину… 14 часов 55 минут. Лунинец — Калинковичи. Поезд № 8806 наскочил на мину. Разбиты 11 вагонов, повреждено 12 рельсов… 18 часов 15 минут. Песчаники — Дрануха. Поезд № 40335 наскочил на мину. Пять вагонов и паровоз вышли из строя. Повреждено 50 метров пути… 18 часов 43 минуты. Волковыск — Барановичи. Поезд № 421 наскочил на мину. Разбиты два предохранительных вагона и два паровоза. Четыре вагона повреждены… 21 час 20 минут. Осиповичи — Татарка. Поезд № 7196337 наскочил на мину. Вышли из строя два предохранительных вагона, паровоз, два пассажирских вагона… 22 часа 24 минуты. Минск — Борисов. Поезд № 7196338 наскочил на мину. Вышли из строя паровоз и восемь вагонов».

Далее следовали записи о подрывах пути:

«Уржач — Сураж — 20 взрывов пути… Унеча — Кричев — 100 взрывов… Тощица — Рогачев — 89 взрывов… Шваровка — Погодино — 80 взрывов пути, повреждено 75 рельсов и 30 шпал… Станция Калинковичи — сгорел товарный склад… Пуховичи — Дричин — обнаружены мины… Индра — Полоцк — взорван путь».

Взрывы, взрывы, взрывы… Больше тысячи за сутки на всех дорогах!

Земля — не в переносном, а в прямом смысле — горела под ногами оккупантов. Летели под откос эшелоны с солдатами, танками, орудиями, горючим. Рушились мосты; поднимались на воздух депо, вокзалы, водонапорные башни; связь, транспорт, то есть нервы войны были выведены из строя партизанами под руководством партийных организаций при деятельном участии Белорусского штаба партизанского движения во главе со славным сыном своего народа, вторым секретарем ЦК КП(б) Белоруссии Петром Захаровичем Калининым.

 

6

П. К. Пономаренко огласил радиограмму, пришедшую в адрес Центрального штаба партизанского движения. Командующий «добровольческим корпусом», бывший подполковник Красной Армии Гиль-Родионов, еще вчера проводивший карательные операции против партизан, в эту ночь со своим «войском» добровольно перешел на нашу сторону. Чтобы разобраться во всем этом деле, требовалось срочно отправить в тыл к врагу специальный самолет с особоуполномоченным Центрального штаба.

По роду нашей службы мы с Сергеем знали о бывшем подполковнике Гиль-Родионове. Под его командой в районе Минск — Вилейка действовал так называемый «добровольческий корпус», сформированный, в основном, из числа бывших военнослужащих Красной Армии, попавших в плен летом сорок первого года. «Корпус» этот, как именовали его в гитлеровских листовках, находился в оперативном подчинении фашистского командования. Скорее всего, как посчитали все в штабе, радиограмма была провокацией. Но дело осложнялось тем, что автором ее был не сам Гиль-Родионов, а командир партизанской бригады «Железняк», один из молодых, энергичных и удачливых партизанских командиров, коммунист, действовавший именно в том самом районе, куда пришел Гиль-Родионов.

— Может, они нашего командира душат? — с тревогой спросил П. К. Пономаренко. — Или, может, убили его? А теперь с нами играют через своих радистов?

В тот же день из Москвы была отправлена ответная радиограмма. В ней командира партизанской бригады запрашивали о вещах абсолютно секретных и никому, кроме него, не известных. Если его нет в живых, никто не смог бы дать ответа, даже приблизительного. В радиограмме предлагалось назвать точную дату встречи в Москве и некоторые наиболее важные вопросы, поднимавшиеся на совещании. Ответ пришел незамедлительный и точный.

Значит, наш командир жив? И все же возможность провокации не исключалась. Надо было отправляться в тыл к этому странному подполковнику с замысловатой двойной фамилией.

— Кого пошлем? — спросил секретарь ЦК.

Сергей предложил свою кандидатуру.

— Вы слишком много знаете, — возразил П. К. Пономаренко. — И не уговаривайте! Попадете к ним в руки, они найдут способ докопаться до всего…

Начальник и подчиненный чуть не поссорились той ночью, когда Сергей пытался уговорить Пантелеймона Кондратьевича. И только когда Сергей припомнил, что шел работать в штаб на полгода, что отбирал себе бойцов, — хотел с последней группой уйти в тыл, что, как говорится, «стал ногой на горло собственной фронтовой песне», — тогда только начальник Центрального штаба согласился.

С этим же самолетом было решено отправить на длительное время в тыл врага представителей Белорусского партизанского штаба И. П. Ганенко, Р. Н. Мачульского и К. И. Доморада.

Линию фронта пересечь следовало затемно. До передовой «Дуглас» должны были сопровождать истребители, а потом им предстояло вернуться домой — не хватило бы горючего, чтобы эскортировать до места. Условленный посадочный знак — костры, выложенные «конвертом».

Сергей вооружился, что называется, до зубов: гранаты, трофейный автомат, на боку — маузер.

— Когда сядем, моторы не глушить! — сказал Сергей командиру корабля.

— Есть! — коротко ответил он.

Сергей и командир корабля понимали, каким трудным может оказаться их полет. Они летели, в сущности, безоружные (что может сделать автомат против пушки, если она замаскирована в кустах?), и никто из них не мог предположить, чем окончится этот ночной полет, связанный со смертельным риском.

Сергей посмотрел на пилота и заметил на руке у него кольцо. Улыбнулся даже: в пору его юности если кто и носил кольца, так разве что «бывшие» и нэпманы.

— В Англии купил, — поймав взгляд Сергея, пояснил пилот. — Там все женатые носят. А я — женат.

Кольцо, торжественный свадебный пир, хмельные крики: «Горько!» Ничего этого не было в жизни Сергея. И с Маринкой связывало его куда более важное и основательное, чем эти обязательные атрибуты супружества: общее дело, общая судьба. А теперь и общая беда — война.

…Три «ястребка» покачали крыльями — пожелали удачи, растаяли в предрассветном небе. До района, указанного в последней радиограмме, дошли благополучно. Вот открылся луг с четырьмя кострами, выложенными конвертом: все сходилось.

Пилот и Сергей переглянулись.

— Садимся, — кивнул Сергей.

…Колеса побежали по мокрой от росы траве.

— Моторы пусть работают — на малых, — повторил Сергей и приготовил автомат, прижав его к животу, чтобы — в случае опасности — сразу же пустить по фашистам очередь «веером».

К самолету бежало несколько десятков людей. Очередь из башенного пулемета прошила воздух. Бежавшие остановились.

— Командира бригады ко мне! — крикнул Сергей.

И вдруг услышал знакомые голоса:

— Товарищ Антонов!..

Его узнали. Узнал и он тех отчаянных ребят, бывших курсантов своих, которых учил в лесной школе премудростям диверсионного дела во время «Особого сбора».

— Глуши моторы! — отчаянно-весело приказал Сергей.

…Подполковника Гиль-Родионова допрашивали долго. Сколько самых невероятных, невозможных сюжетов ежечасно и ежедневно предлагала война, сколько необычайных поворотов в человеческих судьбах она открывала! Но такой исповеди, которую слушал Сергей и его друзья той ночью, никто, пожалуй, не мог себе представить.

…Кадровый военный, подполковник Гиль-Родионов встретил войну в должности начальника штаба 229-й стрелковой дивизии. В страшные июньские дни сорок первого, когда управление войсками Западного фронта было нарушено, когда на аэродромах горели самолеты, в невероятной «каше» где-то под Толочином подполковник был ранен.

Очнулся в гитлеровском лагере. Что пережил он в те месяцы, трудно передать: голод, мучения, издевательства. Прошел он путь сложный и совсем не прямой.

Уже в те тяжкие дни у него зародилась, — как он рассказывал, — мысль дать согласие на создание, — как того хотели фашисты, — националистической воинской части, с тем чтобы вывести с собой из лагеря как можно больше пленных, сформировать из них бригаду или дивизию, а затем, получив от фашистов вооружение, — перейти линию фронта и соединиться с частями Красной Армии. О своем «согласии служить рейху» Гиль-Родионов сообщил фашистскому командованию и получил согласие на формирование «1-й русской национальной бригады».

Геббельсовское ведомство могло торжествовать пропагандистскую победу и штамповать листовки: тысячи бывших военнослужащих Красной Армии повернули штыки против своих. Во главе «1-й русской национальной бригады» стал кадровый командир Красной Армии Гиль-Родионов.

Прибывшие из Москвы слушали, как обстоятельно, педантично, стараясь ничего не упустить, ничего не забыть, не выставить себя, — даже в мелочи, — в лучшем свете, докладывал Гиль-Родионов. Настоящий штабист, он сжато и точно объяснял все, что произошло с ним и его людьми.

Странные чувства испытывал Сергей в эти минуты. Война все разделила бескомпромиссно и жестко: СВОИ и ВРАГИ. Черное и белое, ложь и правда. И тот, кто повернул оружие против своих, заслуживает лишь одного: суровой и справедливой кары.

Но вот сидит человек в новенькой форме, сшитой в Берлине, военный, с особой кавалерийской выправкой, и без утайки рассказывает все, что с ним было…

— Почему решили перейти на нашу сторону? — спросил Сергей.

Гиль-Родионов, видимо, ждал этого, самого трудного вопроса.

— Нас должны были направить на фронт, воевать против своих.

— А партизаны — не свои?

Ничто не изменилось в лице Гиль-Родионова, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он продолжал говорить:

— Незадолго до решения о переходе к партизанам на весь личный состав «бригады» было получено обмундирование и вооружение и в то же время мы получили «пополнение» за счет полевой жандармерии, фашистских офицеров, белоэмигрантов, значит, нам не доверяли. На нашей совести, — глухо заключил Гиль-Родионов, — около сотни партизан. Но я одних немцев положил несколько сот, идя на соединение с партизанами, тысячи штыков к вам привел. Три чемодана важных штабных документов, пленных.

Победы Советской Армии, всенародная партизанская борьба, монолитность нашего героического трудового тыла, пропагандистская работа подпольных партийных организаций заставили подполковника ускорить выполнение своего решения, круто — во второй уже раз — изменившего его судьбу.

Три чемодана с трофейными документами лежали в «Дугласе». Осторожно внесли раненых партизан. Ввели переданных Гиль-Родионовым пленных: среди них одутловатого, по-звериному глядящего бургомистра. Парашютными стропами накрепко привязали пленных к жестким лавкам транспортного самолета.

На обратном пути, уже в самолете, Сергей допрашивал бывшего полковника князя Святополк-Мирского — аристократа, перешедшего в услужение к вермахту. Князь, в частности, рассказывал Сергею об установках «фау», которые нацелены на Лондон и Манчестер. Позднее в ЦШПД эти данные поступили из другого источника. Наверное, ни Антонов, ни те, кто сидел тогда в самолете, не думали, что эти сведения личный шифровальщик Сталина будет излагать Уинстону Черчиллю в послании, начинающемся словами: «Лично и конфиденциально».

Потом Антонов подробно допросил ротмистра, русского офицера, примчавшегося в Европу из эмигрантской норы в Харбине. Ротмистр этот, «слуга царю и отечеству», предложил свои услуги гитлеровскому абверу.

Когда проходили линию фронта, самолет обстреляли. В темноте бургомистр сумел развязать тугие узлы парашютных строп. Медленно пополз к люку в хвосте «Дугласа». Сергей услышал возню в темноте, разглядел, как грузный пленник ползет к люку. Раздумывать было некогда. Рукояткой пистолета Сергей ударил предателя, оглушив его, и сразу, как в резком киномонтаже, он увидел ржаное поле, парашютистов, ощутил вес булыжника в своей руке, и вспомнилось ему, что было это двадцать второго июня, в первый день войны, когда фашисты трубили о своих победах, а сейчас он, Сергей Антонов, летит с огромного «советского острова», с партизанской земли в Москву, и пленные гитлеровцы с ужасом повторяют: «Рейх — капут»…

…Ранним утром, когда «Дуглас» приземлился во Внукове, бургомистра пришлось выносить из самолета — сам двигаться он не мог.

Эпилог истории Гиль-Родионова был дописан в обитом дубовыми панелями кремлевском кабинете Верховного Главнокомандующего.

…Сталин медленно раскрошил папироску, затем другую, ссыпал табак в трубку, внимательно выслушав доклад.

Сергей смотрел на Верховного. В эту минуту особенно ясным для него стал объем власти, сосредоточенной в руках этого невысокого человека, медленно прохаживавшегося вдоль занавешенного тяжелыми шторами окна, — объем власти и мера ответственности.

Сталин говорил глухо, медленно, тоном человека, привыкшего к диктовке, к точным, выверенным формулировкам.

— Гиля-Родионова представить к Красной Звезде. Семью — отыскать, вернуть в Москву. Выплатить по аттестату из расчета оклада начальника штаба дивизии за все эти месяцы. Присвоить воинское звание полковника Красной Армии.

Перешедшей к партизанам бригаде было присвоено наименование «1-я антифашистская партизанская бригада» и командиром ее был утвержден В. В. Гиль-Родионов.

…Когда соединение партизанского вожака Героя Советского Союза Владимира Лобанка отбивалось от эсэсовцев в мае 1944 года, полковник Гиль-Родионов прикрывал их отход. Он лежал в цепи автоматчиков, и очередь из «шмайссера» настигла его, когда бригада уже оторвалась от наседавших фашистов…

 

7

«Дуглас» медленно подкатил к полосатой будке диспетчера. Из самолета опустили на землю лесенку, к грузовому люку тотчас подъехала санитарная машина — она должна была принять раненых.

Поеживаясь от рассветного холодка, я пошел к самолету. Сергей поручил мне встретить вывезенного на Большую землю легендарного деда Талаша.

В люке самолета показался невысокий кряжистый старик. Он не торопясь спустился, крепко, по-крестьянски встал на землю и основательной, размеренной походкой направился ко мне — угадал, что это именно его ждут.

Дед Талаш… Знаменитый партизанский дед, известный всему белорусскому краю. До войны мне довелось прочитать повесть Якуба Коласа «Дрыгва» («Трясина»). В ней много страниц было посвящено этому своеобразному, самобытному человеку. Еще в гражданскую войну стал старый полещук из села Петриково героем, «краснознаменцем», и председатель ЦИКа Белоруссии Евгений Червяков собственноручно привинтил к гимнастерке деда боевой орден Красного Знамени.

Было ему уже в ту пору за шестьдесят, и хотя крепок еще и силен был старик, так и пошло по всей республике — дед Талаш да дед Талаш…

В сорок первом, когда уже отпраздновал он свое девяностолетие, докатилась война до Полесья, до его родного села. Докатилась не сразу — труден оказался для немцев путь через полесские пущи и болота.

Иные односельчане деда Талаша успели податься в леса, к партизанам, — старик был хвор, не смог скрыться, затаился в своем доме.

В Петрикове фашисты вывесили объявления, назначили цены за головы народных мстителей. Несколько человек за связь с партизанами расстреляли, а старого деда Талаша зверски избили.

В темную, беззвездную — хоть глаз выколи — ночь глухими охотничьими тропами ушел дед Талаш вместе с сыном в лес к партизанам.

У первого же командира дед потребовал автомат или, на худой конец, старую добрую трехлинейку. Но командиры рассудили по-другому, и оружием деда Талаша стала не винтовка, не граната и не мина — стало его оружием Слово: мужицкое, крестьянское, партизанское. Дед Талаш сделался агитатором, и не было в Полесье, да и по всей Белоруссии, деревни, где бы не знали о нем, где бы не шел разговор о речах его: простых, убедительных, с ядреным, соленым словцом — коли нужно. И пошли в отряды, «в семейные лагеря», в диверсионные и подпольные группы те, кто еще вчера рассчитывал схорониться, оглядеться, переждать трудное время…

Вот какой человек шел сейчас по траве Внуковского аэродрома.

Но и хлопот задал он нам с Сергеем немало. Поселили деда как почетного гостя в гостинице «Москва». Расхаживал он по коридорам гостиницы — к ужасу горничных и к удивлению иностранных корреспондентов — в «домовине»: длинной, до пят домотканой рубахе. Насилу мы уговорили старика надеть цивильный костюм.

Но зато оратор он оказался редкостный! И на автозавод ездил с ним Сергей, и на «Каучук», и на другие предприятия. Когда на трибуну выходил дед Талаш с орденом на красной розетке, с хитроватым крестьянским лицом, с сивой бородой и волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, — настоящий старик-лесовик, — зал неизменно взрывался овацией. Ведь вышел он из самой толщи крестьянской, народной. Каждый, кто слушал его, понимал: уж если такие старики не сдаются, воюют — да как еще воюют! — значит, несдобровать Гитлеру.

Иной раз дед Талаш склонен был и прибавить, приукрасить кое-что, но все прощалось ему: слишком хорошо представляли себе московские рабочие и работницы, что значит нелегкая лесная, партизанская доля…

Он был необыкновенно популярен в те годы; не обошли вниманием деда Талаша ни журналисты, ни художники, ни скульпторы. Правда, выходил он у них этаким богатырем, могучим, былинным дедом, и только в одном его портрете запечатлены были истинные черты деда Талаша. Это бюст Заира Азгура, выдающегося белорусского ваятеля. Установлен он в селе Петрикове, где похоронен дед Талаш, доживший до 102 лет.

* * *

…В обращении с пленными партизанами гитлеровские варвары руководствовались наставлением, утвержденным 1 декабря 1942 года начальником немецко-фашистского генерального штаба Йодлем. А в нем было прямо сказано:

«Пленные партизаны, если они только в виде исключения не подходят под § 11, то есть не соглашаются выступить против того отряда, в котором состояли, караются смертной казнью через повешение или расстреливаются… Каждый командир (карательного) отряда несет персональную ответственность за то, чтобы все пойманные в результате боя партизаны и гражданские лица (включая и женщин) были расстреляны или, лучше, повешены».

…Сергей пришел ко мне с этим приказом Йодля, сел на стул возле окна и долго, в тяжелой задумчивости, смотрел на затемненную Москву.

— Поверь моему слову, — тихо сказал он, — когда мы их разобьем, генералы Гитлера станут кричать, что они лишь «исполняли приказ»… Как это страшно — «лучше повешены»… «включая и женщин»…

Мы переглянулись: говорить нам не надо было ни слова — каждый понимал друг друга, потому что семьи наши оказались в тылу, а, зная Маринку Антонову и мою жену, ясно было, что подруги наши в стороне от партизанской борьбы не останутся…

Сергей вдруг улыбнулся, и эта мягкая внезапная улыбка сделала его лицо прежним, «довоенным» — открытым и добрым.

— Если б сейчас был мир, — тихо, с болью сказал он, — мой пацан и твои крохи ходили бы в садик, песни пели, хороводы играли… Слова бы первые разучивали: «па-па», «ма-ма».

— Наоборот, — ответил я, — «ма-ма» всегда сначала учат, мы с тобой на втором месте.

— Это потому, что у тебя девочки, а у меня сын, — убежденно сказал Сергей, — «па-па» обязательно будет первым его написанным словом…

— А помнишь нашу Александру Афанасьевну? — спросил я.

Сергей, не ответив, достал из кармана маленький листок бумаги.

— Прочти, — сказал он, — ее семена дали великолепные всходы…

Хочу привести этот документ — ярчайшую иллюстрацию тому, как в условиях оккупации комсомол Белоруссии продолжал свято следовать ленинской заповеди — учиться, учиться и еще раз учиться…

«Из письма секретаря ЦК ЛКСМБ К. Т. Мазурова первому секретарю ЦК ЛКСМБ М. В. Зимянину.

Тов. Зимянин!

Со школами дело началось. Работают 8 школ в Октябрьском районе. Еще, по моим соображениям, должно открыться столько же школ во всех других районах нашей зоны.

По секрету говоря, когда я предложил организовать школы, партийное руководство усомнилось в полезности этого дела. Я решил делать самостоятельно. Дал указание народу (моему), их поддержали в отрядах (командиры, комиссары). Население голосовало и руками и ногами. Трудности были не в этом. Трудности: помещения и все, что в них было, разбито; учебников, учебных пособий, бумаги, карандашей нет.

Как мы выходим из положения? Ищем так же, как ищем оружие. Комсомольцы отряда Николая Розова, например, ходили по этим вопросам «на операцию» в разные деревни и собрали 150 карандашей, несколько учебников, несколько десятков тетрадей.

В Октябрьском районе 14 ноября провели конференцию учителей. Присутствовал 21 чел.

15 ноября провели родительское собрание, а 16 ноября школы начали работу.

Количество обучающихся в школах: Карпиловская, (поселок) Октябрьский — 47 детей, Рудобельская — 10, Рудницкая — 20, Стародубровская — 26, Новодубровская — 52, Залесская — 28, Заволенская — 30, Затишская — 28. Всего — 241 чел…»

— Каково?! — торжествующе спросил меня Сергей. — Это совершенно поразительно! Гитлеровцы оккупируют Белоруссию, держат там карателей, СС, войска, жандармерию, а комсомол организует советские школы! Я, знаешь, когда прочитал это письмо, такую радость испытал, такое спокойствие за всех нас — наперекор всему, как в нашем первом классе: «Рабы не мы, мы не рабы!»

 

8

Как ни ждал Сергей этого часа, как ни готовился к нему, сколько ни думал бессонными ночами, сколько ни сдерживал себя, — все равно сердце забилось неровными, глухими толчками.

Тяжело груженный самолет, казалось, медлил, слишком уж долго катил по бетонной дорожке, разворачивался, подруливая к зданию аэродромных служб. Сергей поймал себя на том, что в мыслях зло торопил летчиков: «Скорее! Скорей! Что ж вы еле двигаетесь, братцы?!»

Уже девятый раз ночами приезжал Антонов во Внуково, встречал самолеты с Минщины, Могилевщины, из Брестской области. Только в последнем «Дугласе», взлетевшем под прикрытием тумана с партизанской поляны, находилась его жена с сыном.

И вот, наконец, распахнулась дверца, вынесли раненых. Сергей увидел незнакомую женщину в крестьянском платке. Он сперва не узнал ее, но вдруг сердце его забилось гулко. Он думал, что идет к ней не спеша, а на самом деле стремительно бежал к самолету.

Маринка хотела улыбнуться, что-то сказать, но не могла. Она обернулась к летчику, и тот подал ей малыша, завернутого в одеяло.

Сергей обнял, прижал жену к жестким ремням, перепоясавшим гимнастерку. С трудом узнавал он в заспанном усталом мальчонке своего сына.

Он не видел их долгих два года…

Трудно рассказать, что выпало на долю Маринки за те страшные годы, что она провела во вражеском тылу. Дома жить она не могла — ее, жену коммуниста, политработника Красной Армии, немедленно бросили бы в концлагерь вместе с сынишкой, а оттуда дорога одна — через печи крематория в небо.

Но революция воспитала особую общность людей, советских людей, для которых «один за всех и все за одного» — смысл жизни.

Маринку приютили незнакомые люди. Догадывались ли они, кто она? Конечно. Знали, что их ждет за укрывательство жены комиссара? Расстрел в лучшем случае, а так — повешение на площади.

Относились к ней как к родной, заставляли, когда выходила в город, мазать лицо сажей, одеваться в рванье. Красавица Маринка ходила, пуская слюни, изображая сумасшедшую, — таких гитлеровцы не трогали.

Дважды она чудом ушла от облавы, один раз попалась в лапы оккупантов, но так сыграла роль блаженной, что офицер брезгливо приказал солдатам:

— Вышвырните вон эту образину!

Партизанское подполье узнало, где скрывается Маринка, причем Сергей ни разу не просил об этом товарищей: его горе было горем многих командиров, солдат, комиссаров, и он — по обычной своей манере — не считал возможным просить что-либо для себя, если другие товарищи были в положении, подобном тому, в каком был он сам. Это тоже одна из его отличительных черт: всегда и всюду, во всех жизненных обстоятельствах быть на равных с товарищами по борьбе — только так и никак иначе.

* * *

Есть у Р. Гамзатова прекрасные стихи:

Мать!!! О матерях наших писалось много и в то же время мало. Мать, родившая тебя в муках, столько ночей бессонных провела, когда ты еще и ходить не научился и говорить свои первые слова не мог! Она умеет угадывать твою боль и радость, а ведь бессловесна эта твоя боль или радость, но матери дан великий дар чувствовать свое дитя, ей слова не нужны, ей сердце все подскажет. А как переживает материнское сердце, когда у тебя что-то не ладится! Ты остаешься для нее ребенком, даже когда становишься взрослым. У тебя уже своя семья, свои дети, а мать не перестает беспокоиться: «Как там сынок?»

Никто так прекрасно не писал о матери, как Максим Горький, но это роман о сыне-революционере и о матери-героине, понесшей красное знамя, вырванное царскими палачами из рук сына; давно это было, но к этому героическому прошлому и по сей день мы относимся с трепетным и благодарным почтением. А просто мать? Нас у мамы было двое; когда мне исполнилось семь лет, а сестре Гале — три, осенью 1919 года пришла в наш дом «похоронка»: на фронте погиб отец-красногвардеец. Ни я, ни моя сестра отца не помнили, но нам на всю жизнь запомнилось горе матери, слезы на запавших щеках, набухшие, красные веки и черное платье, которое дала матери ее сестра на три дня, пока «справляли» траур — по давнему христианскому обычаю.

Безотцовщина — что может быть горше этого страшного, увы, столь типичного для двух последних войн понятия?!

Горько и трудно было нам с Галей — отец-то и защитит, и скупо приласкает, да и ту надежную, добрую силу чувствуешь подле, которая так необходима ребенку, а мы ведь отца и не помнили.

Было трудно и горько нам с сестрой, но как же тяжко было бедной матери нашей!

Помню голодный, холодный, тифозный 1922 год. Мать делала все, что было в ее слабых силах, чтобы сохранить нас, не дать погибнуть медленной, тихой, отчаянной — от безвыходности — голодной смертью. Все, что можно было есть, все, что росло в лесах и на полях, мать собирала, сушила, молола; пекла лепешки, добавляя крохи ржаной муки, вымененной на оставшееся в доме барахлишко, и кормила нас, а сама, стараясь улыбаться, говорила, что сыта, хотя высохла вся — кожа да кости.

Чудом спасла нас мать — поклон ей и вечная добрая память…

…Шли годы. Я уже стал подмастерьем, а потом и мастеровым, а мать, как и все матери земли, по-прежнему считала меня ребенком. Для других-то мы уже взрослые, сильные, а для мамы: «сынку да дочушко — малые вы мои, родные вы мои».

Мама кончила четырехлетнюю церковноприходскую школу, но, выбиваясь из последних сил, делала все, чтобы дети ее были «образованные», повторяя то и дело: «Вы, детки мои, должны быть не хуже других, надо грамотными вырасти». Помню урок, который однажды преподала мне мать: находившись по городу, мы сели в трамвай; вагон был густо набит людьми, несколько остановок мы ехали стоя, зажатые со всех сторон, наконец, освободились два места, мать усадила меня, присела сама. На следующей остановке в трамвай вошел дряхлый старик. Мать чуть заметно подтолкнула меня: «Встань, сынку, уступи место дедушке». Я закапризничал — у самого ноги болят. Мама поднялась и заботливо усадила старика. Вскочил и я — красный от стыда. Мне тогда казалось, что на меня презрительно смотрят все, кто едет в трамвае.

Это был урок на всю жизнь: не только уважительного отношения к старшим, но и, если хотите, человеческой культуры. Можно ведь быть образованным, но, увы, при этом некультурным.

…Когда погиб отец, матери было тридцать. Через пять лет она вышла вторично замуж. Я в знак протеста «за измену памяти отца» сбежал из дома. Эгоизм детей бывает порой жесток, куда как страшнее эгоизма взрослых, но понимаем мы это позже, повзрослев, уже став отцами, а то и дедами, и краска стыда приливает к лицу, когда вспоминаешь то далекое и горькое время, — вернуть бы его, разве так бы поступил? Но, увы, вернуть можно все — время невозвратимо! Я беспризорничал, не зная, сколько слез пролила мать, сколько ранней седины в ее волосах появилось. Потом уже, повзрослев, устроившись с помощью Сергея учеником электромонтера, я примирился и с матерью, и с отчимом, Ефимом Павловичем Породеевым, но с ними тем не менее жить не стал.

…Едва минуло мне девятнадцать, как я женился, не спросив ни совета, ни разрешения матери. Только много лет спустя я понял, какую обиду я тогда причинил ей этим, — материнское-то сердце ранимо по-особому…

Помню, привел я к маме восемнадцатилетнюю супругу и брякнул:

— А вот моя жена, прошу знакомиться.

То ли из-за этого, то ли по какой другой причине, но мать сразу невзлюбила сноху; материнская ревность — особого рода… И надо же было так случиться, что в канун войны, после длительных приглашений, смирившись, наконец, с моею женой, мать приехала погостить в тот город, где я работал. Там и застала семью война. Я был в командировке, мои близкие не успели эвакуироваться — гитлеровцы тогда катили по нашей земле стальной, огнедышащей лавиной. Только в сорок третьем году я узнал, что семья смогла чудом уйти из оккупированного города в партизанское соединение, которым командовал мой старый, довоенный еще друг Сергей Иванович Сикорский. Он-то и отправил маму, жену и маленьких дочек через линию фронта. Натерпелись за страшные годы оккупации все, но больше всех, конечно, страдала мать — и за семью мою, и за меня, неизвестно где находящегося, и за мужа своего, и за моего сводного брата Леньку. А отчима Ефима Павловича Породеева партия с первых дней войны послала в леса, партизанить, он с собой взял и семнадцатилетнего Леньку.

В 1944 году, выходя из окружения, в кровавом бою с гитлеровцами погибли отчим и Леня. Я-то знал, где они погибли и при каких обстоятельствах, год спустя и на братскую могилу ездил, но матери ничего не говорил. И много, много лет ждала мама: вдруг вернутся? Все просила меня: «Ты бы узнал еще раз, может, их за границу угнали?» Все ждала мама моя, все надеялась…

Потеряв двух мужей и семнадцатилетнего сына, мать прожила тяжкую, увы, во многом типичную для тех лет жизнь и, умирая девяностолетней у меня на руках, повторяла тихо:

— Дай бог, сынок, тебе здоровья.

Хотя в бога не верила уже много десятилетий, а, может, только говорила так сыну — убежденному безбожнику: они ведь умеют щадить нас, мамы наши, мы вот только…

За гробом ее шло много людей, все, кто знал эту старую, мудрую женщину, седую, добрую, лучезарноглазую, ставшую к концу жизни маленькой, беззащитной, тихой.

Теперь, после смерти матери, часто по ночам, после дня труда, думаешь о том, как не раз без нужды обижал маму, и приходит в голову горькая поговорка: «Что имеем не храним, потерявши — плачем».

* * *

Обгоняя тыловые обозы, фронтовые госпитали, по Минскому шоссе мчалась небольшая колонна автомашин — шло победное наступление лета сорок четвертого.

…На разбомбленном шоссе болтало немилосердно. Сергей молча смотрел на пробегающие мимо перелески, сожженные поля, скелеты печей — печальные символы погибших деревень, на голубые придорожные озерца, изрытые, обезображенные шрамами окопов лесные опушки. Где-то впереди протяжно, с надрывом, ухали тяжелые орудия.

Секретарь ЦК КП(б)Б, не произнеся за всю дорогу ни единого слова, глядел на тяжело груженные ЗИСы тыловых служб, на подводы с госпитальным скарбом, на бесконечные цепочки женщин с детьми, которые брели по дорожным обочинам. Они шли домой — возвращались из лесов в родные села. И глядя на разоренные, сожженные дотла хаты, на возвращение беженцев, П. К. Пономаренко, наверное, как и Сергей, думал лишь об одном: сколько же надо положить труда здесь, на белорусской земле, чтобы вновь задымили печи, разнесся запах печеного хлеба и бульбы, чтобы жизнь вернулась сюда!..

Колонна обогнала медленно тянувшиеся обозы и вырвалась на простор шоссе. До Минска — так было выведено на самодельном транспаранте — оставалось около сорока километров.

Неожиданно шофер головной машины резко затормозил. Заскрипели тормоза других автомобилей. Метрах в шести от передней машины разорвалась мина. С надтреснутым свистом мины ложились все ближе и ближе. Справа от дороги, под прикрытием артиллерийского и минометного огня, шли цепью немецкие автоматчики — спешили перерезать шоссе.

Секретарь ЦК потребовал у адъютанта автомат. Но тут же он принял новое решение.

— На максимальной скорости — вперед! Проскочим…

Они не знали, что же произошло. Только спустя несколько часов стало известно, что в тылу, в глубине огромного минского «котла» несколько фашистских соединений предприняли отчаянную, самоубийственную попытку прорваться к белорусской столице и отбить Минск…

— Проскочим, — повторил Пономаренко.

Вслед за рванувшимся передовым «доджем» помчались другие машины. Снаряды и мины рвались на шоссе, осколками ранило автоматчиков из охраны, но фашистам так и не удалось перехватить штабную колонну.

Вскоре открылся окутанный дымом неделю уже непотухающих пожаров, израненный, только что освобожденный Минск.

Помню, перед нашими глазами стоял истерзанный, но не покоренный Минск тех дней. Дымящиеся груды битого камня и щебня, вывороченные внутренности зданий, воронки от авиабомб, тлеющие остовы домов. Взорвано все, что можно было взорвать злобным, огрызающимся врагом, отходящим под мощными ударами Советской Армии на запад, поближе к своему логову. Населения в городе осталось четверть того, что было до войны — остальные или убиты, или угнаны, или не успели еще прийти из лесов, дальних деревень. Единственное большое здание, которое не успели взорвать фашисты, это Дом правительства, правда, и под это здание было подложено около двадцати тонн взрывчатки, но нашлась добрая рука, которая в нескольких местах вовремя перерезала подводку.

(Через много лет мне доведется бродить с польскими друзьями по восстановленному народной властью до самых мельчайших подробностей варшавскому Старому Мясту. И когда я услышу от моих новых товарищей, как методично и неторопливо, квартал за кварталом, сжигали фашисты Варшаву, припомнится мне тот жаркий июльский день, запах гари над Минском, развалины вместо улиц, слезы на лицах Пономаренко и его помощников… Общая беда, общая борьба, общая судьба.)

…Неисчислимые бедствия и страдания принесли фашисты на землю Белоруссии, как и в другие оккупированные ими области нашей страны.

Мы всю ночь бродили с Сергеем по Минску; проходившие по городу партизаны пускали в небо оставшиеся ракеты, а кое-где и очередь из автомата. Вскоре опять начался бой за Минск, в него рвались фашистские войска, оказавшиеся в огромном мешке восточнее города. Немцы по радио получили приказ от своего командования — откуда-то из-под Барановичей — «прорывайтесь всеми силами в Минск — там наши». Но вместо «наших» их встретили партизанские отряды, подтянувшиеся из разных мест к городу для предстоящего парада, и штурмовая авиационная дивизия, которая накануне приземлилась на Минском аэродроме. Так немцам и не пришлось вновь побывать в этом городе, под Минском они понесли большие потери, а потом потянулись вереницы пленных, каждый из которых считал своим долгом произнести, увидев советского человека, — «Гитлер капут».

Казалось в те дни, потребуется сотня лет, чтобы восстановить тот Минск, который мы помнили до войны и который действительно в свое время строился многие столетия. Однако еще только начинала оживать с огромной помощью всех советских народов родная Белоруссия, а уже приехали из Москвы маститые архитекторы и начали составлять перспективный генеральный план восстановления и развития столицы на 25—30 лет. Еще зимой 1950 года в центре Минска среди развалин бегали зайцы, но на окраинах уже строились крупнейшие в стране тракторный, автомобильный и другие заводы, и просчитались проектировщики — они подсчитали, что к 1970 году будет в городе примерно 600 тыс. жителей, а получилось около миллиона.

По поручению ЦК Компартии Белоруссии мне пришлось быть сразу же после освобождения в родном городе. Каждый четвертый житель был убит гитлеровцами. Наш город было трудно узнать, до того все перепахала и измолотила война. Поручение организовать питание оставшихся в живых выполнить было не так уж трудно: несколько фронтовых походных кухонь и военные грузовики с продуктами справились с этой задачей — по железной дороге подвозить продовольствие было невозможно, потому что фашисты варварски уничтожили железнодорожный узел: все рельсы и шпалы были перебиты и взорваны.

Лишь на окраинах нашего города сохранились одинокие домики, а весь жилой фонд был уничтожен — одни молчаливые, трагические руины.

Огромную роль в восстановлении Белоруссии, как и других пострадавших от оккупации земель нашей Отчизны, сыграли советские воины.

Военный совет 1-го Белорусского фронта в 1944 году принял специальное постановление «О мерах помощи со стороны фронта восстановлению народного хозяйства Белоруссии». Этот документ — яркое свидетельство единения фронта и тыла, советских воинов и трудящихся освобожденных районов Белоруссии.

Весной 1944 года воины вспахали свыше 300 000 гектаров весеннего клина; командование выделило колхозам десятки тракторов и 500 тысяч тонн горючего. Правительству Белоруссии передали 300 племенных лошадей и 2 тысячи жеребят. Сейчас это кажется небольшим вкладом, но в те годы, когда на целый район оставалось несколько хромых лошадей, это было много. Выделено было оборудование для 15 больниц, построены детские сады на 2 тысячи детей, 400 бань, восстановлен ряд промышленных предприятий.

Каждая армия, каждая дивизия и полк считали для себя обязательным выявить, чем можно помочь освобожденным районам.

Вскоре после освобождения Минска от фашистов в нем побывала группа американцев. После осмотра журналисты заявили:

— Это мертвый город. Ему пришел конец. Нет такой силы, которая вернула бы ему жизнь.

Героическим трудом народа под руководством своей родной партии, с братской помощью всех республик Страны Советов, и, конечно, в первую очередь с помощью России, Белорусская ССР — равная среди равных — за короткий срок, всего за тридцать лет, встала из руин и пепла и по праву может гордиться и своей высокоразвитой промышленностью, и своим передовым сельским хозяйством, и своей наукой и культурой.

Чтобы представить себе величие трудового подвига белорусского народа в этот период, достаточно вспомнить, что за три десятилетия он поднял из руин и пепла 209 городов и районных центров, почти 9 тысяч деревень, вывел из землянок и подвалов около 3 миллионов человек, оставшихся без крова в результате немецко-фашистской оккупации.

Низкий поклон тебе, родная Белоруссия!

…Вскоре после освобождения на центральной площади Минска, едва расчищенной от завалов и битого кирпича, состоялся парад партизан Белоруссии.

Стоя на наспех сколоченной деревянной трибуне, Сергей до конца осознал размах того дела, к которому был причастен.

Шли бородатые седые старики и безусые юнцы в плохо подогнанных гимнастерках… Бойцы в домотканых свитках и трофейных кителях, в обмотках, сапогах, лаптях…

Партизаны с трофейными автоматами, со множеством гранат, по-хозяйски притороченных к поясным ремням…

Шли пешие, ехали на приземистых крестьянских лошадях.

Шли представители тех, кто воевал с гитлеровцами, — восемьдесят три отдельных отряда, сто пятьдесят семь партизанских бригад, — а всего более тысячи соединений. Триста семьдесят тысяч, как говорили старики командиры, «активных штыков», резерв партизан — чуть не полмиллиона людей, семьдесят тысяч подпольщиков.

…Шли бригады, носившие имена Ленина, Александра Невского, Пархоменко, Калинина, Сталина, Дзержинского, Свердлова, Щорса, Ворошилова, шли бойцы минских, могилевских, витебских, круглянских соединений и полков. Шли воины, написавшие на своих знаменах гордые слова: «Вперед», «За Советскую Белоруссию», «На разгром фашистов».

Так начиналась новая жизнь на обожженной, израненной, разоренной белорусской земле.

Выступая на торжественном заседании в Минске, посвященном 50-летию образования БССР и Компартии Белоруссии, Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев сказал замечательные слова:

«…Свыше миллиона белорусских патриотов вступили по зову партии в ряды действующей армии и с боями прошли весь тяжелый путь войны. Вместе с белорусами их землю отстаивали русские и украинцы, казахи и узбеки, грузины и армяне — все народы нашей страны, так же как вместе стояли они насмерть на подступах к Москве и Ленинграду, громили врага под Сталинградом и на Курской дуге, вместе брали Берлин.

Никогда не будут забыты беспримерный героизм прославленных белорусских партизан и подпольщиков, их великий вклад в разгром немецко-фашистских оккупантов… В их самоотверженной борьбе нашли свое яркое воплощение высокие политические и моральные качества советского народа. Это был не просто стихийный взрыв народного гнева, а настойчивая, упорная, хорошо организованная борьба народа социалистической страны, руководимого боевым авангардом — партией коммунистов.

…Мало где война оставила столь страшный, опустошительный след, как в Белоруссии. Четвертую часть своего населения потеряла республика. Фашистские варвары разрушили ее города, сожгли села и деревни.

Но народ Белоруссии был не одинок, с ним была вся дружная семья советских народов. Еще гремели на белорусской земле орудия, а уже в освобожденные районы республики с разных концов страны шли эшелоны с продовольствием, строительными материалами, оборудованием. Опираясь на братскую помощь всех советских республик, трудящиеся Белоруссии совершили великий трудовой подвиг, не меньший, чем подвиг в годы Великой Отечественной войны».

* * *

Белорусская операция — одна из выдающихся — занесена на скрижали Великой Отечественной войны. В этой битве приняли участие четыре наших фронта и огромная масса партизан. Из 97 дивизий и 13 гитлеровских бригад полностью было уничтожено 17 дивизий и 3 бригады. 50 дивизий потеряли от 60 до 70 процентов всего состава. Буржуазный историк Г. Теске и тот вынужден признать Белорусскую операцию «величайшим военным поражением в немецкой истории».

В книгах буржуазных историков искажается характер партизанского движения. В них умалчивается главное: партизанское движение являлось ярчайшим проявлением патриотизма советских людей, их активной поддержки своей народной власти, армии, родной партии коммунистов.

Буржуазные фальсификаторы истории партизанского движения Ч. Диксон и О. Гельбрун вынуждены тем не менее признать большой ошибкой Гитлера установление на оккупированной территории Советского Союза открыто кровавого режима. Они пишут, что Гитлер не сумел внести «разногласия между различными слоями в стане противника» и «слишком грубо обращался с населением». Партизанское движение, заявляют они, не было бы всеохватывающим и всенародным, если бы Гитлер не допустил этих ошибок.

Западногерманский историк и публицист В. Герлиц признает массовый характер партизанского движения. Он пишет (хотя и уменьшает цифры), что, например, в 1944 году в тылу немецко-фашистской группы армий «Центр» действовало 100—150 тысяч партизан. Однако он оправдывает зверства немецко-фашистских войск против партизан: «На войне как на войне».

Тем не менее никакие фальсификаторы не в силах замолчать правду о всенародном подвиге.

«Всего советские партизаны и подпольщики за время войны, — писал бывший начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко, — нанесли врагу следующий урон: организовали 21 376 крушений поездов, подорвали 116 бронепоездов, вывели из строя 16 869 паровозов, 170 812 вагонов, взорвали 1978 железнодорожных мостов, подорвали, вывели из строя другими способами и растащили 600 тысяч железнодорожных рельсов, разгромили 253 железнодорожных узла и станции, взорвали и сожгли на автострадах, шоссейных и грунтовых дорогах 9644 моста, подорвали и захватили более 65 тысяч грузовых и легковых автомашин, уничтожили и вывели из строя 4538 танков и бронемашин, сбили и уничтожили на аэродромах более 1100 самолетов; взорвали и сожгли свыше 2900 складов и материально-технических баз противника; уничтожили более 2500 орудий разных калибров; вывели из строя около 13 тысяч км линии проволочной связи; сожгли несколько сот тысяч тонн жидкого топлива. Захваченные партизанами трофеи — стрелковое вооружение, боеприпасы, снаряжение, продовольствие и другое военно-техническое имущество не поддаются учету».

Поистине огромное значение имела «Рельсовая война» в 1943—1944 годах.

«Рельсовый удар» партизан во время белорусской операции Советской Армии в 1944 году коренным образом дезорганизовал транспортную систему противника. Только в ночь на 20 июня, накануне операции, белорусские партизаны взорвали сорок тысяч рельсов.

Советские полководцы и военачальники высоко оценивают действия белорусских партизан, их помощь Советской Армии.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков писал в своих воспоминаниях:

«За несколько дней до начала действий Красной Армии по освобождению Белоруссии партизанские отряды под руководством партийных органов республики и областей провели ряд крупных операций по разрушению железнодорожных и шоссейных магистралей и уничтожению мостов, что парализовало вражеский тыл в самый ответственный момент».

Маршал Советского Союза А. М. Василевский в своих мемуарах отмечает:

«С 5 по 8 июля 1944 года белорусские партизаны пустили под откос 60 вражеских эшелонов. Потери, нанесенные врагу белорусскими партизанами, огромны. На протяжении всей операции партизаны всячески помогали нашему командованию и войскам, непрерывно снабжая их достоверными и очень ценными сведениями о группировках противника, громили его штабы, нарушали связь, а иногда и непосредственно действовали в бою совместно с частями Красной Армии. По мере продвижения наших войск многие партизанские отряды вливались в ряды действующей армии».

Бывший член Военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант К. Ф. Телегин (тот самый генерал Телегин, который помогал Сергею организовать в 1942 году «Особый сбор») вспоминает, что к началу наступательной операции

«…со всеми партизанскими бригадами была установлена тесная связь через офицеров с радиостанциями, заброшено самолетами необходимое вооружение, боеприпасы, согласованы планы, по которым с 20 июня развернулась схватка с врагом в его тылу. Взрывались железнодорожные мосты, виадуки, рельсы, водонапорные башни, под откос летели воинские поезда, громились штабы частей, узлы связи, уничтожались мелкие гарнизоны, и многие тысячи гитлеровцев нашли свою смерть от рук народных мстителей. В борьбе за форсирование рек Случь, Ясельды, Шары, в штурме Пинска, Барановичей, Бреста и во многих других местах партизаны действовали совместно с частями фронта в тесном взаимодействии, проявляя огромное мужество, дерзость и воинскую зрелость, достойные преклонения, и их вклад в победу в Белоруссии огромен…».

Пятьдесят дивизий фашисты и их сателлиты вынуждены были отвести с фронта для борьбы против партизан, подпольных организаций и массового саботажа населения оккупированных территорий, а также на охрану важнейших объектов германской армии.

За время войны советские партизаны взяли в плен около сорока пяти тысяч фашистских солдат, в том числе пять генералов, сотни офицеров.

Бывший генерал вермахта Л. Рендулич признает в своих воспоминаниях:

«История войн не знает ни одного примера, когда партизанское движение играло бы такую большую роль, какую оно сыграло в последней мировой войне. По своим размерам оно представляет нечто совершенно новое в военном искусстве. По колоссальному воздействию, которое оно оказало на фронтовые войска и на проблемы снабжения, работы тыла и управления в оккупированных районах, оно стало частью понятия «тотальной войны». Партизанское движение, с годами усиливавшееся в России, в Польше, на Балканах, а также во Франции и Италии, повлияло на характер всей войны».

Действия партизанских отрядов и бригад становились все более слаженными и целенаправленными. Крепкая воинская дисциплина, высокое политико-моральное состояние были результатом огромной организаторской и воспитательной работы партийных организаций, политорганов и командиров. Партизан сорок третьего — сорок четвертого годов значительно отличался от партизана начала войны. Он познал радость победы. Он научился не только обороняться, но и наступать — смело, дерзко, решительно, результативно. Он захватывал деревни и города, восстанавливал там Советскую власть, советский порядок. Освобожденные и контролируемые партизанами территории к концу 1943 года составляли почти шестьдесят процентов общей площади Белоруссии.

В одном из своих выступлений тех лет наш Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин отмечал:

«Помощь партизан в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками огромна, и удары партизанских отрядов по фашистам приобретают все большее значение в стратегии войны. Тесно взаимодействуя с армией, партизаны тем самым не только усиливают свои удары по врагу, но и предпринимают все более широкие и тактически сложные операции».

Героическая народная эпопея Великой Отечественной войны дала еще одно замечательное подтверждение великой прозорливости В. И. Ленина, который говорил:

«Никогда не победят того народа, в котором рабочие и крестьяне в большинстве своем узнали, почувствовали и увидели, что они отстаивают свою, Советскую власть — власть трудящихся, что отстаивают то дело, победа которого им и их детям обеспечит возможность пользоваться всеми благами культуры, всеми созданиями человеческого труда».

…Сергей лишь несколько дней провел тогда в Минске. Его вновь направили на политработу в действующую армию, и пути наши разошлись; как говорится, «дан приказ ему на запад, мне — в другую сторону…»

Перед самым отъездом Сергей разыскал директора картинной галереи. Галереи не было, войска Красной Армии и партизаны только-только вошли в столицу Белоруссии, но одним из первых шагов советской, народной власти был шаг — в определенной мере — типический: в первую очередь восстанавливать школы, музеи, картинные галереи, театры, библиотеки.

Сергей достал из машины — своего походного, фронтового дома — какой-то странный предмет, обернутый, словно ребенок, байковым одеялом, аккуратно перехваченный ремнем. Прижав сверток к груди, Сергей вошел в комнату, где разместилось несколько отделов Минского облисполкома, спросил, где, за каким столом разместился отдел культуры, справился, здесь ли директор картинной галереи и, выяснив, что здесь, на месте, передал женщине (видимо, партизанке) сверток:

— Здесь картина Бялыницкого-Бирули. Первый вклад в новую экспозицию.

Женщина вздохнула, глаза ее повлажнели:

— Спасибо, товарищ полковник… Не рано ли только об экспозиции?

— В самое время, — убежденно ответил Сергей. — Говорю это как ваш бывший коллега — тоже был директором картинной галереи, — улыбнулся он.

…С академиком живописи Бялыницким-Бирулей, замечательным советским живописцем, тонко, по-своему чувствовавшим природу родной Белоруссии, Сергей подружился в Москве: как и все деятели искусства, старый живописец был в одном ряду с теми, кто сражался с гитлеровцами — одни винтовкой, другие пером, третьи кистью.

Сергей часто приходил в маленькую квартирку художника, доставал из кармана то банку консервов, то несколько кусков хлеба, то сахар, то картофель и, стараясь делать это незаметно, оставлял на столе — голодные то были времена.

Бялыницкий-Бируля сердился, протестовал, но Сергей был неумолим:

— Во-первых, я молодой…

— Так молодому больше и надо!

— Во-вторых, — Сергей продолжал, — чтобы видеть цвет, ощущать его, передавать таким, каков он есть, вам нужна сила…

— А вам нужна сила, чтобы воевать!

— На то меня в столовой обедом кормят, — усмехался Сергей и садился подле мастера, наблюдая, как тот работает: на холсте рождалось чудо — пейзажи родной Белоруссии, голубое, высокое небо, нежные золотистые березы, студеные, быстрые, весенние реки, чистые и прозрачные как слезы.

Однажды перед тем как Сергей улетал в партизанский район, старый художник, словно почувствовав, что предстоит разлука, может быть долгая, подарил моему другу две картины. Сергей пробовал возражать, отказывался, но здесь уж Бялыницкий-Бируля был неумолим.

— Тогда дружбе конец! — горячился он. — Как меня год кормить, от себя отрывать — так я терпи, да?! А коли от меня подарок — «спасибо, не надо»?! Не пойдет. Если не возьмешь, лучше ко мне не приходи.

Большое полотно Сергей подарил Минской картинной галерее, маленькое — куда бы ни забрасывала его жизнь — постоянно возил с собой, словно талисман.

В том, как он относился к живописи любимого художника, была заключена, казалось мне, неистребимая любовь Сергея к людям творчества. Сказался опыт работы на «культурном фронте» в Бресте, когда мой друг воочию увидел, сколь труден, ответствен и напряжен вдохновенный, сжигающий труд истинного художника.

Уже после Победы Сергей как-то сказал мне:

— Мы воевали против фашистов тысячу четыреста восемнадцать дней, но память об этих днях будет вечной, а сохраняют эту память, передавая ее из поколения в поколение, те, кто пишет книгу, создает роль, рождает симфонию, запечатлевает прекрасное на белом холсте — низкий поклон им за это!

…В книжных шкафах Сергея, которыми был заставлен его кабинетик в штабе, я видел много книг с трогательными дарственными надписями писателей и поэтов, с которыми Сергей встречался в Москве, на фронте, у партизан, в редакциях газет. Были здесь книги маститых русских и украинских мастеров, грузинских и узбекских классиков. Часто, оставшись у Сергея на ночь, я упивался строками казахских и азербайджанских поэтов, прозой Лациса и Упита. С нежностью я перелистывал книги классиков белорусской, да, пожалуй, и всей нашей многонациональной литературы — Янки Купалы и Якуба Коласа.

Еще в школе, в первых классах, все мы знали наизусть книжку стихов Янки Купалы «Жалейка». Жалейка известна каждому в Белоруссии, это — маленькая деревянная дудочка.

В 1907 году взволнованно и печально прозвучали слова Янки Купалы:

Много замечательных книг, любимых и старым и малым, создал за свою сравнительно короткую жизнь Янка Купала. Его поэзию знают и любят не только в Белоруссии, она звучит ныне на многих языках мира, издана миллионными тиражами; на русский язык стихи Купалы переводили Максим Горький, В. Брюсов, М. Голодный, А. Твардовский. Максим Горький перевел стихотворение Купалы «А кто там идет?». В 1910 году Горький писал русскому литератору А. Черемнову:

«В Белоруссии есть два поэта: Якуб Колас и Янка Купала — очень интересные ребята!.. Так просто пишут, так ласково, грустно, искренне. Нашим бы немножко их качеств…»

Анатолий Васильевич Луначарский, замечательный ценитель прекрасного, писал о стихотворении Янки Купалы «Орлята»:

«Это один из его гимнов, в котором целиком отражается его нынешняя революционная радость».

Начав свой путь в литературу до революции, в 1908 году, Янка Купала стал всемирно известным советским поэтом. Скончался он летом 1942 года.

Мы с Сергеем часто встречались с ним — ив номере гостиницы, где он жил, и в нашем штабе. Его стихи переписывали от руки, они ходили по всем партизанским отрядам, их «клали» на незамысловатый мотив, они словно паролем были:

…Якуб Колас! Мы с Сергеем особенно любили и уважали его не только потому, что знали замечательные стихи этого великого поэта Белоруссии, но и потому, что в годы войны (и много раз по окончании ее) мы зачарованно слушали этого мудрого человека, прожившего долгую жизнь и так много оставившего нам в поэзии и прозе.

Мы, работавшие в Центральном штабе партизанского движения, ждали каждую новую строку Коласа — это было оружие, его строки воевали с оккупантами, давали народу силу и надежду.

В те суровые годы войны в Центральном штабе партизанского движения Сергей познакомил меня с интересным человеком — высокий лоб, серые проницательные глаза в сеточке ранних морщин — военный корреспондент Аркадий Кулешов. Он рассказывал нам:

— Двадцать четвертого июля сорок первого покинул я разрушенный фашистской бомбардировкой Минск. Пешком прошел горький путь отступления до Орши…

Летом 1942 года, получив кратковременный отпуск, Аркадий Кулешов передал Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко потрепанную фронтовую тетрадь с поэмой «Знамя бригады». Герой этой поэмы Алесь Рыбка пронес на себе зашитое в ватник знамя бригады по тяжким дорогам отступления. Естественность и символичность этой поэмы были настолько велики, что П. К. Пономаренко, собирая нас, не раз читал вслух это талантливое произведение поэта-фронтовика.

В годы войны нам с Сергеем пришлось встречаться с людьми, известными всей стране — литераторами, живописцами, режиссерами.

Мы с восхищением внимали музыке Дмитрия Шостаковича, создавшего свою бессмертную симфонию в осажденном Ленинграде; в нетопленных залах музеев организовывались выставки Сергея Герасимова, Бориса Иогансона, Петра Кончаловского, Игоря Грабаря, которые посещали многие тысячи — солдаты, приехавшие на краткосрочный отдых, раненые, ставшие в госпиталях на ноги, рабочие заводов и фабрик, колхозники — в столь короткие для них минуты (не часы даже) отдыха.

Помню, как Сергей зашел ко мне с радиограммой, полученной от минских партизан: в оккупированной столице Белоруссии — по воле обстоятельств — остался действительный член Академии наук БССР Н. М. Никольский. Фашисты вышвырнули ученого, отказавшегося сотрудничать с ними, из квартиры, разграбили его ценнейшую, собиравшуюся годами библиотеку. Партизаны, узнав об этом от подпольщиков, решили вывести ученого из города, — обратились в штаб за советом, как провести операцию, как надежнее гарантировать безопасность ученого. Много людей — и в Москве, и в Минском подпольном обкоме, и в партизанском крае — в течение нескольких недель были заняты разработкой плана по спасению академика Никольского.

Сергей — в ту ночь, когда ученого должны были «выкрасть» из оккупированного города, наводненного ищейками гестапо, полицией, эсэсовцами, — сидел в комнате радистов, тревожно ожидая вестей из Минска.

…В предисловии к книге «Этюды по истории финикийских общинных и земледельческих культов» — труду, получившему мировое признание, — академик Н. М. Никольский после войны уже писал:

«Тема — «сравнительная история древневосточных земледельческих культов» — была включена в план работ Академии наук БССР на четвертую пятилетку 1942—1947 гг. К работе я приступил в невыносимо жутких условиях немецко-фашистской оккупации Минска, в сентябре 1941 года, после окончания плановой работы о частном землевладении и землепользовании в древнем Двуречье, написанной по собранным до начала войны материалам. В процессе моей работы основная проблема монографии сформулировалась как проблема финикийской общинно-земледельческой религии; но при ее разрешении мне пришлось в свете исследуемого текста и других текстов Рас-Шамра пересмотреть, заново поставить и разрешить ряд других основных проблем не только религиозной, но и социально-политической истории Финикии. В результате получилась работа весьма широкого масштаба и значения, оказавшаяся самой важной и значительной из всех моих работ по истории религии и истории Востока.

Я считаю священным долгом выразить здесь мою самую сердечную признательность славным белорусским партизанам и партийным организациям партизанской зоны Белоруссии — бригады «Разгром», Первой Минской бригады и бригады «За Советскую Белоруссию», — ибо без их спасительной охраны и братской помощи эта и другие мои работы могли бы не увидеть света Большой Советской земли. Когда 1 августа 1943 года я и моя семья были вывезены партизанами из Минска в партизанскую зону, товарищи постарались создать для меня всевозможные в условиях партизанского боевого быта удобства для завершения работы и проявили к ней самый живой интерес, несмотря на ее столь далекую от современности тему. Они свято берегли и спасали советскую культуру и науку, и за это им великое спасибо и великая слава!»

(Книгу эту мне Сергей прислал в 1949 году, когда была она опубликована в Минске — не посчитал за труд напомнить о пережитом, и в этой его посылке я почувствовал невысказанную, но явную гордость за наш с ним общий труд в партизанском штабе.)

На фронт из Минска я отправился на машине. Наш «виллис» свернул с лесного грейдера, выскочил на луг, туда, где видны были две наезженные тележные колеи. Со всех концов села уже бежали к машине ребятишки — голопузые, в ситцевых рубашонках, в домотканых пестрядинных платьицах.

Потянулись к приезжим степенные, хоть и исхудалые до невероятия, мужики с самокрутками и кисетами, пепельнолицые старики с кудлатыми седыми бородами; прикрыв лица платками, глядели любопытные молодухи.

Я вышел из машины, поздоровался с сельчанами. Еще по дороге я спорил со спутниками, куда же выведет нас лесная дорога. Здесь, в глухих заповедных лесных местах, сходились границы трех союзных республик — России, Белоруссии, Украины.

— Чьи ж вы будете? — спросил я. — Русские? Белорусы? Украинцы?..

— Та мы православные, — неспешно, тихо и торжественно ответствовал за всех седой старик.

Потом уж только, тщательно сверившись с картой, определил я, что попали мы в белорусское село.

Никогда — и до Октября, и после него, и в суровую партизанскую пору — не были присущи белорусам национализм, чванство, самодовольство. На земле Белоруссии всегда в одной семье жили дети разных народов, ощущая свое великое единство со всей нашей великой Родиной…

Однако в семье не без урода. И в тылу далеко ушедших вперед советских войск шла незримая война с выродками, не успевшими сбежать со своими хозяевами — гитлеровцами.

…Еще вчера они садились вечерять дружной семьей: сельский кооператор, жена его, дети…

Ночью раздался стук в дверь. Хозяин не хотел отпирать — знал, кто и зачем пришел. Тогда они взломали дверь, ворвались в хату. Не пощадили ни старых, ни малых — вырезали всю семью.

— Теперь пусть послужит москалям, — сказал главарь бандитов, отталкивая носком ботинка обезображенное тело кооператора.

Трое бандитов пали в перестрелке, когда настигли их милиционеры. Двоих взяли живыми.

Я увидел их около магазина, — двух звероподобных верзил в выцветших «аковских» мундирах английского сукна с белыми нашивками, в трехдневной щетине на щеках, трусливо прятавших хмельной свирепый взгляд.

Их связали крепко, по-крестьянски, сыромятными вожжами. В каком схороне, в каком лесном углу прятались эти звери, забредшие сюда, в село, из Беловежских лесов?..

Война долго не уходила из этого края, на глухих лесных дорогах, по селам и деревням долго еще не смолкали выстрелы, то и дело занимались «красные петухи» — старое сопротивлялось новому.

 

9

Как-то, разбирая письма, я наткнулся на знакомый почерк Сергея. Надо сказать, он не очень любил писать: то ли не испытывал к этому особой тяги, то ли, будучи занят работой, часто граничившей с особой секретностью, не любил доверяться письмам. Однако те редкие весточки, которые у меня сохранились, вызывают острое сожаление, что было их так мало. Обидно. Сергей хорошо писал. Его тонкий наблюдательный ум выхватывал из суеты будней драгоценные приметы времени. Сколько интереснейших наблюдений сохранили бы письма для нас сегодня!

Вот одно из его писем:

«Здравствуй, Петр!

твой Сергей.

Дождь тут. Кажется, течет отовсюду. Я забрался в кабину разбитого грузовика и сквозь несуществующее стекло смотрю на Вислу — за ней дымится Варшава. А мы здесь, на этом берегу, готовимся к броску. Трудно будет. Но сейчас только узнал новость, которая заставила меня забраться в эту развалину, довольно хорошо видимую, по-моему, и с того берега — судя по количеству воронок, она служит минометчикам ориентиром. Так что пишу и жду привета с того берега.

Помнишь, Петр, ксендза Купша? Так и слышу твое: «А как же!» Ну так новость о нем. Только что был у начальства — при мне докладывали, что ксендз Купш с отчаянной паствой своей соорудил невесть из чего три плота и по своей инициативе махнул на ту сторону. Успешно высадился и вот уже несколько часов держит карманный плацдарм. Ай да ксендз! Правда, начальство наше… Ну, сам понимаешь, что было. Пришлось срочно организовывать прикрытие огнем и авиацией, иначе была бы ему хана уже давно.

Узнал об этой новости и так вдруг поговорить с тобой захотелось, что я достал бумагу, карандаш и сел за это письмо. Вспомнил я и о тех людях, которых мы подбирали и готовили. Скольких встретил — и со звездами героев, и без звезд, но прав на них имеющих не меньше. И очень радостно, что редко ошибались мы в выборе. Возьми того же ксендза. Помнишь, каким робким появился он в гостинице «Москва»? А теперь — безумству храбрых! Я очень хорошо понимаю его… Петр, сердце кровью обливается, глядя отсюда, из Праги, туда, за Вислу. Повидали мы с тобой всяких городов за эти годы — Минск в ту ночь, первую ночь освобождения, вспомни. Теперь Варшава… С болью в сердце гляжу на страшную панораму развалин, осыпи битого камня, на полыхающее во все небо днем и ночью смрадное зарево. Как будто чистилище впереди…

По ту сторону Вислы — Армия Крайова под водительством кучки авантюристов во главе с Бур-Комаровским. Подгоняемые своими хозяевами, обосновавшимися в Лондоне, аковцы еще месяц назад подняли восстание. Без оружия, без подготовки, без связи с наступающими советскими и польскими соединениями. Все мосты через Вислу взорваны, с ходу огромный город не возьмешь. И мы с болью в сердце слышим по ту сторону Вислы артиллерийскую канонаду, пулеметные очереди, видим, как фашистские стервятники бомбят и расстреливают город и его жителей.

Сейчас срочно по бездорожью подтягиваются далеко отставшие тылы и главное для танкистов — горючее.

Знаешь, мне, по поручению своего генерала, пришлось быть с докладом у командующего фронтом Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского.

Вот это генерал, вот это полководец! Высокий, стройный, с умными серыми глазами, которые, видимо, не закрываются по нескольку ночей. Волевой и скромный, уроженец здешних мест.

Но, знаешь, Петр, хотя и говорят, что каждый солдат мечтает стать маршалом, честно тебе говорю, мне бы не хотелось быть и генералом. Насмотрелся я за эти годы на их работу. Каторжная жизнь. У меня под рукой, кстати, высказывание на этот счет одного из персонажей моего любимого писателя Шолохова. Переписываю потому, что полностью разделяю (и не я один) то, что написал Шолохов.

«…Ночи напролет просиживает генерал со своим начальником штаба, готовит наступление, не ест, не спит, все об одном думает… все ему надо предусмотреть, все предугадать… И вот двигает он полки в наступление, а наступление-то и проваливается… Почему? Да мало ли почему… Вызывают бедного генерала по прямому проводу из Москвы. Волосы подымают на голове генерала красивую его фуражку, берет он трубку, а сам думает: «Несчастная моя мамаша! И зачем ты меня генералом родила!» По телефону его матерно не ругают: в Москве вежливые люди живут… Тихий такой голос говорит, вежливый, а у генерала от этого тихого голоса одышка начинается и пот по спине бежит в три ручья…»

Что-то зачастили минометы по этому берегу. Пора под дождь; того гляди и не выберешься из этого грузовика. Заканчиваю, дорогой друг.

Сообщаю — у меня все нормально. Успехов тебе,

P. S. Черкни пару строк — смерть как люблю получать письма».

Я отложил письмо в сторону с ощущением, что мир ужасно тесен. Ксендз Купш! И мне довелось встречаться с ним, но совсем в других обстоятельствах.

…На нашей территории с помощью советского командования польские патриоты формировали свою знаменитую первую национальную дивизию имени Костюшко. Позднее ей суждено было превратиться в армию, ставшую после победы над гитлеризмом основой вооруженных сил Польской Народной Республики. Красной Армии самой требовалось и оружие, и обмундирование. Но мы отдавали польским товарищам все самое первоклассное и в том количестве, в каком требовалось.

Дивизия проходила уже специальную подготовку, когда возникла совершенно неожиданная проблема. Поскольку в едином порыве объединились люди разных возрастов и взглядов, то оказалось, что требуется ни много ни мало, как дивизионный ксендз. Я уже сейчас не помню, как эта информация попала к Сталину, но в ЦШПД получили задание найти польским товарищам ксендза. Мы по своим каналам дали команду партизанским соединениям, действовавшим в западных землях Белоруссии, срочно переправить одного из ксендзов в Москву.

Партизанские руководители привыкли ко всяким заданиям, но к этому отнеслись, видимо, не совсем серьезно, дескать, ксендз обождет, — есть дела и поважней! А если очень нужен, пришлют еще один специальный самолет. Из партизанских соединений прилетали машины с ранеными — ксендза не было.

После настоятельного повторения приказа наконец ксендза нашли. Сергей попросил меня встретить его. Кое-что о ксендзе нам уже сообщили, и я с любопытством ждал гостя. Было известно, что в последнее время он находился в партизанском отряде, но не воевал, а работал зубным врачом.

Я приехал на аэродром. Из самолета вышел растерянный человек в одежде священнослужителя, изрядно потрепанной у партизанских костров. Купш очень волновался. Зачем его привезли в Москву? Что с ним будет? Добротный номер в гостинице «Москва» его несколько успокоил, а когда я сказал, что остальное объяснят его земляки-поляки, ксендз совсем воспрял духом.

Правда, отправлять его в дивизию в том наряде, в котором он прибыл из немецкого тыла, было нельзя. Помог случай. Докладывая Сталину, Пономаренко сказал о трудности приобретения одежды для ксендза. Проблема была решена быстро. Через два дня одетый с иголочки Купш с неразлучным зубоврачебным инструментом отбыл в дивизию.

Потом я несколько раз слышал его зажигательные выступления на антифашистских митингах в Колонном зале, больше походившие на пламенные речи агитатора, чем на проповеди священнослужителя. Характер у него был бойцовский. Поэтому меня не очень удивило сообщение Сергея о том, что Купш одним из первых ринулся форсировать Вислу. Спустя много лет, будучи в Польше, я пытался разыскать ксендза, но узнал, что он погиб где-то в Гданьском воеводстве.

Тогда же, в дни, предшествующие освобождению Варшавы, я был отправлен из Минска на Вислу, в разрушенную, затемненную Прагу с заданием в штаб Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского. (Вспоминая сейчас Константина Константиновича, с которым жизнь неоднократно сводила меня и на фронте, и в послевоенные годы, я невольно возвращаюсь к тем далеким дням 1926 года, когда Сергей Антонов привез нас в Москву и мы узнали о безвременной кончине пламенного рыцаря революции Феликса Эдмундовича Дзержинского. Маршал Рокоссовский, как и первый председатель ВЧК, был поляком. Оба эти коммуниста отдали свои жизни русской революции и первому в истории человечества братскому союзу советских республик; они были ленинцами, до последней капли крови ленинцами; они были, есть и навсегда останутся нашей гордостью.)

…Пепельные от бессонницы лица штабистов, быстрый писк зуммеров, прерываемый глухими раскатами артиллерийской канонады. Здесь, в штабе, планировалась операция по освобождению столицы братской Польши.

В отделе, который занимался связями частей Красной Армии с нашими побратимами — соединениями Войска Польского, с партизанами из Армии Людовой и Батальонов хлопских, мне сказали, что Антонова «зацепило» — во время артобстрела осколок задел предплечье, — но в медсанбат Сергей не пошел.

— А где он сейчас? — спросил я.

— Подлечился чуток и был заброшен в гитлеровский тыл, в те польские партизанские соединения, которые ведут бои. Им ведь там нелегко!

* * *

Чего только не предпринимали фашисты на оккупированной территории, чтобы задушить пламя партизанской войны! Сжигали целые деревни вместе с жителями, вешали и расстреливали любого заподозренного в связи с народными мстителями, даже старух и подростков; сулили многотысячные премии за головы командиров отрядов и бригад; засылали в леса провокаторов и предателей. Но с каждым днем партизанское движение, как негасимое пламя, крепло и разгоралось.

Только наиболее дальновидные из гитлеровских главарей понимали, что этот враг — партизанский народ — непобедим. Непобедим потому, что на борьбу с оккупантами поднялись все люди нашей страны и многих государств Европы.

Жизнь партизана…

Ночные и дневные переходы за десятки километров под дождем и ветром, по лесам и непроходимым болотам; долгие ночи в нетопленных землянках, где неделями невозможно разжечь огонь; месяцы без хлеба и сна; смертельные бои с фашистами, когда на партизана с винтовкой идут танки и автоматчики, когда бьет артиллерия и бомбит авиация.

Жизнь партизана…

Это работа по заданию в учреждениях оккупантов, когда каждый день приходится ходить под угрозой смерти; это большевистское слово в тылу врага, это листовки и прокламации; это самодельные мины и летящие под откос поезда.

(Поэтому-то, видимо, мне, Сергею и нашим с ним друзьям по совместной борьбе так дорога среди других военных наград медаль «Партизану Отечественной войны».)

…Красная Армия наступала по всему фронту, и с ее полками шла в Европу свобода, шло спасение от кошмара гитлеризма.

Товарищи из нашего партизанского штаба, которых я время от времени встречал в Минске, рассказывали, что Антонов из глубокого польского тыла был переброшен в Будапешт — помогать становлению новой, народной власти; оттуда его командировали к партизанам Словакии — руководство посылало его в наиболее трудные районы, туда, где гитлеровцы пытались — из последних сил — выстроить линию обороны. В горах Словакии Сергей был еще раз ранен, пролежал две недели в госпитале и — почти как в сорок первом — бежал на фронт (гауптвахтой, правда, ему не грозили — как-никак полковник, вся грудь в орденах)…

Не удалось нам с ним встретиться ни во время жестоких боев на Одере, куда и я был командирован, ни у поверженного рейхстага, хотя я знал, что Антонов наступал с войсками маршала Жукова: в первые майские дни его корпус бросили на юг — помогать спасению столицы Чехословакии, обреченной агонизирующими гитлеровцами на уничтожение.

…Не удалось нам свидеться с Сергеем в те замечательные светлые дни мая сорок пятого, когда на поля и леса Европы пришла тишина, снова стало слышно пение птиц, зацвели улыбками лица русских и французов, поляков и бельгийцев, югославов и венгров — кончились тяжкие годы самой кровавой в истории человечества войны, отгремели последние залпы, Красная Армия выполнила свою освободительную миссию: сокрушив гитлеризм, даровала людям счастье, свободу и тишину, огромную и безбрежную, как весеннее небо, и плыли по нему длинные перистые облака, настоящие, а не следы от пикирующих бомбардировщиков. Если и темнели они, и опускались к земле, и ворчал в них раскатистый, басовитый грохот — то не бомбежка это, а первый майский ливень, с грозой и крупными каплями дождя. И ты подставляешь им свое лицо, и счастье в тебе бьется, как птица — Победа пришла, Победа! Наша Победа!