Вопрос о коллективных обедах граждан занимает особое место в греческой политической теории, представленной в трудах великих утопистов древности Платона и Аристотеля. Изображенные ими сисситии интересны для нас в той степени, в которой они помогают понять природу их исторического прототипа - дорийских мужских союзов.

 

Коллективные обеды граждан в греческой политической теории: Платон

Как нечто само собой разумеющееся, общие трапезы «стражей» упомянуты уже в III-й книге «Политии» Платона (Resp., 416 Ε: φοιτώντας δέ εις συσσίτια ώσπερ έστρατοπεδευμένους κοινή ζην; ср. 458 C-D). Организация сисситии здесь еще не вызывает у философа каких-либо затруднений, поскольку «стражи» в идеальном государстве живут в условиях абсолютного равенства, не зная частной собственности. Как один из основных элементов «аристократии» сисситии сохраняются и в следующей за ней по степени совершенства «тимократии» (Resp., 547 D) - под этим прозрачным псевдонимом, по признанию самого Платона (544 С), скрываются спартанское и критское государства. Идеализированное изображение древнейших Афин в диалоге «Критий» (112 С) также не обходится без сисситий. Однако, пытаясь перенести свои мечты об идеальной форме человеческого общежития на почву реальной действительности, Платон попадает в затруднительное положение. Наглядным свидетельством этого могут служить его путаные и часто противоречивые суждения о сисситиях в «Законах».

Как известно это сочинение начинается с рассуждения о принципах («добродетелях»), которые должны быть положены в основу совершенного государства. Один из трех собеседников, Клиний, высказывает предположение, что критский законодатель, создавая конституцию своего государства, имел в виду прежде всего войну. Квинтэссенция критской государственности заключена для Платона в сисситиях и гимнасиях (Leg., 625 С - 626 А). Афинянин, говорящий, несомненно, от лица самого автора, оспаривает Клиния и убеждает своих собеседников в том, что и Минос и Ликург имели в виду всю добродетель в совокупности, а не какую-то ее часть - военное мужество (630 С - Е).

Таким образом, уже в начале своего трактата Платон возводит сотрапезничество в высший государственный принцип. Однако немного спустя (636 Α-B), он оговаривается и замечает, что сисситии могут быть не только полезны, но и вредны, являясь источником смут и способствуя половым извращениям. Тем не менее, переходя к изложению своего проекта законодательства, Платон вводит в него в качестве строжайшего предписания обязательный режим сисситий для должностных лиц (762 C-D): «правители и агрономы в течение двух лет пусть живут следующим образом: во-первых, повсюду должны быть сисситии, в которых для всех будет устраиваться общая трапеза. Тот же, кто не примет участия в сисситии (άποσυσσιτήσας) хотя бы один день или ночью будет спать отдельно (αποκοιμηθείς), если это сделано не по распоряжению правителей и в этом нет никакой настоятельной необходимости, если обнаружат его пятеро и, записав, поставят на агоре, как ослабившего бдительность (καταλελυκότα τήν φρουράν), пусть подвергнется бесчестью как предавший доверенную ему часть государства и будет наказан ударами всяким, кто окажется поблизости и захочет наказать, сам оставаясь при этом безнаказанным» . Далее (780 Α-B) устанавливается обязательность посещения сисситий для молодых людей, вступивших в брак (что это правило распространяется также на холостяков, очевидно, считается чем-то само собой разумеющимся). Сразу же вслед за этим (780 Е—781 D) Платон вплотную приступает к вопросу об участии в общих трапезах также и женщин и решает его в целом положительно, возвращаясь, таким образом, к своей старой мысли о полной эмансипации слабого пола (ср. Resp., 451 А слл.). Пёльман заключает отсюда, что система сисситий в государстве «Законов» должна была охватывать все свободное население, разрешая самым радикальным образом проблему общественного потребления. Бизингер возражает на это, что такое понимание противоречило бы встречающимся у Платона упоминаниям о частном хозяйстве граждан Магнезии, ради которого они большую часть времени должны были проводить у себя дома (см. 758 В; 776 А; 808 А-В).

Сам Платон, как кажется, не был чужд сомнений в осуществимости своей программы на практике. Об этом говорит один пассаж в VII-й книге «Законов» (806 D - 807 В): «Как бы проводили жизнь люди, обладая в умеренном количестве всем необходимым, когда ремесла переданы другим, земледелие же предоставлено рабам, которые отдают из плодов земли долю достаточную для того, чтобы люди могли жить прилично, когда устроены сисситии отдельно для мужчин, а неподалеку - для их близких, детей женского пола и их матерей, причем начальникам и начальницам было бы поручено распускать эти сисситии, наблюдая каждый день за поведением сотрапезников, после чего начальник и прочие, совершив возлияние тем богам, которым посвящена эта ночь или день, расходились бы, вот таким образом, по домам? Неужели людям, жизнь которых устроена таким образом, не останется никакого полезного и вполне подобающего дела, но каждый из них должен жить, жирея, подобно скоту? Мы утверждаем, что это несправедливо и плохо и вообще невозможно, если живущий таким образом не получит того, что ему подобает. Подобает же праздному и беспечно разжиревшему животному быть растерзанным другим, закаленным в мужестве и трудах. Если бы мы исследовали этот вопрос достаточно тщательно, как мы теперь это и делаем, то (убедились бы), что этого бы, пожалуй, никогда не случилось, если бы жены, дети, хозяйства и все вообще было у каждого из нас в частном владении. А если (даже) то, о чем мы сейчас говорим, окажется хуже по сравнению с тем (о чем говорилось раньше), то (в этом-то случае) как раз и будет соблюдена надлежащая мера» (τά δε μετ' έκεΐν' αΰ δεύτερα τά νΰν λεγόμενα εί γίγνοιτο ήμΐν, γίγνοιτο άν καί μάλα μετρίως). Место - довольно темное и вызывает у современных исследователей подчас противоречивые толкования. Так, Г. Морроу считает, что именно здесь Платон дает развернутое описание сисситий так, как он их себе представляет. Бизингер , напротив, категорически отрицает такую возможность. Истина, по всей вероятности, лежит посредине. Можно согласиться с Морроу в том, что в первой части отрывка нарисована идеальная, с точки зрения Платона, картина коллективной трапезы мужчин, женщин и детей обоего пола. На это указывают употребляемые в тексте выражения: τά μεν αναγκαία εΐη κατεσκευασμενα μέτρια и ζώσι κοσμίως, а также обилие деталей, которое иначе было бы непонятно. Однако вместе с тем у автора возникает опасение, как бы читатели не поняли его плохо, не подумали, что граждане идеального государства будут все свое время проводить в полнейшей праздности и обжорстве. Философ ищет и находит противоядие в частной собственности, в то же время, очевидно, не отказываясь от мысли о сисситиях . Наибольшее затруднение представлял для Платона вопрос об организации снабжения сисситий. Этот вопрос ставится в «Законах», однако, от прямого ответа на него автор трактата уходит (842 В): «Теперь мы почти вплотную подойдем к устройству сисситий, что, как мы говорим, в других местах было бы и затруднительно, тогда как на Крите никто и не подумал бы, что должно быть иначе. Что же до того, каким образом (их устроить) - или так, как здесь (на Крите), или как в Лакедемоне, или, кроме того, есть еще и третий способ, лучше этих обоих, то мне кажется, что изобрести его будет нетрудно, но большой пользы это изобретение не принесет -ведь и теперешнее устройство (вполне) пригодно». В следующем далее рассуждении о распределении продовольствия между тремя сословиями (847 Ε - 848 С) о сисситиях ни словом не упоминается. Однако еще далее о взносах граждан в сисситии говорится уже, как о чем-то твердо установленном (955 Е): «Имущество каждого должно быть оценено по многим надобностям, причем члены фил должны письменно докладывать агрономам о своих доходах на каждый год, чтобы из двух видов податей государство могло пользоваться каждый год тем, которым оно захочет, размыслив, взять ему часть всего имущества, или же годового дохода, не считая того, что выплачивается в сисситии». Отсюда можно заключить, что спартанская система индивидуальных взносов казалась Платону наиболее предпочтительной .

Бизингер, отмечая нерешительность и колебания Платона в вопросе об устройстве коллективных обедов, приходит к выводу, что упоминания о сисситиях в тексте «Законов» являются следствием недоработки, незавершенности этого последнего произведения великого философа. У Платона, очевидно, были сначала какие-то мысли по этому поводу, но затем он убедился в их неосуществимости и вряд ли собирался идти дальше организации сисситий для агрономов в так называемых криптиях. В гипотезе Бизингера есть рациональное зерно: неоформленность «Законов», беспорядочность их композиции и стиля отмечают многие исследователи . Однако, в целом нам представляется более убедительным объяснение, предлагаемое Морроу . По его мнению, противоречия и непоследовательность в отношении Платона к сисситиям отражают не столько внутреннюю, субъективную неспособность философа гармонически организовать собранный им исторический материал, сколько объективно присущую этому материалу противоречивость. Социально-экономический строй платоновской Магнезии представляет собой попытку увязать развитую частную собственность на землю и рабов (с ориентацией на Афины) с примитивным искусственно коллективизированным жизненным укладом (с ориентацией на Спарту и Крит). Обреченность такого рода реакционных утопий Платон наглядно продемонстрировал в своем последнем труде.

 

Коллективные обеды граждан в греческой политической теории: Аристотель

Реальное противоречие, пронизывающее концепцию «Законов», метафизически снимает в своем проекте идеального государства Аристотель.

О необходимости сисситий в «благоустроенном» полисе говорится уже во II-й книге «Политики». Аристотель полемизирует здесь с тем требованием абсолютной общности имущества, упразднения семьи и т.д., которое выдвигает Платон в «Политии». Такое обобществление, по мнению Аристотеля, практически неосуществимо и к тому же в нем нет необходимости, если в государстве существуют законы, повинуясь которым граждане добровольно уступают свое имущество в пользование другим . Это положение автор подкрепляет ссылками на хорошо устроенные (καλώς οίκουμέναι) государства, прежде всего на Спарту и Крит (1263а 33 слл.): «Ведь каждый, имея частную собственность, предоставляет ее в пользование друзьям, ибо пользуется сообща с ними, подобно тому как в Лакедемоне пользуются рабами, принадлежащими другим как своими собственными, также лошадьми и собаками, а если нуждаются в припасах на время, (берут их) в (любом) поле, лежащем за городом (έν τοις άγροίς κατά την χώραν). Очевидно, таким образом, что лучше, если имущество будет находиться в частной собственности, но в общем пользовании. Позаботиться об этом - дело законодателя». И далее (1263b 37-42): «Странно, что собираясь учредить воспитание и полагая, что благодаря ему государство станет лучше, он (то есть Платон) (в то же время) рассчитывает навести порядок такими мерами (как обобществление имущества), а не с помощью (добрых) обычаев, философии и законов (τοις έθεσι και τή φιλοσοφία καί τοις νόμοις), подобно тому, как законодатель в Лакедемоне и на Крите установил общность имущества с помощью сисситий» (τά περί τάς κτήσεις έν Λακεδαίμονα καί Κρήτη τοις συσσιτίοις ό νομοθέτης έκοίνωσε). Заметим сразу же, что в своей полемике Аристотель столь же непоследователен, как и его оппонент. Он подвергает суровой критике спартанскую организацию сисситий, на которую только что ссылался как на образец (II, 1271а 26 слл.; 1272а 12 слл.; ср. IV, 1294b 26), и отдает предпочтение критской системе, которая строится на принципах, близких платоновской абсолютной общности имущества. В идеальном полисе Аристотеля материальной базой сисситий служит земля, принадлежащая государству (VII, 1330а 12). Тем самым легко устраняются все те трудности, которые тщетно пытался преодолеть Платон, устраивая свое второе по совершенству государство, но в то же время Аристотель дискредитирует те самые принципы, которые он отстаивал во ΙΙ-й книге.

Внимательный анализ политических сочинений Платона и Аристотеля показывает, что ни того, ни другого автора нельзя упрекнуть в лаконофильстве дешевого толка, как например, Ксенофонта . Оба относятся к общественному и государственному строю Спарты и Крита сугубо критически. Достаточно вспомнить художественно яркое изображение алчности спартанцев в «Политии» Платона (548 Α-B) или суровую характеристику спартанской гинекократии у Аристотеля (Polit., II, 1269b 12-1270а 15). Вместе с тем, бросается в глаза, что эта критика отнюдь не затрагивает главных социально-экономических устоев дорийского государства . Напротив, такие важные элементы общественного строя Спарты и городов Крита, как деление на сословия, ограничения товарно-денежного хозяйства, сисситии, государственное воспитание молодежи - все это и Платон, и Аристотель берут за основу своих утопических конституций. Недостатки и непоследовательность в проведении в жизнь этих основных принципов в самих дорийских государствах объясняются либо отдельными просчетами законодателя, либо искажением его первоначального замысла в более поздние времена . При всех колебаниях и противоречиях (что было показано нами на примере вопроса о сисситиях) оба философа обнаруживают, таким образом, удивительную приверженность к определенному типу полиса - примитивному аграрному государству спартанско-критского образца .

Утопии Платона и Аристотеля являются свидетельством мучительных поисков выхода из тупика, в который завел Грецию кризис города-государства в IV в. до н. э. В обстановке всеобщего разброда и смятения, охвативших передовые греческие полисы в этот период, Спарта и особенно Крит, лежащий уже как бы за пределами собственно греческого мира , представлялись афинским теоретикам государства спасительными островками, где была еще возможна нормальная политическая жизнь. Причину этой идеализации удачно определил Фр. Олье в своей книге «Спартанский мираж»: «Наблюдаемая извне, с определенной дистанции она (Спарта) приобрела в V веке резкие, определенные черты, которые властно воздействовали на умы и были способны к возбуждению как самой сильной антипатии, так и восхищения. Она выставляла напоказ жесткую простоту своих очертаний. В своей наготе, без прикрас Спарта наилучшим образом демонстрировала зрителям своеобразие своего строя». Итак, именно простота, примитивность общественного строя дорийских государств привлекали к ним внимание греческих мыслителей. В этой простоте они видели залог их исключительной стабильности. Правда, в конце концов кризис, охвативший Грецию, затронул и эти отсталые государства. Однако на расстоянии его симптомы можно было объяснить частными просчетами законодателя, не отвергая весь установленный им порядок в целом. Именно здесь, в Спарте и на Крите, утописты IV в. нашли, как им казалось, идеально сбалансированную при всей ее простоте систему взаимоотношений полиса и хоры, то есть рабов и рабовладельцев, систему, базирующуюся всецело на земледелии и поэтому удивительно стабильную, гарантирующую гражданам устойчивый доход и в то же время избавляющую их от всякой «хрематистики».

Не менее важно обратить внимание и на другую сторону этой идеализации. Принцип уравнительности, царивший в дорийских государствах, казался теоретикам полиса наиболее радикальным и вместе с тем безболезненным способом устранения внутренних противоречий, раздиравших гражданскую общину в таких городах, как, скажем, Афины. В данном случае и Платон, и Аристотель выступают как выразители взглядов зажиточных граждан, напуганных эксцессами демократического режима (литургии, судебные процессы против богачей, шантаж сикофантов и т.п.). Еще более последовательно проводит ту же мысль Ксенофонт в V-VII-й главах «Лакедемонской политии», где он развертывает перед читателем картину пресловутого спартанского «коммунизма». В большинстве государств, - говорит он, - каждый обогащается, как только может, не брезгуя никакими средствами. В Спарте, напротив, законодатель с присущей ему мудростью лишил богатство всякой привлекательности (VII, 3). Все спартиаты - бедные и богатые, ведут совершенно одинаковый образ жизни, одинаково питаются за общим столом, носят одинаково скромную одежду, их дети без всяких различий и поблажек подвергаются военной муштре в агелах. Так что приобретательство лишено в Спарте всякого смысла. Деньги Ликург превратил в посмешище: настолько они неудобны. Даже небольшую сумму денег невозможно спрятать так, чтобы о них не знали соседи (VII, 5, 6). Практически у спартиатов нет ничего своего - все общее. Так, если спартиату срочно нужны лошади и повозка, а своих под рукой нет, он может взять чужих с тем, чтобы потом поставить их на место. Если он задержался на охоте и у него нет с собой провизии, он может взять нужное ему количество из припасов другого (VI, 3, 4). «Таким образом, - заключает Ксенофонт, - выручая друг друга, и малоимущие оказываются совладельцами во всем, чем богата страна (μετέχουοτ πάντων τών έν τή χώρα), когда они в чем-нибудь нуждаются». В этих словах заключен явный, лишь слегка завуалированный выпад против афинской демократии. Создавая у читателей иллюзию гармонии классовых интересов, якобы царящей в Спарте, Ксенофонт тем самым ставит под сомнение целесообразность установленной демократией системы раздач бедноте хлеба и денег за счет экспроприации имущества богачей. Как уже было отмечено, ни Платон, ни Аристотель отнюдь не могут быть заподозрены в сознательном, пропагандистском возвеличении всего спартанского, что совершенно определенно можно сказать о Ксенофонте . Тем не менее, в своих попытках сконструировать идеальный полис они оба не идут дальше все той же спартанской уравнительности.

 

Сущностная характеристика греческого полиса

В современной научной литературе нередко высказывается мысль о том, что в своих утопических проектах как Платон, так и Аристотель не выходят за рамки греческого города-государства со всеми присущими ему особенностями: замкнутостью, автаркией, подчинением индивидуума диктату большинства и т.д. Уже a priori высказывания этого рода позволяют рассматривать Спарту и города Крита, поскольку именно они занимают центральное место в политической теории обоих философов, как одну из типичных разновидностей полиса. Действительно, принадлежность дорийских государств к типу полиса, несмотря на все их своеобразие, никогда не ставилась под сомнение греческими мыслителями . Между тем, как было уже замечено во вступлении, в современной литературе сомнения такого рода высказываются довольно часто . Объясняется это тем, что буржуазная историческая наука, утратив свойственное мышлению древних стихийное сознание сущности полиса, до сих пор еще не выработала подлинно научного определения этого понятия. Советские историки, определяя полис как одну из стадий в развитии рабовладельческой формации, исходят обычно из характеристики античной формы собственности, которую дает К. Маркс в «Немецкой идеологии»: «Вторая форма собственности - это античная общинная и государственная собственность... Наряду с общинной собственностью развивается уже и движимая, а впоследствии и недвижимая, частная собственность, но как отклоняющаяся от нормы и подчиненная общинной собственности форма. Граждане государства лишь сообща владеют своими работающими рабами и уже в силу этого связаны формой общинной собственности. Это - совместная частная собственность активных граждан государства, вынужденных перед лицом рабов сохранять эту естественно выросшую форму ассоциации». Из этих слов ясно, что Маркс видел в античном городе-государстве не просто политическую надстройку, но определенную форму организации господствующего класса перед лицом угнетенных и, следовательно, существенный элемент самого экономического базиса рабовладельческого общества на одной из стадий его развития . Правда, сам принцип этой организации остается не вполне ясным, так как мысль Маркса выражена здесь очень сжато. Прежде всего, что следует понимать под «общинной собственностью», которая составляет основу античной формы собственности и, следовательно, основу полиса? В нашей научной литературе можно встретить различные ответы на этот вопрос. Так, С. И. Ковалев понимает термин Gemeindeeigentum буквально как 'собственность, принадлежащая непосредственно государству', как например, ager publicus в Риме. Однако, встав на эту точку зрения, нам пришлось бы исключить из ранга полисов, например, Афины, где государственная земля, как известно, играла весьма скромную роль в экономике страны . Иное толкование этого положения Маркса выдвигает С. Л. Утченко . По его мнению, природа античной формы собственности проявляется прежде всего в том, что в античном обществе собственником в собственном значении этого слова может быть лишь член общины, полноправный гражданин. В соответствии с этим Утченко определяет полис как «организацию, которая в известных исторических условиях наилучшим образом обеспечивала коллективу собственников осуществление права на земельную собственность, а также распоряжение (управление) этой собственностью и ее защиту». Однако такое определение, хотя против него трудно возразить что-либо по существу, представляется нам чересчур общим, не раскрывающим в полной мере специфику полиса по сравнению, скажем, с восточной или германской сельской общиной . Ближе других к пониманию действительного смысла слов Маркса подходит К. М. Колобова. Суть полиса она видит в следующем: «Для любого античного полиса характерно наличие двойственной формы собственности: 1) частной собственности рабовладельцев как на недвижимое, так и на движимое имущество; 2) общеполисной формы собственности как верховной собственности всего гражданского коллектива, объединенного в полис, т.е. государства. Двойственная форма собственности была выражением двойственного социального состава полиса, состоящего из класса рабовладельцев, владеющих землей, деньгами, движимым имуществом, средствами и орудиями производства, рабами, и мелких свободных производителей, живущих личным трудом. Свободные владели средствами производства и несложными орудиями труда, но должны были работать сами, чтобы просуществовать и прокормить членов семьи. Их интересы обеспечивала общинно-государственная собственность, ставя преграды беспредельному обогащению рабовладельцев как частных собственников. Это обеспечение проявлялось главным образом в контроле со стороны гражданского коллектива над частной собственностью его членов». В качестве примеров такого рода контроля над собственностью К. М. Колобова называет ограничение пределами полиса права купли-продажи земли, повинности богатых граждан в пользу государства (литургии), установление земельного максимума. «Этими мерами, - продолжает она, - государство стремилось не допустить ослабления сплоченного гражданского коллектива и тем самым сохранить слой свободных производителей как собственников средств производства и орудий труда». Таким образом, полис можно определить как своеобразный союз (блок), объединяющий в единое целое два крыла гражданского сословия: зажиточных граждан, владеющих рабами, и свободную бедноту. В основе этого союза лежит особая политика государства, содержание которой можно свести к комплексу мероприятий частью ограничивающих развитие частной собственности, частью, добавим от себя, способствующих сохранению и расширению собственности общины в ее чистом виде (сюда можно отнести не только недвижимость, но также и денежные доходы государства - например, союзнический форос в Афинах). Что касается мер, направленных на ограничение частной собственности, то они могут быть двоякого рода, выражаясь либо в перераспределении части прибавочного продукта рабовладельческих хозяйств между всеми гражданами (литургии, налоги на собственность, конфискации и т.д.), либо в контроле за потреблением этого прибавочного продукта самими рабовладельцами (законы против роскоши). Меры этого последнего рода, хотя и содержали в себе значительный элемент демагогии, имели тем не менее немаловажное значение (особенно на ранних этапах формирования полиса), сдерживая рост частных состояний и способствуя установлению, если не действительного, то, по крайней мере, видимого равенства граждан.

В известной мере эти традиции уравнительности, справедливого дележа были унаследованы полисом от его исторической предшественницы - родо-племенной общины. Именно так, очевидно, следует понимать слова Маркса о сохранении гражданами полиса «естественно выросшей формы ассоциации». Вместе с тем, однако, полис нельзя рассматривать как простой слепок племенной общины, автоматически перенесенный в новые исторические условия. При наличии известного родового сходства между ними нельзя не заметить и резкого различия - различия между первобытной, еще не расчлененной на классы общиной и общиной эксплуататорской, имеющей к тому же форму государства. Преемственность, отмеченная Марксом, не исключает коренной ломки и перестройки всех основных институтов племенной общины, а также появления и совершенно новых, ей неизвестных учреждений при переходе на стадию города-государства. Так, законы против роскоши, являясь, несомненно, одним из древнейших полисных институтов, были совершенно неизвестны в эпоху господства родового строя. У современных отсталых народов большое богатство не считается чем-то предосудительным в том случае, если его рост сопровождается постоянными изъявлениями щедрости владельца по отношению к своим соседям и соплеменникам . Едва ли случайно также, что греческая традиция обычно связывает меры против роскоши и богатства с именами конкретных законодателей (Солона, Залевка, Периандра, Ликурга и т. д.) и, таким образом, дает им более или менее точную датировку. Очевидно именно законы такого рода представлялись историческому мышлению греков наиболее ярким свидетельством сознательного вмешательства законодателя в естественный процесс развития государства. Напротив, упоминания о законодательном учреждении литургий в традиции почти не встречаются. И это понятно: корни литургии уходят слишком глубоко в родовой строй, чтобы можно было проследить ее возникновение . Щедрость богача в угощении своих сородичей, а затем сограждан, в исполнении общественных повинностей казалась грекам делом само собой разумеющимся, данным от века.

Несомненно, однако, что сам принцип, лежащий в основе литургии, должен был претерпеть существенные изменения при переходе от общины к полису. Из моральной нормы он стал государственным законом . Оставляя в стороне гипертрофированные формы этого института в Афинах IV в., заметим, однако, что элементы систематизации в распределении повинностей между зажиточными гражданами должны были появиться уже на начальном этапе становления греческого города-государства. Достаточно вспомнить такие важные вехи в древнейшей истории Аттики, как установление системы навкрарий или солоновский ценз . Правда, на первых порах точная фиксация литургий диктовалась в основном интересами военного дела, однако, уже довольно рано мы сталкиваемся с попытками распространить те же принципы и на другие области государственной жизни, например, на организацию культа.

С другой стороны, экономические привилегии аристократии, столь характерные для гомеровской общины, в течение архаического периода, были изжиты в большинстве передовых полисов. В частности, принцип γέρας, обеспечивавший «лучшим» львиную долю при разделе общественных доходов, теперь уступает место принципу абсолютного равенства граждан в их отношении к государственной собственности . В дальнейшем на этой почве вырастают такие совершенно неизвестные в первобытном обществе институты, как оплата должностей и военной службы, диобелия, раздачи и т. д.

Отмеченные особенности внутренней организации полиса позволяют по-новому взглянуть также и на дорийские мужские союзы. В самом деле, все те элементы, из которых складывается характерная для любого античного государства политика ограничения частной собственности и упрочения собственности общинной, мы находим также в Спарте и городах Крита, но не в виде разрозненных и изолированных друг от друга учреждений и законов, а слитым в некое компактное, органическое целое в виде сисситии . Дух ригористической уравнительности, строгого взаимоконтроля, царивший на обедах фидитиев и гетерий, - лишь более последовательное и категоричное выражение того же самого принципа, который был положен в основу законов против роскоши в других греческих полисах. С другой стороны, присущий всякому полису принцип литургии, повинностей имущих в пользу неимущих, совершенно отчетливо выступает в таких дорийских обычаях, как угощение сотрапезников в фидитиях или предоставление дома и утвари для обедов гетерии ее архонтом. Результатом дальнейшего развития того же принципа можно считать критскую форму взносов в сисситии на основе подоходного (10%) обложения. Наконец, распределение государственных доходов между гетериями в городах Крита, по существу, представляет собой ничто иное, как древнейшую разновидность той системы раздач, оплачиваемых должностей, праздников и т. п. способов подкармливания народа, которая достигла такого развития в Афинах V-IV вв. до н. э. В этом свете дорийский мужской союз (фидитий или гетерия) может рассматриваться как своеобразная ячейка, атом, основной структурный элемент дорийского полиса. В то же время каждый из таких союзов как бы в миниатюре воспроизводит исторический тип полиса вообще. «Совместная частная собственность граждан» здесь, в Спарте и на Крите, не абстрагируется из своих многочисленных проявлений в различных ведомствах города-государства, а отливается в одну конкретную, житейскую форму повседневного сотрапезничества. В этой простоте, конкретности, единичности и заключается тот соблазн, который, несомненно, представляли сисситии для греческих теоретиков государства в их поисках наилучшей формы полиса.

Как конкретное воплощение основных принципов полисной организации, дорийские мужские союзы с наибольшей наглядностью подтверждают тезис Маркса о той преемственности, которая связывает город-государство с первобытной общиной. Родство гетерий и фидитиев с мужскими союзами Черной Африки, Меланезии, Индии, Америки и т. д. можно считать неоспоримо доказанным. В самой Греции их прототипом были объединения сотрапезников, подобные тем, которые изображает в своих поэмах Гомер . Союзы этого последнего типа действуют в рамках родовой общины, которая, однако, уже находится на стадии разложения. Но подобно тому как полис, взятый абстрактно, нельзя рассматривать просто как законсервированную общину, точно так же союзы граждан в Спарте и на Крите не были лишь разновидностью первобытных мужских союзов. Факты показывают, что это была организация совершенно иного рода, сохранившая лишь отдельные элементы старой формы.

В организационном отношении система фидитиев в Спарте довольно близко напоминает систему возрастных классов - «полков» у южно-африканских банту: зулусов, матабеле, нгуни и пр. В обоих случаях отдельные союзы, входящие в состав системы, подчинены строгому контролю центральной власти (у банту в лице племенного вождя, в Спарте в лице эфоров). В обоих случаях основой, на которой покоится система мужских союзов, является не родо-племенное деление, а территориальное. Наконец, как в том, так и в другом случае религиозная окраска союзов либо совсем не выражена, либо выражена очень слабо . Однако, несмотря на отмеченные черты сходства, между обеими этими формами мужских союзов есть и существенное различие, вытекающее из того, что исторически банту Южной Африки до их покорения европейскими колонизаторами находились еще на стадии военной демократии, тогда как спартанцы уже миновали этот этап и перешли на стадию классового общества и государства. Главной функцией системы возрастных классов у зулусов и других родственных им племен была война. Каждый отдельно взятый мужской союз представлял собой отряд воинов в составе общеплеменного ополчения. Иначе обстояло дело в Спарте. Фидитии, хотя они и играли определенную роль в военной подготовке и мобилизации граждан, не были войсковыми подразделениями в собственном смысле этого слова. Каждый фидитий включал в свой состав граждан различного возраста от 20 до 60 лет. Напротив, у зулусов каждый союз (интанга) состоял только из сверстников, что делало весьма удобным его использование в качестве тактической единицы. Взятая в целом возрастная организация зулусов охватывала всех взрослых мужчин племени, способных носить оружие. Вне возрастных классов стояли только женщины, дети и старики . Единственным путем к достижению статуса полноправного члена племени был обряд инициации. В противовес этому спартанские фидитии представляли собой замкнутые организации, доступ в которые был открыт лишь одному правящему сословию, т.е. ничтожному меньшинству по сравнению с общей массой мужчин-воинов на территории государства. Периеки, неодамоды, илоты, хотя бы они и несли военную службу, не имели права участвовать в сисситиях граждан. И, наоборот, исправное посещение сисситий играло роль критерия при определении гражданских прав. Сам акт приема в фидитий так, как он описан Плутархом, не имеет уже ничего общего с первобытным испытательным обрядом. Метод отбора новых членов в сисситиях должен был защитить спартанскую аристократию от проникновения в ее ряды нежелательных чужеродных элементов. Также и на Крите разграничительная линия между гражданами и негражданами определялась именно принадлежностью первых к мужским союзам - гетериям. В соответствии с этим свободные жители полиса, не имеющие гражданских прав, назывались «апетерами», т.е. людьми, стоящими вне гетерий. Противоположный по значению термин «гетер» в надписях не встречается. Его заменяет, очевидно, термин «дромей», обозначающий полноправного гражданина. Обычай публичных состязаний в беге на Крите был тесно связан с институтом гетерий. Здесь, как и в Спарте, физическая подготовка наряду с участием в сисситиях была важнейшим признаком, отличающим гражданина от представителей других сословий .

 

Сопоставление дорийских мужских союзов с современными «тайными союзами»

Отчетливо выраженный корпоративный характер гетерий и фидитиев позволяет сопоставить их с современными «тайными» союзами туземцев Африки, Меланезии и Северной Америки. Подобно большинству союзов этого типа фидитии и гетерии были объединениями имущих против неимущих. Исключение бедноты из состава союзов предусматривает спартанский закон о взносах в сисситии. В гетериях требование имущественного ценза, очевидно, не было столь жестким. Зато здесь мы сталкиваемся с типичным для «тайных союзов» вступительным взносом в форме угощения членов союза вновь поступающим в него . По словам Плутарха (Lyc., XII; ср. Quaest. symp., VII, 9), содержание бесед, которые велись в спартанских сисситиях, запрещалось разглашать перед посторонними. Здесь перед нами опять-таки типичный внешний признак «тайного союза». Тем не менее, и в этом случае этнографические параллели не раскрывают в полной мере историческое своеобразие дорийских мужских союзов.

Несмотря на отдельные признаки сходства, между ними и современными «тайными союзами» имеются весьма существенные различия как структурного, так и функционального порядка. При сравнении гетерий или фидитиев с развитыми «тайными обществами» типа Поро или Эгбо в Западной Африке бросается в глаза такая характерная черта в организации последних, совершенно, однако, не свойственная первым, как наличие многочисленных внутренних градаций или степеней посвящения, переход на каждую из которых требует особого вступительного взноса, что, по сути дела, превращает их в отдельные союзы внутри союза. Иерархическая структура «тайных союзов» отражает стихийный процесс социальной дифференциации племенной общины в условиях становления классового общества. Племенная знать образует замкнутую корпорацию внутри союза и таким образом изолирует себя от массы рядовых общинников, допущенных лишь к низшим степеням посвящения.

По сравнению с объединениями этого типа внутренняя структура дорийских мужских союзов кажется довольно простой. Социальное положение членов союза, их богатство и происхождение не оказывают здесь сколько-нибудь заметного влияния на их положение внутри союза. Этот «демократизм» дорийских союзов проявляется прежде всего в организации сисситий, на которых богатые и бедные, знатные и незнатные получали одни и те же строго нормированные порции. Насколько можно судить по имеющимся данным, к устройству сисситий в основном и сводилась деятельность как критских гетерий, так и спартанских фидитиев . Разнообразные экономические, полицейские и религиозные функции, свойственные «тайным союзам», в их компетенцию, по-видимому, не входили .

С другой стороны, главная функция дорийских сисситий - функция консолидации гражданского коллектива полиса путем искусственного выравнивания образа жизни всех его членов - совершенно чужда типичному «тайному союзу». Этот последний представляет собой весьма пластичную и подвижную систему, четко откликающуюся на все изменения племенной экономики. Этим объясняется отсутствие четкой организации и случайный состав многих объединений этого рода. Дорийский мужской союз, напротив, с самого начала сознательно поставлен в противовес экономическому развитию, как своеобразный амортизатор между хозяйственным базисом и политической надстройкой общества. Эта особенность спартано-критской формы мужских союзов, резко отличающая ее от всех других разновидностей этого института, вытекает из того, что мужской союз в данном случае, как было сказано, является лишь одним из структурных элементов рабовладельческого полиса.

 

Афины и Спарта как два противостоящих друг-другу типа полиса в классической Греции

В Греции V-IV вв. до н. э. мы находим противостоящими друг другу два различных типа полиса. Один из них наиболее рельефно воплощен в афинской демократии, другой в спартанском государстве. Различие между этими двумя полисами не сводится только к противоположности между демократией и олигархией. Не менее важны различия в характере экономики и, прежде всего, в формах эксплуатации рабов, свойственных каждому из этих государств. Именно эти различия в значительной мере определяют своеобразие полисной организации как Афин, так и Спарты.

Экономическую основу афинского государства составлял труд покупных рабов в ремесле и сельском хозяйстве. Развитие рабства протекало здесь, как постепенный, стихийный и практически ничем не ограниченный процесс. Свободное развитие рабовладения, равно как и других видов частной собственности, имело своим следствием крайнюю пестроту и неоднородность социального состава гражданского коллектива. Победа демократии, отмена ценза и других ограничений права гражданства, по сути дела, политически закрепила эту внутреннюю неоднородность афинского полиса. Вместе с тем, политическое уравнение беднейших слоев свободного населения Афин с его верхушкой требовало в качестве дальнейшего шага подтягивания первых до уровня последней также и в экономическом отношении. Широкие возможности в этом направлении открывала эксплуатация городов-членов Афинского морского союза. На протяжении почти полувека союзнический форос входил в качестве важного компонента в доходы многих тысяч афинян. Распределение фороса шло в централизованном порядке по нескольким каналам одновременно. Безусловно, главным из этих каналов была оплата государственных должностей, нигде не достигавшая такого развития, как в Афинах . После разгрома Афин в Пелопоннесской войне тяжесть основных расходов в кормлении демоса была переложена на плечи зажиточных граждан, которые вынуждены были теперь уступать демократическому государству значительную часть своих доходов от труда рабов, а также разного рода финансовых и торговых операций. Однако принципы организации государственного хозяйства при этом, в сущности, не изменились. Ведущую роль продолжало играть централизованное распределение доходов полиса с помощью системы раздач, платы должностным лицам и литургий.

Развитие спартанской экономики уже с конца VI в. до н. э. идет по другому пути . Илотия - основной определяющий фактор всей спартанской истории - возникла в результате завоевания. Поскольку завоевание было осуществлено силами всей общины спартиатов, общинная собственность на землю и на рабов в конечном счете стала здесь господствующей, оттеснив частную собственность на задний план. В свою очередь, это имело своим следствием превращение всех граждан государства в равной мере во владельцев земли и рабов. Закрепление общинного землевладения в Спарте диктовалось необходимостью поддерживать определенное равновесие между численностью свободных и порабощенных. Именно эту цель и преследовало создание системы землепользования, основанной на неделимых и неотчуждаемых «древних» наделах, каждый из которых должен был содержать одного или, может быть, нескольких воинов-спартиатов и их семьи. По наиболее вероятному предположению, эта реформа могла быть проведена в период, следующий непосредственно за ΙΙ-й Мессенской войной, в результате которой в распоряжении спартанского государства оказались большие массивы пахотной земли и многочисленные рабы-илоты, работавшие на этой земле. Одновременно с аграрной реформой и, очевидно, в тесной связи с ней, как уже говорилось выше, подверглась коренным изменениям организация мужских союзов и связанный с нею обычай сисситий - коллективных обедов граждан.

Сохранение и развитие института сисситий в рамках полиса было важнейшим средством укрепления дисциплины внутри коллектива рабовладельцев в таком государстве, как Спарта, где, как известно, была нарушена основная заповедь рабовладельческой экономики: избегать скопления больших масс рабов, говорящих на одном языке (см. Plat. Leg., 777 С; Arist. Polit., VII, 1330а 26). В отличие от разноплеменных, разрозненных рабов большинства греческих государств, илоты составляли сплоченную однородную массу, всегда готовую к восстанию. В этой обстановке дисциплина, максимальная сплоченность и организованность были вопросом жизни или смерти для всех спартиатов. В условиях отсталой полунатуральной экономики Спарты наиболее рациональной формой консолидации господствующего класса оказалось товарищество сотрапезников - фидитий. Для большей части граждан Спарты - вчерашних крестьян, сисситии - обеды в складчину, были привычной традицией . Сисситии и стали основой той системы повседневного контроля над жизнью граждан, над их потреблением, которая является наиболее характерной чертой «ликургова космоса». Сохранение обычая сисситий было выгодно прежде всего спартанской олигархии. Разбитый на небольшие, организованные на «патриархальный» лад группы, ежедневно собирающийся на обязательные обеды, скудный рацион которых разнообразили лишь щедроты богатых сотрапезников, спартанский демос был гораздо менее опасен для правящей знати, чем, скажем, буйная городская толпа в Афинах. Таким образом, будучи, с одной стороны, орудием господства свободного меньшинства над порабощенным и неполноправным большинством, фидитии, с другой стороны, использовались как своеобразный инструмент народоправства внутри того же меньшинства.

 

Сравнительная характеристика Спарты и критских полисов

Историческая ситуация, сложившаяся на Крите к концу архаического периода, как бы в миниатюре повторяет ту картину социально-политических отношений, которую мы уже наблюдали в Спарте в ее, так сказать, крупном плане. Ни одному из критских полисов не удалось полностью подчинить своей гегемонии соседние города и создать такое мощное государственное образование, как Лакедемон. Внутренняя обстановка на острове, по-видимому, не была столь напряженной, как в Спарте.

Аристотель (Polit., II, 1269а 39 слл.; 1272b 18) противопоставляет критских периеков илотам, утверждая, что первые, в отличие от последних, никогда не восстают против своих господ. По его мнению, это объясняется почти полной изоляцией Крита от внешнего мира (илотов натравливают на спартанцев их соседи). На Крите не было и столь резкого численного перевеса рабов над свободными, как в Спарте, так как территория и население отдельных полисов были весьма незначительны.

Все это накладывает отпечаток известного своеобразия на местную форму мужских союзов, делая невозможным ее отождествление со спартанскими фидитиями. Казарменная спартанская дисциплина не привилась в городах Крита. Принцип беспрекословного подчинения части целому, личности государству, осуществленный в Спарте на практике, здесь оставался, скорее, недосягаемым идеалом. Организация гетерий была поэтому гораздо менее четкой, чем организация фидитиев. Такие черты системы союзов, как унификация и централизация на Крите были выражены довольно слабо. Частная инициатива, напротив, играла весьма значительную роль (например, в вербовке агел). Это свидетельствует о том, что гетерии в отличие от фидитиев еще сохраняли многие характерные черты родовых мужских союзов периода дорийского завоевания. «Более демократичная», по выражению Аристотеля (Polit., II, 1271а 28 слл.), организация критских сисситий также может расцениваться как наследие той исторической эпохи, когда господствующей была нераздельная родо-племенная собственность на землю и другие средства производства .

* * *

Результаты предпринятого нами исследования вкратце сводятся к следующему. Мужские союзы, существовавшие в дорийских городах-государствах (Спарте и городах Крита) в V—III вв. до н. э. в их двух основных разновидностях (фидитии и гетерии), представляют собой особую форму организации класса рабовладельцев в рамках античного полиса. В этом аспекте дорийские мужские союзы существенно отличаются от всех других типов и разновидностей этого института, известных нам по этнографическим описаниям и по другим источникам. Исторически фидитии и гетерии являются результатом искусственной перестройки более ранней первобытной формы мужского союза. Эта последняя форма, правда, уже на стадии разложения зафиксирована в гомеровских поэмах. Можно предположить, что первоначально мужские союзы дорийцев Спарты и Крита были тесно связаны с родо-племенной организацией. На Крите эта связь продолжала сохраняться еще в сравнительно поздний период. Разложение родового строя в Спарте и городах Крита не повлекло за собой ликвидации мужских союзов как формы общественно-политической жизни. Напротив, претерпев существенные изменения как в своей организации, так и в функциях, мужские союзы сыграли немаловажную роль в становлении рабовладельческого государства в этих двух районах, став одним из важнейших элементов дорийского полиса.