Пока мы катались по Мексике, в семействе Денисовых разгорелся скандал: Лера задумала выселить родителей из их собственного дома. Недвижимость и капитал, оставшийся от Сашки, не утолили вдовьих аппетитов, и решила умная девочка подобрать оставшиеся крохи.

— Отдайте мне квартиру и катитесь, куда хотите, — скромно заявила Лера обалдевшим старикам.

Антон молча выслушал претензии сторон и смерил Леру долгим взглядом:

— Я вывел из дела все Сашкины деньги, все до копейки, несмотря на вашу ссору с Беляковым. Ты получила машины и двушку. Ты продала Сашкину землю и прибрала к рукам его наличность. Скажи, чего тебе не хватает?

— Я с вашей матерью нажилась, теперь забирайте ее к себе.

— Куда, в однокомнатную квартиру?

— А дом? Я же видела, он почти сдан!

— Родительская квартира тебе не достанется, — жестко ответил Антон, — по одной простой причине — она принадлежит отцу, и он в ней будет жить. Кстати, где ты была, когда я оплачивал похороны и поминки, когда ставил памятник твоему мужу? Почему ты думаешь только о правах, почему не помнишь о своих обязанностях?

— Ты ставил памятник брату и хоронил ты тоже брата, а с деньгами мужа я разберусь без тебя.

— Ну, раз это памятник брату, — тут Антон сделал паузу, — отдавай на него документы и забирай свой кошмарный проект!

— А ты попробуй, заставь! — оскалилась Лера и окинула нас холодным взглядом, — Будете мешать, Бог вас еще раз накажет.

— Похоже, тебя он уже наказал, — вздохнул Антон и покрутил у виска, — Ты хоть понимаешь, что родители имеют долю в Сашкином наследстве?

Тут Лера изменилась в лице:

— Да я у вас из горла все достану!

— А я предупреждал, — произнес Антон, глядя на мать, — что твоя любимая Лера пустит тебя по миру.

Элла Ильинична растерянно развела руками:

— Лера, ты же клялась, что не выйдешь больше замуж, что останешься с нами!

— Как же так, Лера, где теперь твои клятвы? — усмехнулся Антон.

— Катись ты со своим клятвами! — процедила она и ощетинилась как зверь, — Все в этом доме мое! Мы все заработали с Сашей.

— Особенно ты, — вмешалась Элла Ильинична.

— Да кто ты такая? — заорала Лера в лицо свекрови, — Да если бы не я, мы бы давно с тобой порвали!

— Приехали! — рассмеялся Антон, — И с кем бы вы остались?

— Не бойся, не с тобой! Скажи спасибо, что не выписали тебя к чертовой матери! Всего недели не хватило!

И подобно всем психопатам, слабо контролирующим моменты возбуждения, она заметалась по дому:

— Я твою мамашу шесть лет терпела при ее-то характере! А теперь у нее окончательно съехала крыша. Ничего не понимает! Не понимает, что Саша зарабатывал все деньги для меня и землю купил тоже мне. Да если бы я захотела… да если бы хоть словом намекнула… он всю недвижимость оформил бы на меня!

— Видимо поэтому, не прописал тебя в квартиру, — резюмировал Антон, — А знаешь что, катись к своему Паше Ванюкову.

— Зря думаешь, что у него ко мне материальный интерес, — скривилась Лера, — Я знаю, о чем ты думаешь, о чем все вы тут думаете. А вот и нет! И не надейтесь! Он меня очень даже любит! И вообще, у нас семья покрепче, чем у некоторых! — рявкнула Лера и ткнула в меня пальцем.

— Вот и ступай к нему, — миролюбиво предложил Антон, — зачем тебе наша квартира? Если твоему Паше негде жить, забирай его в двушку!

— Совсем чокнулся? — взвизгнула Лера, — А если мы не уживемся? Я еще ничего не решила!

— Вот и не трогай родителей! А будешь отравлять им жизнь, мы вступим в права на наследство.

Тут в дверь позвонили, и на пороге возникла бригада румяных парней с безмятежными лицами:

— Мы за мебелью!

— За какой еще мебелью? — Антон озадаченно посмотрел на мужиков, потом на нас.

— Грузчиков вызывали?

— Вызывали, вызывали, — засуетилась Лера, — Родители переезжают в двушку.

— Свободны! — распорядился Антон и вытолкал мужиков за дверь. — Что это ты надумала? Выгнать родителей из собственного дома? У тебя совесть есть? Мы с Никой твоих детей целый год содержали: кормили, возили в школу, одевали, обували, а ты стариков из дома гонишь?

— Моим детям такая родня не нужна! — она снова ткнула пальцем, но на этот раз не в меня, а в Антона, — Решил обобрать собственную племянницу?

— Я хочу защитить ее от полоумной мамаши.

— Ника, что ты молчишь? — завопила Лера, вспомнив мое имя, — Скажи своему мужу, чтобы не лез в мою семью. И напомни ему, что это я тебя нашла.

— Нашла? И где же? — последовал немедленный вопрос.

— Ты что забыла, как сидела в репетиторах!

Я молча вытащила кошелек, достала оттуда червонец и кинула Лере под ноги.

— На чай тебе, мадам Ванюкова, за труды твои праведные. Надеюсь, теперь мы в расчете.

Лера съехала в тот же день с детьми и мебелью. Она запретила нам видеться с Женькой, а Женьке — принимать от нас подарки. Начался классический поход денисовских женщин под лозунгом «Ребенка не получите!». Первое время Элла Ильинична оставляла игрушки под дверью Лериной квартиры, звонила каждый день и таскалась к воротам детского сада, чтобы хоть изредка видеть ребенка. Женька плохо приживалась в коллективе, все время плакала, просилась домой. Элла Ильинична носила воспитателям коробки конфет и получала скупые стандартные сводки. Дмитрий Иванович окончательно слег и в скором времени тихо скончался в больнице от сердечной недостаточности.

Лера явилась на похороны с красивым макияжем и новой модной сумочкой. После поминок она удалилась, оставив табу на свидание с Женькой.

Смерть мужа Элла Ильинична встретила на удивление стойко. После сорока трех лет совместной жизни она облегченно вздохнула:

— Теперь Саше будет не так одиноко, — и положила цветок на свежую могилу.

Отсутствие Леры огорчало ее куда больше. Стенания по прошлой жизни сложились в ежедневный ритуал, тоска по Лере перешла в психоз. Чтобы хоть как-то отвлечь несчастную свекровь, мы стали привозить к ней Алису, забыв про склочный нрав моей мамаши. Расплата наступила очень скоро: мамаша деликатничать не стала, а просто-напросто устроила скандал.

— Мало того, что ребенок растет без матери, ему еще суют чужую бабку! Что ты за человек за такая! — в грамматическом трансе завыла она, — Даже ремонт не можешь нам сделать — у девки скоро астма начнется!

— А ты бы тряпку взяла да пыль потерла, — посоветовала я.

— Только и можешь, что издеваться! Из окон дует, девка мерзнет, а тебе наплевать!

— А ты почему не мерзнешь? — спросила я резонно.

— А у меня одеяло пуховое, — ответила мать и посмотрела на меня, как на дуру.

На следующий день я привела бригаду строителей.

— Ремонт заказывали? Получайте!

Мать тут же собрала манатки и укатила в солнечный Рентгеновск, чтобы пересидеть ремонт и продать свою большую и такую бесполезную квартиру.

Алиса помахала ей вслед и доверительно шепнула:

— Бабушка говорит, что для нового папы я — нахлебница и обуза, а ты меня бросила ради мужика. А еще говорит, что теперь ты родишь себе другого малыша.

Из всей этой ахинеи следовало лишь одно: доверять можно только бабушке, единственному в мире человеку, который любит бедную сиротку и желает ей только добра.

Я обняла несчастную Алису и чмокнула ее в макушку:

— Я ни за что тебя не брошу.

— А почему ты с нами не живешь?

— Работаю весь день и не хочу отдавать тебя в детсад. Но скоро мы достроим дом и будем жить все вместе.

— Правда?

— Правда. А теперь беги, собирай свои вещи — мы едем на Плющиху!

Вместе с ремонтом мой мир наводнили запахи краски и клея; цементная пыль и визжащая дрель сложились в атрибуты ежедневного коктейля. Сквозь тошноту и звон в ушах, я паковала одежду и обувь, рассовывала по ящикам книги и посуду, следила за тем, чтобы рабочие не халтурили и не сбегали раньше времени. Когда работы на кухне подошли к концу, и плинтуса обработали инсектицидом, у меня приключилась полноценная рвота. На этот раз я поняла, что отравилась и, бросив все, сбежала на Плющиху.

Алиса распахнула дверь, принюхалась, нахмурилась:

— Снимай скорей свою вонючую одежду!

Через минуту она вышла из кухни с большой кружкой чая:

— Попей, а то совсем завянешь.

Я сделала большой глоток и побежала в туалет. Там меня снова вырвало.

— Придется с чаем подождать, — улыбнулась я виновато.

Мы сели на диван, включили телевизор. Заиграла музыка, запрыгали картинки, сквозь анфиладу интерьеров известный голливудский кот погнал не менее звездного мышонка.

Менялись ритмы, время тикало вперед, по экрану хаотично метались мотыльки, пучеглазые птички, рахитичные зайчики, а мы, притихшие сидели на диване.

Под вечер с работы вернулся Антон.

— Чего сидите в духоте?

Он подошел к окну, отдернул штору.

— Не открывай! — закричала Алиса, — Маме не нравятся запахи с улицы.

— С тобой все в порядке? — Антон бросил штору, обернулся ко мне.

Я сонно улыбнулась, потерла отекшие веки.

— Нанюхалась всякой дряни, вот и мутит.

— Давно мутит? — Антон заглянул мне в глаза, как если бы хотел прочесть в них историю болезни.

— Да нет же, говорю, сегодня обрабатывали кухню, я отравилась, и меня стошнило.

— Тебя что-то часто тошнит, — сощурился Антон.

— Разве?

Я посмотрела на Алису, та утвердительно кивнула.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — беззвучно произнес Антон.

В мозгу закопошилась мысль, но задев за извилину, ушла в другое русло.

В глазах Антона заиграли светлячки:

— А что говорит гинеколог?

— Гинеколог? Зачем гинеколог? Задержка-то всего пять дней.

— У тебя не бывает задержек, — ответил Антон и покачал головой.

— Постой, — я попыталась собрать воедино все мысли и факты, но шум из телевизора мешал сосредоточиться, — Когда мы выпили из чаши?

Мы разом обернулись. В свете экрана, в мерцании кадров на миг показалось, что обезьяна строит довольные рожицы.

— Ну вот, — вздохнула я, — с бесплодием, похоже, разобрались…

— Ну, раз такое дело, — Антон украдкой глянул на Алису, — придется нам немного потесниться.

— Ты уверен?

— Алису заберем к себе. Пусть не думает, что мы ее бросили ради другого ребенка.

— А ты меня прикроешь?

Антон утвердительно кивнул. Он отлично понимал, на что способна моя драгоценная мать. Всю жизнь нытье, шантаж, угрозы — она впадала в истерику трижды на дню. Если мы забирали Алису к себе, она звонила каждый час, рыдала в трубку, грозилась покончить с собой. С каким упоением она нас изводила! Какой еще каприз придет в ее больную голову? И даст ли она выносить ребенка?

— Все будет хорошо! — улыбнулся Антон, — С утра пойдем искать тебе врача.

Он крепко обнял меня, и сверху на нас обрушилась счастливая Алиса.

Врача нашли довольно скоро — сыграло роль соседство с Пироговкой. Я оформила карту, получила талон, а через двадцать минут взгромоздилась на кресло.

С этого дня Леночка стала моим ангелом-хранителем. С ее легкой руки я перестала бояться врачей, видеть в кресле орудие пыток, а в беременности — приговор. Все ее рекомендации были профессионально точными, продуманными и комфортными: я больше не тряслась над каждым лишним граммом, не мучила себя диетами, подолгу с удовольствием гуляла и раз в неделю ходила на корт. Мне впервые не приказывали, а советовали и объясняли все в доступной мягкой форме. По совету Леночки я сдала целую кучу анализов и выяснила все проблемные места.

— У тебя появился котенок, — произнесла она, глядя в бумажку.

— Откуда вы знаете?

— Здесь все отлично видно.

— Как такое возможно?

— Ты даже не представляешь, сколько можно узнать из простого анализа крови!

Действительно, мы завели себе котенка. Случилось так, что Тошка уехала жить к Кораблевым и стала источником Митькиной радости, я заскучала без домашнего зверья, а следом за мной загрустила Алиса. Антон дождался выходных, усадил нас в машину и громко объявил:

— Рублевка отменяется — мы едем за котенком.

Целый час мы гуляли по рынку: знакомились с лающей братией, таращились на рептилий, дразнили пернатых и любовались цихлидами, пока не набрели на лежбище кошачьих. Передо мной во всю длину сопели три упитанных белых сиамца. Четвертый, самый мелкий и ушастый, сиротливо жался в сторонке.

— Девочка? — спросила я хозяйку.

— Девочка, — улыбнулась тетка, — Братья все время ее обижают.

Тут кроха открыла свои голубые глазки и что-то тихо проурчала мне сквозь сон.

— Эту! — объявила я, и Антон вытащил кошелек.

— Помет на букву З, — сообщила владелица, — За документами придете в клуб.

— На букву З я знаю только слово «зад», — рассмеялся Антон.

Мы тут же устроили конкурс дурацких имен, отчего котенок начал нервно подрагивать спинкой. Победил здравый смысл, и домой новый член семьи прибыл под именем Зося.

При виде кормушки Зося издала победный клич и подскочила к миске. Ее утробный рык, призванный распугать конкурентов, прозвучал неубедительно и жалко. Стало ясно: братья с ней не слишком церемонились и джентльменов из себя не строили.

Первое время я оттаскивала Зосю от миски, следила за тем, чтобы она не лопнула от переедания, привыкала к диким всплескам ее аппетита, буйным игрищам и страсти к альпинизму.

Шли дни, и Зося, и мой живот усердно округлялись. Так к сентябрю мы обе стали походить на хомячков, Алису приняли в частную школу, а Леночка объявила, что первый триместр я прошла на отлично.

— Смотри какая детская! — Антон придвинул мне журнал, ткнул пальцем в разворот, — Берем?

Я усмехнулась:

— Берем. А куда будем ставить? Наши бабки уже поделили весь дом: твоя забирает Алискину комнату — ей понравился вид из окна, моя согласна на вторую детскую.

— А дети?

— Их отселяют в гостевую.

Антон с шумом захлопнул журнал.

— Они там что, совсем свихнулись? Ну все, пора заканчивать экскурсии на стройку! Пора выбираться из этой страны чудес!

Прозвенел сентябрь.

Первоклашки чистыми ручьями потекли к истокам знаний.

Москва превратилась в гигантский цветник. Школьные дворы ожили и загалдели на все голоса.

Алиса в нарядном платье и с белым бантом походила на маленькую фею — вид портил только огромный портфель, висевший за плечами словно панцирь.

— Что за дурацкая мода? Неужели нельзя подождать еще год, пока ребенку не исполнится семь? — проворчала бабка и окинула Алису критическим взглядом.

— Это не мода. Это новые правила, — улыбнулась я и погладила живот.

— Только бы от девчонки избавиться, — бабка крепко обняла Алису, и та невольно поморщилась.

— Да, именно поэтому она живет теперь у нас.

— По коням! — скомандовал Антон.

Мы прыгнули в машину, и навстречу нам хлынула умытая дождем Москва.

Вдоль стен монастыря мы выехали на набережную, взяли курс на метромост. Облака расступились, и солнце пронзило покров. Воробьевы горы вспыхнули, зарделись. Янтарным кружевом расцвел Нескучный сад, а вверх по склону уже полыхали рыжие вкрапления, делавшие картину теплой и праздничной.

До самой школы мы молчали, умиленные и немного подавленные этой ностальгической репликой из первосентябрьского цикла.

Школьный двор уже пестрел букетами, туда — сюда сновали иномарки, выплевывая учеников и целые семейства. Местные жители торчали в окнах и тихо ненавидели веселый гам, урчанье дорогих машин и праздничную суматоху.

Звонок возвестил о начале учебного дня, поток хлынул в открытую дверь, прокатился по коридорам и, тихо побулькивая, устаканился в небольшом, уютном зале. Началась линейка с ее традиционными речами и напутствиями. Первоклашки затравленно жались друг к дружке, страшась помпезности, с которой их отрывают от маминых юбок и отправляют в далекое бурное плавание, где нужно в одиночку сражаться со всеми штормами и рифами шаткой российской педагогики.

Старшеклассники сонно топтались на месте, неровным строем подпирали стены. В конце концов, им дали слово, и вместо казенных речей зазвучали живые слова. В доверительной форме они объяснили малышам разницу между понятиями home и house, пожелали удачи, и как можно скорей обрести чувства дома. Говорили они без акцента, изъяснялись свободно, и я убедилась, что выбрала правильную школу.

Линейка закончилась, классные дамы с видом гусынь потянулись на выход, и юные гусята затопали следом. Группа таких же как я горе-папарацци пристроилась в хвосте, боясь пропустить хоть минуту дебютного школьного утра.

В тот день Алиса стала первоклашкой, а я классической домохозяйкой, с обязанностями водителя, кашевара и репетитора. Готовка, уроки и магазины заменили мне светскую жизнь. Но я не роптала — роль жены и матери искупала дефицит развлечений, а вечерние прогулки у стен монастыря сближали нас крепче любой из тусовок.

Сентябрь прошелестел листвой, растворился в кострах из опавших надежд. Забрезжил инеем октябрь. Москву накрыл тотальный гололед.

— Вернусь, найму тебе водителя. На дорогах сейчас беспредел, в твоем положении ездить опасно, — с этими словами Антон подхватил дорожную сумку и улетел в командировку.

Случилось так, что Кемеровская братва отказалась платить за поставку, а паханы, засевшие на фабрике, надумали кинуть столичного партнера и даже распальцевались в сторону московской крыши. История с бандой меня напугала, и Антону пришлось выдумывать легенду о цивилизованных переговорах и честных бизнесменах, а мне в свою очередь, пришлось отпустить его в логово и остаться наедине со всеми страхами своими и волнениями.

Сутки напролет я торчала у телефона в ожидании редких звонков. При каждом звуке вздрагивала и хваталась за трубку. Бывало, звонок раздавался под утро, и пьяный уставший Антон, сообщал, что в порядке, что скоро вернется домой.

Пять дней прошло в таком режиме, а на шестой позвонила Алина. Ее голос был глух и тревожен:

— У нас беда — маму сбила машина.

— Жива?

— В реанимации. В сознании. Вся переломанная, с провалами в памяти.

Из слов Алины я узнала, что Люсю Николаевну на переходе сбил Мерседес, а негодяй, сидевший за рулем заявил, что женщина сама упала под колеса.

— Свою вину он не признает, сует купюры всем, кто связан с этим делом. Похоже, придется идти по судам, — упавшим голосом закончила Алина.

— Юриста мы тебе найдем. Главное — вытащить Люсю Николаевну.

— Я ничего не успеваю, — пожаловалась Алина, — Коля на работе, а Митька пьет уже неделю, отец совсем расклеился — даже в аптеку не может сходить.

Передо мной проплыл безрадостный сюжет: Олег Петрович, проигравший схватку с наркотой, беспомощно глядит на то, как вместо дозы Митька ищет водку.

— Диктуй, что надо — я все привезу.

Мне было нестерпимо жаль Алину, попавшую в чудовищный водоворот. Состояние Люси Николаевны просто пугало. Что означают слова «с провалами в памяти»? Насколько глубоки эти провалы? Что ждет нас впереди?

Алина продиктовала мне список лекарств, а я еще раз убедилась, что в наши больницы лучше не попадать.

С этой печальной мыслью я придвинула справочник и начала обзванивать ближайшие аптеки.

Был полдень, когда я припарковалась у больничных ворот.

— Ну, как она?

— По-прежнему стабильна, — Алина взяла у меня часть пакетов, — Внешне выглядит неплохо, но с памятью совсем беда. Не пугайся, если она тебя не узнает.

— То есть, как не узнает?

— Даже меня узнает через раз. Видит, лицо знакомое, а кто я такая, не помнит…

— А что врачи?

— Врачи говорят, что ничего сказать не могут.

В палате было солнечно и душно, а еще очень тесно. По количеству коек она больше напоминала казарму. Как только мы вошли все разговоры стихли, к нам повернулись скорбные замученные лица. Стало ясно: визиты к Люсе Николаевне здесь были чем-то вроде сериала. «Узнает — не узнает?». Две тетки еще продолжали шептаться, но исключительно для фона.

Алина склонилась над кроватью:

— Мама, к тебе пришла Ника.

Из-под повязок на меня уставилось два виноватых глаза:

— Лицо знакомое… Ты тоже моя дочь?

— Нет, мама, Ника — это…, - тут Алина запнулась, не зная как меня представить, — это… Митина жена.

— А…Митина… понятно.… А Митя кто?

— Я уже объясняла: Митя — твой сын.

— Все ясно, — улыбнулась Люся Николаевна и стала подниматься, — Она пришла за мной?

Алина кинулась укладывать ее в постель.

— Нет, мама, Ника пришла к тебе в гости, она тебя не заберет. Тебе еще нужно лечиться.

— Она у нас просто бегунья, — раздалось от окна, — Так и норовит убежать.

Со всех сторон завздыхали:

— Все время рвется из палаты!

— Не сидится ей на месте!

— Попробуй, удержи ее, когда ноги в порядке!

От этих слов тоска накрыла с головой. Ощущение неминуемой беды легло на ясный день.

Нет, такую пациентку нельзя оставлять без присмотра, а значит, на лечение и на сиделку уйдут последние деньги семьи, которых стараниями Митьки почти не осталось. Надвигалась катастрофа, а я понятия не имела, как помочь родному человеку… не помнившему, кто я и откуда.

— Больно? — я погладила Люсю Николаевну по забинтованной руке.

— Ноет целый день, — ответила она и тут же перевела взгляд на Алину.

Этот взгляд ранил больнее слов. В глазах несчастной женщины стоял вопрос: «Я правильно общаюсь с той, которую ты привела?»

— Ничего, — улыбнулась Алина, — Она то забудет, то вспомнит. Придется подождать.

Домой я вернулась уставшая и подавленная. В душе шумела вода, на диване валялась одежда. Пока я переодевалась, шум воды стих, дверь открылась, из ванны вышел Антон, опухший и серый.

— Куда ты пропала? — он подошел ко мне, обнял за плечи.

— Была в больнице. Люсю Николаевну сбил Мерседес.

— Жива?

— Жива, но никого не помнит.

Антон прижал меня к себе и долго так стоял, не говоря ни слова.

— Пойдем обедать, — предложила я, — Мне скоро ехать за Алисой.

Пока я накрывала на стол, Антон рассказывал о поездке. Говорил, что переговоры прошли успешно и товар будет оплачен, говорил, что скучал, а я заглядывала в его глаза и видела там беспросветную усталость и что-то еще, похожее на желание отмыться.

— Ложись, поспи, я скоро вернусь.

Я отправила Антона на диван, составила посуду в раковину, надела пальто, нащупала в кармане ключ от машины и вышла из дома.

Когда через час мы вернулись из школы, Антон еще спал. Я накормила Алису, усадила ее за уроки, помыла скопившуюся за день посуду, потом прилегла рядом с Антоном и тут же уснула.

Проснулась оттого, что низ живота кололо и саднило. Внутри меня происходило движение, и мне оно совсем не нравилось. Я поднялась, включила свет … и тихо опустилась на диван:

— Вставай, Антон, у нас беда!

— Что? Что случилось?

Антон вскочил на ноги. Спросонья он выглядел растерянным.

Я ткнула пальцем в пятна крови.

— Одевайся! — скомандовал он.

Я дрожала всем телом, руки не слушались, ходили ходуном.

Антон, напротив, был собран и хмур: он наспех умылся, включил Алисе новый фильм:

— Не бойся, я с тобой! — сказал Антон и взял меня под локоть.

В приемной был народ, но мы прошли без очереди.

— Кровотечение! — выдохнула я, и Леночка вскочила с места.

— Немедленно на УЗИ!

Картинка на экране Леночку расстроила.

— Восемнадцать недель, отслойка плаценты. Матка в тонусе. Срочная госпитализация.

Леночка набрала шприц и выстрелила в воздух тонкой струей.

— Это но-шпа, она снимет спазм, а ты постарайся расслабиться и хоть немного успокоиться.

— Что со мной? Почему отслойка?

— Отслойка плаценты происходит по ряду причин. В твоем случае это могут быть резкие движения, физические нагрузки, сильный стресс, — она подробно описала мне опасность положения, — Полежи, а я пока тебя оформлю.

Я покачала головой:

— Не оформляйте, я не лягу.

— Почему? — удивилась она.

— Больница для меня — устойчивый стресс и жуткие воспоминания, — тут я с надеждой посмотрела ей в лицо, — Отпустите меня, а я дам слово соблюдать режим!

— Тебе придется лежать не день и не два.

— У меня получится, я справлюсь, только отпустите!

С минуту она обдумывала мои слова, потом протянула мне чистый листок:

— Пиши отказ от госпитализации. Вернешься домой, сразу ляжешь в постель! Я буду приходить к тебе после работы, ставить капельницы. Этот список, — она достала еще один лист и размашисто написала на нем с десяток наименований, — отдашь мужу. И помни: будешь лежать — сохранишь ребенка, будешь прыгать — и никакие таблетки тебя не спасут.

— Я выношу! Я буду лежать! Вы только помогите! — я осеклась и замолчала.

Дальнейшая жизнь без этого малыша уже не имела значения. Я жила встречей с ним, и не было в мире сильнее желания, чем выносить это крохотное существо, спасти от страданий. Одно я знала точно — в больницу мне нельзя. Нужно возвращаться домой и пытаться самой все исправить. Я верила, что сумею защитить ребенка лучше любого из врачей. Что-то диктовало мне порядок действий, и я слепо верила чутью.

Увидев слезы, Леночка достала валерианку:

— А вот это ты зря! Тебе совершенно нельзя волноваться. Будешь нервничать — потеряешь ребенка!

— Я успокоюсь!

— Обещаешь?

— Буду как слон.

— Только не ты! — улыбнулась она, — Ладно, зови супруга, будем инструктировать.

Пока я лежала на кушетке, Леночка что-то внушала Антону, тот послушно кивал и бросал на меня тревожные взгляды.

— А теперь потихоньку встаем и медленно идем к машине! — Леночка помогла мне подняться, довела до двери и передала в надежные руки Антона, — Берегите ее! Не давайте ей бегать!

Она открыла перед нами дверь:

— И никаких, ты слышишь, никаких волнений!

И потянулись дни тотального покоя. По узкой дорожке я шла вслед за Леночкой, шаг за шагом продвигаясь на свет. Диета, капельницы, тонны валерианки помогли мне пройти весь туннель до конца, до первых, едва различимых толчков детской ножки, стабильных анализов и образцовых показателей УЗИ. Беременность вновь потекла по привычному руслу, я снова научилась улыбаться, а Леночка сообщила, что плод перевернулся и занял положение вниз головой.

Каждую ночь я видела один и тот же сон, будто держу на руках белокурого мальчишку, он прижимается ко мне и тихо засыпает. Когда на очередном ультразвуке мне сообщили пол ребенка, я просто ответила:

— Знаю.

Малыш резвился по ночам и отсыпался днем. Иногда он икал, и живот мой ходил ходуном, словно мяч в руках озорника. Окна в нашей квартире не закрывались ни на миг, и в крещенский мороз на Алису с Антоном было жалко смотреть. По вечерам мы гуляли по парку, строили планы на будущее и, запрокинув головы, ловили падающий снег. По Леночкиной команде я колола себя в живот, сдавала анализы и свято блюла режим питания.

Родня вокруг меня водила хоровод, угодливые преданные лица сопровождали каждый мой шаг. Чем ближе подходил момент истины, тем заботливей становился Антон. Живот вовсю тянуло вниз — малыш уже страстно мечтал появиться на свет. Его состояние передалось и мне — уже не терпелось поднять его на руки, прижать к себе, заглянуть в эти синие глазки. Зося, мой верный товарищ и лечащий врач, получив очередной пинок, перебиралась с живота на грудь, включала песенку о том, что все будет пррекррасно, и уводила в мир тепла и неги.

— Когда рожаем? — Леночка задумчиво смотрела в календарь.

— Уже пора?

— Давай-ка в среду — моя бригада будет на дежурстве.

— Хотите стимулировать?

— Так будет удобнее. И срок у тебя подходящий.

— В котором часу приходить?

— Подходи к семи. Уколем в восемь, а к утру родишь.

После разговора с Леночкой я вернулась домой и перегладила пеленки, потом взялась за распашонки, а когда гладить стало нечего, поплелась на кухню готовить обед. Антон привез Алису из школы, прошел на кухню, сел за стол:

— Налей-ка чайку.

— Может, поешь?

— Пока не хочу, — он помолчал, дождался чая, отпил из кружки, снова помолчал, — Как самочувствие?

— В среду рожаем.

— Я тоже?

— А ты собрался соскочить?

— Могу поучаствовать, если допустят.

Антон отодвинул кружку. По его лицу пробежала тень.

— Стройка, похоже, затягивается до весны. С двумя детьми мы здесь не поместимся. Придется ехать к матери.

— И жить у нее до весны? — огорчилась я.

— Да, раньше весны они дом не сдадут, — вздохнул Антон, — А у матери три комнаты… она в них мается одна.

— Она хоть в курсе наших планов?

— Конечно, в курсе, даже комнаты подготовила: одну для нас, другую — для Алисы.

— Ну, вы и жуки! — поразилась я, — Все без меня решили!

— А вот и нет! — произнес Антона очень серьезно, — Если захочешь, останемся здесь.

— Сам знаешь, здесь даже кроватка не встанет.

Я обвела глазами кухню, будто надеялась, что за моей спиной раздвинутся стены, и квартира увеличится в размерах.

— Ну, что решаем? — выдохнул Антон.

— Поехали, но только под твою ответственность!

— Ну, ты ж меня знаешь!

— В том-то и дело!

Ровно в семь в частичной боевой готовности, но с решительным видом я переступила заветный порог. В приемной было тихо и пустынно, за окнами снег изливал синеву, тусклые лампы светили совсем по-больничному: уныло и тревожно. Как только я вошла, мой живот неистово задергался, давая знать, что наперегонки с акушерами ребенок стремится на волю.

Какое-то время я отвечала на дежурные вопросы, а сестра заполняла бумаги, проверяла документы. Покончив с формальностями, она отвела меня в палату, а следом за нами туда вошел высокий красивый шатен.

— Андрей Алоныч, — отрекомендовался он, — будем вместе рожать.

— А муж? — занервничала я, — Он что, рожать не будет?

— Еще как будет! — обрадовался Аполлоныч, — Видел его в коридоре — маячит бледной тенью. Позвать?

— Позовите, мне так спокойней.

— Ну, если спокойней, тогда позовем.

Вслед за Антоном в палату ввалилась куча белых халатов, все разом завертелось: шприц, катетер, датчик на живот. Загудели приборы, меня окружили студенты с любопытными мордочками. Мои вены пошли по рукам, живот всколыхнулся под проводами, где-то в головах запищал аппарат. Схватки начались почти молниеносно, и расстроенных студентов погнали прочь.

Пока народ метался по палате, я изучала собственные руки: вот кожа странно побледнела и сделалась прозрачной. Проступил синеватый узор сухожилий и на глазах стал графичным.

— Вегетатика сумасшедшая! — произнесла Леночка, любуясь моей анатомией.

Антон, напротив, опустил глаза, стараясь не смотреть на этот body-art.

— Как себя чувствуешь? — спросил он, глядя в пол.

— Чувствую новую схватку.

— Больно?

— Пока не очень, но это временно. Они еще не знают, с кем связались — думают держать меня здесь до утра. Увидишь, через пару часов я рожу.

— Ты серьезно? — напрягся Антон.

Я хитро сощурилась и помахала призрачной рукой.

Антон оглядел мои вены, бесцветную кожу, напоминавшую шкурку кальмара, хитросплетение жилок и слегка позеленел.

— Пойду, пройдусь, — сказал он хрипло и поднялся со стула.

— Как хочешь, — я отвернулась к стене и принялась изучать дефекты отделки.

Очередная схватка накатила словно ком, и вот уже на месте Антона появилась заботливая физиономия Аполлоныча, прозвучали цифры раскрытия, полетели дежурные фразы. Из-за его спины выпорхнула Леночка. Выглядела она вполне оптимистично: источала уверенность, нахваливала мое несуществующее мужество.

— Мне обещали анестезию, — напомнила я.

— Сделаем, как только анестезиолог вернется с операции, — торжественно заверил Аполлоныч и тут же испарился.

Мне снова стало больно. Током ужалило низ живота, дыхание сбилось, экспресс двинулся, волоча за собой мое безвольное тело, и в этот миг я остро ощутила себя частью мирозданья, не самостоятельной единицей, не особью, а крохотной частицей, иллюзорной клеточкой, не имевшей воли, как не имеет его капля, летящая с небес во время ливня. Диктат природы был налицо, и мне осталось только подчиниться и не мешать ей делать свое дело.

Новый спазм когтями разорвал живот, свел мышцы, выгнул тело, приподнял его, прокатился наверх и вырвался из груди протяжным хриплым стоном. Меня крупно затрясло, стало нечем дышать… но тут дуга распрямилась, и обмякшее тело рухнуло на кушетку.

— Где анестезия? — просипела я.

— Уже идет, — раздался бодрый голос Аполлоныча.

— Идет пешком через Москву?

— Шутим, значит справляемся, — улыбнулся Аполлоныч и огласил цифру раскрытия.

Час спустя, когда врачи заверили, что анестезиолог набирает шприц, а я поняла, что меня бессовестно дурачат, было уже поздно. Меня отсоединили от приборов, поставили на ноги и велели идти в родовую. По дороге боль стихла, и на радостях я попыталась бежать.

— Ладно, постой, подыши, — рассмеялся Аполлоныч, — но не надейся, стоя рожать не дадим.

Я опустилась в кресло, и тут же мои руки и ноги зафиксировали самым надежным образом. В изголовье, словно два Цербера, выросли тетки в халатах, они склонились надо мной и запели в оба уха про то, что природа давно рассказала сама. Теток я слушала плохо, но вот диктата собственного тела, толкающего плод, ослушаться не получалось. Застопорить роды, спасаясь от боли, не удавалось еще никому. Я тужилась и хрипела, а когда силы кончались и дышать становилось нечем, тетки «дожимали» меня резкими командами.

— Показалась головка, — объявил Аполлоныч, — Тужься, Ника, ты вот-вот станешь мамой.

В дверях возник Антон с квадратным взором, в котором ужас побеждал смятенье. Я скорчила интеллигентное лицо, чтобы хоть как-то подбодрить его, но в этот миг экспресс издал гудок, и позабыв о приличиях, я содрогнулась, налилась, изогнулась тетивой и захрипела самым неинтеллигентным образом. Антона сдуло словно ветром, и дверной проем в очередной раз опустел.

— Поработай еще разок, — приказал Аполлоныч, — Знаю, устала, но ты отдышись, Найди в себе силы — сейчас это важно.

Я сделала глубокий вдох, и стала тужиться, не дожидаясь новой схватки. Внутри что-то двинулось, и каждой клеточкой я ощутила, как из меня исторгается новая жизнь. Это был хоть и крохотный, но совершенно другой человек, со своей судьбой, своими мыслями и чувствами, он больше не принадлежал мне — он отделялся от меня, уходил навстречу будущему, утекал в собственное прекрасное русло. Вся моя суть ощутила истину расставания и блаженство встречи. Сейчас я увижусь с сыном, смогу прижать его к себе, почувствовать тепло его кожи, услышать его дыханье.

Народ засуетился, загалдел, быстро и деловито сомкнулся у лотка… и вот Аполлоныч поднял в воздух чудесного мальчишку с заплывшим левым глазом. Малыш родился в «рубашке»: тоненькая пленка на его тельце блестела в свете ламп.

— Вот это сервис! — выдохнул Антон, — Уже упаковали!

Я посмотрела в его безумные глаза и прошептала:

— Пожалуйста! Только не обморок!

Малыш здоровым глазом оглядел наш мир, удивился ему, помолчал и, будто вспомнив процедуру, зашелся звонким строгим плачем.

Пока Аполлоныч давил мне живот и стегал единственный шов, педиатры возились с ребенком.

— Ну, что же вы, папаша! Включайте камеру! — рассмеялась акушерка, — Такое больше нигде не покажут!

Антон нацелил объектив, и я поняла, что малышу обрезают пуповину.

Я снова стала мамой.

Крохотное чудо дрыгало ножками, возмущалось и мерзло, пока проворные руки пеленали его и укладывали мне на грудь. Здесь, в коконе любви и тепла чудо успокоилось, посопело, покряхтело да и заснуло. Сестра, подождала, пока Антон снимет наш умиротворенный дуэт, и тихонько сняла малыша с моей груди. Антон с гордостью похлопал по камере.

— Я заснял вашу первую встречу, а еще, как отрезали пуповину и надевали метрику.

— Ты — просто герой, — улыбнулась я, — а теперь иди, поспи.

— Ладно, только принесу девчонкам шампанского.

— До завтра! — прошептала я.

— Уже завтра, — улыбнулся Антон, — Уже десять минут как завтра…