Мчится, тяжело погромыхивает на ухабах походная кухня. Сидят на облучке два красноармейца, весело переговариваются. А что им? Обед сварен, будет доставлен в срок. И невдомек бойцам, что незаметно проскочили они необходимый поворот и едут прямо навстречу собственной смерти, которая не за горами уже, а вот — за этой последней извилиной дороги, в этой деревне, занятой белыми.
— Тпру! — весело командует кашевар, натягивая вожжи у крайней избы. — Здорово, мужики! А где здесь хозчасть Интернационального полка дивизии товарища Чапаева?
— Охти вам! — испуганно всплеснул руками один из крестьян, сидевших на завалинке, увидав красные звезды. — Братцы, тикайте отсюда, у нас еще белые!
Побледнел молодой боец, стал отчаянно дергать вожжи, чтобы развернуть коней, но тут из дома выскочило пять казаков — без поясов, но с винтовками.
— А ну, слазь оба! Давайте сюда, в хату!
И еще не все было потеряно — ударить бы кнутом по коням, понеслись бы они во весь опор, а там — подстрелили бойцов или нет, это дело случая, а могли бы и уйти. Но уж очень благодушно перед нежданной встречей были настроены молодые красноармейцы, и грубый окрик застал их врасплох. Медленно, как больные, слезли они со скамьи, устланной сеном, и, подталкиваемые стволами, вступили в большую избу. А там, за широким столом, уставленным разной снедью и водкою, обедало с дюжину матерых казаков. В углу под образами сидел старший из них — могучий, вислоусый казачина с двумя «Георгиями» на распахнутой гимнастерке и маленькими на его медвежьих плечах погонами сотника.
— Ваше скородь, поймали красношкурых разведчиков! Приехали, вишь, с кухней для отвода глаз, — бойко доложили ему.
Пристально глядя на совсем жиденьких против него пареньков, бывший вахмистр, ныне офицер Охрименко опрокинул в рот стакан с остатками водки, звучно откусил соленый огурец и низко, накаляясь яростью («И от таких сопливых уже месяц как бежим?»), спросил:
— Какой части?
— Интернационального двести двадцать второго полка двадцать пятой дивизии товарища Чапаева! — четко доложил рыжий, веснушчатый кашевар.
— Тырнационального… Так… Разведчики, значит?
— Никак нет, кашевары мы.
Охрименко выбрался из-за стола и подошел к пленным, нависнув над ними, как громоздится темная гора над тонкими зелеными березками.
— Так вашу… А где ваш полк сейчас?
— Должон быть в этом селе, а раз нету, так не знаем.
— А сколько штыков у вас в полку?
— А это мы не знаем, — побледнев до самой последней желтизны, отвечал боец.
— А ты, значит, кашу варил? — тяжело дыша, спрашивал Охрименко.
— Варил, — еле слышно шепнул кашевар.
— А на сколько же персон ты варил? А? — дико заорал офицер. — Говори, не то сейчас мозги вышибу!
— На всех варил, — едва шевеля губами, вымолвил пленник.
Хрясь! Страшный удар пудового кулака обрушился ему на переносицу и отбросил паренька к стене. Широким черным потоком хлынула кровь, она мгновенно залила все лицо, рубаху, штаны, полилась на пол.
— А! — с пьяным криком казаки бросились насмерть забивать пленных: ногами, кулаками, еще ногами, еще кулаками!
— Стой, дьяволы! — заорал Охрименко. — Стой! Так они живо отойдут в царство небесное, дешева будет расплата за нашу земельку! А ну, вяжи их к стульям!
С бойцов посдирали гимнастерки, посадили их и привязали веревками к стульям.
— А вот так, а вот так! Равноправия захотели, голытьба проклятая? Бог тебе равноправие! Ну, продолжай. — И он передал своим кровавым сподвижникам нож, которым начал резать кривую пятиконечную звезду на спине у кашевара. — А ну, кто там, соли сюда!
Один из бойцов глухо стонал, скрежеща зубами, только обильный ног залил ему лицо, другой закричал нечеловеческим криком, когда казаки начали сдирать с его спины кожу.
— Ну, сколько у вас бойцов, гад? Отвечай! — Охрименко поднял за чуб сникшую голову с закатившимися глазами. Кашевар открыл свои померкшие глаза, и дикая ненависть засветилась в них. Собрав последние силы, он плюнул кровью в лицо палачу. Со звериным ревом тот отшатнулся и стал шарить у пояса шашку; не найдя ее, он бросился к стене, выхватил из ножен оружие и рубанул бойца по руке. Тогда и другие, озверевшие от крови, злобы и водки, казаки начали добивать свои жертвы — табуретами, бутылками, ножнами.
Вдруг неподалеку звонко лопнул выстрел, за ним другой.
— Братцы! Красные близко! — вскочил в избу казак.
— Тихо! Этих — в навоз! — Охрименко быстро стал опоясываться. — Седлать коней!
Четверо потащили замордованных пленников в хлев, остальные заметались по комнате, собирая вещи, оружие. Через несколько минут все повысыпали наружу.
— Ты! — Охрименко притянул к себе полумертвого от испуга хозяина дома. — Молчать! Мы скоро вернемся. Проболтаешься — зарублю! — И он отбросил его прочь.
За селом слышались частые выстрелы, беспорядочные крики «ура!».
— По коням! За мной! — И они вихрем умчались прочь от приближающегося боя. Не прошло и пяти минут, как по улице мимо избы молнией промчались красные кавалеристы — конный взвод под командой Григория Далматова отрезал путь отступающей белой пехоте. Когда погоня кончилась, Григорий отдал приказ бойцам спешиться и отдохнуть, а Еремеичу и Фролову собрать всех пленных вместе.
Не торопясь, шагом возвращались бойцы к просторной избе на краю деревни.
— Здравствуй, хозяин, — обратился Григорий к крестьянину, который, схватив щеки как при зубной боли, сидел около своего дома. — Можно у тебя отдохнуть?
— Родные вы мои! Что было, что было-то… Заезжайте скорее, только сперва бабы кровь отмоют — весь пол, все стенки в крови! — И пожилой, тертый-перетертый жизнью мужичонка неожиданно закричал тонким голосом и стал биться лбом о крыльцо.
— Что такое? Что случилось? — Григорий спрыгнул с коня и бросился к хозяину.
Тот оторвал от стены залитое слезами лицо и стал совать рукой в сторону конюшни:
— Там… там… В навоз двоих ваших зарыли, детишки еще совсем… Может, дышат еще…. О, душегубы окаянные, что наделали-то!..
Далматов и его бойцы бросились в конюшню и осторожно стали снимать с кучи навоза в углу слой за слоем, и вот показались измазанные, окровавленные, обезображенные тела замученных бойцов. Принесли воду, стали обмывать лица, грудь, руки. И вдруг из-под навоза показалась вырезанная на спине у первого пятиконечная звезда.
— Ах сволочи! А-а-а! За нашу красную звезду мстят! — закричал Григорий и выскочил из конюшни. Он схватил старика за грудь и стал трясти его. — Кто? Кто это сделал? Говори!
— Здоровый такой казачина сотник Охрименко всем распоряжался, он и повинен…
— Где он? Говори!..
— Да ускакали все как раз перед вами…
Далматов вскочил на коня и наметом бросился со двора на улицу.
«Вы нас за наши идеи мордуете? За нашу всесветную совесть мучите? Ах вы, кровавые вампиры! Я вам покажу сейчас все пять концов красной звезды!»
— Гриша! Гриша! Товарищ, командир! Стой! — услыхал он голос Фролова. — Стой, ты куда?
Далматов чуть придержал копя, яростно и нетерпеливо поглядывая на догонявшего его друга. Запыхавшись, Володя радостно отрапортовал:
— Товарищ командир! По деревне захвачено и взято в плен семьдесят два белых солдата. Мобилизовал две подводы для сбора оружия.
— Где пленные?
— А вон там… Стой, чего это с тобой?..
Далматов ветром понесся к пленным. Они сидели на траве и слушали Еремеича, который что-то говорил им.
— Охрименко есть? — закричал Григории, подскакав к ним. — Я спрашиваю, кто Охрименко, ну? Ты? — Он направил коня на дородного пожилого солдата. Тот испуганно упал на землю, крестясь дрожащей рукой:
— Быстрых, Быстрых мы, это кто хочешь скажет.
— Григорий, ты что? — Еремеич сурово встал перед Далматовым. — Опомнись!
— Опомнись? А ты видел, что они с нашими бойцами сделали? Звезды нарезали, живьем истерзали! О, палачи проклятые! Встать! Всем следовать вперед! Ну!..
Еремеич твердой рукой схватил за уздечку пляшущего Ратмира и, глядя в глаза Григорию, тихо произнес:
— А ты уверен, что палачи — среди этих? А? Всю работу нам сорвать хочешь? Семьдесят солдат от советской власти отпугнуть хочешь, так что ли? — Два взора столкнулись: один горячий, бешеный, другой — холодный, властный, едва ли не презрительный.
— Эх, Еремеич, — промолвил Григорий, — если б ты видел… — Взгляд его понемногу становился осмысленным.
— А ты думаешь, я не видел такого, что тебе и не снилось? — Старый большевик отпустил поводья Ратмира: — Эх, сынок, голову только не надо терять: бывает, потом и не подберешь. — Он повернулся к пленным, громко скомандовал: — К месту злодеяния — шагом арш! — вскочил на коня и вместе с Далматовым погнал всю толпу к дому на околице.
Там на дворе, перед окнами, уже лежали обмытые мертвецы со сложенными на груди посеченными руками. Их вид был страшен. Пленные закрестились, стащили фуражки. Григорий соскочил с коня, подошел к трупам и бережно перевернул их на живот — спекшимся мясом засияли синие, фиолетовые звезды на спинах.
— Что за базар такой? — вдруг раздался начальственный звонкий голос.
К дому подъехал в сопровождении Фурманова и Петра Исаева Чапаев.
Григории встал с колен и, приложив руку к козырьку, отрапортовал:
— Товарищ начдив, отдаем последнюю честь зверски замученным красным героям!
Все расступились, и Чапаев увидал трупы.
Что-то в лице его дрогнуло, глаза сузились, как от боли. Он спрыгнул наземь, сорвал с головы папаху и подошел к мертвым бойцам.
— Товарищи! — пронзительным высоким голосом яростно закричал Чапаев, обращаясь к красноармейцам и крестьянам. — Так поклянемся же над этими павшими героями, которых зверски замучали беляки, бить колчаковцев и всякую погань, чтобы они знали, что вечное сияние красной звезды никто не сможет погасить! Клянемся!
— Клянемся!! — был громовой ответ. Среди пленных прошло шевеление, с ужасом смотрели они на красных бойцов.
Вперед быстро вышел Фурманов:
— Дорогие товарищи! Очень правильно говорил наш командир дивизии товарищ Чапаев, что мы без пощады до полного разгрома будем бить проклятого врага! Будем бить так, чтобы духу не осталось на нашей земле от ненавистных злодеев! Но, товарищи, посмотрите на этих замученных героев: неужели мы когда-нибудь станем такими, как их убийцы? Нет, мы никогда не будем такими, как белогвардейские псы: если уж противник попал к нам в плен, мы сохраним ему жизнь, потому что мы не дикие звери, подобные тем, которые истязали и убили двух наших героических бойцов. Имена палачей мы узнаем! Мы установим также имена людей, которые под страшной пыткой ничего не сказали врагу, и с их именами пойдем вперед, неся смерть пособникам помещиков и капиталистов. И в этой святой борьбе нам помогут также и крестьяне, которых временно обманул наш общий враг — кровавый адмирал Колчак. Правильно я говорю? — обратился он к пленным.
— Верно! Правильно! — раздались оттуда многоголосые возгласы. — Мы давно бы перешли, да случая не было.
Григорий перехватил грустный и упрекающий взгляд Ивана Еремеевича и опустил голову.
— Понял, Далматов? — спросил Чапаев. — Разобраться здесь! — Он вынул маузер, трижды выстрелил в воздух: — Прощайте, герои, мы отомстим за вас! — вскочил на коня, вздыбил его, круто развернул и помчался дальше…
Утром, едва рассвело, эскадрон Говорова в составе кавдивизиона Сурова вытянулся вдоль узкой лесной дороги. Далматов молча ехал впереди своего взвода, не отвечая на вопросы Фролова. Смутно было у него на душе. Неловко чувствовал себя перед Еремеичем, стыдно было перед самим собой: снова потерять самообладание, настолько ослепнуть от ярости, — но больше всего жгли сознание фиолетовые звезды, запекшиеся, с крупинками сверкающей соли в углах. А ведь где-то рядом, совсем неподалеку, живет, дышит и, может быть, смеется этот неведомый пока, но бесконечно ненавидимый палач — сотник. И Григорий невольно хватался за рукоять шашки.
Двигаясь в эскадронной колонне по глухой лесной дорожке, Далматов не мог и предполагать, насколько тесен мир, что не пройдет и часа, как судьба сведет его с тем человеком, который сыграл злую роль в жизни Наташи и которого он, Григорий, хорошо знает…
Вот за поворотом неожиданно блеснуло зеркало большой реки.
— На берег не показываться! — слышен приглушенный рокот Говорова. — Дозор, ко мне!
— Ух, красота какая! — раздался звонкий голос Фролова. — Картина!
— Картина-то картина, — прозвучал озабоченный ответ Сурова, — да берега напротив шибко неудобные. — Он спешился и стал в бинокль осматривать невозмутимую гладь реки и лес на противоположной стороне. — Никого и ничего. Недаром начдив к этому месту нас послал. Ну-ка, тихо! — Все застыли, прислушиваясь.
Григории быстро узнал характерный стук колесного пароходика, — такие ходили по Неве.
— Товарищ командир, — прибежал дозорный, — по реке слева — издали — два парохода и буксир. Приближаются сюда.
— Гулин, коней в лес, всем залечь! Пулеметчик, давай на мыс. Далматов, развернуть взвод левее, у камышей, остальные — правее, в ивняке. Себя не показывать, без команды не стрелять.
Спешенные кавалеристы быстро рассыпались по обе стороны небольшого мыска и замаскировались — с трех шагов не видать.
— Гриша, товарищ командир, глянь. — Фролов потянул его за рукав.
Далматов оторвался от бинокля: «Чего Володьке надо? (тот и впрямь показывал дело — запрятанную неподалеку в камышах рыбацкую лодку) Ага, может сгодиться, орел-курица!» — и продолжал наблюдать. На носу первого пароходика — речного грузо-пассажирского ветерана — под мерное хлопанье лопастей играла в карты группа офицеров. На палубе — команда солдат, но все больше едут женщины с корзинками и мешками — видимо, на базар. А на втором? Ого! Да здесь около сотни солдат! И все вооружены…
Суров о чем-то оживленно шептался с Говоровым и Гулиным: удача редкая, не упустить!
— Ну давай, иерихонская труба, действуй, — хлопнул он Гулина по плечу. Тот встал у дерева и голосом, перекрывшим всю реку, скомандовал:
— Оррудийный рррасчет и пулеметчики, по пароходам — к бою готовьсь!!!
Гриша в бинокль увидел, какая паника поднялась на пароходах: опрокинув столик, офицеры заметались по палубе, начали стаскивать сапоги. Несколько человек стремглав попрыгали прямо с верхней палубы в воду и поплыли, прячась за пароходами, к противоположному берегу. Быстрее зашлепали колеса, заспешили вперед.
— Пулемет номер первый! По головному… предупредительную очередь!.. Огонь!
Коротко и гулко прозвучала очередь, цепочка всплесков выросла перед самым носом у судна.
— Приказываю всем судам немедленно причаливать к берегу!
В ответ жалкими хлопушками защелкали револьверные выстрелы. Еще несколько офицеров без сапог метнулись в реку.
— Орудие, готовьсь прямой наводкой! — гремит зычная команда. — Батальон, предупредительный огонь, залпом — пли!
Раздался дружный залп. На пароходах сразу перестали вертеться колеса, вверх медленно пополз белый флаг. Буксир бросился в сторону и тут же сел на мель.
Григорий, согнувшись, прибежал к Сурову:
— Товарищ командир дивизиона, есть лодка с веслами. Разрешите на головной пароход? («А вдруг Охрименко там? Сидел на палубе какой-то здоровенный офицер…»)
— Давай! Езжайте впятером, огнем прикроем.
Пятеро питерских добровольцев, нажимая на весла, понеслись к пароходу. Им вдогон полетела громовая команда:
— Пулеметам и орудию держать пароходы под прицелом!
Григорий с наганом в руках, не дожидаясь, пока закрепят лодку, вскочил на трап и взбежал на палубу:
— Всем сложить оружие! Пленным гарантируем жизнь, за сопротивление — расстрел на месте!
Несколько матросов из корабельной команды и десяток солдат мигом набросились на оставшихся офицеров и обезоружили их. «Эх, все тощие, нет тут Охрименки!»
— Товарищ командир, там в каюте генерал, — тихонько потянул Далматова за рукав одни из матросов, совсем молодой, черномазый от угля, с восхищением смотревший на своих боевых сверстников.
— Тихон, остаешься старшим на палубе. Игнатов, следи за капитаном, пускай причаливает к берегу. Фролов, за мной! — Григорий и Володя торопливо пошли за матросом.
— Вон там закрылся, гад золотопогонный!
— Открывай живо, ну! — крикнул Далматов.
Молчание. Тогда друзья в две рукоятки наганов забарабанили по двери. Оттуда ни звука.
— Ну-ка! — Григорий сильным ударом ноги вышиб дверь. Вдвоем, подняв наганы, бойцы ворвались в каюту, и Григорий на миг оторопел: перед ним стоял Авилов! В генеральской форме, изменившей, конечно, общий его облик, но это был он — Авилов!
— Руки! Руки вверх, собака! — неистово закричал Далматов. («Третья встреча! Больше не уйдешь!»)
Побледнев до зеленого цвета, Авилов медленно начал поднимать руки. Высокий, широкоплечий, с лицом бесстрашным и дерзким, смотрел на него светящимися от ненависти глазами красноармеец («Откуда здесь взялись красные… так внезапно…»), лица которого, хоть и почерневшего, исхудавшего, он не мог не узнать! «Петроград… Надежда Александровна… Наташа… Студент… Срочный пакет в штаб семьдесят четвертой… — побежала огоньком по бикфордову шнуру строчка ассоциаций в мозгу. — Судьба, — вяло подумалось ему. — Все… Нет! — вспыхнуло вдруг. — Мишень, да какая!»
Снизу вверх, не целясь, из зажатого в правой руке маленького браунинга он выстрелил в Далматова. И снова смерть разминулась с Григорием. Жаром обдало щеку, пуля обожгла ухо и тотчас, почти одновременно раздалось два выстрела, два нагана ударили в Авилова в упор. Генерал резко согнулся, выронил браунинг и тяжело рухнул на пол.
— Стрелял еще, гад! — вымолвил Володя, помогая Григорию уложить тело на диван.
— А ты знаешь, кто это был? — брезгливо оскалясь над трупом, спросил Далматов.
— Кто?
— Авилов!
— Что? — От удивления Фролов чуть не выпустил убитого. — Ну-ка! — И он полез к нему в карман за документами. — Пусто. И в этом пусто! И здесь ничего…
— А он, хлопцы, отдал пакет с документами офицеру, что в реку прыгнул, — сказал матрос, который только и успел два раза растерянно моргнуть во время молниеносной перестрелки.
— Гришка, а Гришка, а ведь Чапай с нас шкуру спустит, что мы его живого не взяли, предателя проклятого!
— Да ведь он стрелял… Видишь, ухо задел, кровянит.
— Вот возьмут тебя за это ухо да и выволокут на солнышко: разведчик, скажут, липовый, командир взвода еще… А если так?.. — Фролов сдернул мешок с матраца. — Ну-ка, приятель, давай!
И прежде чем Григорий слово успел сказать, Володька и матросик, готовый от души услужить, всунули в мешок труп и какую-то тяжелую железяку и, вытащив из каюты, тут же сбросили завязанный мешок с дальнего борта в воду. Легкий плеск речной волны — и все было кончено. Да, не о таком салюте в конце жизненного пути мечтал Авилов…
— Ты что, не соображаешь? — закричал Григорий. — Как теперь докажешь, что здесь был Авилов?
— А его и не было, — беспечно ответил Володя. — Я, например, не видел. Он тоже не видел (чумазый матросик с искренней готовностью весело закивал головой) — а тебе, скажут, померещилось. Так что, молчи себе в тряпочку, ученая голова, и командуй нами по-прежнему.
— Тьфу! Болван! — вскипел Григорий. — Ведь мы…
— Главное, что мне нравится в тебе, — это спокойствие, — невозмутимо прервал его Фролов. — Выдержка в тебе развита — первый класс! Другой бы выругался, плеваться начал, а ты сосредоточишься, соберешь волю и — полный порядок… Нет, еще одна черта в тебе есть хорошая: все-таки мало ты меня в наряды гоняешь…
Далматов с сердцем сунул наган в кобуру.
— Выходит, главному Наташиному должнику мы уплатили, — мрачно констатировал он, шагая узеньким коридором к трапу. — Со всеми бы так рассчитаться…
— Вот это уже деловой подход! — обрадовался Володя. — Уплатили-то… Сполна!
— Эх, Уфа, Уфа, хоть бы след Наташин нам отыскать…
— Чудак! Главное мы сделали: пароходы добыли, теперь-то через Белую что не перебраться. Ай-да мы, спасибо нам! А уж перебравшись, найти ее — раз плюнуть, пустое дело.
— Ну ладно. Одну сволочь порешили, сами остались живы, а грех все же на душу взяли, — поморщился Григорий, остановившийся у лесенки, ведущей на палубу. — Не люблю врать. Ходишь, как обмаранный.
— Эх ты, философ, — все так же беспечно возразил Володя, — путаешь важное с пустяками. Пароходы взяли, белый свет от падали очистили — радоваться надо, а не страдать вроде того занудного Вертера, ясно? — И он, лукаво подмигнув другу, начал первым подниматься на палубу.