Участник недавней Карской экспедиции, корреспондент одной из московских газет, делясь со мною впечатлениями от поездки, рассказывал между прочим о порте Игарка (на реке Енисее, в Туруханском крае).

— Я не по своей воле с 1910 по 1913 год жил в Туруханском крае; несколько раз бывал и в станке (селении) Игарка.

В те годы, при царе, в Игарке было всего два дома, принадлежавшие мелкому торгашу Суркову или Сушкову.

А теперь Игарка — порт!

Я спросил участника Карской экспедиции:

— Кто первый житель Игарки? Так сказать, ее основатель?

На это он небрежно ответил:

— Вероятно, какой-нибудь туземец, по имени — Егорка.

Но если бы московский корреспондент был более любознательным, то туруханские старожилы рассказали бы ему занятную, страшную и романтическую историю о первом игарском жителе, не Егорке, а Степане Середе, убийце, каторжнике и палаче.

Это было в 90-х годах. Тогда политических ссыльных было мало в Туруханском крае. Были преимущественно уголовные, отбывающие после каторги поселение, и лишенцы или общественники, то есть высланные по постановлению сословия, к которому они принадлежали.

Царем и богом дикого тогда Туруханского края был пристав, он же наместник края и он же судья, Беневский.

Царское беззаконие и произвол особенно ярко олицетворились в этом диком, сумасшедшем человеке.

Беневский ездил на людях, как на лошадях, в буквальном смысле слова (впрочем, это производили в Туруханском крае и до него, и после полицейские и чиновные власти), ямщиков, даже несовершеннолетних и любого пола, Беневский бил плеткою, выбивал зубы. «Везти» Беневского считалось страшным несчастьем, при Беневском, и только при нем, мог безнаказанно творить зверства купец Сотников, прозванный инородцами Ло́ндуром (то есть человек-зверь), отрезавший должникам носы и уши. И Беневский однажды ударом шашки отсек ухо восьмидесятилетнему крестьянину.

Впоследствии за отрезанные уши, за езду на людях, за выбитые зубы и Беневского, и Сотникова постигла кара: спящего зверя-пристава зарубил топором пятнадцатилетний его лакей и любовник, крестьянский мальчик; Сотникова убил его работник-якут.

Так вот, в страшную эпоху правления Беневского в Туруханский край прибыл, отбывший срок каторги, убийца и каторжный палач Степан Середа, родом из Белой Церкви, Киевской губернии.

Сопровождали Середу его жена и теща.

Зверь Беневский отнесся к палачу снисходительно. Рыбак рыбака видит издалека.

Он предложил поселенцу по доброй воле избрать местожительство.

Середа поехал искать себе подходящее место.

В станках, с людьми, он почему-то жить не захотел и поставил землянку на высоком левом берегу Енисея, далеко за Северным полярным кругом.

А вскоре выстроил и избу.

А затем как-то быстро приобрел лодку, ружье, рыболовные снасти, то есть все необходимое для местного жителя.

Туруханцы говорили, что Середа изготовлял и сбывал фальшивые деньги.

По их мнению, он потому и не захотел жить в деревнях, вместе с людьми.

Возможно, это так и было.

Во всяком случае, Середа вскоре по приезде стал процветать: завел мелкую торговлю разным товаром и более крупную — спиртом, нанял в работники остяка. Словом, зажил припеваючи.

А кроме торговли и местного промысла Середа занимался еще промыслом «повсеместным» — игрою в карты, для чего специально ездил в тундру в тунгусские чумы и в соседние станки.

Этот промысел давал Середе по-видимому наибольший доход.

Брал он проигрыши и деньгами, и натурою: пушниной, оружием, порохом, дробью, съестными припасами, одеждою.

Однажды выиграл у урядника револьвер (не казенный, а лично принадлежащий уряднику); другой раз приобрел, также посредством игры, бало́к.

Балок — это нечто вроде кибитки, но защищен балок от ветра и холода со всех сторон; стенки его и верх — из оленьих шкур в несколько рядов — холода почти совсем не пропускают; в сильные морозы можно находиться в балке без верхней одежды; балки — не особенно высоки, в них можно только сидеть и лежать; залезать в балки надо через маленькую дверцу, которую затем можно закрыть изнутри на задвижку или на крючок.

Своим приобретением Середа очень гордился.

В то время в Туруханском крае было балков очень мало: у пристава, у миссионера-попа, у катехизатора и у двух-трех купцов.

Середа выиграл балок тоже у купца. Купец Далуцкий много раз за хорошие деньги пытался выкупить у Середы бало́к, но Середа никак не хотел с ним расставаться.

В нем же Середа страшно окончил свою жизнь.

Было так. В край прибыли поселенцы, бывшие каторжники — Поддубный, Дубенецкий и Глинка.

Все трое — родом из Белой Церкви, земляки Середы, вместе с ним были и на каторге.

Всех троих связывало кошмарное преступление: Поддубный заподозрил или уличил свою жену в измене и, при соучастии своих друзей Дубенецкого и Глинки, наказал изменницу: забил деревянный клин несчастной женщине пониже живота.

Прибывшие трое поселенцев не понравились приставу Беневскому.

Они были неуважительны и грубы, изъяснялись исключительно на каторжном диалекте.

— Я вас пошлю туда, где вы жизни не рады будете, — посулил им пристав.

— Дальше солнца не пошлешь, — ответил за всех Поддубный.

По описанию туруханцев, Поддубный — чистый «варнак» (разбойник): глаза у него были «кровяные», усы висели до самой груди.

Беневский сдержал обещание: отправил поселенцев к Середе, в нынешнюю Игарку, причем послал ему, все равно как своему стражнику, предписание, в котором говорилось, чтобы он, Середа, «утихомирил» всех троих и держал их в ежовых рукавицах.

Недавний палач не постыдился земляков и, хвастая, показывал им приставское письмо.

Надежды Беневского Середа оправдал: сделал жизнь землякам второй каторгой.

Лишенные всяких жизненных средств, Поддубный, Дубенецкий и Глинка вынуждены были работать на Середу, за что получали жалкие объедки с его стола. Одежда, которую он им дал, когда наступили холода, была настолько плоха, что все трое еще до наступления настоящей зимы поморозились.

За леность, непослушание, дерзость, а иногда и ни за что Середа жестоко избивал своих земляков и товарищей по каторге.

На стороне Середы были все шансы: физическая сила, которой он в высшей степени обладал, оружие, работник-остяк, такой же дикий и сильный, как Середа, и преданный ему как собака. Главное же: поддержка пристава, и вообще полиции, и источники существования, находящиеся в его руках.

С осени до весны, в мучениях голода и холода, часто избиваемые, прожили Поддубный, Дубенецкий и Глинка у страшного своего земляка.

Однажды, избивая провинившегося в чем-то Дубенецкого, Середа, в припадке гнева, выстрелил в него из выигранного от урядника револьвера.

Привезенный в город Туруханск в больницу раненый стал жаловаться приставу на самоуправство Середы, но Беневский, прервав его жалобы, спросил:

— Куда ранен?

— В грудь, ваше благородие, в самую грудь, — ответил Дубенецкий.

— Жаль, что не в самую голову, — сказал пристав и не стал составлять протокола по поводу происшедшего.

Дубенецкий выздоровел, но начал чахнуть. Он был ранен навылет в левое легкое. Пристав снова отправил его к Середе.

Разговор пристава с Дубенецким дошел до Середы. Жизнь Поддубного и его товарищей стала еще невыносимее. Середа широко пользовался правом безответственности, данным ему приставом. Для земляков он ввел настоящий каторжный режим и играл в домашней каторге роль начальника. Разговаривая с ним, земляки должны были держать руки по швам, при входе его в лачугу, где они помещались, они должны были вставать и стоять «навытяжку». Издевались над ними и жена Середы, и его работник.

Последнему Середа не раз говорил:

— Ежели что заметишь — бей в голову. Я отвечаю.

Положение Поддубного и товарищей было безвыходным. Бежать некуда: «наниз» (то есть вниз по Енисею), к Ледовитому океану, — безумие, «вверх», к Туруханску, — схватят стражники, в глубь берега, в тайгу, — опять гибель.

Единственно, что можно было сделать, это — убить Середу. Но это уже только месть, а не спасение. После этого — опять каторга.

Но лучше каторга, чем такая жизнь, — такое мнение особенно поддерживал Дубенецкий, пострадавший от Середы больше других: он харкал кровью.

Приступать к действиям земляки пока не решались, но уже таили где-то добытые или самодельные ножи.

А Середа, как бы нюхом зная об их замысле, усилил бдительность.

Приближаясь к землякам, он уже не командовал, как раньше: «Руки по швам!», а «Руки вверх!» Затем работник обыскивал их.

На ночь, по приказанию Середы, работник связывал всех троих и спал с ними в их лачуге. Но все эти меры не помогли.

Весною, когда открылась вода и пришел из Енисейска первым рейсом пароход «Туруханец», привезший в край вместе с «легальными» продуктами и тайный — водку, участь Середы была решена.

Середа грузил на пароход пушнину, рыбу и дрова, перевозил с парохода продукты и, конечно, спирт и вино; к нему, кроме того, наехали знакомые, в том числе и бывший владелец балка купец Далуцкий, играть в карты.

За хлопотами Середа не заметил, как исчезли трое его земляков.

Они вместе с ним грузили на пароход его товар и перевозили купленный им с парохода на берег и как-то вот исчезли. И унесли с собою две бутылки спирта, принадлежащие Середе.

Гости Середы, в частности и Далуцкий, впоследствии рассказывали, что исчезновение земляков Середы подействовало на него сначала удручающе: он прямо высказал мысль, что Поддубный и товарищи что-нибудь затевают против него, и не верил, что они удрали на пароходе.

— Куда им бежать? Что они, сами не понимают, что ли? Все равно же их пригонят ко мне.

Унесенный земляками спирт также убеждал Середу в том, что они ушли недалеко, на время.

— Для храбрости им нужен спирт…

Середа нервничал и играл плохо. Жена открыто выражала свою досаду и несколько раз, увлекшись и не замечая игроков, чуть не показывала ему, как надо передергивать, но вовремя спохватывалась.

В этот день Середа был в большом проигрыше. Первый раз за все время пребывания в Туруханском крае.

К ночи он напился, и состояние его стало бодрым.

Об исчезнувших земляках он говорил:

— Никуда не денутся. Мои будут. Не сегодня завтра Казимир Ромуальдович их мне доставит.

По-видимому, опьянев, он верил в то, что «враги» уехали на пароходе.

А гости, вероятно, все-таки опасались остаться у Середы. Ночью они все уехали на прибывших за ними лодках.

Берега огласились пением и криками гармоник.

Звуки эти послужили невольным сигналом таившимся невдалеке в лесистых берегах Поддубному и двум его товарищам.

Еще чернели вдали, на далеко видной поверхности реки, точки уплывших лодок, а пьяный работник Середы был разбужен грозным шепотом:

— Где хозяин, говори?

Три ножа блеснули перед сонными глазами остяка.

Он клялся, что не знает, — они его душили, резали и жгли огнем. Весь пол в избе был залит кровью. Пахло жженым мясом. Наконец остяк уже не отвечал ни слова.

Та же участь постигла и тещу Середы. Но она тоже ничего не знала.

Старая ее кровь смешалась с кровью богатыря-остяка.

Поддубный и его двое друзей тихо, без сапог, рыскали по всем закоулкам.

Зверь спрятался, притаился, но он — жив, он, может быть, следит за ними.

Недаром исчезли ружья: и его, и остяка.

И они, выйдя из дома, не шли, а ползли. Боялись неожиданной пули врага. И дрожащий от гнева и неудачи длинноусый Поддубный клялся шепотом, что выпустит себе кишки и выбросит их в Енисей.

Он жаждал крови, хотя бы это даже была его собственная кровь.

Но вот ползущий впереди Глинка шепнул, указывая пальцем на стоящий балок:

— А не там?

И все как-то сразу вспомнили, что Середа, нередко даже вместе с женой, спал в балке.

Совсем бесшумно, не дыша, подползли к балку и притаились, стараясь не проронить ни единого звука.

И вдруг в балке что-то зашевелилось, проворчал сонный голос. И сразу же, как по сигналу, воткнулись в кожаные стенки балка три ножа. Выдернулись, опять воткнулись. И опять. И опять…

Раздался дикий, заглушенный меховыми стенами женский крик:

— Степан! Ай!

А ножи втыкались, выдергивались. Опять втыкались. Из балка — выстрел, второй, третий.

Нападавшие, прячась от выстрелов, плотно прильнули к земле, но ножи их, подгоняемые яростью и страхом, все кололи и кололи.

А из балка уже не выстрелы, а ненавистный, но не грозный, как раньше, а умоляющий голос:

— Братцы! Возьмите все. Женку даже возьмите. Что хотите с ней делайте…

…Четверых зарезанных: Середу с женой, его тещу и остяка Поддубный с товарищами свезли на середину реки и выбросили в воду.

Трупы с камнями на шее пошли ко дну… «Рыбам на закуску», — как сказал Поддубный.

А потом пили и пили. Сожгли дом Середы со всем имуществом и свою лачугу.

А потом их везли к приставу, скованных по рукам и ногам.

Жители станков выбегали на берег поглядеть на «варнаков» с «кровяными» глазами…

Дом Середы со всем скарбом сгорел дотла.

Остался один балок, изрезанный, прорванный ножами, внутри залитый и забрызганный кровью, смешавшейся с вином.

У Середы в балке был маленький бочонок с красным вином. Он им защищался, подставляя бочонок под удары. Бочонок был проколот, вино вытекло.

Балка никто не взял. Даже бывший его владелец, Далуцкий, отказался.

И балок стоял очень долго на высоком безлюдном берегу.

Издали он походил на могилу без креста.

Теперь балка — могилы — давно нет.

Могила полиции, каторги и палачей — затоптана.

Теперь Игарка — советский порт.

‹1930›