Весной 1997 года в Москве в Музее народов Востока проходила моя выставка. Среди посетителей появилась женщина, которая, увидев маленький пейзаж, рядом с которым висела табличка «Место на Кавказе, где зарыт экземпляр «Розы Мира»», подошла ко мне и сказала:

— Алла Александровна. Вы зарыли «Розу Мира», зарыли так, что найти ее, оказывается, уже нельзя. Так это же Вы зарыли семя, а смотрите, «Роза Мира» пробивается везде.

И это правда.

После смерти Жени я опять осталась одна с рукописями. Рукописи пока тихо лежали. Семидесятые были очень страшными годами, я понимала, что стоит мне вылезти с произведениями Даниила, как меня снова заберут и сожгут черновики. И на этот раз никто уже ничего не восстановит.

Я уже рассказывала, как ленинградский поэт Николай Леопольдович Браун опубликовал в журнале «Звезда» несколько стихотворений Даниила. От этого протянулась ниточка моей дружбы с его сыном Колей Брауном. Коля, человек от природы поэтически одаренный, как поэт сложился в лагере. Он провел в заключении, включая ссылку, 10 лет, а потом я много времени провела у него в Комарове, перепечатывая его стихи с лагерных и ссыльных черновиков. Коля познакомил меня с Львом Николаевичем Гумилевым. У нас был очень интересный вечер: мы пришли в гости к Льву Николаевичу и его милой жене Наталье Викторовне. Так получилось, что сначала Лев Николаевич рассказал, как он сидел в конце 30-х годов, потом мы с ним сравнивали, как оба сидели в конце 40-х, а потом Коля рассказывал, как он сидел в конце 60-х. А потом все мы начали смеяться — так что же это такое в России — тюрьма? Где же была настоящая жизнь, по какую сторону забора?

Через Колю я познакомилась с членами единственной тогда русской православной политической партии — ВСХСОН (что расшифровывается как Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа). После тех трагических антисоветских групп, в которые как-то объединились отчаянные и отчаявшиеся люди сталинского времени, ВСХСОН, программа которого теперь известна и напечатана, был первой конкретной организацией, ставившей своей целью свержение коммунизма. Организация в основном зародилась в Ленинградском университете в среде студентов-гуманитариев. Членов ВСХСОНа посадили по доносу провокатора в 1967 году. Его руководитель Игорь Огурцов сидел, считая ссылку, 20 лет, с 1967 по 1987 год; ассириец Михаил Садо — 13 лет, с 1967 по 1980 год, когда мы с ним и подружились. Писатель Леонид Бородин (это был его первый срок), эфиопист Вячеслав Платонов и еще несколько человек получили меньшие сроки.

С 78-го года в моей жизни начался новый этап. Постепенно вокруг меня появилось много молодежи. Так, в один прекрасный день возникли Алхимик и Валера, им было по восемнадцать лет, хиппи с длиннющими волосами, увешанные бусами. Им попали в руки какие-то обрывки ксерокопий «Розы Мира». Они пошли меня искать — и нашли.

Лет двенадцать я жила с открытой дверью, запираясь только на ночь. Все в доме знали, что к Алле Александровне приходят, открывают дверь, говорят: «Здравствуйте, это я». С компанией хиппи я гуляла по Москве. Мне было уже к семидесяти, я надевала строгий костюм и строгую черную шляпку, а хиппи выглядели так, как им и полагалось. В таком виде мы выходили из дома, и из подворотен появлялись новые хиппующие личности и присоединялись к нам. Мы ходили по улицам и разговаривали обо всем на свете.

В 86-м году Даниилу исполнилось бы восемьдесят лет. Я всегда в день его рождения 2 ноября ездила на Новодевичье. Одна. На кладбище и в церкви я любила бывать одна.

Могила тогда выглядела так: два холмика, между ними дубовый крест и вокруг много сирени. Ограда была прямоугольная с прямыми прутьями, ее еще Даниил ставил.

В тот день я приехала и — остолбенела. Не было ни креста, ни холмиков, ни сирени. Во всю площадь могилы лежала огромная гранитная плита, а на ней громоздился гранитный «шкаф». Больше я тогда ничего не увидела — бросилась бегом прочь. Уборщица, которая меня хорошо знала, сказала:

— Идите скорей к директору!

Директора я не застала, было воскресенье. Произошло же вот что. Великолепный скульптор Николай Андреевич Андреев, автор старого памятника Гоголю, тоже похоронен на Новодевичьем кладбище. Его родные хлопотали, чтобы Министерство культуры поставило ему памятник. И рабочие, найдя могилу другого Андреева, решили, что это она и есть. Вышла чудовищная ошибка.

В тот же вечер я позвонила в Петербург своему другу Коле Брауну и все ему рассказала. Ночью он перезвонил мне: — Начало твоего телефона — 229. Запомни: по статье Уголовного кодекса 229-й надругательство над могилой влечет уголовную ответственность сроком до трех лет.

На следующий день я кинулась к директору. Сначала он заявил, что я вообще никогда не бываю на кладбище и понятия не имею, кто у меня тут похоронен. Я молча вынула толстую пачку квитанций оплаты уборщицам, положила перед ним.

— У Вас была не могила, а козий загон!

Я сказала:

— Русская могила — это холмик с травой и крестом. Поняли?

Он продолжал хамить. А у меня и правда никогда не хватало духу выдирать ландыши, сыпать песок. Я всегда просила, чтобы зимой оставался снег, а летом — трава. Это было похоже на деревенскую могилу и было мне дорого. Мы долго препирались, а потом я сказала:

— Да что Вы так со мной разговариваете? Вы же знаете, статья 229 — до трех лет. О чем Вы спорите?

Он мгновенно переменил тон, стал кому-то звонить:

— Вот она говорит, что русская могила — это земля, трава и крест… ага… угу…

Гранит все-таки содрали, а крест потом нашелся чуть ли не в Мытищах. В 1986 году у меня совсем не было денег. Тут уж взялись помогать все. Кончили мы только к лету. Мне до сих пор трудно бывать на кладбище, не могу забыть тех двух холмиков с крестом посредине и кустов сирени.

Мы всегда праздновали день рожденья Даниила. И тогда, в 1986 году, вечером пришли Боря Чуков и еще молодые ребята, которые Даниила не знали, но очень любили. Я никак не могла прийти в себя после того, что произошло. Пришлось рассказать. Боря расшумелся:

— Все изменилось, теперь Горбачев, перестройка, надо печатать стихи Даниила Леонидовича.

— Не хочу получать по морде! — отвечала я. — Это все то же самое, что было!

— Вы чего еще ждете?! — кричал он. — Вот уже надругались над могилой. Чего Вам еще надо?

Мы довольно долго орали друг на друга. В конце концов я сказала:

— Ладно. Берите, несите.

— Я понесу в «Новый мир».

— Еще не хватает «Нового мира»! Какое «Новому миру» может быть дело до Даниила Андреева! Ладно. Валяйте! Несите и получайте по морде Вы!

После истории с могилой я решила, что нельзя мне сидеть с единственным правильным экземпляром «Розы Мира». Что-то со мной случится — и все: остаются искореженные, Бог знает какие ксерокопии.

И тогда приехали Юра, а с ним Сережа и Таня, жених и невеста, казак и казачка, высокие, милые. И втроем они сфотографировали первый экземпляр «Розы Мира». А потом Таня, уже беременная, перепечатывала с фотографий книгу, печатала и смотрела, сколько осталось страниц до конца и сколько недель, а потом и дней до родов. Успела, допечатала рукопись и родила сынишку. А Боря Чуков отнес стихи в «Новый мир» и по морде не получил. Это было то, с чего потом все началось: первая публикация стихов Даниила в «Новом мире», сделанная Олегом Чухонцевым. Быть может, без того издевательства над могилой, без того особого состояния у меня и у тех, кто меня слушал, мы бы и дальше молча сидели.

Стихи прочитал Борис Николаевич Романов. Он дружил с Витей Василенко, издавал его стихи. Романов разыскал меня и стал «пробивать» в издательстве «Современник», где тогда работал, очень тоненькую, как он сначала думал, книжку стихов, которая потом стала прибавлять и прибавлять в объеме. Это был 1987 год. Борис Николаевич включил в эту книжку стихотворение «Беженцы» — о войне:

В издательстве Романова тогда проработали на «пятиминутке», а стихотворение сняли. Теперь его печатают везде, а Борис Николаевич — редактор всего собрания сочинений Даниила. В 1989 году в «Новом мире» опубликовали первые отрывки из «Розы Мира», главы о Лермонтове и Блоке со вступительной статьей Станислава Джимбинова «Русский Сведенборг». А потом публикации пошли одна за другой.

По приглашению Саши Андреева, сына Вадима, в 1987 году я поехала в Париж. И там Саша неожиданно повел меня на вечер поэта Генриха Сапгира. Тот приехал в Париж и в чьей-то мастерской читал свои стихи.

Мы пришли. Мне было странно, что можно вот так собираться, читать стихи и не бояться, что тебя заберут. Мне пришло в голову, что и я могу читать Данины стихи. И если тут это так просто… Я сказала Саше. Тот ответил: «Слушай, какая чудная мысль!» И вот Ирина Зайончек, переводчица, устроила чтения у себя в квартире. Собралось человек пятьдесят русских, я рассказывала им о Данииле и читала его стихи — тогда еще по бумажкам. Все вышло очень хорошо.

Потом в Москве я много рассказывала друзьям о своей поездке и, конечно, об этом вечере. А потом подумала: «А что я рассказываю? Разве я не могу то же самое устроить тут?».

Пригласила к себе домой человек двадцать и читала им. Это был уже 1988 год. После этого кто-то из друзей пригласил меня к себе, я стала учить стихи наизусть и читать их по квартирам.

Потом возникла идея: а почему бы не провести вечер во дворце культуры? С тех пор где только я не читала стихи: в библиотеках, в институтах, в музеях, в театрах. Не пойду только к иеговистам и в церковь Муна, а если пойду, так изругаюсь.

Но у адвентистов я была. Меня туда пригласил один православный человек. Он так же плохо видел, как я сейчас, и ему удалось устроиться на работу в адвентистском центре недалеко от Тулы. Он преподавал там христианскую символику. Мы с ним даже не сговаривались о программе заранее. Я рассказала коротко биографию Даниила, а потом перешла к самым религиозным его стихам. Читала «Дом Пресвятой Богородицы». Слушали, затаив дыхание, потому что о Пресвятой Богородице ничего не знали.

На одном из выступлений в Смоленске меня смущенно предупредили:

— Знаете, Алла Александровна, вот в библиотеке выступление, в Союзе художников, а еще очень попросили сотрудники исправительно-трудовых лагерей. Вы простите, пожалуйста, но они так просили…

Я ответила:

— Да что вы извиняетесь! Мне это самой интересно. Художникам я уже читала, писателям тоже, а следователям еще не читала.

Зал был полон, и почти все в нем — в погонах. А в первом ряду сидели женщины. Должна сказать, что женщина-следователь — это очень страшно. Я испугалась было, а потом думаю: «Ну, как хотите, а сейчас будете слушать».

Тогда мои выступления состояли из трех частей: я рассказывала биографию Даниила, читала стихи, а потом отвечала на вопросы. И вот я им рассказала биографию, учитывая специфику их работы, приговаривая:

— Вот вам, наверное, это будет профессионально интересно…

А им и вправду было интересно. Я прочла стихи, сказала:

— Теперь любые вопросы…

Глянула на женщин — а они в слезах!

Невозможно перечислить здесь все города, где я читала стихи Даниила: от Лондона до Владивостока. С тех пор как я начала читать, меня не оставляло чувство, что Даниил рядом и что он снял с меня страх за свои стихи, за «Розу Мира». Это были совсем не легкие годы, но я выступала, не опуская головы. И бывают странные моменты во время чтения стихов. Я выхожу, читаю стихотворение, над которым много работала, так, как задумала. И вдруг — что-то происходит. Я начинаю читать гораздо лучше, забываю о плохом самочувствии, полностью растворяюсь в тексте. И кажется, что кто-то рядом. Даниил рядом. И здесь надо, мне кажется, подробнее сказать об особенности его дара.

Мы живем в разделенном, раздробленном мире. Разбиты наша жизнь, все понятия. Разорвана связь физической жизни с духовной, раздроблены на части все профессии. Иногда еще соединяются в одном лице поэт и прозаик, но чаще даже поэты пишут или лирические, или гражданские стихи, а талантливая шутка породила пародиста как профессию.

Но если бы мы отправились в глубокую древность, босиком или в грубых сандалиях прошли по выжженным солнцем пыльным или каменистым дорогам очень давних и очень дальних стран, то неминуемо встретили бы на одной из таких дорог человека, который казался бы странным только для нас, но для тех, кто жил рядом с ним, был совершенно понятен. Кто он? Поэт — в том древнем значении этого слова, которое мы сейчас потеряли. Вероятно, и в древности, как и позже, в самой обыкновенной семье рождался странный мальчик и вырастал необычным человеком. Он слышал, а часто и видел то, о чем окружавшим его людям было известно только «умственно». Такова уж особенность душевной структуры человека, наделенного религиозным чувством. Такими были и поэты Древней Эллады, и ветхозаветные пророки, и средневековые миннезингеры — не авторы куртуазных любовных песен, а создатели «Парсифаля» и «Тангейзера».

Люди этого строя воспринимали мир цельным, образным и нераздельно слитым с миром Иным. Для них религиозный, философский, поэтический и музыкальный лики Вселенной представали как единое целое, не поддающееся расчленению, нашей теперешней раздробленности.

Во все времена были люди, обладавшие особым свойством: они слышали не земное, а Божье время. Такими были первые христиане, ожидавшие немедленного пришествия Христа, такими были обезумевшие от страха перед близившимся концом света последователи Аввакума и Савонаролы. Такими бывают поэты, таким был Даниил Андреев в своей мечте о братстве и единении перед Богом всех живущих на земле. Он слышал Божью правду и Божье время, порой смешивая его с земным, потому что сам жил на некоей пограничной по лосе. Думаю, что многое из того, что происходило за эти годы, иначе и не объяснить. И из этого пограничья ко мне, как из какого-то светлого тумана, приходят люди. В черные андроповские времена мне удалось переправить хранителю «Русского архива» в Лидсе Ричарду Дэвису подлинники тюремных черновиков Даниила. Возник Саша Палей, который нашел издателя и уговорил его в 1990 году выпустить первое издание «Розы Мира» — ту большую зеленую книгу. Вместе с моей крестницей Вероникой они готовили ее к печати. И еще возникали люди, иногда молчаливые, иногда помогавшие, иногда просто приходившие ко мне. На мои выступления являлись слушатели, их становилось все больше и больше. И поэзия Даниила стала звучать по-настоящему. Так же без каких-то моих усилий возникли телевизионные передачи, люди сами приходили ко мне.

А круги стали расходиться все шире. В 1990 году маленькая, тихая, добрая, лишенная всякой агрессивности Татьяна Борисовна Антонян тоже мистическим образом начала заниматься тем, что потом постепенно стало Фондом имени Даниила Андреева.

Появилась Ирина Залешева — русская, замужем за чехом. Она организовала перевод «Розы Мира» на чешский язык и издание книги в Чехии. Тогда же в 1990 году Саша Казачков, прекрасный переводчик с испанского, перевел большую часть «Розы Миры» на испанский язык. Книгу издали на острове Майорка, там, где жили Шопен и Жорж Санд. И в том же году на жарком юге США Ира Антонян перевела на английский язык первые главы «Розы Мира», которые передали издателю, в конце 1997 года выпустившему в свет английское издание «Розы Мира» Перевод этот делал на протяжении нескольких лет канадец, учившийся в России. Отдавая перевод в дар Фонду, он сказал:

— Все, что в переводе плохо, — от меня, все, что хорошо, — не мое.

Он отдал перевод на следующих условиях: не хочет, чтобы на книге стояло его имя и чтобы ему платили за эту работу. А потом они с Ириной Антонян год вместе работали над редактированием книги. В это время у него родился сынишка, названный Даниилом. Теперь японец Юсуке Сато переводит «Розу Мира» на японский язык, а первый диплом по творчеству Даниила Андреева в Московском университете защитила Маша, моя крестница.

Появился талантливый скульптор Валерий Евдокимов, сделал мемориальную доску, которая будет установлена на том здании Литературного института им. Горького, где доски памяти Андрея Платонова и Осипа Мандельштама. Войдя в мастерскую скульптора, мы с Татьяной Борисовной сразу поняли: пришли куда надо — на нас смотрел бюст Владимира Соловьева.

В столь любимом Даниилом городе Трубчевске Женя Потупов организовал Андреевские чтения. Виктор Разинкин положил на музыку несколько стихотворений Даниила, и трубчевские учительницы пели для нас «Школьный вальс». Молодой композитор Алексей Ларин написал очень интересный триптих на стихи Даниила, а мой брат Юра Бружес — музыку к стихам Даниила «На зов голубого рога». И это продолжается — добрые руки и светлые лица появляются и помогают во всем.

Фонд имени Даниила Андреева организовал уже несколько плаваний, конференций на корабле, связанных с темой Софии и, естественно, с творчеством Даниила, для которого эта тема — одна из центральных. И вот что удивительно: во время всех четырех плаваний над кораблем появлялась радуга. А во время самого первого плаванья за пять дней случилось удивительное — команда корабля говорила, что она этого никогда не видела, — семь радуг и некоторые из них двойные. Радуга — это символ Софии. Благотворительному фонду имени Даниила Андреева я передала все права на литературное наследие Даниила.

2 ноября 1996 года праздновалось 90-летие Даниила. Праздник был красивым и теплым, а для меня он явился очень серьезным рубежом. На вечере, проходившем в Музее музыкальной культуры им. Глинки, было много музыки и звучали прекрасные молодые голоса: певцов «Новой оперы» Евгения Колобова и театра «Современная опера» Алексея Рыбникова. Я читала стихи Даниила, и для меня этот вечер как бы символизировал передачу всего, что я хранила, в молодые руки, с благодарностью им и верой в них.

Да поможет им Господь.

Последние годы я всегда встречала Новый год одна и очень любила это. Я накрывала стол празднично, ставила вкусную и красивую еду, вино. Я наряжалась, садилась за стол, накрытый условно для двоих. Второй бокал — для тех, кто был со мной в эту Новогоднюю ночь. Даниил всегда со мной. А тут были все и было все. Я должна была идти этот долгий-долгий путь. Я уже рассказывала, как после своей смерти Даниил во сне спокойный и веселый обувал меня на этот путь. И когда я сижу одна с двумя бокалами за новогодним столом, то вспоминаю все, но не помню ничего плохого. Я помню все светлое, глубокое и прекрасное, что видела за свою уже очень долгую жизнь.

Отсюда я слышу, как звенит янтарный песок на высоких дюнах Неринги, и вижу, как встает огромная луна. Журчит река Прут, и над Карпатскими горами сияет моя любимая вечерняя звезда. А на Памире над пятитысячником поднимается небесный охотник — Орион. Невыразимо прекрасно пахнет бескрайняя монгольская степь. И переулочки, и закоулки Праги — сердца средневековой Европы, длинные пологие холмы Англии, по которым скакал на белом коне рыцарь король Артур. Золотой остров Мальта. И последнее, что я видела в 1995 году, расставаясь со зрением, — это прекрасный силуэт Троице-Сергиевой лавры.

Окончено в Крещенский сочельник 1998 года.