Ранние зори у моря всегда отличаются какой-то таинственностью, тишиной и волшебным яблочным запахом. Дышать — не надышаться. Море, успокоенное за ночь отцом-небом, ровной гладью простирается до самого горизонта, и в его зеркальной глади отражается вся та бесконечная даль, что и ощущается только на заре. Входит заря в каждый дом. Наливается сочным плодом, посверкивает в погасшем очаге, потрескивает ветками сливовых деревьев, касающихся оконных ставень… И нет-нет, да и проносится мимо беззаботным детским смехом, тая где-то вдали.

Дарен никогда не любил пропускать это время, поэтому, стоило только первым лучам солнца коснуться водной глади, он открыл глаза и, поднявшись, расправил затекшие плечи, так что суставы хрустнули. За ночь к нему вернулись прежние силы, и, казалось, что их прибавилось. Впрочем, так это или нет — ему еще наверняка придется проверить.

Путник бросил взгляд на Шерена. К лицу вернулись краски, и, судя по всему, жар спал и возвращаться не спешил. Вот и хорошо.

Он вышел на крыльцо и тихонько прикрыл за собой дверь. Город уже оживал: сновали с бидонами молока женщины, из труб тоненькими струйками вытекал сизый дым, а по замощенной улице промчался экипаж какого-то знатного вельможи.

Дар, не торопясь, заплел тугую военную косу и замотал ее шнурком — смолить чистые волосы было откровенно жаль.

Морской ветер бросил в лицо горсть то ли пыли, то ли пыльцы, отчего Дарен не удержался и оглушительно чихнул, еле успев прикрыть рот рукой. Все-таки коварная штука — эта весна. Особенно поздняя.

Начало лета в Шарте было принято праздновать весьма своеобразным способом: женщины делали к последнему дню весны маленьких куколок-"погодок", после чего раздаривали знакомым. Чем больше за этот день пройдет через твои руки куколок — тем счастливей и урожайней будет лето и осень. А под конец надо обязательно спрятать одну "погодку", остальные же — сжечь на Центральной Площади у терема-дворца князя или наместника. Но второе — почти непозволительная роскошь центральных княжеств, окраинные довольствовались своим собственным "кормильцем". Впрочем, никто не жаловался и в столицу особо не стремился: во-первых, здесь все-таки и "золотой" курс несколько иной, а во-вторых — задавят. Привыкшим к ветру, уносящему с собой все намеки на запахи отходных мест, обитателям того же приморского Ро-Ахта пропитанный вонью Орр-Эн показался бы затхлой банкой без намека на отдушину. А уж про перенаселенность и говорить нечего. Нет, определенно, лучше жить там, где родился. Иначе — везде будешь чужим среди чужих. И своим вряд ли когда-нибудь станешь…

Чуткий нос войника уловил запах жаренной рыбы и Дар, заправив руки в карманы и напевая под нос какой-то простой мотивчик, отправился искать того, кто нарушил спокойствие солнечного весеннего утра столь дерзким образом. Кстати говоря, утро это было уже не просто солнечным, но и достаточно теплым: Дару даже расхотелось плащ покупать. Погода стояла изумительная. Солнце, запах вольного моря рядом и ветер в лицо — что может быть приятней с утра? Лишь разве что…

Аляповатая вывеска внезапно привлекла его внимание. Дарен пригляделся и хмыкнул: чем же еще подобное "произведение искусства" может быть, если не банальным борделем? Хоть пекарней назовись, а бордель — он бордель и есть. И пусть окна наглухо закрыты, а изнутри еще и завешаны тяжелыми шторами, наверняка каждый обыватель в городе был в курсе, к каким же именно "искусствам" приобщают здешнее население.

— Заинтересовались? — подошедшего сзади мужчину Дар не заметил, — оно и правильно. Девки там — просто загляденье! — он звонко причмокнул губами и уже чуть тише добавил: — нет, конечно, не все. Но лучше расстаться со стрибрянной полушкой, чем всю ночь провести с деревянной чуркой, верно?

Войник поднял брови:

— Милейший, спасибо за совет. Когда-нибудь я обязательно им воспользуюсь.

— Не пожалеете, молодой человек!

И удалился. А Дарен продолжил путь, благо запах рыбы усилился близко и у войника неприлично заурчало в животе. Он ускорил шаг и вскоре оказался за неприметным голубоватым домиком, где у стены молодой мальчишка, надрываясь, одновременно и зазывал горожан "купить свежей рыбки" и пытался управиться с теми, что уже лежали на раскаленной жаровне. Некоторые рыбешки еще подпрыгивали, что прибавило уверенности в том, что улов свежий и отравления за сытным завтраком не последует.

Войник, облизываясь, купил несколько рыбешек: для себя и для наверняка голодного Шерена, потом подловил булочницу с еще теплым хлебом и, уже работая челюстями, направился обратно, к лекарю-травнику, откровенно радуясь жизни.

К слову, с рыбой он не прогадал: оголодавший и порозовевший парень с таким усердием налег на предложенный завтрак, что Дару оставалось только потирать собственный округлившийся живот и сыто думать о том, что он хорошо сделал, купив чуть больше, чем надо. Лекарь, к слову, тоже дармовым угощением не побрезговал.

И лишь когда последняя косточка оказалась на промасленной бумаге, а все пальцы были тщательно облизаны, Дарен догадался спросить:

— Ты себя как чувствуешь-то, герой?

— Лучше, — бодро отрапортовал Шерен, пережевывая булку, и, дожевав, с изрядной долей уверенности в собственных словах добавил: — намного лучше!

— Это хорошо. Отец твой будет в городе через дня три-четыре, поэтому мне тоже придется чуть задержаться.

Шерен поднял брови:

— Ты же хотел в Шарту?

— Хотел. — Дар кивнул. — Но не в Ро-Ахт, а в Эль-Шарр.

Лекарь, сидящий до этого и помалкивающий, встрепенулся:

— Эль-Шарр, говоришь? Бывал я там. Красивое княжество, хоть и небольшое, — он задумался на мгновение, а потом добавил: — говорят, у князя нынешнего сын пропал без вести. Давно это правда было, уже лет пять назад, если не больше…

Дарен похолодел. Яромир не мог не вернуться, просто не мог. Что же тогда…

— Откуда эта информация? — уточнил войник, прикрыв глаза.

— Да как же ж? — удивился старичок, — почти вся Шарта только о том и болтала пяток лет назад. А потом все стихло: у князя-то еще один сын, значит. Стало быть, и распрей никаких не будет за место на княжеском стуле.

Дар подпер руками подбородок и задумался. Хотя, по сути, думать было особенно-то и не о чем. Разве что погадать, а это прерогатива чаровников, но никак не наемника на службе у государства. Что, если Яр просто…

"Нет, — войник сам себя одернул, — даже думать об этом не смей".

Следующие два дня прошли почти в полном спокойствии, если не считать того, что произошло утром четвертого дня пребывания в городе. К сердобольному лекарю, разрешившему спать Дару прямо у него в приемной на соседней с Шереном лавке, пришла ожидающая ребенка женщина. Судя по всему, она была на последнем месяце беременности и в скором времени должна была разродиться. Слезы, крупные и прозрачные, так и катились по щекам, когда она в красках рассказывала о том, что муж вчера напился и сказал, что если родится девочка, то он от нее уйдет.

— А я его очень, очень люблю! — восклицала бедная женщина.

Старичок вздохнул:

— Почему ко мне-то пришла, милочка? Это надобно не ко мне, а прямиком — к жрецу Обичама.

Женщина обиженно надула губки.

— Какой вы непонятливый! Мне нужно средство… порошок какой или что там у вас… чтобы, ну… Чтобы он не сильно нервничал, когда поймет, что у меня девочка.

— А почему ты решила, что у тебя девочка будет?

— Как же! Чувствую я, сердцем чувствую!

Лекарь подавил смешок:

— Ладно, будет тебе… порошок. — и действительно, старичок щедро отсыпал в бумажный пакетик обещанное. — Чудодейственный, так сказать.

— И он все поймет?

Слезы тут же высохли. Лекарь-травник кивнул.

— Спасибо вам! — она даже чмокнула смутившегося старичка в морщинистую щеку.

Дарен и Шерен с нескрываемым любопытством наблюдали за этой сценой, не решаясь вмешиваться (потому что успели прочитать надпись на пакетике), а потом, когда женщина, придерживаясь за бок, вышла, все-таки заржали в голос, не обращая внимания на деланную укоризну во взгляде старика.

А к вечеру в город прибыл и Родзат. Выслушал краткий "отчет" Дара о "путешествии" до города под кружечку щедро разбавленной водой биры и всунул в руки мешочек, в котором уже радостно позвякивали стрибряники.

— Пересчитывать будешь?

Войник отрицательно покачал головой. Что он — дурак последний? Купец заслуги даровы оценил, а, соответственно, и обманывать не станет.

К слову, та женщина в тот же вечер родила свежего и крупного мальчонку. А счастливый отец бегал принимать поздравления от соседей в перерывах между приступами от "чудодейственного порошка", которые ему приходилось пережидать, сидя в сортире.

Это Дарену рассказал чуть ли не в голос хохочущий Шерен, когда тот вернулся из гостильни. Радость парня омрачала только боль от слишком сильных смеховых потуг.

— Ну, дедушка, ты даешь! — во второй раз оценил войник юмор лекаря, — не ожидал от тебя. Смотри уж, как бы мстить не пошел.

— Да ну, — лишь весело отмахнулся тот, — поделом ему. Скажет кому — засмеют, а так меня не тронет — побережется. Я ж его с детства знаю.

* * *

День выдался жарким без всякой меры и каким-то неприятным. Все валилось из рук. Сначала Велима расплескала молоко после утренней дойки, потом случайно во время стирки порвала штаны Борща, столь горячо любимые их хозяином, а после вообще умудрилась рассориться с его дочерьми, да так, что мачеха надавала обидных пощечин прямо на виду у половины весницы.

Веля бросила ей в лицо недоштопанные штаны мужа, убежала в старый дом на окраине селения и уже там дала волю слезам. Сидела, постыдно размазывая их грязными ладошками по щекам — и ничего с собой не могла поделать.

А под самой крышей летом свили себе гнезда трещатки, маленькие птички, размером с пол-ладони; желтые с серыми воротничками на грудках. Везет вот им, птицам! Куда хочешь, туда и летишь, ни от кого не завися…

Зима выдалась холодной и снежной в этом году. А за ней, как все вечное, прилетела на последних ледяных крыльях и весна. Плутовка унесла с собой весь снег, а заодно и покой девушки.

Велима со злостью терла глаза и щеки и судорожно всхлипывала. Вот на что ей этот дурацкий дар, когда и не защитишь им себя, и не повлияешь на судьбу? У Странников с Путниками — и то, больше Умений. А она? Что ей осталось? Смирно сидеть, дожидаясь часа, пока неверная Нородж соизволит взглянуть на свое неразумное дитя, или пока Эльга сплетет нити-дороги в одну колею?

Девушка укусила собственный кулак, чтобы рыданий не услышали в веснице. Вот хоть бы чуть, хоть бы немного припугнуть Борща с женой и его детьми — сразу бы легче стало! Так нет же: ей досталась Жизнь. И не напортачишь вовсе. Борщ еще сначала боялся ее, а потом осмелел, и руки стал распускать без причин: это не то сделала, туда не так посмотрела… Понял, значит, гад, что мелкая девчонка лишь сны видит, да обереги от болезней делает. И все.

— А вот и нет, не все! — отчаянно крикнула она.

Велима так увлеклась мыслями о том, где бы еще модно применить ее Умение, что прослушала отчетливые шаги на лестнице.

— Вот ты где, маленькая паршивка! А ну поди сюда!

Девочка затравленно зыркнула волчонком из-за сундука и забилась в угол.

— Не пойду!

— Ах ты тварь, змею пригрел! — распалялся Борщ, краснея. — Да как ты только посмела обидеть мать.

"И никакая она мне не мать!"

Но вслух сказала иное:

— Она первая начала!

— А Дубыня? Тоже первый?!

Сын отчима с утра подловил ее у колодца и полез задирать юбку. Девушка даже сама от себя такой прыти не ожидала: врезала под дых — и припустила через поле. Но, видно, гад этот нажалобился отцу, а ей теперь прятаться от выродка по темным углам.

Оправдываться было бесполезно.

— Отвечай!

Велима молчала.

— Ну, я тебя сейчас разговорю!

Гонял он ее по всему чердаку, пока подло не подставил подножку и не схватил за косу.

— Вот сейчас ты у меня получишь, — приговаривал Борщ, волоча за косу молча глотающую слезы девушку, — так получишь, что свет не мил станет!

Бить, конечно, ее не били (а то, еще чего доброго, дознаются в веснице), но на хлеб и воду посадили без малейших угрызений совести.

А на следующей неделе Вельку просто поставили перед фактом:

— Замуж выходишь. За сына Елимея. — проворчал отчим. — Чего опять глаза на мокром месте? Садись за станок и вышивай простынь, дурында.

Велимире только и оставалось что бессильно злиться или реветь в три ручья, будучи запертой в комнате. Сначала она предпочла первое, потом скатилась на второе, а уж после того, как слезы высохли, заработали мозги. Такое вот оно, женское племя.

Разумеется, она и не собиралась ничего вышивать. Разумеется, осьмнадцатый год пошел, но честью своей Веля не позволит распоряжаться. Так она решила и стала готовить план побега. А что? Приданное, допустим, кроме злосчастной простыни для первого супружеского долга, у нее уже имеется. Деньги, бережно хранящиеся в тряпице на чердаке заброшенного дома, сойдут вместо дойной коровы. Даже с лишком. Рубаха для будущего мужа, вышитая кричаще красными, а не белыми нитками, готова была еще год назад, ведь, в конце концов, намного легче работать ночами, когда уже точно знаешь, кто именно станет твоим нареченным…

А Велимира знала. И знала даже намного больше, чем надо было.

Девушка вздохнула и посмотрела на еще не завязанный узелок: осталось только еды в дорогу собрать, да нож с кухни унести.

А старые простыни совсем не жаль на веревку. Особенно на ту, которая вела к свободе.

* * *

Солнце, взобравшись по небесной лестнице, горело белой точкой прямо в центре голубого полотна над головой Дарена. Слева шумело неуемное море, справа шуршал ветками закадычный друг-лес. Дорога петляла, но неизменно приближала путника к цели, отчего тому хотелось подольше задержаться на ней. Единственное, что успокаивало: он волен в своих действиях, и пока что ни одна вещь не сможет этого изменить. Да и нельзя было ничего менять. Пока.

Что изменилось за эти пять лет? Время? Мысли? Он сам?.. Вместо свиста картечи — птичий щебет, за голубым небом и пушистыми белыми облаками скрылся след отбушевавшей пыли после атаки, сорванный голос заменило пение в театрах… Что-то изменилось? Одно — за другое, не больше. Придет время — и снова что-то незаметно вытеснит чуждое своему часу. Как то например: прошла же пора летописцев? Развивается книгопечатание, медленно, но неуклонно. Глядишь — и уже через каких-то лет сорок будут повсеместно издаваться учебники для городских школ, а не только пособия для знати.

Дарен поморщился. Мысли о знати снова вывели его к размышлениям о Яромире. Неспокойно было войнику, хоть и гнал тот от себя дурные предчувствия. Да только обманешь ли сам себя? Другого — намного сподручней и легче. А вот поди-ка попробуй убедить самого себя в том, что сам же наперед обозвал ложью?

Ближе к полудню следующего дня среди зеленой листвы блеснул посеребренный купол маленького храма, а чудь погодя показалась и развилка. Правильно: где ж еще стоять святыням Эльги, если не на распутье дорог? А ну как человеку выбор нужно сделать, прежде чем выбрать дальнейший путь? Помолиться — и в дорогу.

Храм был старый, но, благодаря таланту неведомых мастеров, стоял крепко и рушиться не собирался еще как минимум лет сто. Серые стенки отдавали пульсирующим теплом, которое чувствовал, должно быть, каждый, кто проезжал мимо. Солнце отражалось от гладкой поверхности купола, высокие ивы девичьим хороводом в цветущих венках обступили святое место со всех сторон, будто оберегая.

Дарен, собственно, и сам толком не понял, как оказался у входа в храм. Вроде с волну назад стоял еще на перекрестье, а сейчас уже позади остались и темные дубовые ворота…

— День добрый, путник.

Жрица была старой женщиной: смуглое лицо ее избороздили глубокие морщины, седые косы спускались из-под серого платка, и лишь только чистые, как горное озеро, и такие же голубые глаза остались молодыми и ясными. Все они — жрицы Эльги-Верной — такие: слабые телом, но сильные душою…

— Добрый, госпожа. Простите, но мне, наверное, лучше ехать дальше… — он почему-то смутился, — я не хотел заезжать в храм…

— Светлы дороги Эльги-Прядильщицы, — хитро улыбнулась жрица, — и коли задумала Верная привести тебя в Святая Святых, значит, так тому и быть. Отдохни с дороги, путник. Пусть черные тени, идущие за тобой, побегут сегодня по ложному следу.

"А почему бы и нет? — вдруг подумалось Дарену. — В конце концов, никто не говорил, что надо спешить".

И тут же на душе стало светло, тепло и легко — будто кто снял с нее тяжелый камень, нависавший над Даром все это время. Лицо его разгладилось, в глазах появились отрешенность и тепло, а губы сами растянулись в полуулыбке.

Старая женщина (не знал войник, что ей уже сто восемнадцать лет…) сопроводила эти удивительные метаморфозы хитрым прищуром глаз и направилась вслед за ним — в Обитель Эльги, в ее Храм.

Место, к слову, было здесь намоленное и оттого безмерно нечеловеческое. Дарен буквально физически чувствовал окутывающую его божественную атмосферу: ему казалось, что даже различал чей-то ласковый и убаюкивающий шепот, но, оборачиваясь, видел лишь послушниц.

— Зажги свечку братьям, пусть и они видят свой Путь, — посоветовала жрица.

И войник с великим душевным облегчением последовал ее совету, поставив серую свечку рядом со статуей Богини и ссыпав на ее Длань горсть дорожной пыли с каплей собственной крови. Встал на колени, перекрестил пальцы и поднял голову к Прядильщице:

— Прими дар мой, Верная, и не откажи в благоволении к брату моему — не по крови, но по духу — Яромиру, сыну князя эль-шаррского, с прикрытыми глазами говорил он; слова лились сами откуда-то изнутри, будто и не он говорил — а кто-то другой, только его голосом и его губами, — упокой души на небесах погибших от моей руки и не по моей вине, сохрани всех, несущих Честь Мою и Верность, да не обойди тех, чьи Пути пересекутся с Моим.

А старая жрица слушала его речь внимательно и зорко следила за тем, чтобы никто не смел прерывать душевное уединение человека, столько лет отказывающего себе в праве быть прощенным самим собою же. Пусть говорит. Когда выговорится — легче станет, настолько легче, что проспит он две ночи кряду, а за две ночи послушница успеют подготовить его к повороту на его Дороге.

"Спасибо тебе, Верная! — мысленно улыбнулась женщина. — Воистину, нет дара лучше чем тот, кому суждено стать Даром Осени…"

А Дарен, закончив молиться, пропустил по меньшей мере десять ударов сердца, прежде чем открыл глаза и посмотрел на руку Эльги. Но — нет. Все худшие опасения войника не оправдались: приняла Богиня дар, не просыпалась земля на огонь свечки и не затушила его.

Жрица пригласила отобедать отрешенного от всего путника за общий стол и еда тому, даром что простая, храмовая, показалась ему искуснейшим из деликатесов. Она все думала, думала… Мысли ее текли подобно тихой равнинной реке — ясные, неспешные, свободные. Когда-то давно, уже действительно очень давно, ее, четвертую дочь в семье, отдали на послушание в храм Эльги: таков закон Небесный. И никогда прежде нынешняя жрица не завидовала тем, кто находится вне святой обители, так сильно. Вот смотрела на этого румяного темноволосого мальчика, уплетающего черный храмовый хлеб, и завидовала. И одновременно до безумия жалела. Ибо Видела его путь. Редко, ох, как редко над смертными так ярко горит путеводная звезда, указывающая направление жизни. Куда там Странникам с Путниками, когда предначертанное намного красивей, чем сложенное противоречивой человеческой натурой! А этот мальчик… Он жил. Жил каждым мгновением, всем телом, всей душой. И вряд ли нашлось бы хоть что-то, что смогло бы отнят у него эту жажду Жизни.

Женщина едва слышно вздохнула: не хотелось ей отпускать его, но, зная волю своей богини, она не могла противиться. Коли уготована ему такая судьба — значит, справится. Значит, не сломит его…

Дар же, упорно не замечая испытующего взгляда, продолжал трапезу, ловко орудую приборами. А потом спокойно встал, прошел в купальню с несколькими послушницами, и лишь там, когда не осталось в помещении ни одной живой души, откинул голову из воды на край бадьи и позволил себя издать вздох искреннего облегчения. Наверное, это все-таки волшебное чувство, когда с тебя снимают то, что гнет твои плечи. Но, не познавшим его, верно, и не понять вовек.

И Дарен, прошедши боль, любовь и апатию, снова вернулся к жизни, выкинув цепкие обрывки прошлого, как ненужный мусор. И потому спалось ему на деревянной лавке лучше, чем если бы он спал в кралльских покоях.

А черные тени — наемники сразу двух государств, посланные по душу и тело войника — и впрямь промчались мимо по дороге, не заметив храма. Жаль только, путник не видел этого и не ведал о том, что готовит ему Богиня.

Ибо боги никогда не были бескорыстными…

В Эль-Шарр Дарен въехал в самый разгар дня: пришлось простоять в очереди с несколько оборотов, но бежать сейчас уже было бы глупо. Опытные войники у ворот смело обсчитывали неугодных им господ, но у Дара не возникло никаких вопросов насчет приемлемой пошлины. Сновали туда-сюда громкоголосые тетки с выпечкой, бегали чумазые дети с крайне счастливым выражением лиц, сновали в толпе воришки, норовя выхватить кошелек потяжелее… Дар, поймав очередного золотоискателя по чужим карманам и дав тому легкий подзатыльник, ухмыльнулся и вытащил собственный кошель. Денег было слишком много, чтобы рисковать потерей, храня те в одном месте, а потому основное хранилось в кожаном мешочке, находящемся вне прямой досягаемости уличных воров. А в кошеле оставалось полторы гнутых медных полушки.

— А не желает ли господин хороший в лавку зайти?

Дарен оглянулся, поискав глазами объект звука и, увидев оружейную лавку, понял, что господин желает, да еще как! Войник жадно созерцал скромную вывеску с несколько пылинок, а затем решив все-таки не дожидаться ярмарки — такой соблазн был — и прямо тут купить себе нормальное оружие вместо палки-копалки, двинулся мимо зазывалы к хорошей дубовой двери.

— День к лету* — поприветствовал Дар хозяина.

В комнате царил приятный глазу полумрак, два окна, выходящие на оживленную улицу были завешены тяжелыми шторами, а другие два выходили во внутренний двор. На стенах блестели сабли, секиры, клинки, стилеты… В общем все то колюще-режущее, что обычно привлекает внимание входящих. Дарен, естественно, не стал исключением.

— Лето до осени* — ответствовал со смешком хозяин — бородатый мужчина лет пятидесяти, — только так уже года два как не говорят.

— Правда?

Мерцернарий обвел рассеянным взглядом комнату и вернулся глазами к ее обитателю.

"А глаза у него жесткие — бывший воин, руку на отсечение дам!"

— Правда-правда. — усмехнулся тот, видимо, что-то подметив для себя в потенциальном покупателе. — Что тебе угодно, молодой человек?

Дар почесал затылок.

— Меч бы мне. Хороший.

— Что в твоем понимании "хороший"?

— А Вы покажите на свое усмотрение, а я выберу. — наклонил голову войник.

— Смотри…

А следующие полоборота Дарен потратил на длительные переругивания, ибо хозяин оказался мужиком на редкость въедливым, и вовсе не спешил показывать то, за чем пришел молодой войник.

— Ну все, — разозлился он, — или Вы мне сейчас показываете нормальное оружие, или я ухожу и хаю Вашу лавку на все стороны!

— Да чего раскричался-то? Не у себя на огороде. Чем тебе этот меч не угодил?

Новенький, блестящий и, казалось, только и ждущий момента, чтобы лечь в чужую ладонь, клинок на самом деле был грубой подделкой под настоящее оружие.

— Тем, что после первого же удара раскрошится, как хрусталь под сапогами! — рычал Дар.

В конце концов, конечно, хозяин сдался и отпер маленькую неприметную дверку, но пока это произошло с Дарена семь потом сошло, если не больше. Он ненавидел глупых людей. А еще больше — упрямых.

"Другое дело! — обрадовался внутренний огонек темной сущности, — уж этим мы наколем, нарежем и повыпускаем внутренности!"

Наверное, его взгляд сразу упал на НЕГО, потому что лишь войник увидел его — так сразу же зазвенел в воздухе радостной струной отзыв меча, казалось — тот сам готов сорваться со стены и лечь в руку Дара.

"Мой, мой!"

Обтянутая черной кожей рукоять, с длинным массивным, но не отяжеленным лезвием, с вереницей заговора на аршене; в меру блестящий и в меру опасный — идеальный меч. И наверняка очень-очень дорогой.

— Вот этот. — Дарен решительно указал на стену.

— Двадцать пять золотых дэров*! — радостно сообщил хозяин, будто бы только и ждавший этого.

"Сколько?!"

— Не держите меня за идиота. Я таковым не являюсь. Поверьте, я за войну много оружия повидал и могу с точностью сказать, что дороже двенадцати с полушкой даров этот меч никто не купит.

— Дешевле двадцати двух я его никому не продам, — с усмешкой парировал мужчина, запустив пальцы в короткую бороду и с интересом рассматривая собеседника.

— Пятнадцать. Больше вам все равно никто не даст, — небрежно отмахнулся Дар, не собиравшийся тратить на меч больше, чем тот стоил.

— Двадцать.

— Шестнадцать? — наклон головы.

Хозяин лавки хмыкнул, поднял брови и вкрадчиво поинтересовался:

— А ты не охамел?

— Как хотите, скоро ярмарка, я там смогу дешевле купить. — Дарен демонстративно пожал плечами, не опасаясь насчет напускного возмущения хозяина: пока что торг лишь доставлял ему удовольствие.

— Восемнадцать. Мое последнее слово.

— Идет! — сразу же согласился войник.

Он и не рассчитывал купить его дешевле, чем за двадцать золотых дэров.

— У меня пятнадцать золотых заросских сэнтов.

— Плевать. Золото — будь хоть в пушечном ядре — все равно золотом остается, — проворчал хозяин, снимая покупку, — ножны брать будешь?

Дар покосился на объект обсуждения.

— Да, пожалуй.

— Тогда еще один дэр.

— Не страшно.

В общем, расстались оба человека усталые, но обоюдно довольные сделкой. Хозяин оружейной лавки сможет, наконец, купить жене "то самое колечко с изумрудом", а у войника еще оставалось без меры на постой.

Гостильни, к слову, в Эль-Шарре были почти как на подбор чистенькие и почти без вездесущих клопов, но и стоили соответственно. А в дешевый кабак, от которого за версту несло перегаром, Дар идти поостерегся. Лучше переплатить на четверть сэнта, чем терпеть неудобства, верно? Особенно, когда средства позволяют не оглядываться на мелкие расточительства. Хотя мелкими смог бы их назвать лишь тот, кто никогда в жизни не зарабатывал своим трудом, ибо переплата в два раза еще ни одного хозяина кошелька не обрадовала.

— Ну, что Вы хотите, господин мерцернарий, — разводил руками хозяин заведения, глядя исподлобья на хмурого Дарена, — скоро Ярмарка, только эти номера и остались, делались-то для знатных вельмож.

И ведь ни с чем тут не поспоришь! Прав был хитрый мужичок, правее всех правых. Да только не хотелось войнику спать в двуспальной кровати да еще с сомнительного рода барышней, которая стояла неподалеку, скрестив руки в перчатках на груди. Нет, женоненавистником он не был, но всю ночь промаяться без сна, думая исключительно о приличиях и о ширине кровати, ему совсем не улыбалось.

Госпожа ар-Тэсс, к слову, тоже отнюдь не рада была новоселу, ибо выглядел Дарен после дороги, мягко сказать, помято, а уж про запах и говорить нечего было. Правда, мало кто знал, что ей и не в таких условиях приходилось ночевать, но на сегодняшний день барышня настолько привыкла к удобствам, что лишаться их из-за сомнительного вида вояки не собиралась.

— Ну хотя бы кровати раздельные занесите! — еще больше нахмурился Дар.

— Да как можно, господин мерцернарий? У нас тут, по-вашему, столярная мастерская?

А вот это он зря. Хамов Дар не любил. Особенно в нынешнем состоянии: обросший щетиной, грязный, с растрепавшейся сальной косой и с перекошенным лицом от еле сдерживаемого звериного рыка.

— А вот это, милейший, уже Ваша проблема, — ласково проворковал он, хотя от этих нежных ноток даже госпожа ар-Тэсс отошла на несколько шагов дальше, — иначе я просто разрублю ее пополам. Держите свои Дэры.

И швырнул деньги — эдак небрежно, чтобы под легким плащом как бы невзначай успела сверкнуть для любопытных глаз рукоять меча. А то как у кого возникнет ложное представление о дееспособности и вооруженности заезжего мерцернария?

— Да, еще бадью с горячей водой и…

— Девочку — спинку потереть? — сально улыбнулся хозяин.

— Вообще, я хотел попросить не беспокоить меня, — ухмыльнулся войник, — а спинку… сам как-нибудь справлюсь.

Сил на воркование и тем более на любовные похождения не осталось ни капельки.

— Леди ар-Тэсс, полагаю?

Знакомство должно было состояться сейчас же, так как потом у Дара на него не останется ни сил, ни времени, ни, тем более, какого-либо желания. Тем более, что она из благородных…

Дама сухо кивнула.

— Прошу Вас потерпеть мое общество несколько суток. Смею заверить, я буду невидим и неслышим. Вы ведь не откажетесь от прогулки по городу, пока я буду… хм… приводить себя в порядок?

Барышня хотела было возмутиться, и даже уже открыла рот, но наглый войник ее тут же опередил:

— Нет? Ну, вот и славно. Обещаю, леди, через оборот наша комната будет в Вашем полном распоряжении.

И помчался наверх по лестнице, сжимая в руке ключ.

А госпожа ар-Тэсс, кинув вслед хаму испепеляющий взгляд, все-таки пошла в город. И, как оказалось, не зря.

Уже на втором повороте леди заметила, что за ней следят. И притом весьма умело. Нет, женщина не обольщалась на свой счет, понимая, что слежка, в общем-то, вовсе не за ней. Скорее, за предметом ее поисков. Впрочем, ар-Данн упоминал вскользь, что не одни они, эдакие умники, сподобились обнаружить негласное. Вот только забыло начальство предупредить, что на это дело послали Теней. А зря. Ибо именно за этими воинами и закрепилась слава убийц. Говорили, что тени даже не видят тех, кого убивают. Люди-без-сердца. Да и люди ли?..

Леди Уррина ар-Тэсс зябко передернула плечами из-за пробежавшего по спине холодка.

Свидетелей, естественно, как и потенциальных соперников, оставлять в живых у Теней не входило в привычку.

А Дарен, окончив умывально-оттирательные процедуры, спустился в общий зал, чтобы поесть, выпить кружку отвратной разбавленной биры, после чего как раз появится настроение еще вполне себе миролюбиво напомнить хозяину гостильни о том, что в их с госпожой ар-Тэсс комнате до сих пор стоит одна кровать.

К слову, данная мера принесла свои плоды: кровати принесли всего лишь через оборот, еще и извинившись перед "господином мерцернарием". И Дар, бросив взгляд на запылившуюся ленту в петлице, решил ее снять, ибо теперь всегда существовала опасность попасться властям, чего ему, Дарену, просто категорически не хотелось.

И все бы было просто замечательно, если бы ночь не сыграла с ним злую шутку, а неожиданной и, главное, нежданной "сожительнице" не преподнесла такой шикарный подарок.

Дар уже упал в рунную вязь снов на грань ведомого и невидимого, когда амулет, висевший на груди, свесился в сторону. Лунный блик упал на бирюзовый камень и отразился от его поверхности, мазнув синим цветом по лицу леди Уррины. Она мгновенно открыла глаза и… просто не поверила своей удаче.

— Слеза судеб… — прошептала женщина и сглотнула: в горле мигом пересохло.

Ее отправили рыть землю носом, чтобы найти этого наемника, а он — тут как тут, сам пришел прямо ей в ручки. Теперь бы придумать, как заманить его к графу… А там, наверняка ее будет ждать неплохое повышение. Да и мысль каждый день делить с ним брачное ложе прельщала леди все больше и больше с каждым годом. Тем паче, что неугодную жену граф отравил еще два вятка назад.

То-то, наверное, хлопала в ладошки Моарта, посылая Дару сны: один слаще другого. И войник спал, спал крепко и сладко, будто бы и не замечая опасности, нависшей прямо над ним с окровавленным кинжалом…

Утро принесло с собой новый день: теплый и солнечный. Рассвет как всегда поднял Дарена с кровати и направил в ту сторону, откуда шел запах еды. Леди Урина еще изволила почивать, отвернувшись к стенке, и Дар, прибрав постель, поспешил ретироваться до ее пробуждения.

Ярмарки он решил не дожидаться, справедливо полагая, что делать там ему нечего, а потому сразу же направился в сторону княжьего двора.

По главной улице Эль-Шарра конникам проходить запрещалось, но вести коня в узде не считалось зазорным. Погода радовала солнцем и чистым небом всех: и богачей, и нищих, и, что самое интересное, даже не собиралась делить тепло на две неравные части.

Княжеский дом Дар заприметил сразу же и, не раздумывая больше ни волны, направился прямо к нему.

— Кто таков? — суровый голос ворвался в голову, переполненную мыслями различной степени горечи.

Дар повернул голову: чуть слева от него стоял не молодой уже войник, рука которого пока что только покоилась на эфесе меча. Наемник почесал в затылке. С одной стороны, можно было сказать правду без всяких опасений: но где гарантия, что княжеский сынок не забыл его за пять лет, да и тот старик-лекарь говорил что-то о том, что он пропал… С другой — соврать без последствий вряд ли получится. Один из удельных князей Шарты — это вам не шухры-мухры.

— Мы воевали вместе с сыном вашего князя. Я бы хотел видеть его.

Охранник тяжело вздохнул.

— Я бы посоветовал Вам, молодой человек, мимо ехать. Не нарывайтесь.

— Не могу. — отрезал вдруг Дар. — Я должен…

А, собственно, что должен? Он мысленно ругнулся.

— Дело Ваше.

"Ну вот войдешь ты сейчас к князю, и что скажешь? — вопрошал войник сам у себя, — добрый день, ваша светлость, я бы хотел видеть вашего сына, пропавшего без вести?"

А прямо за высокими воротами оказался сад потрясающей красоты. Цвели буйным цветом георгины, раскрывались бархатцы, липовки испускали дурманящий запах патоки, виноградная лоза крепка увила деревянный каркас, мелкие пылянники белыми бусинками усыпали траву: будто какой-то шутник, забавляясь, просыпал жемчуг.

Но Дарен ничего этого не видел за мрачными мыслями и широкой спиной мужчины, приковавшей его взгляд.

— Мой князь!..

Боги!.. Те же золотисто-пшеничные волосы, та же осанка, тот же гордо вздернутый подбородок… Будто из одной формы отлили.

— Чем обязан? — мужчина оторвался от седлания черного жеребца и повернулся лицом к наемнику.

Дар сглотнул и спешно склонил голову.

— Добрый день, ваша светлость.

Тот поднял взгляд к небу и кивнул:

— И впрямь: добрый.

Наступила неловкая пауза. Где-то неподалеку в яблоне свили гнезда нахальные трясогузки, и сейчас, судя по звукам, один самец явно нарывался на драку. Бесстыдники то и дела вспархивали над ветками и бросались друг на друга; где-то глубоко из кровны деревьев за ними наблюдала молодая самочка.

Но стоявшим около этой яблони не было дела до природа, как ей не было дела до них.

— Мое имя Дарен. Вряд ли оно Вам что-то скажет… — Дарен на пылинку замялся, — мы воевали вместе с Вашим сыном. После… одного случая мы не могли поддерживать связь. А недавно до меня дошли слухи, что он…

Дьябол, и откуда это проклятое заикание?! Не мальчишка уже — воин! Вот растекся соплей! Дар с досадой отвесил себе мысленный подзатыльник: лучше бы, конечно, осязаемый, всяко больше пользы будет, но сейчас и такой сойдет.

Но договорить войник не успел. Князь сощурил глаза — в них блеснул холод серой стали, — а затем медленно произнес:

— Вы верно ошиблись. У меня только один сын.

И, снова повернувшись спиной к застывшему Дару, его светлость стал застегивать потник на коне. Дальше продолжать разговор было бессмысленно, и даже чревато неприятностями. У сильных мира сего могут быть свои заморочки, но, Моарта побери всех и вся, какого рыжего дьябола от этих чудачеств страдают простые люди?!

— Премного благодарен. — сквозь зубы ответил войник и быстро направился к выходу, даже не замечая охранника, следовавшего за ним.

Но, видно, непокойная Нородж все-таки смилостивилась над горе-путником и решила подарить ему шанс — крохотный, ничтожный, но все таки шанс.

Конец серой улицы как раз сворачивал в самый подозрительный переулок, где даже средь бела дня ставни были наглухо закрыты, а редкие (вряд ли чистые на руку, ногу и все остальные части тела) жильцы предпочитали полумрак комнаты солнечному свету. Одна зловредная тетка, правда, попыталась вылить таз с обмылками Дару на голову, но тот вовремя отклонился: лишь по сапогу тонкая струйка пробежала. Поворачивать путник не спешил: в злачных районах ребята работают порой проворнее Тайной службы его величества.

— Дарен, кажется?

Мужчина резко обернулся, одновременно опуская руку на рукоять меча. На всякий случай.

Но "всякий" не представился. А если бы и представился, то Дарен наверняка пропустил бы первый удар.

От удивления.

На него смотрел Яр… Или кто-то очень сильно похожий на него. Но что бы так…

— Смотришь, будто девственница в первую брачную ночь на… — хмыкнул, не договорив, "Яр".

И шуточки его же. Только спеси поменьше, пока поменьше. Наемник поднял брови, и юноша таки ответил на невысказанный вопрос:

— Нет. Я — не он.

Дар кивнул.

"У меня только один сын"

— У меня к… — он на пылинку замялся, но потом, видно решив, что терять уже нечего, продолжил: — … к тебе есть пара слов.

Дар не стал строить из себя незнамо кого. Брат его друга был примерно ровесником Ждана, но, кажется, меч на поясе не просто так носит, да и панибратское "ты" прозвучало из его уст более уважительно, чем безликое "Вы".

— Хорошо.

— Я знаю неплохую бирню недалеко отсюда. И ушей немного, и глаз поменьше будет, чем в остальных.

Войник лишь кивнул в знак согласия.

Бирня и вправду оказалась неплохой: брусничный напиток не разбавляли, а любопытных глаз практически не было. Да и бирник был немногословен, что не могло не радовать.

— Хозяин — старинный друг отца, — счел нужным пояснить юноша.

Низкий деревянный потолок не давил, а будто наоборот — создавал приятное ощущение уюта, которое войник сразу же постарался прогнать.

Дар отпил еще глоток и поднял на него глаза:

— О чем ты хотел поговорить со мной, княжич?

— Меня зовут Болеслав.

Дарен хмыкнул:

— Что ж, мое имя тебе уже известно, Болеслав. Итак?..

Он чуть откинулся назад на спинку стула и прищурился.

— Ты знаешь брата.

Войник медленно кивнул, но напрягся, сильнее сжав кружку, после чего, устав ждать, нетерпеливо уточнил:

— Он жив?

Княжич обозначил подбородком кивок и сделал несколько глотков: тощий кадык задергался под напором воды. И вдруг Болеслав совершенно неожиданно из практически взрослого мужчины превратился в семнадцати-восемнадцатилетнего подростка, который страстно хотел бы, чтобы в семье все было по-старому, чтобы брат… вернулся, а мать перестала занавешивать окна черными занавесками…

Все это Дарен успел прочитать в глазах юноши за тот долгий миг, пока тот не нашел в себе сил справиться с эмоциями. Успел — и сам себе ужаснулся. Как? Странником ему становиться не хотелось.

— Отец… отрекся.

От кого — спрашивать глупо. А вот почему…

— Почему? — повторил Дар свой мысленный вопрос.

Болеслав запнулся.

— Это…

— Ясно. Можешь ничего не объяснять. — Дар пододвинулся ближе и на полтона ниже добавил: — скажи только, где мне его искать?

И тут княжича прорвало. Тяжелый не по годам кулак опустился на столешницу, да так, что вздрогнули кружки, опустошенные лишь наполовину. Горячий рваный шепот разорвал тишину:

— Я бы и сам! Смог бы, небось, не надорвался! Но отец! Я не могу его так ославить, не могу, понимаешь?! Он — гордый. Они оба гордые, как тысяча богов и упрямые, как стадо баранов. Пока оба живы — никто из них не пойдет навстречу. Если и я уйду из дому — мать этого не переживет. Я не могу! На меня свалился этот дьяболов долг! И тут — это письмо… Боги, как бы я хотел самолично отрезать каждому из этих подонков все, что пониже…

— Тшш! — Дарен перегнулся через стол и схватил княжича за плечи. — Горячие речи прибереги для народа — народ ими вместо хлеба завсегда питаться может. А вот сейчас на твои крики сейчас полгорода сбежится. По порядку: какое письмо? Что за подонки?

Взгляд юноши стал более осмысленным, и Дар разжал пальцы. Ему совсем не понравилось такое начало.

— Извини, — он отхлебнул немного биры, чтобы успокоиться: войник видел, как дрожат его пальцы, — письмо пришло вчера. Вот оно, — на стол перед Даром лег желтоватый измятый кусочек бумаги, — прочитай. Они требуют за Яромира тысячу злотов. И если мы не ответим, в течение месяца они обещали… — княжич сглотнул и закончил: — прислать старшего княжича по кусочкам.

Болеслав прикрыл глаза, стараясь унять бешено колотившееся сердце и согнать с лица предательскую краску стыда: срам какой — так облажаться, выказать свои чувства чужаку…

Дар пробежался глазами по бумаге и похолодел: ему был знаком этот почерк. Опять?!

— Отец видел?

— Да.

И тут все встало на свои места: это была ловушка. Очередная ловушка, и не для княжича, не для князя, для него — Дарена. Персональная, разыгранная как по нотам, ловушка. Что ж, Дару впору было начинать собой гордиться. За ним охотятся, как за очень крупной рыбешкой, когда на самом деле он всего лишь малек.

Единственное, что утешало: очень зубастый малек.

— А это, — Болеслав развернул окровавленную тряпицу, — было вместе с письмом.

Для показа серьезностей своих намерений сволочи выбрали фалангу мизинца Яромира.

Из глотки Дарена вырвался звериный рык:

— Карстер, с-сукин сын!

Несколько пар глаз тут же уставились на их стол и Дар поспешил взять себя в руки, хотя, видит Эльга, это далось ему не сразу.

Болеслав поднял на войника взгляд:

— Найди его, пожалуйста. Я не пожалею ничего…

— Не уничижайся, — оборвал его путник. — Мне ничего не надо. Я дам тебе знать.

И выскользнул на улицу, чтобы тут же, наплевав на закон, вскочить в седло: а пусть попробуют догнать, Моарта их пожри! И, уже у выезда заметив слежку, Дар вознес, пожалуй, самую горячую молитву Хольге, надоумившей сразу захватить с собой все вещи.

— Что ж, Карстер… тебе нужен амулетик? Ну тогда попробуй, достань!

Десять черных теней незаметными бликами выскользнули за войником.

А леди Уррине ар-Тэсс, успевшей ночью черкануть записку своему графу, было уже не суждено проснуться сегодняшним погожим деньком.

Свидетелей, как и потенциальных соперников, оставлять в живых у Теней в привычку не входило.

* * *

Солнце уже скатывалось за лес, напоминая румяный колобок, только вынутый из печи. Облака, повисшие, казалось, над самой головой, оделись в сусальное золото и теперь драгоценной парчой сверкали на темнеющем небе. Легкий ветерок послушно приносил прохладу, задорно играясь выбившимися из косы золотыми прядями, а высоко в небе летали ласточки. Видно, не судьба завтра с дождем.

Велимира прищурилась и поглядела вниз с холма: за полем, колосившимся молодой пшеницей, лежала небольшая весница, в которую, если поспешить, можно успеть и до темноты.

Девушка устала и проголодалась: запасы еды закончились еще вчера, а съеденный с утра стебель дикого ревеня сделал только хуже, раззадорив аппетит и не утолив голода. Веле ее идея убежать из дому уже вовсе не казалась такой заманчивой, но, стоило ей хотя бы не миг усомниться в правильности своего решения, как тут же со всей живостью вставала перед ее глазами картинка видения почти десятилетней давности. Ах, как же это было давно!..

Узелок, собранный впопыхах заметно полегчал (в основном из-за неизбежных трат), а пояс на платье, наоборот, потяжелел: два дня назад Велька не побоялась заглянуть в оружейную лавку и все-таки прикупить "горошин" для трубки*. С другим оружием она была знакома лишь на слуху, а, увидев эти страшные железяки вживую, вообще решила ни за что не брать такие в руки. Еще чего сама порежется. Хозяин лавки, наверное, вдоволь еще посмеялся над нерадивой девахой в лаптях после ее поспешного ухода.

Девушка зябко передернула плечами и стала спускаться, морщась: новые лапти, купленные на рынке в прошлой веснице взамен старых, уже протершихся, сильно натерли, и теперь каждый шаг отзывался неприятным ощущением.

Куда точно идти — она не знала. Брела, скорее, по наитию, нежели, действительно ведая путь. Последнюю знакомую весницу она прошла с седьмицу назад, и теперь только осознала тот факт, что банально не знает, куда дальше направиться. Умение чаровницы подсказывало, что девушка выбрала правильный путь, но сомнения, со свойственной им подлостью все равно упрямо грызли Велимиру изнутри. Даже несмотря на то, что проклятый кошачий чародейский дар уже четыре раза спас Велькину никчемную шкурку по дороге…

Девушка решительно тряхнула головой и вошла в весницу, надеясь на то, что эту ночь будет спать под крышей и с полным желудком.

* * *

Ждан крался вдоль серой крепостной стены, стараясь двигаться как можно тише. Стена на ощупь была шершавая, как шерстка у охотничьих шавок, и холодной, как весенние вечера. Луна сегодня стыдливо загородилась тучами, и парень уже раз сто успел поблагодарить за эту удачу всех богов скопом, каких только смог вспомнить. Даже Моарту не обошел, хотя в душе сильно сомневался, что богиня будет размениваться на такие мелочи как удача смертного мальчишки.

Кинжал, спрятанный за голенищем сапога, придавал намного больше уверенности в себе, чем болтающийся за спиной лук. Все-таки, как ни крути, а его достать сподручней выйдет, коли что, не дай Оар, приключится.

Где же эта проклятая дверь?! Ждан уже в который раз мысленно выругался: вчера же еще проверял!

Угрызениями совести парень не мучился совсем: во-первых, в кральской армии ему совсем не понравилось, и для Ждана это было одно из веских оснований самовольной отлучки посреди ночи, по сути — побега. Во-вторых, в последнее время ему все чаще снились какие-то дурацкие сны, после которых у него пятки так и чесались двинуть на северо-запад от крепости. А в-третьих… Во время последней встречи с сестрой Йеной (очередная разборка с "товарищем") та прозрачно намекнула на то, что его, Ждана, ждет героическая судьба. А где здесь, на заставе, подвиги совершать? Башню сторожевую они, допустим, одну возвели, но кто сказал, что при первой же осаде (если таковая случится) она не рассыплется в прах? Э, нет. Геройствовать лучше за пределами этой высокой, серой, дурацкой стены!

Вот оно! Наконец, один камешек поддался, и Ждан, воровато оглянувшись по сторонам, выскользнул, словно дождевой червяк в горстку размытой дождем земли.

* * *

— Он спер у меня теленка! Манька вчера двоих принесла!

— Брешешь все, плут старый, один там был!

— Ах, я брешу?!

— И не краснеешь, рожа твоя свинская!

— Я тебя сейчас!..

— Давай-давай, попробуй достать!

Со стороны каждого из спорщиков уже собралась толпа, которая галдела почище некормленых свиней, из-за чего переругивание набирало обороты. Кто-то со стороны хозяина отелившейся коровы уже принес вилы и теперь, стоя в первых рядах, с грозным видом ими помахивал. Со стороны предполагаемого скотокрада вышли вперед двое крепких парней с дубинками.

Борщ досадливо поморщился. Он ненавидел эти многолюдные разборки в веснице. Раньше-то хоть эта дурында Мирка помогала, а теперь поди разберись, кто прав, а кто виноват!

Сбежала дрянная девчонка больше двух седьмиц назад. Борщ при одном воспоминании о том, как он краснел перед Елимеем, свирепел. И надо же, ведь не побоялась, кошка проклятая! Хоть бы ее там волки сожрали, в лесу…

Погоню Борщ снаряжать не стал: смысла не было. Да и побаивался он девку, чего уж тут говорить. А то как догадается направить свой дар против него? Раньше такого, конечно не случалось, но чем дьябол не шутит?

* * *

А утром Богдан, узнавший о побеге Ждана, со злости измотал весь свой сороковник так, что одного паренька срочно пришлось нести в лазарет. Но на пороге озадаченных войников встретили лишь две кошки: рыжая Зорька и какая-то черно-белая, видно, приблудная.

Богдан, узнав об этом, стремглав помчался в левое крыло, да так и просидел в лазарете до вечера с каменным лицом, уткнувшись взглядом в одну точку.

Все чаровники когда-нибудь становятся просто кошками…

* * *

Его высочество ненаследный принц Лексан сидел, повернувшись лицом к камину, и неспешно курил сигарету, обдумывая сказанное только что.

— Ты уверен, что это именно тот человек?

— Уверен. Князь повелел бросить на поиски Теней, — его собеседник с короткими серыми волосами сидел в кресле и покусывал губы, — кстати, в прошлый раз его уберегло только вмешательство Эльги.

— Сама Эльга снизошла до разговора с ним? — вежливо удивился Лексан, — как любопытно…

Мужчина пожал плечами.

— Ничего любопытного. Он принадлежит к ныне не действующей школе оракулов; там, на заставе, четко была видна картинка. Просто он еще не инициирован.

На стенах, покорные огню в камине, плясали стены, но кабинет от этого уютнее не становился. Скорее, наоборот: зловещая обстановка настолько бросалась в глаза, что не по себе было даже стражникам, стоящим у двери за пределами полога тишины.

— Не действующей, говоришь? — его высочество повернулся, наконец, к собеседнику. — Как ты думаешь, Шон, почему школа утратила свое влияние в течение каких-то двадцати лет и практически исчезла?

— У меня слишком мало информации для каких-то определенных выводов, — уклончиво ответил Шон, — хотя, определенные мысли на этот счет, конечно, имеются.

Лексан снова затянулся и вдруг спросил:

— Ты ведь был на последней заросско-коринской войне?

Мужчина кивнул.

— В твоем отряде был некий Яромир Шатрский. Помнишь такого?

— Это которого потом в Освободительный Отряд отправили? — уточнил Шон.

— Его самого. Именно там он повстречал нашего с тобой общего знакомого, — ненаследный принц задумчиво оглядел своего агента: серый цвет Тайной полиции явно шел ему больше, чем аляповатые красно-золотые цвета акиремского стяга, — надо проследить, чтобы этого Яромира нашли и вызволили.

— Хм. Я так понимаю, что от этого зависит что-то крупное?

— Пока не знаю. Но на всякий случай надо его пока оставить на шахматной доске. Когда ознакомишься с материалами дела, дашь мне знать свое мнение.

— Хорошо, — кивнул Шон, — мне начинать работать прямо сейчас?

— Было бы желательно. И, Шон, — Лексан стряхнул пепел в серебряную пепельницу, — тебе пока не стоит появляться в Акиреме вв ближайшее время.

— Думаете, меня тоже в чем-то заподозрили, ваше высочество?

— Ты вроде не давал для этого никаких поводов. Но лучше перестраховаться, пока все не уляжется.