В этот же день седьмого июня, знаменательный для Наташи таким количеством событии и потрясений, Гриша Далматов находился совсем недалеко от нее — в составе войск, которые готовились к взятию Уфы. В тот самый утренний час, когда Безбородько сообщил Наташе об их переезде в штабной поезд, Далматов в сопровождении Фролова и Тихова возвращался из Чишмы, куда они отвозили приказ дивизионному интенданту, в Красный Яр, где должна была начаться переправа.

Далматов молчаливо ехал впереди на верном Ратмире, не отвечая, на шутки друзей, не вступая в разговоры. «Сердце сердцу весть подает!» — видимо, эта поговорка сложилась недаром: он неотступно думал о Наташе, и смутно и тревожно было у него на душе. Неожиданно раздался резкий звук автомобильного клаксона. Лошади нервно шарахнулись к обочине. Мимо всадников, вздымая клубы пыли, промчался автомобиль.

«Фрунзе! Командующий!» Далматов увидел профиль человека на переднем сидении.

— Хлопцы, за мной! — Он хлестнул коня и помчался вслед за машиной, которая, легко уходя от добровольного эскорта, оставляла за собой высокое седое облако.

Вдруг неподалеку от «фиата» гулко разорвался снаряд, взметнув кверху придорожный куст. Еще взрыв, еще один!

— Ух, гады! Поняли: раз машина, значит, начальство! — прокричал Володька. — Снарядов не жалеют!

Гул мотора вдруг смолк, облако пыли перестало двигаться, обстрел прекратился.

— Неужто попали? — испуганно спросил Володька.

— Полный аллюр! — И они помчались вперед. Вот и машина — стоит цела и невредима поперек дороги, среди оседающей пыли, завязив передние колеса в канаве.

Четыре человека пытаются ее вытащить.

— А ну, ребята, помогайте-ка! — обрадовался Фрунзе.

Забыв даже поздороваться с командующим, разведчики мигом соскочили с коней и бросились к машине. Прошло минут десять напряженных усилий. «Раз-два, взяли!» «Еще — взяли!» «Ничего не взяли…»

— Что ж, будем добираться иначе. Придется, товарищи бойцы, отдать нам двух лошадей.

— Тихов, Фролов, остаетесь здесь, я еду с командующим! — приказал Григорий.

Фрунзе и Сиротинский быстро вскочили на поданных коней. Далматов подъехал к ним и заметил, что Фрунзе внимательно смотрит на него.

— Из Питера?

— Так точно, товарищ командующий! — радостно воскликнул Григорий, восхищаясь его памятью.

— Студент?

— Так точно!

Окружающие, кроме Фролова, который стоял широко улыбаясь, с удивлением смотрели на Григория: откуда Фрунзе мог знать его?

— Здравствуйте, дорогой мой. — Фрунзе дружески протянул ему руку. — Хорошо помню, как вы тогда в «Мариинке» положили доброе начало. Молодец! Возмужали, повзрослели. Ну, а сейчас едем быстрее, не то я опоздаю на собрание комсостава. — И, обращаясь к шоферу, добавил: — Я пришлю десяток кавалеристов от Чапаева. Они помогут. А пока — отдыхайте.

Они помчались. Фрунзе был сосредоточен. Григорий жадно вглядывался в него, впитывая глазами буквально все: и его посадку, и спокойный прямой взор, и взбугрившуюся от сильных мышц гимнастерку на плечах.

Проскакав несколько верст, командующий перевел лошадь на шаг. Сиротинский и Далматов поравнялись с ним.

— Как воюете?

— Да по-разному получается. А в общем-то нам повезло: в очень хорошую дивизию попали.

— В партию вступили?

— Пока нет, товарищ командующий, — замялся Григории. — Не совсем еще готов я… Многое не так получается, как надо…

— Вот как? А скажите, за плечами у вас карабин. Стрелять вас из него заранее научили или на практике постигаете это искусство? Не хромает военная подготовка?

— Нас и в Петрограде обучали в тире, и в Бузулуке много тренировали.

— А каковы результаты у вас лично?

— Я, товарищ командующий, с малых лет охотник. Птицу в лёт бью.

— Вот как? Это прекрасно. Я тоже очень люблю охоту. Значит, в хорошую дивизию попали?

— Да, трусов здесь нет. В любое наступление идут смело. Вот только комбриг семьдесят четвертой Авилов, бывший генерал, подвел нас.

— Да, — задумчиво произнес Фрунзе. — Очень подвел, а могло быть и совсем плохо… Постоите, постойте, а кто вам сказал, что он бывший генерал?

— А я его в Петрограде видел. Девушка знакомая мне рассказывала, что он бывший генерал и к белым хочет перебежать. А потом я доставлял приказ лично комбригу семьдесят четвертой и узнал его. Доложил Фурманову, да оказалось поздно. Успел уже генерал сбежать.

— Вот как, следовательно, было, — с интересом протянул Фрунзе. — До чего же причудливо иной раз получается в жизни… Да, упустили! Теперь, наверно, у Ханжина корпусом командует.

Несколько минут ехали молча. Душевные колебания терзали Григория: никогда в жизни не лгал, а тут, получается, продолжает скрывать факт, может быть очень важный для командования.

— Простите, товарищ командующий, — буркнул он, преодолев себя, — но Авилов корпусом не командует.

— Откуда такие сведения? — искренне удивился командующий.

— Мы его на днях пристрелили…

— Ну и ну! — Фрунзе даже приостановил коня. — Час от часу занятней. Интересный у нас с вами разговор получается! Ну-ка, подробней!

Сбивчиво и неловко Далматов рассказал эпизод, связанный с захватом пароходов.

— Значит, вы и в этом деле отличились? Здорово у вас выходит. А кому доложили?

— Никому! — выдавил из себя Григории. — Побоялся, что живым не доставил.

— Но ведь он стрелял в вас?

— Да. Вот рубец на ухе.

— Так неужели вы думаете, что Чапаев не понял бы закономерности вашего поступка? Нехорошо! За то, что рассказали мне правду, спасибо. А впредь ничего от командира не скрывайте. Лучше плохая правда, чем хорошая ложь! Запомните?

— Да. Да, товарищ командующий! Я потому сейчас и в партию заколебался — уж очень часто не так у меня получается, как надо. Не готов еще.

— После войны куда намереваетесь?

— Еще не знаю. Не думал как-то об этом.

— Поступайте на курсы красных командиров, а потом — в военную академию. Военное дело — сложная и многообразная наука. Ее одной практикой не постичь. Надо знать историю военного искусства, знать его теоретические основы. Грамотные кадры нам будут еще нужны, и, думаю, не раз. Грамотные и политически сознательные. Капиталисты постоянно будут навязывать нам столкновения и войны… Это что, Красный Яр?

— Так точно.

Командарм пришпорил копя, и они крупной рысью поскакали к селу. Григорий остался у коновязи штаба, а Фрунзе и Сиротинский быстро прошли внутрь.

После совещания Фрунзе сообщил Чапаеву о своем намерении провести вместе с ним командирскую разведку и лично участвовать в руководстве форсированием реки — это было как раз тогда, когда Безбородько дал согласие на массированный террористический акт.

Одним из прямых последствий решения Фрунзе выехать на разведку было снаряжение множества передовых дозоров, направленных по разным маршрутам. Григорий с Володей отправились парным дозором по дороге к излучине реки Белой и далее к деревне Лавочное.

— Не зевать, глядеть в оба — орлами-зайцами, или как там складно у Фролова получалось, — напутствовал их Гулин. — За вами следом едут на рекогносцировку командующий и начдив. Ясно? Дозоров много, а ваш — наиглавнейший!

Вечер был серый, туманный, а когда молодые бойцы въехали в лесок, стало совсем темно. Григорий достал шашку и прижал ее к правому плечу. Шепнул:

— Володька, вынь-ка наголо!

— Заяц белый, где ты бегал, — веселым шепотом ответил Фролов. — Не робей, всегда успею.

«Надо бы приказать построже… А ну его к чертям, еще подумает, что зазнаюсь…»

Дорога круто свернула вправо, и вдруг из потемок с двух сторон на них стремительно выскочило около дюжины белоказаков. Как железными клещами, до боли сдавило правую ногу Далматова, кто-то повис на морде у коня. Но раньше, чем разведчик успел что-то понять или решить, начала работать его рука: взмах вправо, влево, вперед. Раздались дикие крики, стоны. Ратмир — боевой конь — взвился на дыбы, ударив кого-то передними ногами, развернулся и поскакал назад. Вдогонку донеслась злобная брань казаков и громкий крик Володи, резанувший по самому сердцу. «К Володьке?.. Назад, к своим?.. Предупредить!»

Неистовым галопом проскакав в потемках с версту, задыхаясь от горя и бешенства, Далматов налетел на следующий дозор из четырех человек во главе с Еремеичем. Григорий едва сдержал коня.

— Где Володька? Что случилось?

Григорий: разевал рот и ничего не мог ответить. Машинально он начал засовывать шашку в ножны и почувствовал, что она вся в крови.

— Засада. Володьку схватили. Я отбился, — наконец выдохнул он, сдерживая нервно гарцующего Ратмира.

— Володьку! — охнул Еремеич. — Где?

Послышался топот множества копыт. Подъехали Фрунзе и Чапаев в сопровождении эскадрона.

— Далматов? Что случилось? — тревожно спросил Чапаев.

— Товарищ командующий, разрешите доложить? — Григорий, тяжело дыша, взял под козырек.

— А, старый знакомый, — приветливо сказал Фрунзе. — Докладывайте, товарищ Далматов.

— Впереди засада. Напарника моего схватили. Я отбился.

— Далеко?

— Не более версты.

— Молодец, задачу дозора выполнил. Товарищ Чапаев, прикажите отрезать противнику путь к реке. Лучше бы обойтись без стрельбы. Но главное, любой ценой не выпустить вражеских разведчиков с нашим бойцом на тот берег. Если они уйдут, все может рухнуть!..

Чапаев, который отлично знал местность, сразу разделил эскадрон на три группы: одна должна была выйти на реку с севера, другая — с юга, от деревни Лавочное, а третья, во главе с Гулиным, — преследовать врага по пятам. Понеслись карьером, лошадей не жалели.

Казаков настигли недалеко от реки и бросились на них с трех сторон. Началась ожесточенная рубка.

— Вон он, жив! — закричал Еремеич.

Плотный, богатырской стати офицер, к седлу которого был приторочен скрученный Фролов, не принимая боя, мчался на могучем коне к реке. Еремеич, а за ним Григорий, разгадав маневр, бросились наперерез.

— Стой, стой, гад! — прохрипел Еремеич.

Они уже были в трех шагах от него, и Григорий увидел совсем рядом выпученные глаза задыхающегося своего друга.

— Володька! — завопил он.

Казак мгновенно обернулся и выстрелил из нагана в Еремеича — тот взмахнул руками и неловко рухнул на землю, зацепившись одной ногой за стремя. Его конь заржал и закружился на месте. Григорий, не рассуждая, выстрелил в шею огромного коня противника, тот упал на колени, и офицер перелетел через его голову. Тотчас четыре чапаевца, спешившись, бросились на него и стали вязать. Григорий кинулся к Володе, вытащил из его разодранного рта тряпку и быстро разрезал путы.

Кровавая схватка была уже окончена, бойцы повели трофейных коней, перевязывали раненых. Не дожидаясь, пока Володя встанет, Григорий упал на колени рядом с Еремеичем, схватил его за плечи и закричал:

— Еремеич, Еремеич, что с тобой?

Старый воин с трудом приоткрыл глаза:

— Схватили… его?

— Схватили, схватили! И Володьку освободили!

— Позови… Володьку…

Фролов опустился рядом с ним:

— Еремеич, я здесь, сейчас тебя перевяжем, вылечим!

— Не надо… перевязывать… Насмерть он меня… Убил… Дело военное… Тебя спасли… Скажи… Федору… Федьку… отца своего… извести… Дружили мы… Дружили… Сынок…

— Сделаю, все сделаю, Еремеич. Да ты не думай, поправишься! — глотая слезы, кивал Фролов.

— Я на тебя… с Гришкой… надеюсь… Помираю…

— Это я, я во всем виноват! — зарыдал Володька.

— Война виновата, — едва слышно ответил Еремеич. — Володя… за сынка мне… — Судорога перекосила его лицо, он силился сказать что-то еще, тело вздрогнуло и вытянулось.

Его конь подошел, ткнулся мордой в подбородок своего хозяина, повел ноздрями и заржал протяжно и жалобно.

Подъехал Гулин, спешился, сдернул фуражку:

— Эх, Еремеич, старый ты наш орел… Вот где нашел ты свой конец! — Он закрыл глаза боевому товарищу, поцеловал его в лоб. Встал с колен, отряхнул песок, сказал вполголоса:

— Григорий, Володьку пошли с телом Еремеича в Красный Яр, пусть позаботятся о гробе. А сам возьми под опеку этого пса. — Он пнул лежащего в ногах у бойцов связанного офицера. Тот дернулся, с ненавистью поглядел на него. — Смотри-ка, с «Георгиями» в разведку ходит.

Какое-то необъяснимое чувство заставило шагнуть Григория к пленному и тихо спросить его:

— Охрименко? Ты?

Сотник с ужасом обернулся всем туловищем к неизвестному ему — он мог голову дать наотрез! — высокому парню-красноармейцу.

— Он, — со всей определенностью сказал Далматов. — Он! Товарищи, это он звезды вырезал!

— Погоди. — Гулин положил свою руку на рукоять его шашки. — Если ты или кто другой эту шкуру хоть пальцем тронет — лично застрелю! Вы все меня знаете: сказал — сделаю! Понятно, Далматов? Вези его к Фрунзе.

— Вставай! — коротко приказал Григорий.

Охрименко исподлобья глянул на него, с надеждой посмотрел на Гулина и начал тяжело подниматься на ноги.

— Мы его всенародно судить будем, на людях, — сказал Гулин. — И казнить его будем на людях. А перед смертью он все нам расскажет, и жизнь его нам сейчас нужнее нужного.

Бойцы угрюмо отводили глаза.

— Так чтоб живого доставить!

— Пошли! — так же коротко приказал Далматов, вынимая наган из кобуры…

Стемнело, над рекой поднялся туман, и берег ожил: по всем дорогам к воде подвозили и тащили на руках плоты, лодки, боеприпасы. Связисты тянули провода, подтаскивали катушки кабеля. Из блиндажа недалеко от мыска вышли Фрунзе, Чапаев, Сиротинский.

— Ну что ж, Василий Иванович, операция вами продумана отлично, бойцы подготовлены. Пора и начинать.

— Есть начинать! — Чапаев козырнул, вскочил на коня, огрел его нагайкой и исчез в темноте, сопровождаемый неотлучным Исаевым.

Повсюду из кустов на воду вытаскивали плоты и лодки. На них устанавливали пулеметы, умело, без шума рассаживались и сразу же отталкивались от берега.

Из блиндажа выскочил дивизионный телефонист:

— Товарищ командующий, срочное сообщение от товарища Новицкого!

— Что еще? — Фрунзе зашел в блиндаж и при ярком свете керосиновой лампы прочел: «Только что получена телеграмма предреввоенсовета Троцкого требованием приостановить наступление реке Белая, перейти обороне. Две дивизии требует срочно переправить Южный фронт. Жду вашего решения. Новицкий».

— Пока я командующий Южной группой, к обороне я не перейду! Понятно? — яростно сказал Фрунзе.

— Понятно, — растерянно ответил телефонист.

Фрунзе глянул на него и сдержался. «Да он что, Троцкий, и впрямь работает адвокатом у Колчака, что ли?»

— Передавай, — сказал он. — «Чишма. Самара. Новицкому. Наступление продолжается. Форсирование реки Белой началось. Директиву предреввоенсовета прошу опротестовать у Ленина. Фрунзе». А сейчас срочно соедини меня с начальником артиллерии Троицким… Владимир Петрович? Фрунзе у аппарата. Сколько орудий сосредоточили для обеспечения переправ?.. Сорок восемь стволов. А напротив моста?.. Четыре батареи… Теперь слушайте мой приказ…

Это был тот самый час, когда Ханжин, нервничая, открыл совещание в своем штабе и Наташа начала детально переводить его распоряжения иностранным военным советникам.

Фрунзе вышел к реке. Лодки, плоты, два пароходика суетились на реке, перевозя бойцов на тот берег. На место отправленных подходили новые ротные колонны: 217-й и 220-й полки переправлялись на плацдарм, захваченный разведчиками.

— Товарищ командующий! Не хотите казачьего офицера допросить, который сегодня засаду устраивал?

— Очень интересно! Где он?..

Допрос, встречи с командирами, руководящими переправой, телефонный разговор с полевым штабом в Чишме, уточнение задач артиллерии — и вот взгляд на часы и пауза, перерыв: стоя на берегу, Фрунзе заслушался долгожданной отрадной музыкой — заговорили десятки артиллерийских стволов сразу.

— А далеко, пожалуй, слышно этот грохот, а, Василий Иванович?

— Почитай, до самого Омска достигнет, — живо откликнулся Чапаев, — не даст сегодня Колчаку сон досмотреть.