Первыми миссионерами в Новой Франции были иезуиты, которые регулярно приезжали небольшими группами в Акадию в 1611-1614 годах. Но после основания Квебека в 1608 году Сэмюэль Шамплен хотел послать миссию к племенам Великих Озёр, в частности к Гуронам, так как французы сильно зависели от них в своей пушной торговле. Во время своего восьмого путешествия в Квебек Шамплен составил специальное посольство из так называемых реколлектов, которые принадлежали к строгой общине Францисканского Ордена, облик которых отличался подчёркнутой простотой и даже бедностью. В период 1615-1632 реколлекты полностью контролировали свои миссии на территории Канады.
Габриэль Сагард занимал должность секретаря реколлектов Сан-Дени в Париже в 1623 году, когда был направлен просветителем в деревню Гуронов, которые жили в селении на берегу залива Джорджия озера Гурон. Вместе с другим священником Сагард провёл среди индейцев целый год, изучая их нравы и язык, наставляя их на путь христианства, обучая их молитвам. На следующий год он составил словарь языка Гуронов, чтобы облегчить жизнь своим последователям. Он же оставил о своей работе записи, опубликовав их в 1632 году под названием «Долгое путешествие в страну Гуронов». Ниже приводится выдержка из его книги.
«Когда женщина родит ребёнка, она прокалывает ему уши, согласно традиции своего народа, при помощи рыбьей косточки. В проделанные дырочки, дабы они не зарастали, она вставляет основание пера. Позже перо заменяется вампувыми бусами или какой-то иной побрякушкой. Она также украшает безделушками шею младенца. Есть и такие среди женщин, которые заставляют своих детишек глотать грязь или жир, едва младенцы успели появиться на свет. Я не знаю причину такого поведения, разве что дьявол, портящий творения Господа, научил дикарей этому обычаю, чтобы посмеяться над святым причастием церкви…
Древние германские женщины, о которых сообщал Тацит, кормили своих детей собственной грудью и не позволяли никакой посторонней женщине заменять мать. Наши дикарки тоже сами выкармливают детей. Они не знакомы ни с какими кашами и иными видами детского питания (в Европе распространено употребление смеси из молока и накрошенного хлеба). Иногда индеанки кормят детей мясом, которое едят сами, но предварительно мелко разжёвывают его.
Если случается матери вдруг умереть до того, как ребёнок отвыкнет от грудного кормления, тогда отец берёт в свой рот воду из котла, в котором варилась кукуруза, и подносит свой рот ко рту младенца. Таким образом он заменяет материнскую грудь и буквально вливает в ребёнка жидкую пищу… Иногда таким же способом женщины кормят маленьких щенят. Но мне показалось это занятие (прикладывать свой рот к пасти животного) чересчур отталкивающим, ведь собаки очень грязны.
Днём маленького ребёнка привязывают к небольшой доске, в основании которой иногда бывает крохотный выступ, в который младенец упирается ножками, как в пол. Эта доска ставится на землю или вешается на спину матери (привязывается при этом к поясу и вторым ремнём держится за лоб женщины)…
Когда ребёнок находится в этой люльке, он крепко укутан. Иногда доска украшена какими-то рисунками, иногда – бисером. Младенец хорошо закрыт, но в его “пелёнках” оставлено отверстие, куда выставляется его интимная часть тела, предназначенная для сливания воды. Если же ребёнок – девочка, то мать приспосабливает для неё кукурузный лист в качестве желобка, по которому сливается вода. Вместо подстилки индейцы подкладывают под дитёныша мягкий пух.
Гуроны укладывают ночью ребёнка нагишом между отцом и матерью, и с ним никогда ничего не случается. В других племенах я видел, как детей оставляли засыпать в их люльке, но её подвешивали в горизонтальном положении на четырёх верёвках, и ребёнок покачивался там, как в гамаке…
Дикари не только оставляют своих малышей без одежды в жилищах, но дети даже более взрослые бегают голыми и играют в снегу и под палящим солнцем. И чувствуют себя прекрасно. Я никогда не видел, чтобы кто-то из них пострадал под жаркими лучами или на морозе. Потому-то они вырастают такими крепкими и нечувствительными к боли, и в старости, когда становятся седовласыми, они выглядят сильными и выносливыми.
Даже их женщины настолько крепки, что рожают детей без посторонней помощи и никогда не лежат после этого в кровати, чтобы восстановить силы. Я наблюдал за одной индеанкой, которая возвратилась из леса с большой охапкой дров и тотчас родила. Затем она быстро поднялась на ноги и продолжила свою работу по сбору хвороста».
Николя Дени (один из основателей Акадии) был тесно знаком с индейским племенем Микмак, с которым жил и торговал в течение добрых сорока лет. После него осталось «Описание и естественная история побережий Северной Америки». Впервые эта книга вышла из-под печатного станка в 1672 году. Дени рассказывал о тех же гигиенических правилах индейцев в несколько более мрачных тонах:
«Индейцы никогда не потребляли соли и перца. Из жидкой пищи они потребляли только хорошие супы, очень жирные. Эта еда была причиной их долгой жизни и размножения. Их численность была бы куда более велика, если бы не поведение женщин, которые сразу же после родов бросались купать своих новорождённых, несмотря на погоду. Они мыли своих младенцев даже в самые страшные морозы. После этого они заворачивали их в шкуры бобра или куницы и привязывали к доске. Если это был мальчик, то ему высовывали пенис наружу через специально проделанную дырочку, чтобы он мог испускать мочу. Если же это была девочка, то между её ног укреплялся кусочек коры, по которому урина струилась наружу. Под спину и ягодицы детей подкладывали истолчённое почти в порошок гнилое дерево, чтобы остальные детские испражнения скапливались не на самой доске. Раз в день эту труху просто сметали на землю вместе с экскрементами и заменяли на новую порцию древесной трухи.
Но в связи с тем что самые нежные части тела младенца оставались в течение двадцати четырёх часов открытыми, очень часто происходило обморожение, в результате чего дети умирали. Особенно часто смерть настигала мальчиков, так как они гораздо более обнажены в этих местах, чем девочки…
Многие мужчины имеют по три или четыре жены, иногда даже больше. Если какая-то из них оказывается бесплодной, мужчина может разойтись с ней и взять себе другую. Таким образом они могут иметь огромное количество детей. Однако если женщина вдруг беременеет в то время, когда её предыдущий ребёнок продолжает ещё кормиться грудью, она непременно делает аборт. Это, конечно, дурно сказывается на её организме, так как женщина, чтобы сделать выкидыш, потребляет какую-то лекарственную траву, о которой знают только они и никому не рассказывают о ней. Сами они утверждают, что идут на аборт лишь по той причине, что не могут кормить грудью одновременно двух детей. Ребёнок же может кормиться грудью иногда до двух, а то и трёх лет, хотя может неожиданно отказаться от материнского молока совсем рано».
Французский священник Крестьен Ле Клерк попал в Америку в 1675 году и за одиннадцать лет своего нахождения среди Микмаков на полуострове Гаспе разработал систему иероглифического письма, составил словарь языка этих индейцев и написал заметки, которые получили название «Новые сообщения из Гаспесии» и вышли в свет в 1691 году. Относительно детских колыбелей и обращения с малышами он говорил:
«Индейцы начинают мыть своих детей сразу после их рождения, после чего принуждают их проглотить немного медвежьего или тюленьего жира. Затем они укладывают их на доску и накрывают шкуркой бобра или какого-то иного животного. Женщины украшают эту люльку бисерной вышивкой, иглами дикобраза, рисуют на ней красками всевозможные фигурки…
Женщины рожают невероятно легко, а в период беременности не прекращают носить тяжести. Некоторых, бывает, прихватывает прямо по дороге в лес за хворостом. Тогда они прерывают хозяйственные дела и позволяют себе заняться рождением дитяти, но сразу же после родов принимаются за свои обычные дела. Они возвращаются в вигвам с хворостом на спине и несут ребёнка на руках, будто ничего особенного не произошло.
Как-то раз одна индеанка, будучи в каноэ с другими соплеменниками, помогала править лодкой и вдруг почувствовала родовые схватки. Она попросила высадить её на берег и подождать её немного. В полном одиночестве она скрылась в лесу и родила там мальчика. Она принесла его в каноэ, заняла своё место, взялась за весло и продолжала грести весь оставшийся путь.
Они никогда не рожают в вигваме, этого не позволяют мужчины. Мужчины остаются дома как ни в чём не бывало, а женщины удаляются в лес, чтобы произвести ребёнка под каким-нибудь деревом. Если роженица испытывает боль, то кто-нибудь берётся помочь ей: ей привязывают руки к шесту или стволу дерева и затыкают ей нос, уши и рот. После этого ей обязательно будут давить с усилием с боков, чтобы заставить младенца покинуть чрево. В том случае, когда женщине кажется, что роды даются слишком трудно, она просит позвать шаманов, которые всегда прибегают с удовольствием, надеясь получить в награду за свои услуги табак или что-нибудь ещё».
О лёгких родах индейских женщин сообщал и Пьер де Шарлево, ставший членом ордена иезуитов в 1713 году и оставивший трёхтомное свидетельство о жизни индейцев в Новой Франции. «Индеанки обычно производят детей без малейшей боли и без посторонней помощи. Но бывают и такие, которые в это время заняты тяжёлым трудом и потому проходят через роды в страданиях».
В книге Адриена Ван дер Донка «Описание Новых Нидерландов», изданной в 1656 году, говорится о каком-то снадобье, облегчающем протекание беременности у ирокезских женщин:
«Когда женщина аборигенов беременна, индейцы принимают все меры, чтобы не пострадал её плод. Во время беременности все женщины чувствуют себя хорошо. Они совершенно здоровы и редко испытывают недомогание. Когда подходит время родов (это они вычисляют весьма точно) и особенно если это происходит с женщиной впервые, ей непременно дают выпить специальный отвар из корней, которые растут в лесу и которые Ирокезам отлично известны… По завершении родов ребёнка, если это мальчик, несут омывать на реку, несмотря на самые лютые морозы. Индейцы говорят, что холодная вода делает их смелыми, сильными и выносливыми охотниками».
Франсуа дю Перон, один из первых иезуитов, обосновавшихся в Канаде, долгое время жил с Гуронами в нижних водах озера Онтарио. Но после того как их разбили Ирокезы, он провёл некоторое время в окружении Онондагов, основав там миссию. Он оставил краткое, но точное описание запретов, связанных с женщинами.
«Беременные женщины, как утверждают дикари, приносят много несчастий… Если такая женщина входит в дом, человек может заболеть. Если она взглянет на преследуемое животное, то такое животное никогда не попадётся охотнику. Если кто-то поест вместе с беременной женщиной, то обязательно заболеет.
Вместе с тем беременная женщина обладает и другими свойствами. Индейцы верят, что беременная женщина одним своим присутствием способна помочь извлечению стрелы из тела раненого мужчины. Правда, при этом она пользуется какой-то травой».
Это вовсе не означает, что индейцы считали женщин существами низшего сорта. Тот же Франсуа дю Перон отмечает: «Они радуются гораздо больше рождению девочки, чем появлению на свет мальчика, так как каждая девочка – это возможность увеличения численности племени».
В большинстве индейских общин первой менструации девушки придавалось огромное значение, так как это первое кровотечение означало вступление её в новую физиологическую стадию – девушка превращалась в женщину, которая могла отныне плодоносить.
Пьер Лиетте был итальянцем по рождению и прибыл в Америку в 1687 году. Он провёл четыре года среди индейцев племени Майами в Чикаго и много больше лет в качестве командующего форта Сент-Луис. После его кончины его воспоминания, положенные на бумагу в 1702 году, стали считаться одним из важнейших первоисточников по жизни западных индейцев.
«Индейцы очень опасаются взрослых женщин и девушек в период, когда те подвержены своей месячной слабости (менструации). По этой причине в деревне имеется напротив каждого жилища отдельное сооружение, в котором могут разместиться не более двух человек. Там проводят время женщины в период месячного цикла. Они берут туда с собой только котелок, ложки и еду на время своей болезни. Никто из посторонних не посещает это жильё, за исключением женщин, находящихся в том же состоянии. Если им нужно что-то, они подходят к двери и кричат о том, что им требуется.
Если девушка впервые уходит в уединение такого рода, то она собственноручно возводит для себя шалаш в лесу на расстоянии примерно полумили от деревни. Её родственники рекомендуют ей воздержаться от приёма пищи, пока она находится в изоляции. Они утверждают, что это поспособствует ей увидеть Дьявола (Маниту), а это считается у них знаком величайшего счастия.
Я наблюдал, как одну девушку шестнадцати лет, которой пришлось провести в своей уединённой хижинке целых шесть дней без еды и воды, после её изоляции притащили обратно в селение на спине, так как она совершенно ослабла и не могла держаться на собственных ногах. Предварительно её, конечно, хорошенько омыли. Позже она поведала своим родственникам, что она видела бизона, который сказал ей, что два её брата отправятся во главе военного отряда против Ирокезов и проведут удачное нападение на врагов, не потеряв никого из своих воинов. Вскоре они действительно сходили в поход, но один из двух братьев погиб. Все шаманы сказали на это, что девушка предсказала всё правильно, ведь нападение на врага произошло успешно. Однако девушка, пояснили они, постилась недостаточно усердно, поэтому Дьявол обманул её, открыв ей правду только частично».
Габриэль Сагард, о котором уже говорилось выше, свидетельствовал о менструальном цикле индеанок следующее:
«Женщины Оттавов живут очень комфортно со своими мужьями. У них принято, как и у других блуждающих народов, чтобы женщина уходила на время своей ежемесячной болезни от своего мужа, а девочка – от родителей и прочих родственников, с которыми живёт под одним кровом. Она направляется в изолированное жилище и остаётся там до конца своего месячного цикла, не встречаясь ни с какими мужчинами. Мужчины приносят таким женщинам еду и всё остальное, что им потребуется.
Среди Гуронов и некоторых других оседлых племён женщины и девушки не уходят из дома и из деревни в указанных случаях, но готовят для себя отдельную пищу и никому не позволяют прикасаться к этой еде, будь то мясо или суп. В этом смысле они как бы копируют библейских женщин, которые считали себя нечистыми во время менструаций. Мне не удалось выяснить, откуда к ним пришёл этот обычай, но я считаю его вполне разумным».
Кристьен Ле Клерк о том же в племени Микмак:
«Они до сих пор сохраняют некоторые церемонии, происхождение которых им не известно, но о которых они говорят, что они всегда почитались их предками. Во-первых, это связано с женщинами и девушками, которые испытывают известные неудобства, свойственные их полу. В соответствующий период им не разрешается есть вместе с другими соплеменниками; они должны иметь для этой цели свой собственный котёл и даже проживают отдельно от всех. Девушкам в этот период не позволено кушать мясо бобра. Индейцы полагают, что бобры обладают превосходным обонянием и могут понять, что их мясо съедено нечистой женщиной, и могут больше не даться в руки охотникам, чья нечистая дочь или жена потребила мясо бобра».
Поскольку разговор коснулся охоты, нельзя не уделить этой теме более пристального внимания, так как охота представляла собой особый мир со своими запретами и церемониями, не менее строгими, чем табу, связанные с женщинами. Но на всякий запрет находились свои способы обойти его стороной. Так, например, существовал обычай отдавать часть мяса, принесённого с охоты, первому встретившемуся человеку, если, конечно, этот человек требовал для себя часть добычи. Разумеется, никто не хотел отказываться от возможности получить без всякого труда хорошую порцию мяса, поэтому неподалёку от деревни всегда бродили дети в ожидании возвращающихся с дичью охотников. При этом никого не интересовало, насколько трудно досталась охотнику дичь и насколько велики были запросы его семьи. Но здесь надо оговориться: это правило касалось исключительно охотников, но не их родственников. И индейцы нашли выход из затруднительного положения, не ломая при этом установившихся традиций.
Николя Перрот рассказывал по этому поводу: «Если охотник, возвращаясь с добычей, встречал другого охотника, только вышедшего на охоту из деревни, или даже маленького мальчугана, он должен был бросить к ногам встретившегося человека всю свою добычу и позволить ему выбрать для себя любую часть. Чтобы избежать этого, мужчина частенько оставляет забитую дичь там, где она упала, и возвращается в селение с пустыми руками. Там он находит свою жену и посылает её за добычей. Или же охотник тащит мясо сам до того места, которое кажется ему вполне безопасным, чтобы не повстречать посторонних людей, там прячет добычу и после этого отправляется за женой».
Но на этом роль женщины не заканчивается. Как ни странно, именно женщины играют огромную, если не сказать первостепенную роль, в развязывании военных действий. Они то и дело устраивали громкие оплакивания погибших родственников, бередя душевные раны соплеменников и поднимая волну ненависти в их сердцах.
Если у наиболее могущественных из всех лесных племён, Ирокезов и Гуронов, именно на родовых матрон возлагалась обязанность призывать соплеменников к войне, дабы отомстить за погибших родственников и пополнить потери в предыдущей войне, то у Иллинойсов отряды собирались мужчинами. Пьер Лиетте утверждал, что их военные отряды обычно были малочисленны, за исключением тех случаев, когда индейцы снимались с места всей деревней (вместе с детьми и женщинами) и отправлялись на равнины воевать против своих западных врагов. Религия играла огромную роль в жизни воинов. Разнообразные ритуалы считались необходимыми для успешного ведения войны. Ни один мужчина не отправлялся по военной тропе, не снабдив себя амулетом, специально предназначенным для этой цели. Лиетте рассказывал, что большинство дикарей носило с собой чучела птиц или сумочки, сшитые из птичьей кожи, внутри которых хранились предметы личной магии индейцев. Лиетте называет эти священные сумочки просто птицами.
«Иллинойсы обычно намечали войну на февраль. В каждой деревне имелось несколько вождей (венных капитанов) из числа молодых людей, которые контролировали человек тридцать, сорок, а то и пятьдесят. В указанное время они созывали их на пиршество и объявляли, что приближается пора, когда надо идти на поиски людей, поэтому следовало выказать уважение своим птицам. Все отвечали громким “Хо!” После этого они кушали, затем приносили свои вещи и посреди дома раскладывали на циновках своих птиц.
Всю ночь напролёт они исполняют песни под звуки чичикойев (погремушки из тыквы). При этом они обращаются к ястребу, вороне или какой-то ещё птице: “Я молюсь тебе, чтобы во время нападения на врагов я мог бы бежать так же быстро, как ты летаешь. Я молю тебя о том, чтобы мною стали восхищаться мои друзья и чтобы меня боялись мои враги”.
На рассвете они убирают своих птиц.
Перед тем, как уйти на войну, один из них, чаще всего их вождь, устраивает им угощение. Обычно это бывает собачатина. После того, как все собрались, он, после некоторого молчания, говорит: “Мои друзья, вы знаете, как долго я плакал. Я не смеялся с тех времён, как погиб мой брат. Он был и вашим родственником, раз уж мы все приходимся друг другу товарищами. Если бы я был столь же силён, как вы, то я бы без колебаний отомстил за такого доблестного родственника. Но я стал совсем дряхлый и могу лишь обратиться к вам с призывом отомстить. Только через ваши руки может прийти отмщение за нашего с вами брата. Птицы, которым мы молились недавно, обещали мне победу”. После этих слов он поднимается и подходит к каждому из присутствующих, гладя его по голове и плечам. И его гости отвечают: “Хо, хо! Хорошо. Мы готовы умереть. Ты должен лишь сказать”. Они благодарят его и удаляются на расстояние двух лиг от деревни, чтобы заночевать там.
У них есть правило никогда выступать в поход в дневное время… Их отряды редко насчитывают более двадцати человек. Самый младший (тот, кто участвовал лишь в нескольких рейдах) несёт котёл и отвечает за стряпню; на него же возлагается починка мокасин, что не является таким уж лёгким делом. По этой причине он практически не смыкает глаз по ночам…
Когда они возвращаются с победой, вперёд выступают два человека. Приблизившись к своему селению, они издают столько выкриков, сколько человек они убили… Все выбегают им навстречу. Тот, кто первым выбежал встретить победителя, получает всю добычу. Если кто-то из вернувшихся воинов не желает расставаться со своими трофеями, то он прячет их заранее в укромном месте…
Если погиб кто-то из их числа, то вожак несёт в руке сломанные стрелы и лук, а первые из отряда приближаются к деревне с воплями: “Мы умерли!” Соплеменники выбегают навстречу и начинают рыдать и выть. После того, как выясняются имена погибших, их родственники начинают причитать с удвоенной энергией.
Едва приходит известие о возвращении отряда, ответственный человек начинает приготовления к банкету. Они собираются в специально поставленной хижине, после чего им немедленно подносят масло в специальных плошках, которым они обмазывают свои ноги. Тот, кто организовывает угощение, с плачем обходит собравшихся и проводит руками по их головам, сообщая им, что когда-то его родственники погибли от рук того племени, из которого воины сейчас привели пленников. Он просит, чтобы ему доставили удовольствие и разрешили убить пленников. Тем временем пленников держат снаружи хижины… Пленники поют песню смерти. В руке у каждого из них зажата палка длиной десять-двенадцать футов, к этой палке привязаны перья самых разных птиц, которых воины убили во время путешествия.
Старики собираются, чтобы принять решение, кому отдать какого пленника…
Если пленника приговаривают к смерти, то казнят его на костре. Я ни разу не видел никакой другой казни у этого народа. Они вкапывают в землю небольшое деревце и привязывают к нему осуждённого. Они жгут его факелами и углями. Иногда это продолжается в течение шести часов. Когда они видят, что силы пленника подходят к концу, они развязывают его и отрезают ему большие пальцы на руках. После этого ему разрешается бегать и ловить тех людей, которые швыряют в него камни или пытаются обжечь его огнём. Иногда ему дают даже палки, которые пленник удерживает с огромным трудом, так как руки его искалечены и сам он обессилел…
В конце концов он валится на землю без движений. Дикари подбегают к нему с головешками и прижигают ему самые чувствительные места. Иногда его волокут по тлеющим углям, и это как бы возвращает несчастного к жизни. Тогда они возобновляют свою ужасную игру. Наконец, ему срезают кожу на лице от кончика носа до подбородка; она так и остаётся болтаться…
Но наступает момент, когда его убивают дубиной. Некоторые пьют его кровь. Женщины приносят своих грудных детей и омывают их ножки кровью убитого. Сердце казнённого съедается в сыром виде…
Ночью все жители деревни от мала до велика начинают колотить по стенам своих домов, считая, что тем самым они изгоняют из своего селения душу убитого ими человека».
Я задаюсь вопросом: не ужаснут ли читателя такие подробности о жестокости, безжалостности и почти животной дикости индейцев? Вполне может статься, что не просто ужаснут, но и отвратят навсегда от «индейских» романов. Однако такова была жизнь лесных туземцев, и от этого факта, увы, не отмахнуться. История имеет свой определённый лик, несмотря на то что его иногда пытаются подгримировать или завесить вуалью. Нравится этот лик или не нравится – тут уж ничего не поделать. Таков кровавый окрас хищного оскала первобытной жизни…