Одна дверь, потом другая. И еще одна. Последняя — двойная, обитая войлоком дверь следователя. Целый месяц я рассказывал свою историю следователю Жилоти (он скорее напоминал доктора, чем юриста) и не мог понять, зачем он вновь и вновь вызывает меня.

Преднамеренность. Вот в чем был главный вопрос. И каждый раз я повторял все ту же историю. Как сошел с поезда в Мулене. Почему в Мулене? Потому, что поезд шел слишком медленно. Я торопился, разве это неясно? (Тут он не соглашался). Поезд был очень старый и простаивал часами у каждого светофора. Пробивая мой билет, контролер сказал, что я буду в Тузуне не раньше девяти утра после двух пересадок. А я спешил, все могла решить одна минута. Да, я знаю, что уже говорил это.

Выйдя на большой станции до полуночи, я имел шанс найти машину. У меня с собой была чековая книжка, а с чеками, даже при превышенном кредите, можно взять машину на прокат. В Мулене мне сначала не повезло с двумя владельцами гаражей, потом, наконец, я получил «рено»-16 и помчался по дороге на Клермон-Ферран. Я прибыл в Тузун в шесть утра.

Теперь канистра с бензином. Жилот придавал особое значение этой канистре. Он даже не поленился и специально выяснил, дают ли обычно в таких случаях лишний бензин. Нет, не обязательно, только если попросит клиент. Но просил ли я? Служащий гаража в Мулене сказал, что просил. По вполне естественной причине, я стремился попасть в Тузун кратчайшим путем и не знал, найду ли среди ночи заправочную станцию. Я согласен, что канистра с бензином у меня была, и что фактически она не понадобилась, поскольку в Тузуне я нашел открытую заправочную станцию и наполнил бак.

Когда я прибыл в Тузун, было еще темно. В двух окнах на первом этаже горел свет. Чтобы узнать это, я должен был обойти дом, поскольку окна кухни выходили на задний двор. Но еще прежде, чем обойти дом, я знал, что эти люди не спят. Или чувствовал, если хотите.

Я тихо подошел к окну и увидел их всех троих. Фу и Бонафу сидели за столом и ели, а Тереза подавала. Казалось, у них было прекрасное настроение, но это, я согласен, чисто субъективное впечатление. Во всяком случае они набивали брюхо холодным мясом и сыром, а на столе стояла бутылка вина. Я очень ясно помню, что Тереза подала омлет, превосходный толстый омлет. Потом она села и сама стала есть.

Почему у них был такой пир в шесть утра?

В этом месте начинался спор со следователем.

«Они» дали показания. У них просто-напросто был завтрак. Они только что встали. Но это не походило на завтрак, — возражал я. Скорее это было пиршество общины, которая провела ночь в напряженном труде. Я делал особый упор на слове «община» и однажды даже сказал «обряд» вместо «труд».

Я утверждал, что в кухне царило радостное оживление. Но следователь только пожимал плечами: Я не мог убедить его. Такая пища и столь отменный аппетит — это довольно станно.

Следователь пожимал плечами.

Но у меня был еще один аргумент. Версия завтрака предполагала, что Фу и Бонафу спали в этом доме, чего прежде никогда не случалось. Правда, согласно их показаниям, в течение последних двух недель — то есть с тех пор, как я порвал с Терезой — двое мужчин не хотели оставлять девушку одну. И она сама попросила дядю пожить немного в ее доме, а старый садовник, живший в городе, завтракал с ними перед своей дневной работой.

«Перекусывал» — такое выражение фигурировало в его показаниях.

У меня не было причин отрицать это, и мы возвращались к проблеме преднамеренности.

— Что вы намеревались делать, прибыв в Тузун?

Я еще не знал, но зрелище этого ночного празднества превратила ненависть, которая давно таилась во мне, в безумное стремление убить. В такие моменты поступки человека мотивируются простой мыслью. Моя простая мысль была такова: они тут набивают брюхо, а моя Ким лежит и умирает. Из-за них.

— В этом пункте…

— Я знаю.

Вернемся к дому. Сам дом казался мне каким-то злобным живым существом. Его крыша, покрытая черепицей, красные кирпичи, облезлые ставни, ряды бурых камней фундамента — все это дышало спокойной, самодовольной, даже насмешливой силой.

Следователь пожал плечами и спросил:

— Итак, вы вернулись к машине?

Здесь неожиданно возникла другая простая мысль. Но одному Богу известно, из какого глубокого уголка моего подсознания я ее извлек! Жилот однажды сказал:

— Я полагаю, вы с самого начала действовали в одном направлении, хотя, возможно, не вполне сознательно. Надеюсь, мнение эксперта-психиатра прояснит этот момент.

Ассоциация колдовства с огнем явилась из глубин средневековья, чтобы в одно прекрасное декабрьское утро поселиться в моем разлаженном мозгу. Неведомым образом во мне пробудился древний инстинкт: очищение огнем. Следователь настаивал:

— Здесь мы подходим к вопросу о вашем возможном безумии, не так ли? Поэтому важно получить максимально ясную картину.

Все было предельно ясно: я вылил немного бензина на деревянную дверь гаража — это был даже не настоящий гараж, а просто сарай, заваленный какой-то старой мебелью. Взглянув на него и определив направление ветра, я подумал, что старое дерево загорится очень быстро, и ветер погонит пламя к главному зданию. Пока это было все, чего я хотел: выкурить крыс.

Именно так и случилось.

Но здесь я всегда останавливался. Я видел, как в темноте поднялся черный дым, сначала робко, потом под сараем взметнулось большое желтое пламя. В доме еще ни о чем не подозревали. Я слышал треск горящего дерева. Что-то радостное было в этом звуке, но сопровождавший его запах предвещал трагедию. Вдруг Бонафу встал и открыл дверь кухни. Облако черного дыма окутало его.

Они на минуту застыли, глядя друг на друга, и я увидел, что их губы шевелятся. Потом все трое выскочили во двор (я спрятался за выступом стены), и двое мужчин побежали к парку — вероятно, чтобы получить более ясное представление о размерах бедствия. Тереза не последовала за ними. Она стояла во дворе, стиснув руки и как будто пытаясь переломать по очереди все пальцы. Она очень любила этот дом…

Бонафу вернулся и крикнул, — теперь я мог слышать его, — что поедет за пожарной командой. Он велел Фу развернуть пожарный шланг и еще что-то сказал Терезе. Мужчины побежали в разные стороны, Фу к заднему двору, Бонафу к подъезду, где стояла его машина. А Тереза смотрела на огонь, который атаковал здание с другой стороны. Тогда я подошел ближе.

Треск усилился. Свет пламени озарял лицо Терезы. Она увидела меня. В ту минуту я не мог понять, ненависть или любовь смешались в ее взгляде с безумной пляской огня. Я вспомнил, как тогда, первый раз в хижине, в глазах Терезы появилось такое же выражение. Потом в моем мозгу с возрастающей быстротой пронеслось все остальное, и в конце оказалась пустота. Я спокойно заглянул в бездну, и из нее поднялась одна мысль — о том, как все должно кончиться.

Тереза попыталась заговорить, но я закрыл ее рот рукой. Она не сделала ничего, чтобы помешать этому. Казалось, мы оба приняли неизбежное, и когда я начал потихоньку подталкивать ее к огню, она не сопротивлялась. Страх как будто покинул ее.

Потом я споткнулся о камень и чуть не упал. И чарам пришел конец. От прекрасного признания неизбежного не осталось и следа. Исчезла наша героическая решимость — ее умереть, и моя убить. Она попыталась бежать, но я поймал ее, и в моих руках оказался комок нервов. «Нет! Нет!» — кричала она. Но шум огня был столь громким, что Фу ничего не услышал. У меня возникло сильное искушение отпустить ее. «Нет, ты не сделаешь этого, — возразил очень спокойный голос в моем сознании. — Ты пришел сюда, чтобы спасти то, что еще можно спасти». И я еще сильнее сжал ее руку. Жар гигантского костра был совсем близко. Пламя оставило главную часть здания и перекинулось на кухню. Остальное было чистым кошмаром.

Расширившиеся глаза Терезы, когда я втолкнул ее в раскрытую дверь, охваченную пламенем. Отчаянная попытка вырваться — я помешал ей. Тереза была сильной. Я почувствовал как ее ногти впились в мое ухо. Кровь потекла у меня по шее. И тут я понял, чего добивалась Тереза. Она хотела увлечь меня в огонь. Мысль о том, что Тереза способна убить меня оказалась почти умиротворяющей, мне требовалось не много, чтобы со всей страстью покориться ее воле. Но потом я увидел, как возвращается садовник, разворачивая свой бесполезный шланг. Фу не видел нас и не слышал, когда Тереза позвала его. Но он пошел в нашу сторону, передвигаясь словно краб и направляя струю воды в основание пламени.

У меня возникла странная мысль: он не должен застать нас в этой фантастической позе. «Любимая! — крикнул я. — Любимая, остановись, отпусти меня». Чтобы освободиться я привлек ее к себе, а потом с силой толкнул в огонь. Тереза упала, и пламя моментально вспыхнуло вокруг ее лица. Я повернулся и побежал прочь.

— Есть два возможных подхода. Два пути, приводящие к одному результату. — Она изобразила их на листе бумаги. — Есть магический подход и есть психоаналитический. Две интерпретации одного феномена. Что и следовало ожидать, потому что любовь — она обвела свой рисунок кружком, имеет отношение и к колдовству, и к психоанализу.

Она приехала специально из Парижа по просьбе моего адвоката. Это была женщина лет сорока с не очень привлекательным, почти мужеподобным, но умным лицом, иногда озарявшимся чудесной живой улыбкой. Она оказалась полной противоположностью больничного психиатра, который задал мне множество вопросов, в основном о детстве, половой жизни и военной службе во время алжирской войны. Мой адвокат запросил мнение второго эксперта, и она — доктор Мадлен Саваж — не задавала вопросов, только слушала.

Она три дня слушала мою историю — этого было бы достаточно, чтобы усыпить любого. Иногда она делала короткие замечания или просила пояснить некоторые моменты. Кажется, она верила тому, что я говорил. Это было для меня неожиданно: впервые моему рассказу кто-то верил.

На четвертый день она пришла в мою камеру как обычно в три часа. Меня поместили в новое крыло старой тюрьмы, и камера была относительно комфортабельной, по крайней мере чистой. Доктор Саваж положила на стол свою папку, достала блокнот, пачку «Лаки Страйк» и принялась ходить взад-вперед между дверью и окном.

— Магический подход, — продолжала она, — предполагает восковое изображение и заклинания, которые произносит ослепленная страстью или ревностью женщина, чтобы избавиться от соперницы. Мы можем верить или не верить в эффективность такой практики, но мы не можем отрицать ее существования. Колдовство представляет собой средство устранить препятствие между вами и объектом вашего желания. Или, по крайней мере, попытку сделать это.

Она задержалась на минуту у окна, потом повернулась и подошла ко мне. Я сидел на краю кровати.

— А теперь психоаналитический подход. С этой точки зрения именно вы хотели избавиться от препятствия. Здесь имеет значение ваше желание. С того дня, как вы полюбили Терезу, вашим бессознательным желанием было убить вашу жену, потому что она (а точнее ваша сильная любовь к ней) встала на вашем пути. Таким образом, одна любовь у вас оказалась лишней.

Сделав небольшую паузу, она продолжала.

— Очевидно ваше сознание отвергало эту мысль, и, как обычно бывает в подобных случаях, вы нашли выход: выстроили вокруг своего бессознательного желания целый сценарий. И опять как обычно вы построили его из того материала, который был под рукой. Люди никогда ничего не выдумывают, они просто берут то, что находят. Например, историю о рабочем с фермы. Рабочий и вязальная игла наложили свой отпечаток на нашу встречу с Терезой. Позже, когда у вас появились подозрения, вы стали читать книги по оккультизму. Вся информация, которую вы нашли, начала концентрироваться вокруг одного ядра, создавая некое подобие научного обоснования. Фактически вы переносили свое желание совершить убийство — желание убить жену — на Терезу. Вы убедили себя, что именно Тереза хочет убить ее. Все упростилось, когда вы потеряли конверт с волосами и фотографией вашей жены.

— Да, — усмехнулся я. — Подумать только…

— Вы потеряли его нарочно. Бессознательно, но нарочно.

— И моя жена заболела нарочно — в тот же момент?

— Если всякий раз, когда кто-то заболеет…

— Значит, это совпадение?

— Послушайте, нужно принимать вещи такими, как они есть.

— Какие вещи?

— Эту… ошибку.

— Бедная невинная девочка поплатилась за других? Эту ошибку вы имеете в виду?

— Какие у вас доказательства? — Ее тон внезапно стал резким. — Есть ли у вас хоть одна улика? У рабочего по крайней мере нашли иголки и проколотую фотографию. Но в вашем случае не было ничего подобного.

— Когда я оставил жену в больнице, она умирала. Ни один доктор не мог определить, что с ней. А теперь она жива—здорова. Выздоровела. Прекрасно себя чувствует. Я хотел спасти ее, и я ее спас. Мне не надо доказательств, и я рад, что сделал это.

— Теперь вы пытаетесь оправдать смерть Терезы. Этот путь вам ничего не даст.

Слезы навернулись у меня на глаза.

— Я убил ее не просто так, доктор.

— Да, — сказала она спокойно. — Вам нужно было избавиться от нее, потому что вы не смогли избавиться от другой… — И она захлопнула свою папку. — На этом моя работа завершается. Я и так превысила свои полномочия.

Похоже, ей стоило немалых усилий сдержать свои эмоции. Уходя, она обернулась и попыталась улыбнуться.

— Нельзя любить двух людей одновременно. Рано или поздно наступает момент, когда то, что вы хотели подавить, снова всплывает на поверхность. Это мы и называем психозом. Во всяком случае, таковы будут мои показания. Надеюсь, они вам помогут.

Сегодня ко мне пришла Ким. Обычно она приходила по вторникам, но в прошлый вторник она была в Лондоне по делам, поэтому ей позволили увидеть меня в среду.

— Как ты?

Она принесла мне кое-какие вещи: еду, книги, пачку писчей бумаги и толстый шерстяной свитер — по ночам здесь отключали отопление.

— Ты встречался со следователем? Как еда? Ты немного прибавил в весе, дорогой. Наверное, мало двигаешься. Почему ты молчишь?

— Ким, ты тоже думаешь, что я псих?

— Кто тебе наговорил эту чепуху? Психиатр? Ты так же здоров, как и я!

— Послушай, ты веришь?

— Во что?

— В то, что была околдована? Твой ответ для меня очень важен.

— Наверное, ты прав, — пробормотала она, опустив, глаза.

— Но ты веришь в это? — настаивал я.

— Ты знаешь, — сказала она безмятежным тоном. — На следующий день ко мне пришел Декамп и показал результаты анализов. Он очень долго объяснял. В конце концов оказалось, что у меня был «калаазар». Это какой-то паразит. Во Франции бывает примерно два случая в год. Декамп считает, что я подхватила его летом в Ибице. Этот паразит живет в селезенке… И можно сто раз умереть, прежде чем кто-нибудь догадается… Но вообще лечение не сложное… Что с тобой? Почему ты уходишь?

— Будь счастлива, — сказал я, — я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Серж, свидание еще не закончилось. Почему ты так говоришь? Я не могу быть счастлива, пока тебя нет со мной.

— Нам не суждено быть вместе, — сказал я.

— Серж, послушай… подожди минуту. Но я повернулся и вышел.

Минуту назад я встал и подошел к окну — настоящему окну, хотя на нем решетка. Оно выходит на тюремный двор. Но я увидел то, что хотел. Да, сегодня полнолуние.

Я вернулся к кровати и лег. Обычно в это время оно и начинается. Сначала покалывание в груди слева, как будто игла прочерчивает линию, чтобы потом сделать разрез…

О! Прошлой ночью, например, меня внезапно пронзила непереносимая боль, но она быстро прекратилась. А сегодня начинает покалывать левое плечо.

И я улыбаюсь, потому что ясно вижу их обоих, дядю и старика за работой. Отличная работа, проверенный метод.

Я улыбаюсь, потому что мне известна цель операции: разрезать мое сердце надвое, а затем сшить обе половинки. Непростая работа: скальпель делает свое дело в этом мире, но исцеление приходит лишь в следующем.