Монография Ю. В. Андреева посвящена удивительному феномену в истории греческого искусства — лаконскому искусству архаического периода. Лакония, расположенная в юго-восточной части Пелопоннеса, является одной из самых плодородных областей Греции. Ее центральную равнину, представляющую собой долину реки Еврота, уютно расположившуюся между горными цепями Тайгета, Парна и аркадским высокогорьем, в настоящее время покрытую оливковыми садами и апельсиновыми рощами, а в древности — богатыми пшеничными пашнями, занимало государство Спарта (или Лакедемон).

Как известно, в классическую эпоху Спарта и Афины были двумя ведущими полисами Балканской Греции. Классическая Спарта являлась антиподом, полной противоположностью Афинам V в. до н.э. с их развитой демократией (системой литургий, раздач и оплачиваемых должностей, рассчитанной на сглаживание социальных противоречий), с их пышно расцветшей культурой, ремеслом и торговлей, с их открытостью миру. Спарта в изображении классических авторов V—IV вв. до н.э. представляла собой «изолированный от внешнего мира лагерь с суровым военно-полицейским режимом». Все составляющие этого режима хорошо известны. Общественная и социально-политическая жизнь Спарты были преобразованы таким образом, чтобы способствовать быстрому, энергичному подавлению возможных восстаний илотов (порабощенного спартиатами местного лаконского населения и населения соседней области Мессении). В число этих преобразований входили: организация государственного воспитания молодежи (когда семилетние мальчики, забранные из родительского дома и объединенные в небольшие отряды «агелы», до двадцати лет жили и воспитывались в казармах, подвергаясь суровой военной муштре); учреждение системы сисситий (обеденных товариществ и одновременно боевых подразделений, в которые входили все полноправные спартиаты с двадцатилетнего возраста, вносившие для совместных трапез свою долю продуктов, получаемых с закрепленного за ними участка земли, и проводившие совместный досуг исключительно в занятиях военным делом).

Цель этих и других мероприятий, составивших свод так называемых «законов Ликурга», состояла в том, чтобы превратить спартанский полис в «общину равных» и, усилив военную мощь спартанского государства, отделить его от остального греческого мира, откуда могли быть занесены демократические идеи, губительные для первобытного «коммунизма», воцарившегося в классической Спарте. В принципе это было возможно, потому что плодородная, способная прокормить свое население собственным хлебом Лакония могла долгое время жить замкнутой жизнью, держась в стороне от главных центров экономической жизни древней Греции. Спартанское государство искусственно поддерживало эту замкнутость. По законам Ликурга спартиатам запрещалось выезжать за пределы государства и тем более приобретать за границей имущество; приезжавшие в Лаконию жители других греческих городов периодически из нее изгонялись. Так как участие в торговых сделках влекло за собой возникновение имущественного неравенства, разложение старых общественных форм и возможное проникновение новых демократических идей, то ввоз золота и серебра в Спарту был запрещен, и спартиаты обязаны были пользоваться своей собственной железной монетой.

Вот свидетельство Ксенофонта о спартанском образе жизни классической эпохи, которое он приводит в V—VII главах своей «Лакедемонской политии»: «В большинстве государств, — пишет Ксенофонт, — каждый обогащается, как только может, не брезгуя никакими средствами. В Спарте, напротив, законодатель с присущей ему мудростью лишил богатство всякой привлекательности (VII, 3). Все спартиаты — бедные и богатые ведут совершенно одинаковый образ жизни, одинаково питаются за общим столом, носят одинаково скромную одежду, их дети без всяких различий и поблажек подвергаются военной муштре в агелах. Так что приобретательство лишено в Спарте всякого смысла. Деньги Ликург превратил в посмешище: настолько они неудобны. Даже небольшую сумму денег невозможно спрятать так, чтобы о них не узнали соседи (VII 5, б). Практически у спартиатов нет ничего своего — все общее. Так, если спартиату срочно нужны лошади и повозка, а своих под рукой нет, он может взять чужих с тем, чтобы потом поставить их на место. Если он задержался на охоте и у него нет с собой провизии, он может взять нужное ему количество из припасов другого (VI, 3, 4). Таким образом, — заключает Ксенофонт, — выручая друг друга, и малоимущие оказываются совладельцами во всем, чем богата страна, когда они в чем-нибудь нуждаются». Хотя это голос симпатизирующего Спарте и даже восхищающегося ею свидетеля (хорошо известны антидемократические взгляды и проспартанские пристрастия Кхенофонта), тем не менее он рисует безотрадную картину примитивной уравнительности, которая ведет к экономической отсталости страны, всеобщему оскудению, бедности и культурному упадку.

В самом деле, судя по сообщению Павсания (Paus. III, 11,3) после того, как была воздвигнута так называемая «Персидская стоя» вскоре после 479 г. в память о победе над персами, в Спарте классической эпохи прекращается монументальное строительство. А стоявшие в спартанских святилищах статуи богов, которым поклонялись спартанцы, представляли собой, по словам Павсания, по большей части архаические деревянные или каменные идолы (ксоаны), в то время как в других греческих городах уже создавали свои шедевры Фидий, Мирон, Поликлет и другие выдающиеся ваятели классической эпохи. Неудивительно, что на Фукидида, видевшего Спарту в последней четверти V в. до н.э., этот город произвел самое безотрадное впечатление. По замечанию Ю.В. Андреева, «на фоне роскоши и величия афинского зодчества века Перикла Спарта могла показаться невзрачным провинциальным поселком».

По мнению античных авторов, такой образ жизни и соответствующее государственное устройство спартиаты практиковали уже долгое время. Согласно категорическому утверждению Фукидида (I, 18, 1), за четыре столетия, предшествующие началу Пелопоннесской войны, государственный строй Спарты не претерпел вообще никаких изменений. Геродот же пишет, что «прежде у лакедемонян были почти что самые дурные законы из всех эллинов... Свое теперешнее прекрасное государственное устройство (евномию) они получили вот каким образом. Ликург, знатный спартанец, прибыл в Дельфы вопросить оракул... По словам некоторых, Пифия... предрекла Ликургу даже все существующее ныне спартанское государственное устройство» (I, 65). Геродот датирует принятие спартиатами евномии (благозакония) временем правления малолетнего царя Леобота (начало X в. до н.э.), дядей и опекуном которого был Ликург.

Однако в начале XX века были сделаны сенсационные открытия, взорвавшие сложившиеся во времена классической и более поздней античности представления о длительности этого оцепенелого и примитивного состояния Спарты с суровым и аскетичным образом жизни ее граждан, с почти абсолютной изоляцией их государства от всего остального мира. Это были археологические материалы, обнаруженные в 1906-1910 гг. английской археологической экспедицией под руководством Р. Даукинса во время раскопок архаического святилища Артемиды Орфии — одного из самых древних спартанских храмов. В ходе этих раскопок было найдено большое количество художественных изделий местного, лаконского производства, датирующихся в основном VII—VI вв. до н.э. Это были великолепные образцы расписной керамики, лишь немногим уступающие лучшим произведениям коринфских и афинских мастеров того же времени, уникальные терракотовые маски, предметы, изготовленные из таких ценных материалов, как золото, янтарь, слоновая кость. Эти материалы дают представление о том, что архаическая Спарта являлась одним из самых значительных центров художественного ремесла в Греции того времени.

Это открытие породило всплеск научной дискуссии по ряду вопросов в истории древней Спарты. Значительная часть исследователей отказалась верить историчности предания о древнем спартанском законодателе и реформаторе Ликурге; в его образе видят персонаж древней легенды, божество, а его законодательство относят к гораздо более поздним временам, например, ко времени деятельности спартанского эфора Хилона (556/555 г. до н.э.), хотя и сейчас нет недостатка в защитниках историчности Ликурга и предания о нем.

Ю.В. Андреев, все творчество которого в связи с его устойчивым, неослабевавшим интересом к древней Спарте пронизано спартанскими мотивами, занимался и этими спорными вопросами. Например, так называемые законы Ликурга он считал ответом спартанского государства на мощное демократическое движение, охватившее Лаконию и Мессению в период мессенских войн и после их окончания. Это была целая серия реформ, проведенных в первой половине VI в. и завершившихся около середины того же столетия.

Однако только в данной работе Юрий Викторович использовал весь комплекс археологических материалов, происходящих из святилища Артемиды Орфии, из храма Афины Меднодомной на спартанском акрополе, из Менелайона, расположенного поблизости от Амикл, и других центров как в Лаконии, так и за ее пределами, для того, чтобы, реконструировав картину эволюции лаконского искусства в архаический период, объяснить развитие культурной и социально-политической жизни Спарты в эту эпоху.

Характеристику лаконского архаического искусства VII—VI вв. до н.э. Ю.В. Андреев начинает с анализа терракот так называемого «среднедедалического стиля». Такое начало не случайно, так как художественный стиль, пришедший в Греции на смену геометрическому и субгеометрическому стилям, принято называть дедалическим по имени легендарного скульптора Дедала, который работал на Крите для критского царя Миноса, и с именем которого молва связывала появление первых статуй богов, выполненных из дерева и камня.

Одним из наиболее ярких образцов дедалического искусства является так называемая Дама из Оксерра, датируемая VII в. до н.э. (датировка подтверждается найденным вместе с нею скарабеем фараона Псамметиха Первого). Она долгое время хранилась во французском провинциальном музее в Оксерра, а затем была переведена в Лувр. Это — выполненная из известняка статуэтка, изображающая женщину в длинных одеждах, которая стоит во фронтальной позе, тесно сдвинув ноги; их ступни видны из-под тяжелого пеплоса, левая рука прижата к телу, правая резко согнута и положена на грудь. У нее плоское лицо, чрезвычайно низкий лоб; ее волосы стилизованными локонами падают на плечи: вышивка одежды показана процарапанным орнаментом; все пластические признаки ее форм собраны на передней плоскости. Как заметил Б. Р. Виппер, «она похожа на плоскую, деревянную доску, только слегка закругленную по краям. Художник мыслил свой образ в двух измерениях, глубина для него словно не существовала».

Для круглой скульптуры дедалического стиля характерна также обнаженная мужская фигура, тоже стоящая во фронтальной позе с руками, опущенными вдоль тела и левой ногой, выдвинутой вперед. Как известно, такой тип мужской статуи существовал в греческой скульптуре на протяжении всего архаического периода и получил название «курос», а задрапированная в длинные одежды женская статуя — соответственно «кора». Принято считать, что Дама из Оксерра выполнена на Крите и что именно там следует искать первоисточники и типа «куроса». Таким образом, в соответствии с легендой о Дедале греческая монументальная скульптура действительно берет свое начало с острова Крита. Греческую архаическую скульптуру Б. Р. Виппер делил на несколько художественных школ (дорийских и ионийских), ставя сразу же после критской лаконскую школу и выдвигая, таким образом, лаконское искусство на одно из первых мест в Греции в развитии и формировании греческого архаического художественного стиля.

Дедалическая каменная скульптура найдена в некоторых местах на Крите, в Спарте, в Тегее, Микенах и в Сикионе, в восточной Локриде, на Делосе (где находилось важное для всей Эгеиды святилище Аполлона), на Самосе и в Этрурии (вперемешку с вещами, выполненными в местном стиле). Это — по большей части отдельные находки и в целом их немного. Миниатюрная пластика (изделия из металла и кости) тоже выполнена в дедалическом стиле.

Терракоты дедалического стиля многочисленны, хотя и не встречаются повсеместно. В Аргосе и в Афинах местные терракоты отличаются от общедедалического стиля, хотя их собственный стиль к этому времени еще не сформировался.

На Наксосе, Паросе и других Кикладских островах еще не обнаружено достаточно материала, чтобы судить об их дедалическом искусстве. Самос имел слабую дедалическую школу, а вот на Крите, в Спарте (или Лаконии), в Коринфе и на Родосе существовали, по мнению Р. Кука, сильные дедалические школы.

Жан-Люк Мартине, главный хранитель античного отдела в Лувре, автор небольшой монографии 2000 года, специально посвященной даме из Оксерра, приводит классификацию всего дедалического искусства, предложенную еще в 1932 году Р. Дженкинсом и откорректированную им же в его работе «Dedalica» (1936 г.). Именно Дженкинс ввел понятие «дедалическогостиля», разделивего на три хронологических периода в зависимости от особенностей трактовки лица в скульптурных изображениях.

Дедалический ранний стиль, по Дженкинсу, датируется 670—655 гг. до н. э. Лучшим образцом этого стиля является бронзовая статуэтка, посвященная Мантиклом, хранящаяся в музее Изящных Искусств в Бостоне, которая характеризуется лицом треугольной формы, только слегка скругленным.

Дедалический средний (655—630) разделен в свою очередь еще на три фазы, разрграниченные по типу лица, становившегося все более и более овальным. Сюда, например, относятся протокоринфский арибалл, хранящийся в Лувре, с горлышком, моделированным в виде женской головки с лицом яйцеобразной формы, Дама из Оксерра, фрагмент рельефа из Микен, находящийся в Национальном музее Афин, ранее неправильно интерпретированный как «метопа».

Третий большой период — дедалический поздний (630—620) представлен группой из Элевтерны, названной по бюсту, хранящемуся в музее Ираклиона, с лицами почти квадратными — возможными прототипами Клеобиса и Битона, знаменитой скульптурной группы из Дельф, которую в таком случае следует датировать временем около 600 г. до н. э.

Постдедалический стиль (после 620 г.) иллюстрируют скульптуры из Принии.

Как было отмечено выше, характеристику лаконского дедалического искусства Ю. В. Андреев начинает с терракот среднедедалического стиля, поскольку, ссылаясь на Дженкинса, он отмечает, что именно в это время дедалический стиль в лаконской пластике «достиг своего зенита». К тому же и дедалическую скульптуру датируют по терракотам, т. к. они достаточно многочисленны, чтобы показать детальное развитие стиля.

Автор прослеживает эволюцию лаконских терракот дедалического стиля, используя данные статьи Дженкинса «Лаконские терракоты дедалического стиля». Проанализировав материалы, собранные Дженкинсом, и его общую оценку лаконского дедалического стиля, а также характеристику, которую ему дают Л. Ф. Фицхардинг и Р. А. Хиггинс, Ю. В. Андреев делает собственный вывод о характере лаконских терракот дедалического стиля: «В своей основной массе лаконские терракоты второй половины VII — начала VI в. до н. э. могут расцениваться как провинциальные эпигонские подражания более совершенным изделиям коринфских мастеров, образцом которых может служить известный арибалл из Лувра, увенчанный пластическим изображением женской головы. Другим источником вдохновения для лаконских мастеров, работавших в этом жанре, несомненно были произведения критской пластики как крупной, так и мелкой».

В то же время Ю.В. Андреев отмечает, что лаконская бронзовая скульптура конца VII в. до н.э. может расцениваться как несомненное свидетельство больших успехов как технических, так и чисто художественных, достигнутых лаконскими мастерами бронзового литья. Особенно хороши протомы женских головок, украшающие ручки бронзовых гидрий, изготовлявшихся в Спарте в конце VII в. до н.э. Сопоставляя женские головки на ручках гидрий с однотипными лаконскими терракотами, классифицированными Дженкинсом, Ю.В. Андреев относит наиболее ранние из них к выделенному Дженкинсом среднедедалическому стилю. Вообще нужно отметить большую скрупулезную работу, проделанную Ю. В. по проверке датировок произведений лаконского архаического искусства.

Рассматривая эволюцию бронзолитейного ремесла в Лаконии, автор отмечает, что лаконская бронзовая пластика вступила в стадию своего расцвета в VI в. до н.э. Лаконские бронзолитейщики этого времени с большим искусством изготавливали бронзовые фигурки, по большей части служившие вотивными приношениями в святилища, бронзовые зеркала с ручками, имеющими форму женских фигурок, бронзовые гидрий и кратеры с фигурными украшениями ручек и горла. Это были изделия высокого качества, производство которых в основном ориентировалось на экспорт. Бронзовые статуэтки были найдены и за пределами Лаконии, например, в таких культовых центрах, как Додона, Олимпия, Дельфы и даже Афины. Период расцвета лаконской бронзы Ю.В. Андреев датирует временем с 590 по 500/490 г.

Характеристика поздних лаконских бронз, демонстрирующих уже упадок лаконского художественного стиля, дает представление об умении Ю.В. Андреева изящно, тонко и точно анализировать произведения искусства: «Все они (поздние лаконские бронзы — Н. Ш.) уже, — пишет Юрий Викторович, — утратили экспрессивную сухую элегантность (при весьма условной передаче пропорций), свойственную лучшим спартанским статуэткам периода расцвета, например, великолепной кариатиде — ручке зеркала из Мюнхена (К58), Артемиде из Бостона (К45) или бегунье из Британского музея, но так и не приобрели гармоническую ясность и уравновешенность, отличающую аттическую скульптуру периода ранней классики».

Как всегда интересно Ю. В. Андреев использует артефакты как исторические источники, позволяющие судить о тех или иных явлениях в социально-политической жизни архаической Спарты. Так, анализируя свинцовые фигурки гоплитов, снабженных круглым щитом, копьем, в шлемах с султанами на голове, которые среди свинцовых вотивов в святилище Артемиды Орфии занимают второе место после изображений самой богини, автор считает, что их появление в качестве вотивов святилища должно расцениваться как важный симптом сдвигов, пережитых спартанским обществом в период II Мессенской войны или вскоре после ее окончания. Он имеет в виду введение тактики фаланги и связанное с этим военным новшеством зарождение социальной прослойки гоплитов, оформленной как цензовый класс.

Ю.В. Андреев анализирует наиболее важный как по количеству находок, так и по степени художественной и культурно-исторической значимости класс произведений искусства, происходящих из святилища Орфии — изделия из слоновой и обычной кости. Он обращает внимание на датировку этой группы изделий, которую Даукинс разделил на 7 стилей, или классов, датировав их в весьма широком диапазоне от середины VIII до VI вв. и еще более позднего времени, и выявляет, какие из костяных изделий можно отнести к дедалическому стилю: некоторые плакетки II стиля и даже вещи VI стиля (например, протомы из обычной кости), всю серию фигурок, сидящих на тронах, несмотря на их крайнюю примитивность, всю серию костяных столпообразных фигурок Орфии, хотя они в основном относятся уже к VI в.

Изложение автора оживляет и делает увлекательным изящный анализ отдельных, наиболее интересных вещей, например, плакетки, украшенной сценой борьбы героя с кентавром — подлинного шедевра лаконской резьбы по кости. «Поражает, — пишет Ю. В. Андреев, — необыкновенное совершенство этой работы, проявляющееся и в свободной компановке достаточно сложной сцены и в удачном размещении фигур на очень небольшом пространстве, и в уверенной передаче анатомических пропорций, и в замечательном динамизме, и в общей выразительности фигуры и лица пораженного насмерть кентавра».

Подводя итог обзору комплекса лаконских изделий из кости, автор приходит к теоретическому выводу как о прототипах этого вида лаконского искусства, так и об истоках греческого искусства вообще. Он отмечает, что восточные прототипы этих изделий довольно точно угадываются в целом ряде случаев, но практически всегда работа лаконского резчика не просто повторяет восточный оригинал, но представляет собой как бы свободную вариацию на заданную тему. И далее завершает этот вывод более общим образом: «Влияние Востока было здесь, как и повсюду в Греции, лишь первым толчком, пробудившим инициативу местных греческих мастеров и направивших их на путь самостоятельных поисков».

Одним из наиболее важных и совершенных разделов книги является часть, посвященная лаконской вазописи архаического периода, при исследовании которой ярко проступают, с одной стороны, любовь автора к искусствоведческому анализу памятников искусства, а также скрупулезность и стремление к точности в работе над ними (например, в определении датировок); с другой же стороны — умение использовать артефакты как исторические источники, дающие представление о тех процессах, которые происходили в социально-политической истории Спарты этого времени.

Юрий Викторович отмечает, что в VI в., по общему признанию, лаконское искусство вступает в фазу своего наивысшего расцвета, которая совпадает с расцветом искусства лаконской керамики. Он приводит тщательную классификацию лаконских ваз VI в., деля их на три класса и констатируя, что лучшие из них (вазы I класса) группируются в основном в промежутке между 575-540 гг., хотя некоторые из них, возможно, относятся к более позднему времени вплоть до последних десятилетий VI в.

К числу лучших произведений лаконской керамики VI в. Ю.В. Андреев относит килик из Бостона с изображением крылатого демона, который приписывают мастеру Навкратиса (565—560 гг.). Автор отмечает большое искусство мастера, уверенной рукой вписавшего в круглое пространство внутренней части килика фигуру крылатого демона, поражающую необыкновенной графической четкостью контура и искусно моделированную тонкими линиями, процарапанными по поверхности лака. По мнению Ю. В., редкое совершенство рисунка, так выделяющее эту роспись из всех других работ мастера Навкратиса (создававшего плоскостные композиции, покрытые геометрическим узором, придающим изображениям сходство с коллажем), заставляет предполагать в данном случае руку другого мастера — гораздо более высокого уровня.

Увлекательно описание знаменитой вазы Аркесилая — самого известного из всех произведений лаконских вазописцев и вообще одного из самых интересных образцов греческой архаической вазописи. С какой любовью и бережным отношением к деталям мастер выполнил роспись, покрывающую внутреннюю поверхность вазы (это килик), с такой же любовью и тщательностью Ю. В. Андреев проанализировал эту роспись. Он отметил красоту графического решения композиции, изысканную цветовую гамму, четкий контур выписанных фигур. Интересен сюжет фигурной композиции. Это своеобразная жанровая сценка, центром которой является неподвижная фигура царя Аркесилая, превосходящая своими размерами фигуры всех остальных действующих лиц и напоминающая ожившую статую среди обычных людей. В его присутствии слуги взвешивают шерсть на огромных весах, с мешками которой грузчики спускаются в трюм корабля.

Ю. В. Андреев отмечает, что несмотря на некоторую оцепенелость в фигурах людей, хотя они и показаны в самых разнообразных позах и движениях, и на сходство фигуры царя с «манекеном» или с «восковой персоной», вся сцена «производит впечатление необыкновенного оживления, владеющего всеми ее участниками, не исключая животных и птиц, которые (особенно птицы, порхающие в воздухе и усевшиеся на рее) явно с интересом и даже с каким-то возбуждением наблюдают за всем происходящим». Интересен вывод, в котором исследователь выразил свое впечатление от этой поистине удивительной росписи: «Вся сцена воспринимается как настоящий гимн труду, предприимчивости и деловитости правителя и его «команды». Во всем здесь царит дух той благой Эриды («свободной конкуренции»), которая была некогда воспета Гесиодом».

Даже менее острый наблюдатель, чем Ю. В. Андреев, сразу бы заметил, что настроение, царящее в росписи вазы Аркесилая, резко противоречит аскетической морали классической Спарты, которая была ориентирована на сознательный отказ от всякой наживы. Отсюда автор делает обоснованный и важный вывод, что художник, расписавший килик, либо ничего не знал об этих запретах и установках, то есть жил раньше, чем они были введены (ваза Аркесилая датируется 565—560 гг. до н.э.), либо жил в какой-то свободной зоне (одном из периекских полисов), где такие установки еще не действовали.

Кроме увлекательного описания и изящного стилистического анализа лаконских ваз, Юрий Викторович исследует их как исторический источник, поскольку особенности эволюции этого важнейшего из художественных ремесел архаической Спарты могут пролить свет на острые, сложные и спорные вопросы спартанской истории.

Хронологически расцвет лаконской вазописи совпадает с завершающей фазой в развитии коринфского чернофигурного стиля. Лаконская керамика довольно мирно сосуществовала с коринфскими вазами, поскольку лаконские мастера не часто дерзали расписывать сосуды больших размеров (типа кратеров, гидрий, амфор), специализируясь, главным образом, на росписи киликов. Период расцвета лаконского расписного гончарного производства завершается около 530—520 гг. Первая мысль, которая приходит в голову по поводу угасания лаконского керамического производства, состоит в том, что оно произошло по той же причине, что и в случае с Коринфом: лаконские, как и коринфские керамисты, не выдержали конкуренции с более многочисленными и более совершенными произведениями афинских мастеров, одинаково искусно работавших в росписи как больших, так и малых форм. Однако, положение в лаконском искусстве вазописи несколько более сложное, чем это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что некоторые общепризнанные ее шедевры относятся к самому позднему периоду ее существования, что не вписывается в картину постепенного и естественного упадка. Скорее это похоже на внезапный обрыв традиции.

Чтобы объяснить упадок лаконского керамического искусства, Ю. В. Андреев обращается к исследованию причин угасания всего комплекса лаконского художественного ремесла в конце архаического периода. Он отмечает факт почти одновременного прекращения вывоза на внешние рынки лаконской расписной керамики, бронзовых ваз, зеркал и вообще изделий из бронзы. Происходит исчезновение из лаконских святилищ не только предметов явно восточного происхождения (изделий из стеклянной пасты, янтаря, слоновой кости), но и привозной греческой керамики, коринфской и афинской.

В то же время лаконская керамика не исчезает бесследно. Обрыв традиции касается высоко художественных, самобытных вещей; с конца VI в. и далее продолжают еще существовать неумелые и беспомощные попытки подражать каким-то образцам афинской чернофигурной, а затем и краснофигурной вазописи. Спрашивается, где же лаконские вазописцы могли видеть эти образцы, если импорт афинской керамики в Лаконию прекратился?

В ответ на эти вопросы Ю. В. Андреев выстраивает достаточно стройную гипотезу, согласно которой где-то в промежутке между 530 и 520 гг. лаконские и мессенские гавани были закрыты для иноземных кораблей, а также могли быть запрещены заграничные поездки спартанских купцов и корабельщиков. Эта гипотеза смыкается с концепцией «переворота VI в.». Под ним понимаются меры, направленные к самоизоляции Спарты, о которых уже упоминалось выше: отказ от золотой и серебряной монеты, так называемые «изгнания чужеземцев», ограничения на выезд за границу, не исключая участия в Олимпийских играх. Уже сами древние, как это ясно из плутарховой биографии Ликурга и из более ранних источников, понимали, что это была важная составная часть Ликургова законодательства, целью которого было утверждение принципа равенства и консолидации гражданского коллектива. Торговое эмбарго и законы против роскоши были причиной упадка спартанского искусства.

По мнению Юрия Викторовича, периекские полисы еще и после этого продолжали сохранять свой статус «зоны свободного предпринимательства» и поддерживали коммерческие контакты с другими частями греческого мира. И там-то лаконские керамисты могли видеть аттическую керамику, слабые имитации которой они все еще пытались создавать, кое-как поддерживая свое ремесло, впавшее в состояние глубокой стагнации.

Эта относительная свобода периекских полисов, общавшихся с внешним миром и сбывавших за границу некоторые произведения лаконских мастеров VI в., приводила к определенной двойственности эстетических установок, самой стилистики произведений искусства в зависимости от того, предназначались ли они для внутреннего употребления или продавались за границу. Автор демонстрирует это на ярком примере, который тем более интересен современному читателю, что заканчивается остроумным сравнением с современным искусством и реалиями современной жизни: «Для того, чтобы почувствовать эту раздвоенность, достаточно сравнить хотя бы известную фигуру так называемой «бегуньи» с ее массивными грубо вылепленными нижними конечностями и непропорционально большой головой и изящных, стройных с подчеркнуто удлиненными пропорциями тела дев-гиеродул, служивших подставками для зеркал. Контраст примерно такой же силы, как если бы мы поставили рядом «могутных» физкультурниц или метростроевок с картин Дейнеки и Самохвалова и непомерно худых, изломанных и длинных манекенщиц Сен-Лорана». Нетрудно понять, что произведения типа бегуньи из Додоны заказывались спартиатами, а бронзовые зеркала с ручками в виде изящных девушек шли на внешний рынок из свободных периекских городов. Но эта свобода продолжалась еще полстолетия после 530-520 гг., а затем «железный занавес» опустился и на периекские полисы и окончательно закрыл Лаконию от внешнего мира.

В последней части своего исследования Ю. В. переходит к основополагающим теоретическим выводам и сводит воедино разбросанные на предыдущих страницах размышления о сущности «культурного переворота» в Спарте, о его связи с античной традицией, о законодательстве Ликурга и об особенностях развития лаконского архаического искусства. Он отмечает, что переворот VI в. не был какой-то стремительной, внезапной трансформацией Спарты в замкнутое, отсталое милитаристское государство, что составлявшие его изменения растянулись на длительное время, соответствующее продолжительности жизни двух или даже трех поколений граждан.

К сожалению, работа над этой книгой оборвалась, она осталась незаконченной. Однако помещенная в конце книги статья «Судьба спартанского искусства», в которой перечисляются и характеризуются этапы развития лаконского искусства в архаический период, анализируются приводимые различными исследователями причины его упадка, концепция переворота VI в. в различных ее вариантах, является прекрасным заключением ко всей работе в целом.

Монография Ю. В. Андреева, в которой автором тщательно исследован и прекрасно проанализирован обширный археологический материал, дополненный данными античной литературной традиции, представляющая и целостный образ лаконского архаического искусства, и отдельные этапы его развития в хронологической последовательности, впервые знакомит отечественного читателя с этим интереснейшим явлением культуры архаической Греции.

Н. С. Широкова

* * *

«Со времени Ренессанса „Спартанская легенда", т. е. прославление древней Спарты, как политического, социального и морального идеала, играло важную роль в европейской политике, цивилизации и литературе. Итальянские гуманисты, испанские иезуиты, французские кальвинисты, английские пуритане, французские революционеры, германские романтики, английские эстеты, французские националисты, германские нацисты обращали взгляд к Спарте и ссылались на ее пример в поддержку своих теорий.

Однако само представление о Спарте испытывало на себе влияние мнений и чувств ее поклонников и соответственно этому изменялось. Спарта венецианской аристократии была отнюдь не тем же самым, чем была Спарта Французской революции, которая в свою очередь сильно отличалась от Спарты „ Третьего Рейха ". Иногда различия эти настолько глубоки, что мы начинаем подозревать, что „Спарта " — это есть ничто иное, как проекция настоящего в прошлое, осуществление желаний, на которое наклеен исторический ярлык.

В этом отношении Спарта разделяет общую судьбу всей древней Греции, т. к. Легенда о Спарте — это только часть „Легенды о Греции"...»

Е. N. Tigerstedt. Перевод Ю. В. Андреева.