Россия — страна талантов. — Привычки Сталина. — Злые языки. — Изготовление скелетов. — Забытые таланты. — «Интернационал» на флейте водосточных труб. — Люди и звери. — Оживление и омолаживание. — Кровопускание. — Передача мысли на расстояние. — Михаил Четко — изобретатель изобретенного. — «Человекоизобретальня» анархиста Гордина. — Гибель «Максима Горького». — Приметы и предрассудки.

Когда хотят сказать о России что-нибудь хорошее, обычно говорят, что она богата талантами. Таланты у нас действительно были и есть — это факт. После революции их стало особенно много. Может быть, потому, что люди свободу почувствовали, а может быть, потому, что есть было нечего, надо было как-то проявить себя. Не знаю. Точно только можно сказать, что жизнь людей очень изменилась по сравнению с 1913 годом (несколько десятилетий потом наши достижения будут сравниваться именно с этим годом, последним мирным годом в жизни страны перед эпохой войн и потрясений). Теперь, после 1917-го, каждый день приносил столько событий, сколько в дореволюционной российской жизни и год не приносил. Как-то энциклопедист Д’Аламбер сказал, что гений, талант — это тот, кто имеет «наибольшее количество ума в единицу времени». В те тяжелые годы и ум обострился, и время сжалось. Настала эпоха наибольшего количества ума (или безумия) в единицу времени.

Да и как могло быть иначе? Не стало ни Бога, ни царя. Рухнули старые порядки и авторитеты. Новые лидеры заговорили о прекрасном будущем, о том, что скоро весь мир будет жить при коммунизме, когда все будет бесплатно, а золото пойдет на изготовление нужников, о том, что человек изменит русла рек, передвинет горы и пр. и пр.

Стало много праздников. Они были и коммунистические, и церковные. Распоряжением президиума Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов от 17 сентября 1918 года праздничными днями признавались: 1 января — Новый год, 9 января — Кровавое воскресенье, 12 марта — низвержение самодержавия, 18 марта — День Парижской коммуны, 1 мая — День Интернационала, 7 ноября — День пролетарской революции, 7 и 8 января — Рождество, 19 января — Крещение, 7 апреля — Благовещение. Кроме того, праздничными считались два дня Пасхи (суббота и понедельник, помимо воскресенья), Вознесение, Духов день, 19 августа — Преображение, 28 августа — Успение Божьей Матери. Таким образом, насчитывалось семнадцать праздничных дней. К тому же в канун Рождества и в пятницу Страстной недели занятия, то есть работа в учреждениях, должны были заканчиваться в 12 часов дня.

Как бы быстро ни летело время, что бы ни творилось в стране, а привычки не исчезали. Быт оставался бытом, таким как он сложился за много лет и у «бывших людей», и у революционеров.

Даже Сталин сохранял свои привычки в быту. С. Е. Прокофьева (она была женой Г. Е. Прокофьева — заместителя наркома внутренних дел, расстрелянного при Ежове) вспоминала: «Летом 1931 или 1932 года мы с мужем (Г. Е. Прокофьевым — одним из руководителей ГПУ) жили на даче, недалеко от Зубалово, где были дачи Сталина, Ворошилова, Микояна. Однажды, когда мы гуляли по лесу, встретили Сталина. Он предложил нам пойти к нему чай пить. «Вас будет поить моя хозяйка», — сказал он с явным удовольствием. Мы пошли, пили чай из самовара, а дочь Сталина, Светлана, открывала его кран маленькой ручкой. Когда Сталин смотрел на нее, глаза его тепло лучились. У Сталина была очень скромная обстановка, даже убогая. Чай пили из разных чашек. Сервиза не было».

Москвичи всегда любили пить чай. Это у них вошло в привычку. Существовало немало и других милых старых привычек: интересоваться прогнозом погоды, беседовать на завалинке у дома или у колодца, выставлять герань на подоконниках, зимой укладывать между рамами вату, посыпая ее разбитыми елочными украшениями и кусочками серебряной бумаги, держать в доме кошек, солить на зиму огурцы и капусту, сушить белье на морозе и много-много других. Сохранилась в Москве и одна из самых древних привычек — привычка распространять слухи и сплетни.

Когда в 1923 году заболел Ленин, по Москве поползли слухи о том, что он помешался, стал совсем как ребенок, говорили также, что он давно умер. Тогда об этих разговорах писалось в газетах и они не считались преступными. За последние годы царствующая династия подготовила почву для распространения сплетен про руководство страны. Уважение к властям, копившееся веками, было утрачено при последнем государе. А ведь формировалось уважение не только благолепием царского дома, прессой, церковью, но и уголовным законом. По Уложению царского времени смертная казнь не полагалась даже за умышленное убийство, а за угрозу убийством государю императору полагалась. Угроза наказания тогда исходила от центральной власти. Теперь, после революции, жестокости творились от имени народа, и народ почувствовал себя на какое-то время силой.

Сила эта старалась выжить. Одни люди верили в революцию, ждали хорошей жизни и терпели, другие — ничего не ждали и проклинали время, в которое им выпало жить. Были, конечно, и такие, которые вообще любили все ругать. Они брюзжали намного больше тех, кто действительно в результате революции много потерял. Они шутили по поводу смерти Ленина. Например: Минин после помещения тела Ленина в мавзолей говорит Пожарскому: «Скажи-ка, князь, какая мразь у стен кремлевских завелась?» или: «В шесть часов пятьдесят минут пришел Ленину капут».

У тех, кто боролся за новую власть, такие «шутки» вызывали гнев. Ну а власть, естественно, мимо таких безобразий пройти не могла.

Вот несколько примеров того, как она реагировала на неуважение к себе. Михаил Максимович Жиленков в апреле 1927 года за дебош в Большом театре, поношение советской власти и за то, что бросил в портрет Ленина свою фуражку, был выслан на три года в Курскую губернию. Степан Михайлович Лада за распространение в том же году слухов о расстреле работника мавзолея, допустившего его затопление и повреждение останков вождя, получил три года концлагеря. Петр Степанович Трубин в июле 1929 года был выслан на родину, в Рязанскую область, под надзор милиции, за то, что на Красной площади, у мавзолея, ругал Ленина. Александра Васильевича Степанова в мае 1934 года выслали на два года в Карелию, в район Белбалткомбината, за то, что он во время ремонтных работ на мавзолее, при установке подставки для микрофона, сказал другому столяру, Крылову, что бывают случаи, когда в подобные подставки закладывают динамит. Крылов намек понял и сообщил куда следует. В том же году Леон Григорьевич Фарбяж в польском клубе на Малой Грузинской улице два раза выстрелил из духового ружья в портрет Сталина и получил за это три года исправительно-трудового лагеря.

Доставалось от власти и шутникам. Андрей Матвеевич Веденеев, которому было тогда двадцать лет, в ночь на 25 января 1934 года позвонил в Кремль и сообщил, что приехавшими с Дальнего Востока лицами готовится теракт против товарища Сталина и других членов политбюро. Шутника нашли с помощью телефонной станции, арестовали и отправили на три года в лагерь. Тот же срок получил Адежан Хайрудинович Сунгатов, который 27 апреля 1933 года пытался проникнуть в правительственную ложу Большого театра.

26 марта 1935 года в комендатуре Кремля был арестован и отправлен в сумасшедший дом Лев Захарович Шахтман. В этот несчастливый для него день он пытался получить пропуск к Сталину или Ворошилову. Ему понадобилось сказать им что-то очень важное.

Шутки с властью стали опасными. Не прощала она и ошибки. Один наборщик районной малотиражки в номере за 26 февраля 1936 года в слове «Сталин» вместо буквы «т» набрал букву «р». Получил за это три года, но вмешался прокурор, и уже не за ошибку, а за «политическое хулиганство» наборщик был приговорен к десяти годам лагеря.

У хозяев страны были свои проблемы. Они, как Гамлет, не верили в загробную жизнь, но поверили призраку, призраку коммунизма. Эта вера дала им право жертвовать собой и убивать других. Призрак коммунизма выстрадало человечество, призрак отца, очевидно, подстроил Гамлету «друг Горацио». Реальным призрак своего идейного отца, Ленина, Сталин сделал, забальзамировав его труп. Став реальным, призрак укрепил его власть. Казалось, Ленин встанет из саркофага, протянет Сталину руку и их профили станут рядом, как на плакатах.

Остаться нетленным! Это ли не доказательство святости в глазах православных?! А могут ли быть грешны апостолы, стоящие на мавзолее? После смерти и Сталин стал нетленным и лег рядом с Лениным. Я его видел. Он был в маршальском мундире, при орденах. Для нас это не было чудом. Наоборот, это было естественно, что любимые вожди лежат, как живые, рядом. А тогда, в середине двадцатых, для многих это было чудом. На улицах Первопрестольной еще валялись трупы лошадей, да и трупы людей на улицах москвичи еще не забыли. В 1918 году газеты печатали «скорбные списки», в которых перечислялись люди, убитые на улицах и доставленные в морги. Их имена вычитывали родные в столбцах газет. А сколько было таких, про которых никто так и не узнал! Вообще всякая смерть ужасна, а смерть на улице, безвестная, как у собаки, страшна вдвойне.

Души непогребенных по-человечески взывают к совести оставшихся в живых.

Побывавший в 1932 году в Екатеринбурге М. Москвин в книге «Хождение по вузам», вышедшей в Париже, рассказал о посещении музея в доме купца Ипатьева, в котором произошел расстрел царской семьи. Он пишет: «…часть комнат реставрирована и показана в том виде, как при царской семье. В стеклянном шкафчике оружие. Табличка на шкафчике гласит: «Револьвер и шашка рабочего Верх-Исетского завода Матросова, приведшего в исполнение приговор Екатеринбургского Совета рабочих депутатов над царской семьей»». Об участии в расстреле Юровского ничего не сообщалось. Власти понимали, что это подогреет антисемитизм. Хватит одной Каплан, стрелявшей в Ленина.

Прошло много лет, у большевиков было достаточно времени, чтобы захоронить останки расстрелянных. И место захоронения известно, и белочехи не наступали, и о восстановлении монархии в России речь не шла, да и царской семьей семья Романовых (не говоря уж о их домочадцах, расстрелянных вместе с ними) не являлась: царь отрекся от престола и за себя, и за наследника. Но никаких мер принято не было, во всяком случае об этом ничего не известно.

Уважение к покойным — непременное условие человечности. Так, по крайней мере, заведено в обществе, не исповедующем людоедство. Впрочем, есть и у нас, нелюдоедов, занятие, претендующее на владение телом усопшего. Занятие это — изготовление скелетов. Занимался им в двадцатые годы в Москве некий Иван Ипатич. Так, по крайней мере, звали его те, кто знал.

Представьте: медицинский институт, в белом кафельном анатомическом зале, где у трупов, как белые черви, копошатся студенты, в уголке находится маленький столик вроде сапожного верстака. «Это, — рассказывал в 1926 году Иван Ипатич, — моя мастерская, где я подготавливаю скелеты к сборке. А начинается все с мацерации, то есть с вымачивания частей тела. Она происходит в подвале». Там, в подвале, запах еще удушливее, чем в анатомичке. Мертвецы лежат на каменных скамьях. В отдельной кладовой стоят большие чаны и высокие глиняные горшки. В них, под крышками, полтора года мокнут части человеческого тела. «Когда мясо отделится от костей, — рассказывал далее Иван Ипатич, — кости белят хлором. Для того чтобы окончательно уничтожить запах, их сушат на солнце, потом собирается скелет». «Скелетист» разъяснял, что не всякий человек годен на скелет. После того как студенты «обработают» покойников, он отбирал на скелеты молодых, а старых отправлял на кладбище. Это делалось потому, что у молодых кость крепкая. За свою трудовую деятельность, а проработал он тридцать пять лет, Иван Ипатич сделал шесть тысяч скелетов (по двести в год). Его «выпускники» разошлись по школам, институтам. Беспомощные перед юными оболтусами, они равнодушно зажимали челюстями вставленные папиросы и приветствовали живых поднятыми костями кистей.

Скелет является самым долговечным памятником человеку, его носившему и на него опиравшемуся. Лишил его этой привилегии только крематорий, построенный в Москве в 1927 году. Жару в девятьсот градусов скелет не выдерживал. Первыми (для опыта) сожгли двух женщин, умерших в больнице. Первым, сожженным официально, стал рабочий Мытищинской водопроводной станции Ф. К. Соловьев, скончавшийся от воспаления легких.

Интерес к сожжению трупов возник у московского руководства еще в 1925 году. Именно тогда в Москве был заложен завод по сжиганию мусора и устроена выставка по сжиганию трупов в разных странах. А в 1926 году в Москву из Германии привезли две печи для крематория. Сооружение этого предприятия вызывалось необходимостью. С одной стороны, в городе росли население и смертность, а с другой — тридцать два кладбища, на десяти из которых захоронения были прекращены, занимали очень много места —72 гектара. К тому же одним махом кладбище не уничтожишь, нужно время. Тление продолжается семь — десять лет, а в сырой земле так все тридцать, а ведь только после его завершения можно что-то делать на месте кладбища. То ли дело крематорий — два часа и от человека остается один-два килограмма фосфорнокислого кальция. Положил в урну, закопал — и порядок.

Но вернемся к живым. Сколько смелых, отчаянных мыслей копошилось в их головах. Они хотели к 1940 году построить Волго-Донской канал, провести железную дорогу через Гималаи, построить в Москве, в Охотном Ряду, Дворец труда. В нем должны были разместиться аудитории на сто, тысячу, четыре и восемь тысяч человек. На крыше — ангар для аэропланов, радиостанция, световая реклама.

В выходившем в Москве журнале «Культурное строительство» за 1929 год излагались мечты о Москве 2029 года. Предполагалось, что над Москвой из стекла или из другого, более нежного материала будет возведен купол. Он будет укрывать город от дождя и снега, а в хорошую погоду — убираться. Когда будет жарко, жители столицы смогут на специальных подъемниках подниматься на такую высоту, на которой им будет прохладно. Там будут оборудованы места для отдыха. Внедрение в жизнь телеаппаратов позволит москвичам не ходить в гости и на деловые свидания, а встречаться, с кем они хотят, не выходя из дома, и тогда на улицах и в транспорте станет меньше людей. Самолеты будут летать из Москвы во все части света!

Авиация уже тогда входила в жизнь и становилась символом социалистического строительства. В 1924 году Троцкий сказал: «Война будущего — это авиация, помноженная на химию».

В двадцатые годы вообще процветало то, что в последующие годы будет предано анафеме. На станции Жаворонки под Москвой еще в 1930 году существовала Центральная станция по генетике сельскохозяйственных животных. Кое-где красовался лозунг «Генетика — путь к улучшению животноводства». В 1927 году Московский губернский суд оправдал врачей-гомеопатов, сославшись на то, что гомеопатия не является лженаукой.

То, что стало входить в жизнь в шестидесятые-семидесятые годы, появилось в двадцатые. Например, в 1925 году в криминологическом институте профессор В. П. Санчов производил опыты по применению киносъемки для раскрытия преступлений, снимая места происшествий и следы преступления.

К изобретательству потянулись и малообразованные люди. Русский эмигрант К. Борисов в своей книге, о которой мы уже не раз говорили, писал о том, что Россия в 1923 году страдала двумя болезнями: малярией и страстью к изобретениям. Он отмечал, что в Москве различные технические комитеты завалены проектами электровозов, подводных дредноутов, летающих автомобилей, а один крестьянин изобрел деревянный велосипед, после того как в каком-то журнале увидел фотографию настоящего. «Девяносто девять процентов из всех этих проектов, — писал Борисов, — безграмотный бред. Народ изобретает то, что давным-давно изобретено».

Конечно, за изобретателей обидно, но не обидно за человеческую мысль в России. Она зашевелилась, задвигалась, забурлила. В 1927 году крестьянин Кобецкий изобрел ветряной двигатель для мельницы, крестьянин-самоучка Кузнецов, тот, который помог отремонтировать знаменитому летчику Российскому самолет, когда тот сделал вынужденную посадку в его деревне, сконструировал пропеллер для аэроплана, лучше французского, как писали газеты. Он же изготовил самолетные лыжи, усовершенствовал вентилятор. В 1925 году машинист Казанцев придумал железнодорожный тормоз не хуже тормоза Вестингауза.

Первый московский небоскреб — здание «Моссельпрома», стоящее на стыке Калашного и Кисловских переулков, покрасили синей и черной краской так, что создавалось впечатление, будто здание это сделано из стекла. К тому же от того, что черной краской были проведены вертикальные линии, здание казалось еще выше. Очень уж хотелось нам перегнать Америку.

В 1924 году Арсений Авраамов решил сыграть «Интернационал» и «Варшавянку» на органе заводских труб. Ему предоставили такую возможность. Руководил своим «оркестром» Авраамов во дворе МОГЕСа. Однако техническое несовершенство созданного им инструмента сделало мелодии революционных песен неузнаваемыми для широкой публики. Но кое-какой шум все-таки получился. «Опыт сделан, — писал немного удовлетворенный Арсений Авраамов в журнале «Художник и зритель», — сделан на скромные двадцать червонцев, отпущенных МК на все расходы. Это доказывает отсутствие в замысле утопического элемента. Затратив несколько большую сумму, приспособив к гудкам клавиатуру для сольного исполнения, мы сможем иметь грандиозный паровой орган, готовый к услугам Москвы в любой торжественный момент революционного быта. А быть может, внедримся и в бытовые будни, приветствуя «Интернационалом» начало и конец каждого рабочего дня, оповещая столицу о точном времени и вообще вытесняя и заглушая колокольный звон старой культуры рабочим ревом гудков и сирен, самим тембром своим, много говорящим пролетарскому сердцу». Но идее Авраамова не суждено было осуществиться, да и город стал слишком шумным, чтобы его смогли перекричать заводские гудки.

Какие бы фокусы и изобретения ни выдумывали люди, самым интересным в городе все же были они сами, их поступки, замашки, привычки.

Вообразите такую картину: 3 марта 1928 года. Весенний солнечный день. На Страстной (Пушкинской) площади продаются разноцветные воздушные шарики. Вдруг одна связка шаров, их в ней штук двадцать, вырвалась из рук продавца и полетела в небо. На высоте десяти — двенадцати метров связка зацепилась за телеграфный столб. На площади толпа. Все смотрят на шары и ждут, что будет. Несколько энтузиастов карабкаются на столб. Наконец одному удается достать связку. Он, довольный, спускается на землю и вручает ее продавцу. Толпа расходится. А в наше время стал бы кто-нибудь взбираться на телеграфный столб за воздушными шариками? Сомневаюсь.

Или вот такая картинка: сидит беспризорник на каком-нибудь Сухаревом рынке и через нос протягивает веревочку, из одной ноздри в другую. Фокус? Фокус. А секрет прост. У беспризорника от постоянного нюханья кокаина («марафета») сгнила носовая перегородка и ноздри стали совмещенными.

Показывали люди чудеса и более серьезные. В 1923 году в кинотеатре «Форум» на Колхозной площади выступала Нина Глаголева — «живой арифмометр», как ее называли. Она извлекала за две-три секунды кубические корни из девятизначных чисел, возводила на глазах публики без записей и подсказок в квадрат трех- и четырехзначные, запоминала длинный ряд цифр в любом направлении.

Не успела Нина закончить свои гастроли, как в 1924 году в Москву из Владивостока родители привезли на консультацию к столичным светилам сына — мальчика четырех лет и восьми месяцев от роду по имени Витя. Умственное развитие Вити соответствовало его возрасту, но физическое ушло далеко вперед. Ростом он был с двенадцатилетнего и производил впечатление взрослого мужчины. У него отросли усы, борода. Говорил он густым басом. Мышцы его были развиты чрезвычайно сильно, как и половые органы. Ребенком заинтересовались профессора и медицинские сестры. Но вернуть ему золотое детство не смогли. Нянькам, с которыми он гулял, приходилось не просто. Когда мальчик хотел «пи-пи», они бежали с ним домой. Обращаться с ним в этом случае как с маленьким было небезопасно. Могли заметить посторонние и устроить скандал, позвать милицию.

Фантазию людей будоражили также кинематограф и цирк Американец Гарри ГУдини без всяких приспособлений освобождался от цепей, опутавших его, выходил из запертых на стальные замки тюремных камер, поднимался со дна рек, куда его бросали в ящиках закованным в кандалы. Его любимым трюком было освобождение от смирительной рубашки, когда он висел на балконе небоскреба. 31 октября 1926 года Гудини умер от перитонита, унеся тайны своих трюков в могилу.

С незапамятных времен людей развлекали и пугали чревовещатели. Их секрет не могли разгадать многие поколения. Считали, что они говорят животом, а женщины, чревовещательницы, и того ниже. А оказалось, что говорят они так же, как и все люди, — голосовыми связками. Только развиты они у них чрезвычайно сильно, и достаточно слабого дуновения воздуха, чтобы извлечь звук. Правда, звуки получаются или высокие и писклявые, или низкие и глухие, как из бездны. Такими глухими звуками чревовещатели пугали верующих еще в храмах Древнего Египта, а также в Средние века. Эразм Роттердамский описывает случай, когда священник, воспользовавшись своими чревовещательными способностями, склонял к сожительству женщину, угрожая ей муками в аду. Имел место факт, когда другой священник добивался того же самого от одной вдовы, имитируя загробный голос ее мужа, повелевающего ей не оказывать сопротивления скромному служителю церкви. Вдовица, конечно, не посмела ослушаться. Отцом современного чревовещания, или выражаясь научно, вентролокистики, является англичанин Чарлз Эльверти. Вместе с куклой «Мистер Бокс», которая отвлекала зрителей от его чуть шевелящихся губ, Эльверти выступал с 1873 по 1913 год. Его учениками были даже царственные особы: английский король Эдуард VII, дядя Николая II, и принц Мекленбургский, муж королевы Голландии.

Ну а шпагоглотатели разве неудивляли людей? Когда для обыкновенного человека смазывание горла люголем является довольно неприятной процедурой, что же говорить о заглатывании шпаги длинной в 55–60 сантиметров! Почему 55–60? А потому, что длина рта и глотки составляет 10–12 сантиметров, пищевода — 25–28, желудка — 20–22. И того 55–60 сантиметров. Заглотить больше человек не может даже тогда, когда глотает не шпагу, а кишку для измерения кислотности. Кстати, впервые исследование желудочного сока в 1777 году шотландский врач Стивенсон провел с помощью шпагоглотателя. Тот заглотал металлический сетчатый цилиндрик с кусочками мяса, а через некоторое время цилиндрик извлекли обратно. Врач сделал открытие, а циркачу достались лишь собственные слюни.

В цирках щелкали бичи укротителей. Укрощали даже кошек. Укротителем выступал лилипут. Кошки были выкрашены под тигров. Вид у них был весьма свирепый. Однажды они за что-то разозлились на своего повелителя и набросились на него. Цирк огласил истошный крик лилипута. После того как разъяренных животных удалось оттащить, укротителя унесли с арены на носилках под сочувственные стоны зрителей.

Кошка — это, конечно, не тигр и не медведь. Не съест, не искалечит. Люди же, привыкая к большим зверям, начинают и в тиграх видеть кошек Так случилось с одним служителем зоопарка 18 октября 1926 года, который, разговаривая с сослуживцем, просунул руку в клетку тигра, желая погладить полосатого друга. Тигр сначала взял в пасть палец «старшего брата», что тому, надо полагать, понравилось, а потом, видимо, решил «погрызть косточку» и отхватил служителю руку.

В июне 1940 года сотрудница зоопарка С. Е. Чудаева решила, наверное, повторить этот эксперимент, на сей раз с белой медведицей по имени «Снегурочка». К удовольствию публики, она кормила медведя мороженым. То ли потому, что мороженое было плохое, то ли потому, что медведица была голодная, но рука бедной женщины оказалась в пасти зверя и была сильно изуродована.

Раз уж мы заговорили о животных, то вспомним не только печальные, но и занятные сцены, происходившие в Москве тех лет с их участием.

29 мая 1928 года в восемь часов вечера у дрессировщика Ивановича из дома 15 по Немецкому (ныне Волховскому) переулку сорвалась с цепи медведица. Она выбежала на Бакунинскую улицу, свернула направо и встретилась с витриной продовольственного магазина. Увидев на ней конфеты и печенье, медведица решила заглянуть в магазин. В дверях она столкнулась с женщиной, не пожелавшей уступить ей дорогу. Произошла небольшая потасовка, в результате которой медведице все же удалось войти в магазин. Здесь она устремилась к витрине и стала поедать конфеты, шоколад, печенье и прочие вкусные вещи. Вскоре за ней примчался озверевший укротитель, который связал животное, обозвал нехорошими словами и увел домой.

1 июля 1935 года из зоопарка сбежала самка козерога. Она промчалась по улице Горького, по Грузинской улице, где ес гнала толпа с криком и улюлюканьем. Особенно усердствовали мальчишки (эти враги рода человеческого — как называл их Диккенс). Наконец козерог со всего маха влетел в открытые двери парикмахерской и врезался рогами в зеркало. Зеркало, конечно, вдребезги. Перепуганные клиенты полезли под стойку в зале ожидания. Наконец, когда парикмахеры опомнились, они позвонили в зоопарк, оттуда приехали «козероголовы» и забрали беглянку.

Да, не все относились к животным по-доброму. Находились мерзавцы, которые изводили животных как в зоопарке, так и просто на улицах и дворах. В ноябре 1926 года в зоопарке погибла антилопа. В ее сердце нашли булавку. Слону подбросили хлеб с куском бритвы, а в клетке у льва нашли патрон. Кто-то надеялся, что он взорвется, когда лев начнет его грызть. Дирекция зоопарка в конце концов была вынуждена запретить посетителям кормить животных.

Но никто не мог запретить людям кормиться животными и птицами, и не только мясом кролика, курицы или барана, но и голубями. В 1923 году живший в доме 11/13 по Трубниковскому переулку Довгун решил есть голубей (время было действительно голодное). Довгун сделал сеть и приладил ее к кухонному окну, выходившему во двор. На подоконник он сыпал хлебные крошки. Когда голуби слетались на крошки, он дергал за веревочку и сетка накрывала голубей. После того как управдом Рыбин по просьбе жильцов сломал сеть, чтобы Довгун не держал окно открытым и не выхолаживал квартиру, Довгун стал заманивать голубей в пространство между рамами. Как только голуби заходили в это пространство, пожиратель голубей дергал веревку, наружная рама захлопывалась, голуби оказывались в ловушке. В суде, куда соседи все-таки обратились, один из свидетелей, Налетов, так описывал охоту Довгуна: «…омерзительная картина. Голуби в сетке трепыхаются, а он в ночной рубашке, с засученными рукавами, с перекошенным от ненасытной алчности лицом, душит их одного за другим». Нормальным людям действия Довгуна казались противоестественными. Довгун думал по-другому и в свое оправдание ссылался на то, что соседи защищают голубей по своей религиозной отсталости, так как видят в голубе «святого духа». Против такого довода трудно возражать. Суд тоже не посмел этого делать. Он разрешил Довгуну охотиться на голубей, но с условием, что он не будет застуживать квартиру.

В 1923 году поедание уличных голубей, наверное, можно было оправдать трудностями момента. Но время шло и объектом охоты все больше становилась подмосковная дичь. Даже не верится, что в довоенные, тридцатые, годы на охоту из Москвы можно было отправиться чуть ли не на трамвае. Недалеко от железнодорожной станции Кунцево (тогда она находилась в 11 километрах от Москвы) водились вальдшнепы и лисицы, а у станции Одинцово, кроме того, — тетерева и зайцы. В Люберцах водились бекасы и дупеля, в Химках и Малаховке — утки, а в Битце — куропатки, вальдшнепы и зайцы. Охотники ехали на охоту с собаками. Для них в железнодорожных кассах продавались специальные билеты.

Богаты были пригороды Москвы и рыбой. В Москве-реке плавали подусты, щуки, судаки и другая рыба, в реке Истре — голавли, щуки, окуни и шереспёры (жерехи), в Клязьме — лещи, налимы, язи, в Лопасне — окуни и лини, в Уче, в двух километрах от станции Болшево, водилась любая подмосковная рыба. Ловили москвичи рыбу также в прудах и озерах. В Кунцевских и Кусковских прудах, как, впрочем, и во многих других, ловили карасей, в Кузьминском пруду помимо карасей ловили окуней, ершей и плотву, из Святого озера в Косино тащили больших щук, а из Люблинского — линей и лещей. В прудах Кучина и Реутова водились раки. Ловить рыбу дозволялось удочками, сачками, перемётами с пятьюдесятью крючками, сетями и бреднями до 20 метров длиной да еще одной снастью, которая называлась «паук».

Животными, охоту на которых никто не осуждал, были мыши и крысы. Охотиться на них в одиночку москвичам было не под силу, поэтому в двадцатые годы существовали специальные отряды для борьбы с крысами, но и они особого успеха в этом деле не имели. На 1 апреля 1929 года крыс в Москве насчитывалось два с половиной миллиона, примерно по крысе на душу населения. Крысы заселяли в Москве 228 миллионов квадратных метров жилой площади, проще говоря, почти всю столицу. Размножались они со страшной быстротой, ведь за год крыса может произвести на свет 860 крысят! В 1930 году они сожрали продуктов в городе на 5 миллионов рублей! Крысы наглели. Они даже не стеснялись людей. Житель Москвы Смирнов с возмущением писал в московские «Известия» о том, что в вечернее время по витрине булочной 63 на Трубной улице бегают крысы. Если бы только там! В 1931 году Москва по количеству крыс занимала четвертое место в мире после Парижа, Лондона и Гамбурга. Москвичи заставали крыс на лестничной клетке, в уборной, на кухонном столе и т. д. Те, кто не хотел встречаться с ними, входя на кухню, громко топали перед дверью ногами, стучали по батарее отопления. Во всех московских квартирах жили кошки. На мышей они охотились, но крыс побаивались. В 1931 году Москва объявила крысам войну. Их стали травить по всему городу. В результате количество их снизилось до миллиона шестисот тысяч. Убитых крыс утилизировали. Из их зимних шкурок шили шубы — их мех напоминает выхухоль. На шубку уходило сто тридцать две крысы. Летняя крыса шла на пошив детской обуви. Специалисты утверждали, что ее кожа крепче искусственного шеврета, используемого для этой цели.

В неуравновешенность жизни общественной природа добавляла свою собственную неуравновешенность. В начале января 1925 года в городе так потеплело, что стаял снег и возобновилась езда на колесах. Потепление вызвало и нашествие на город невиданного количества мышей, а в конце февраля — «небывалый доселе, — как отмечала газета «Беднота», — прилет степных орлов». В те годы в лесах Московской губернии водились рыси, которые нападали на людей. Но самым страшным стало появление волков-людоедов. В Вятке, например, они набрасывались на людей прямо на улицах. В Москве до этого, конечно, не дошло, правда, на окраину города волки иногда забегали, ну а в Подмосковье они совсем обнаглели. В начале февраля 1926 года около Мытищ объявился какой-то бешеный волк. Он загрыз мужчину, разорвал на куски мальчика и покусал, кроме того, еще сорок человек.

Тогда за убийство волков стали давать премии: за волчицу — 20 рублей, за волка — 15, за волчонка — 5.

За убийство живого гуся не давали ничего. Это понятно: гусь — не волк, не съест, руку не откусит. Но бывают и исключения. Во дворе дома 14 по Проезжей улице, теперь это улица Лобачика в Сокольниках, один гусь напал на трехлетнюю Машу Савинкову. Он повалил ее на землю и стал бить крыльями. Когда подоспели люди, девочка была без сознания, ну а когда пришел врач, то и вовсе мертва.

Волки, рыси, злющий гусь — все это, конечно, страшно, однако доступно нашему воображению, хотя бы потому, что это звери и птицы нашей весьма средней полосы. Ну а что должен был думать и делать москвич, когда недалеко от станции Поварово Октябрьской железной дороги объявился тигр, да еще какой: большой, полосатый, зубастый? А главное, откуда он взялся в наших лесах?

А взялся он вот откуда. 29 мая 1929 года на поезде № 29 тигра везли из Москвы в Ленинград для того, чтобы обменять на жирафа. Везли его в клетке в сопровождении проводника. Когда поезд проехал Сходню, тот куда-то вышел. Тигр, заметив, что никто за ним не смотрит, сломал клетку и на полном ходу соскочил с поезда. Когда в поезде заметили прыжок хищника, то сообщили в Москву. Сообщение это сильно взволновало всю охотничью братию. Еще бы, могла ли кому-нибудь из наших «вольных стрелков» присниться такая добыча? На поезде и в автомобилях охотники разных клубов, кружков и обществ, возрастов и национальностей, роста и веса двинулись в Поварово. Но прекрасной охоты у них не получилось. Роскошного заморского зверя убили местные крестьяне. Его расстреляли почти в упор. Тигр не защищался, только рычал. Ведь был он не дикий и людей не боялся — в зоопарке его от них отделяла решетка.

За убийство тигра охотников наградили и сняли в кино. Москвичи видели их на экране и восторгались.

Все эти жуткие и даже малоправдоподобные истории будоражили фантазию москвичей, и без того издерганных жизнью. Чтобы хорошо работать, люди должны были высыпаться, а какой может быть сон, когда едят клопы и снятся кошмары?

Случалось, что потрясенные увиденным во сне люди совершали отчаянные поступки.

В ночь на 10 июня 1925 года из окна второго этажа выпрыгнул шофер Гладков, живший на Краснохолмской улице, а в ночь на 4 сентября того же года с третьего этажа выпрыгнул рабочий Осман Ерзин. Он жил в доме 2 по 3-му Краснопрудному переулку. И тому и другому приснились страшные сны. Живы они остались чудом, хотя и здорово покалечились.

А в ночь на 11 апреля 1928 года на Арбате раздался душераздирающий крик. Кричал мужчина, висевший на карнизе пятого этажа дома 10 (он стоял на углу Арбата и Годеинского, ныне Арбатского, переулка. Этот переулок соединяет Арбат с Новым Арбатом). Когда мужчину втащили в окно, то выяснилось, что он лунатик и на карниз вышел во сне, но неожиданно проснулся и, испугавшись, сорвался с подоконника.

Самоубийства и помешательства тоже случались. Если древние греки, сойдя с ума, боялись, что на них обрушится небесный свод, люди Средних веков опасались вселения в душу дьявола, то психически больные двадцатых-тридцатых годов XX столетия боялись преследований ГПУ и выдумывали прожекты переустройства общества. Причины самоубийств были самые разнообразные. Как и в прежние времена, люди кончали с собой из-за несчастной любви, из-за неизлечимой болезни. Не редкими были самоубийства из-за бедности. Евдокия Алексеевна Прохорова, например, узнав о том, что ее муж отказался выплачивать ей алименты, 22 мая 1925 года бросилась в пролет лестничной клетки дома 45 по Мясницкой улице (напротив Харитоньевского переулка), но чудом осталась жива. Один молодой человек, фамилия которого нам неизвестна, решил расстаться с жизнью после того, как его исключили из комсомола «за социальное происхождение».

После самоубийства Есенина весной 1926 года в газете «Молодой ленинец» (будущий «Московский комсомолец») появился «Рассказ о пяти повешенных». В нем сообщалось о самоубийствах, совершенных студентами Вхутемаса на Мясницкой. Один студент, участник поэтического кружка «Вольница», повесился в туалете «с зажатым в помертвевших губах папиросным окурком», студентка повесилась, естественно, в женской уборной, написав на стене: «Прощайте, ребята», третий повесился, опасаясь исключения из комсомола за дебош, однако его удалось спасти, и т. д.

Да, нервы у людей были напряжены. И вот такая картина: второй час ночи на 27 августа 1927 года, угол Армянского и Кривоколенного переулков. По нему идут четыре человека и вдруг в окне первого этажа видят такую картину: на постели, в одном нижнем белье, лежит мужчина и медленно вдавливает себе в грудь нож. Лицо мужчины дергается в ужасных конвульсиях. Один из прохожих, недолго думая, разбивает окно, врывается в комнату и поднимает крик. Прибегает милиционер. Самоубийцу тащат в отделение. Там оказывается, что это восемнадцатилетний артист, эстрадный танцор, и что он не покушался на свою жизнь, а репетировал номер. Вот какие были «номера».

Новому времени такие «номера» были не нужны. Эпоха ковала образ нового человека, создавала для него новые железные рамки. Несоответствие этим рамкам воспринималось некоторыми как несчастье. Тяжела судьба человека, который должен вписываться в какие-либо рамки, идейные или физические.

В Китае, например, из людей делали уродов для балаганов. Одного несчастного неоднократно оперировали и сделали до того похожим на животное, что признать в нем человека можно было лишь после того, как он начинал говорить. Другого в самом раннем возрасте поместили в кувшин, и он вырос с тельцем, по форме и размеру напоминающим кувшин, но с огромной головой. Советские люди читали об этом и ужасались.

Интересные темы, волновавшие москвичей, затрагивало и радио. В Москве в двадцатые годы были две радиостанции: имени Коминтерна и имени Попова. Их передачи некоторые москвичи слушали по своим детекторным приемникам. Помимо опер, концертов, боя курантов Спасской башни в семь часов утра, лекций о международном и внутреннем положении, «Радиопионера», уроков английского языка и телеграфной азбуки, можно было услышать лекции и беседы на такие темы, как «Можно ли улучшить человеческую породу», «Жизнь человека до рождения и после смерти», «Когда прекратится жизнь на Земле», «В чем душа держится», «Чудеса исцелений от болезней», «Внушение и гипноз в мире преступности» и, наконец, «Возможно ли скрещивание между человеком и обезьяной». Людям, наверное, представлялась тогда заманчивой мысль о том, что плод такого скрещивания может стать сильным и бесстрашным чудовищем, которое можно будет посылать вместо себя на войну. Такое вольномыслие продолжалось недолго. В октябре 1925 года на радио был введен политконтроль. За содержанием передач стали смотреть ЦК ВКП(б), МГСПС и Главлит.

Чудеса, перемены и открытия окружали людей со всех сторон. Вся страна попала в другое измерение. Изменились границы. Возникли новые государства: Финляндия, Эстония, Латвия, Литва. Изменилась система мер и весов: в 1926 году была введена десятичная (метрическая) система. Вершки, пуды и сажени ушли в прошлое. Изменился календарь. Мы догнали по времени Европу, от которой отставали на тринадцать дней. Не могло не отразиться на нас и изменение масштаба цен. После копеек царского времени миллионы вскружили голову. Стакан кваса — миллион. Дети потеряли привычное понятие о числах. Воспитанные на миллионах, они привыкли думать, что лишь с миллиона начинается счет. «Какое-нибудь астрономическое расстояние, — писал все тот же Борисов, — в миллионы километров им кажется совсем пустяковым». Может быть, это помогло нам в освоении космоса? Не знаю. Во всяком случае, детям, читающим «Юный следопыт», приключенческий журнал тех лет, не сиделось дома, их влекли дальние страны и отчаянные похождения. Из них потом выросли многие ученые, принесшие пользу и славу России.

Взрослых тоже влекло к фантазиям. Булгаковский профессор превратил собаку в человека и человека в собаку, в рассказе Бориса Пильняка «Иван Москва» оживала египетская мумия. Жизнь и литература как сообщающиеся сосуды смешивали реальность и фантазию, факты и вымысел. Как-то, на исходе XIX века, Антон Павлович Чехов занес в свою записную книжку такой малозначительный факт: «маленький, крошечный школьник по фамилии Трахтенбауэр». Ему, Чехову, наверное, показалось занятным сочетание крошечного человечка с тяжеловесной и трескучей фамилией. Прошли годы. Крошечный школьник, наверное, вырос и превратился в дядю с бородой, но вот в повести Вениамина Александровича Каверина «Черновик человека», которую он начал писать в 1931 году, появился «крошечный гимназистик» Трахтенбауэр, тот самый, из чеховской записной книжки, ничуть не подросший.

Говорят, что М. А. Булгаков вывел в образе Филиппа Филипповича Преображенского своего дядю, гинеколога. И жил Филипп Филиппович в доме 24 по Кропоткинской улице, как дядя, и, как дядя, был профессором. Но были в то время и другие профессора, похожие на Преображенского. Они делали операции, подобные тем, которые делал булгаковский профессор. Конечно, собак в людей они не переделывали, но омолаживание с помощью пересадки половых желез животных производили. Начали заниматься омолаживанием хирургическим путем профессора Штейнах в Вене и Воронов в Париже. Штейнах перевязывал мужчинам семенные канатики для того, чтобы гормоны не растрачивались, а шли на питание организма. Воронов же занимался пересадками. Это был высокий красивый человек с яркими голубыми глазами. На груди его красовалась ленточка ордена Почетного легиона. В молодости он прослужил несколько лет домашним врачом шейха в Каире. Там он обратил внимание на раннее старение евнухов и стал заниматься проблемой зависимости старения от состояния половых желез. В своих занятиях он добился таких успехов, что в Париже сочли возможным назначить его руководителем хирургического отдела «Коллеж де франс». Правительство предоставило ему для опытов овец. Сначала он экспериментировал на них. Овцы стали лучше обрастать шерстью. Тогда Воронов перешел к операциям на людях. Он пересаживал им половые железы обезьян. Первая операция была сделана им 12 июня 1920 года. Его клиентами стали знаменитые врачи, художники, артисты, ученые. Известный драматург и редактор газеты «Котидьен» Шарль Малонто благодаря сделанной ему операции сохранил в свои семьдесят лет свежесть чувств и изрядно надоел парижским дамам своими ухаживаниями. Утверждали даже, что Воронов пересадил яички французскому министру Клемансо и английскому Ллойд Джорджу. Потом он выпустил книгу под непонятным названием «Греффес Лестисукулер», в которой описал свою научную деятельность, отказался от опытов над людьми, слишком много, видно, было к нему претензий, и вернулся к баранам в африканских колониях Франции. С ними было спокойнее.

Его коллеги в России также занимались омолаживанием людей — это профессора Немилов, Халатов, Бехтерев, доцент Гораш в Ленинграде, профессора Мартынов, Кольцов, Завадовский в Москве. В клинике профессора Мартынова, в частности, людям пересаживались эндокринные железы макак, котов и овец. Результаты получались противоречивые, но все же были случаи, когда операции способствовали омоложению.

Семидесятидвухлетний профессор медицины Викторов, подвергшийся операции (ему были пересажены яички макаки в клинике профессора Мартынова), спустя год после нее записал в своем дневнике, что у него повысилась работоспособность, он стал легко подниматься по лестнице, не держась за перила, стал ходить большими шагами, спокойно пользоваться трамваем, его волосы потемнели, улучшилось зрение, повысился аппетит, улучшился сон, «начали появляться эротические сновидения и, тоже во сне, довольно энергичные эрекции». Что ж, профессора можно было бы поздравить с такой удачей, правда, если это все ему не приснилось.

Достижения медицины не обошли стороной и зоопарк. Вход в него был тогда с Грузинской улицы. Так вот, пройдя слоновник, в котором томился слон, подаренный Москве бухарским эмиром, а потом клетку с попугаем, который на слова посетителей «попка дурак» совершенно справедливо отвечал: «Сам дурак», можно было подойти к вольеру, в котором находились, судя по табличкам, омоложенный козел, петух, превращенный в курицу, и курица, превращенная в петуха. Некоторые скептики утверждали, что козла подменили, а на клетках с домашней птицей просто перевесили таблички. Возразить против этого было трудно: никто, как назло, не помнил, как выглядел этот козел в молодости.

Все эти опыты будоражили фантазию писателей и научных деятелей.

Немало внимания ученые уделяли крови человека. В 1926 году доктор Манойлов в полукустарной лаборатории, с помощью изобретенного им реактива, определял половую принадлежность крови. Мужская кровь после введения реактива обесцвечивалась, женская — нет. Ученый пошел дальше. Он стал проводить опыты по установлению национальной принадлежности по крови. По его мнению, кровь разных народов окисляется по-разному. В 187 случаях из 222 он определил национальность правильно.

Творческое беспокойство было присуще и доктору из Химико-фармацевтического института при ВСНХ С. И. Чечулину. Он стремился к оживлению удаленных из организма органов. В институте им демонстрировался опыт по оживлению отрезанной собачьей головы. Голова была соединена со специальным аппаратом трубочками, через которые в нее подавалось «орошение». Доктор долго бился над изобретением раствора, способного обеспечить жизнедеятельность отрезанного органа. Необходима была жидкость, которая несла бы в себе кислород. Ничего не придумав, он стал использовать в своих опытах кровь собаки. Чтобы кровь не сворачивалась, применял немецкий препарат «Бауэр-205», или «Германик». Собачья голова в его лаборатории жила три с половиной — четыре часа. Рефлексы ей были не чужды, но преданных взглядов на Чечулина она не бросала. Не заслужил, значит.

Да, немало собак стало жертвой экспериментов. Но жизни их не пропали даром. Заработали на «искусственном питании» сердце, почки, легкие и другие органы человека. Так вносили свой скромный вклад в спасение человеческой жизни никому не известные Шарики и Жучки.

В 1930 году Москву потрясла история, произошедшая в Ташкенте с профессором Михайловским. Было известно, что еще в 1928 году этот профессор переливал людям кровь обезьян. Теперь же он заявлял, что мертвого человека можно оживить, надо лишь промыть ему кровь. Профессор сообщал также, что пока он производит опыты на животных, но скоро, по получении из Франции специального препарата для промывания крови, он проведет опыт на человеке. В Париже в то время действительно рекламировался кровеочиститель «авранин», его-то, по всей вероятности, и имел в виду профессор из Ташкента. Этот «авранин» реклама представляла как индийский бальзам, излечивающий от всех болезней.

Тот это был бальзам или не тот, не знаю, но известно, что 30 июля 1929 года профессор умертвил морфием бродячую собаку, выпущенную из нее кровь промыл и должен был уже приступить к оживлению животного, как вдруг в этот самый момент его позвали принимать зачеты у студентов. Он оставил собаку на попечение своей жены, являвшейся его же ассистенткой, и вышел из операционной. Когда он вернулся, собака так же тихо лежала на столе, солнце заигрывало с водой в стеклянном графине, но ни жены, ни собачьей крови не было. Оказалось, что жена вылила ее в раковину. Опыт не удался. Труп бедного животного выбросили на помойку, а профессор назначил новый опыт на 5 августа. Утром этого дня его нашли убитым, с огнестрельной раной на левом виске. Рядом лежал пистолет. В предсмертной записке Михайловский обращался к жене и теще, которые, как он считал, его не оценили. Он писал, в частности: «Повсюду темнота и удушье. Везде этика, тактика и политика обильно сдобрены многоэтажным слоем лжи. Я запутался в лабиринте разнообразной по форме и по строению лжи и превратился в какого-то самому себе немилого бездельника…» Вдову подозревали в убийстве профессора. Считали, что она, как верующая, сорвала опыт и убила мужа, стремясь не допустить воскрешения из мертвых бездомного кобеля. Москвичам оставалось по этому поводу только гадать.

А в самой Москве, как и до революции, в двадцатые годы существовали заведения, в которых кровь выпускали из человека, а не из собаки. В переулках Заяузья можно было встретить старую железную вывеску над входом в полуподвал. На ржавой вывеске был изображен палец, направленный в сторону двери в заведение, и орудия парикмахерского искусства: ножницы, помазок, бритва. Рядом — подбородок с русой бородкой. В общем, это была вывеска старой цирюльни. Но в заведении не стригли и не брили. Если бы вы попросили об этом хозяина, он бы сослался на то, что бритва не в порядке, или на то, что воды нет. Правда, бритва, ремень для ее точки, фиксатуар для волос имели место быть, но всего лишь для декорации. Главное помещение «цирюльни» находилось за дверью, закрытой шторой. Комната, которая там пряталась, была невелика. В ней находились стол, стулья, кровать. На столе стояли стаканы странной формы, а рядом с ними небольшие деревянные кубики с четырьмя острыми пластинками. Пластинки прикреплялись к пружинкам, пружинки соединялись с крючками, похожими на курок пистолета. Стоило только спустить курок, и острые пластинки выскакивали наружу. Если прижать такой кубик к руке, то, спустив курок, можно было легко сделать надрез на руке и пустить кровь. Вот такое заведение, такая услуга. Оно имело своих завсегдатаев. Особенно оживленно в «кровопускальне» бывало в банные дни, когда хозяева Якиманских переулков, «болотные дельцы» (с Болотной площади и улиц), «охотнорядские воротилы», напарившись, искали здесь успокоения и блаженства в избавлении от распиравшей их сосуды крови. Когда клиентов становилось слишком много, хозяину помогали жена и дети. Пущенную кровь собирали в стаканы с толстыми краями. Надрезов обычно делали три-четыре. Чтобы кровь шла быстрее, «хирург» бросал в банку горящую бумагу и прижимал банку к надрезу. Кровь шла быстрее, клиент, как теперь говорят, «балдел». Услуга эта стоила рубля три. Среди замоскворецких кровопускателей известностью пользовались Иван Петров и Павел Калявин.

Люди образованные решали вопросы посложнее.

Проблемы жизни, смерти человека, его способностей очень волновали ученых того времени. С Запада к нам по этому поводу тоже проникали кое-какие мысли. Но по смелости им с мыслями москвичей было тягаться трудно. Способствовало такой смелости мысли то, что с русской науки в эти годы была снята церковная цензура. Эксперименты на людях казались мелочью по сравнению с экспериментом, проводимым над нацией. Кроме того, нужды мировой революции, построения общества людей нового сорта требовали смелого вторжения в природу и психику человека.

Много внимания ученые стали уделять передаче мысли на расстояние. В Москве существовала секция «Общества неврологии, рефлексологии и биофизики» при Институте по изучению мозга. К 1927 году лаборатория секции провела пять тысяч опытов по передаче мысли на расстояние и не выявила ни одного не способного к передаче или приему мысли субъекта. Было, правда, отмечено, что особенно хорошо передаются мысли между людьми, сходными по умственной деятельности. Мысли передавались не только внутри Москвы, но и из Москвы в Подольск и даже в Саратов.

Владимир Леонидович Дуров, основатель знаменитого «уголка», внушал свои мысли собакам. Делал он это так подзывал к себе собаку по кличке Лорд, брал ее голову в свои руки и строгим взглядом смотрел в ее умные глаза. Воля собаки таким образом парализовывалась, она всецело была во власти своего хозяина. Дуров до полного забвения окружающего мира сосредоточивался на мысли о столе и лежащей на нем книге. Он представлял перед собой ножку стола, его поверхность, книгу, лежавшую на ней. Запечатленные таким образом детали передавались им непосредственно в глаза Лорда. Затем Дуров командовал: «Иди!» Лорд подходил к столу и брал книгу. Был ли в этой книге кусок колбасы, не сообщалось.

Инженер Кажинский сконструировал для проведения опытов даже специальный металлический изолятор. Этот изолятор соединялся с землей проводом (заземление). Дуров влезал в изолятор и из него внушал собаке свои мысли, а инженер Кажинский то заземлял изолятор, то отключал заземление. Эти опыты проводились с целью проверки теории об излучении человеческим мозгом электромагнитных колебаний, позволяющих передавать мысли на расстояние.

Выдвигались и другие смелые предположения и гипотезы. В 1928 году в Днепропетровске и Париже вышла в свет книга советского врача-венеролога Фридлянда «За закрытой дверью». Автор не только живо и обстоятельно рассказывал о жизненных ситуациях, в которые попадали его клиенты, но и делал определенные научные выводы. Интересен его пассаж о причинах гомосексуализма. Вот он: «…причина гомосексуализма в том, что зародыш получает в какой-то доле своей половой железы деталь, соответствующую особенностям женской половой железы… Стоит только отыскать дефект в строении органа и удалить его из организма, чтобы восторжествовала норма». По мнению Фридлянда, у гомосексуалистов соотношение верхней половины туловища к нижней 100:108, а у нормальных людей 100:100.

Не забудем, что это говорилось в 1928 году, то есть через три года после того, как знаменитый Ломброзо в «Дневнике подростка», вышедшем в 1925 году, утверждал, что проститутками рождаются.

Омоложение человека, оживление его, передача мыслей и другие, заимствованные из сказок, идеи соответствовали эпохе, в которую люди «рождены, чтоб сказку сделать былью». Недостаток научных знаний и возможностей для исследований заменялся смелостью и фантазией. Кроме того, интеллигенция благодаря таким скороспелым невероятным открытиям стремилась повысить в глазах властей свой авторитет. А это для людей, вышедших из непролетарских слоев, в то время было очень важным. От их научных успехов иногда зависели не только материальные блага, но и сама жизнь.

Творцам из пролетарских слоев в этом отношении было проще, но у них были свои проблемы. Они были скромны и не умели поднимать шум вокруг своего имени. В 1927 году самоучка-математик, изобретатель логарифмической линейки Курилко, влачил полуголодное существование. Не лучше обстояло дело и у сочинителей из народа. Старик Ожегов, сочинивший песню «Чудный месяц плывет над рекою», ходил едва ли не «с ручкой», собирал хлеб; автор песни «Бывали дни веселые» Горохов умер в канаве под Малоярославцем, всеми забытый; рабочий поэт Шкулев, чью песню «Мы кузнецы и дух наш молод» так часто пели тогда, лежал в деревне, разбитый параличом и всеми забытый.

Да, нелегкая им выпала доля. Мне понравилась шарада из «Вечерней Москвы», сочиненная в 1926 году, в которой слово «доля» было зашифровано так:

Эта самая доля одних изобретателей одаряла сумой, а других — тюрьмой. На то были разные причины.

Михаил Алексеевич Чешко родился в 1893 году. С одиннадцати лет он начал работать. Работал курьером, половым в трактире. В 1908 году (ему тогда шел пятнадцатый год) на нервного смышленого мальчика обратил внимание человек с «бескрайней» фамилией Океанов, оккультист и хиромант. Он сделал из Миши своего медиума. Тот отгадывал сны и предсказывал будущее. Они разъезжали по России. Афиш, плакатов и снимков, рекламирующих творимые ими чудеса, хватило бы на целый грузовик. Постепенно слава об отроке, слышащем голоса из загробного мира, разрасталась и дошла до дворца. «Чудесного мальчика» пригласило к себе царское семейство. После подзатыльников в трактире на Мишу свалились слава и деньги. Последние, как вспоминал потом Михаил Алексеевич, у них с Океановым водились саквояжами. Миша полюбил их со всей страстью, присущей юному чувству. Но Фортуне что-то не понравилось в его взгляде, и в 1911 году его заподозрили в получении мошенническим путем 17 тысяч рублей. Океанова смыла волна событий, а его, Мишу, посадили в тюрьму, но вскоре, правда, выпустили. Следствие тянулось бесконечно долго. Наконец, когда в 1914 году началась война, про него совсем забыли. К Михаилу Алексеевичу тогда вернулись силы, и он кинулся помогать отечеству. Его чаще всего можно было встретить в разных благотворительных организациях. Именно в них Михаил Чешко учуял особенно стойкий аромат купюр царского времени. Он создал для помощи голодающим «Всероссийский братский союз», который просуществовал аж до 1923 года. Особенность всех благотворительных организаций, в которых сотрудничал Чешко, состояла в том, что средства действительно собирались, но не расходовались, во всяком случае, на цели благие. В связи с этим Чешко дважды арестовывали, даже судили. В тюрьме Михаил Алексеевич, как говорится, «закосил»: он стал требовать принятия параши в Лигу Наций и угрожал Чемберлену исключением из ВКП(б). Его направили на исследование в Институт судебной психиатрии имени профессора Сербского. Оттуда он сбежал. Когда его задержали чекисты, он убедил их в своем пролетарском происхождении и в том, что натерпелся от царских ищеек и тюремщиков. Заподозрив в словах Чешко правду, чекисты его отпустили. Михаил Алексеевич, который, надо отдать ему должное, никогда не тянулся к высоким государственным постам, и на этот раз нашел свое скромное место под солнцем. Он стал уполномоченным по Москве и ее окрестностям по проведению американских аукционов (заграница тогда скупала в России ценности) и сбору пожертвований по подписным листам, а в 1926 году мы видим его уже заведующим лотерейным отделом тифлисского (Тбилиси тогда назывался Тифлисом) общества «Друзья детей». Остап Бендер ходил тогда в рваных ботинках, строил из себя сына лейтенанта Шмидта и бредил о Рио-де-Жанейро. Чешко же уже тогда понял, что всем этим благотворительностям и «обществам защиты детей» скоро придет конец. Он решил переквалифицироваться в изобретателя. Изобретать он стал в области вычислительной техники. Ни ЭВМ, ни компьютеров тогда не было. Вершину человеческой мысли в этой области олицетворяли счеты с деревянными костяшками и арифмометр. Учет же стал одним из главных столпов нового социалистического государства. Считать нужно было много. Не случайно в тридцатые годы арифмометр стоил полторы тысячи рублей. Для сравнения скажу, что бенгальский тигр стоил в то время 3 тысячи рублей.

В основу своего изобретения Михаил Алексеевич положил старый счетный прибор, заменив в нем одну железную деталь на картонную. Выпускать новый прибор должна была артель «ИРТ» (ее название состояло из согласных, входящих в слово «изобретать»). Под будущее чудо техники Чешко собрал в разных организациях и конторах почти 40 тысяч рублей, но тут в его деятельность вмешался МУР. Чешко кинулся в прокуратуру. Здесь ему поверили. Дело было прекращено, а помощник прокурора республики написал даже письмо заведующему Центральным бюро изобретений, в котором сообщал о невиновности Чешко и о прекращении в отношении него уголовного дела. Чешко удалось заполучить копию этого письма. Он сделал из него выписку, приложил ее к своим письмам, выполненным на типографских бланках, которые разослал в сентябре 1930 года заказчикам, требовавшим выслать прибор или вернуть деньги. В письмах он ссылался на прокурора республики и предлагал свою задолженность списать за счет государства. (Очень мило, не правда ли?) Вскоре Чешко, надо отдать ему должное, силами артели, состоящей из соседей и родственников, наладил выпуск счетчиков. В целях рекламы он собрал положительные отзывы о своем приборе у сорока московских бухгалтеров. В 1931 году он написал брошюру под названием «Правила пользования счетчиком системы М. А. Чешко», в которой утверждал, что с его помощью можно производить умножение каких угодно чисел, деление с любой точностью и вычислять проценты. На самом деле счетчик был способен автоматически лишь умножать в пределах ста двадцати. В четвертом номере журнала «За социалистический учет» за 1931 год его изобретение было подвергнуто уничтожающей критике.

Когда дело по обвинению Чешко в мошенничестве было возобновлено, его снова арестовали. Из Института судебной психиатрии имени профессора Сербского на сей раз ему сбежать не удалось. Психиатры признали его психически здоровым и отметили в его поведении черты театральности. Чешко покушался на самоубийство, объявлял голодовки, заявлял отводы суду. Ничего не помогало. Тогда он снова вернулся к изобретательству, на сей раз в области медицины. Он совершил мировое открытие, благодаря которому человек избавлялся от всех болезней и мог жить до двухсот лет. Приглашенные специалисты категорически отвергли великое изобретение. В ответ Чешко объявил их ретроградами и вредителями и заявил ходатайство о их отводе. Он уверял суд, что от реализации его препарата государство получит золота столько, сколько не поместится в зале суда. Но и это было напрасно. Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда под председательством E. М. Львова не поддалась на искушение и 31 августа 1934 года признала Чешко Михаила Алексеевича, с низшим образованием, застройщика дачи в Мамонтовке, виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей 169 части второй Уголовного кодекса РСФСР (мошенничество), и осудила его на пять лет лишения свободы с поражением в правах. Патент Чешко на изобретение счетчика был аннулирован.

Были и другие изобретатели печального образа.

Врач Сергей Семенович Кудрявцев, лечивший в Институте патологической физиологии, придумал способ лечения людей смесью лекарства от сифилиса (сальверсана) и яда (стрихнина). Когда один из пациентов Кудрявцева, Еселевич, умер после проведенного ему таким образом лечения, Кудрявцева привлекли к ответственности и дали год исправительных работ по месту работы. Заодно суд объявил общественное порицание директору института профессору Семену Сергеевичу Халатову. (А еще говорят, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется!)

Дмитрий Павлович Григорович при царском режиме работал конструктором на авиационном заводе Щетинина. Скопив деньги, он приобрел собственный заводик. В те времена авиастроение не было столь дорогим делом, как теперь. На своем заводе он сконструировал самолет не хуже иностранного. Когда после революции завод национализировали, Дмитрий Павлович остался работать на нем конструктором. Сначала все было вроде бы ничего. Завод выпускал аэропланы, Григорович конструировал новые. Но со временем обстановка на предприятии стала меняться, на бывшего владельца стали смотреть косо, не доверяли ему. Ну и Дмитрий Павлович стал не тот. Запил, стал нелюдим, допускал ошибки в расчетах. В конце концов им заинтересовались работники ГПУ. Подход у них был простой: если ответов на поставленные вопросы найти не удавалось, они их сами придумывали. Короче говоря, Григоровича арестовали и обвинили в том, что «он, работая в опытном отделе самолетостроения авиатреста, организовал группу и в течение 1926–1928 годов создавал заведомо непригодные самолеты (И-2, И-2бис)». В сентябре 1929 года Григорович по статье 58–7 УК РСФСР (вредительство) получил десять лет концлагеря, но уже в апреле 1930 года его досрочно освободили. Нашлись умные люди, которые поняли, что не так уж много у нас авиаконструкторов, чтобы использовать их на земляных работах.

Авиация, полеты в стратосферу в те довоенные годы были в большом почете, не меньше чем в семидесятые — полеты в космос. В кинофильме «Цирк» неповторимая звезда российского экрана Любовь Орлова совершала полет из пушки на Луну, под купол цирка. Но то было в кино, а в жизни было ли такое? Оказывается, было. Артист цирка П. С. Гамза, инженеры С. А. Речинский и А. Л. Балабан создали аттракцион «Пушка» и гастролировали с ним по стране. Летом 1938 года они приехали в Москву и выступали в парке МВО, в Лефортове. Из сконструированной ими пушки совершали полет над головами зрителей и падали в специально поставленную сетку полетчица Мирошниченко и полетчик Платонов. Как-то Мирошниченко неловко приземлилась на сетку и повредила руку, а 30 июня Платонов перелетел через сетку и, упав на землю, разбился насмерть. Техническая экспертиза, в которой принимал участие даже знаменитый укротитель львов Борис Эдер (это его львы в кинофильме «Цирк» позорно бежали от изобретателя Скамейкина), содержала выводы о том, что в своей гибели виноват сам Платонов, который «добавочным толчком своей мускульной силы вызвал перелет через сетку». Свой вывод эксперты мотивировали тем, что несчастный случай с Платоновым произошел при выполнении пятого полета, то есть четыре раза Платонов летал нормально, а на пятый — взял и оттолкнулся. Изобретателей номера суд оправдал. Верховный суд оставил приговор без изменения. На месте гибели смелого полетчика не осталось ни креста, ни камня.

Не каждому было дано совершать такие поступки, как Платонову. Жизнь диктовала людям свои скромные условия, и они их принимали. В 1925 году пешком из Ялты в Москву пришел журналист Донской. Он потратил на свое путешествие семьдесят дней и три пары ботинок. Вряд ли его поступок мог тогда кого-нибудь удивить. Добираться до Москвы своим ходом — дело не новое. Не каждый в нашей стране имел лошадей, это, во-первых, а во-вторых, не всегда в ней были автомобили, поезда и самолеты. В начале же, да и в середине двадцатых годов с транспортом было так плохо, что некоторые предпочитали ему собственные ноги, и шли в Москву учиться будущие студенты из Перми, Екатеринбурга, Астрахани и других далеких городов.

Кому в Европе могла прийти в голову мысль пройти такое расстояние не ради славы или денег?

Изобретать невероятное для русского человека всегда приятнее, чем обыденное. Может быть, отчасти и поэтому русские оказались в космосе раньше других, а шведы изобрели примус. Прожектами политическими наша страна тоже не обделена. В Москве, на Тверской, напротив кинотеатра «Арс» (теперь там драматический театр имени Станиславского) в начале двадцатых существовал клуб анархистов. Потом клуб закрыли и его завсегдатаи переместились в столовую неподалеку, также на Тверской. В ней кормили со скидкой только изобретателей. К изобретателям были приравнены писатели и сочинители политических манифестов. Скидка на питание, таким образом, стимулировала политическое творчество. При входе в столовую красовалась вывеска: «Изобретатели всех стран — изобретайтесь!», а еще через несколько метров другие: «Организуемые всего мира — организуйтесь!», «Отсталый труд есть кража. Анархия есть автоорганизация», «Эстетика я-ям, меня-ям, себя-ям» и плакат: «Столовая анархо-универсалистов (индивидуалистов). Есть пиво». В столовой на столах книжонки: В. Л. Гордин «План человечества», «Аксиомика языка АО», «Выведение из всех тупиков-разрух, или Путь к бессмертию». Откроем одну из них. На титульном листе читаем: «Перевод с языка Человечества АО и Скороизобретален. Издание Всеизобретальни. Напечатано во внегосударственной Аотипографии. Аоград Москва, Аоулица (Тверская), 68, Аопереулок (Благовещенский), 5. 2-й год по изобретении Человечества». Автор книжки, В. Л. Гордин, анархист, не чуждый литературного творчества. «Мой труд именем «Социофилософия», — пишет он в предисловии, — пал жертвой моих «грехов молодости», пропал в М. Ч. К. во время моего ареста по поводу бомбы в Леонтьевском переулке». В 1919 году анархисты взорвали там дом 18, при этом погибло несколько видных большевиков. Наверное, пребывание в ЧК отбило у Гордина любовь к анархизму, и он, отказавшись от своих идейных отцов — Прудона, Бакунина и Кропоткина, — придумал «всеизобретательство», теорию весьма невразумительную, вместившую в себя анархизм, коммунизм, толстовство и просто бред сивой кобылы. «Человеко-изобретальня, — писал Гордин, — это искусственное общество, в котором нет тюрем, преступников, милиционеров, воров, проституток, развратников, пьяниц, курильщиков и прочей нечистоты, это культурное единение людей, отвергающих религию, науку и искусство, не разделяющееся на народы, национальности, языки, классы…» Как прийти к этому всему, Гордин особенно не размышляет. Неоднократно он декларирует исключительно мирный путь. Только в конце книжки он бросает такую фразу: «За периодом бескровных боев автоматов (танков или аэропланов) между собой без присутствия человека наступит второй период полной защиты». Понимай, как знаешь.

Труд Гордина представляет скорее литературный и исторический интерес, чем политический. В нем содержатся хлесткие характеристики многих общественных и политических установлений, существующих в человеческом обществе. Вот, например, что он пишет о патриотизме: «Патриотизм — убийца, мясник народов, преступник, поджигатель мировых пожаров крови». И далее: «Если отечество есть грабеж и разбой, то национальность, народ — это крупная шайка грабителей и разбойников. Национальный язык есть воровской язык, язык шайки, нужный и применяемый для утаения своих воровских и грабительских замыслов от всего Общества, от Человечества. Национальность есть объединение полулюдей для борьбы с Человечеством — это очаг разнузданного эгоизма и шовинизма» и тут же: «Человечество против всякого интернационализма». Не поздоровилось в книге Гордина и семье. О ней сказано следующее: «Семья — очаг грубого эгоизма, семья безнравственна. Семья — есть клоака, публичный дом, место постоянного, самого разнузданного разврата, узаконенного за добродетель… Семья есть воровское гнездо, куда семья стаскивает — утаскивает все от общества. Семья есть разбойничий вертеп, там убивается, сокращается человеческая жизнь, развращается, убивается женщина многодето-рождением». Досталось городу и деревне. «Город — очаг вырождения, неврастении, умопомешательства, угашения жизни, болезней, словом, преддверие к могиле. Деревня — это логовище животного в образе человека». Не забыл Гордин и о демократии. «Демократизм — хаос, анархия… Парламент — это говорильня, своего рода публичный дом, где люди торгуют мифом своей давно умершей или мертворожденной совести». Наконец, Гордину принадлежит определение человека как «онанирующего животного». Возможно, он хотел этим подчеркнуть жалкую способность человеческого разума достигать естественного наслаждения своим доморощенным способом.

Желание покончить с прошлым иногда переходило в желание покончить с настоящим. Перейти эту грань было совсем нетрудно. То, что граждан России называли именами Иван, Петр, Степан, Дарья, Лукерья, никого не удивляло. То, что эти имена содержатся в святцах, тоже мало кого беспокоило. Святой, надо полагать, перед тем как стать святым, просто человеком был, его ведь не в честь святого назвали, а в честь отца, деда или просто так, имя понравилось. Тем не менее у сторонников прогресса возникало желание со всеми этими старыми именами покончить и заменить их новыми. Новые решили производить от фамилий выдающихся революционных деятелей и явлений, олицетворяющих время. В 1926 году вышел календарь, в котором были перечислены имена, которые предлагалось дать новорожденным младенцам. Младенцев мужского пола предлагалось назвать Троц, Бакун, Луначар, Черныш, Ульян, Солидар, Володар, Лавуаз (от Лавуазье), Сен (от Сунь Ятсена), Молот, Рабфак, Проф, Нэп. Было еще имя Ленмаэн (Ленин, Маркс, Энгельс), а младенцев женского пола — Протеста, Револа, Декрета, Энгельсина, Совдепа, Металлина, Пролеткульта, Цика.

Некоторые послушались совета и назвали.

Впрочем, современные имена получили не только дети. На Петровке, напротив Пассажа (теперь этого здания нет), находился большой кондитерский магазин, до революции принадлежавший фирме «Эйнем». В нем были белые кафельные стены и зеркальные потолки. Когда в 1922 году был введен нэп, в магазине появились торты: «Ленин» (он был с шоколадным кремом), «Калинин», «Красный интернационал», «Роза Люксембург» и другие, не менее вкусные и идейные кондитерские творения.

Существует теория о взаимозависимости имени и судьбы человека. («Как вы яхту назовете, так она и поплывет», — поется в мультфильме «Приключения капитана Врунгеля».) Я же в эту теорию не верю. В этом меня убеждает сама жизнь. Милиционер Злодеев, служивший в тридцатых годах в 26-м отделении милиции, не был злодеем, судья Сокольнического народного суда того времени Гамбургер не походил на бутерброд, а сменовеховец Гитлер не мечтал о господстве над миром. Более того, фамилии иногда означали прямо противоположное тому, что делали люди, носившие их.

18 мая 1935 года над Москвой, в Тушине, летел огромный самолет — гордость советского воздушного флота. Назывался он «Максим Горький». В его серебристом брюхе размещалась даже типография, выпускающая газету. Размах его могучих крыльев составлял 63 метра. А его создатель, Андрей Николаевич Туполев, уже мечтал о самолете с размахом крыльев в 100 метров. Туполев говорил, что дальнейшее утяжеление самолета сделает полет еще более надежным и еще более спокойным, менее зависящим от местных атмосферных условий. Строительству огромных самолетов и название было дано, казалось бы, противоречивое: «Тяжелое самолетостроение». Последний полет этого гиганта описал Борис Пильняк в повести «Созревание плодов». «Справа и слева рядом с крыльями «Максима» шли два истребителя. Левый стал отделяться, правый пошел на петлю.

И вдруг правый истребитель вышел из петли, поднявшись над «Максимом», ударил «Максима» в левое плечо. «Максим» вздрогнул и качнулся, точно хотел сбросить с себя истребитель. «Максим» накренился на правое крыло… Над «Максимом» поднялся черный клуб дыма… «Максим» падал, «Максим» ломался в воздухе, разваливаясь на куски. «Максим» падал кусками на землю… «Максим» упал на лес… основная его часть упала на дом, развалив крышу и повиснув на доме, завалив его собою…» Эта катастрофа потрясла всю страну. Все проклинали летчика, который выдрючивался перед публикой, наблюдавшей за полетом «Максима Горького» на Тушинском аэродроме. Фамилия же этого летчика была Благин.

Ему был посвящен такой стишок:

В 1934 году Наташа Трусс, работница завода ЦИАМ, делавшего самолеты, поступила в планерно-летную школу. Ей хотелось быть смелой и не отставать от подруг. В сентябре учащиеся должны были прыгать с парашютом. Тогда, чтобы прыгнуть, надо было вылезти на крыло, а оторвавшись от самолета, дернуть за кольцо. Наташа два раза вылезала на крыло, но прыгнуть не смогла. Ей было страшно. Из-за этого на нее рассердился даже начальник аэроклуба, а некоторые стали говорить, что она оправдывает свою фамилию. Наташа не могла этого вынести. Она упросила инструктора поднять ее в воздух. 1 августа 1935 года она нашла в себе силы отделиться от самолета, но это было последнее, на что у нее хватило сил. Потом она потеряла сознание, упала и разбилась. Безумство трусов, как и безумство храбрых, заслуживает уважения. Просто у храбрых оно лучше получается.

Имя, как и даты жизни, — то немногое, что остается от человека на его могиле. Как же не чтить его человеку?

Власти празднование именин раздражало. Особенно раздражало 30 сентября — «Вера, Надежда, Любовь и мать их София». В этот день было особенно много именинниц. «Известия» Моссовета в 1925 году по этому поводу писали: «…Во что же обошлась Москве именинная кампания? Если на каждую именинницу положить по червонцу, то круглым счетом получится сумма в миллион рублей, брошенных в угоду пустой традиции». Возмущала и традиция отмечать еще один, некрасный день календаря — 1 апреля. «Вечерняя Москва» за 2 апреля 1935 года по этому поводу разразилась бранью: «Обыватели, пошляки и тупицы праздновали вчера свой годовой праздник — 1 апреля… Всех глупее эта бессмысленная традиция — один раз в год ставить друг друга в глупое положение… — Товарищ Иванов, только что звонили, что Ваш мальчик обварил себя кипятком! Бегите домой!.. А когда Иванов час спустя возвращается, его встречает дружное гоготанье товарищей. И бегали наивные Ивановы к заву, к начальнику, к заболевшей жене… Подумайте, сколько лишних минут и часов было потеряно вчера на фабриках, заводах, в учреждениях. Не пора ли уже кончить с этой пошлейшей «традицией»?» Допускаю, что автора этой заметки здорово разыграли 1 апреля. Разыгрывали москвичи друг друга и в другие дни. Распространена была такая телефонная шутка. Звонили в квартиру и говорили подошедшему к телефону: «Говорят с телефонной станции. Оберните телефонный аппарат мокрой тряпкой. Мы проверяем, как ваш телефон будет работать на индуктивном токе».

Были шутки и погрубее. Как-то 7 февраля 1928 года в милицейском клубе имени Цируля вышел на сцену милиционер и объявил: «Товарищи, печальная история, артисты скончались. Вечер переносится на 11 февраля».

Но таких глупых шуток было мало. В большинстве своем шутки придумывались не злые и даже забавные.

Случались, конечно, и недоразумения. В 1935 году служащий одной из многочисленных контор Кульков поехал отдыхать в Грузию, в Кобулети. Через несколько дней он зашел на почту и дал телеграмму в родное учреждение о том, что умирает от скуки и приглашает друзей приехать к нему. Телеграфистка все перепутала и отбила такой текст: «Кульков умер. Приезжайте».

Весть о безвременной кончине цветущего сотрудника потрясла учреждение, тем более что перед отъездом Кульков роздал долги. Собрали деньги, купили гроб, венки с трогательными надписями и отбыли в Кобулети. Каково же было потрясение приехавших, когда на вокзале их встретил «покойник». По выражению одного из его сослуживцев, «лицо у Кулькова было здоровое, как бомба». Да, хорошо, когда все хорошо кончается! Например, как в довоенной кинокомедии «Девушка спешит на свидание», в которой происходит нечто подобное.

Недоразумения случались не только с отдельными людьми, но и с целыми районами. Руководителям Брошевского района Нижневолжского края (был такой в двадцатых — начале тридцатых годов в низовьях Волги) пришла телеграмма из Москвы за подписью некоего Воробьева. Смысл телеграммы исказил телеграфист, в результате чего ерошевские начальники решили, что Москва требует от них заготовки воробьев. Переспрашивать они не решились и приступили к уничтожению воробьев. У воробьев в России это была, наверное, единственная Варфоломеевская ночь. Москвичи над этим случаем долго смеялись.

Но как ужасно, когда в сознании людей живут злые, дикие предрассудки! К сожалению, они, как правило, долговечны. Жертвой одного из таких предрассудков стала молодая домработница, деревенская девушка, которую в 1924 году заразил сифилисом ее хозяин, книжный торговец, которому кто-то посоветовал «передать» свою болезнь невинной девушке для того, чтобы выздороветь. Факты такого «лечения» были не единичны.

Существовал еще один дикий предрассудок. Жертвой его стала Мария Зотова. А дело было так: в квартиру 1 дома 39 по 1-й Бухвостовой улице (она соединяет Преображенскую улицу с Краснобогатырской и Богородским Валом) к своим родственникам, Зотовым, приехал из подмосковной деревни Сергей Васильевич Дергачев. Ему тогда было двадцать два года. В начале 1934-го он женился и перешел жить к жене, в другую квартиру того же дома, а в конце июля отправил жену в деревню проводить декретный отпуск. Вскоре он зашел к Зотовым. Дома была только их дочь, шестнадцатилетняя Маша. Дергачев изнасиловал ее. В октябре Мария сообщила ему, что она беременна. Дергачева это не обрадовало. Сказать о случившемся родителям Зотова побоялась. Нужно было делать аборт. Денег на аборт у нее не нашлось. Дергачеву же их было жалко, и тогда он решил избавиться от Маши. 30 октября он сообщил ей, что нашел врача, который сделает ей аборт. Вечером они встретились на станции Барыбино Павелецкой железной дороги. От станции пошли лесом. Мария шла впереди. Неожиданно Сергей накинул ей на шею веревку и сильно затянул ее. Мария обернулась и полными ужаса и непонимания («за что?») глазами посмотрела на него, потом, захрипев, упала и перестала подавать признаки жизни. Он оттащил тело за веревку подальше от тропинки вглубь леса и стал уходить, но тут вспомнил взгляд Марии и то, что слышал от людей: в глазах убитого запечатлевается образ убийцы. У него была безопасная бритва. Ею он порезал глаза девушки. Когда по лицу потекла кровь, успокоился: никто о нем теперь не узнает. Потом взял Машину сумку, в которой были 43 рубля, галоши и берет, и уехал домой. Наступила ночь. В лесу стало совсем темно и тихо. Маша пришла в себя, почувствовала боль в глазах. Поняла, что лежит на земле: пахло сыростью, под руками шуршали сухие листья и было очень темно. Она испугалась. На небе ни луны, ни звездочки, не видно даже собственных рук, и тут она вспомнила лицо Сергея, душившего ее. Думала закричать, позвать на помощь, но не смогла — голоса не было. Когда услышала шум поезда, решила идти к станции. Спотыкаясь и падая, дошла до платформы. Было по-прежнему темно. Она поняла, что ослепла. К ней подошел милиционер…

30 декабря 1936 года Московский городской суд под председательством В. Ф. Подымова вынес Дергачеву смертный приговор. Его дочери тогда было четыре месяца.

Конечно, не все предрассудки приводили к столь страшным развязкам. Например, члены общества «Элиш Редевиус», созданного в начале двадцатых годов Асикритовым, Ивакиным, Веревкиным и другими, считали возможным «изведение» человека через фотографию. Проще говоря — занимались мошенничеством. До революции Асикритов держал в Москве свое фотоателье. В тридцатые годы члены общества были репрессированы как шпионы и вредители.

Жили в Москве в те годы колдуны и знахари разных видов и мастей. В 1923 году В. Г. іузов, например, лечил все болезни (кроме слепоты и прогрессивного паралича) за одну неделю с помощью… изумруда.

В середине двадцатых годов некто Кочетков лечил просто руками и не говорил, что он экстрасенс. Дело было гораздо проще: по совету одного старичка он потер руки о застывшее облако, которое лежало за сараем, и руки стали лечебными. Кочетков, надо сказать, производил впечатление на своих пациентов. Ему в то время было шестьдесят пять лет. Благообразная внешность и длинная седая борода внушали доверие. На столе в его полутемной комнате горела свеча, лежали череп и толстая «Древняя книга заклинаний и заговоров». Говорили, что лечение его помогало.

В доме 4 по Глухареву переулку (он находится между Большой Спасской и Грохольским переулком) жила гражданка Воробьева. В ее просторной комнате, украшенной роялем, фикусами и кисейными занавесками, устраивали свои бдения поклонники и поклонницы святого «отца Михаила», который изгонял бесов. Страждущие с Сухаревки, Астраханского, Скорняжного, Докучаева, Живарева переулков стекались сюда для очищения и молитвы. Когда все были в сборе, снимали с «отца Михаила» валяный сапог, ставили его в угол, и некая Нина Викторовна, «из благородных», распустив волосы, садилась к роялю и играла от «Возрадуемся братия» до «Со святыми упокой». «Отец Михаил», вооружившись кадилом, окуривал им свой валенок, и собравшиеся, став на колени, пели под аккомпанемент рояля священные песнопения. Потом пьяный «отец Михаил» блуждал по общему коридору без штанов и безобразничал. Несколько лет «отец» изгонял из своих поклонниц бесов, а они одаривали его кто чем мог. Потом оказалось, что вовсе он не святой, а простой тульский крестьянин Михаил Снетков и что он и в Бога-то не верует. В 1928 году его судили и дали три месяца лишения свободы. Так старец «пострадал за веру».

Причиной невероятных слухов могли служить не только суеверия темных людей, но и неосведомленность в науке людей грамотных и в некотором смысле даже образованных, например журналистов. В декабре 1939 года некий Владимир Татаринов в парижской газете «Возрождение» опубликовал статью под малопонятным названием «Атомная бомба». В ней он писал: «.. Достаточно, чтобы в одном каком-нибудь месте земного шара, в одной частной лаборатории, освободили нужное количество внутриатомной энергии, чтобы взрывчатая реакция, искусственно вызванная, пошла бы далее уже вполне естественным путем, уничтожая всю материю и превращая ее в энергию. Остановить эту цепочку взрывов не будет никакой возможности, и мир со всеми его обитателями погибнет огненной смертью». Вот как понял «цепную реакцию» человек «второй древней профессии».

От «ученых» и мистиков в своих фантазиях не отставали и «истинно верующие». В 1925 году они стали распространять письма, в которых сообщали о явлении под Киевом Христа Спасителя двум мальчикам-пастухам: одиннадцатилетнему Николаю Куприенко и четырнадцатилетнему Емельяну Рыщенко. Когда отроки, выгнав скот, сели завтракать, в небе ярко блеснула молния, хотя на небе не было ни облачка, ни тучки, небо на западе вдруг стало розовым, и возник большой, сияющий, как солнце, крест шириной аршина полтора. На верхнем конце креста появился человек, который в один миг приблизился к мальчикам. Испугавшись, Николай сказал Емельяну: «Тикай, бо мабудь нечистый», но Господь остановил их и сказал: «Нет, я чистый». После этого он стал говорить вещи, противоречащие политике партии: ругал обновленцев, призывал не подчиняться властям, говорил об антихристовой печати в виде пятиконечной звезды и прочее, а затем, не простившись, исчез.

Другое происшествие случилось в ночь на 14 мая 1927 года. Мещанке Могилевской губернии Домне Чмелевой привиделся сон: ни с того ни с сего появились перед ней святой Николай в полном архиерейском облачении, в митре, с посохом в руке, преподобный отец Серафим в рясе и епитрахили с деревянным крестом на груди и отец Иоанн Кронштадтский с большой книгой в руке и также в епитрахили. Со святым Николаем она подошла к реке. Берега ее были обрывисты и круты, а на середине находился большой корабль. На корабле было много священников и прочих людей. Корабль украшали красные знамена, звезды и афиши. Погода была тихая, но подойти к берегу корабль не мог. Люди пытались шестами сдвинуть корабль с места, но не могли этого сделать. Вдруг корабль стал тонуть. Увидев такую картину, Домна обратилась к святителю Николаю: «Святитель, спаси этот корабль, ведь много ты помогал плавающим и утопающим. Спаси и этот корабль. Он погибает!» Николай взглянул на корабль, махнул рукой и ответил: «Корабль должен погибнуть. Если ты хочешь знать, что это за река и что это за корабль, я скажу тебе: река — это мир, а корабль — это все царство нынешнее, украшение его — украшение Антихриста. Люди на корабле — это те, кто поклонились ему и дали ему обещание все исполнить». Потом, вспоминала Чмелева свой сон, Николай ругал обновленцев, а у одного архиепископа поднял митру, и она увидела на его челе пятиконечную звезду. «Обновленец!» — вскричала она. Тот засмеялся и отошел в левую сторону, и вид его стал темный… а перед тем как проснуться, увидела Домна, как стоит она перед Голгофой, руки сложены крестообразно, а голос говорит ей: «Вторично меня распяли более как первый раз, а кто распял: архиереи и священники…» И еще ей был голос, чтобы она сказала народу, чтобы он покаялся. Потом ее вывели за дверь, и она больше ничего не видела и не слышала. Тут она и проснулась.

Народ, ходивший в церкви, верил всем этим рассказам. Нельзя не верить тому, чему верят окружающие тебя люди. Так жили в Москве суеверия, фантазии и открытия, путая и сбивая с толку москвичей и приезжих, готовых поверить чуду и отвернуться от истины, если она не приносит им ни надежды, ни радости.