Родилась в Москве. Окончила спецшколу и факультет иностранных языков. По окончании вуза работала переводчиком в нескольких зарубежных компаниях. С 1999 по 2010 год руководила детским театром, ставила спектакли на европейских языках. Театр получил «Серебряную маску» на Всероссийском конкурсе и специальный приз жюри на Всемирном театральном фестивале в Сан-Ремо. В настоящее время перевожу стихи, путешествую, пишу о странах, о людях, которых встречаю на своем пути, о том, что ежечасно дарит Жизнь.

 

Грот

— Не задерживаемся! Не отстаем! Проходим в следующий зал, далее выходим из пещеры, поднимаемся на смотровую площадку и делаем общий панорамный снимок!

Экскурсовод подняла руку, собирая внимание группы, убедилась, что все ее слышат, и только после этого продолжила:

— Далеко не расходимся, внимательно смотрим под ноги!

Мы поплелись в хвосте процессии, щелкая камерой, стараясь захватить всю панораму целиком, а заодно исполинский валун, деливший пещеру на равные части. Передние уже вовсю обсуждали открывшийся вид, и до нас доносилось их разноголосое эхо. Я потянула Ваньку за руку, Максим легонько подтолкнул его коленкой и беззаботно рассмеялся.

— Ну, ты! — Ванька сжал кулачки, сурово посмотрел на отца.

— Ну, я! — задиристо начал Максим.

— Брейк! — решительно вклинилась я, и поединок закончился в первом же раунде.

В пещере было сыро и темно, где-то журчала вода, под сводами хлопала крыльями бестолковая птица. Экскурсанты топтались у стен, любуясь наскальным творчеством туристов.

— Витек из Выхино! — громко прочитал Ванька и нахмурился, — Так не честно! Этот Витек уже писал на остановке… и в туалете тоже писал, а еще в автобусе на спинке кресла!

— Да, — улыбнулся Максим. — Витек из Выхино крупный писатель!

За нашими спинами кто-то весело хмыкнул.

— Этот Витек отметился на всех маршрутах, — экскурсовод кокетливо улыбнулась Максиму. — Даже вскарабкался по отвесной скале.

— Покажите! — потребовал Ванька.

— Сейчас поднимемся на смотровую площадку, и ты сам все увидишь.

Ванька нахмурился, отошел в сторонку, всем видом демонстрируя протест. Стало ясно: подвиги Витька занимают его гораздо больше, чем весь маршрут с его живописными гротами и сталактитами.

Но вот экскурсовод пошла на выход, мы дружно потянулись вслед за ней, Ванька первым выскочил из пещеры, словно послушный ученик, пристроился поближе к умной тетеньке, так хорошо изучившей повадки Витька-верхолаза. Я вышла из грота и невольно зажмурилась: луч солнца подрожал в ветвях, нырнул в ближайшую лазейку и вероломно выстрелил в глаза.

Когда ко мне вернулось зрение, а контуры сложились в первозданный силуэт, экскурсовод уже поднималась по горной тропинке, следом за ней увлеченно карабкался Ванька.

— Похоже, у Витька появился фан-клуб, — рассмеялся Максим.

Я поглубже вдохнула, прибавила шагу:

— Не упускай их из вида — тропинка узкая, кругом ущелья…

На смотровой площадке было пусто. Затоптанный унылый пятачок почти расплавился от зноя, перила, казалось, вот-вот задымятся, а на белую майку Максима было больно смотреть. Ванька выклянчил камеру и пристроился к группе фанатов Витька, изучавших эскизы кумира. Да, Витек не блистал красноречием: все та же избитая пара имен, соединенных коротким и емким предлогом, все тот же цвет баллончика — кислотный купорос.

Экскурсовод тем временем вертела головой и щебетала заученный текст:

— Перед вами знаменитое Драконово ущелье. Чем оно знаменито? — спросите вы. Я отвечу — одной очень древней легендой. Легенда эта гласит, что испокон веков долину охраняет исполинский дракон, имя которому Улак (по местному Влас). В одной из карстовых пещер находится его обитель. Днем он спит и не любит, когда его тревожат.

— А от кого он охраняет долину? — вклинился Макс.

— Он охраняет вход в соседний мир.

— Хотите сказать, что древние знали о параллельных мирах? — рассмеялся Максим.

— Они не считали его параллельным, а называли просто Даг-Гар. Говорят, что пещера находится прямо под нами. Если посмотрите вниз, — экскурсовод шагнула к перилам, вытянула руку в сторону утеса, — то обнаружите гигантское углубление. Днем его не увидишь, а на закате, когда от скалы отражается солнце, можно заметить широкий проем, который открывает вход в тоннель. Добраться туда невозможно, потому что стена в этом месте отвесная. Многие пробовали спуститься туда по веревке, но безуспешно: глыба, нависшая над входом, закрывает путь сверху, а путь снизу перекрывает такой же отвесный уступ.

— Сплошной облом! — рассмеялся Максим.

— В качестве утешения могу предложить вам прогулку поверх лабиринта. Эта дорога идет вдоль побережья и, как говорят знатоки, — тут экскурсовод подмигнула Максиму, — повторяет рельеф одного из тоннелей.

— Затоптанного сотнями туристов! — произнесла я вслух.

Экскурсовод уколола меня неприязненным взглядом, подернула плечом и отвернулась.

Наша группа уже выстроилась в очередь на снимок: каждый хотел оказаться на фоне ущелья и, желательно, отдельно от других.

— Иди к перилам, запечатлею тебя в легендарной долине, — распорядился Максим. — Камера где?

— У Ваньки.

— А Ванька где? — Максим уставился мне в лоб.

Я огляделась: Ваньки нигде не было. Экскурсанты понуро топтались в очереди на шедевр, продвинутые ползали по скалам, выискивая нужный ракурс. Чуть в стороне наша дама общалась с любознательной супружеской четой.

— Ваньку не видели? — крикнула я.

Дама молча пожала плечами, старички усердно завертели головами.

— Пойду, пошарю по кустам, — нервно бросил Максим и начал спускаться по горной тропинке.

Я пробежала вдоль перил, заглядывая вниз и гулко ухая сердцем. На склоне было пусто, никаких следов Ваньки, все тот же унылый, выжженный солнцем пейзаж. В какой-то момент мне почудился свет фотовспышки, а следом послышался сдавленный крик. Я охнула, схватилась за перила, а миг спустя уже летела вниз по косогору. Тропинка выглядела плоской и пологой, но на поверку оказалась крутой и коварной: со всех сторон шипел и осыпался гравий, кусты, за которые я то и дело цеплялась, предательски гнулись к земле, грунт под ногами оползал. За очередным коротким виражом я налетела на Ваньку. Тот сидел на земле и растирал разбитую коленку.

— Ты что здесь делаешь, паршивец?

— Хотел тебе сделать сюрприз, — проблеял Ванька и скорчил виноватое лицо. — Отсюда виден вход в пещеру, и я хотел его заснять…

— А ну-ка марш наверх!

— Я камеру потерял, когда падал! — захныкал Ванька.

— Шагай отсюда, я сама найду камеру!

Ванька понуро затопал наверх, демонстративно приволакивая ногу. Хитрец прекрасно понимал, что отец не накажет хромого бойца, а если и накажет, то не строго.

Я проводила Ваньку взглядом и покачала головой:

— Еще и камеру расколотил, поганец! — опустилась на корточки, заглянула под куст, огляделась, пошарила рукой в траве, потом привстала, осмотрела валуны…

Ноги разъехались, опасно заскользили, и в последний момент я едва ухватилась за ветку лещины. Чуть справа внизу колыхнулись кусты, а через миг оттуда выпорхнула птица.

Я зашаталась, громко чертыхаясь.

— Нашла тоже место! — и тут мой взгляд зафиксировал черный продолговатый предмет. Еще один тугой порыв, и в примятой траве рядом с птичьими перьями блеснуло что-то округлое.

— А вот и объектив!

Я шагнула вперед, гравий под ногами зашуршал и провалился, а секунду спустя с раскатистым и гулким треском я полетела в пустоту.

* * *

Откуда это синее свечение? Оно как будто отовсюду, но источника не видно. Где-то сочится вода, от скал идет тревожное мерцание.

Я подняла голову, осмотрелась: каменный свод и проем впереди. Похоже, я провалилась под землю, в знаменитый драконов тоннель, а проще, в карстовую воронку. Интересно, какой она глубины? Ноги, кажется, целы, голова не болит, значит, пещера не слишком глубокая. Повезло, что ничего не сломала! А еще этот матовый свет неизвестно откуда. Вся пещера пронизана ровным холодным свечением.

Я поднялась, прислушалась: далекое журчание воды и шорох земли под ногами. Воздух влажный, насыщенный… и неподвижный. Где тут выход? Ни факела, ни зажигалки…. Попробуем мобильный телефон, хотя надежды очень мало: на всем маршруте он работал только раз — у старенькой бензоколонки. Так я и знала! Нет сигнала! Зато зарядка полная, а значит, можно будет подсветить…

Странно, почему мне не страшно? Должно быть, я еще не успела испугаться, а может, чувствую, что выход где-то рядом. Для экстремальных авантюр этот маршрут слишком исхожен. Скорее всего, где-то там наверху, над головой моей бредут понурые стада туристов вслед за ушлыми гидами с их пресными байками. Ну все, поплакалась и будет, теперь пора выбираться на свет. Ваньку и Макса пугать не хотелось.

Я сделала несколько робких шагов, и своды пещеры умножили эхо. Жуткое место! Только сейчас я ощутила всю тяжесть камня надо мной, всю мощь скалы, всю ее монолитность.

Тоннель оказался прохладным и длинным, а самое главное, без разветвлений — одна прямая ровная дорожка. Случись со мною лабиринт, и никакой надежды на спасенье: ни карты, ни компаса, ни воды, ни огня. Да, кстати, о воде: откуда этот звук капели? Казалось, он исходит отовсюду, и только прислушавшись, понимаешь, что журчит как будто за стеной. Значит, скоро вираж, а за ним и вода, и надежда на выход…

Тут стены дрогнули, и, кажется, прогнулись, послышался протяжный свист, переходящий в громкое шипение, а следом низкий ровный вой. Мои ноги обмякли и подкосились, тело стало бесформенно-ватным. Горло свело, в животе пробудился вулкан, и вулкан этот ухнул, налился и брызнул во все стороны кипучей лавой животного страха.

Возьми себя в руки, не паникуй и не кричи! Какое там «не кричи» — нет сил даже пошевелиться! Ноги будто вросли в исполинскую толщу скалы, руки мелко дрожат, по спине сочится липкий пот!

Я прижалась к стене, сделала несколько глубоких вдохов, усилием воли включила мозги:

— Итак, назад нельзя — там колодец, тупик, а это означает, что нужно двигаться только вперед. Как же мне поступить: пробираться к источнику адовых звуков, или трусливо прятаться в тоннеле?

Пока я спорила сама с собой, страх поутих и осел где-то в пятках, оковы спали, тело обрело подвижность. В мозгах наметился просвет:

— Конечно, этот рев — природное явление! Нужно двигаться дальше, пока не стемнело, вдруг свечение напрямую зависит от времени суток? Станет страшно — остановлюсь, пережду приступ паники, станет невмоготу — присяду, отдышусь. Может, выход за тем поворотом, а я стою тут, страдаю от собственных страхов.

Я сделала несколько робких шагов, остановилась, прислушалась: вокруг тишина, даже капель не слышно. Еще один шаг… все по-прежнему тихо, как будто и не было страшного рева. Весь тоннель показался пустым и заброшенным. Еще метров двадцать неспешной ходьбы, и впереди наметился просвет, воздух сделался легче, как будто светлее, в душе возникло ощущение свободы, и крылья понесли меня на выход.

Тропинка неожиданно вильнула и вывела меня к развилке. Здесь свечение шло из обоих тоннелей и означало первую дилемму.

— Ну вот, накаркала себе лабиринт! Теперь думай, где север, где юг, чем рисовать пометки на стенах и как потом возвращаться в исходную точку. Ладно, исследую левый рукав, если это тупик, то вернусь и пойду по другому тоннелю.

Я свернула налево, прошла метров сто и обнаружила, что двигаюсь по кругу.

Развилка давно пропала из виду, проход расширился и посветлел. Я сделала несколько робких шагов, и передо мною вырос вход в пещеру… в самом центре которой лежал исполинский дракон…

Не знаю, почему я не кричала — скорей всего у меня отказали связки. Я открывала рот, хватала спертый воздух и пятилась назад в какой-то мутной полудреме. Казалось, что душа обледенела, а сердце выпорхнуло прочь.

Еще один шаг, и я уперлась в холодную стену, внутри сработал спусковой механизм, и весь скопившийся ужас излился наружу: я оттолкнулась рукой от шершавой поверхности и нырнула обратно в тоннель. В состоянии, больше похожем на бред, проскочила развилку, еще метров сто пролетела вперед, натыкаясь на влажные стены, пока не поняла, что нахожусь в соседнем рукаве и снова двигаюсь по кругу. Вдали блеснул ребристый силуэт, я вскрикнула, споткнулась и упала…

На этот раз без травм не обошлось: лодыжка заныла, а с пальцев закапала кровь. Так и есть — ладони содраны, губа разбита, на запястье глубокий порез. Я привалилась к прохладной стене, достала носовой платок и наспех обмотала рану, с какой-то фатальной решимостью оперлась на разбитую ладонь, наклонилась вперед, заглянула за выступ. Так вот что так сильно меня напугало: у самого входа в пещеру (туда вели оба тоннеля, но с разных сторон) белел обглоданный скелет — хребет с колючим шипом на хвосте и ровными рядами позвонков поблескивал в синем мерцанье пещеры. Наверное, новая жертва дракона, вот только какого размера? На птицу не похож, напоминает больше гигантскую рыбу. Но откуда здесь рыба? И почему обглодана так чисто? А вдруг в пещере обитает падальщик? Чем больше я размышляла на эту тему, тем гаже становилось на душе.

Итак, из пещеры ведут два выхода, и оба через спящего дракона с его начисто обглоданной жертвой.

От этих мыслей начало мутить, а следом закружилась голова.

Я снова заглянула за уступ, чтобы получше разглядеть скелет. Нет, это не рыба и даже не ящер — это хвост гигантской рептилии. Но откуда он взялся и почему он в тоннеле? И если дракон съел какую-то тварь, зачем тогда выкинул хвост из пещеры?

Не отрывая от скелета глаз и напрягая слух, я выползла из своего укрытия, вжалась спиной в леденящую твердь и медленно двинулась вверх по тоннелю. На ватных ногах я продвинулась метров на десять, и с каждым шагом скелет становился длинней и массивней, а кости делались все шире и объемней, пока не превратились в гигантские мослы. Еще немного за угол, и я увижу особь целиком. Стараясь сдерживать дыхание, я заглянула за уступ и тут же отшатнулась… Какой невероятный разворот: скелет заканчивался бурой чешуей, переходящей в горбатую спину. Казалось, что дракон живет своей отдельной жизнью и даже не подозревает, что хвост его окаменел. Я еще раз прислушалась: дыхания не слышно, пригляделась: спина не вздымается, а ведь, по сути, такая махина должна пыхтеть как паровоз. Надлежало потрогать его, но только пальцы немели при мысли, что я прикоснусь, а дракон оживет.

— Нет, обойду его на безопасном расстоянии, — решила я, немного поразмыслив.

Чудовище казалось спящим, но не двигалось и не дышало. Кто его знает, может они впадают в анабиоз? Драконоведение в школах не изучают, и вспоминать учебник бесполезно. Шаг за шагом я осмотрела тушу целиком и не обнаружила признаков жизни. Потрогать так и не решилась — не смогла себя заставить. Теперь оставалось сложить в голове, как такое возможно, что хвост окаменел, а тело даже не разложилось: ни запаха, ни признаков тления — обычная мумия с белым хвостом — идеальный экспонат для зоолога, вернее, для драконоведа…

И тут я обнаружила еще один тоннель — в самом темном углу исполинской пещеры зиял вожделенный проход на свободу! И как я его не заметила сразу? А все этот монстр с его обглоданным хвостом!

Итак, передо мною три прохода: два маленьких, известных мне, и третий, гигантский, похожий на тоннель подземки. Того и гляди, из темноты послышится гудок, а следом выскочит электропоезд… В этот самый момент, словно в такт моим мыслям, раздался свист, а следом громкое шипенье, переходящее в протяжный низкий рев. Я вскрикнула и повалилась на пол. Рев накатился, сдавил перепонки, и я накрыла голову руками.

— Ну все, допрыгалась — дракон проснулся! Теперь уж лучше поскорей!

Мне показалось, воздух стал плотнее, наполнился тягучим ароматом. Я приоткрыла левый глаз: пещера заполнена странным свечением, вокруг меня клубится пар, а из дальней стены бьет струя, при этом издает зловещий низкий звук.

Когда я обрела способность мыслить, от ушей «отлегло», а в голове обозначился проблеск рассудка, в пещере снова было тихо, со стен сочился конденсат, остатки газа улетучивались кверху, воздух вновь обретал чистоту и прозрачность, и только шкура дракона чудесно мерцала во мраке, источая тонкий аромат.

Ай да пещера! Ай да газ! Дракон уже лет сто как опочил, а выглядит как новенький! Только кончик хвоста выдает его возраст — похоже, странный газ до него не доходит, просто-напросто не достает. Теперь понятно, почему местный житель сюда не суется: от этого рева кровь стынет в жилах, а тут еще исполинская медная туша…

Постепенно все факты сложились в единый сюжет: век назад, может, два, может, три, умирающий монстр забрался в логово, чтобы облегчить свою участь, да так и не заметил, что скончался, и до сих пор лежит тут в качестве музейной утвари.

Ну, раз дракон сюда залез, то я уж выйду и подавно! И поздравив себя с грандиозным везеньем, я бросила прощальный взгляд на ископаемый объект и решительно двинулась в темный тоннель.

Идти пришлось не час и не два: лабиринт оказался на редкость коварным: просторный рукав выходил на отвесные скалы и кончался всемирно известным обрывом, объектом фотосессий и туризма. Для дракона нормально: взлетел — и на воле, а мне пришлось плутать, искать проход для бескрылых двуногих. Таких ответвлений обнаружилось три: два вели вниз в анфиладу пещер, а третий явно шел наверх и уменьшался с каждым шагом. В конце пришлось ползти на четвереньках и даже разгребать завал, который к счастью, оказался небольшим. Когда я вышла на поверхность, то не поверила своим глазам: я стояла все в том же затоптанном гроте, а надо мной красовалась наскальная надпись «Витек из Выхино».

Ровно пять минут в гору, и я на смотровой площадке. Передо мной растерянные пасмурные лица, взъерошенная потная экскурсовод, чуть в стороне зареванный Ванька.

— Мама! Мама! Живая! — Ванька вжался в меня, сотрясаясь всем телом. — Я думал, ты упала в пропасть!

— О Господи, куда же вы пропади? — экскурсовод подскочила ко мне, вся дрожа от волнения. — У вас засохшая кровь на лице и руках. Кости целы? Ничего не сломали?

— Все в порядке, — я отстранила надоедливую тетку. — Где Максим?

— Ваш муж? Уже бежит сюда, — произнесла экскурсовод, улыбаясь мне за спину. — Хорошо, что так быстро нашлись, мы уже начали волноваться.

— Быстро нашлась? — мне показалось, я ослышалась. — Меня не было ровно семнадцать часов.

— Вы, наверное, сильно ушиблись, — вздохнула она и посмотрела на меня с сочувствием, — мы искали вас ровно семнадцать минут…

И только тут я заметила, что солнце в зените.

Что происходит со временем и почему на дворе снова полдень, когда мои часы показывают полшестого утра?

Ванька слегка отстранился, принюхался, потом прижался ко мне еще крепче:

— Ты светишься, и еще от тебя вкусно пахнет.

— Пещерной слизью?

— Нет, пионом… и, кажется… ландышем…

— Какое странное сравнение! — я чмокнула Ваньку в макушку. — Вообще-то эти два цветка пахнут совершенно по-разному…

— А знаешь, Ванька прав — это именно ландыш с пионом. — Макс обнял меня за плечо. — Ну ты, кума, даешь! Нельзя же так пугать!

— Ну раз все обошлось, — экскурсовод облегченно вздохнула, — не будем больше терять времени. Сейчас поднимемся по серпантину, а по пути осмотрим еще один грот, в котором по преданию течет целебный источник. В конце экскурсии дружно садимся в автобус и отъезжаем на обед.

— Все, с меня хватит! Никаких больше гротов! — решительно вставила я, но народ уже построился в цепочку и потянулся навстречу целительной влаге.

— Рассказывай! — нетерпеливо начал Макс. — Куда пропала и почему вся в крови? Помощь нужна? У тебя все в порядке?

Ванька крепко вцепился мне в руку, повис на ней, не смея отпустить и глазами буравя ссадины на моем лице.

— Сейчас доберемся до места, я отдышусь и все подробно расскажу.

Мне нужно было выиграть время, чтобы придумать версию для слабонервных (похоже, Ванька был сильно напуган) и подождать, когда останемся одни (еще подумают, что я свихнулась).

У входа в грот болталась горстка молодых людей. При нашем появлении они притихли, осмотрели меня с подозрением, но, заслышав первые слова экскурсовода, подтянулись поближе к источнику знаний, открыли рты, захлопали глазами и, словно выводок цыплят, затопали в хвосте колонны. Пока наша дама вещала про источник, способный исцелить все мыслимые и немыслимые хвори, я подошла к роднику, намочила платок, протерла им лицо, промыла рану на запястье и даже присвистнула от удивления: под слоем запекшейся крови не оказалось ни ссадин, ни следов недавнего падения. Я осмотрела ладони: ни единой царапины, протерла колени — и там ничего. И дело было явно не в воде: в двух метрах от меня Ванька неистово тер свою рану, не получая никакого результата. Все ясно: газ в пещере — вот источник вечной жизни, а вовсе не чахлый скупой родничок, к которому приникла наша группа. Скорей всего, источнику достались незаслуженные лавры: кому-то в прошлом повезло — попал под остатки чудесного газа (оказался в гроте в «удачный» момент), а все заслуги приписал ручью. Странно, что этот счастливец не наделал в штаны, услышав адскую турбину, а может, и наделал, кто ж признается!

— Аккуратнее головы! Спускаемся в Грот Тишины, — пропела тетя-гид, ныряя под своды пещеры. — Переговариваться можно только шепотом, передвигаться только по веревке. А теперь внимание, мы входим на территорию легенды!

— Опять легенда, будь она неладна! Опять проклятые пещеры! — я уже повернула назад, но тут заметила, что Максим вслед за группой протиснулся в грот.

Я ухватила Ваньку за руку:

— Не отставай, а то потеряешься! Тут что ни грот — то легенда. Сейчас найдем восторженного папу и вытащим его на белый свет. Как же достало меня подземелье!

Сумрачный Грот оказался настоящей дырой с низким темными сводами и спертым воздухом. Передние уже растаяли за сизой мглой, их шепот растворился и затих.

— Куда они ушли? — спросила я экскурсовода.

— Там еще один выход, прямо к нашей стоянке, — сказала она и поморщилась.

Что-то в этом испуганном взгляде, в этих суетливо бегающих глазках выдавало ее с потрохами. И я поняла — она цинично лжет. Фигура Макса маячила где-то в тумане, за ним плелась последняя пара туристов.

— Макс! — окликнула я.

— Не кричите! — зашипела на меня экскурсовод. — Здесь Зона Тишины. Кричать нельзя — дракон услышит.

— Да что вы говорите! — усмехнулась я и вторично окликнула Макса.

Макс не ответил и не обернулся. Зато обернулся один из туристов, он хлопнул Макса по плечу и что-то шепнул ему на ухо. Макс остановился, взглянул мне в лицо… и тут мне стало действительно страшно: пустой холодный взгляд, чужой и равнодушный — похоже, этот человек меня не помнил…

К Ваньке приблизилась экскурсовод:

— Дай руку, я проведу тебя через туман.

Я крепко сжала Ванькину ладонь, решительно уставилась на тетку:

— Притронешься к Ваньке, и я закричу! У твоего дракона лопнут перепонки.

— Не надо, не кричи. Веди его сама.

Первым желанием было сбежать из пещеры, но где-то впереди маячил Макс, потерянный, обманутый и страшно одинокий.

— Слушай внимательно, — зашептала я Ваньке, — за этой пеленой творится что-то странное, но мы должны идти за папой. Не бойся ничего и ни за что не отпускай мою руку.

— А как же дракон? — прошелестел несчастный Ванька.

— Дракона не бойся. Я его видела — он давно умер.

Ванька охнул, пошатнулся и вслед за мной шагнул во мглу…

* * *

— А вот и вы! — мне улыбалась приятная женщина лет сорока с красивой ранней сединой.

— Где остальные? — я вертела головой, все еще жмурясь от яркого света.

По всем расчетам солнце должно было свалиться за полдень, но на моих глазах аморфный канареечный желток легко отделился от горизонта и соком перезрелого лимона забрызгал кроны и верхушки скал. Я покосилась на часы: так и есть — шесть утра. Что творится со временем? И куда подевался народ?

— Вы не волнуйтесь, все уже на местах. Сейчас мы вас тоже пристроим, — тарахтела веселая тетка, сверяясь с длинным мятым списком.

— Народ в автобусе? Оперативно!

Тетка, казалось, не слышала моей последней фразы — она растерянно таращилась на Ваньку:

— А вы, я вижу, вдвоем… очень странно…

— Чего тут странного? Я с сыном, сын со мной. По-другому нельзя — у вас тут сплошные пещеры: то обвал, то провал…

Тетка посмотрела на меня с недоумением:

— Провал? Какой еще провал?

— Да ладно, не берите в голову, — я миролюбиво махнула рукой. — Так, где там, говорите, наш автобус?

Веселая тетка совсем растерялась и даже слегка погрустнела:

— У нас автобусы не ходят, — потом как-то приободрилась, будто вспомнила о чем-то важном. — Следуйте за мной на распределительный пункт.

— Куда-куда?

Но тетенька уже спешила к обшарпанной серой постройке, напоминавшей классическую проходную.

За стойкой шла активная работа: два долговязых брата-близнеца разбирали бумажки и ловко сортировали их по стопкам. Девица в странных бежевых штанах «а ля клеши семидесятых» собирала готовые стопки бумаг и разносила по окошкам. Дальнейшую судьбу бумажек я так и не узнала, потому что при нашем с Ванькой появлении двойняшки вытянули шеи и побросали все свои дела.

— Вы почему вдвоем?

— А вы? — спросила я не очень-то любезно.

Двойняшки растерянно переглянулись:

— Мы не вдвоем. Мы каждый по себе.

— Ну а мы друг за дружку, — ответила я, начиная терять терпение. — Проводите нас к группе. Мне нужно отыскать супруга.

Мои слова расстроили их окончательно. Казалось, еще мгновение, и оба расплачутся, словно мальчишки. Сопровождавшая нас тетка подошла к одному из братьев, шепнула что-то на ухо. Тот выслушал, безропотно кивнул и с умным видом начал заполнять бумажку. Второй заглянул в писанину, пришел в замешательство и, бросив на меня безумный взгляд, не говоря ни слова, вышел вон.

— Дурдом на выезде, — вздохнула я, — и массовое обострение!

— Мы зададим вам несколько вопросов, потом проводим к эмиссару.

— Час от часу не легче! Какие вопросы? Ведите меня к моей группе!

— Ваш возраст? — начал долговязый, игнорируя мой объективный протест.

— Не ваше дело! — огрызнулась я.

— Профессия?

— Слесарь-сантехник!

Долговязый с готовностью начал писать.

— Эй, что вы там пишете? — я перегнулась через стойку.

— Слесарь-сантехник, — констатировал юный придурок.

— Зачеркните немедленно! — рявкнула я. — И напишите «офтальмолог».

Я уже понимала, что проще ответить и не усложнять себе жизнь.

— Машину водите?

— А вам-то что?

— От этого и будет все зависеть.

— Уникальный ответ! А главное, все объясняет!

— Ваш водительский стаж?

— Десять лет.

— Прошу вас выложить на стол все документы, а также фотокамеру и телефон.

Я только развела руками:

— Телефон безвозвратно утерян в пещере, камера тоже, документы в отеле, могу предложить только грязный платок.

— И последний вопрос…

— Слава богу!

— Здоровы?

— А вы? — осведомилась я, но тут же спохватилась. — Врожденный астигматизм и рефракционная амблиопия, — и зачем-то добавила. — Левого глаза.

— А еще у тебя дистония, — напомнил Ванька, молчавший до сих пор.

Долговязый важно кивнул и занес мои показания в протокол.

— Детородная функция в норме?

— Как видите, — кивнула я на Ваньку. — Надеюсь, это все?

— Теперь, пожалуй, все.

— И мы можем идти?

— Сейчас вас проводят.

— Ура! Мы свободны!

Из-за спины появилась знакомая тетка:

— Следуйте за мной!

— С превеликим удовольствием, — ответила я и кисло улыбнулась.

Передо мной, словно в вагоне метро, разъехались стеклянные двери, и вслед за теткой я шагнула в коридор.

Проход оказался довольно просторным. По всей его длине на равном друг от друга расстоянии располагались металлические двери, такие мрачные, такие неприступные…

— Куда мы идем? — не выдержала я.

— Ваш сектор номер семь, — ответила тетка, не оборачиваясь.

— А где мой муж?

— У вас нет больше мужа!

От неожиданности я споткнулась и ухватилась рукой за холодную стену, а Ванька побледнел, испуганно попятился назад.

— Что значит «нет больше мужа»?

— Во всяком случае, он вас не помнит.

— Почему? — прохрипела я, часто моргая.

— Из Грота Тишины каждый выходит сам по себе. Все прежние связи стирает туман. Пропал из поля зрения, и тебя больше нет. Никто тебя уже не вспомнит, и ты не вспомнишь никого. Такова особенность тумана, такова особенность нашего мира.

— А как же я? Почему я всех помню? Почему меня помнит мой сын?

— От вас исходит странный аромат…

— Пион и ландыш?

— Точно, ландыш и пион. Вас трудно забыть!

— А сын?

— Вы держите сына в тактильном плену, он находится под вашим эгоцентричным влиянием.

— Теперь это называется эгоцентричным? — оторопела я. — Зачем вам это нужно?

— Наш мир на грани вымирания, — резонно ответила тетка. — Нам не нужны долгосрочные связи. Беспорядочный секс гарантирует больший прирост населения.

— Это не секс, это блуд! — меня била дрожь, по Ванькиным щекам катились слезы.

— Мама, я хочу домой, мне не нравится тетя, мне не нравится блуд!

— Не бойся, я тебя не брошу! Пусть только попробуют нас разлучить! Я им устрою логово дракона!

— Дракон натаскан на прием, он не выпустит вас из Даг-Гара, — также ровно ответила тетка.

— Мама, ты же сказала, дракон уже…

— Тихо! — шикнула я, и Ванька смолк на полуслове. Я притянула его к себе, горячо зашептала на ухо. — Не говори им про дракона! Пусть думают, что он охраняет их мир.

Провожатая бодро шагала вперед и, кажется, не замечала нашего перешептывания.

Я потянула Ваньку за руку, ускорила шаг, нагнала торопливую тетку:

— И много у вас свежей крови?

— Последнее время немного — стало трудно вербовать резидентов. Осталось пара местных из долины и еще одна сотрудница турфирмы.

— Та самая змея, что пела про легенды?

— Вы помните ее? — улыбнулась довольная тетка, — Хороший работник, исполнительный, грамотный. Показатели — высший класс! — беспечно вещала она, свято веруя в неуязвимость своей драгоценной персоны, а заодно и собственного мира.

— На таможне у нас не спросили имен…

— На месте вам выдадут новое имя.

— Скажите, здесь все страдают амнезией?

— Нет, только новички. Старожилы и местные в здравом уме — кому-то нужно управлять делами, — тут тетка хитро подмигнула. — Контроль и надзор должны осуществляться непрерывно, иначе мир ждет неизбежный хаос.

Открылась металлическая дверь, нас запустили в комнату и сдали на руки лысому дядьке. Тот строго посмотрел на Ваньку, чем окончательно его добил, достал из сейфа несколько бумажек, картонную коробку, в которой что-то звякало и перекатывалось.

— Следуйте за мной! — приказал он сурово и затопал на выход.

* * *

Готический приморский городок лениво сбрасывал остатки полудремы: просыпались бульвары и скверы, оживали витражи стрельчатых окон. Фонтан на площади журчал свою невнятную мелодию и весело поигрывал каскадами; дракон на исполинском постаменте прилежно выплевывал струйки воды, в беспечных утренних лучах казался сонным и ручным. На мостовой копошились облезлые птицы, они хлопали крыльями и никак не могли поделить заплесневелую корку. Ванька дернулся к птицам, но я вцепилась в него мертвой хваткой.

— Не вздумай! Отойдешь — и больше не вернешься!

Ванька послушно встал на место, поморщился, растирая пятно на запястье.

Рассвет прокатился по спящему городу: согрел фасады, омыл тротуары, позолотил фонтан с его веселыми каскадами, раскрасил площадь в рыжие тона. Резные фронтоны покрылись румянцем, тени сделались гуще, а блики смелее.

— Сюда! — позвал нас лысый дядька, ныряя в стрельчатую арку.

Вслед за ним мы прошагали меж пилонами, пересекли уютный тихий дворик, вошли в подъезд, поднялись по ступенькам на третий этаж, остановились у массивной двери.

— Здесь вы будете жить, — произнес он в пространство, открыл коробку, вынул из нее ключи. — В конверте талоны на первое время, пока не устроитесь на работу. Боюсь, придется экономить, на ребенка питания нету! Если хотите, я заберу его в распределитель.

— Исключено! — отрезала я, и Ванька спрятался ко мне за спину.

— Как знаете. У нас прекрасные лицеи, с хорошим питанием и воспитанием.

— Поэт! — скривилась я. — Ребенок будет жить со мной. Кстати, как я найду здесь работу? Я города не знаю, ни с кем не знакома… хотя, что толку заводить друзей — у вас тут повальная амнезия.

— На днях за вами придут и проводят на новое место работы.

— Все будут решать за меня: где жить и где работать?

— Мы подберем вам работу по специальности, а вы решайте, что делать с ребенком.

— Что значит «решайте»?

— Вы не можете водить его на поводке и работать с ним тоже не можете. Так что выбирайте сами: работать или сына караулить.

— Без вас разберусь. Где тут ближайший магазин?

— Все давки на площади, велосипед во дворе.

— Велосипед?

— В старом городе передвигаются на велосипедах, полиция ездит на лошадях.

— А остальные?

Лысый явно напрягся: говорить или нет, потом как бы нехотя протянул:

— Есть окружная автострада, для тех, кто водит авто и для тех, кто живет за пределами города.

— Я хорошо вожу машину.

— Это неважно, — отрезал дядька. — Вам не положен автомобиль.

— Почему?

Мой вопрос остался без ответа, потому что лысый неожиданно засобирался. Он сунул мне ключ и коробку впридачу, суетливо кивнул и поскакал вниз по ступенькам.

Мы с Ванькой открыли дубовую дверь, переглянулись и вошли в квартиру.

Миниатюрная прихожая на одного, просторная светлая комната, вполне пригодная для жизни без излишеств. Витражное окно во двор, на такие же точно чудные дома, убогие внутри, прекрасные снаружи. Из мебели: диван, этажерка, массивный гардеробный шкаф, два стула, низкий чахлый столик. Большая неожиданность ждала на кухне: здесь обнаружился дубовый стол, посудомоечная машина, СВ-печь и новый двухкамерный холодильник. Санузел тоже оказался на высоте: душевая кабинка с гидромассажем, добротные смесители, современная сантехника.

— Эклектика какая-то! — произнесла я вслух и нервно обернулась. — Слава Богу, ты здесь!

Ванька стоял у меня за спиной и с любопытством разглядывал кухню.

— Не отходи от меня ни на шаг! И не отпускай мою руку!

— А как же я буду спать?

— Пока не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Не бойся, я о тебе позабочусь!

Я действительно не представляла, как буду жить дальше: ходить на работу, воспитывать Ваньку, как смогу уберечь его от местной амнезии. А вдруг чудесный аромат, пропитавший одежду и кожу, испарится, едва я залезу под душ? А вдруг во сне мы с Ванькой забудем друг друга? Что это за место? Чем тут дышится? Что здесь за воздух: отравлен вирусом забвенья или пригоден для нормальной жизни? Вопросов было больше чем ответов.

После недолгой возни я расшатала, наконец, щеколду, распахнула окно, и в комнату ворвался свежий ветер.

— Мама, смотри, у нас во дворе детская площадка!

— Интересно, зачем? Может, первое время малышам позволяют жить в семьях?

Я выглянула из окна, полюбовалась на облезлые качели и деревянную песочницу с «грибочком». Двор показался мне пустынным, соседний дом — безлюдным и по-утреннему сонным. Всю эту серость оживляла только вывеска «Книги», а рядом медная табличка «Ювелир». В голове что-то щелкнуло и загудело, а через миг накрыло озарение.

— Ванюшка, собирайся! Мы идем к ювелиру!

Ванька часто заморгал.

— Говорю тебе, я, кажется, нашла решение.

У дома ювелира было тихо, на крыльце спал упитанный черный котяра. Я надавила на звонок, потом еще раз и еще, пока дверь, наконец, не открылась.

— Что за шум? Что за спешка? — из коридорной темноты возник приземистый рыжеволосый мужчина. — У нас пожар или землетрясение? Зачем вы растерзали мой звонок!

— У меня очень срочный заказ!

— У всех очень срочный заказ, но никто не ломает мне дверь!

— Плачу две цены! — выпалила я, еще не представляя, чем буду расплачиваться.

— Прошу в дом! — рыжий масляно улыбнулся, отвесил поклон и только тут заметил Ваньку. Глаза его округлились и даже слегка помутнели. — А вы, я вижу, с молодым человеком?

— Да, с очень молодым! — И, не дожидаясь дальнейших расспросов, я проскочила в открытую дверь. — У меня необычный заказ и очень-очень срочный. Его нужно закончить до ночи.

Ювелир покачал головой:

— Я не могу отложить все заказы ради вашей прихоти, мадам!

— Я же сказала: плачу по двойному тарифу!

Дядька явно размяк:

— Что изволит мадам? Я натурально озадачен!

— Сделайте мне наручники!

— Наручники!!! — его лицо превратилось в печальную маску. Мне даже стало жаль его (на несколько секунд). — Мадам смеется надо мной?

— Нет, вы не поняли, наручники будут из чистого золота, — я скинула с запястья два браслета. — На длинной золотой цепи. — С этими словами я расстегнула колье, протянул его ювелиру. — А это в качестве оплаты. — Вслед за колье отправилось мое обручальное кольцо. — Бриллиант — высший класс! Да что я говорю, вы же профессионал, оценивайте сами!

Прошла минута, прежде чем дяденька захлопнул рот и вновь обрел талант занудства.

— Так-так-так! — забормотал он, изучая материал.

— Как видите, работы тут немного, — запела я бодро. — Подогнать один браслет (я указала на Ванькину руку), припаять цепочку. Укрепить места соединений… ну и зубцы там всякие… и скобы….

Здесь ювелир как-то жалобно хрюкнул и вытер набежавшую слезу:

— До чего мы дошли! Пожилой человек, потомственный мастер ввязался в чистый криминал! Боже мой, куда катится мир!

— Да какая вам разница? Выполняйте заказ, получайте двойную оплату и радуйтесь жизни!

— Я все-таки сделаю ключ! — пригрозил ювелир. — Без ключа это натуральное злодейство!

— Как знаете, но только не тяните! И помните: двойной тариф действует только в течение дня. Я вернусь перед самым закрытием! — и, не слушая горьких ювелирских стенаний, я потянула Ваньку на выход.

* * *

По городу катился новый день, оживляя его, наполняя шумами.

Хмурый дворник размеренно шаркал метлой, торговка двигала тележку вверх по склону и мелодично распевала: «Пирожки! Горячие пирожки! С мясом, с капустой, с картошкой! Подходим, покупаем! Горячие пирожки!».

Послышался веселый перезвон, а секунду спустя на площадь выкатился почтальон с квадратным ранцем за спиной.

— Ну надо же! — улыбнулась я Ваньке, — Совсем как в старом кино: торговка, дворник, почтальон.

— А ты снова будешь врачом, — вставил Ванька и понуро уставился на лоток с пирожками.

— Почем пирожки? — спросила я торговку.

Тетка остановила тележку, оглядела Ваньку с ног до головы:

— Новенький?

— Новенький, — буркнул Ванька и шумно сглотнул.

— Держи! — она протянула ему засаленную бумажку с дымящимся в ней пирожком. — С мясом — самые вкусные! А деньги отдашь потом, когда накопишь, — и она рассмеялась грудным хриплым смехом.

— Спасибо! — улыбнулся Ванька. — Мы скоро заплатим, только устроимся на работу и сразу заплатим!

Но тетка уже топала по мостовой, позабыв про меня и про Ваньку, ее тележка громыхала по кочкам, а поручень повизгивал на ямках.

— Постойте! — окликнула я тетку. — А вы нас не забудете?

Тетка остановилась, пожала плечами:

— С чего бы? Теперь вы мои должники.

— И сына моего запомните?

— И сына запомню.

— Почему?

— Что значит, почему?

— Мы с вами не увидимся до завтра.

— Ну и что?

— А завтра вы нас не узнаете.

— Какая глупость! — фыркнула тетка. — Я еще никого не забыла. И с головой у меня все в порядке! У меня здесь дом, работа, материальная ответственность… — произнесла она с вызовом.

— А муж? Семья?

— Что такое семья?

— Все ясно! — выдохнула я. — Ну а тех, кто остался по ту сторону Грота, тоже помните?

Тетка сдвинула брови, поучительно произнесла:

— По ту сторону Грота жизни нет! За Гротом — лабиринты и Дракон, — произнеся всю эту ахинею, она повернулась к нам спиной и нервно толкнула тележку.

Ванька уткнулся мне в подол, горько всхлипнул:

— А вот и неправда! Там есть жизнь! И люди там есть! И тетя Маша, и дядя Володя! Еще там есть бабушка с дедушкой, а у них есть собака. Ее зовут Лотта… и дом у нас есть… и машина…

Я присела на корточки, обняла рыдающего Ваньку, погладила его по голове:

— Конечно, есть и Лотта, и машина, и бабушка с дедушкой тоже нас ждут! И мы к ним обязательно вернемся, только сначала папу отыщем! Ты, главное, держи меня за руку!

Ванька вытер слезы рукавом, посмотрел мне в глаза и со страхом прошептал:

— Мама, а вдруг я потеряюсь?

— Ты же слышал, они помнят друг друга, значит, и мы с тобой друг друга не забудем. Здесь память теряют только в Гроте, а мы его уже прошли.

— Мне страшно, мама! — тут Ванька снова задрожал.

— Сегодня вечером у нас будут наручники, а это значит… — улыбнулась я…

— …что я буду сидеть на цепи, — брякнул Ванька.

Пару секунд мы смотрели друг на друга, а потом расхохотались во весь голос.

— Мам, а как же ты будешь работать? — спросил Ванька, насмеявшись.

— Я думаю, работать не придется. Моих бриллиантов хватит на неделю, а за это время я рассчитываю отыскать нашего папу… с твоей, конечно, помощью.

Ванька с готовностью кивнул:

— Нам нужно выработать план.

— Точно сказано! Все-таки ты у меня молодец!

Так вышло, что недели не хватило. Я продала и серьги, и оставшиеся кольца, но мужа так и не нашла.

С утра мы отправлялись на поиски Макса, а к вечеру, усталые, возвращались в квартиру и тут же падали без сил. Старый город жил своей размеренной патриархальной жизнью, и наша с Ванькой возня не нарушала его безмятежный уклад. Мы облазили все больницы и поликлиники и даже посетили частный медицинский сектор, но следов Макса не обнаружили. Я понимала: скорее всего, ему дали новое имя, возможно, отправили за город, где и пытаются переучить, вот только профессию быстро не сменишь: из психиатра так просто не сделаешь повара, не сделаешь даже плохого дантиста.

И мы упорно продолжали поиск…

* * *

За окнами лило, и казалось, что сумрак, нависший над городом, обнажил его истинную суть. Я читала полосу объявлений в газете, Ванька мирно дремал на диване. Последние несколько дней я позволяла ему разгуливать по дому без браслетов и даже бегать в киоск за газетой под бдительным контролем из окна.

— Еще пара дней, — думала я, перелистывая очередную страницу, — и придется идти на работу. Ваньку пристрою у себя в кабинете, а по вечерам буду учить его грамоте и всему тому, что еще не успела забыть. Интересно, какие тут учебники? Скорей всего такие же допотопные, как и все остальное, — тут я с сомнением покосилась на новенькую микроволновку. — А может, у них тут налажено книжное дело, а может, у них типография и собственный ресурсный центр? А может, даже академия наук? Издают себе местные книжки, обучают по местным методикам, преподают историю страны, навязывают этику безбрачья? Ведь кто-то должен шельмовать детей: объяснять, откуда все они берутся, и почему у них нет матерей.

Тут на глаза мне попалось объявление о наборе сотрудников в научно-исследовательский центр.

— Интересно, что они там исследуют? Наверное, решают, как побыстрей избавить нас от воспоминаний или от привязанностей, или угрызений совести. Стоп, это же специальность Максима! Теперь посмотрим, где находится лаборатория! Так, нашла, Восемнадцатый сектор.

Я развернула карту города.

— Нет, это явно не в центре. Старый город заканчивается секторами Пятнадцать — Шестнадцать. Значит, объект находится за окружной. Скорей всего в пригороде.

Я принялась тормошить задремавшего Ваньку:

— Вань, вставай! Сгоняй за новой картой в книжный — у меня только центр, а нам нужны окраины и пригород за окружной.

Ванька нехотя поднялся с дивана, потер кулачками глаза:

— Деньги есть?

— На карту наберем. Заодно купишь себе пирожок у Анфисы.

— А мороженое?

— Ванька, будь человеком! У нас на хлеб едва хватает. Осталась только гречка с молоком!

— Ладно, ладно, я понял!

Ванька тяжко вздохнул и поплелся на выход. Пока он обувался, я сбегала на кухню, помешала кашу, убавила газ, потом вернулась в комнату, запрыгнула на подоконник.

Наш двор, как всегда, пребывал в полудреме, и только старые качели поскуливали на ветру.

Вот Ванька вышел из подъезда, обогнул цветники детскую площадку, протопал под арку, остановился. Все правильно: ждет, когда мимо проедет Анфиса. У Ваньки строгий указ — за арку не ногой. Анфиса знает все наши причуды, сама подвозит Ваньке пирожки и даже машет мне, когда в приличном настроении.

Тут Ванька странно дернулся в сторону арки, взмахнул рукой, подпрыгнул и исчез. Внутри у меня все оборвалось.

— Ваня! — крикнула я из окна.

Во дворе тишина, только хлопанье крыльев — с земли вспорхнула стая голубей.

В состоянии, больше похожем на сон, я выскочила из квартиры, глотая пролеты, сбежала по лестнице вниз, толкнула подъездную дверь, снова крикнула: «Ваня!» — лишь короткое эхо в ответ да сиротливый лязг качелей. В один прыжок я очутилась возле арки, огляделась: на площади пусто, даже Анфисы не видно с ее пирожками, ни пешеходов, ни велосипедистов — весь город словно вымер или испарился. Я заметалась по площади, нырнула в первый переулок… во второй… заскочила в ближайшую лавку — и там никого… четвертый, пятый переулок — Ваньки нет! Тут что-то ухнуло и опустилось мне на плечи, ноги мои подкосились, в глазах потемнело, мир содрогнулся и рухнул во мрак.

Очнулась в квартире на сером постылом диване: окно открыто, в комнате сквозняк.

От стены отделилась долговязая тень:

— Пришли в себя? Наконец-то!

— Вы кто? — Я уставилась на незнакомца. — Как вы сюда попали?

— Вы задаете глупые вопросы. А впрочем, я не удивлен: с первого дня вы ведете себя неразумно: не подчиняетесь законам, позволяете себе идиотские выходки. — И, не давая мне опомниться, заговорил менторским тоном: — Ваш сын не учится, вы сами не работаете, занимаетесь черт знает чем! Как вы собираетесь жить в нашем городе? А главное, на что?

— Не ваше дело! — устало ответила я. — Так значит, это вы забрали Ваньку. Боюсь, что сильно опоздали.

— Что вы имеете в виду?

— Он меня не забудет. И я его тоже. Так что зря стараетесь — ничего у вас не выйдет. Рано или поздно я его отыщу.

— Вы странная женщина, — скривился незнакомец. — Вы абсолютно асоциальны, к тому же не имеете природной склонности к труду.

— Ага, а еще природной склонности к блуду.

Незнакомец принюхался:

— Что у вас за духи? Мы, кажется, таких не производим.

— Зато производит ваш дохлый дракон! — вертелось у меня на языке.

— Это пахнет одежда — я еще не стирала ветровку.

Долговязый навис надо мной, словно коршун:

— Завтра с утра на работу! — он сунул мне в руки помятый листок. — Здесь направление и адрес. И не вздумайте с нами шутить!

— А то что? В тюрьму посадите?

— Нет, не в тюрьму, — прошипел незнакомец и едко прищурился. — Мы отдадим вас в инкубатор. Будете производить для нас потомство, — и добавил, смакуя эффект. — Уж я найду вам применение! В моем ведомстве вас научат смирению — остаток жизни проведете на сносях!

От этих слов мне стало дурно, я снова провалилась в пустоту, и триумф долговязого остался за кадром.

* * *

На следующий день я вышла на работу. Мои губы дрожали, в душе клокотало, голова разрывалась от планов спасения Ваньки.

Равнодушно кивнув посетителям, я прошла в кабинет, закрыла за собою дверь, достала из сумки справочник, открыла в разделе «Детские центры и учреждения». Итак, что мы имеем: четыре лицея и два интерната — один для одаренных, другой для умственно отсталых. Три лицея и элитный интернат находятся в черте старого города — ими придется заняться в первую очередь. Математический лицей находится за окружной, а интернат для дурачков указан без адреса, но с телефоном, другими словами, секретный объект. А может, и вовсе они неотсталые? Может, помнят побольше других? Пожалуй, придется его отыскать.

В дверь робко постучали.

— Войдите! — приказала я.

Вошел мужчина средних лет.

— Вы на прием?

— Простите, не хотел вас отвлекать, но через час у меня начинается смена, — посетитель робко протянул талончик. — Здесь написано «восемь ноль-ноль».

Я посмотрела на часы: четверть девятого.

— Извините, первый день на работе, никак не освоюсь.

— Ничего, — улыбнулся мужчина. — Я знаю, как это бывает.

— Присаживайтесь! С чем пожаловали?

— Зрение падает… ну прямо на глазах! Простите за каламбур! — тут посетитель сдержанно хихикнул.

— Садитесь! — Я любезно улыбнулась. — Посмотрим, куда падает ваше зрение…

День выдался долгий и напряженный. Мешала головная боль, а еще постоянные мысли о Ваньке. Когда ушел последний пациент, ухмыляясь в усы, словно мартовский кот, меня уже откровенно мутило от местных мужей с их навязчивым флиртом и явно завышенной самооценкой.

Я сняла трубку, обзвонила один за другим три лицея в надежде выяснить хоть что-нибудь о новичках. Обнаружилось, что два из них закрылись еще летом ввиду катастрофического недобора, а в последнем со мной отказались общаться.

— Никакой информации не даем! Обращайтесь к инспектору за разрешением!

Интернат для одаренных детей на поверку оказался женской гимназией и вслед за лицеями выпал из списка.

К математикам я прозвонилась уже утром перед самой работой, поинтересовалась, много ли в этом году новичков. Мне ответили, что в этом году первоклассников не набирали, а приняли трех новичков: двух мальчиков десяти и двенадцати лет и одну восьмилетнюю девочку.

Итак, что мы имеем: таинственный лицей с хамоватым начальством и целым потоком детей из закрывшихся школ плюс интернат для умственно отсталых. Не мешало бы выяснить, с какого возраста здесь набирают в школу? Если с семи, то шансов еще меньше: Ваньке стукнуло шесть с половиной, а значит, придется искать его в бесчисленных дошкольных заведениях. С этими хмурыми мыслями я вошла в кабинет, села в кресло, закрыла глаза. Дверь скрипнула и мягко отворилась:

— Можно?

— Можно! Входите!

В кабинет как-то боком протиснулась хрупкая барышня, опустилась на стул, протянула талон.

— Мой личный номер Шесть, мое имя Глафира. Я к вам записана на восемь.

— Что беспокоит? — спросила я без особого интереса.

— Совсем плохо вижу, особенно вдаль.

Я провозилась с пациенткой полчаса и нашла у нее миопическое нарушение рефракции, а по-простому — близорукость.

— Примерьте очки! — распорядилась я. — Ваша полка вторая. Выбирайте любые.

Этот массивный стеллаж я уже успела оценить по достоинству, равно как и местную особенность бесплатно выдавать очки. Мало того, что под рукой надежный консультант, ты экономишь кучу денег, не говоря о золотом рабочем времени.

Глафира выбрала очки, нацепила их на нос, уставилась в зеркало:

— Ну вот, теперь я настоящая училка!

— Вы учительница? — похоже, мой вопрос прозвучал слишком резко.

— Ну да, учительница, — смутилась барышня.

— А где преподаете?

— В городском лицее.

— Девятый сектор, строение пять?

— Ну да, теперь все там работают, — барышня смотрела на меня с любопытством и легкой иронией, похоже ее забавляла моя возбужденность.

— А с какого возраста вы принимаете в школу?

— С шести, — улыбнулась она близоруко.

— Как хорошо!

Я уже отпустила поводья: нужна была информация, и за нее я готова была на любой, даже глупый поступок.

— А можно попасть к вам в лицей? У вас там пропускной режим?

— Понимаю вас! — вздохнула пациентка. — Сейчас так трудно встретить интеллигентного человека! Все научные центры за окружной… и адвокатские конторы, и больницы. В старом городе сплошь торгаши и банкиры, а местная элита засела в Ратуше и близко никого не подпускает. Только в школе и встретишь приличных людей. Но я вас разочарую: в нашем лицее работает мало мужчин, вы не найдете там достойного партнера.

Все это время я бестолково хлопала глазами, пока окончательно не убедилась: мадам уверена, что я ищу себе культурного самца. Мысль о том, что я усердствую ради ребенка, не приходит в ее безмятежную голову. Инстинкты материнства у населения вытравлены на корню! Все это горько и печально… и в то же время очень кстати: я снова остаюсь вне подозрений!

— Проведите меня в ваш лицей! — попросила я ангельским тоном и кротко взглянула на пациентку. — А я за это осмотрю детей. Проверю зрение у первоклашек.

Барышня поерзала на стуле, потеребила пуговицу на жакете, повздыхала, поморщилась… и согласилась:

— Я поговорю с нашим директором (кстати, очень солидный мужчина), — тут она заговорщицки подмигнула. — Хочу предупредить: на него имеет виды наша завуч — у нее после физика ни одного партнера за год.

— Обещаю вести себя скромно. Займусь кандидатами рангом пониже, — тут я позволила себе улыбку. — Тем более, физик уже на свободе!

Энтузиазм собеседницы померк на глазах. Я поняла, что брякнула очередную глупость:

— За физика не беспокойтесь! У меня с детства отвращение к естественным наукам!

Тут я запнулась, закашлялась и окончательно сникла, осознавая, что сижу в кабинете врача в белом халате и с офтальмоскопом на лбу.

Пациентка посмотрела на меня с недоверием:

— Я поговорю с нашим руководством, но ничего не обещаю!

И тут меня как будто прорвало:

— Вы не подумайте, я не какая-нибудь проходимка, просто еще до конца не освоилась. Ни друзей, ни знакомых! Все время одна! Даже не с кем поговорить!

— Да, конечно, — училка явно расслабилась, — за окружной гораздо интересней — там ваша среда: больницы, клиники, научные центры. А вас вот взяли в старый город. Все-таки ваша специальность — большая редкость! Элита к себе забирает только штучный товар, какой-нибудь жалкий терапевт сюда не попадет.

«Так вот в кого ты превратилась! — подумала я про себя. — Штучный товар в репродуктивном возрасте…»

Глафира позвонила через день:

— Ждем вас сегодня после обеда — с начальством я уже договорилась.

Ура! Мой план начал действовать! Доработаю до перерыва и сразу же сбегу в лицей. Минут пятнадцать уйдет на дорогу, час — полтора на медосмотр, еще четверть часа — обратно. А на работе подождут: пациенты здесь смирные, администрация сильно не давит, на опоздания смотрит сквозь пальцы. Навру им что-нибудь про спущенное колесо.

Так оно и случилось: едва досидев до обеда, я подхватила саквояж и выбежала на парковку. Не прошло и минуты, как я вырулила со двора, свернула на мостовую и покатилась вниз по улице.

Мой путь лежал через сквер, заросший папоротником и самшитом. В тени могучих эвкалиптов дрожали перьями пальмы-близняшки. Магнолии грустно кивали мне вслед и сонно шелестели на ветру. Увы, но прохлада закончилась вместе со сквером — я выкатилась на бульвар под стройные стволы каштанов. Еще пара минут испепеляющего солнца, и бульвар остался позади, прямо по курсу выросли зубцы и шпили Девятого Сектора.

Девятый Учебно-Педагогический Сектор утопал в цветниках и фонтанах. Изваяния драконов всех мастей населяли и площади, и переулки; в каждом дворике, в каждом глухом закоулке гнездились их крылатые скульптуры. Похоже, Раптор был символом города и являлся фигурою номер один. Спящий, бегущий, летящий, плывущий — он дремал в цветниках, на газонах, в кустах, плескался в водоемах, его барельеф красовался на каждом фасаде. Не оставалось никаких сомнений: Учебный Сектор — истинная вотчина дракона.

Из переулка Знаний я попала на площадь Науки, притормозила и сверилась с картой. Все верно: вдоль площади на равном друг от друга расстоянии находятся три симпатичных лицея и гимназия для благородных девиц (из которых впоследствии вырастет штучный репродуктивный товар). Я отыскала строение под номером пять и здесь в тени припарковалась, поднялась по ступенькам, открыла дубовую дверь.

На этаже было пусто, где-то тикали настенные часы, из-за дверей долетали аккорды и нестройный детский хор с его традиционным «до-ми-соль-ми-до».

— Вам кого? — раздалось у меня за спиной, и я невольно вздрогнула.

Рыжеволосая девица с бойкой и умной мордашкой окинула меня небрежным взглядом, заметила модельные кроссовки (последняя коллекция New Balance), удивилась, задумалась, повеселела:

— Вы, наверное, из медицинского центра?

В этом месте я аккуратно кивнула.

— А я — Аделаида, секретарша. Пойдемте, покажу вам наших вундеркиндов.

— Только начальные классы, — строго вставила я. — У меня жесткий график.

— Конечно, конечно! — согласилась девица и поплыла вглубь коридора, — подготовительный? Первый? С какого начнем?

— Начнем с того, который ближе.

Девица распахнула дверь:

— Подготовительный класс, шестилетки, всего пятнадцать человек.

Мы вошли в просторное светлое помещение, меблированное лишь до середины: два ряда по четыре парты, а за ними свободное место для игр. Малыши оторвались от тетрадок, с любопытством уставились на гостей.

Я жадно вглядывалась в их мордашки и с ужасом ждала, что вот сейчас один из них вдруг выскочит из-за парты и с криком «Мама!» повиснет у меня на шее! Нас моментально расшифруют и разлучат уже надолго, ведь никакого сигнала я дать не успею!

Но класс молчал, незнакомые детские лица продолжали изучать меня все с тем же интересом, а я проклинала себя за легкомыслие и за то, что едва не подставила Ваньку.

— Медосмотр! — объявила девица.

Я подошла к доске, повесила таблицу Сивцева, отмерила пять метров, выставила стул:

— Надеюсь, все знают буквы?

Учительница утвердительно кивнула и вызвала первого по алфавиту.

Осмотр занял двадцать минут и не выявил никаких патологий.

— Зрение в норме у всех, но у двоих небольшое косоглазие, — объявила я учительнице. — Рекомендую показать их детскому офтальмологу.

— Да что вы! — махнула она обреченно. — У нас и взрослого-то нет.

— Непорядок! — я покачала головой. — Вы должны привезти их ко мне на прием.

Учительница сделала серьезное лицо:

— Исключено! Мы не имеем права покидать территорию сектора.

— Безобразие! — возмутилась я. — Вы рискуете здоровьем учеников из-за каких-то глупых правил!

Обе девушки шумно вздохнули, опустили глаза, словно двоечницы-второгодницы. Мне даже стало их немного жаль, вот только сидевший во мне офтальмолог никакой моей жалости не разделял.

— Ведите меня к первоклашкам, а потом в кабинет руководства!

У первоклашек была физкультура, и на осмотр вызывали по одному. Теперь я могла спокойно осуществлять свой хитроумный план, не подвергая риску ни себя, ни сына. Ваньки здесь тоже не оказалось, и, закончив осмотр, я двинулась к директору лицея. К моему появлению он был готов — рыжеволосая Аделаида уже слила весь компромат.

— Добрый день! — расцвел директор, едва я переступила порог. — Знаю, знаю! Наслышан, наслышан! Но ничего поделать не могу!

— Значит, вам наплевать на детей?

— Зачем вы так? У нас прекрасный школьный врач и поликлиника тоже на уровне. Вот с офтальмологом точно проблема — уже три года как на пенсии.

— Пускай выходит на службу и лечит детей!

— Куда там! — махнул рукой директор. — Старику уже за восемьдесят. Сам еле видит. — И он беспомощно развел руками.

— А за городом есть врачи?

— Там офтальмолог один на весь пригород и, кажется, тоже для взрослых.

— А как же дети?

— Чего не знаю, того не знаю! — он покачал головой и с интересом уставился мне в декольте.

— Ну все, мне пора, у меня пациенты! — объявила я строго.

— Уже уходите? Какая жалость! — расстроился похотливый начальник.

— Вы извините, у меня рабочий день! — С этой фразой я выскочила из кабинета и едва не столкнулась со своей близорукой подружкой.

— Ну как? — произнесла она тревожно.

— С мужчинами у вас беда! — Я улыбнулась сочувственно-скорбно. — Ваш директор мужчина, конечно, представительный, но мне бы чего-нибудь поэкзотичней! — и тут же поправилась: — В пределах школьной программы, конечно.

— А знаете, — она мечтательно вздохнула, — моя хорошая знакомая перевелась в закрытый интернат. Так вот, у них есть физрук, говорят, интересный мужчина, — тут она позволила себе пошловатый смешок (теперь, когда учитель физики был в безопасности). — Могу при случае вас познакомить…

— С физруком?

— Да нет, с приятельницей.

— А она…

— А она проведет вас на территорию центра.

Аллилуйя! Победа! Теперь я знаю, как попасть в интернат для опасных детей!

— Спасибо за помощь! Буду вашей должницей, — прокаркала я и с любезной улыбкой зашагала на выход.

Весь вечер, все утро и весь последующий день я не сводила глаз с телефона, но ожил он ближе к ночи. За какие-то полчаса смешливая и звонкая болтушка, учитель истории из интерната, описала мне весь свой коллектив и даже ловеласа-методиста, который явился к ним в прошлом году и за время работы успел отправить в декретный отпуск всех местных нянечек и поварих.

— А куда же смотрел ваш знаменитый физрук? Как он все это допустил?

— Ну что вы! — рассмеялась моя собеседница. — Наш физрук уважает образованных женщин. А еще он у нас почитатель Изиды: ему подавай длинноногих и стройных и желательно в белых халатах! Учителя его уже не вдохновляют.

— Так, может, ему спортсменку подыскать?

— Спортсменку? — задумчиво пропела трубка, и я прикусила свой длинный язык. — Идея хорошая, только спортсменки малость туповаты, а наш эстет любит умных! Себя-то он считает просветленным, всем говорит, что учится заочно в медицинском.

— Вот те раз! — оторопела я. — И на кого?

— Говорит, на травматолога.

— Жаль, что не на проктолога! — вставила я, и моя собеседница радостно хмыкнула.

— Я думаю, с вами ему будет интересно. Найдете, так сказать, общий профессиональный язык.

— А вы, наверное, друзья?

— С чего вы взяли?

— Вы так о нем печетесь…

— Сейчас я вам все объясню по порядку, — тут голос болтушки заметно подсел. — Мы с ним прожили вместе почти полгода, и все у нас было замечательно, и я уже надеялась на скорое потомство (вы же знаете, за каждого ребенка нам хорошо прибавляют к зарплате), так вот, две недели назад явилась эта рыжая из центра.

— Простите, кто?

— Ну эта новенькая — педиатр из центра переподготовки. Дешевая драная кошка! Говорят, она прибыла с последней партией (из тех, что поступили в конце августа).

— Поступили откуда? — задала я аккуратный вопрос.

— Откуда и все… — растерялась болтушка.

— Никто не знает?

— Когда-то знали, а теперь забыли…

— Ну хорошо, а я-то вам зачем?

— Ах да! — спохватилась моя собеседница и, кажется, слегка приободрилась. — Ваша кандидатура подходит идеально: во-первых, вы врач, во-вторых, вы свободны, а еще вы натуральная блондинка, у вас высокий рост и спортивное телосложение, короче, все, что любит наш физрук.

Я поразилась:

— Разведка что надо! Теперь я тоже чувствую себя дешевой драной кошкой.

— Простите, я не хотела вас обидеть! — в трубке послышались нотки раскаяния. — Просто ужасно захотелось отомстить! Пусть тоже помучается и пострадает, пусть побывает в моей шкуре!

Вся эта непосредственность могла казаться милой, когда бы не звучала так цинично. А впрочем, что тут удивляться: в этом средневековом Содоме никто ни с кем не церемонится, а отношения между полами давно свелись к банальной случке.

— Ну… если я так хорошо вам подхожу, давайте разработаем план действий.

В душе мне было тошно и противно, но на кону стоял мой сын, а это означало лишь одно: я буду играть в эти грязные игры, притворяться, изворачиваться, лгать и, если надо, нарушать закон. Мой план был прост: спасти сначала Ваньку, потом пытаться отыскать Максима. Я с трудом представляла, что буду говорить ему при встрече — ведь это ясно: он меня не помнит, возможно, даже не поймет, кто я такая и чего хочу. Как в этом случае действовать, как объясняться? Каким потрясением это станет для Ваньки! Стоп! Ванька… а вдруг он тоже? Ведь неизвестно, что с ним сотворили, как действует на жителей этот отравленный воздух, как быстро угасает память? Благодаря чудесному газу в пещере я сохранила мозги и, насколько чувствую, материнский инстинкт. Пока мы были вместе, Ванька помнил, но что с ним сталось без меня? Вдруг теперь он лишился рассудка, забыл меня, забыл, кто есть сам, потерял связь с прежней жизнью и собственным прошлым?

Мысли роились, словно осы в дупле и доводили меня до отчаянья. Я понимала, что нахожусь в эпицентре враждебной вселенной, с ее варварской этикой, пошлыми взглядами и насмерть убитой моралью. И еще одна мысль не давала покоя: этот чертов физрук, как вести себя с ним, что говорить, что делать? А если он окажется маньяком, начнет приставать и потащит в постель? Такое тоже исключать нельзя. Готова ли я к таким жертвам? На этот вопрос у меня не было ответа, не было сил даже думать об этом, не то что строить планы и решать.

— Давайте поступим так, — вещала тем временем трубка. — Вы подойдете к нам в субботу, когда в интернате не будет занятий, а я организую вашу встречу.

Наивная! Зачем же мне день без занятий? Выходной мне не нужен — мне нужен урок и, желательно, Ванька на этом уроке. В противном случае теряется весь смысл, а мой визит превращается в сплошную авантюру с непредсказуемым финалом.

— Не будет занятий? — встревожилась я. — Как же я познакомлюсь с объектом? Вообще-то хотелось увидеть его на уроке, посмотреть, так сказать, в деле.

— А я и предлагаю посмотреть его в деле: в эту субботу у нас «Веселые старты», а в них участвует вся школа — мы с вами незаметно пройдем на трибуны, подсядем к старшеклассникам, посмотрим соревнования, обсудим объект.

— Говорите, вся школа? Даже самые младшие?

— Все, кроме заболевших.

— А много у вас заболевших? — спросила я с тревогой в голосе.

— Сразу видно, что разговариваю с медиком! — рассмеялась трубка. — Не волнуйтесь, у нас на редкость здоровые дети… даже слишком здоровые… Двое новеньких на карантине и один температурит третий день.

— Понятно, — вставила я, хотя понятного было немного.

Если Ванька попал в интернат, значит, мог оказаться в числе поступивших и сидеть на глухом карантине. Как в этом случае действовать? Что предпринять? Не могу же я выдать себя с потрохами и заявить: «Покажите, где прячете новеньких!».

Тем не менее, случай выдавался уникальный: маячил шанс увидеть сына или узнать о нем хоть что-то.

— Во сколько приходить?

— Приходите без четверти десять.

И собеседница продиктовала адрес интерната.

С утра в субботу накрапывал дождь, и я уже смирилась с тем, что соревнования отменят, но к девяти распогодилось, тучи рассыпались, разметались по небу подобием линялой серой мути и уступили место стабильной переменной облачности.

Я крутила педали, вертела головой, изучая таблички с названием улиц, а на руле трепыхалась раскрытая карта. Согласно карте мне предстояло проехать насквозь медицинский квартал, пересечь автостраду и выкатиться на проспект под названием «Академический» (тот самый сектор номер восемнадцать, который, как я помнила из объявлений, был кузницей и грезой всех научных кадров). Проспект упирался в прибрежный бульвар, а тот в свою очередь вел к интернату. На карте интернат, конечно, не был обозначен, но бульвар выводил меня на улицу Надежд, а следом в переулок Странников, 15. В этом месте на карте стояла жирная точка, обозначавшая конечный пункт.

Я проскочила поворот, ведущий на мою работу, потом стоматологию, потом ветеринара; еще пара минут — и весь частный медицинский сектор остался позади, а впереди образовалась магистраль. Автомобили неизвестных мне моделей, похожие на «Опель» и «Фольксваген», двигались в обоих направлениях с крейсерской скоростью 40 км. Я спрыгнула с велосипеда и повела его в тоннель, служивший подземным переходом. Навстречу не попалось ни души, и я подумала, что эти потоки машин разделяют не только сектора и кварталы… Тоннель закончился крутым подъемом, который и вывел меня на поверхность. Последний робкий шаг из подземелья — и, словно водопад с отвесных скал, на меня хлынул пригород. Контраст оказался настолько разительным, что на секунду я опешила, растерянно захлопала глазами. По улицам шныряли тачки всех мастей и размеров, на огромных экранах мелькала реклама, динамики ухали и надрывались:

— Принимайте участие в ежегодной осенней акции! Две плазменных панели по цене одной!

Тут же грохнул увесистый рок, и чей-то грубый баритон запел на тему падших душ. Мелодия мне показалась знакомой, вот только ее необычная версия сбивала с толку и мешала думать.

Из магазина выкатилась шумная компания подростков. Выкрикивая что-то про колонки и перебивая друг дружку, они дошли до ближайшей парковки и погрузились в поджидавший их микроавтобус.

Я стояла растерянная и потрясенная, а вокруг грохотало, гудело, мелькало!

Поражали не только постройки с их урбанистической архитектурой, не наличие транспорта и не плотность потока — ошеломлял туземный ритм жизни, динамичный, напористый… абсолютно иной. Контраст с готическим патриархальным центром был настолько велик, что показался сном во сне.

С минуту я висела в пустоте, потом стряхнула наваждение, запрыгнула на агрегат и покатилась вдоль проспекта. Велосипедистов здесь было немного, точнее сказать, я одна. Меня изучали с большим интересом, свистели вслед и отпускали разные словечки, а я нервно крутила педали и раздраженно бурчала под нос:

— Жалкие чайники на утюгах! Думают, что самые крутые! Вот бы сюда мой новенький кроссовер — и посмотреть на их физиономии!

До интерната я доехала довольно быстро и задержалась только на парковке — пыталась понадежнее пристроить агрегат да так, чтобы не вызвать лишних подозрений. В конце концов я бросила его в тени гигантского платана.

На пороге меня поджидала высокая стройная дама в спортивном костюме:

— Вы опоздали! Все уже на стадионе.

— Простите, не знала, что у вас тут движение…

— Первый раз за окружной? — смягчилась дама. — Все с вами ясно: привыкайте к нашему ритму! У вас, у небожителей, динамика иная…

— Совершенно иная.

— Матильда! — представилась собеседница, и я подавила невольный смешок.

— Очень приятно, Арина! — и только тут поняла, почему мне не выдали новое имя. Все до банальности логично: мое имя с очевидным патриархальным акцентом, так раздражавшим в прошлой жизни, прекрасно ложится в мелодику местных имен.

— Прошу за мной! — пропела Матильда и повернула в правый коридор.

Интернат оказался просторным двухэтажным строением современного типа с классическим казенным интерьером. Через заднюю дверь мы попали во внутренний двор, обогнули цветник и площадку для игр, миновали кустарник и уперлись в ограду школьного стадиона.

Я грустно покачала головой:

— В старом городе школы похожи на замки, сплошные фонтаны, сады и драконы.

— Не нужно сравнивать, — ответила Матильда и как-то странно прищурилась. — Вы живете в ином измерении.

«Как в точку!» — подумала я.

Стадион гудел, трибуны колыхались, взъерошенные детские макушки выплескивались из бурлящей массы, но, помаячив, оседали.

— Нам сюда! — приказала Матильда, и вслед за ней я протиснулась к левой трибуне.

Старшеклассники послушно расступились, оглядели меня с ног до головы.

— Мадам Матильда, — решилась одна из девиц. — Вы привели к нам новую учительницу?

— Мадам Арина — офтальмолог, и у нее профессиональный интерес, — весомо изрекла Матильда и сделала серьезное лицо, предупреждая все дальнейшие вопросы.

Девица хмыкнула и отвернулась, а в центре стадиона нарисовался дуэт из грузной дамы и плечистого красавца.

Матильда криво усмехнулась, зашептала мне в самое ухо:

— Директор школы и физрук. Смотрите, вырядились, словно попугаи, даже футболки одинаковые нацепили!

— Доброе утро, ребята! — начала необъятная тетка. — Осенний турнир «Веселые старты» объявляю открытым!

Стадион захлопал, загудел, я завертела головой, пытаясь просканировать трибуны. Получалось это плохо, потому что в глаза мне светило высокое солнце, а зрители метались и галдели, сбивая ракурс, путая картинку. Моя затея обнаружить Ваньку окончательно провалилась, едва физрук дал знак к началу стартов. В тот же миг стадион заходил ходуном, завопил на все голоса и смешался в единую пеструю массу.

— Что скажете? — Матильда с интересом вглядывалась мне в лицо. — Как вам наш жеребец?

Только тут я заметила, что стадион опустел, и лишь у выхода топчется кучка подростков.

— Вполне, очень даже вполне… — от огорчения хотелось плакать, не оставалось сил даже подняться со скамейки.

Все напрасно! Вся авантюра оказалась бесполезной! Я не встретила Ваньку и не узнала о нем ничего! Что теперь остается? Ходить под забором? Заглядывать в окна? Ведь к этим детям меня не подпустят, это уж будьте любезны! Здесь не тот контингент, чтобы общаться с кем попало, здесь прячут тех, кто представляет явную угрозу, кто подрывает местные устои. Здесь собраны дети, которые помнят! О да, эти дети прекрасно все помнят! Я читала по их выражению лиц, по глазам, по случайному робкому жесту, я ощущала каждой клеточкой души, что странным образом проникла на стратегический объект.

— Вы расстроены! Вам не понравился мой протеже! — Матильда выглядела потрясенной. — Очень странно: он нравится всем. Его хотят заполучить абсолютно все женщины! Нет, что-то с вами не так! А может, вы его просто не разглядели? Ну, конечно, не разглядели — он же стоял у восточных трибун! Давайте я вас познакомлю!

И, не слушая дальнейших возражений, она потащила меня в школьный сад.

— Ждите здесь! — она ткнула пальцем в кусты и с удвоенной прытью поскакала к дверям интерната.

Я опустилась на скамейку, сцепила руки в замок, обреченно вздохнула.

Какой бессмысленный и бестолковый день! Вместо того чтобы искать Ваньку, наводить справки о муже, я сижу тут под липой, жду, когда меня представят местному кобелю, который страсть как уважает образованных девиц спортивного телосложения! Сейчас начнет тужиться, выдавать весь арсенал приличных анекдотов, сыпать армейскими каламбурами и байками из жизни футболистов. За что мне, Господи, за что? Ну почему я отпустила Ваньку одного, зачем сняла с него браслет? Что, трудно было оторваться от дивана, спуститься во двор, самой купить эту чертову карту? Сижу теперь, глотаю слезы, представляю, как где-то страдает мой сын…

— Добрый вечер! — раздалось у меня за спиной, и я невольно хрустнула костяшками. — Простите, не хотел вас напугать.

Ко мне подсел мускулистый шатен лет тридцати пяти, загорелый, ухоженный и безупречно красивый.

«Ну все! — оборвалось в душе. — Уж этот точно идиот! Такое оперение с мозгами редко дружит!»

Должно быть, мне плохо удавалось прятать свои мысли, потому что плечистый вздохнул и печально изрек:

— Ну не такой уж я тупой!

— Я ничего такого не сказала!

— Да бросьте, еще секунда, и вы завоете с тоски.

— Неприятности на работе, — соврала я зачем-то.

В самом деле, зачем обижать человека! Может, он не мудрец, но ведет себя просто, проявляет сочувствие, даже симпатию. Ну что ж, не повезло ему с мозгами, не все рождаются Эйнштейнами! Разве он виноват, что родился спортсменом? А может, у него красивая душа, может, он любит романсы и пишет стихи?

— Не пишу я стихов! — заявил мускулистый, чем окончательно меня добил. — Давайте знакомиться: меня зовут Матвей.

— Арина, — просипела я, закашлялась и густо покраснела.

Матвей переждал весь этот приступ суеты и произнес миролюбиво:

— Не бойтесь, я не террорист. Матильда развернула бурную деятельность: решила свести нас во что бы то ни стало. Не побоялась даже Рапторов! Давайте не будем ее огорчать: поговорим для порядка и мирно разойдемся.

— Давно здесь работаете? — спросила я больше из вежливости.

— Два года, — любезно ответил Матвей.

— А до этого служили кем?

— До этого я жил по ту сторону Грота.

— Понятно, — вздохнула я. — Значит, два года — это все, что мы помним…

— Нет, не все. До Грота я работал программистом.

Я машинально кивала в ответ, пытаясь сосредоточиться на словах Матвея, но только глубже уходила в собственные мысли.

— Вы хотите сказать, что программист может стать физруком? — произнесла я почти механически.

— Вполне объяснимо: здесь программисты не нужны ввиду отсутствия компьютеров, а физрук из меня хоть куда — в прошлой жизни я занимался разными видами спорта, по некоторым даже имел разряд, — улыбнулся Матвей и уставился на меня с явным любопытством. — Значит, вас удивило, что я стал физруком, и совсем не удивило, что я помню всю жизнь по ту сторону Грота?

Возникла неловкая пауза, во время которой я тщетно пыталась придумать ответ, который объяснит мою оплошность и в то же время не разоблачит, не выдаст всех моих секретов. Так не хотелось доверяться незнакомцу, рассказывать ему, что я тоже все помню! Здесь откровенность не в почете и ни к чему хорошему, как видно, не приводит!

— Не переживайте, я никому не скажу! — шепнул Матвей и хитро подмигнул мне левым глазом.

— Здесь все такие же, как вы?

— Нет, нас таких совсем немного (если вы о взрослых), а вот дети здесь учатся весьма необычные.

— Насколько необычные? — спросила я.

— По-разному… Одни помнят все, другие частично, у третьих странные видения, то ли из прошлого, то ли из будущего, — тут Матвей улыбнулся, похлопал меня по руке. — Ваш сын тоже здесь.

— Ванька! — охнула я.

— Не шумите, вы привлечете внимание! — Матвей поднялся со скамейки. — Давайте прогуляемся по набережной! — Он глянул на часы, потом на окна интерната. — Рабочий день закончился, и я могу проводить вас домой.

— Я живу в старом городе… — начала я извиняющимся тоном.

— Знаю, — просто ответил Матвей. — Здесь агентура — высший класс! Вы даже не представляете, как много я о вас узнал! Новички у нас тут вроде сериала, ну, а счастливцы, которых забрали в старый город, — настоящие звезды!

— Тогда идем! — заторопилась я. — Чего же вы стоите!

— Да не спешите вы так! — рассмеялся Матвей. — Я, конечно, спортсмен, но не самоубийца и не экстремал! Сейчас покажу вам лазейку в ограде, и мы спокойно отсюда уйдем, не привлекая внимания общественности. Нам ведь не нужны проблемы с законом?

Он сделал несколько шагов и обернулся:

— Ну что, идете или нет?

Я бросила прощальный взгляд на окна интерната, за одним из которых томился мой сын, и вслед за Матвеем нырнула в кустарник.

Еще пара шагов, и перед нами вырос частокол, заплетенный орешником и виноградом.

— Издалека не разглядишь! — произнесла я восхищенно.

Матвей лукаво усмехнулся:

— Ну да: на это весь расчет!

Коварный частокол скрывался в зарослях лещины, он терялся в листве, растворялся в тенетах ветвей и стволов.

— Сюда! — позвал Матвей и начал протискиваться между прутьями.

— Вот мы и на свободе! — Он подал мне руку, помогая спуститься с пригорка.

— А дети тоже так умеют? — спросила я, одергивая майку.

— Какая разница? Им некуда бежать! Там, за оградой, все свои, им есть о чем поговорить. А здесь, снаружи, — блуд и амнезия.

— Сурово! — рассмеялась я. — А вы здесь, выходит, единственный праведник.

— Вот это действительно сурово! — Матвей покачал головой. — А главное, заслуженно!

— Извините, я не хотела вас обидеть. Просто у вас тут какой-то Содом… сплошные самки и самцы… не ожидала встретить человека.

— А за это спасибо! — улыбнулся Матвей. — Я разделяю ваши чувства. Сам побывал на вашем месте, пока не обтесался понемногу, со временем, конечно.

Мы вышли на набережную, и только тут я спохватилась:

— Велосипед! Я бросила его под деревом у входа в интернат.

— Сейчас доставлю! — коротко сказал Матвей и растворился за кустами.

На берегу было пусто, сиротливая чайка клевала песок, сквозь шум прибоя доносилось бренчанье гитары. Привычная картина обычного курорта. На секунду мне показалось, что я вернулась назад в свою прежнюю жизнь, что сейчас за спиной раздадутся шаги, и Ванька возьмет меня за руку, потащит в ближайший ларек за мороженым. Тут сердце сжалось и заныло, горло свело, дыханье сбилось, защипало глаза.

— А вот это вы зря! — Матвей схватил меня под локоть. — Здесь плачут только от боли. Будете привлекать к себе внимание и попадете под надзор. Вас тут же вычислят и заберут.

— Куда заберут?

— В отделение Раптор. Там изучают неформалов.

— Да бросьте вы! Меня давно расшифровали! — произнесла я сквозь слезы. — Я сама себя выдала в первый же день: заявила, что все помню, отказалась сотрудничать… даже Ваньку на цепь посадила. Вот только ничего не помогло — забрали Ваньку! — я снова всхлипнула.

— Никуда не годится! — Матвей достал платок. — Сейчас зайдем ко мне, вы успокоитесь и расскажете все по порядку.

— И не надейтесь, я к вам не пойду!

— Будет логично (для тех, кто за нами сейчас наблюдает), если я отведу вас к себе на квартиру — это во-первых, а во-вторых, вы должны мне все подробно рассказать, а в-третьих, вы будете слушаться, если хотите, чтобы я помог.

— За все приходится платить…

— Расплатитесь информацией, — сквозь зубы произнес Матвей. — Садитесь живо на багажник!

В квартире было тихо и темно. Матвей отдернул шторы, раздвинул стеклянные двери, и в комнату ворвался свежий бриз.

— Красиво! — улыбнулась я, выходя на балкон.

Волны лоснились в лучах заходящего солнца, гигантские тени деревьев чертили бульвар, их кроны покачивались на ветру, и казалось, что почва ушла из-под ног, я лечу над прибоем, словно вольная птица, сбросив беды свои и земные печали, грудь наполняет закатная свежесть, а голову — праздные мысли о чуде.

— Располагайтесь! — пригласил Матвей. — Я приготовлю вам кофе. Бьюсь об заклад, вы не ели с утра.

С этими словами он вышел на кухню, а я вернулась в комнату, присела на диван, принялась изучать обстановку. Добротный книжный шкаф, забитый медицинским хламом, журнальный столик без единого журнала, большое кожаное кресло у окна и платяной зеркальный шкаф. Не густо! Можно даже сказать, аскетично.

— Чем занимаетесь после работы? — крикнула я.

— Читаю учебники по медицине, — донеслось с кухни. — Хочу заделаться врачом.

— Зачем вам это нужно?

Матвей появился с подносом в руках:

— У нас тут один травматолог на весь сектор — сухая древняя старушка, уже забыла собственное имя…

— Я почему-то не удивлена.

— …а детям нужен врач, не маразматик. Вы уже догадались, что мы не боимся эпидемий — у нас закрытое учреждение, и никакие инфекции нам не страшны, а вот травмы случаются, и очень даже часто.

— Вы просто доктор Айболит!

— Не нужно колкостей! Вам не понять, что пережили наши дети, как им приходится здесь выживать!

И я прикусила язык. Действительно, зачем я так! Там за оградой страдает мой Ванька, а я тут сижу, упражняясь в сарказме, глумлюсь над единственным человеком, которой в состоянии помочь.

— Простите, я больше так не буду! Никак не привыкну, что вы не такой… что с вами можно говорить…

— Я знаю, что вы обо мне думаете. Не заблуждайтесь на мой счет! — ответил Матвей, выставляя на стол две чашки и тарелку с сыром. — И внешность у меня обманчива… Да, кстати, извините, кроме сыра, ничего предложить не могу.

— Да что вы! Спасибо и на том!

— Если хотите, я сбегаю в лавку, куплю вам еды.

— А у меня такой голодный вид?

— Нет, просто неловко, что не могу прилично угостить такую важную особу из старого города, — с ироничным почтеньем прокаркал Матвей.

— Да, непорядок! — я покачала головой. — Недоработочка вышла. Совсем не подготовились к визиту важной дамы!

— Виноват, исправлюсь! — Матвей взял под козырек и снова убежал на кухню. Вернулся с плиткой шоколада. — Вот, собирался зажать, но не вышло!

Он развернул обертку:

— Хотите, пожую за вас?

— Не надо, я справлюсь!

— Ну, а теперь поговорим серьезно, — голос Матвея стал приглушенным. — Как получилось, что вас с сыном оставили вместе? Почему вы все помните? Кто вы такая?

— Сначала вы. Мне нужно убедиться, что вам можно доверять.

Матвей кивнул:

— В прошлой жизни я был программистом, занимался спортом, имел семью. Все как у всех… за небольшим исключением… Даже не знаю, как вам объяснить… Короче говоря, я потомственный знахарь.

— Что значит «знахарь»?

— Все мои предки лечили людей. Нет, они не были врачами, они были травниками и целителями. Мне по наследству передались их таланты, только я долго пытался отречься, так сказать, откреститься от семейного дара. Считал его греховным, что ли. Как выяснилось, зря, нельзя бежать от собственной судьбы!

— А почему вы не признались на таможне? Зачем назвались физруком? Могли бы стать здесь фармацевтом!

— Нет, это невозможно. Не мог же я назваться колдуном! Меня бы тут же взяли под контроль. Я сразу понял, что не стоит светиться.

— А я вот сдуру выдала и Ваньку, и себя. Права качала, хамила, ехидничала, короче вела себя как идиотка!

— Я думаю, вы просто растерялись, к тому же пытались защитить ребенка.

— Но вы-то повели себя разумно!

— Я вижу больше остальных, могу заглядывать за временные рамки, интуитивно чувствую опасность. Я понял, что произошло, и выбрал лучший вариант самозащиты. Мне было проще — я колдун.

— Поэтому не потеряли память?

— Есть причина, — Матвей скинул с шеи веревку с висящим на ней медальоном. — Я родом из Драконова ущелья, все мои предки жили там веками и по наследству передавали этот амулет. Теперь нажмите на зрачок!

Я осмотрела медальон и обнаружила, что он имеет форму глаза. «Крокодилий», — подумала я, но, приглядевшись, поняла — Драконий.

— Ну, жмите! Смелее! — повторил Матвей и ободрительно кивнул.

Я надавила на зрачок, и комнату наполнил аромат.

— Ну что, узнали?

— Ландыш и пион! — произнесла я, глупо улыбаясь.

— Теперь вы поняли, почему я не мог вас упустить?

Я коротко кивнула.

— У вашего сына тоже пахнут волосы…

— Перед сном я целовала его в макушку.

— Я почему-то так и думал… — Матвей вернул на шею амулет. — Мы вытащим Ваньку и придумаем, как вам бежать, но для начала я должен услышать вашу историю.

И я рассказала ему все: про пещеру с драконом, про газ из стены, про истлевший хвост и провалы во времени, про Ваньку и Макса, про золотые наручники и визит вурдалака.

— Так значит, Власа больше нет, — задумчиво произнес Матвей. — И кроме вас, никто об этом не знает.

— Ну да, я так сказать, единственный свидетель.

— И это может оказаться очень кстати…

Мы проговорили всю ночь и заснули под утро: я на диване, Матвей — в своем кресле.

Уже рассвело, когда я открыла глаза. В квартире было пусто: ни шороха, ни звука. Я вылезла из-под пледа, которым заботливо накрыл меня Матвей, прошлась по комнате, остановилась у окна.

А что, если у хозяина квартиры свои коварные планы? Может, в данный момент он сдает меня с потрохами какому-нибудь упырю из системы безопасности и в награду получает жилье в одном из элитных центральных кварталов?

Щелкнул замок, дверь распахнулась, и на пороге возник Матвей с хозяйственной сумкой в руках:

— Вот решил сбегать в магазин, думал, вернусь, пока ты спишь.

— А мы уже «на ты»? — спросила я довольно резко и тут же поняла, что за грубостью пытаюсь скрыть конфуз и муки совести за гадкие мыслишки.

Матвей прошел на кухню, и оттуда донеслось:

— Мы провели с тобой ночь, так что можешь не кокетничать! Я даже боялся, что ты начнешь качать права и будешь требовать, чтоб я женился.

Вслед за Матвеем я вышла на кухню, остановилась в дверях:

— Тебе помочь?

— Я ты как думала? Давай, готовь нам завтрак! — с этими словами Матвей достал из сумки пакет молока и упаковку чего-то мясного. — Омлет с беконом и зеленый чай! — закончил он вполне хозяйским тоном.

— Слушаюсь и повинуюсь! — пропела я довольно кисло и даже сделала короткий реверанс.

— Вот так-то лучше! — похвалил меня Матвей. — А то вы в своем центре совсем распустились, забыли, кто в доме хозяин!

Пока я жарила бекон, Матвей с умным видом перебирал какие-то бумажки.

— Послушай, объясни-ка мне одну простую вещь, — не удержалась я. — У нас в старом городе кухни космического поколения, а у вас тут какая-то древняя рухлядь. Разве не вы производите всю современную технику?

— Ну да, нас держат в качестве обслуги. Даже научные центры работают только на горстку элиты. Если ты обратила внимание, небожители предпочитают готический стиль, а в том, что касается быта и всяких там технических новинок, тут уж будьте любезны, все должно быть на высшем уровне. Напрягаться по дому они не хотят!

Матвей еще немного пошелестел бумажками, прищурился, слегка задумался:

— Я тут сверился с расписанием на понедельник: у первого класса урок физкультуры. Думаю, Ваньку твоего уже выпустят из карантина, и мы с ним сможем полноценно пообщаться.

— Если б ты знал, как хочется его увидеть! — произнесла я осипшим голосом.

Слезы одна за другой закапали на сковородку и зашипели меж кусками бекона.

— Ну вот, у нас опять потоп! — уверенным жестом Матвей отстранил меня от плиты, сунул в руку салфетку. — Тебе нужно быть сильной, если хочешь вытащить Ваньку, а еще нужно быть мудрой и хладнокровной. Любая ошибка может стать роковой и для тебя, и для меня, и для Ваньки.

Я промокнула глаза, вытерла нос, обреченно вздохнула:

— Выкрасть Ваньку — еще полдела. Как протащить его через кордон? Как найти Макса и как с ним говорить — он же не помнит ни меня, ни сына. А вдруг он откажется с нами бежать?

Матвей нахмурился, покачал головой:

— Боюсь, ты не все до конца понимаешь. Вам придется возвращаться через лабиринт, а там наш Грот с его известной аномалией. Это только в легенде дракон пожирает сбежавших, на самом деле беглецы теряют память. Зона Тишины воздействует довольно примитивно: точно известно, что туман стирает родственные связи, но не влияет на профессиональные навыки, иногда, в редких случаях, остаются хаотичные картинки из прошлой жизни. Возвращаясь назад через Грот, ты теряешь последние ориентиры, здесь туман уже действует без церемоний. Короче говоря, попадая сюда, забываешь про жизнь по ту сторону Грота, а, выходя отсюда, уже не вспомнишь собственного имени. Становишься чужим по обе стороны пещеры. Такие люди приходили к нам в ущелье, сначала их пытались «добудиться», потом отправляли в лечебницы, переводили в научные центры… Беспросветная амнезия — вот что ждет беглецов.

— Нас с Ванькой тоже?

— С тобой все просто: ты получила стойкий иммунитет. У Ваньки твоего иммунитета нет, хотя благодаря тебе он помнит всю жизнь по ту сторону Грота. При переходе сотрутся воспоминания об этом мире, скорей всего, он даже не вспомнит, что бывал здесь когда-то… а вот мужик твой потеряет все и выйдет из пещеры идиотом.

— Я здесь его не брошу!

— Ну кто бы сомневался! Ты сначала найди его, вытащи Ваньку, а потом уже с ружьем на баррикады! — усмехнулся Матвей и положил на тарелку дымящийся омлет. — Давай, садись, поешь, а то с голодухи совсем озвереешь!

Я послушно уселась за стол:

— У тебя есть идеи, как вытащить Ваньку?

— Давай поступим так: я с ним поговорю, посмотрю, в каком он состоянии, потом наведаюсь к одной своей знакомой на таможню, узнаю, как там обстоят дела, и заодно проверю лазейку…

— У тебя есть лазейка, у тебя есть амулет, и ты до сих пор не сбежал?

Матвей печально улыбнулся:

— Ты еще многого не понимаешь. Ну ничего, со временем поймешь!

Мы выпили кофе и разбежались кто куда: я — домой в старый город, Матвей к своей знакомой на кордон. Договорились встретиться во вторник после работы ровно в семь.

Когда я выкатилась на центральную площадь, часы на ратуше пробили полдень. Тучи одна за другой протаранили небо, последняя зависла надо мной и разродилась полноценным ливнем. Меня тут же накрыло, пробрало до костей. Город нахмурился и отступил: с крыш полило, по мостовой побежали ручьи, фонтаны и статуи спрятались за пеленой, сделались зыбкими и растворились.

Уже вовсю громыхало, а небо чертили зигзаги, когда, промокшая насквозь, я въехала под арку, припарковалась под навесом, забежала в подъезд, поднялась по ступенькам, дрожащими руками открыла дверь квартиры. Еще несколько долгих и зябких секунд, и я прошлепала в душ, переступая через мокрую одежду.

Как хорошо, когда техника в полном порядке! Душевая кабинка с говорящей панелью: тут тебе и сауна, и гидромассаж! Не то что за городом — старая ванна, обшарпанный душ, допотопные краны…

Постепенно я пришла в себя, согрелась и повеселела. Мне даже на секунду показалось, что этот мир не так уж плох. Не забери они Ваньку, не заморочь Максима, глядишь, и прижилась бы здесь! Вполне приличный старомодный городишко. Работа есть, продукты — высший класс, не говоря уже о местном колорите! О такой приморской сказке можно только мечтать, да и климат вполне подходящий.

Я вышла из душа, надела халат, прошла на кухню, заварила чай.

В дверь постучали.

На этот раз ко мне явился маленький круглый упырь. Был он вежлив и учтив, по комнате не шастал, ничего не вынюхивал, а просто сунул мне в руки листок, попросил расписаться.

— Что это? — выдавила я.

— Мы очень довольны, что вы, наконец, образумились и даже выбрали себе партнера. Серьезный, спортивный, без вредных привычек. В общем и целом мы одобряем ваш выбор, не одобряем только местожительство партнера. Могли бы подыскать такого же на нашей стороне.

— Сердцу не прикажешь, — едко вставила я.

Упырь посмотрел на меня с подозрением и продолжил уже менее учтиво:

— Здесь гарантийное письмо.

— Письмо?

— Стандартная расписка.

— Расписка в чем?

— Все как обычно: вы обязуетесь не приводить любовника домой.

— А где же мы будем встречаться?

— Будете ездить к нему на квартиру. Сюда его водить не следует. Обслуга должна оставаться за городом.

В голове застучала тревожная мысль: «Если они за мной следят, то уже догадались, что я вышла на Ваньку. Тогда почему позволяют встречаться с Матвеем? Так хорошо контролируют процесс или для них важней всего мой детородный возраст? Настолько важней, что готовы рискнуть и выпустить меня за окружную, лишь бы держать обслугу подальше от центра! А так ли уж они беспечны? Может, просто уверены в собственной силе, а может, в преданности пса, который прячется под маской друга? И кто же ты, Матвей, на самом деде? Как выяснить, что у тебя на уме? Как бы то ни было, общаться нам не запретили, а значит, я могу ездить куда захочу и вынашивать планы спасения Ваньки».

— Давайте вашу бумажку!

Я пробежалась глазами по тексту: стандартная форма, типичные фразы «Гарантирую… Ручаюсь… Обязуюсь…».

— Скажите, — обратилась я к толстому дядьке, — как здесь распределяют новичков: кого в старый город, кого за кольцо?

— В старый город не попадает никто, — ответил толстяк и нахмурился.

— А как же я?

— Вы — исключение. У нас проблемы с окулистами.

— Не поставляют или разбежались?

— Был тут один, лет пятнадцать назад, — сказал толстяк и протянул мне поршневую ручку. — Подписывайте!

— Ах да, расписка… — я занесла перо. — Так что случилось с вашим офтальмологом?

— Не справился с работой.

— Что значит «не справился»? Опаздывал? Прогуливал?

— Он совершил врачебную ошибку, — сказал толстяк и почему-то покраснел.

Я уставилась на него с недоверием:

— Он должен был серьезно постараться. У офтальмологов это ЧП. Расскажите подробней.

— Военная тайна! — выпалил упырь и пошел красными пятнами.

— Ничего не понимаю: как офтальмолог мог допустить врачебную ошибку и вляпаться при этом в криминал? Он что, ослепил падишаха?

— Какого еще падишаха?

На толстяка было жалко смотреть: рубашка мокрая, на лбу испарина, руки дрожат, морда красная — того и гляди, хватит удар.

— А как вы называете верховного жреца? А может быть, у вас диктатор?

— У нас всегда был бургомистр… — промямлил толстяк и полез за платком.

— Ну как я могла ошибиться! Конечно, бургомистр, а по-простому — городничий! А вы, стало быть, жандарм или карабинер?

— Я обычный управдом.

Упырь растерянно вращал глазами, по жирному лицу струился пот.

Мне стало скучно в образе садиста, я черканула на бумажке и протянула несчастному ручку:

— Вы мне вот что скажите: у вас тут можно поменять профессию или, скажем, сменить специальность?

— Вам-то зачем? Такая удача: квартира в старом городе, место в лучшей клинике, приличный оклад! Вы что, хотите все испортить?

— Да я не про себя! Мой новый знакомый Матвей, извините, не знаю фамилии…

— Матвей Двадцать Третий.

— Простите?

— У нас номера, у нас нету фамилий.

— Час от часу не легче! А я у вас кто?

— Вы — Номер Восемь.

— Ну прямо концлагерь!

С минуту я перебирала в уме варианты: «Мадам Арина Номер Восемь» или «Доктор Арина Восьмая», потом вернулась к теме разговора:

— Так вот, мой приятель, Матвей Двадцать Третий, собрался выучиться на врача. Выходит, он может сменить профессию и место работы?

— В принципе это возможно, — толстяк наморщил лоб, слегка надулся. — Если ваша старая специальность в избытке, а новая в дефиците. Иногда мы рекомендуем пройти дополнительный курс обучения или даже сменить род занятий.

Интересно, как у них обстоят дела с психиатрами? В моей клинике полный комплект. Если в других местах такая же картина, значит, Макса отправили за окружную, а там — в научный центр, а там — на курсы переподготовки… И где теперь его искать?

— Желаете сменить обои или шторы? — толстяк уже пятился к выходу, обозревая мой убогий интерьер.

Почти отеческая забота о жильце! Похоже, я тут действительно важная птица!

— Обсудим это в следующий раз!

Я вытолкала толстяка за дверь, вернулась в комнату, уселась на диван и просидела несколько минут, анализируя наш странный разговор, потом сняла трубку, позвонила Матвею:

— Привет, Двадцать Третий!

— Вижу, времени зря не теряла! — ответил мне веселый голос.

— Да, пообщалась тут с одним из местных…. Скажи, у тебя есть выход на центр по переподготовке?

— Не телефонный разговор! Вопросы завтра и при личной встрече! — ответил Матвей и отсоединился.

* * *

На набережной было пусто. Ни одного отдыхающего на обозримом пространстве, ни загорающих, ни пловцов. Казалось, море здесь является объектом антуража и чем-то вроде надоевшей до смерти гигантской панорамы. Вполне логично — туристов здесь нет, а местные наплавались до судорог, пресытились пейзажем побережья в вечнозеленом обрамлении пальм.

— Нет, море надоесть никак не может! — нарушил ход моих мыслей Матвей. — Когда сезон, мы каждый день проводим здесь уроки физкультуры: учимся плавать и держаться на воде.

— Значит, детей вывозят на море?

— Всех, начиная со второго класса.

— А чем же первые не угодили? — С досады я пнула ни в чем не повинный песок. — Им что, не обязательно учиться плавать?

— Я этого не говорил, — усмехнулся Матвей. — Всех первоклашек раз в неделю водят к морю. Никаких там особых нагрузок, барахтаются у берега, загорают, набираются опыта общения с водой.

— Что, прямо здесь? — мой голос сорвался от возбуждения.

— У школы есть собственный выход на пляж, небольшая акватория за сеткой. Попасть за ограждение невозможно — детей охраняют самым тщательным образом.

— Кто охраняет?

— Ваш покорный слуга.

Впервые за последние несколько дней в моей душе зародилась надежда. Что-то теплое, доброе заструилось по венам, и на секунду дышать стало легче, будто тяжесть упала с уставшего сердца, давая ему кратковременный отдых.

— Ты выведешь Ваньку ко мне? — спросила я дрожащим шепотом.

— Я сделаю все, что смогу.

— Постой-постой! Я ведь еще не отыскала Макса… даже на след его не вышла. — В голове началась суматоха, мысли спутались и загудели. — Нет смысла похищать Ваньку, пока не готов план побега, пока мы не выяснили, где Максим….

Я лихорадочно сжимала кулаки, нервно топталась на месте и даже не замечала, что стою на ноге у Матвея.

Тот приподнял меня и аккуратно отставил в сторонку:

— Теперь успокойся и внимательно слушай: тебе придется сделать выбор и выбор очень непростой. Купальный сезон скоро закончится, и нет гарантии, что ты успеешь отыскать своего Макса. Скорее всего, он уже не Максим и даже не помнит, что им когда-то был. Вчера ты спросила про центр переподготовки, из чего я сделал вывод: ты подозреваешь, что ему меняют специальность. Это еще больше усложняет дело. Боюсь, с таким объемом информации мы его не найдем. Относительно Ваньки: теперь его имя Филипп, он в памяти, слегка подавлен, но держится бойцом. С этой недели он вне картина. Вчера у них был урок физкультуры, и я водил их на море. Следующее занятие через неделю, и за эту неделю мы должны подготовить побег.

— Ты разговаривал с подружкой с КПП?

— Здесь не КПП, здесь блокпост-изолятор, — поправил меня Матвей. — Да, разговаривал, она выходит вечером во вторник.

— Какая жалость!

— Но может поменяться сменой. Мне это будет стоить… а впрочем, тебя это не касается!

И тут мне стадо действительно не по себе:

— Послушай, ты ведь жутко рискуешь. Во-первых, Ванька исчезнет с твоего урока! Во-вторых, они свяжут это дело со мной и снова выйдут на тебя! А в-третьих, тебя может сдать твоя же подружка. Так что прижмут со всех сторон.

— Тут ты права на все сто, риск очень велик, но я подстраховался. В следующий понедельник у нас с Ванькой урок физкультуры, а после него назначена плановая диспансеризация. Дети у нас невыездные, поэтому врачи приедут в интернат, начнется суета, хождение по классам… пропажу заметят только под вечер, а точнее, за ужином, когда пересчитают всех детей.

— Да, это может сработать.

— Мне присутствовать необязательно, так что все это время я буду вас сопровождать.

— До какого момента?

— Я еще не решил…

И в этот миг я поняла, что ничего о нем не знаю. Что движет этим человеком? О чем он думает? Кого оставил в прошлой жизни?

— Скажи, а у тебя есть дети в нашем мире?

Матвей отрицательно покачал головой:

— Нет у меня никаких детей.

— А жена?

— Была, пока не превратилась в монстра.

— Это как?

В нахлынувших сумерках его глаза блеснули желтым светом, а может, это был оптический обман?

— Моя бывшая поставляет сюда новобранцев. Так часто ходит через Грот, что окончательно свихнулась.

— С ума сойти, так ты женат на этой гадине из турагентства!

Вот это разворот! Жена Матвея — та самая дрянь, что уничтожила мою семью и еще сотни таких же семей!

— Тебя она тоже сдала под расписку?

— Со временем ей стало все равно, — понуро ответил Матвей, и мне опять показалось, что глаза его вспыхнули желтым.

А может, это были просто слезы? Что-то в его голосе, в самом движении ресниц выдавало вселенскую скорбь. Такую боль скрыть невозможно! Похоже, эта женщина была ему близка, а может, он ее по-прежнему любил… Как пережить подобное предательство, при этом помнить все и не свихнуться?

— Матвей, ты очень сильный человек! — я крепко сжала его руку. — Прости, что думала о тебе такие ужасные вещи! Я законченная эгоистка: ведь если честно, ты не давал мне никакого повода, а я сама себе внушила, что ты отпетый бабник… и нарцисс…

Матвей расслабился и даже улыбнулся:

— Так вот за кого меня тут держат: самовлюбленный озабоченный нарцисс!

— Я же сказала, извини!

Мне вдруг сделалось горько и стыдно: все это время я занималась исключительно собой, не замечая, что рядом со мной человек, и человек этот пытается помочь, рискует, тратит собственное время и ничего не требует взамен! В чем только я его не обвиняла, какие эпитеты не сочиняла и только потому, что он хорош собой, что прост со мной и откровенен. Матвей терпел меня все эти дни, безропотно сносил пинки и оплеухи, ни словом не обмолвился о собственных проблемах.

Я посмотрела Матвею в глаза и тут же густо покраснела: «Он снова читает меня как открытую книгу. Как я могла забыть, что передо мной телепат!».

— Нет, ты не маньяк, ты — обыкновенный засранец! Кончай сканировать мозги, пока опять не получил!

— Мегера! — констатировал Матвей и добродушно рассмеялся.

Неделю я потратила на поиски Максима, которые опять не дали результата. Иначе и быть не могло — я не знала о нем ничего: ни имени, ни номера, ни примерного места работы. Напасть на след по-прежнему не удавалось. Матвей помогал мне, как мог, но с тем же нулевым итогом.

Утешало одно — мне удалось наладить с Ванькой связь через Матвея. Никакие послания, естественно, не допускались, все передавалось на словах, и я доводила Матвея до исступления, заставляя повторять слово в слово все их диалоги с оригинальной интонацией и выражением лица. Так постепенно я узнала, что Ванька чувствует себя нормально, питается всем, что дают, неплохо ладит с соседями по комнате и регулярно делает уроки.

Приближался день нашего бегства, и напряжение росло. По ночам мне снилось, будто я бегу к отвесным скалам, на руках у меня новорожденный Ванька, а за спиной все признаки погони, тут неожиданно темнеет, земля уходит из-под ног, я спотыкаюсь, чувствую, что ноги онемели, пытаюсь оторваться от земли, но руки заняты, и я подпрыгиваю из последних сил, зависаю над пропастью… и просыпаюсь от собственных криков.

В такие ночи я набирала Матвея, чтобы услышать его спокойный уверенный голос, слова поддержки и просто дыхание близкого мне человека.

— Прости, что не даю тебе спать, — скулила я в трубку.

— Ну что, опять ночной кошмар? — вздыхал на том конце Матвей. — Не грусти, сейчас расскажу тебе сказку….

Героем всех его сказок был маленький мальчик по имени Норд, который жил на далеком нордическом острове, ходил в суровую нордическую школу. Матвей описывал мне его быт, весь школьный день, минута за минутой, его слова, поступки, даже мысли, а я, затаив дыхание, слушала Ванькину жизнь и потихоньку засыпала.

В пятницу я как обычно пришла на работу, вымыла руки, надела халат и по привычке раскрыла справочник в разделе «Медицина» (я все еще надеялась найти Максима по каким-то таинственным признакам, по биению сердца, по счастливой случайности или простому совпадению). Дверь распахнулась, вошла медсестра:

— К нам едет очень важный посетитель, — начала она, явно волнуясь. — Нужно принять его без очереди.

За спиной медсестры выросла администратор:

— Прошу вас отложить свои дела, — она кивком указала на справочник. — И внимательно выслушать то, что я вам скажу, — с каким-то странным отрешенным видом она шагнула в кабинет и захлопнула дверь прямо перед носом медсестры. — Сейчас к вам на прием прибудет Р-Шеф.

— Какой еще Р-Шеф?

— Р-Шеф — командир отделения Раптор. Фигура это очень влиятельная и крайне опасная, поэтому принять его нужно с должным почтением и выслушать с предельным вниманием.

— У него проблемы со зрением?

— На всех портретах он в очках.

— Вы хотите сказать, что видели его только на портретах?

— Конечно, — ответила администратор убежденно, — Р-Шеф не покидает резиденции, он слишком важная фигура, чтобы общаться с кем попало.

— А что с глазами?

— Я точно не знаю, но на картинках у него солидные диоптрии.

— Понятно, сделаем все в наилучшем виде!

— Не подведите меня! — с этими словами она вышла за дверь, а я, озадаченная и растерянная, так и осталась сидеть с раскрытым справочником.

Не прошло и минуты, как в дверь постучались, и на пороге возникла худая фигура в очках.

— Разрешите? — осведомилась фигура.

— Прошу! — я любезно привстала, указала на стул. — Присаживайтесь, располагайтесь!

Фигура покачала головой:

— Я вас не задержу. У меня для вас конверт.

— Какой конверт? Зачем?

— Конверт от Р-Шефа.

— Постойте, значит, вы не Р-Шеф?

На лице визитера застыло презрение:

— Смеетесь? Р-Шеф не покидает резиденции. Я его личный адъютант.

— Простите, я увидела очки… и подумала…

Очкастый сделал властный жест и оборвал на полуслове мой бессвязный монолог.

— В девять утра в понедельник вы явитесь к зданию Ратуши. У проходной к вам присоединятся еще двое. Это выпускницы военно-медицинской академии, они возвращаются с учений и могут в пути задержаться. В конверте пропуск на три лица, по нему вы все вместе пройдете на внутреннюю территорию. Если задержка составит более пятнадцати минут, вы пройдете одна, а документ заберете с собой. Охранникам его не отдавайте. Сдадите мне и лично в руки. Надеюсь, вы хорошо понимаете, что это пропуск в один конец, и назад по нему вы уже не вернетесь: слишком многое поставлено на карту. То, что вы увидите за стенами Ратуши, не должно стать достоянием общественности, поэтому вы останетесь на территории объекта, получите там должность военного врача. Приводите в порядок свои дела (их не так уж и много, учитывая стаж работы). Даю вам на сборы три дня. С понедельника жду вас на службе.

Без дальнейших объяснений худощавый протянул мне конверт, развернулся и вышел из комнаты, а через секунду в кабинет вошла администратор, улыбнулась почтительно и осторожно:

— Какая честь! Какая редкая удача! Вы можете собой гордиться! Прошу передать мне все ваши дела!

* * *

В тот же вечер мы встретились с Матвеем. Мои руки дрожали, в голове полный хаос и паника:

— Караул! В понедельник меня переводят на новое место работы! Дают должность военного врача и забирают в Ратушу. Сам Раптор прислал мне пропуск на три лица. В девять утра я встречаюсь с двумя новобранцами и с этого момента теряю остатки свободы.

— На три лица, говоришь? И печать Бургомистра? — глубокомысленно протянул Матвей. — Ты представляешь, как нам повезло? Эта бумажка открывает любые двери, даже двери таможни. Нам больше не нужны посредники, нам больше не нужны лазейки: мы спокойно пройдем через любой кордон.

— Так значит, ты с нами?

— Нужно быть идиотом, чтобы упустить такой шанс!

— А как же Ванька? Твой урок начинается в десять, а мне велено явиться к девяти. Если я опоздаю, меня сразу же хватятся! — мои губы опять задрожали.

— Кому теперь нужен урок! Я выведу Ваньку без четверти девять, а в девять пятнадцать мы уже будем у входа в пещеру.

— Скажи, а что находится за стенами Ратуши? Почему оттуда не возвращаются?

— А этого никто не знает.

— Даже ты?

— Плохая из тебя ученица! Я уже дважды повторял, что вижу то, чего не видят остальные.

— Расскажешь?

— Ни за что!

— Предатель! — я выпятила нижнюю губу, демонстративно отвернулась.

— А что мне за это будет? — начал он вызывающим тоном.

Я помахала пропуском перед самым его носом.

— На три, между прочим, лица! И с третьим я еще не до конца определилась!

— Шантажистка! — скривился Матвей.

— От шантажиста слышу!

— За стенами Ратуши прячется местная знать.

— От кого она прячется?

— От жителей города.

— А почему?

— Да потому что там семьи и дети. Там целые династии, иначе говоря, государство в государстве.

Я не поверила своим ушам:

— Чертовы лицемеры! Врут на каждом шагу, весь город превратили в инкубатор, все население — в жалкое быдло, а сами нарушают собственные правила! — И тут меня как будто осенило. — Ты думаешь, они все помнят?

Матвей кивнул, шумно выдохнул:

— Похоже, в ратуше засели остатки аборигенов. Они не проходили через Грот и не теряли там рассудка. Им всем нужна хорошая обслуга, и этой обслугой становимся мы — жители параллельного мира, похищенные и ошельмованные их бессовестными эмиссарами. Насколько я понял, ваша группа состояла в основном из молодежи, поэтому моя бывшая вас быстро зацепила — вы подходили по возрасту и по составу. Видишь ли, местное население вырождается, нужна новая кровь, новые мозги, иначе кучка туземцев закиснет в собственных генах и постепенно деградирует.

— Ты хочешь сказать, они все-таки мешают свою благородную кровь с нечистой кровью иноземцев?

— А ты поверила, что им так нужен офтальмолог? Им просто нужны молодые здоровые самки, желательно с хорошей памятью и чистыми мозгами. Весь месяц они тебя жестко пасли и даже познакомили со мной. Они проверяли твои реакции, твои мозги, способности и темперамент, изучали отношение с противоположным полом.

— Ты все это знал?

— Я все это даже предвидел заранее.

— И ничего мне не сказал!

— За нами жестко наблюдали.

— Значит, теперь нам не вытащить Ваньку — его мне просто не отдадут! Они специально вывели меня на Ванькин след, чтобы держать под контролем весь план побега!

По щекам побежали горячие слезы, ноги странно обмякли, перед глазами поплыло.

— А ну-ка возьми себя в руки! — зашипел Матвей в самое ухо. — Тебе нужны все твои силы и вся твоя вера.

— Зачем? — прошелестела я губами.

— Затем, что Ваньки в этом интернате нет и никогда там не было!

— То есть как это не было?

— Ты ошибалась с самого начала. Ваньку сюда не распределяли, это был ложный след, чтобы завлечь тебя и познакомить со мной. И теперь они думают, что надули тебя, отвлекли от реального объекта, привязали ко мне. Они уверены, что теперь ты зависишь от меня и от моей липовой информации.

— Так что ж ты, сукин сын… — мои кулаки непроизвольно сжались, захотелось размахнуться и засветить Матвею прямо в глаз.

— Мне нужно было тебя удержать. Ты была одержима, и это давало мне шанс. Я просто тебе подыграл. Не дергайся! — Матвей удержал мою руку. — Я разыскал твоего Ваньку и приведу его к тебе.

— Где он? — только и выдохнула я.

— В математическом лицее.

— Врешь, туда взяли троих новичков: восьмилетнюю девочку и двух мальчиков десяти и двенадцати лет! Я все уже давно узнала!

— Они надули тебя с самого начала — обрубили Ванькин след и пустили по ложному.

— В интернат для неблагонадежных? Очень хитро! — я даже на секунду почувствовала восхищение. — Хорошие у вас тут психологи!

— Ну не такие уж хорошие! — вставил Матвей. — Поверили, что я тебя так быстро обработал, и совершенно упустили вариант, что я стану тебе помогать. Они уверены, что в первый же день ты проникла на территорию интерната, поговорила со мной, убедилась, что Ванька на месте, а теперь идешь по новому ложному следу и параллельно кувыркаешься со мной.

— Уроды! — выплюнула я. — Ничего не боятся! Даже пропуск мне выдали! Вот возьму и сбегу им назло!

— Во-первых, без Ваньки ты не убежишь, а он укрыт в надежном месте, а во-вторых, не забывай, они верят, что Влас еще жив, и он пропускает в одном направлении.

— И что, никто не убегал?

— Нас помнящих тут единицы, возможно, кто-то и сбегал… но прямо в пасть к огромному дракону.

— Так, ясно! Путь для нас открыт, осталось вытащить Ваньку. Как ты намерен действовать?

— В понедельник ровно в девять утра мы с Ванькой будем ждать тебя в моей квартире.

— А потом?

— Потом сядем в машину, поедем к пещере…

— А дальше?

— Дальше все по плану. Ты, главное, пропуск не потеряй! У нас всего минут пятнадцать на дорогу, да и на весь оставшийся побег. В пещере я открою амулет, но вдохну только сам, Ваньке помнить об этом месте не стоит, пускай думает, что вы зашли и сразу вышли.

— Но ведь он будет спрашивать про отца!

— Ему будет проще пережить потерю отца, чем весь тот кошмар, который с ним тут приключился…

Я шагнула к Матвею, уткнулась лбом в его плечо:

— Сегодня я останусь у тебя. Пожалуйста, не прогоняй меня домой!

* * *

В понедельник ровно в девять утра Матвей вошел в квартиру, за спиной у него маячил испуганный Ванька.

— Мама? — прошептал Ванька, не до конца еще веря глазам.

— Ванюшка, родной! — я подхватила сына на руки, прижала к себе и начала целовать его щеки, глаза, золотые кудряшки….

— Нам пора! — напомнил Матвей. — Время не ждет. Через четверть часа всех нас хватятся в разных местах, а еще через десять минут о нашем исчезновении доложат P-Шефу. Он все сопоставит и вышлет погоню.

— Да-да, конечно, мы идем! — поддакнула я, и Ванька покорно кивнул.

Не теряя больше ни секунды, мы спустились во двор, погрузились в машину, в абсолютной тишине Матвей завел движок, плавно тронулся с места и только тут нарушил молчание.

— Главное, выехать на окружную — там можно будет газануть, не привлекая общего внимания.

— А до таможни далеко?

— Километров пятнадцать, не больше.

Пять минут мы лавировали по дворам, стараясь вести себя неприметно, потом свернули на кольцо и в потоке машин потянулись на север.

— Ну все! — с облегчением выдохнул Матвей. — Теперь можно и ускориться.

Он выжал газ и начал перестраиваться в левый ряд, но в этот момент к нам пристроилась черная Волга, ее водитель явно нервничал: все время дергал поворотник, метался из ряда в ряд, а потом без сигнала пошел на обгон.

Матвей выровнял руль, сбросил газ, пропуская чудной агрегат, но Волга неожиданно вильнула и буквально впечаталась в наш левый бампер. Обе машины вздрогнули и встали, а секунду спустя из Волги выскочил бледный испуганный Макс.

— Простите, я еще плохо вожу!

Увидев Макса, я остолбенела, а Ванька весь напрягся, подобрался, а секунду спустя с криком:

— Папа! Папочка нашелся! — распахнул дверь машины и бросился к Максу на шею.

Мне показалось, что реальность отступила, и навалился странный сон: из проплывавших мимо агрегатов на нас таращились водители и пассажиры, Макс, дико озираясь, пятился назад и все пытался на ходу разжать Ванькины руки.

— Кто вы такие? — выл он затравленно. — Что вам от меня нужно?

Наконец, ему удалось стряхнуть с себя Ваньку, который в ужасе отпрянул, заскулил.

— Теперь понятно, как нас развели! — прошипела я, зеленая от ярости. — Просто дьявольский ход: мне выдали велосипед, а Максу — автомобиль! Макс за рулем! Анекдот, да и только!

— Уверена? Это точно твой муж? — вступил Матвей, все это время стоявший в сторонке.

— Ну конечно, уверена! Сам-то как думаешь?

— А ты что скажешь? — обратился он к Ваньке.

Тот нервно дернулся, кивнул.

— Все ясно! — произнес Матвей, шагнул вперед и неожиданно заехал Максу в челюсть.

Колени Макса подкосились, и, обмякший, он рухнул на проезжую часть.

— Открой багажник! — приказал Матвей обалдевшему Ваньке, потом обернулся ко мне. — А ты помоги мне его погрузить: у нас осталось ровно три минуты.

На таможне Матвей сунул пропуск в окошко, постучал по часам:

— Экстренный выезд! Приказ Р-Шефа!

Контролерша поморщилась, но пропустила.

Еще минута езды по барханам, и мы у подножия горной гряды.

— Выгружаемся! — рявкнул Матвей и распахнул багажник. — Я донесу его до Грота, а дальше поведете сами.

Он снял с себя драконий амулет, ловко накинул его мне на шею.

— Что ты делаешь! — ахнула я. — Ты без него не пройдешь!

— Я не иду. Здесь запас только на одного. — Он поднял руку, предупреждая весь дальнейший спор. — Слушай внимательно и запоминай. Тебя спасет иммунитет, Ванька забудет, откуда пришел, а твой Максим вернется полным идиотом. Чтобы этого не произошло, мы отдадим ему мой амулет, затащим в пещеру, заставим вдохнуть — выйдет с той стороны, будет помнить хотя бы Даг-Гар.

— И как я буду после этого с ним жить?

— Уверен, ты что-нибудь придумаешь. Ты знаешь все его слабости, привычки, поможешь… заставишь себя полюбить!

— А что нам делать с провалом во времени? Уже месяц прошел, Ванька обязательно заметит!

— Наврешь ему про временную аномалию в пещере.

— А как же ты?

— Я буду по тебе скучать!

— Идем со мной! Ищейки дальше не пойдут, они побоятся дракона! Никто, кроме тебя, не знает правды!

— Ну, уж, нет! Я ничего забывать не хочу! И тебя забывать не хочу! А вы бегите, времени в обрез! Дотащишь мужика?

— Ванька поможет! — выдавила я. — Главное, чтобы раньше времени не очнулся!

До самых скал я чувствовала за спиной тяжелые шаги Матвея, слышала его частое дыхание.

— Все, прибыли! — выдохнул он и привалил к стене безвольное тело Максима. — Сейчас приведем его в чувство и откроем амулет, — его руки дрожали, по лицу струился пот. — Мы на пороге Зоны Тишины, метров пять — и начнется туман. Я дальше не пойду, но постою здесь, прослежу, чтобы мужик твой не сбежал, когда очнется.

Матвей похлопал Макса по щеке, тряхнул за плечи:

— Подъем! Приказ по составу! Продвигаемся вглубь пещеры!

Я сняла амулет, поднесла его к самому носу Максима, надавила на драконий глаз.

Максим посмотрел на Матвея, потом на меня, неуверенно поднялся на ноги:

— Куда идти?

— Только вперед! Дорогу покажут. И не отставать!

Максим послушно кивнул и затопал под своды пещеры.

Ванька повис у меня на руке, крепко зажмурился:

— Мама, мне страшно! Я не хочу туда идти!

— Ванюшка, нам остался только шаг. Через пару минут мы вернемся домой. Откроешь глаза, а мы уже на месте!

В этот момент снаружи послышался визг тормозов и возбужденные мужские голоса.

— Давай, родной мой, соберись, — я крепко обняла Ваньку, погладила по голове. — Нам нужно спешить — там снаружи погоня, они хотят вернуть нас обратно и разлучить навсегда.

Ванька всхлипнул, напрягся, еще крепче вцепился мне в руку.

— Прощай, Арина Номер Восемь! — громко крикнул Матвей и толкнул нас в туман.

Все вокруг заклубилось, в ушах зазвенело, и ужасающий драконий рев накрыл нас куполом, отразился от стен и окутал протяжным болезненным эхом…

ГОД СПУСТЯ

— Не задерживаемся! Не отстаем! Проходим в следующий зал, далее выходим из пещеры, поднимаемся на смотровую площадку и делаем общий панорамный снимок!

Экскурсовод подняла руку, собирая внимание группы, убедилась, что все ее слышат, и только после этого продолжила:

— Далеко не расходимся, внимательно смотрим под ноги! В одной из пещер бьет целебный источник. Мы посетим его в конце экскурсии.

— Мне показалось или я слышу шум воды? — произнесла я как будто в пространство и опустила козырек бейсболки на глаза.

— Нет, вам не показалось! — охотно откликнулась экскурсовод. — Источник бьет в соседнем зале, но вы туда не попадете, вход только снаружи — со стороны смотровой площадки. Здесь отличная слышимость, но, к сожалению, нет прохода.

— А по-моему, есть! — я потянула Макса за руку. — Смотри, дорогой, здесь за выступом спрятан тоннель… для тех, кто хочет втихаря сбежать из Грота!

— Туда нельзя! — залаяла экскурсовод. — Там может быть обвал!

Не обращая внимания на истеричные вопли, я нырнула за выступ, и вслед за мной туда протиснулся Максим.

— Мне кажется, я помню это место! — протянул он озадаченно.

— Еще как помнишь! — ехидно вставила я.

В проеме выросла гневная экскурсовод:

— Что вы себе позволяете! Я же просила не расходиться! Здесь опасно для жизни, здесь нельзя находиться без сопровождения!

— Ну, конечно нельзя! За этим Гротом Зона Тишины! — Я медленно сняла бейсболку и очки. — А там почивает зубастый дракон.

Тетка ойкнула и отшатнулась. На шее у нее блеснул драконий глаз.

— Удивлена? Конечно, ты удивлена! Привет тебе от мужа твоего, Матвея!

Я шагнула вперед, экскурсовод отступила назад.

— Сегодня я без сына, только с мужем, который по твоей милости стал инвалидом, — еще один короткий шаг. — А ты опять ведешь отару к водопою? Ведешь баранов на закланье, стерва? И сколько ты за это получаешь? Сколько стоит одна загубленная душа? Одна разбитая семья? Один ребенок-сирота? Сколько стоит твой собственный муж?

— Я не знаю, о чем вы говорите! Я здесь работаю недавно! — заблеяла тетка, хватаясь за стену. — Я никого никуда не вожу!

— А почему ты шипишь? Боишься разбудить дракона? А если я сейчас закричу?

— Не надо, не кричи! — взмолилась она, зеленея. — Влас очень близко — он не спит.

— Вот тут ты угадала на все сто! С твоим драконом я знакома лично! И уверяю тебя, он не спит!

Коротким и резким движением я сорвала амулет с ее шеи и со словами:

— Катись-ка ты обратно в ад! — толкнула тетку в самый дым.

Тетка вскрикнула, схватилась за оборванный конец веревки и в ужасе прикрыла рот ладонью. Ее силуэт помаячил в тумане, пометался немного и пропал окончательно за пеленой.

Я обернулась к ошалевшему Максиму:

— Ступай и ты! Тебя там ждут. Перед уходом не забудь нажать на амулет, это поможет тебе не забыть… Там за туманом ты прожил только месяц, а здесь со мной ты провел целый год. И весь этот год ты метался, скучал, рвался назад в свой любимый Даг-Гар. Ты так и не сумел нас с Ванькой полюбить, ты даже не попытался нас вспомнить или хотя бы понять. Весь этот год ты был кем угодно: серой тенью, страдальцем, мучеником, но только не прежним Максимом. Ты стал совершенно чужим человеком. Я больше не зову тебя Максом, потому что ты больше не Макс, не тот Макс, которого я знала. Я не хочу тебя больше удерживать, смотреть, как ты страдаешь. Возвращайся назад, к тем, кого ты не можешь забыть. Поживи там, подумай, пойми, какой из двух миров тебе дороже. Захочешь вернуться — отыщешь дорогу. Смотри: у амулета два глаза, а значит, в нем двойной запас: эта стерва всегда по нему возвращалась обратно. Когда поймешь, где твой дом, тогда и сделаешь выбор, но только на этот раз выберешь сам!

Я протянула Максу амулет.

— Будь счастлив, Раптор Двадцать Восемь, главврач Бригады Номер Шесть! Иди и больше не теряйся!

* * *

По ночам мне снится странный серый город с высокими башнями и острыми шпилями. Во сне я скучаю по арочным окнам, по витражам и фонтанам со спящим драконом, по бесконечной пальмовой аллее и верю, что когда-нибудь проснусь, услышу стук, открою дверь и прошепчу заветные слова: «А вот и ты! Привет, Матвей!».

 

Родилась в Москве в 1992 году. Окончила школу в 2010 году. В этом же году поступила на дневное отделение в Московский государственный университет культуры и искусств (МГУКИ), на факультет МАСС МЕДИА, кафедра журналистики. Живет в Москве.

 

Комендантский час

(Проект «Орхидея»)

Пепельно-синее небо, потерявшее блеск, навсегда превратившись в серую дымку, и кроваво-алое солнце, сжигающее растения и воздух, наблюдали за восстановившейся после ужасных событий Землей. Много десятилетий назад началась война. Ненависть, переполняющая сердца людей, лишила их рассудка. В один миг человек все уничтожил сам: города превратились в руины и кладбища, реки — в кислотные берега, а моря — в бескрайние пески. Но ради чего это все было? Люди до сих пор сражаются друг с другом, но оружия у них больше нет, оно все было уничтожено триста лет назад огненной волной, солнце все сожгло, превратив планету в пустыню…

Трава, деревья, земные пейзажи, что существовали когда-то, теперь существуют лишь в фантазиях людей. Луну реконструировали и сделали постом ночного наблюдения за Землей и людьми, но никто не знал, кто это осуществил. Каждый раз, когда человек выходил ночью на улицу, ярко-белый луч света прожигал его тело, невыносимая боль мгновенно исчезала, ее место занимал мертвый холод, превращая несчастного в горстку пепла, которую развеивал ветер…

Внешне Луна оставалась неизмененной, и поэтому люди не могли понять, откуда появляется луч: он мог возникнуть одновременно в любой точке Земли и уничтожить свою цель. Поэтому был введен комендантский час, который ограничивал людей в свободном перемещении по улицам в темное время суток. Страх к Луне был не единственным у людей — они боялись друг друга. Ярость смешалась с ненавистью, алчность превалировала над добросердечием. Боясь всего и каждого вокруг, люди решили нападать друг на друга первыми, этим и породив войну не только в мире, но и в своих душах, навсегда погрузив их в хаос собственного созданного мира. Но с появлением комендантского часа они стали сдерживать свою ярость, боясь, что Луна их уничтожит…

Оливия была свидетелем восстания, но против кого оно было направлено? Ответа на этот вопрос не было, ведь власти больше не существовало. Она была обыкновенным наблюдателем за жизнью людей. В свои двадцать девять лет девушка добилась звания офицера Гвардии в небольшой организации, которая называлась «Наблюдатели». Они никогда не вмешивались в ход событий, но хотели узнать правду! Откуда началась эта жестокая вражда? Почему данное положение не сплотило людей а, наоборот, разъединило и превратило во врагов?

Оливия была одной из немногих людей, которые не испытывали ни страха, ни ненависти к другим жителям планеты. Лишившись всей своей семьи во время восстаний и кровопролитных битв, она обрела новую семью, поступив к «Наблюдателям». Их было всего шестеро: Оливия, Лотос, Мари, Фелиция, Винсент и их командир — Карл. Она любила каждого из них и знала, что они не предадут ее и не оставят одну, поэтому Оливия была готова пожертвовать ради них всем, даже собственной жизнью…

Она находилась в городе Ночь, все прежние города были переименованы, а страны стерты с карт. На Земле в это ужасное время проживало всего сто пятьдесят тысяч человек.

Девушка стояла на площади, где никогда не было людей, и ждала Лотоса, напоминающего ей дедушку, который любил рассказывать ей в детстве сказки. Оливии хотелось задать ему один вопрос, ответ на который не знал никто, кроме него. Лотос давно хотел ей что-то рассказать, но все время откладывал это…

— Лотос, ты же видел начало эпохи, расскажи, кто мог сделать вышку наблюдения из Луны? — спросила она.

— Запомни, Оливия, легче живется тогда, когда ничего не знаешь, — ответил он.

— Мне нужно знать, чего ждать в будущем, к тому же ты хотел мне что-то рассказать, время пришло это сделать.

— Хорошо, я расскажу тебе одну историю, она очень давняя и частично связана с тобой, и хотя сейчас я этого сделать не могу, обещаю, что завтра в это же время здесь ты все узнаешь. Хорошо? Сейчас у меня много дел.

— Хорошо…

Оливия отправилась домой. Вокруг была пустыня, белый песок, от которого исходил холод. Среди пустыни располагались двухэтажные дома, покрытые плесенью. Люди не хотят ничего менять к лучшему!

На следующий день Лотос так и не появился. Вместо него пришла Мари. Оливия очень любила ее и считала младшей сестрой; ее слова взволновали Оливию.

— Лотос умер, его нашли на окраине города поздно вечером. Его убили, а рядом с телом была записка со словами: «Белые Розы распускаются. Красные Лилии вянут», — со слезами на глазах рассказала Мари.

Оливия не могла понять, что же происходит. Эти слова скрывали в себе некий смысл, и она это чувствовала.

— Мари, а кто обнаружил тело Лотоса? — тихо спросила она, не понимая, как Мари узнала, что они договорились о встрече с Лотосом.

— Это была я…

Обдумав все, Оливия решила посетить квартиру Лотоса: ей не давала покоя мысль, что именно Мари обнаружила тело их друга.

Квартира Лотоса находилась на окраине города. Она была довольно большая, но света в ней не было, как и во всем городе.

Оливия почти ничего не видела в темноте, ведь окна были забиты досками, чтобы ни один луч света не проникал в помещение. Внезапно она услышала шаги, и яркий свет ослепил ей глаза — это был Винсент, единственный человек, которому она могла рассказать все, что угодно. Лишь ему одному она по-настоящему доверяла, зная, что он всегда поддержит и поможет ей. Они вместе стали осматривать квартиру и нашли на стене выдолбленную надпись: «Одиночество — путь к успеху. Долой Ночь». Они не могли понять, что означают эти слова. Но у них появилась мысль, что речь идет о городе Ночь.

Солнце почти скрылось за горизонтом, когда Винсент и Оливия, разойдясь в разные стороны, направились домой.

Оливия услышала слабый шорох и почувствовала острое лезвие у своей спины.

— Не шевелись, иначе убью, — произнес холодный женский голос.

— Что вам нужно? — спросила Оливия.

— Молчи! Я всего лишь принесла тебе письмо.

Незнакомка протянула девушке письмо и быстро скрылась в отблеске последних солнечных лучей. Посмотрев на письмо, Оливия увидела знакомый почерк, но не могла вспомнить, кому он принадлежал.

«Оливия, здравствуй! Я знаю, если ты решила что-то узнать, то непременно этого добьешься. Но я тебе советую, не вмешивайся в ход истории. Помни, что только ты одна знаешь значение слов „Долой Ночь“ и „Одиночество — путь к успеху“. Я не прощаюсь, скоро увидимся… Ф.».

Девушка не поняла значения этих странных и пугающих слов и кто к ней обращается…

Утром к Оливии прибежала Фелиция и рассказала, что Мари исчезла. Внезапно Оливия вспомнила слова, которые ей передала Мари: «Белые Розы распускаются. Красные Лилии вянут» — и поняла, что они значат. «Это же названия городов…» — подумала она и решила поехать в город Белые Розы, но когда об этом узнал Винсент, то отправился вместе с ней, так как очень переживал за нее.

Они двигались на автомобиле, работающем от солнечной энергии, с металлическими гусеницами вместо колес.

Город был пуст, в нем никто не жил, высокие дома и башни превратились в руины, а ведь когда-то он был очень красив. Идя по широкой улице, они подошли к большим солнечным часам, которые стояли вертикально. Подойдя ближе, Оливия вскрикнула от ужаса. Мари была привязана к солнечным часам, ее руки были связаны над головой, у ее ног была кровавая надпись: «Города чахнут».

— Оливия… Мари мертва, — проговорил Винсент, осмотрев тело Мари.

— Необходимо ехать в город «Красные Лилии», — вытирая слезы, проговорила Оливия, она не могла скрыть дрожь в голосе. Почему-то она чувствовала свою вину в смерти Мари и не могла с этим смириться. Глубоко вдохнув, она добавила: — Нужно отвезти ее к Карлу. И ехать в Красные Лилии…

— Да, но не сегодня. Завтра, рано утром.

«За что же убили Мари, и кто следующий?» — думала Оливия.

Утром они поехали в город Красные Лилии. С ними отправился Карл, который был обеспокоен гибелью Лотоса и Мари. Город был также разрушен, вокруг находились лишь руины.

— Нам следует разделиться. Итак, Оливия, ты идешь налево, Винсент, отправляешься направо, я пойду прямо. Встречаемся здесь на заходе солнца, — предложил Карл.

Каждый из них пошел своим путем. Оливия чувствовала, что нельзя было разделяться, но она не могла противиться Карлу: он был очень вспыльчивым и властным человеком и не любил, когда ему перечили. По дороге она увидела единственное уцелевшее здание с большим колоколом на башне.

«Странно, что здесь есть колокол, ведь их все расплавили еще девяносто лет назад…» — подумала Оливия. Она не хотела приближаться к нему, но все же поднялась по полуразрушенным ступенькам и вошла внутрь, ее что-то влекло туда. Впереди был длинный коридор, в конце которого находилась лестница, ведущая к колоколу. Перед ней Оливия увидела открытую дверь и вошла в комнату. У большого окна стоял пыльный стол, на котором лежал лист бумаги. Оливия взяла его и прочла: «Птичка в клетке…» Внезапно дверь, в которую она вошла, захлопнулась. Оливия обернулась. И увидела молодую женщину в черном плаще.

— Кто вы? — тихо спросила Оливия.

— Меня зовут София, это я передала тебе письмо от Ф.

Расстегнув плащ, София достала кинжал и метнула его в Оливию… Он пролетел, задев ее скулу. София зло улыбнулась и громко проговорила:

— Ты поняла, что это не промах? Так что следующий кинжал попадет в цель.

— Что тебе нужно? Ты бы уже убила меня, если бы захотела! — воскликнула Оливия.

— Да, ты права, но ты не понимаешь, что тут происходит. Я рассказывать тебе ничего не стану. Но дам небольшую подсказку. Город Орхидея полностью разрушен уже очень давно. Именно там был создан наблюдательный пункт, который сейчас находится на Луне. Запомни, ты знаешь намного больше, чем думаешь. Тебя ждет небольшой сюрприз у колокола. Поднимись туда, — проговорила София и быстро, как тень удалилась.

Оливия быстро пошла по лестнице, поднимаясь наверх по ступенькам. Подойдя к огромному колоколу, она увидела Фелицию, привязанную к языку колокола, вся ее одежда была в крови. Оливия попыталась освободить ее, но у нее ничего не получалось. Раздался слабый голос Фелиции:

— Оливия, не делай этого, мои руки приковали цепями к колоколу…

Оливия замерла, по ее щекам потекли слезы оттого, что она ничем не может помочь. Она никогда не любила гордую и высокомерную Фелицию, которая никогда не относилась к ней по-доброму, но сейчас она забыла обо всех обидах. Она хотела лишь спасти ее…

— Оливия, тебе понравился мой подарок? Это еще не все, — раздался снизу голос Софии. Внезапно тело Фелиции стало раскачиваться из стороны в сторону, все сильнее ударяясь о стенки колокола, так что стало слышно, как ломаются ее кости.

— Стой! Прекрати! Зачем ты это делаешь! Остановись… — закричала Оливия, упав на колени от безысходности. Колокол остановился. Окровавленное тело Фелиции было уже бездыханно.

— Зачем ты убила ее? — воскликнула Оливия, поднявшись на ноги и посмотрев вниз.

— Она много знала! И хотела тебе кое-что рассказать, — ответила София. Снова метнув кинжал в Оливию, который попал ей в правое плечо, она удалилась. Рана была не смертельная, но Оливия чувствовала, как силы быстро покидают ее. Схватившись за раненое плечо, она медленно спустилась по лестнице и, выйдя на дорогу, обессиленная опустилась на колени. К ней подбежал Винсент, и спросил, что с ней. Оливия с трудом рассказала, что случилось, и потеряла сознание.

Оливия пришла в себя в больнице, где была без сознания десять дней.

— Как себя чувствуешь? — спросил вошедший в палату Винсент.

— Вы нашли Фелицию? Ее удалось спасти? — спросила Оливия.

Винсент отрицательно покачал головой.

— Где Карл?

— Он уехал несколько дней назад, куда отправился, не сказал.

Через несколько дней Оливия несмотря на то, что очень плохо себя чувствовала, вместе с Винсентом отправилась в город Орхидея, который превратился в пустыню всего за один день. Ходили слухи, что около пятидесяти лет назад группа ученых проводила там некие опыты, которые и уничтожили город. Большой взрыв все разрушил и не оставил абсолютно ничего вокруг. Приехав в этот город, Оливия не знала, что ей искать.

Впереди на горизонте, где уже садилось солнце, она увидела две фигуры, которые приближались к ним. Это были София и Карл.

— Здравствуй, Оливия. Ты все же пришла… А кинжал был с ядом… — произнесла София.

— Карл… ты заодно с Софией? Зачем вы убили Лотоса, Мари и Фелицию? — прошептала Оливия.

— Карл, рассказать ей? — спросила София.

— Да, он сказал, что можно.

— Кто сказал? — удивилась Оливия.

— Твой давний знакомый Франц, — улыбаясь, произнесла Софии — Оливия, ты все еще носишь подарок своего дедушки — круглую печать?

— Да… она всегда со мной…

— Это хорошо. Достань ее и посмотри, что на ней написано, — проговорил Карл.

Оливия сняла цепочку, на которой висел большой круглый медальон. На его лицевой стороне были отверстия, а посередине зеленоватый камень. На задней стороне была надпись мелким шрифтом: «П.Р. Орхидея».

— Оливия, твой дедушка и изобрел наблюдательную станцию на Луне. Он назвал его: «Проект Орхидея».

— А причем тут Лотос, Мари и Фелиция? — удивился Винсент.

— Лотос работал с твоим дедушкой. И знал, что этот проект уничтожит всю планету! Но кое-что он не доработал, и поэтому лазер не так силен. Лотос знал, что рано или поздно ты спросишь его о Ауне. И он решил все тебе рассказать. Но мы этого не хотели. Мы убили Лотоса. Точнее, Карл. Однако он успел написать письмо, в котором признается и кается, что он вместе с твоим дедом подтолкнул людей к страху и вражде. Мари нашла это письмо и хотела начать шантажировать нас. Поэтому ее тоже пришлось убить. А Фелиция, она знала все и всегда. Лотос ей поведал тайну несколько лет назад. И поэтому мы ее убили у тебя на глазах. Ты же помнишь колокол? А следующий ты, Винсент, а потом и Оливия!

— Что? Почему? — прошептала Оливия.

— В детстве дедушка рассказывал тебе о Ауне — проговорил приближающийся к ним Франц и продолжил, — Пьер должен был испепелить в огне человеческие пороки… Ты должна помнить, что он рассказывал тебе об этом медальоне и о его силе. Оливия, «через тьму ты выйдешь к свету. И светом проложишь путь в новый мир…».

Оливия очень хорошо помнила Франца, она знала его с детства, они играли вместе и проводили все свободное время, но потом он исчез. Оливия вспомнила слова дедушки, который сказал ей: «Запомни, этот медальон защитит тебя от всех бед. Видишь этот камень посередине печати? Нажми на него, он откроется и сделается пятиконечной звездой. Потом встань туда, где будет свет луны. Он отправит тебя в начало моей работы. Он обладает ключевым моментом в жизни людей. Свет луны поглотит тебя вместе с этой звездой. Если ты захочешь, ты ввергнешь мир во тьму или воссоздашь все из пепла…».

Оливия всегда думала, что эти слова ничего не значат, но теперь она знала, что нужно делать и точно решила осуществить задуманное.

— Скоро стемнеет и появится Ауна. Оливия, отдай мне «Орхидею», — произнес Франц.

— Ответь, зачем тебе «Орхидея»? Кто ты, чтобы владеть ею? — спросила Оливия.

— Мой отец работал с твоим дедом и рассказал, как работает «Орхидея», и что с помощью ее можно сделать. Пьер забрал медальон себе, но, умирая, передал тебе и поручил Лотосу присматривать за его единственной внучкой. Я поклялся отцу, что заберу «Орхидею» и осуществлю его план. Он хотел подчинить себе все человечество, иметь власть над ним и решать, кому жить, а кому умереть. Его жажда власти передалась мне, но лишь с этим медальоном я могу осуществить задуманное. София, Карл нам больше не нужен. Ты был всего лишь пешкой в нашей игре… — проговорил Франц.

София, взмахнув руками, окутала Карла тонкими нитями, и сжала ими все его тело.

— Оливия, отдай медальон, иначе София убьет Карла, — произнес Франц.

Впервые в жизни Оливия произнесла самые холодные и жестокие слова:

— Делайте с ним, что хотите, его жизнь ничего не стоит. К тому же если я отдам вам «Орхидею», вы все равно убьете нас всех.

— Да, ты права, — прошептала София.

— Франц, мы так не договаривались, отпусти меня. Ты и впрямь меня убьешь? — спросил Карл.

София потянула нити на себя, и они искромсали Карла на мелкие кусочки… Кровь хлынула во все стороны…

— Оливия, отдай «Орхидею», времени мало. Уже Луна вышла из-за облаков.

Оливия отошла на несколько шагов от них, встала и повернула камень на медальоне… луч Луны надвигался прямо на нее. Она вытянула руки и ждала.

— Оливия, что ты делаешь? — закричал Винсент, подходя к ней.

— Стой! Не подходи, все будет хорошо. Верь мне… Отойди от меня…

Медальон открылся и сделался пятиконечной звездой, а посередине ее сверкал зеленый камень. Лазер луны тонким лучом светил на звезду, а потом обдал ее светом целиком. Оливия была в тумане света, и ее не было видно…

«Какое странное ощущение, мне не больно и не холодно. Но я что-то чувствую… Этот свет, что со мной происходит…» — думала Оливия. Свет поглотил ее целиком, и лишь секунду были видны черты ее лица, ее улыбка… Оливия исчезла…

Прошел год, Винсент верил, что Оливия была жива, хотя ее и не было на Земле. Винсент помнил всех: Лотоса, Мари, Фелицию и Карда. Но ему уже было не суждено вновь встретиться с Оливией. Хотя он это и знал, но все равно надеялся и ждал того мгновения…

За этот год многое изменилось, города еще более разрушались и пустели, но по ночам перестал появляться смертельный луч, который уничтожал каждого на своем пути и устанавливал комендантский час.

Франц и София погибли через несколько лет после произошедших событий. И на Земле на какое-то время воцарились мир и покой.

* * *

Вернувшись на Землю через несколько десятков лет, Оливия была уже не просто девушкой, она стала Орхидеей, которая могла уничтожить всех на Земле с помощью звезды, которую прижимала к груди. Лучей не было потому, что Орхидея контролировала их, пытаясь подарить людям спокойствие.

Она поняла, что мир полностью изменился, обойдя всю планету, она видела везде одно и то же. Вокруг были растущие деревья, благоухающие цветы и переливы ярких красок. Радость и спокойствие поселились на Земле.

Орхидея видела, что, перестав бояться комендантского часа, люди освободились от оков и, полностью освободившись, смогли вздохнуть с облегчением и жить так, как мечтали.

Увидев мир на Земле, Орхидея улыбнулась и, печально вздохнув, прошептала:

— Они все радуются жизни, но через несколько лет никто и не вспомнит о том, что здесь было. Все произошедшее превратится в легенды… и никто не будет помнить о нас… о тех людях, которые жили и пытались все изменить. Какая ирония… я вижу весь этот мир, но не могу остаться здесь. Мое место теперь навсегда там… и я не могу ничего изменить. Мне пора возвращаться обратно на Луну… Пока я буду жить там в полном одиночестве, они будут здесь созерцать мир, греться под теплыми лучами солнца. Ощущать прохладу дождя и холод ветров. Они будут жить в этом мире, который подарила им я, и который сама не могу увидеть. Ну и пусть. Мне не о чем сожалеть. Пока здесь мир и покой, все будет хорошо…

Орхидея глубоко вдохнула прохладный воздух и с улыбкой на лице отправилась обратно на Луну, оставив цветущую землю в распоряжение людей…

 

Прекрасное небо

«Острые иглы молний, вонзающиеся в чистое поле, и маленький яркий шар навсегда лишили меня покоя и счастья, разрушив всю жизнь. Не забыть мне тот день и не испытать ничего подобного в будущем. Мне остается лишь ждать, что, может, когда-нибудь, я смогу вновь увидеть ту картину, которая впилась своими когтями в мое сердце…», — думал Влад, смотря в грозовое небо через оконное стекло своей комнаты. Он сидел в темноте, молча созерцая даль безграничных туч. Его мысли были далеки от реальности, они парили где-то в прошлом. Влад любил вспоминать свое детство, хотя оно доставляло скорее боль и отчаяние, чем приятные эмоции. Но, несмотря на это, он не мог забыть все, что было, и жить дальше. Прошлое сковало его цепями, притягивая к себе…

С детства Влад стал изучать происхождение молний, хотя когда-то мечтал совсем о чем-то другом, но случившееся навсегда изменило его взгляд на мир… Ему хотелось узнать, почему же происходят различные непонятные события, связанные с этим явлением природы. Но истинной целью было не узнать, а скорее найти способ выявления молний в природе с точностью до минуты. Все люди, знавшие Влада, думали, что он просто хочет сделать что-то полезное для всего человечества, обезопасив его от молний, но они ошибались. Никто не знал, что же царит в душе Влада, все видели лишь его маску, которую он надел, и игру, которую он очень хорошо исполнял. Истинные же чувства были глубоко спрятаны в недрах самого сердца, и если бы кто-нибудь увидел их, то понял бы, для чего он все делает. Смотря в даль черного неба и слушая, как гром пронзает тишину, Влад чувствовал, что близок тот день, которого он так ждал. Распахнув окно и впустив в душную комнату холодный ветер, Влад рассмеялся и прошептал:

— В этом году я осуществлю задуманное, чего бы мне это не стоило…

Когда гроза стихла, к Владу вернулось чувство реальности, и он занялся своей работой. Все окружающие люди видели лишь улыбку и задумчивость в его лице, никто и никогда не замечал, что в его болотно-зеленых глазах скрыты тоска и горечь. Он знал, что хорошо скрывает свои чувства, но все же ждал, чтобы хоть кто-нибудь, заметив его одиночество, утешил его. Но таких людей не было.

Каждый год в один и тоже день Влад покидал город, уезжая подальше от холодных домов, отправляясь туда, где поля, реки и озера. Туда, где он провел почти все детство. Его немного удивляло, что ни друзья, ни коллеги по работе никогда не спрашивали, куда же он ездит в этот день — 16 июня. Но все же Влад был рад этому безразличию со стороны посторонних, они не мешали ему…

Вот и наступил тот самый день, и Влад отправился в путь. На невысоком холме, среди пустот полей и безграничной тишины стоял большой дом. Он был обвит лианами, а на окнах появились большие паутины, было видно, что в нем никто не жил много лет — так оно и было. Один лишь Влад приезжал туда на один день раз в году. Вот он вновь посетил это место, но на этот раз ему не захотелось входить в дом. Он остановился у самой двери и тяжело вздохнул. Но не успел он отойти, как дверь распахнулась. На пороге он увидел молодую женщину, она удивленно посмотрела на него и улыбнулась. Ее звали Тамара, она была старой знакомой Влада. В детстве она часто приезжала на лето погостить в этот дом, так как их родители хорошо друг друга знали.

— Я не думала, что встречу тебя здесь… — тихо проговорила Тамара.

— Что ты здесь делаешь? — удивленно спросил Влад, не оживая увидеть ее.

— У меня сохранился ключ от дома. Знаю, что это неправильно было приезжать, но мне захотелось вновь побывать здесь, мы не виделись так много лет, что я даже не могу вспомнить, сколько прошло времени с нашей последней встречи… — проговорила Тамара, выходя из дома.

— Прошло пятнадцать лет, — коротко ответил Влад.

— Значит, когда мы виделись в последний раз, нам было по тринадцать лет… я думала, прошло больше времени… если хочешь, я сейчас уеду…

Тяжело вдохнув, Влад сказал:

— Нет, оставайся, честно говоря, я рад, что смог увидеть тебя…

— Чем ты занимаешься? — с интересом спросила Тамара, — в детстве я помню, ты всегда говорил, что станешь врачом и будешь спасать жизни людей.

Влад громко рассмеялся и сказал:

— Ты все забыла, я говорил, что стану патологоанатомом и буду изучать человеческий организм, а не спасать людей. А вот ты точно хотела стать художницей, и картины у тебя были в то время очень необычными и красочными, ты любила создавать абстракции.

— Да, но теперь я работаю редактором в журнале, не все мечты могут осуществиться в этой жизни… — тихо сказала Тамара с печалью в голосе.

— Да, ты права… — согласился с ней Влад, — я же теперь исследую происхождение молний…

Услышав это, Тамара побледнела, ее губы задрожали, а на глаза навернулись слезы. Больше всего в жизни она боялась грозы. При виде яркой вспышки молнии Тамара могла лишиться чувств. Но если она оставалась одна в доме, когда за окном бушевала стихия и яркие ленты блестели в черном небе, Тамара падала на пол или забивалась в угол, как загнанный зверь.

— Зачем? — запинаясь, дрожащим голосом спросила она, — зачем ты решил этим заниматься? Молния — это ведь…

Она не смогла договорить, по ее бледным щекам потекли две струйки слез. Влад повернулся в сторону двери, и тихо проговорил, входя в дом:

— Я решил заниматься тем, что мне интересно и никак иначе. Если хочешь, оставайся, но знай, ты выбрала не тот день для того, чтобы вернуться сюда…

Влад вошел в дом и поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Тамара стояла на улице и пыталась понять, что же Влад делает.

«Зачем он выбрал эту профессию? Почему молния… ведь именно она и разрушила наши жизни, навсегда запечатлев тот день в наших разбитых и истерзанных сердцах. Влад, что же ты хочешь сделать?», — думала она, смотря в небо, которое покрывалось тучами.

Влад вошел в свою комнату. Он даже не взглянул на нее, сразу подошел к окну и сквозь паутину посмотрел в даль открывающегося пейзажа. Он видел чистое поле и нависшие над ним грозовые тучи.

— Я был прав, сегодня такой же день, как и тогда… — прошептал Влад, закрывая глаза. Каждый год в этот самый день он приезжал в этот дом и ждал грозу, но ее не было, всегда светило солнце, но не сейчас. Вдали стали слышны глухие раскаты грома. Влад улыбнулся и тихо проговорил, дотронувшись рукой до холодного стекла:

— Пора идти…

Спустившись вниз, он подошел к входной двери, но только он открыл ее, как раздался беспокойный голос Тамары:

— Куда ты собрался идти?

Влад молча вышел на улицу и, пройдя несколько шагов, остановился. Тамара с тревогой смотрела на него, чувствуя, что приближается опасность.

— Ты выбрала не тот день, чтобы приехать сюда! — тихо проговорил Влад.

— Почему? — удивилась Тамара.

— Ты забыла этот день! Пятнадцать лет назад именно 16 июня все изменилось…

Тамара побледнела, она забыла про этот день, ей хотелось вычеркнуть все из памяти, и поэтому она навсегда испепелила в своем разуме 16 июня. Но ей удалось забыть лишь день, а не события. Влад вытянул руку и, указав на пустой холм неподалеку от них, медленно проговорил:

— Ты помнишь, раньше там стоял еще один дом, но он сгорел. Именно в этот день наша подруга Алиса навсегда осталась лишь в наших воспоминаниях…

Горькие слезы потекли по щекам Тамары, и она громко прокричала:

— Не напоминай мне о том дне! Я его не хочу вспоминать…

— Тогда зачем сюда приехала?

— Мне необходимо было вновь увидеть этот дом, эти места, но я не хочу вспоминать то, что было так давно…

Они вдвоем слишком хорошо помнили тот день до мельчайших деталей. Тогда, 16 июня, им было по тринадцать лет, погода была теплой и ясной. Тамара смеялась и шутила, обнимая свою лучшую подругу Алису, с которой они всегда вместе играли. Владу очень нравилась жизнерадостная Алиса, которая постоянно повторяла одни и те же слова: «Нет ничего прекрасней в этом мире, чем жить и осознавать, что живешь…».

В то утро они втроем отправились к речке, чтобы искупаться, но теплое солнце скрылось под толщей мрачных грозовых туч. Внезапно задул холодный ветер, и друзья решили вернуться домой, но они слишком далеко ушли… Находясь в чистом поле, они увидели яркие вспышки над головами. Влад крикнул:

— Нужно лечь на траву, иначе молния попадет в нас!

Алиса и Влад легли в траву, но Тамара не смогла этого сделать, она очень боялась грозы и поэтому решила не лежать на самом легкодоступном месте для стихии в поле…

— Я успею добежать до дома, оставаясь здесь, мы больше рискуем! — крикнула она.

— Не делай этого! — закричал Влад, но Тамара уже бежала.

Не успел он подняться, как увидел, что за ней бежит Алиса, крича:

— Ты можешь умереть, если будешь бежать!

Она толкнула Тамару на землю, и в тот же миг яркая острая стрела пронзила тело Алисы… Влад не услышал ни криков, ни стонов. Она просто упала в траву. Забыв обо всем, он подбежал к ней и увидел, что ее бледное бездыханное тело покрылось синевой, а открытые поблекшие глаза были устремлены в небо…

Эта картина повергла Влада в ужас, он не мог ничего сказать, лишь его рука потянулась к лицу Алисы, но он не успел до него дотронуться, как еще одна молния вонзилась в ее тело. Влад упал на спину, он чувствовал мощь и трепет, скрытые в стихии. Приподнявшись, он увидел на груди Алисы медальон, который подарил ей, он притягивал молнию. Тамара не могла смотреть на все это. Она лишь плакала, зажимая ладонями уши, чтобы не слышать грома. Влад посмотрел вдаль и увидел, что дом Алисы охвачен огнем. Молния сожгла его дотла вместе со всеми обитателями…

Влад впился ногтями в траву, проклиная этот день и свой подарок. В этот миг он услышал слабый звук, напоминающий щебетание птиц, горящих в пламени и мучающихся в агонии. Подняв голову, он увидел перед собой маленький сияющий шар. Влад чувствовал тепло, исходящее от него, и ужас, сковавший все тело. Шар медленно приближался к нему, ослепляя глаза ярким светом. Он попытался пошевелиться, но не смог. Лишь острая боль сковывала его грудь, словно шипы пронзали ее, не позволяя дышать. Именно эта боль позволяла ему осознавать, что это не сон и не иллюзия. Приблизившись к самому лицу мальчика, шар медленно стал отдаляться от него. Освободившись от оков мучительного ужаса, Влад потянулся правой рукой за шаром, и ему удалось дотронуться до него. Сильная волна невидимого пламени обожгла его руку, оставив, на ней сильный ожог. С резким шумом огненный шар растворился в воздухе, словно его и не было. Внезапно с неба хлынул дождь, ледяной, словно остывшая кровь мертвеца. Гром все гремел, а молния сверкала, но Влад ничего уже не видел и не слышал, потеряв сознание, он упал лицом в траву, но прежде его взгляд упал на тело Алисы.

Он так и не смог забыть ее… серые глаза, бледное лицо, сияющая улыбка, звонкий смех, мягкий голос… он помнил все это и не смог смириться, что навеки потерял ее по своей вине. После случившегося семья Влада перестала ездить в те края, им было слишком страшно вспоминать увиденное. Но Влад не смог забыть и приезжал в пустой дом и ждал грозы.

Тамара с обеспокоенностью смотрела в неподвижное лицо Влада, оно напоминало ей восковую маску. Было невозможно понять, о чем же он сейчас думает и что намеревается сделать. Тишину нарушило оглушающее эхо грома. Тамара вздрогнула и испуганно спросила:

— Что ты хочешь сделать?

Влад повернул голову в сторону надвигающийся тучи и тихо проговорил:

— Я хочу просто погулять…

— Это опасно! Ты притянешь к себе молнию…

— Я не боюсь этого…

Тамара упала на колени и, схватившись руками за лицо, прокричала:

— Это я виновата! Если бы я тогда не побежала, Алиса была бы жива. Не было ни дня, чтобы я не винила себя в ее гибели. Мне было очень тяжело… это бремя сводило с ума, превращая всю мою жизнь в ад. Это я во всем виновата…

Спокойное лицо Влада дрогнуло.

— Нет, ты не виновата… — тихо проговорил он, — виноват во всем лишь я один. Именно я подарил ей большой медальон, который притянул молнию… если бы она даже лежала на земле, молнию приманил бы этот медальон. Я хочу погулять, не ходи за мной, скоро начнется гроза…

Тамара не успела ничего сказать, Влад уже спускался с холма. Она хотела остановить его, но слишком боялась этой стихии. Влад шел, медленно приближаясь к тому самому месту. Он уже видел, как сверкала молния над его головой и как в воздухе чувствовался электрический разряд.

Дул сильный ветер, сбивавший с ног. Остановившись в чистом, пустом поле, Влад поднял голову — над ним были угольного цвета тучи. Вытянув руки в стороны, он упал спиной на землю и, лежа в мягкой траве, молча смотрел в небо. Яркие стрелы молний сверкали перед ним, он видел всю красоту этого природного явления. Резкие раскаты грома оглушали, но не пугали его. Сердце Влада билось тихо, спокойно, словно он созерцал мирный пейзаж озера. Влад чувствовал, как по земле проносится волна слабой вибрации. Это молния вонзалась в землю, но он не обращал на это внимания. Наконец мечта, цель всей его жизни осуществилась, именно в этот день, как и пятнадцать лет назад, — бушевал сильный ветер и гремел гром. Воспоминания нахлынули на него, и Влад увидел перед собой весь тот день, будто все происходило сейчас. Боль сдавила его грудь, не позволяя дышать. Он вытащил из кармана серебряный медальон и сжал в ладони. Это был тот самый медальон, который он подарил Алисе. Влад забрал его себе, чтобы осуществить задуманное, и вот этот день наступил. Он положил медальон себе на грудь и, расправив руки в стороны, стал ждать…

Иглы молний впивались одна за одной в землю вокруг Влада, но они не притягивались к нему. Молнии обходили его стороной, словно не хотели прикасаться, как будто он был недостоин быть принятым ими… В его глазах сверкало отражение извилистых линий сияющего света…

— Почему? — прошептал Влад, закрывая глаза, — почему они так прекрасны? Эти молнии, эти острые, вонзающиеся в землю пики… почему они так притягивают меня, что я не могу отвести от них глаз? Рев грома, эти грозные возгласы бесконечного неба завораживают меня. Я хотел ненавидеть эту грозу, но не могу. Алиса, ты погибла из-за меня, и я ничего не могу сделать, чтобы хоть как-то искупить свою вину…

Он открыл глаза и увидел перед собой маленький огненный шар. Шаровая молния медленно приближалась к его груди, где находился медальон… Влад хотел пошевелиться, но все его тело онемело, он лишь мог молча наблюдать за прекрасным сияющим шаром, от которого исходило тепло, мягкое, но одновременно жгучее…

Внезапно Влад почувствовал, как его грудь пронзила острая боль. Медальон расплавился и обжег кожу, оставив глубокую рану. Пылающие частицы молний, собранных в единое целое, стали приближаться вновь к лицу Влада…

— Вдад! — раздался голос Тамары, которая бежала к нему. Он слышал ее голос, но не мог ничего ответить… его взгляд был прикован к пылающему шару. Увидев это, Тамара споткнулась и упала на землю. Она смогла пересилить страх и последовать за Владом, потому что поняла, что он намеревается совершить, но, увидев шаровую молнию, замерла.

«Что мне делать? Ведь я никак не могу помочь ему…»

В мгновение горящий шар впился в глаза Влада и растворился в воздухе. Кровавые слезы потекли по его щекам, он слышал, как гремел гром, как быстро бьется его сердце, как бежит Тамара, но ничего не видел… Пылающее око грозы забрало с собой его глаза. Подбежав к Владу, Тамара вскрикнула и заплакала от увиденного ужаса, она не могла сдерживать слезы и дрожь…

— Все хорошо… — прошептал Влад, чувствуя, как боль постепенно уходит, — не плачь, гроза еще не кончилась, ляг на землю и просто жди…

Тамара молча сделала то, что ей сказал Влад, и тихо проговорила:

— Эта гроза… всемогуща, она губит всех, но все же…

Влад перебил ее, сказав:

— За то, что я погубил Алису, эта гроза именно в этот день забрала у меня глаза, чтобы я никогда не мог созерцать ее красоту и величественность. Она не убила меня, но превратила всю жизнь в вечные мучения. Я это заслужил…

Произнося последние слова, Влад почувствовал, как холодный дождь стал капать на его лицо. Дождевая вода охладила пылающие раны, и навсегда соединилась с ним, смешавшись со слезами…

«Вот и все. Я осуществил задуманное, но при этом лишился абсолютно всего. Мне не о чем жалеть, все, что я хотел, — это лишь быть ближе к ней… теперь я совсем рядом. И встреча неизбежна…» — думал Влад. Он не мог видеть перед собой небо, но яркие танцующие линии сверкали перед ним, пробираясь сквозь вечную тьму…

— Это небо прекрасно… — прошептал он, улыбнувшись.

Тамара взяла его за руку и сквозь слезы проговорила:

— Да, оно прекрасно…

Когда гроза закончилась, сердце Влада навсегда останови лось: он, наконец, смог обрести покой, которого так сильно же лал глубоко в недрах своей растерзанной души…

 

…У каждого человека свой город. Я, Давид Гордон, родился 11 мая 1987 года в городе Весьегонске Тверской области. В настоящее время живу в прекрасном старинном городе Твери, который очень люблю. Женат. Пишу с детства, первые свои стихи печатал в Весьегонской и Бежецкой газетах. Более подробную информацию о моей жизни, дорогие читатели, вы узнаете, когда познакомитесь с моим творчеством. Я не прощаюсь с вами, я говорю вам «до свидания».

 

Мне снился сон, как будто явь…

(научно-психологические мысли)

Когда я приехал домой после гостей, у меня разболелась голова, я прилег на диван, включил телевизор — там шел какой-то фильм ужасов, но его я не досмотрел и заснул. Такое ощущение было, что я не спал, а находился в реальном времени, в 1812 году.

Все находящееся вокруг меня было живым — люди, дома, непонятные крики, неподалеку горели дома, мне казалось, что я сошел с ума. Закричал: «Любимая, ты где?» Она не отвечала, у меня уже начиналась паника. На улице было холодно — сильный мороз. Это было начало декабря. Люди снимали одежду с мертвецов, чтобы согреться. Весь город остался без тепла и пищи, в Москве начинался хаос.

Кутузов оставил город, чтобы спасти Россию от гибели, а Наполеон с солдатами грабил и убивал людей. Москвичи остались без своих домов, им нечего было есть, приходилось довольствоваться собаками и кошками. Многие потеряли своих родных, а некоторые потеряли собственные жизни.

Я сидел в своей квартире, в которой гулял абсолютный сквозняк, — окна были без стекол. Мародерство процветало на улицах Москвы. У меня в маленьком шкафу на кухне, кроме соли, уже ничего не было. Многие по ночам копали могилы, чтобы найти хоть какое-нибудь пропитание, подхватывая холеру, заражая все живое, которое еще боролось за жизнь. Чистой воды почти не осталось, выжившие поедают друг друга. Пьют кровь, как воду. Мы на грани вымирания, даже животных почти не осталось. Нужно как-то выбираться из Москвы, здесь находиться уже незачем — только смерть свою обретешь.

Тут я услышал шаги и иностранный говор, это были французские солдаты. Наверное, искали, чем можно было поживиться у бедного человека. Через некоторое время они ушли, я очень хорошо спрятался и спрятал убитого мной француза, от которого почти ничего не осталось, — я его почти съел. Захотел пить. В комнате было очень много снега, а огонь нечем было развести, приходилось растапливать снег во рту, этим утолял я свою жажду. Чуть позже я нашел спички в кителе солдата, развел небольшой костер и немного отогрелся. Начал потихоньку пробираться на улицу. В округе гнилых тел почти не осталось, ну, во всяком случае, мне не приходилось их видеть, наверное, сожрали…

Неподалеку я слышал вопли, шум пьяных французов, которые издевались над русскими бабами. Из оружия у меня было дедовское ружье и немного патронов, этого мне хватит, чтобы пройти пару постов врага.

«Мне надо выжить!» — говорил я себе, а на руинах некогда людных домов раздавался приглушенный голос девчонки. «Помогите!» — кричала она. Я подошел тихонько к окну, там молодой солдатик пытался изнасиловать молоденькую девчонку. Я сначала не хотел ей помогать, но после подумал: вдвоем нам будет легче выбраться из города. Мне пришлось подкрасться к нему со спины, чтобы ударить его прикладом ружья по затылку. Удар! Француз упал, девушка облегченно вздохнула, а я оттащил его тело в сторону и забрал у него вещи.

— Как вас звать? — спросил я девушку, она мне ничего не ответила, потом испуганно посмотрела мне в глаза и выскочила из дома. Бежать за ней я даже не думал, ее жизнь — пусть сама думает, как выжить на этой войне. Может, у нее «крышу повело» от этого творящегося вокруг ужаса. Но мне было все равно, я хотел выбраться из этой проклятой Москвы, а эту дурочку я больше, наверное, не встречу, может, она даже и выживет.

Я вышел на улицу, упал в снег, неподалеку от меня на иностранном языке кто-то говорит, я понимаю — сейчас будет стрельба. Приготовив дедово ружье, я стал стрелять, мне было неважно, кто там и сколько было врага, главное — всех перестрелять и добраться до безопасного места. Оружие француза, которое я забрал, когда спасал девчонку, помогло мне. Сделав два метких выстрела, я убил солдата вместе с той девчонкой, которую сам же и спасал. Теперь ничего не поделаешь, на войне выживают, как могут. Девушка еще дышала, а мне стало ее так жалко, что я перезарядил ружье и выстрелил, чтоб не мучилась. Ее лицо было как у младенца, когда она обрела вечный сон. Я стал продвигаться дальше, души умерших гуляли повсюду, снег был красный от пролитой крови. Души солдат, которые не сдавались и бились до последнего.

Мир менялся, я его уже не помню другим. С самого детства меня воспитывали как воина, учили выживать, быть сильным…

На руинах седьмого дома небольшая стая диких собак объедает человеческие трупы. Там жили хорошие люди, с которыми я часто общался, их сожгли заживо. Они не захотели покидать город при отступлении. Так поступили многие, в том числе и я, вот теперь мучаюсь. Я уже прошел довольно большой путь, и мне очень сильно захотелось есть. Я заходил в дома, но и там было пусто. Также ни одного живого существа мимо не проходило. Я присел, оперся о дерево, чтобы немного отдохнуть. Но от голода уснул.

…Просыпаюсь от удара, думал, меня прикладом бьют по лицу, а оказалось, это мой кот меня лапой и хвостом будит. Так он мне каждое утро спать не дает, как будто говорит: «Просыпайся, кушать мне давай и туалет мой меняй, а то он грязный».

Я подумал, что брежу, — вот приснится же такое! Да, надо поменьше всяких ужастиков на ночь смотреть. После этого сна я вспомнил фразу, которую мне сказал один приятель: как человек проведет свой день, какие картинки, мысли оставит в голове, такой у него и сон будет! Значит, все в нашей жизни происходит только от наших мыслей и нашей энергетики. Может, все-таки человек сам управляет своей судьбой, только об этом он не знает…

 

Родился в июне 1987 года в Москве, окончил Московский институт управления. Более десяти лет работает в IT-сфере.

Основной жанр — научная фантастика: проблемы и пути развития общества, размышления на тему «а что, если», истории, в которых всегда присутствуют неожиданные концовки и непредсказуемые повороты.

Помимо стремления ко всему, что так или иначе связано с виртуальной реальностью и информационными технологиями, с трепетом следит за новостями и в совершенно других сферах человеческого знания: квантовой физике, астрономии и психологии.

Кандидат в члены Интернационального Союза писателей.

 

Свет твоей души

— Я не смогу так, понимаешь?

Девушка, глотая слёзы, пыталась подавить внутри себя огромный ком отчаянья, боли и невыносимого страха, с каждой секундой растущего внутри. Сердце сжималось, леденея — казалось, чей-то невидимый холодный клинок приближался все ближе… Боль была совершенно осязаемой, волнами бьющаяся о душу, с каждым новым ударом сердца заставляя ее тело сотрясаться под очередной лавиной слёз.

— Я не смогу так, — она говорила отрывисто, ком в горле не позволял даже дышать. — Я не смогу жить, понимая что ты жертвуешь всем… Жертвуешь собой.

Девушка посмотрела заплаканными глазами на юношу с надеждой. Её черные, словно ночь, волосы сейчас спутались; она обнимала свои колени, сидя под ярким звездным небом в полной темноте. Холодный ветер рвал на ней одежду, но она не замечала ничего. Город вокруг был пуст: так же, как и внутри неё — только слёзы и боль.

— Я останусь с тобой, — юноша сел ближе и взял холодные влажные руки девушки в свои. — Мне не нужна эта чертова жизнь, если в ней не будет тебя. Пусть всего несколько дней, пускай несколько секунд, но я буду жить. Буду действительно жить, ибо жизнь моя — это ты.

Девушка закрыла глаза и склонила голову. Слова были едва различимы под яростными порывами ледяного ветра. Холодный дождь начал упруго бить по пустым улицам, смешиваясь со слезами.

— Я просто хочу, чтобы ты жил. И это все, что мне нужно. Если ты останешься со мной… Или если останешься вместо меня…

— Я знаю.

— Я буду виновата…

— Не говори так! — юноша привлек к себе девушку и почувствовал тяжелое биение её сердца. — Это моё решение, и всё, что произойдет — только на моей совести.

Несколько секунд было слышно только, как дождь упрямо отбивает свой неровный ритм по пустым улицам, освещённым лишь слабым светом далеких звезд. Юноша посмотрел на небо и застегнул повыше свой поношенный китель.

— Что значит жить? — он сел рядом, опершись спиной на холодную стену высокого здания. — Человеку отпущено очень мало времени. Каких-то несколько десятков лет. И слишком много из той толики, что дает ему Бог, он тратит на то, что не приносит ему удовольствия, на то, что, напротив, заставляет его озлобляться, терять веру, становиться безучастным, подозрительным и грубым — он общается с людьми, которые строят козни за его спиной, каждый день встречается с обманом, сплетнями, насилием и фальшью. И к тому моменту, когда он встречает человека, посланного ему судьбой, он порой даже не замечает этого: он уже исповедует презумпцию виновности — подозревая априори, проверяя, нанимая сыщиков или просто устраивая расспросы, словно на суде… Но он забывает или просто не знает того, что жизнь его началась только сейчас, а всё, что было до — это лишь путь, позволяющий ему стать сильнее, позволяющий ему получить некий опыт и вступить в свою истинную жизнь подготовленным, способным обеспечить и защитить то, ради чего, собственно, он и родился: защитить любимого человека. И чем раньше он встретит его, тем больше он будет жить. Не выживать, не учиться жить, а именно жить. И я знаю: моя жизнь — это ты. И я готов на всё, на всё что угодно ради того, чтобы дышать с тобой одним воздухом, чтобы смотреть в твои глаза и радоваться каждому рассвету. Даже если их можно будет сосчитать по пальцам одной руки. И я не хочу ничего более. Для меня жизнь — это свет. Свет твоей души.

Девушка вытерла слёзы и прижалась горячей щекой к его плечу. Дождь тем временем всё настойчивее обрушивал на город потоки небесной воды.

* * *

— Где капрал Ронез? Я, чёрт возьми, отдам этого сумасшедшего под трибунал по возвращении на базу! — Человек в форме остановился возле широкого пульта управления и повернулся к смуглому мужчине, стоящему в нескольких шагах от него возле двери по стойке «смирно». — Вы нашли его?

— Никак нет, сэр. Он покинул расположение ориентировочно ночью и до сих пор не выходил на связь. Посланы две розыскные бригады на флаерах. Результаты пока отрицательные.

— Вольно, майор. Без специального снаряжения он не протянет там долго. Если не удастся его найти до завтрашнего вечера, необходимо прекратить поиски: мы должны отбыть по графику.

— Так точно.

— Гражданские укомплектованы?

— Да, сэр. Двести пятьдесят семь человек. Сто два получили сильную дозу облучения, трое в тяжёлом состоянии, у остальных пока нет симптомов лучевой болезни.

— Хорошо. Колония эвакуирована более чем на девяносто процентов. Сколько человек гражданских не получили возможности отбыть?

— Порядка трёхсот человек.

— Жаль, мы не можем взять больше людей, — капитан повернулся к иллюминатору, окинув взглядом пустой почти город. — Можете быть свободны. Держите меня в курсе относительно операции поиска Ронеза.

— Есть, сэр, — мужчина отдал честь, повернулся и открыл дверь.

— И вот еще что, — капитан остановил майора: тот обернулся, — прими мои соболезнования по поводу Кэрри…

Мужчина кивнул и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

* * *

Они шли и уже не обращали никакого внимания на разбитые стёкла когда-то ярких витрин, на размытые следы крови на асфальте, на покорёженные флаеры и открытые настежь двери. Они в полной мере пережили весь ужас тех первых дней, когда стало известно о проникающей повсюду радиации, об эвакуации и — главное — о том, что места не хватит, чтобы вывезти всех. Дополнительный транспорт с ближайшей базы высылать было уже бессмысленно: за неделю, которую он бы находился в пути, оставшиеся люди умерли бы от лучевой болезни в любом случае, а прибывшим экипажам ничего иного бы не оставалось, кроме как тут же развернуться и взять обратный курс.

Девушку то и дело тошнило. Черные круги вокруг глаз говорили не столько об усталости, сколько о той немалой дозе гамма-излучения, которую она получила за всё это время. Юноша держался чуть бодрее, хотя в голове его словно стоял туман и, казалось, туман этот был настолько осязаем, что его можно смахнуть простым движением руки. Есть не хотелось. Желудок сводили судороги, а перед глазами время от времени пританцовывали красные точки; кровь давила на виски, подгоняемая неровными глухими ударами сердца.

Начиналось утро.

Юноша обнимал девушку за талию, не давая ей упасть, проклиная всё, что есть на этой планете и этот голубой шар вообще, ведь именно природная катастрофа стала причиной всего происходящего безумия. И в скором времени станет причиной их медленной и мучительной смерти.

Боль и отчаяние сверлили его душу не переставая, и он то и дело прокручивал в памяти у себя тот разговор: будь проклят этот чёртов капитан! В первую очередь он.

* * *

— Войдите, — голос звучал властно. Сидя за своим веерообразным белым столом, капитан внимательно изучал рапорты, полученные из центров наблюдений.

Дверь открылась, и на пороге появился высокий молодой человек в форме, в ту же секунду встав по стойке «смирно».

— Сэр, капрал Ронез здесь. Он требует встречи с вами. Говорит, это вопрос жизни и смерти.

Мужчина за столом поднял глаза на вошедшего, снова бросил взгляд на бумаги, затем коротко вздохнул и ответил:

— Пригласите его войти.

Молодой человек кивнул, отдал честь и скрылся за дверью.

Через пару секунд дверь снова отворилась, и в кабинет вошел невысокий юноша с острыми, почти орлиными, чертами лица и серьезными, печальными глазами. Не дав ему представиться, капитан начал первым:

— Капрал Ронез, как я понимаю.

— Так точно, сэр.

— И что за вопрос, ради которого ты решил отнять время у меня — особенно в такой тяжёлой ситуации как эта? Если это какая-нибудь мелочь, будешь драить дезинтеграторы до самого прилёта, — он посмотрел на юношу. Тот с невозмутимым видом смотрел чуть выше головы капитана: именно так, как требовал устав.

— Так точно, сэр.

Капитан вздохнул и отложил бумаги.

— Я слушаю.

— Я пришел просить вас о присутствии на борту ещё одного человека.

— Если он в списках — с этим нет никаких проблем, только передай местоположение этого человека в отдел контроля, и они заберут его на борт. Хотя, я думал, что гражданские полностью укомплектованы…

— Этого человека нет в списке, сэр.

Повисла тишина.

— То есть, капрал, ты просишь меня нарушить приказ верховного главнокомандующего по сектору и взять на борт постороннее лицо, не упомянутое в приказе? — с каждым новым словом голос его становился все громче.

— Это не посторонний! — юноша впервые посмотрел капитану в глаза, — Это близкий мне человек.

— Насколько я помню, — капитан встал, — Единственный близкий тебе человек — это твоя сестра Мелинда Ронез, и она находится в данный момент на борту. А о других близких тебе людях я не хочу ничего слышать. Их просто нет. Так написано в твоём личном деле, — он подошёл вплотную к юноше. — Я не занимаюсь благотворительностью, сынок, — он перешёл на угрожающий шёпот, — я выполняю приказы и очень советую тебе делать то же самое, пока ты не оказался под трибуналом.

— Там моя девушка, — юноша умоляюще посмотрел на капитана, — и если её не заберут в ближайшее время…

— Да хоть дьявол собственной персоной! — он почти кричал. — У нас и так уже перебор по пассажирам, у нас не хватает транспорта и времени, чтобы вывезти всех! Если я начну брать на борт кого попало, мы просто не взлетим — а эта чертова планета может развалиться в любой момент! Ты прекрасно знаешь, что после случившегося ее ядро крайне нестабильно, и крутиться вокруг своего солнца ей осталось пару дней, не больше! Хочешь погеройствовать? Давай, выкини кого-нибудь за борт, освободи место!

Юноша тяжело дышал. Злость, обида и острое чувство несправедливости всего происходящего жгли его, саднили изнутри.

— Утром тебя переведут подальше отсюда. На нижние палубы. Займёшься делом и — гляди — не будешь рассуждать о том, что правильно, а что нет. Свободен.

Капитан развернулся и направился к столу. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Юноша все так же стоял на месте.

— Вон из моего кабинета!

Ронез плюнул себе под ноги, развернулся и выбежал за дверь, пронесшись мимо изумлённого советника.

* * *

Силы покидали тело очень быстро. Радиационный фон был настолько сильным, что здоровому человеку хватило бы всего лишь несколько часов пробыть под открытым небом без защиты, чтобы получить смертельную дозу. Ронез старался не думать, сколько они пробыли в городе с момента гамма-пика — хотя… он уже успел смириться с той мыслью, что жизнь его будет весьма короткой.

Девушка оступилась и упала. Юноша, не чувствуя ног от усталости, не смог удержаться и сел на колени на холодный асфальт. Солнце слепило глаза, заставляя слезы стекать по измождённому лицу. Голова кружилась, мешая сон с явью в один безумный танцующий калейдоскоп. Он хотел что-то сказать, но из груди вырвался лишь хрип. Он почувствовал на зубах вкус собственной крови. Девушка тяжело дышала и находилась, казалось, в бреду. Он поднёс к своим губам ее черные густые волосы и заплакал. Силы покинули его окончательно. Он лёг рядом и сжал холодную ладонь девушки в своей. Мир рушился вокруг. У него на руках умирала его жизнь. Спустя еще секунду окружающее исчезло.

* * *

Сквозь пелену небытия он услышал чьи-то голоса.

— Я нашёл его.

Ронез, словно издалека, почувствовал, как чьи-то руки поднимают его, волоча куда-то.

— Что делать с ней?

— Жива?

— Кажется, да.

— Нет времени разбираться, грузи вместе с ним. Капитан решит, что с ней делать.

Затем он почувствовал резкий толчок и потерял сознание.

* * *

Он открыл глаза в пустой комнате. Память возвращалась рваными лоскутами, мучительно собираясь, словно паззл, в цельную картину. Слабость сковала его тело, но он всё же нашёл силы повернуть голову налево. На соседней кушетке, накрытая наполовину белым одеялом, лежала девушка. От ряда приборов напротив к ее рукам тянулись провода датчиков и трубки капельниц с растворами. Неровный мерный писк показывал частоту сердечных сокращений. Его? Её? Этого он сказать не мог.

Он хотел произнести имя, но не смог вымолвить ни звука.

Мерный отрывистый писк перешел в сплошной, заложив уши. Ронез пытался понять…

«Я умер?.. Нет, если я могу видеть…»

Осознание приходило медленно, сжигая его сердце и уничтожая его душу. Нечеловеческий, неистовый крик — смесь сотен чувств — вырвался из его груди, заполнив корабль, отражаясь от стен и стендов с приборами.

Сделав невероятное усилие, он сел на кушетке и сдёрнул с себя присоски и иглы капельниц. Белый пол покрылся мелкими капельками крови, которые превращались в смазанные следы, когда он, хватаясь за стену, пошёл к телу своей девушки, теперь безжизненно глядевшей в бесконечность. Её взгляд застыл, провожая этот мир; черные волосы ниспадали с кушетки. Юноша обнимал безжизненное тело, роняя ей на грудь крупные капли слез. Сердце сжалось, казалось, в точку, словно звезда перед коллапсом; дыхание перехватило от боли. Он огляделся и увидел на столике рядом небольшой шприц. Не мешкая ни секунды, он взял его в руки, наполнил воздухом и направил иглу в своё сердце.

* * *

Две герметичные капсулы медленно скользили прочь от пассажирского корабля. По старой традиции тела капрала Ронеза и неизвестной девушки были преданы Великой Пустоте — там они обретут своё последнее, вечное и безмятежное пристанище.

Капитан корабля смотрел из своего кабинета на две едва заметные искорки на чёрном фоне — стоило ему на секунду отвлечься, и они тут же терялись среди мерцающих точек: светил других миров, так похожих на тот, что покинули они, и так непохожих одновременно. Странное чувство, словно уголь, тлело в его душе сейчас: он не мог определить, какое именно… Вина? Но ведь он все сделал правильно… Он все сделал так, как было написано в приказе — ни больше, ни меньше. Но всё же… Да. Определенно, он чувствовал сейчас вину.

Мужчина моргнул, и по его щеке скатилась едва заметная слеза. Ударившись о пол, она рассыпалась на мириады мелких искорок. Он достал платок из нагрудного кармана, вытер глаза и отвернулся от усеянной огоньками панорамы. Об этом он не расскажет никому.

 

Родился 9 июля 1967 года в Москве, русский. Окончил среднюю школу № 791, политехникум имени В.И. Ленина, колледж гостиничного бизнеса № 168, получил диплом швейцарской школы Йохана Фюрхакера. Отслужил в рядах советской армии, женат, дочь — студентка.

Мои достижения: кандидат в мастера спорта по лыжному двоеборью, призёр Московских соревнований по каратэ, призёр соревнований по самбо.

Люблю футбол и рыбалку.

Публикации в альманахах «Русский колокол», в сборнике Ерофеева, сборниках антологии современной России в Италии и Японии.

Кандидат в Интернациональный Союз писателей.

 

Ролевые игры со смертью

Герман сидел в баре «Голубой мустанг»: шикарная стойка, обшитая крокодиловой кожей, мягкие стулья, на спинках которых висели белые песцовые чехлы и вежливый красавец бармен с каким-то странным ярко-оранжевым галстуком — ничто не радовало Германа.

Вроде все как всегда, красивые мужчины, хорошая выпивка, но скука поселилась в сердце Германа.

Герман, высокий голубоглазый блондин, был человеком не от мира сего, ему хотелось попробовать все, знать все, и, если что-то в его жизни превращалось в рутину, он не мог найти себе места. Так и в этот раз — скука подползла к сердцу Германа, он смотрел на желто-оранжевый коктейль, который стоял перед ним. Ни тупые шутки бармена Влада, ни веселые приглашения друзей потанцевать — ничто не могло вывести Германа из ступора.

— Я смотрю, ты заскучал? — услышал Герман голос друга Бони за спиной.

— Нет, — ответил Герман, не поворачиваясь, — просто меня прибила тоска.

— Вот я и говорю, заскучал! — Бони присел рядом на высокий барный стул в песцовом обрамлении.

Это был высокий красивый парень лет двадцати пяти — бритая голова, синие узкие очки, а остальное — гора рельефно накачанных мышц. Бони всегда пытался подчеркнуть или, проще сказать, похвастаться своими красивыми мышцами, поэтому он одевался не пестро и аляписто, как другие. Черная кожаная жилетка на голое тело, такие же черные штаны и какие-нибудь дорогущие ботинки типа «инспектор», только ручной работы. Бони не носил кольца, как другие, но очень любил часы, золотой «Раймонд велл» всегда красовался на его левой руке.

— Бармен! одну клубничную «Маргариту», — улыбаясь, произнес Бони и, как всегда, положил левую руку на столешницу барной стойки. Ни прошло и минуты, как Влад аккуратно вставил коктейльную рюмку между пальцев Бони, заигрывая с ним глазами, как преданный пес со своим хозяином.

— Спасибо, милый друг, — ласково произнес Бони и покрутил рюмку, взяв ее двумя пальцами за тонкую прозрачную ножку. Клубничная «Маргарита», до краев наполненная льдом фраппе, поблескивала в лучах клубных софитов каким-то адским красно-бордовым цветом. Влад, довольный таким вниманием Бони, немного смутился, схватил высокий «хайболл» и, не спуская глаз со своей тайной любви, с каким-то остервенением стал натирать и без того чистое стекло. Бони, конечно, понимал, что Влад на него «запал», но он нравился многим в этом клубе, и надо сказать, что это ему импонировало, он за этим сюда и приходил, здесь его любили все, в отличие от других мест в городе.

— Ну, ты что размяк? — перестав крутить коктейль, сказал Бони и обнял Германа за плечо.

— Да что-то какой-то тупик поселился у меня в душе, — грустно ответил Герман, посмотрев на друга.

— Да! это надо лечить! — уверенно произнес Бони и, со знанием дела пробежавшись взглядом по десяткам нарядных бутылок, красовавшихся за спиной Влада, предложил: — А может, ролевые игры?

— Ну, ну! Продолжай, — оживился Герман, отодвинул свой ненавистный желто-оранжевый коктейль, достал из него трубочку и, вставив ее в «Маргариту» друга, осушил до дна.

— Вот это другое дело! — улыбнувшись голливудской улыбкой, произнес Бони и посмотрел на Влада.

Влад, высокий худой парень в оранжевом галстуке, как-то съежился, и Бони показалось, что он похудел еще прямо на глазах.

— Да не переживай ты! — Бони махнул на него рукой с золотыми часами, — тебя тоже возьмем.

Услышав слова Бони, Влад оживился, выпятил грудь вперед и застыл в ожидании.

— Я знаю одно место, — сказал Бони и постучал указательным пальцем по краю коктейльной рюмки.

Вдад аккуратно обнял пустую рюмку тонкими пальцами и, словно чего-то ожидая, медленно потащил ее к себе. Бон посмотрел на удаляющуюся от него рюмку и кивнул:

— И это правильно! Чтобы быть в своей тарелке в этом интересном месте, нам надо выпить чего-нибудь покрепче.

— Да в каком месте? Перестань говорить загадками! — не выдержал Герман.

— Это тайный ролевой клуб, где вы можете на некоторое время стать кем угодно, — ответил Бони.

— Ну и в кого ты предложишь нам воплотиться? — разливая золотую текилу по розовым «шотам» конусной формы, спросил Влад.

— Да, в кого? — поддержал бармена Герман.

— Давайте сначала «хлопнем», а то на сухую вы это не переварите, — хитро предложил Бон.

— Так мне же нельзя! я на работе, — с сожалением сказал Влад, — да и вообще, кто отпустит меня с работы?

— Об этом не волнуйся, я тебя «уволю» как стриптизера, заплачу пятьсот долларов управляющему, и ты свободен, как южный ветер, — тоном знатока произнес Бони и взял один из «шотов».

— Ну, хорошо, — согласился Влад и тоже взял розовый «шот».

— По целой! — строго произнес Бони и опрокинул в себя мексиканскую жидкость, — по целой, — повторили его друзья и проделали то же самое. Текила, смешавшись с клубничной «Маргаритой», произвела «революцию» в желудке Германа.

Герман некрасиво отрыгнул, прикрыв ладонью рот, и покраснел.

— Ничего, ничего, дружище! — увидев смущение друга, произнес Бони, — это мелочи по сравнению с тем, что ждет вас впереди.

— Да ты уже затрахал — «что вас ждет»… что нас ждет?! — вспылил Герман, выхватил бутылку текилы у Влада из рук и разлил по «шотам».

— О! ожил! — улыбнулся Бони. К барной стойке подошел невысокий мужчина в белом костюме.

— Ты что, Бони, обалдел — поить бармена? — мягко произнес он.

Бони засунул руку в карман, вытащил от туда стопку баксов и, отсчитав пять сотенных, бесцеремонно сунул во внутренний карман белого пиджака.

— Я увольняю на сегодня Вдада с работы, — спокойно сказал он и опрокинул в себя еще одну порцию мексиканского «зелья».

— Ну, это другое дело! — расплылся в улыбке управляющий и так же незаметно, как появился, исчез в темноте бара.

— Ладно, поехали! — встав с барного стула, сказал Бони.

— Но ты не договорил… — начал Герман, но все равно тоже слез со стула.

— На месте все узнаете, — весело ответил Бони и пошел к выходу, Герман состроил гримасу непонимания и, неровно ступая, поплелся за своим другом.

— А как же я? — залепетал Влад.

— Мы ждем тебя на улице, пять минут, — не оборачиваясь, кинул Бони.

— Но мне же надо переодеться и накраситься! — взмолился Влад.

— Там тебя накрасят и переоденут, — засмеялся Бони, все же повернувшись.

— Ну хорошо! хорошо! — Влад выбежал из-за стойки, поправил короткий голубой пиджак на голое тело, снял оранжевый галстук и важно, чтобы все видели, пошел к выходу.

— Вам такси? — вежливо встретил пьяную троицу человек в черном костюме на выходе из бара.

— Точно! — весело произнес Бони, показал таксисту большой палец и, открыв дверцу, сел на переднее пассажирское место черного «Мерседеса» с надписью «ВИП-такси». Герман и Влад устроились позади. Таксист запустил мотор и спросил:

— Куда едем, господа?

— Бомбоубежище, сороковой километр Минского шоссе, — абсолютно серьезно ответил Бони.

— Куда-куда? — таксист поднял черные очки на лоб и повернул голову к Бони.

Бони достал из кармана три зеленых купюры сотенным номиналом каждая и, раздвинув их веером, протянул таксисту.

— Окей! — согласился важный таксист, — отвезу хоть на подводную лодку, — опустил на глаза черные очки «Ray ban» и нажал на «гашетку». Черный «Мерседес» быстро пролетел ночную Москву и выехал на Минское шоссе. Через полчаса он стоял в еловом лесу около высокого забора, на воротах которого висела ржавая табличка «Бомбоубежище».

— Если дождешься нас, получишь в три раза больше, — сказал Бони таксисту и вылез из машины.

Три пьяных красавца подошли к воротам.

— Сорок второй! — громко сказал Бони в селектор, висящий на заборе. Ржавые ворота плавно открылись, и Бони без тени сомнения пошел вперед, за ним, озираясь по сторонам, шли его друзья. Таксист задним ходом отъехал под большую ель и, откинувшись на кресле, задремал: для себя он точно решил, что будет ждать до упора.

Обычная лесная тропинка привела друзей к небольшому бетонному зданию, похожему на гараж: ни окон, ни дверей в нем не было, только посередине стены блестела металлическая табличка с отверстием для ключа. Бони снял с ремня длинный ключ, напоминающий скелет рыбы и вставил в отверстие. В ту же секунду трава и мох перед бетонным гаражом раздвинулись, и глазам игроков предстала металлическая лестница, ведущая в подземелье. Лестница освещалась каким-то адским сине-красным светом, что производило убийственное впечатление.

— Ни хрена себе! — тихо произнес Влад, — у меня мурашки поползли по всему телу от такого начала игры.

— Я же вас предупреждал! — улыбнувшись, сказал Бони, и уверенно полез вниз, Герман и Влад, крепко держась за холодные перила ужасной лестницы, последовали за другом.

Люк, ведущий в ад, со скрежетом закрылся над головами игроков.

Бони резко повернулся и, подняв вверх руки, закричал:

— А! А! — В сине-красном свете его красивое лицо было ужасно.

— Аааааа!!! — завопили от страха Влад и Герман, еще крепче вцепившись в перила адской лестницы.

Бони рассмеялся и, повернувшись, стал спускаться дальше.

— Придурок! — повертев указательным пальцем у виска, произнес Герман и посмотрел на Влада. На том не было лица, он был готов умереть прямо здесь, на этой ужасной лестнице. Тем временем кожаная спина Бони исчезла где-то внизу. Влад с квадратными, полными ужаса глазами указал Герману рукой вниз, Герман повернулся и, не увидев Бони, просто побежал вниз, перескакивая ступени, за ним, держась за поясной ремень Германа, как прицепленный вагон, скакал Влад. Так, «паровозиком», они влетели в красную комнату.

Бони сидел на бордовом диване, закинув ногу на ногу, рядом с ним — симпатичная девушка в черной форме войск «СС»: аккуратно уложенные волосы, короткая юбка и черная пилотка, на которой красовался блестящий череп с костями.

Герман осмотрелся, вся комната была обита каким-то мягким красным материалом, единственной мебелью был бордовый диван, на котором сидели Бони и девушка-фашист.

— Мы что, попали в психушку? — услышал Герман голос Влада за спиной.

— Скорее в ад! — ответил Герман и вопросительно посмотрел на Бони.

— И то, и другое! — сказал Бони и поднялся с дивана. Девушка, не вставая, хлопнула в ладоши, красная стена раздвинулась, и в комнату вошли четверо крепких мужчин в форме войск «СС», в руках они держали три комплекта черной отглаженной формы. Ничего ни говоря, они подошли к игрокам и какими-то плавными, неуловимыми глазом, движениями стали их раздевать.

— Ой! ой! ой! — чуть ли не заблеял Влад от удовольствия.

Через несколько минут фашисты «кутюрье» закончили свою работу и так же молча, как появились, исчезли за красной стеной, прихватив с собой одежду «новоиспеченных» фашистов.

— Але, але! Не помните мой голубой пиджак, он у меня один, — осматривая новый прикид, сказал Влад. Но красная стена закрылась, и ответа не последовало.

— Мы что, пойдем на войну? — поправляя черную фуражку с черепом, спросил Герман, обращаясь к Бони.

— Не знаю, не знаю, что приготовила нам Эльза, — ответил Бони, пожав плечами.

Эльза встала с дивана и подошла к красной стене.

— Эльза Крюгер! — сказала она грубым мужским голосом. Стена отодвинулась, и Эльза, сказав: — Прошу за мной, господа, — скрылась в темном коридоре, ведущем в бездну. Бони, улыбаясь, уверенным шагом пошел за девушкой, Герман и Влад вопросительно посмотрели друг на друга и тоже вошли в темный коридор. Пройдя по странному коридору, напоминающему отсек подводной лодки, игроки вошли в абсолютно белую комнату. Посередине комнаты, привязанные за руки, висели двое мужчин без какой либо одежды, рядом с ними стоял стеклянный шкаф, на полках которого поблескивали странные инструменты.

Эльза подошла к стене и села за большой письменный стол с единственным стулом.

— Вау! — с удивлением произнес Герман, сдвинув фуражку с черепом на затылок, — ну и что мы должны делать?

Эльза с красивым, но каменным лицом сказала:

— Это настоящие красноармейцы, танкисты, и ваша задача — узнать, когда начнется наступление русских.

— Но как? — как-то по-детски спросил Влад, подошел к стеклянному шкафу, повертел в руках непонятные клещи и брезгливо положил на место, затем повернулся к пленникам и жадно осмотрел мускулистые тела красноармейцев. Непроизвольно его рука скользнула по голой заднице одного из них.

Танкист с ужасом посмотрел на Влада, в его глазах царил страх, и не страх перед этим стеклянным шкафом, а страх перед этим непонятным гестаповцем, который, по мнению красноармейца, задумал что-то, что никак не укладывалось в его голове.

— Нет! Господа, так они вам ничего не скажут, — грубо сказала Эльза, встала из за стола, достала из адского шкафа странные клещи с загнутыми концами и подошла к пленникам, затем вставила их в рот тому, рядом с которым стоял Влад, явно вожделея танкиста, и с каким то ужасным скрежетом вырвала большой белый зуб красноармейца.

— А! А! — закричал Влад и одним прыжком отскочил к друзьям, на лицах которых царил ужас. Кровь алой струйкой потекла по мускулистому телу пленника. Красноармеец не проронил ни звука, только смачно сплюнул кровь на белый пол камеры пыток. Как ни странно, его глаза оживились, ведь ужасный, странный гестаповец отскочил от него, а ко всему остальному он был готов.

— Как-то вот так, — сказала Эльза, положила окровавленные клещи на стеклянную полку и посмотрела на игроков. Бони уже не улыбался.

— Нет! ну мы так не можем! — нервно теребя правое ухо, произнес он в ответ на вопросительный взгляд Эльзы.

— Ну хорошо, — сказала Эльза, снимая резиновые перчатки, — у вас есть полчаса, через полчаса сюда придут настоящие садисты, и, если вы не расколете русских, вас подвесят вместе с ними.

С этими словами Эльза вышла из комнаты. Гробовая тишина повисла в камере пыток.

Бони очнулся первым, подошел к письменному столу, за которым сидела Эльза, плюхнулся на стул, затем открыл дверцу стола и не без удовольствия достал бутылку яблочного шнапса.

— Что стоите? Идите сюда! — махнул он рукой, приглашая к столу двух «мумий», застывших посередине комнаты. Влада и Германа не надо было долго упрашивать, через секунду они жадно смотрели на фашистскую выпивку, стоя около Бони.

Бони потряс бутылку и, сделав несколько внушительных глотков прямо из горлышка, передал друзьям. Герман и Влад тоже приложились к шнапсу и в один голос завопили: — Ты куда нас привел?!..

— Честно говоря, именно здесь я в первый раз, — разглядывая бутылку, ответил Бон.

— Нам от твоей честности не легче, — каким-то тонким голосом проблеял Влад, — а если и вправду сюда придут головорезы и начнут нам вырывать зубы?..

— Не хотелось бы, — задумчиво произнес Бони, разглядывая этикетку на бутылке.

— Что ты там впялился в эту бутылку? — не выдержал Герман. — Что будем делать?

— Год выпуска 1942-й, город Берлин, — прочитал Бони, поставил бутылку на стол и пошел к стеклянному шкафу.

— Ну и что? — почти одновременно спросили Влад и Герман.

— Да ничего! — ответил Бон, засовывая в карман блестящий молоток, похожий на тот, которым отбивают мясо.

— Ты что, хочешь пытать этих несчастных танкистов? — спросил Влад.

— Нет! — ответил Бони, посмотрел на свои золотые часы, подошел к белой стене там, где открывался коридор, и прижался к стене спиной.

Влад и Герман с удивлением смотрели на друга, но не только они — два голых красноармейца тоже с непониманием смотрели на гестаповца с молотком, по всей видимости, их разум отказывался искать какое-то объяснение происходящему.

Но общее непонимание развеял шум за белой стеной, стена отодвинулась, и в комнату вошли два гестаповца в офицерской форме.

— Смотри, Курт! — сказал один из них по-немецки, — я же говорил, что это русские диверсанты, указывая на Влада и Германа, сидящих на столе.

— Да! Наверно, ты прав, — согласился другой и полез в кобуру за пистолетом.

Влад и Герман, хлопая глазами, смотрели не на фашистов, а «сквозь» них на Бони. Эсэсовцы перехватили их взгляд и одновременно повернулись, но было поздно: блестящий молоток Бони обрушился на их головы. С проломленными черепами фашисты упали на колени и рухнули лицом вниз к ногам Бони.

— Как-то так, — сказал Бони, подошел к красноармейцам и обрезал веревки.

— Ничего себе игра! — только и смог произнести Герман, сидя на столе Эльзы, как приклеенный.

Обессиленные танкисты лежали на белом окровавленном полу. Бони взял бутылку и поочередно влил шнапс каждому в рот. Пока красноармейцы приходили в себя, Бони раздел убитых фашистов и кинул их форму танкистам.

— Я это не надену! — прохрипел один из них.

— Надевай! Это приказ, — строго сказал Бони, — я командир группы «Голубой мустанг», и нам надо отсюда выбраться.

Красноармейцы переглянулись и напялили на себя черную форму.

Влад и Герман уже не сидели на столе, а, подойдя к Бони, молча смотрели то на танкистов, то на своего друга.

— Построились! — скомандовал Бони, поправляя синие очки.

Танкисты, будучи людьми военными, выстроились в шеренгу, больно уж сильное впечатление произвел на них командир группы «Голубой мустанг».

— Что? — тонким голосом переспросил Влад.

— В строй! Быстро! — крикнул Бони, указав на танкистов рукой.

— Да! да! конечно, я люблю групповуху, — согласился Влад и пристроился рядом с танкистами.

Беззубый небольшого роста танкист на всякий случай сделал полшага вбок.

— Подумаешь! — обиженно произнес Влад и махнул Герману рукой.

— Ничего не понимаю! — произнес Герман и встал рядом с Владом.

Бон заложил руки за спину и сказал:

— Наша задача — выбраться наверх без единого выстрела, благо я знаю немецкий, потом захватить транспорт и смыться куда-нибудь в лес, а в лесу будем искать партизан, вопросы есть?

— Конечно, есть! — возмутился Влад. — Когда все это кончится?

— Все только началось, — с улыбкой ответил Бони, — я сожалею, но мы попали в 1942-й год и, если до вас еще не дошло, посмотрите на танкистов — они настоящие.

Вдад и Герман, как по команде, повернули головы в сторону красноармейцев. Танкисты переглянулись и вопросительно уставились на Бони.

— У вас есть вопросы? — повторил Бони, обратившись к танкистам.

— Никак нет, — ответил беззубый.

— Тогда, — спокойно произнес Бони, — давайте знакомиться, меня зовут Бони. — Он протянул правую руку беззубому красноармейцу.

— Иван! — хрипло ответил танкист, крепко пожав руку Бони.

— Сергей! — ответил второй, тоже пожав руку нового командира.

— Ну вот и хорошо, это моя группа — Герман и Влад, — сказал Бони, указав рукой на друзей. Красноармейцы в знак знакомства четко, как только умеют военные, кивнули головой.

— А они все же ничего, — глубоко вздохнув, произнес Влад.

Бони подошел к белой стене и сказал:

— Эльза Крюгер.

Стена отодвинулась, показав черный коридор, абсолютно не похожий на тот, по которому они сюда попали.

— Ну что, пошли, — уверенно произнес Бони и шагнул вперед.

Друзья шли по темному коридору, по стенам которого тянулись провода и непонятные кабели.

— Почему здесь столько проводов? — услышал Бони голос Германа за спиной.

— Наверно, это бункер Гитлера, — пошутил Бони и подошел к Т-образной развилке.

Посередине перекрестка за столом из красного дерева сидел солдат, на столе стояли пять телефонов и большая зеленая лампа.

Подойдя к столу, Бони на немецком языке спросил:

— Солдат! Как нам попасть к руководству? Мы — спецгруппа.

Солдат вытянулся в струнку:

— Вам к Гитлеру или Геббельсу?

— О! майн Готт! — вырвалось у Бони.

Солдат с удивлением посмотрел на него.

Бони, поняв, что ляпнул что-то не то, спокойно сказал: — Конечно, к Адольфу, — и обернулся: лица его друзей застыли в удивлении.

— Вторая дверь направо! — четко произнес солдат и стал набирать номер телефона.

Услышав звук вращающегося диска, Бони повернулся и положил руку на рычажки телефона.

— Не надо! Это секретная миссия, — тихо произнес он.

— А! Понимаю, — медленно, словно в чем-то сомневаясь, протянул секретарь. Бони, заметив сомнения солдата, со словами: — Хайль Гитлер! — выкинул вверх правую руку.

— Хайль Гитлер! — ответил солдат, застыв с вытянутой рукой.

— Ну вот и хорошо, — спокойно произнес Бони и уверенным шагом пошел направо по коридору.

Подойдя к черной металлической двери, на которой почему-то не было никакой таблички, Бон остановился, за спиной он чувствовал неровное дыхание своих друзей.

— Ну что, с Богом! — сказал он и, открыв дверь, вошел. Его спецбригада последовала за ним.

В маленькой комнате, увешанной флагами с черными свастиками, за большим дубовым столом сидел сгорбленный человек, перед ним стояла непонятная чаша.

Бони уже ничему не удивлялся, но внутреннее чутье подсказывало ему, что надо быть хитрее.

— Хайль Гитлер! — громко крикнул он, выкинув вверх руку.

Адольф оторвал взгляд от чаши и спросил:

— Вы за мной?

— Так точно! — ответил Бони.

— Поздно! — тихо произнес Адольф, тяжело поднялся из-за стола и взял трясущейся рукой чашу. — Это чаша Грааля, из которой пил Христос перед смертью. Сейчас я выпью из нее яд и стану бессмертным.

Эти слова Гитлера заинтересовали Бони, он хорошо знал историю, так как окончил исторический факультет МГУ.

— А как же ваше копье центуриона? — спросил он.

Адольф с грустью в глазах посмотрел на Бонн, но ответил:

— Наконечник копья, которым римский центурион убил Христа, всегда помогал мне, но, к сожалению, его подменили, и удача отвернулась от меня. Зато никто не знает про чашу, и, выпив ее, я умру, но смогу возродиться вновь.

С этими словами Адольф поднес чашу ко рту.

— Не-не-не, так не пойдет! — выкрикнул Бон, одним прыжком подскочил к Адольфу и, вырвав из трясущихся рук фюрера чашу, вылил содержимое на пол. Гитлер, обескураженный таким поворотом судьбы, обессиленно упал в мягкое кресло.

Бони, недолго думая, схватил белый пузырек с черной надписью «Яд» со стола диктатора, сжал Гитлера за шею и высыпал содержимое адского пузырька прямо в рот Адольфу.

Не прошло и минуты, как диктатор застыл на своем «троне», в его глазах стоял ужас.

— Ни хрена себе… — вытирая испарину со лба белым платком с черной свастикой, произнес Влад. — Ты чего, убил самого Гитлера?..

Но Бони не ответил, он взял в руки чашу, подошел к раковине в углу комнаты, тщательно ее помыл и, налив обыкновенной воды из кувшина, который стоял на столе у диктатора, протянул Владу.

— А ничего покрепче нет? — постарался пошутить Влад.

— Мы все должны выпить из этой чаши, чтобы вернуться в свое время, — сказал Бони и подошел к танкистам. — Вы тоже.

— Кто выиграет в войне? — спросил Иван.

— Русские! — ответил Бони, улыбнувшись.

— Ну, тогда не грех и выпить, — уверенно произнес Иван, выхватил чашу из рук Влада и, сделав глоток, передал Сергею. Сергей, Влад и Герман тоже выпили из чаши. Бони взял кубок в руки последним и со словами: «Ну, за победу!» допил до дна. Сознание его помутилось, и впервые в жизни он почувствовал непонятную легкость, как будто каждая клеточка его организма превратилась в ветер.

…Теплое майское солнце отражалось в голубых очках Бонн, он и его друзья Влад и Герман спали на старой деревянной лавочке парка культуры имени Горького. Бони открыл глаза. Седые ветераны, поблескивая медалями, медленно проходили мимо него по цветущей аллее. Два ветерана и симпатичная девушка остановились и повернулись к нему лицом.

— Иван? Сергей? Эльза? — с удивлением произнес Бони. Седой старец в погонах полковника подмигнул ему.

— Вставайте! вставайте! — толкая своих друзей, закричал Бони.

— Что? что случилось? — в один голос, вскочив на ноги, спросили они.

— Смотрите! — Бони повернулся к аллее, указывая куда-то рукой.

— Ну и что там? На что смотреть? — спросил Влад.

Бони так и застыл с протянутой рукой, на которой блестели золотые часы. Аллея парка была пуста, только женщина в белом халате мирно дремала около тележки с надписью «Мороженое».

 

Поэт и прозаик. Родилась в Москве. В детстве писала стихи, небольшие рассказы, много рисовала. Желание отражать свои мысли на бумаге возникло, когда был построен дом, посажено дерево и наступило исцеление от болезни, называемой молодостью.

Автор книги поэзии и прозы «Сны моего сердца». Имеет многочисленные публикации в различных газетах. Параллельно написанию книги происходило участие в различных литературных мероприятиях: международном фестивале «Стружские вечера поэзии» (2013) в Македонии (лауреат, заочное участие), конкурсе «Новое имя в фантастике» (2013, победитель), конкурсе «Российский Колокол» (2013, лауреат).

 

Иная вечность

Ты берешь Настоящее и выливаешь его в прохладу стакана. Глоток…

Уже через мгновенье густая зеленая жидкость в стакане начинает шевелиться, плясать большими и малыми пузырями. Начинает дымиться и негромко бурлить, преобразовываясь, таким образом, в полупрозрачные облака. Вытекая наружу, облака бледнеют, смешиваются с потоками холодной, чистой Реальности и быстро растворяются. Настоящее смело исчезает в Прошлом, не обронив даже случайно четкого, понятного следа. Для тебя остается лишь только призрачное, вечно поющее послевкусие на губах. Оно заставляет сердце — биться, разум — работать, душу — любить… Или не любить…

…За левым плечом у тебя — старая стена из красного кирпича. Высокая, правильной кладки. За ней — Зло: пристально смотрящие черные глаза и черные крылья — ты видел… Ты знаешь — одно небрежное движение — и кирпичи рассыпаются так, будто сделаны из бумаги, будто нет между ними прочно связующего, удерживающего элемента. Многие, долгие дни потом приходят с печалью и раскаянием. Многие, долгие дни ты пытаешься строить стену заново — собираешь и ровно укладываешь кирпичи под уверенными ударами гнилых клыков, отмахиваясь от властных, зловонных перьев…

…Справа — чудесное, лесное озеро — правильный овал на ладони думающего, понимающего Мира, не принадлежащего тебе никогда. Озеро — Зеркало. Ты встаешь над ним на колени и с удовольствием различаешь на водной глади быстро бегущие облака, замерших в охоте стрекоз и ликующее Солнце. Его разрезающие Пространство нити-лучи устремляются в покой вод, щедро одаривая колышущиеся водоросли, стебли кувшинок и играющих маленьких рыбок великой Радостью и Благословением. Там же ты видишь свое лицо. Изо дня в день, из года в год оно меняется, а в чертах рождаются непредсказуемые, посторонние мотивы, безукоризненно подчиняясь законам Мира, игнорируя твои желания и возмущение…

Озеро — большое светлое Око, смотрящее изнутри, из глубины строгой Действительности. Бережно обрамленное по берегам зарослями высокого камыша и раскидистых ив, иногда, во владении Ночи, путем отражения оно приобретает зрачок. Яркий, всепроникающий зрачок — Луну…

Нет в Мире существа, умеющего не впустить Око в свою плоть и душу…

…За твоей спиной — Прошлое. Горы. Высокие, неподвижные беспорядочные нагромождения камней, лишенные бесценных даров — Изменения и Развития. Фрагменты близкого и дорогого тебе бытия там замершие, холодные и подобны неумелым мазкам акварели по мокрой бумаге. Нет четких линий, хорошо различимых деталей, образов и правильного распределения цвета. Окаменевшее осознание происшедшего, содеянного Навсегда, щедро используемое Памятью, выстраивающей прочный мост между Прошлым и Будущим…

…Тебе уже приходилось чувствовать над своей головой ладони Вечности? От них — Тепло и Свет, сильный и бесконечный. От них — Любовь. Когда-то, много лет назад, они бережно принесли тебя в Реальность и также бережно заберут тебя в Вечность, когда завершатся дни, подаренные тебе в Мире. Не поднимай голову слишком высоко — свет Вечности обожжет твою Душу. Не опускай голову слишком низко — утратишь возможность получать прикосновения ладоней Вечности…

…Вечность… У каждого Существа она Иная, неповторимая… Чудесными, изумрудными потоками Понимания она пронизывает твой уникальный Мир, наполняя его Движением, Разумом и материнской Заботой…

…Ты берешь Настоящее и выливаешь его в прохладу стакана… Настоящее смело исчезает в Прошлом, а для тебя остается лишь только призрачное, вечно поющее… Оно заставляет Сердце — биться, а Душу — любить… Или не любить…

 

Поэт, писатель, драматург, актер, певец. Лауреат конкурса «МАВЛИД 2014» (3 место) за стихотворение «Молитва». Автор сценариев для передачи «АБВГДЕйка», пою в правом хоре храма Знамения Богородицы, снимаюсь в кино и телесериалах, сочиняю стихи, прозу, пьесы («Чужими глазами», «Шейх Санан»). В 2005 году выпустил книгу «Плетение литер». В 2010 году опубликовал несколько стихотворений и рассказ «Змеиный взгляд» в «Невском альманахе». В 2012 году издал книгу стихов «Помни себя».

Год рождения — 1971. Окончил театральный факультет Саратовской консерватории и сценарный факультет ВГИКа. Живу в Москве.

 

Волшебник и овцы

 

Симург

 

Сказка о волшебном яблоке, экзистенциальном вопросе и прытком лесничем Елпидифоре,

рассказанная с применением современной изящной терминологии

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были канцлер с канцеляршей — это, значит, король с королевой по-старому. Эпоха тогда была просвещенная, и наука сильно продвинулась вперед, и ученых развелось — пруд пруди, все одни доктора да члены-корреспонденты, и канцлер с канцеляршей держали у себя при дворе с дюжину таких членов, да вот, к несчастью, ни один из этих корреспондентов не мог помочь своему покровителю в его недуге. А недуг-то и заключался всего-навсего в том, что не было у канцлера и канцелярши детей.

Для нас с вами, уважаемый электорат, это, конечно, не ахти какая беда — отсутствие потомства. Иное дело — цари. Им по статусу положено иметь наследников, ну если не целый выводок, то хотя бы одного, самого задрипанного, лишь бы народу было сподручно кормить его с ложки. А то если народу некого кормить с ложки, то опускаются у него, у бедного народа, руки, и становится он сам не свой, худеет и умнеет на глазах, и всячески развинчивается. Ну да бог с ним, с народом, не о нем речь.

Итак, для королей забота о продолжении рода — настоящая беда, у них прямо лицо перекашивается, когда речь заходит о детях, а уж когда их нет, то тут и вовсе туши свет, бросай гранату. Чего только ни перепробовала бедная венценосная чета, чтобы достичь присовокупления в семье. Куда их только ни укалывали всякими иглами хитрые китайцы, какой только активной биологической приправой ни пичкали их ушлые американцы, какие только конечности ни массировали им оголтелые турки, — ничего не помогало державным супружникам избавиться от неплодия.

И вот, когда все средства уже были испробованы, и у всей демократически настроенной части населения государства пошатнулась вера в непререкаемый авторитаризм науки, вспомнил канцлер Полкан Тринадцатый старую легенду про волшебную яблоню, якобы приносящую потомство тем, кто сжует плоды с этого дерева. (Ну, не всем подряд, конечно, приносящую, а только женщинам. Мужчинам, в силу их физиологических отличий от слабого пола, подобная перспектива не светила, хоть скушай ты все то магическое растение со стволом, с листьями, с корнями и с землей, на которой оно стоит. Ну, если только ты очень хочешь, в порядке исключения, при изменении мужеского пола на женский, — тогдашняя наука уже и до такого непотребства докатилась — страждешь исправить себе, так сказать, детородный инструмент и воспитать дите без вредного влияния феминизма, то можно и мужика от неплодия вылечить. А вообще-то, конечно, фрукт этот предназначался для женского сословья.) Ну а легенда, стало быть, вот какая.

Со времен глубокого средневекового мракобесия и ханжества ходил в тех краях сказ о злой ведьме Ягине, которая однажды выручила из беды бога смерти и воздаяния по заслугам по кличке Чох. Не поделил этот самый Чох с богом жизни и радости Пыхтуном одну нимфу — ну, не нимфу, а так себе нимфеточку сомнительной наружности, и вышел у них скандал на весь небосвод. Десять лет подконтрольные им средства массовой инсинуации густо сдабривали эфирное пространство лазури отборнейшими помоями, чему были несказанно рады отупевшие в религиозном невежестве канцелярские народности, не уставая хвалить небо за подкорм хилых посевов мака и конопли, пока в начале третьего года Господу нашему царю-батюшке, то есть самому главному их теневому богу, которому все заочно плевали в рожу, а очно признавались в чувстве и целовали в седалище, не надоела их собачья полемика. Чтоб более никому не повадно было хамить друг другу за глаза обидными плюрализмами, Главный временно отстранил Пыхтуна от занимаемой должности, отдав заботу о радостной жизни на откуп инквизиционной опричнины. Бога же смерти как сильно отметившегося в ругательном ремесле сквернавца снабдил для совершенства в означенном искусстве таким выразительным обличьем и такими морфологическими ресурсами, что бедняга Чох утратил всякую возможность геройствовать на любовном фланге. Стоило ему только раскрыть свое любезное хайло перед какой-нибудь божественной грешницей и обратить на себя ее взоры, как несчастную красотку от одного созерцания этого мордоворота и от потоков рифмованного мата начинало крючить и буравить, и наизнанку выворачивать, что, вполне понятно, несколько мешало их дальнейшему продвижению в сторону алькова. Короче говоря, тут не то, что амурного удовлетворения не получишь, рюмку шафрана — и то не опрокинешь — плавники с бивнями чинят препоны. Вот в этот самый момент и подвернулась Чоху ведьмочка Ягиня.

— Давай, — говорит, — сделаю из тебя Ален Делона, а ты меня взамен вечной жизнью и вечной молодостью побалуешь.

Чох, конечно, обложил ее шестиэтажным дивертисментом и согласился. А что поделать, если ее папа в те времена был большим воротилой чернокнижного промысла?

— На тебе, дрянь ты эдакая, — говорит Чох, — твою собственную монаду, из которой ты, если верить Готфриду Вильгельму Лейбницу, стала возможной и появилась на свет. Храни ее как следует в сухом и прохладном месте, но в то же время и неподалеку от себя, тогда ни жизнь, ни молодость вовек с тебя не соскоблятся. А чтоб у меня на кармическом балансе подушный дебет с кредитом сходился, вот тебе семечко волшебной яблони, посади его у себя в саду да глаз с него не спускай. Созревают на этом деревце не цветы-овощи, а жизни человеческие. Будешь этими яблоками кормить простых смертных налогоплательщиков, которым бог не дал потомства, а они в твой счет будут свои молодые жизни перечислять, продолжаясь в детях. Если перестанешь яблочных уроженцев мне поставлять, отниму у тебя монаду безо всякой жалостливой канители. Теперь же тебя не трону и даже возьму к себе на недельку любимой сожительницей, а также буду тебе всякие поднебесные гостинцы подбрасывать до скончания моих полномочий, если сделаешь из меня не Ален Делона, а Леонардо ди Каприо, твою мать, эпоху, душу, совесть, — ну, и так далее в том же духе…

— Ладно, — отвечает Ягиня, — слеплю из тебя ди Каприо, только ласты свои убери с моей белой груди, винегрет моржовый, не про того сватана.

Ударили они, значится, по рукам, и с тех пор бог смерти Чох живет себе припеваючи на небесах, всех с ума сводит своей красою и ни одной юбке проходу не дает, а колдунья, завинтив монаду в рукоятку своей волшебной палочки, на земле тоже не жалобится, втихую ведет свой безвременный гешефт да пряники жует.

Вспомнил, стало быть, канцлер про легенду эту и велит привести к себе лесничего возраста призывного со странным именем Елпидифор.

— Слушай, лесник, — говорит канцлер, — выручай канцелярию. Сороковой год мне пошел, а семье моей нет никакого добавления от честной моей жены, канцелярши Полканихи. Достали меня окаянные доктора с их членами, не могут ничем подсобить ей, бедняжке, в плане оплодотворения. А детей-то мне надобно всего-навсего одну штуку безразличного рода, то бишь преемника или преемницу, чтоб окружающим меня политическим стервятникам не досталась в старости моя одряхлевшая пенсионная падаль. Ну и чтобы без похожего потомства мне, как и любому рабскому гражданину, смысл жизни не представлялся пустой бесперспективной ахинеей. Ступай-ка ты к ведьме Ягине подобру-поздорову, пока в народе не начались митинги оппозиции, да купи у нее яблоко волшебное по оптовой цене.

— Тебя трансформаторной будкой шарахнуло, канцлер-отец, или обожрался ты тараканьих лапок, сваренных в обезьяньем соку? — вопросительно отвечает ему Елпидифор. — Али ты не знаешь, что вместо продолжения никудышного твоего рода ведьма тебя самого либо жену твою расписную раньше срока погубит? И ежели супружница твоя родит тебе дочь, а тебя самого не станет, то у кого же народ будет в ногах валяться и кому сопли будет вытирать, издержка ты пренатального периода?

— Цыц, — огрызается на него канцлер великий Полкан, — какие обороты загибаешь про вельможную персону? Не твоего стрелкового ума дело — королю советы отдавать. Что я, с какой-то бабой не столкуюсь? Что я, не политик, что ль? Вот тебе проект мирного договора с этой стервой, вот тебе нота протеста, если она заартачится, а вот и накладные — нагружай, значится, провианта побольше, я потом этими яблоками на международной арене буду спекулировать. И пусть только она попробует мне не дать. Я ей такое эмбарго покажу, какое одинокой женщине и не снилось. Что стоишь, как тумба? Иди, куда послали.

— Иди ты сам в эту скважину, если у тебя такая возбужденность, канцлер-батюшка, — аполитично восклицает Елпидифор, — не пойду я к ведьме в лапы, пропаду на чужбине зазря. Эта путана и наркоманка еще, чего доброго, меня самого, молодого и неженатого, охмурит, попользует и сплавит кому надо на тот свет за бесценок.

— Молчать, — церемонно заявляет либеральный канцлер Полкан. — Жизнь твоя и на родине ничего не стоит. Ступай, куда велено, да без яблока не возвращайся, а то твоей матушки да твоего батюшки давно уже два электрических стула дожидаются, как раз по соседству с электрическими удобствами для газетчиков. Да в загородной резиденции у меня целый электрический гарнитур, нарочно заказанный из Северной Кореи для твоих братьев и сестер и для всей твоей родни, лежит в целлофане нераспакованный.

Делать нечего, канцлер хоть и социал-демократ, но зато большой затейник по части пыточных увеселений. Ведь ему ничего не стоит из одного лишь ворчливого любопытства поджарить человека газосварочным аппаратом, чтобы получить редкую судебно-медицинскую фотографию. Плюнул на инкрустированный паркет обуянный скорбью лесничий Елпидифор, дал своему гражданскому возмущению отдушину и пошел с колдуньей разбираться. Не забыл он, конечно, захватить с собой и сабельку, и арбалет с оптическим прицелом, и грамотами канцелярскими не погнушался — мало ли для какой нужды понадобятся.

Ходил он, бродил по долинам и по взгорьям, вступал в пограничные контакты с разными социальными индивидами, расспрашивая у них дорогу к ведьме, пока в конце своих приключений не очутился в волшебном лесу, где цвело и благоухало такое число невиданных ботанических извращений, какое бывает только после поломки на атомной станции. По этому признаку и еще по тому, что кругом обнаруживались насыпи человечьих объедков, прямо как на нездоровых изображениях баталиста Верещагина, Елпидифор сразу смекнул, что угодил он аккурат в дендрарий колдуньи Ягини. К тому времени ночь уже уселась на землю, и спелая луна, осветив своей бледностью дикорастущий простор, придала антуражу уголовно-процессуальный оттенок.

В середке неопознанной экологической аномалии, на полянке, стояла, значится, заветная яблонька с одним-единственным позолоченным яблочком на рахитичной ветке, ну, все равно как в шовинистическом раю Адама и Евы. Только там не было бюджетных караульщиков, главный теневой Бог наш царь-батюшка в Эдеме сам на облаке обходил свои посевы и собственноручно отмечал смутьянов кулачком под дых, а здесь казенных вахтеров было аж целых две штуки поставлено, и оба не простые людишки, а злые вурдалаки, то бишь охотники на человечков. Правда, когда лесничий Елпидифор подступил к бандитской той малине и варежку свою раззявил, смерив яблоню экзальтированным взглядом, злыдни вурдалаки в сторонке, под смородиновой пальмой валялись пьяные вусмерть и от большой философской задумчивости упражнялись в стрельбе из автомата одиночными патронами.

Терзаемый неудовлетворительным предчувствием и немало ошарашенный тем, что никто его не встречает, а яблоко вот оно висит, спелостью наливается, бери — не хочу, стоял Елпидифор в нерешительной эмоции, как вдруг видит — летит прямо в него переливающаяся лунными отблесками глупая пуля.

— Ничего себе, — молвил бесстрашный Елпидифор, — вот, значит, как у вас тут хлебом-солью потчуют…

Сделал лесничий шажок вправо, надел танкистский шлем, пригнул макушку, пуля вокруг него проскочила и сгинула в плотных слоях атмосферы. «Однако здесь криминогенная обстановка, — подумал герой. — Кому ж это понадобилось в нечаянных проходимцев неотразимую гибель посылать? Дай-ка я сползаю на разведку, приструню хулиганов».

Зарядив стрелу в арбалет, подобрался он на корячках к яблоне, а яблоня как раз на пригорке стояла, и с высоты все расположение пейзажа хорошо просматривалось. Глядит Елпидифор в инфракрасный прицел — высовывается из дебрей африканской клубники оружейное отверстие. Кто стреляет — в темноте рожи не видно, но по нестерпимому философскому перегару чувствуется, что метит в яблочко. «Эка, что задумал, вражеский безобразник, — сказал про себя Елпидифор, — преступное вмешательство в движение исторических событий!».

Не дожидаясь, пока невидимый убивец разнесет мишень на ошметки, лесничий вынул руку из кустов, схватился за яблоко, и в этот момент прогремел другой выстрел. Вскинь он руку чуть позже, было бы у сказки другое завершение. А так — фрукт, целый и невредимый, остался в ладошке у лесника, пуля же, пронзив насквозь то место, которое яблоко занимало на черенке, уплясала в распростертый горизонт.

Сию же минуту в лесничего со всех сторон вмазали прожектора, завизжала траурная сигнализация, ожил матюгальник, прибитый к корню на перевернутой вверх тормашками березе.

— Кто мне весь обстрел испортил? Такую траекторию запороть! — заорал несвойственным себе криком меткий плодово-ягодный стрелок в свисающий с уха микрофон и показался из кустов во весь свой людоедский масштаб.

— Ну, я испортил, твое благородие, — скромно отвечал Елпидифор, вставая с земли и придерживая злого вурдалака на арбалетной мушке.

— Это что еще за путешественник к нам на участок приперся? — выкатился из-под пальмы второй сторож в обнимку с бутылью, в которой колыхалась украденная из погреба колдуньи мертвая вода, в грамотной пропорции разведенная с живой. — Ты кто таков будешь, камикадзе?

— Охотник я, — молвил смельчак, не спуская глаз с прицела, — его канцелярского величества Полкана личный лесничий, а зовут меня исчезающим именем Едпидифор — батюшка эдаким прозвищем угораздил.

— Лесничий, говоришь? И, стало быть, на охоту с сабелькой и арбалетом ходишь? — выказал сарказм лежебока, случайно вырубая пьяной ногой сигнальное пение сирен. — А почему не с карабином аль не с дубиной? Дубина — это ведь как романтично!

— Да на охоте дубин с карабинами и без того хватает, — нашелся с околичным высказыванием Едпидифор. — Вы лучше сами-ка огласите свои паспортные фамилии-отчества, господа неприветливые?

— Меня зовут Мелево, — взял речь первый вурдалак, — а этого потребителя мертвой и живой воды вперемешку с бензином кличут Копуша. Сторожим мы яблоню колдуньи Ягини и все ее селекционные художества от вторжения заграничного инвестиционного климата и от всяких там ворюг.

— То-то я и гляжу, что вы сторожите, — сказал лесничий, все еще выбирая у Мелева на морде место, куда выпустить стрелу, — охаживаете знаменательный саженец свинцом из автоматической системы Калашникова.

— Понимал бы что в парадоксальном суждении! — хмыкнул Мелево. — Отдавай то, что спер, и расставайся с жизнью. Прямо к ужину ты поспел. Сейчас мы тебя жрать начнем, потому как мы, по определению, пожиратели людишек.

— И любители созерцательного метода чувствования, по характеру, — икнул Копуша, абсурдно уставившись в небесный потолок. — Может, лакнешь нашего зелья напоследок?

— Хе-хе-хе, — нетвердо спросил Едпидифор, — извините, конечно, немилосердно, но что вы во мне, таком жестком и костлявом, нашли, за что меня можно было бы скушать, господа ученые лауреаты? И, прошу прощения за дополнительный интерес, по какой такой теории вы увлекаетесь каннибализмом?

— Теория подсказана нам приравненной к богам алхимичкой Ягиней, с которой у нас трудовой договор по охране ее околонаучной деятельности имеется, — пояснил Мелево. — Наша колдующая работодательница, если тебе это неизвестно, желая собственными глазами ознакомиться с пагубным концом этого света, решила шпионским образом откосить от смерти. И вслед за нею мы, не как продажные Маты Хари, но как два отрешенных от мира космополита, отчаянно стремимся увидеть истину в ее самом кошмарном варианте. Из надежных осведомительских источников в поднебесной администрации нам стало известно, что вечность уже отмерена, и осталось человечеству телепаться на голубой планете ровно 10 000 лет. Что и говорить, срок, конечно же, немалый, и человек — не черепаха каменная, чтоб прожить сто жизней подряд в складчину, но для тех, кому особенно хочется живьем посмотреть, с каким звоном здоровенная вселенная разлетится ко всем чертям на миниатюрные компоненты под торжественный аккомпанемент божественных сфер, нет ничего невозможного.

— Вот как? — протянул лесничий, постигая необъятную дерзость нетрезво мыслящих существ. — Стало быть, по теории этой аморальной долгожительницы вы собираетесь дотянуть до последнего зрелища Армагеддона?

— Соображаешь, — похвально отозвался верзила Мелево, аппетитно разглядывая лесника. — Чтоб не откладывать твое тело в долгий ящик, сейчас мы его быстренько под ритуальное исполнение нашего шарлатанского медиума пощиплем, приправим, начиним, поджарим и красиво разложим по тарелкам. Копуша, заводи свое камлание.

— Подожди, я не понял, — возмутился залежалый сторож, — а яблоко-то ты мне подстрелил? Чем я сейчас буду закусывать?

— С закуской придется чуток повременить. Сперва у нас было одно только яблоко, и то на ветке висело, а теперь к нему добавился еще и вот этот пропитанный необузданной жизнестойкостью гусь, — представив лесничего в новом гастрономическом аспекте, ответствовал Мелево.

— А, ну тогда ладно.

По команде своего приятеля Копуша лежа высосал остававшуюся у него в бутыли летальную дозу напитка и, панорамно развернувшись на присутствующих, обвел их подавленные лица трансцендентальным взором цвета северного сияния. Затем вопреки всем законам физики и медицины новоиспеченный шаман несгибаемо, как полосатый шлагбаум, встал на попа, вынул откуда-то из-за спины огромный бубен и начал музыкально принимать с ним такие художественные позы, о существовании которых в человеческой пластике Елпидифор даже и не подозревал.

— Не пойму, ей-богу, не пойму, — развел глазами в стороны Елпидифор, любуясь на то пограничное состояние между рождением и смертью, в которое погрузился Копуша, — как можно меня, самодостаточного охотника, который и сам не прочь заправиться различными видами флоры и фауны, употребить, скажем, на закуску али на десерт? Или что, существует такая теория, по которой человек определяется как некое промежуточное звено биологической, или пусть даже духовно-нравственной цепи питания? Нету такой теории, потому что мыслящий тростник гомо сапиенс — не топливо какое, чтоб на нем добираться до эсхатологической кульминации.

— Вот здесь ты, окорок бродячий, ошибаешься, — разводя костерок на походном алтаре, весело отозвался Мелево. — Как раз на таком горючем мы и живем. Использование в пищу себе подобных — отличный способ растягивания существования. Вкусив, к примеру, твоей егерской буженинки, мы заодно с мясцом оприходуем и весь твой оставшийся житейский промежуток. А, судя по твоей нахрапистой новобранческой повадке, от смерти тебе гоняться — целый век. Теперь считай: сто минус двадцать твоих, впустую потраченных лет, равняется восемьдесят, а восемьдесят, поделенное на два, — получается, что наше с Копушей горькое существование продлится на сорок безрадостных годков. Ты уж нас не жури, дикарей неинтеллигентных, но твоя редкая цифра нам здорово подходит, потому как народишко нынче пошел нежизнеспособный, дохленький. Подобьешь иногда какого-нибудь завалящего толстяка, думаешь, ну вот этот-то должен еще лет тридцать прочухать на своем жире, а как до душонки его жареной доберешься, чувствуешь — э, нет, мотор-то у него паршивый.

— Погоди-погоди, — нахлобучил брови сбитый с толку егерь и опустил наконец стрелу, видя, что имеет дело с феноменологическим недоразумением, — я что-то не постигну. Вы считаете, господа доктринеры, что таковым способом, поедая постороннее бытие, ваше человеческое прозябание удлиняется за пределы бесконечности?

— И мен но! — с низкочастотным шипением и свистом вырвался изо рта кликушествующего Копуши безотносительно высказанный, но по смыслу подходящий к беседе выкрик.

— Мы уже 586 человечков слопали со средним сроком жизненного остатка 17 лет, — продолжил за напарника громила Мелево, завершая последние приготовления к люстрации, — и, если у тебя в черепушке развиты калькуляторные приспособления, то можешь прикинуть, что текущий запас нашей земной реальности равняется примерно 9 960 годам — то есть всего-то 40 лет дефицита до конца света нам осталось набрать. Попробуй, докажи, что наша концептуальность неправильная!

— Конечно же, неправильная, господа научные горемыки! — топнул рефлектором по земле Елпидифор, нечаянно наступив на тщательно замаскированную колдуньей окрест яблони магическую ловушку. В ту же минуту невероятной толщины дубина сорвалась с соседней сосны, за считаные доли мгновенья набрала бешеную скорость, взяв курс на голову Елпидифора, но вместо того, чтобы всей своей торцовой частью размозжить храброму охотнику смекалистый котелок, так ощутимо ухнула оказавшегося на ее пути, раздухарившегося в экстазе Копушу по лбу, что бедняга от этого богатырского потрясения моментально ослеп на только было начавший приоткрываться третий глаз и потом еще долго не мог понять, в какую сторону надо смотреть двумя оставшимися глазами.

— Ой! — уважительно выказал сочувствие повредившемуся в зрении людоеду сердобольный лесник. — Как ваше плохое самочувствие?

— Спасибо, ничего, — промямлил в ответ Копуша, обратив свой взор вовнутрь, на черепно-мозговое затемнение, — теперь уже намного хуже.

— Эй, Копуша, — боязливо поинтересовался у приятеля Мелево, — ты еще живой или уже того?..

— А какая разница? — нащупав бельмами источник лунного света, иронично подытожил свои впечатления о сравнении двух миров продвинутый спирит и осторожно вернул заблудившиеся в глазницах зрачки на прежнее место между веками.

— Ага, значит, все в порядке, — успокоился Мелево.

— Замечательно, — порадовался за выздоровление собеседника оптимистичный Елпидифор. — Тогда я продолжу. На чем я, бишь, застопорился?

— На концептуальности, — напомнил Мелево.

— О, точно, концептуальность! Конечно же, она у вас неверная! И кто только нафаршировал вам затылки этакой схоластической пропагандой? Не иначе как ведьма Ягиня вас околпачила, на службе у которой вы — контрактники. Познайте, дорогие братья по разуму, что философия ваша, как и общая ваша действительность жизни, солипсическая и милитаристическая.

От подобных буквенных сочетаний злобные охранники ощутили в себе большое желудочно-кишечное расположение к жертве и изумленно сели в ряд послушать ее сообщение перед едой, а лесничий Елпидифор, словно горячий и бдительный борец с басмачами, давай им лечить вывих в мозгах.

— Вот вы вроде бы не чумородные бестолочи, а вполне эрудированные слои общества, — начал он их отесывать, — а той простой очевидности не разумеете, что вместе с продолжительностью человеческой участи вы глотаете и пережевываете и саму оную участь, заложенную в ген, то есть, по-другому сказать, — смерть. Сколько вы, говорите, употребили в пищу электоратных единиц, — 586 штук? Вот столько на вашу долю и выпадет смертельных неожиданностей. Притом учтите: не всем из проглоченных вами прохожих суждено было умереть в покойном горизонтальном одряхлении. Кому-то недоброхоты должны были засунуть паяльник в прямую кишку, кому-то заказано болтаться на виселице, кому-то — тонуть в болотной дряни, кому-то — нечаянно выпасть с самолета на неудобное дерево кактус, — постигаете, какое эксклюзивное начнется зрелище в час Страшного Суда с вашим главным участием? Да по сравнению с изложенной картиной знаменитое творение Уолта Диснея «Том и Джерри» с его утонченно-осатанелым содержанием для неуравновешенных архаровцев — тьфу! Я свою контрамарку на этот ваш цирк ни за какие пироги не променяю!

«Мама», — единовременно возникла схожая мысль у вурдалаков, однако критическая привычка взяла верх над кратким помешательством.

— Да, но до Страшного-то Суда с нами ничего некрологического не случится, — однобоко понимая идеологическую суть проблемы, пробубнил Копуша, — если только мы тобой сейчас закусим. Нам твоего числа как раз не хватает для полного счета. Авось переварим твои жилы и как-нибудь на Судилище откувыркаемся.

— Мы субъекты не особо-то и кровожадные, — утешительно поддакнул Мелево. — Ты думаешь, нам по вкусу человечье мясо? Как бы не так! Знаешь, в какой коллективно-бессознательный нокаут мы впадаем после того, как через силу напитаемся очередным гражданином! Но что поделать, уж больно хочется посмотреть земными глазами, когда накроется бордовой шляпой американский империализм, а это произойдет не раньше, чем наступит конец времен.

— Опять вы не внемлете ясным положениям, — толерантно сокрушился Елпидифор. — Как-нибудь откувыркаться на этом свете у вас не получится. Снова вы не учли тот неотъемлемый фактор, что съеденная вами демографическая порция в 586 душ переболела в детстве, болела в зрелости и должна будет заболеть к старости такими муками и казнями египетскими, какие вам в самых безнравственных мечтах не привидятся. Ну, допустим, что по отдельности вы не боитесь таких мелочей, как гепатит С, СПИД, икота, шизофрения, рак шейки матки, сибирская язва, хронический насморк, коровье бешенство и малоупотребительная слоновая болезнь, когда детородное устройство раздувается до масштабов орбитального комплекса, но если хотя бы половина перечисленного мной списка разом начнет в ваших организмах свое действие а капеллой в 586 ртов, целой лавиной голосов, представляете, какие танцы народов мира вы, корчась, напоследок изобразите, спасаясь от каторжных терзаний? И потом, кроме этих недомоганий прозорливые врачи третьего и последующих тысячелетий скоро изобретут еще десятка три дорогостоящих хворей, сыворотки от которых под силу будет купить только верховному главнокомандующему коммунистической республики Кубы, и то если он сдаст всю свою страну вместе с Карибским бассейном и Бермудским треугольником в руки иностранного капитала. Да с таким подбором наследственности, какой отложился в ваших печенках, вы не то что до Страшного Суда, вы и до шабашного праздника хеллоуина не дотянете.

«Мама», — вдругорядь екнуло у вурдалаков в мозгах, и на этот раз даже критическая привычка не выручила их от судорожного озноба, и аппетит полез наружу вслед за рефлексом тошноты.

— Что же нам делать, громила? — обернулся к приятелю по несчастью Копуша. — Ведьма-то нам ничего не объяснила про туберкулез и триппер.

— Неужто мы не затянем народно-освободительные гимны на закате Соединенных Штатов? — очертил проблему осунувшийся Мелево. — Егерь, научи, как же нам теперь дальше жить? Ощущаю я в своем желудке перемену экзистенциальной задачи. Не могу больше поглощать человечью ткань.

— Правильно, — откликнулся Копуша, — пошли блевать.

— Подожди, Копуша, — заметил Мелево, становясь в партер, — дай серьезность сформулировать. Егерь, покажи наглядно, как бы эдак перекроить наше житие, чтобы оно наполнилось смыслом, как акватория — жижей?

— Я тебе сейчас покажу, как, — забулькал полным ртом осовелый его друг, — тащи меня в кусты.

— Отодвинься от меня, пьянь возмутительная, — продолжил идеалист Мелево. — Учитель, — так окликнул лесника Елпидифора новообращенный вурдалак, слыша, что Копуша не может больше сдерживать свои духовные позывы, — гуру, равви лама савахфани, нищи, сиры и убоги стоим мы пред тобою в позе раков, захлебываясь в заблуждениях.

Учитель Елпидифор огляделся по сторонам, выискивая, к кому это с иноземной бранью обратился несчастный Мелево, но никого не встретил, а оратор тем временем развивал аргументацию:

— Поставь идеал, на какой теперь пристало нам с Копушей медитировать. Сомнение душит нам гортани, слезы радости изливаются из наших сердец. Направь реки нашего философского покаяния в верное русло, — провозгласил Мелево и вслед за Копушей открыл выход источнику своей души, бьющему из самых глубин его живота.

Страшные рык и смрад огласили притихшую ночную округу. Лесничему Елпидифору заложило нос и уши, и не дошло до его чувств пение механической птицы геликоптера, на которой ведьма Ягиня летела к себе в огород на прополку. Еще сверху увидала она скрещенные над опушкой лучи дигов, предъявляющие храброго лесничего Елпидифора в выразительном свете, услыхала нестерпимый вой своих стражей, отважных воителей со скукой и скепсисом, почуяла, что дело пахнет посягательством на собственность, и потому спикировала на своем недобитом аппарате прямо чуть ли не на танкистский шлем нашему герою.

— Что тут такое вытворяется? — завопила она на весь лес с понятной для хозяек раздражительностью. — Кто без спросу вероломно шастает ночью по моим оранжереям? Где охрана? Почему плавают в лужах? А, перепились, отбросы сатанинские! Вот я вам! — зашипела она на них и сапожком их морды еще глубже в потоки засунула.

— Подождите, женщина, остыньте, — попробовал вразумить ее Елпидифор, — ведь они же не рыбы лапчатые тритоны, чтобы в жидкость их макать.

— Ты еще что за указ мне тут? — окрысилась на него ведьма. — Ты, я гляжу, мое яблоко своровал и еще бесплатные рекомендации мне раздаешь, как поступать с моими подрядчиками?

— А, так вы, стало быть, и будете нестерпимо злющая знахарка Ягиня, — догадался смекалистый парень. — Вас-то мне и надо. Я — дипломатический лесник с раритетным именем Елпидифор. У меня к вам от досточтимого канцлера Полкана любвеобильный протокол о намерениях имеется как раз по поводу аренды вышеупомянутого фрукта. Вот, получите и распишитесь.

— Какие там намерения? — пуще прежнего забеспокоилась чародейка. — Ну-ка, живо обнажи содержимое своих карманов, рецидивист неоформившийся. А не то превращу тебя в такую годзилу-гамадрилу, что все голливудские продюсеры из-за тебя перелаются.

— Не обзывайтесь, женщина, не переживайте так, — трезво отозвался лесничий, показывая ей яблоко, — вот оно, ваше достояние, целое и сохранное, даже нигде ни разу не надкусанное. За этим сюрпризом природы прислал меня мой король, который желает завести у себя наследного детеныша. Не жалей, наказывал он мне, никаких обещаний, чтобы ягоду ту волшебную раздобыть. Что вы глядите на меня, гражданочка, как будто об стенку ударились? Ваша очередь говорить.

— Король послал? — утих колдуньин гнев. — За наследником, значится? А с договором твой король ознакомлен? Кто будет платить жизнью за жизнь канцелярского ребенка? Уж не ты ли, хлопец?

— Вот по этому пункту его величество Полкан невразумительность буркнул. Только крикнул, что он видный межгосударственный мастер по саммитам, и пригрозил, что, мол, в гробу он видал всех, кто супротив него мерзость какую ляпнет али интригу заплетет. А с женским полом, добавил он, ему договариваться одно наслаждение, особливо если сойдешься в цене.

— Ага, — пораскинув головою, сказала ведьма, — доходчиво ты доносишь информацию, даром что пехотинец. Ладно, забирай себе яблоко, вези его своему президенту и передай ему, что, как только выйдет его конституционная компетенция, так я явлюсь к нему в пенсионные апартаменты на заслуженный отдых и сведу его со своим клиентом, мифологическим авторитетом Чохом, вот пусть ему и демонстрирует свои переговорные возможности.

— Ой, хорошо бы, вы пораньше до этого демократического выродка добрались да и огрели бы его нежданным импичментом по балде, — плаксиво попросил Елпидифор колдунью. — Если что, то наш гегемон вам пособит. Честное слово, можете рассчитывать на кипучую поддержку наших парламентских оторвяг-меньшевиков, а также всего нашего канцелярского народонаселения, потому как нету нам в тридевятой-тридесятой федерации от несравнимого деспота и самоуправца Полкана Тринадцатого никакого житья-продыху.

— О’кэй, — отбрехалась Ягиня, — если у моего клиента возникнет невыносимая нужда, то, может, и покушение состряпаем.

С этим они ударили в ладошки, и лесничий Елпидифор потопал с добычей в сумке к себе на родину.

— Ну что, — вопросил его канцлер по возвращении домой, — достал ты избавительную кислятину?

— Достал, канцлер, — ответил Елпидифор, отдавая волшебное средство.

— Молодец, — похвалил его дальновидный монарх Полкан. — Экое оно и впрямь чудное, словно золотом помазанное. А почему одно? Я ж тебе велел целую фуру привезти.

— Да оно там одно последнее и висело, — обиделся на критику егерь. — И потом я еле живым ускребся с того ненормального места.

— Ладно, ладно, не причитай, я прикажу своим умельцам с десяток таких кругляшей скатать — надо поправлять наш политический вес. Соглашение с этой гадиной заключил?

— Как не заключить, твое канцелярское превосходство, — отрапортовал егерь, — поблагодарила она тебя за бумажную продукцию и сказала, чтобы ты вскорости ждал ее в гости под ручку с богом смерти Чохом, они-де с визитом к нам в страну пожалуют.

— Что? Когда? Откуда? С кем? Со смертью? Заговор? Измена! — переполошился канцлер. — Охрана: опустить железную занавеску!

Настороженные работники внутренних дел с размаху рубанули топорами по канатам, и вся канцелярия на суше и под водой моментально оделась в крепостную броню.

— Да не волнуйся ты, козел оскипидаренный, — угомонил его Елпидифор, — ворожея обещала, что если ты пакостей своим избирателям поменьше будешь творить, то не будут они со смертью на свидание к тебе торопиться.

— Схватить ренегата и посадить на цепь! — скомандовал неусыпно радеющий за державные интересы канцлер.

Мигом подлетели к молодцу непропорционально развитых объемов вертухаи, скрутили ему руки, облапили и поволокли за собой в каземат.

— Ты чего удумал, социальный рудимент? — закричал Елпидифор, сам не свой от праведного негодования. — Я ж твою тухлую генеалогическую смоковницу от окончательного перегноя спас, а ты чем со мной расплачиваешься?

— И то верно, погодите, — остановил канцлер слуг-мутантов. — Вот тебе медаль за отличие в егерской службе — не напрасно же ты собой рисковал в заграничном вояже, — и отправляйся с этой звездою в тюремное помещение на неопределенное пребывание. Когда мне взбредет на ум поохотиться, я тебе свистну.

Долго еще висели в воздухе сочные нецензурные недоумения бравого лесничего Елпидифора, но один лишь лязг засова и звон ключей были ему ответом на все его вопросительные предложения.

Прошел год. У канцелярши, отведавшей заколдованное яблоко, как и предрекал геройский лесник, вылупилась дочка. Папаша был несказанно рад такому чепе, даже отвлекся на время от издевательства над одним вопящим олигархом и на радостях расстрелял с вертолета полную обойму крылатых ракет в провинциальное горное селение. Лесничий Елпидифор опять же был отмечен рюмкой водки и дозволением совершить пятиминутную пробежку на воздухе первой свежести. А сколько шествий и пышностей состоялось тогда! По всей канцелярии прогремели демонстрации возле памятников, на которых канцлер с младенцем в руках вышел сильно смахивающим на кормящую грудью деву Мадонну, как будто легитимный начальник исполнительной вертикали, разуверившись в подмоге медицины, сам непорочно вынул из собственной промежности крошечку-девочку ясельного возраста. Изо всех федеративных окружностей в столицу стекались товарные вагоны с приветом и подношениями. Повсюду три дня и три ночи чиновные слои добросовестно спаивали очумевшее от нечаянной радости население. Венцом торжеств явилось объявление дня рождения дочери канцлера Всемирным Днем Изумления Перед Фактом Жизни, и в последующие года тому, у кого в этот день брови не стояли удивленными столбиками, приказано было без промедления откручивать башку прямо на месте, всеми имеющимися под рукою средствами. По телевизору показали репортаж про счастливое канцелярское семейство и пообещали в награду за отлов государственной преступницы гражданки Ягини нескончаемый полет на околоземную орбиту.

Нарекли родившуюся девочку еще чуднее, чем нашего славного лесничего — именем Архицель. За что невинному созданию досталось столь несуразное соединение звуков — глубокая тайна. Может, стратегически охватывающий канцлер Полкан по совету придворных волхвов дал ей такое отпугивающее название в надежде продлить свое легендарное времяпрепровождение на командном посту и навсегда избавиться от связывающих его по швам обязательств с ведьмой, а может, просто явилась ему такая блажь. Как бы там ни было, но не прошло с поры первого Дня Изумления и шестнадцати лет, как подрывная шпионка, ведьма Ягиня, которую в судебном порядке заклеймили и прокляли, послав к черту лысому, вероломно навестила канцлера, основательно подлечившего свое депрессивно-маниакальное настроение в междоусобных передрягах.

К тому моменту канцелярская страна опять, как на позапрошлой исторической спирали, здорово потучнела и раскраснелась на политическом глобусе, и, если бы не Атлантический океан, то очертания нового царства правды и единодушия приобрели бы идеальную форму планетарного кулачища, направленного в сторону ароматно гниющего североамериканского агрессора, тоже, в свой черед, подровнявшего материковый контур до филигранно отточенной фиги адекватного размера. В самом канцелярстве за этот период произошли маловажные перемены, о которых вкратце можно упомянуть в двух словах.

Во второй срок правления канцлера Полкана независимая прокуратура поставила к стенке всех несогласных с его человеколюбивой политикой еретиков, и население державы сократилось втрое. В третий срок среди оставшихся провели чистку. Очищенным раздали месячный паек, скафандры и ручные пулеметы, а загрязненных бросили на стройку тысячелетия: бурение земного шара до ядра с целью уничтожения исламского фундаментализма тектонической магмой. В четвертый срок случайность помогла добиться желаемого эффекта: на застрявший в земной оболочке бур нечаянно шлепнулся с неба то ли метеорит, то ли сбившаяся с дороги ядерная боеголовка, и на месте исламского фундаментализма возникла любопытная жареная равнина.

Лесничий Елпидифор, между прочим говоря, все это время не сидел сложа руки в бездеятельном покое на тюремной скамье. Куда только ни посылал его канцлер все эти шестнадцать лет, каждый раз заключая с каким-нибудь западным жуликом пари, что этот живучий паразит Елпидифор не вернется живым обратно в темницу, — и на войну с итальянской козанострой его бросал, и в революционной мясорубке неоднократно прокручивал, и в контртеррористические операции с поголовным истреблением террористов заодно с заложниками и спецназом подставлял, и в подводные глубины на розыски волшебных сокровищ без акваланга погружал, и в прокаженном Пентагоне пришибленного лупоглазого инопланетянина на нашу сторону перевербовывать отправлял, — никакая зараза не брала нашего героя. Какого только лиха не отведал верткий Елпидифор — и во дворце Саддама Хусейна, когда по всей арабской земле расползалась огнедышащая каша, целую неделю на лампочке мотался, пока жара не сошла, и в тропическом бурьяне Амазонии от голодного стада пираний и крокодилов сабелькой отмахивался, и с подбитого аэроплана без парашюта на пучок высоковольтных проводов приземлялся, и в океанских толщах, задыхаясь от духоты, шаромыжного Нептуна в очко и в нарды надувал, — все ему нипочем. К тридцати пяти годам он возмужал, окреп и окончательно сложился как несгибаемый приспособленец к любым критическим полундрам. Поэтому ничего нет диковинного в том, что его за отважное поведение полюбила несмышленая дева Архицель. Достигнув полового созревания и обратившись в недостижимое возбужденное наваждение всякого канцелярского мужика, обогащенного эдиповым комплексом, канцелярская дочка в канун шестнадцатого Всемирного Дня Изумления показала родителям невоспитанный язык, отклонив всех иноземных женихов, построенных перед ней в шеренгу заботливым отцом.

— Я, — обратилась она с докладом к толпе, — выйду замуж только за единственного мужчину на свете, за лесничего Елпидифора, потому что он во всех смыслах и положениях меня удовлетворяет, во!

Полкан и без того люто ненавидел популярного вояку, ибо какие только бюджеты и валовые продукты из-за его охотничьих подвигов не просаживал иностранным подлецам, жадным до наживы, азартный канцлер всякий раз, когда несгораемый и непотопляемый Елпидифор возвращался домой с очередного смертоносного задания отдохнувшим, загоревшим и набравшимся впечатлений. А тут еще родная дочь осрамилась перед всем мировым сообществом, высказав публичную симпатию к окаянному охотнику. Подавившись бешеной слюной, канцлер чуть самостоятельно не лишил дочку девической добродетели, но удержался в рамках приличий, лишь озверело забросал гранатами весь батальон женихов, напрочь состоявший из одних только заграничных принцев, залил скорбь молочным коктейлем, а потом пошел искать утешение в борделе. Ох, и тяжело же королям вести общественно-полезную работу и еще нести на своих плечах такую обузу, как подрастающая дочь!

И вот, по прошествии шестнадцати лет, как было уже сказано, заглянула к Полкану «на огонек» с дружественным визитом колдунья Ягиня. Заглянула одна, без бога Чоха пока что, решила обойтись своими чародейскими силами. Канцлер в это время мучался запором, заседая на унитазе, и, как услышал по рации, кто к нему пожаловал, так от робости засорил канализацию месячной нормой испражнений.

— Неплохо выглядишь, король, — улыбнулась ему ворожея, когда он выбежал из клозета, похудевший на десять килограмм. — Как жизнь пожилая? Не разочаровался еще в политической борьбе с инакомыслием?

— Здорово живешь, подруга, — осклабился канцлер, наливая ей яду в стакан, — перцовочки за встречу не хватанешь?

— Слыхала я, что ты охотой на ведьм увлекаешься? — отставляя в сторону дорогую отраву, расточила лясы Ягиня. — Может, покажешь мне парочку своих капканов и удочек?

— Про какие такие ловушки ты мелешь, дорогая союзница? Акстись! Наше канцелярское гостеприимство известно по всему миру, — надавливая на кнопочку под столом, изумленно отвечал канцлер.

— Ой, что это? — как будто испугалась ведьма и посмотрела себе под ноги. — Гляди-ка, пол подо мной исчез. А там, внизу — шахта с иллюминацией. А на дне — мамочка моя! — ничего себе колышки торчат!

— Не может быть! — отвесил челюсть Полкан. Подбежал к колдунье, рукой у нее под башмаками и над головой провел, допытываясь, на чем это она в воздухе висит, сам чуть с ней рядом в пустоту не встал да вовремя опомнился, наказующим перстом женщине пригрозил, мол, меня не проведешь.

А Ягиня все топчется на невидимом атмосферном столбе и не отказывает себе в язвительных замечаниях.

— Не подсунешь ли мне под коленки табуреточку, канцлер? Устала с дороги, хочется ножку за ножку заложить.

— Вот это представление! — медведем гризли заревел канцлер. — Теперь мы утрем нос прохиндею Дэвиду Копперфильду.

— Еще бы не утереть, — подхватила его счастливое восхищение Ягиня, — я ведь не какая-то там иллюзионистка, а самая настоящая потомственная фурия с выдающимися магнетическими наклонностями.

— Точно, — по-деловому заключил Полкан. — Такое искусство полезно для укрепления вертикали власти. Я покупаю у тебя этот трюк. Бухгалтер, вези сюда золотой запас из Центрального банка! А заодно и охрану свистни! Куда она вся запропастилась? С сегодняшнего дня наша любимая сестра Ягиня по государственной значительности приравнивается к полезным ископаемым, и ей теперь полагается телохранительская опека.

— Не кричи, твое величество, — шепнула ведьма, — и на помощь не зови, никто на крик не придет.

— Не понял, почему?

— Потому что все твои судебно-исполнительные амбалы заодно с кухарками и шоферами во дворе перед домом еле-еле, как морская трава, колышутся.

— Как это — колышутся? — недоуменно скривил шею канцлер и выглянул в окно.

На улице и впрямь обрисовалась чудная картина. Вся канцелярская администрация остолбенела на площади перед Бледным домом в плавных хореографических комбинациях: кто хватался за кобуру и никак не мог из нее выхватить огнестрельное содержимое, кто падал в обморок и никак не мог упасть, оставаясь в тупоугольном преклонении, а кто, выкинув одну ногу вперед, спасался наутек и никак не мог оторвать ботинок от гудрона, испуганно разинув пасть. И весь этот грандиозный скульптурный кордебалет вместе с увязшими в небе птицами и подбросившими брызги автомобилями важно и степенно продвигался вперед короткими содроганиями, как иногда бывает в слезоточивые моменты заморских контрабандных фильмов, когда одно мгновение нерасторопно переворачивается вслед за другим.

— Ну, ты даешь! — схватился за прическу канцлер. — Слушай, у кого это со скоростью нарушилось — у них или у нас?

— У них, конечно, у них, только им это невдомек.

— А долго твой вареный рапид будет продолжаться?

— Да покамест за яблоко со мной не рассчитаешься, гангрена недорезанная, — прищурясь, отозвалась ведьма.

— Так, погоди, постой, не спеши с определениями, — оторвавшись от зрелища, забормотал канцлер Полкан. — Мы же с тобой уже спелись. Я беру тебя к себе в команду, завожу на твое конспиративное отчество трудовую книжку в швейцарском банке и плачу аховый гонорар.

— Какие банки, какие команды? Провались ты с ними со всеми в свой музыкально-развлекательный колодец! Просто так отделаться от меня хотел? Нет, меня не проведешь, — развевает пальчиком перед канцелярским носом ведьма. — У меня с Чохом давным-давно договор по поставке душ населения подписан, и ни разу еще Чох не пытался меня спелою отравой угостить или шаткое основание из-под ног вышибить. А ты, чуть я только ступила на порог, уже дважды старался из меня покойницу состряпать.

— Но и ты тоже хороша: за здорово живешь облепила всю мою стражу заколдованным временем и пространством по рукам и ногам и строишь из себя пресвятую деву Марию.

— А ты думал! От таких, как ты, предводительствующих олигофренов не знаешь, чего ждать. Сегодня ты в бадминтон со мной сыграешь, а завтра в серной кислоте прополощешь.

— Тогда есть другое предложение.

— Не собираюсь я твою демагогию выслушивать, питекантроп левоцентристский. Ты отец ребенка, твоей жене по рецепту выписано яблоко, значит, тебе и ответ нести.

— Постой, а почему так скоро? Куда такая спешка? Нельзя, что ль, мне еще пару-тройку лет на грешной планете понежиться?

— Какие пара-тройка? Я и так тебе дала 16 лет пошастать по белу свету. Собирай свои манатки и пошли к богу смерти сдаваться в последнюю инстанцию.

— Да на что же я ему сдался, этому паразиту неблагодарному? — запричитал канцлер, скроив плаксивый сковородник на лице. — Ведь я ж все свое сознательное время ему, подлецу, и посвятил. Сколько я безвинных жизней на его алтарь положил — это же и не сосчитать! Если меня не станет на Земле, он же сдохнет без провианта у себя в космической стратосфере. Ну, хочешь, — хлопнувшись на пузо, пополз он к ведьме со слезами, — я еще штук пять народностей погублю? У меня страна большая, мне не жалко. Я их всех могу наместо себя оформить, отпишу в счет оплаты твоего чародейского яблока, и вся недолга. А хочешь, я земной шар расколю вообще на две части и вторую половину целиком отдам ему на еду? Я такой, я ведь могу.

— Это ты с ним сам разбирайся, кто кому чего расколет. У меня с Чохом свои расчеты.

— Послушай, родная единомышленница, милостиво тебе заявляю: не надо меня к нему водить. Возьми лучше взамен меня одного экземпляра по имени Елпидифор, — не зная уже, за какую спасительную соломинку схватиться, ляпнул изобретательный Полкан. — Во-первых, это он, вредитель, за твоим апельсином по грибы-ягоды ходил. Во-вторых, он своей реанимационной увертливостью от опасностей не только мне, но и самому Чоху наверняка поперек душевного спокойствия встал. В-третьих, он мужик-то еще ничего, и ежели к нему перед смертью подвести деловую госпожу в ажурной эротической спецодежде, то жерло-то ей он ко взаимному облегчению прочистит. А ты как раз, я вижу, женщина занятая, а значит, искать тебе подходящие параметры некогда. Вот и использовала бы мужчину по прямому назначению, а потом сдала бы в макулатурный металлолом.

— Чего-чего? Ты какое безобразие измыслил? Да за одну такую подоплеку я знаешь что с тобой сделаю?!

— Тихо-тихо, — включая задний ход, сказал канцлер.

— Что тихо-тихо, что тихо-тихо? Не выводи меня из терпимого поведения. Прочитай молитву аль стихотворение какое, пальни из ядерного чемоданчика напоследок — и ступай за мной на встречу с делегатами от вечности. Бог смерти Чох давно тебя за круглым столом дожидается.

Долго бы еще ведьма уговаривала канцлера пойти на прием к божественной персоне, если бы в тронную комнату не забежала общественно озабоченная дева Архицель и не закричала трясущимся воплем:

— Папа, папочка, что у тебя во дворе за синхронное плавание развелось? Я вышла из салона парикмахерской красоты, подошла к нашей хате, а тут кругом народ, и все тычут пролетарскими ногтями в административную обслугу, тычут и со смеху свихиваются. И еще бы не свихнуться, когда сам шеф безопасности на клумбе такое па-де-де с непечатным мычанием затянул, что и не знаешь, что делать — хлопать аплодисментами или звонить дежурному невропатологу. Здравствуйте! — обратив лицо на посетительницу, поклонилась головой канцелярская дочка.

— Здравствуй, здравствуй! — потрясенно пропела Ягиня. — Значит, ты и есть вот этого кретина дочка? Чертовская сила! Вот, стало быть, какая мечтательная гармония из моего семечка проклюнулась. Куда там сисястой Софи Лорен до нашей яблочной закваски, а, канцлер?!

Надо сказать, что ведьма хоть и была коварной сволочью, но все же, будучи принадлежностью женского пола, носила в себе все подобающие особенности этого несовершенного рода существ, поэтому, как только увидела Архицелюшку, сразу испытала ревностную зависть к ее пригожести. И, конечно, за это нельзя было ведьму бранить. В самомнении целого дамского населения канцелярии елейная наружность царской наследницы с ее раскосым макияжем торчала гигантской душевной занозою. У сильной половины электората, повторюсь, вид ее порождал иную проблематику. Шестнадцатилетняя блондинка грудным габаритом и извилистой ягодичной обширностью наносила счастливый дефект мужескому воображению, повышая показатель неконтролируемого выброса семени в стране. Слабая же половина, включая и беспардонную ворожею, не могла выносить созерцание подобной телесной оболочки без того, чтобы не пожелать себе такого же гармоничного вздутия в излюбленных мужиками местах, а Архицелке — чтоб она поскорее потрескалась, обветшала, захирела и скопытилась, кобыла отъявленная.

— Папа, — заслоняясь вспотевшей отеческой спиной от скандальной натуры, пролепетала Архицель, — чего надобно от нас этой досточтимой мымре?

— Не дрожи, девочка моя, не дрожи, идет переговорный процесс.

— Слушай, канцлер, — вдруг переменила интонацию колдунья, — а хочешь, я оставлю тебя в покое? Язык устал об твое непроницаемое слуховое восприятие чесаться. Оскомина у меня в глазах от твоей ослиной дипломатичности вскочила.

— Ну так, — обрадовался Полкан, — а я тебе о чем толкую? Сколько ты времени на порожние хлопоты потратила! Иди, конечно, отсюда с миром, я твою подлую бесцеремонность прощаю и зла на тебя не держу. Передавай своему знакомцу мои страстные рукопожатия.

— Нет, канцлер, ты не понял, — оборвала его Ягиня. — Я имею в виду, что Чох — большой охотник по части выпуклых женских окружностей, и если я ему вместо тебя, сковырнутая бородавка, приведу один такой дамский соблазн, как твоя раскрасавица дочь, знаешь, какую долгосрочную инвестицию мне Чох выпишет?

— Папочка, о чем это она выражается? — тревожно постукивая фарфоровыми зубками, спросила дива.

— Погоди, погоди, старуха, — осерчал отец канцелярского народа на чародейское отродье, — что-то ты не то лепишь. Мы так с тобой не поладим!

— Это я-то старуха? — обиженно сморщилась Ягиня, преступно косясь на присутствие моложавой фешенебельной прелестницы. — И ты еще со мной после этого ладить собрался? Все. Кончился лимит моего терпения для улаживания антагонизмов. Не хотел самолично ступать на тот свет, пойдет твоя дочь, а с ней и вся твоя полоумная держава. Ты нарушаешь согласованности, и мне на них наплевать.

Сказала и взмахнула чародейским деревянным приспособлением.

— Эй, дурында, опусти свою антенну, — вежливо вякнул Полкан и хотел что-то еще добавить, но ведьма уже прочертила в воздухе чернокнижную сокровенность своей волшебной указкой.

— Молчать! — приказала она президентской династии, и династия пожухла. — Так как я злодейка принципиальная, то буду орудовать строго по порядку. Во-первых, за то, что ты проявил потерю ориентировки в морально-волевом аспекте, — объяснила она Полкану, — за пуленепробиваемое твое нахальство, сопровождавшееся противным разеванием рта, получи, дорогой, надлежащий тебе по гнусному характеру облик.

Махнула ведьма своей сказочной веточкой, и на тонкой розовой шее оцепеневшего канцлера вместо репрезентативного выражения обнаружилась неадекватная морда гиппопотама с неповторимым запахом из пасти, а из штанов в тыловой части туловища выползло короткое хребетное продолжение — хвост.

Не сразу откликнулся на хитроумный чародейский маневр находчивый канцлер. Неожиданная мясистая тяжесть на плечах поначалу придавила его к земле. Уронив на пол свое африканское безобразие, Полкан с мягким грохотом стукнулся им о дворцовое перекрытие, перекувырнулся через чужеродный набалдашник, а затем, очутившись в покачивающемся сидячем положении, издал первый звук.

— Ррау! — возразил он колдующей хулиганке, распахнув настежь жевательную полость.

Бедняга от усердия так высоко задрал надводную часть рожи, что от непривычки чуть пополам не порвался, а гиппопотамская дочка от ужасного переживания безысходно пискнула и покрылась отчаянной полосатой краснотою.

— Слышь, ты, поплавок болотный, — обратилась ведьма к произведенному ей симбиозу, — придерживай рыло руками, не то разнесешь своими бакенбардами весь дворцовый ансамбль.

Осторожно ощупав пальцами края головы, канцлер повернул ее обеими ладонями к колдунье и жалобно отрыгнул в направлении собеседницы ароматный желудочный миазм.

— Папа! — только и смогла сказать Архицель. Потом подумала немножко, испустила слезу и добавила: — Папа!..

— Не горюй, дочка, не горюй! — ответила за папу Ягиня. — Тебе такое волшебное изящество не грозит. Пойдем со мной на тот свет к божественному авторитету Чоху. Он покроет весь периметр твоего тела ласковыми приставаниями, так что ты о своем водоплавающем родителе и не вспомнишь.

— Не хочу, не желаю! — оглушительно заявила Архицель, но сразу утихла, как только колдовская метелка повисла в воздухе.

— Не перечь мне, бренная очаровательница! Повинуйся и трепещи!

Потом подтянула канцлера к себе за дыхательный клапан и шепнула ему в глубокое ушное дно.

— Смотри, человек-амфибия, что произойдет во-вторых.

Не успел Полкан развернуть набок обрюзгший черепной нарост, как девушка Архицель, оказавшись в горизонтальном хрустальном саркофаге, сумбурно застучалась лбом в замороженную крышку последнего земного пристанища. Нечеловеческая сила подняла канцлера с пола. Подойдя на балансирующих лодыжках к холодному могильному футляру, человекозверь наклонил к нему свой взор, услышал сперва долетающую изнутри безумную гласную в исполнении принцессы, потом увидел свое зыбкое отражение в ледяном отполированном многограннике и от крупного огорчения взвыл, как турбовинтовой пропеллер.

— Погоди мычать, коронованный хозяин саванн, я еще не сказала, что будет в-третьих.

Но Полкан, не желая больше внимать колдунье, замотал из бока в бок бородавчатой вершиной туловища, взвалил ее себе на спину и, ломая стены, унесся с ней в голубую даль.

Короче говоря, никто, кроме ведьмы, ничего не понял.

После того, как Ягиня исчезла в эфире с прозрачным гробом под мышкой, заторможенное время потекло опять с прежней динамикой, и распаренные от плавности движений канцелярские телохранители, облитые параллельной бесконечностью, как помоями, степенно поползли на поиски своего босса. Кликали они его, кликали, звонили в пейджеры, звонили — нет нигде великого канцлера. Словно сквозь землю провалился консервативно-республиканский сарданапал. И с ним его сексуально символистичная дочь. Все квартиры и предприятия просмотрели охранники, все морги и казино перетряхнули — нету ни того, ни другой. Ну, на нет и суда нет. Растопырив в стороны изумленные члены, плюнули они на свой опекунский долг и пошли по домам, к женам анархией заниматься.

Только они, благоприятно растянувшись на кроватях, познали радостный анархический экстаз, как по государственной территории прокатилась молва, будто в глухих канцелярских лесах завелся жуткой разновидности оборотень с бегемотской башкой и хвостом. Мечется, стало быть, эта зверюга по болотам и степям, голосит нестерпимым матом на парнокопытном языке и в рафинад разбивает кочергой памятники великому Полкану Тринадцатому.

Вскочили телохранители со своих коек, прибежали к Бледному дому и давай считаться, кто пойдет на опасный отлов неопознанного страшилища. Считались они, считались, трясли кубиками, трясли, и в конце концов выпал пиковый туз на отсутствующего лесничего Елпидифора. Порадовались охранники, что глупый жребий оказался мудрее человеческих мозгов и что на дело пойдет узкий специалист широкой квалификации, и пошли в тюремный чертог к пленнику в гости — объявить волю необходимой случайности. К счастью, лесничего долго упрашивать не понадобилось.

— Ну, слава богу, — улыбнулся он бугаям, посетившим его на нарах, — хоть одно дельце по лесному профилю нашлось. А то все какой-то чрезвычайно-подрывной дребеденью занимаюсь, подвергаю гибельной опасности собственную и остальные жизни.

Взял с собою наш герой свое постоянное оснащение — арбалет и сабельку, отказался от всяких там новомодных компьютеризованных приманок и нервно-паралитических сачков, попросил передать привет папе с мамой и поплелся на охоту в тайгу.

Три недели гонялся Елпидифор за превращенным канцлером по пескам и глиноземам; распутывал завязанные узлами следы; лежа в снежной засаде, отмораживал себе потомство; раскапывал земные углубления и присыпал их травкой, надеясь, что в них свалится уставший от взволнованной ходьбы оборотень; в рукопашной возне, уворачиваясь от размахов его свистящей кочерги, ломал неестественной канцелярской мордой хвойно-лиственный валежник; даже однажды спасался от человечного гиппопотама беготней после того, как ранил гадину каблуком в нечетную конечность, носящую неприличное медицинское название. И все-таки к концу третьей недели изловил скотину, успокоил ее шпалой по затылку, обклеил, как мумию, прозрачным скотчем по рукам и ногам и, приторочив сзади к поезду, приволок по рельсам в Бледный дом.

— Вот вам, — отчитался он перед командой премьер-министров о проделанной работе, — ваш заболоченный симбиоз, примите и распишитесь. Очень, кстати упоминая, изворотливый экземпляр попался! Ловить его было одно охотничье удовлетворение.

Откланялся и ушел к себе в тюрьму, даже не изучив как следует выловленное созданье. А зря. Когда канцелярские советники развернули чуть живую, зашуганную зверушку и внимательно посмотрели на ее анатомические причиндалы и геральдические принадлежности, сохранившиеся в обносках, то все разом ахнули в одну глотку — египетская сила, это же сам божественный канцлер Полкан! Только что-то с головой и позвоночным спуском у него не все в порядке. Должно быть, претерпел магическое совокупление с поднебесной сущностью. А мы-то, грешным делом, считали, что он не человек, а ассенизационное сырье. Думай после этого плохо о царях!

— Твоя тотемно-мифологическая божественность, батюшка Полкан, это ты? — обратились к нему со своим сомнением властные структуры.

— Ррау! — жалобно проревела божественность, отметая грязные подозрения.

Что тут началось! Такого многозначного и подковыристого ответа от канцлера не ожидал никто. Как тут было не плюхнуться канцлеру в ноги и не высказать ему покаянную речь в силлабо-тоническом размере! И административная челядь в массовом порядке плюхалась, и каялась, и безобидно рвала на себе пиджаки. А каким катарсисом прошибло приближенных к канцлеру персонажей, честное слово! Один генерал, не выдержав радостного переизбытка чувств, ритуально заклал себя на лобный алтарь посредством глотания тяжелых металлов из табельного оружия. Другой банкир, на манер циркового обманщика, принялся отрыгивать противное зеленое пламя изо рта. Третий выступающий парламентарий, натянув на свое лицо маску Микки Мауса, вообще заговорил с клопами и кошками о сочувствии к гренландским китам, хищно истребляемым бандитскими китобойными бригадами. Одним словом, произошел крупный выброс клинических ощущений в окружающую среду.

Про славного победителя оборотня, лесничего Елпидифора, и про потерянную канцелярскую дочку Архицель на время забыли в экспрессивной суматохе. В головах правительственных придворных совершилась большая помпезность, которая потребовала устройства в стране адекватного разгула грандиозности. Вмиг по цензурному телевидению было объявлено о чуде гибридного преображения, скоропостижно постигшем канцлера Полкана Тринадцатого. Таинственное исчезновение труженика скипетра и державы, а затем разбойное истребление его бронзовых изображений и последующее возобновление его жизни с бегемотскими аксессуарами на разных концах туловища были восприняты ортодоксальными попами в рясах как череда религиозных намеков. Странный полуголый служащий культа с шоколадным загаром, как будто йодом обработанный, нарисовал икону, на которой изобразил святого Бегемота в кителе канцлера Полкана. В честь счастливого обретения человекобожьего главнокомандующего государственные дикторы постановили:

в два счета обменять канцелярскому населению религиозную ориентацию с общечеловеческой на тутанхамонскую;

на 36 гектарах обожженной азиатской плоскости соорудить музыкально-познавательный мавзолей пирамидальной формы с пешеходной экскурсией на Солнце, откуда якобы и сорвались прямо на голову канцлера его окончательные внешние данные;

организовать добровольный народно-завоевательный поход на весь уцелевший христианский мир Африки, Австралии и двух Америк с целью избавления означенных земель от омерзительного идолопоклонства и установления во всей международной округе обновленной канцелярской культуры;

присвоить канцлеру Полкану Тринадцатому звание Посланный Небом Фараон Всея Канцелярии.

Планету, конечно, залихорадило, когда по телевидению показали, как опекуны канцелярского тела с человечьими мордами и звериной комплекцией выносят на своих плечах охраняемую руководящую святыню со звериной мордой и человечьей комплекцией — полюбоваться исступленностью народного восторга перед Бледным домом. В доказательство того, что гиппопотамская голова и хвост на предводителе настоящие, премьер-министр угодливо потрепал образину за бакенбард, чем вызвал ее истошное рыкание на смачном озерном диалекте, смутный свист осуждения и ликования в толпе, а также получил от одного запальчивого правоохранительного органа легкий подзатыльник в челюсть — за сообразительность. Ошарашенная этой натуралистичной похабностью гниющая на Западе публика лишний раз поразилась подлой артистической способности канцлера к предвыборному телевизионному популизму и позавидовала крепости канцелярского клея.

Иначе восприняли ход исторического прогресса в родном отечестве заболоченного повелителя, и здесь не обошлось без подрывного влияния омерзительной чародейки Ягини. Явление междуречной иконографической субстанции в центрально-европейской полосе сначала обрадовало, а потом напугало жителей. Со скоростью вонючей радиоактивной утечки по канцелярскому менталитету стал распространяться слух о том, что кольцо пространства и времени начало сжиматься.

Первым афоризм о фронтальном наступлении конца света на земную действительность озвучил в телевизоре один радостный ведущий Агитационно-Распоясанного Телеканала. По причине ангажированной близости к ведьме этот околдованный громкоговоритель, толкуя о погоде на ближайшую ударную четырехлетку, ликующе просвиристел такой пассаж:

— Да здравствует наш досточтимый народный уполномоченный — продукт скрещивания египетского совершенства с канцелярским свинством! Даешь гиппопотамскую наружность всякому обывателю Земли! Да здравствует счастливое возвращение исторической перспективы к топкому истоку небытия! Все на последнюю схватку стоячего добра с текущим злом! Долой угрюмую демократическую озабоченность! Разбегайся по запрудам!

После этого оптимистического визга передача внезапно оборвалась, потому что столичная телебашня перегрелась от пароксизма идеологического восхищения, вспыхнула и превратилась в труху. Непредусмотрительные метеорологические сентенции о приближении конца света обернулись для государства началом информационной темноты.

Оповещательный голод выгнал гущи канцелярских граждан на улицы. Как по воздушной тревоге, все побросали свои квартиры с производствами, выбежали с мотыгами под звездное небо и занялись там таинственным перешептыванием. Последние всхлипы безумного комментатора прочно, словно серные пробки, засели у народа в ушных ракушках. По юродивому журналистскому откровению выходило, что вот-вот, значится, после вулканического половодья и дождя из лягушек и метеоритов Бог засунет в осужденную Вселенную свой космический пестик и замешает все по-новому. Никто в толпе не высказался против этой достойной затеи, у многих даже вызвала одобрение перспектива пожить еще немножко в отремонтированном мироздании, поэтому, посовещавшись, стачечные лидеры единогласно постановили: всем здоровым народным силам обвязываться пулеметными лентами и расползаться по блиндажам. С чертями и ангелами решено было в перестрелку не вступать, если на то не поступит высочайшего канцелярского указа. Всемогущего Владыку, то есть Господа нашего царя-батюшку, по возможности не калечить и по морде не шлепать, чтобы Его душевные увечья не сказались на качестве улучшений новой действительности. Пленных и раненых из жалости уничтожать на месте.

Нужно ли говорить, какое беспокойство окутало правительственных заводил в связи с тем, что городские и сельские обитатели, подставив Всемогущему Судье под расстрел опустевшие кабинеты да магазины, сбежали в глухие овраги и заняли там круговую оборону? Привыкшая к бесплатному угнетению раскулаченных служащих, чиновничья прослойка отучилась самостоятельным способом орошать на огородных грядках хрен с морковкой и жарить на костре цыплячью уху. А тут подотчетные им души населения разом освободили их от калорийного изобилия и от остальных сервисных наслаждений. Бюрократы, не подумав, обратились было с продовольственным осложнением к канцлеру-бегемоту, принесли ему банан, помахали им перед его мордой, пантомимически покусали воздух исхудавшими ртами, побарабанили бананом по пустым животам (а что им еще оставалось делать, скажите, пожалуйста, — никто ж не понимал божественного наречья, никто не мог вдолбить Полкану, чего от него хотят), а Полкан в ответ как рявкнет на них, как кинется дубасить их гиппопотамской частью лица — всех политических проституток и сутенеров отметил цветными хулиганскими ушибами. Выползли от него обесчещенные проститутки все помятые и в соплях, не мешкая, побросали свои ключевые посты, расселись по самолетам и помчались в оффшорную эмиграцию, где у них повсеместно были спрятаны заначки, нажитые от добросовестного экономического блуда в родной канцелярии.

А поганое отравляющее облако смуты, нагоняемое пассами колдуньи, тем временем продолжало двигаться мощным антициклоном с запада канцелярии на восток. Вот уже из пропитанной национальным ропотом и мнительностью атмосферы выпало в осадок одно кощунственное понятие, что, мол, звериное приспособление на голове у Полкана — это вовсе никакой не итог скрещивания его с египетским сортом божественных душ, а неизлечимо-наследственная грибковая эпидемия, возникающая и пропадающая, в основном, у монархов на нервной почве, и что никакого нового замеса жизни на Земле в ближайшие уик-энды не предвидится, если, конечно, того не прикажет сам великий Полкан Тринадцатый. К этому добавляли, что на самом-то деле канцлер, осерчав на непослушание своей дочери Архицели, отлучился вместе с ней в исправительно-психическое учреждение показать девке, какие вообще встречаются среди дикой человеческой природы особи мужского пола, чтобы она не воротила морды от блатных папиных женихов и не огорчала строптивым несогласием своего нежно любящего, заботливого отца. А пока великий канцелярский полководец наносил полезным сумасшедшим взаимовыгодные визиты с назидательной целью, в государстве объявились предательские заговорщики, которые якобы и пустили развлекательно-познавательную дезинформацию о том, что скоро нашу земную сферу хватит окончательный вселенский кондратий. Вследствие чего стачечные лидеры повелели простым обитателям канцелярии не высовываться из окопов и не вмешиваться в придворную возню; пусть, мол, они там сами перебесятся, перелаются, настреляются друг в друга из квадратно-гнездовых орудий, а мы пока в подвальных помещениях на тушенке со сгущенкою отсидимся, отъедимся да поглядим в вентиляционные перископы, на какую дорогу выведет страну революционный разворот событий.

Короче говоря, в канцелярии, несмотря на действительное отсутствие эсхатологической угрозы, возникло ее адекватное призрачное ощущение. Вот, наверное, какую катавасию имела в виду сволочная мерзавка Ягиня, когда обещала «в-третьих» показать Полкану крайнюю черту своего всемогущего и подлого характера.

Как в фантастических романах про отдаленное будущее, из городов и деревень канцелярии людей, словно суховеем, сдуло. Дома остались, как говорится, без жильцов, жнивье — без жнецов, границы — без погранцов. Кто хочешь — заходи в государство, что хочешь — делай, что хочешь — бери. Никто тебе не сделает из кустов предупредительный выстрел в копчик, никто, взбеленившись от оккупационного хамства, не выкрикнет тебе в сердцах матерного приветствия. Одни только вороны и крысы, вечные паразиты на человеческой жизнедеятельности, завладев коммунальным хозяйством, наводнили собой холодные приюты и улицы. Да еще горстка идейных телохранителей, не пожелавших бросить своего обросшего африканской говядиной руководителя, шаталась по пустым площадям в поисках съестного мусора для себя и для прожорливого владыки.

Охранники, конечно, чуяли, что долго на растительно-молочных отбросах им и канцлеру не продержаться. Полкану в топку еще можно было какой-никакой гадости накидать — различных бомжовых сладостей или там прошлогодней собачатины, ботвы чертополоха, березовой стружки, на худой конец, просто свежей печатной продукции, а у телохранителей вкусовые ощущения больно тонкие, их всякой там замешанной на алебастре фармакологической стряпней не утолишь. Да к тому же после выхода жен из греховного употребления по причине их массового бегства в поля изголодались они также по дамской форме тела. Все больше стала им мерещиться в утопических сумерках канцелярии райская дева Архицель со своими эрогенными достопримечательностями. Вот бы дотронуться до нее хотя бы одним концом своего чуткого тела, настырно алчущего душевного удовольствия, бредили они, подыхая на посту возле мирно дремлющего, сытого гиппопотама. Вот бы посадить ее перед смертью себе на коленочку да почесать ей напряженными органами щекотливое брюшко…

— А кстати, куда это она запропастилась вместе со всей своей мясистой арматурой? — вдруг вспомнили они о государственной пропаже. — Где ее черти носят, эту сексапильную занозу воображения? Ведь она не какая-нибудь там крановщица или бетономешалка. Она канцлерская дочь, и по конституционному бюллетеню ей положено в болезненные моменты папиной политической карьеры заменять его своей обольстительной харизмой и заниматься несложным династическим подрядом. Как понимать отсутствие оной барышни в тяжелую для страны минуту, когда целая бригада телохранителей сохнет на боевых местах от переизбытка мужественности и наблюдается дефицит яйцеклеток в маточных трубах? Что с ней случилось, где она прохлаждается, и у кого из ослабленных членов охранного предприятия хватит сил, чтоб ее разыскать, спеленать и возвратить к нам, королевским стражам, для проявления по отношению к ней горячей отечественной озабоченности?

Вот о чем задумались канцлерские охранники, от аскетических условий существования воспарив мыслью в недосягаемую духовно-патриотическую высоту. А задумавшись, вспомнили про фатальную составляющую глобального исторического процесса, взялись, так сказать, за старое. Сдали они две неприлично разрисованные колоды картинок по кругу, зашли с меченого голубого валета, а тот валет не на стол упал и не под холодильник закатился, а прямой наводкой улизнул точно в половую щель. Нагнулись они к щели, а там, в преисподнем бункере, обложившись щитом из консервов, лежал на холодной скамье, ожидая начала артобстрела с поднебесья, исхудавший, но живой Елпидифор, наш бравый арестант. Бедняга, которого тюремные воспитатели забыли вынуть из бесполезного карцера, уголком уха прослышал про объявленный человечеству Господом Богом блокадный бойкот и совершил эксклюзивную подземную вылазку из своего сырого и неприютного острога в набитый продуктами стратегически важный погреб Бледного дома.

— Лесничий, разрази его тромбофлебит с остеохондрозом, нашего лихого стрелочника и первопроходчика, — по-поросячьи восторженно завопили охранные структуры, опять проникаясь одобрительной оценкой по отношению к роковой нечаянности, — вот кто сумеет раздобыть хотя бы даже из-под земли нашу пропащую деву для занятий с ней групповой публичной инаугурацией и для исполнения прочих административных актов! Вылезай на поверхность, Елпидифор, мы тебя нашли! — закричали ему в щель довольные секьюрити. — Опять дело тебе по плечу нашлось.

— Благодарю, мне и здесь не дует, — раздался голос из подполья. — Вы что, хотите, чтоб я с Отцом и Сыном, и Святым Духом в перестрелку вступил? Нет, не дождетесь. Гори оно все синим огнем!

— Да нет тут никакой перестрелки. Какая-то шпионская сволочь, тайно вступив в предвыборную гонку, распустила молву про печальную кончину нашей славной цивилизации, и вот теперь все современное поколение очутилось на последнем издыхании из-за этой гадины.

— А что же передовой диктатор Полкан не навел изжогу этому выродку? Неужто он не может справиться с нелегальным дебоширом?

— От нашего досточтимого лейбористского фюрера остались только пищеварительная система да опорно-двигательный аппарат. А вместо разумной головы у него теперь, как тебе и самому уже известно, выскочила бегемотская физиономия со всеми вытекающими отсюда трагикомическими последствиями.

— Подождите, подождите, — вытянулся от изумления лесничий, — так этот африканский минотавр, об которого я с месяц назад шпалы переламывал, — великий канцлер Полкан и есть?

— Ну. Что ж ты его сразу-то не освидетельствовал? Вон он, наш гарант континуальной пертурбации, по ванной в трясине дрейфует. Положил свою временную зоологическую опухоль на фарватер и дремлет, побулькивая.

Наш герой заинтриговался звериной проблемой, выполз из-под консервов, чтобы собственными глазами опознать в отловленном им гибриде ум, честь и совесть текущей эпохи, и, увидев элегантную кожную припухлость, возвышающуюся над многочисленными конститутивными канцлерскими признаками, три раза мотнул обомлевшей головой в одну и ту же сторону.

— Это интересное видоизменение политической ситуации, — высказал мнение Елпидифор. — И я, кажись, понимаю, чьих рук эта проделка. Скажите, господа отчаявшиеся сорвиголовы, не случилось ли чего с клонированным отростком египетского деятеля Полкана — девочкой по имени Архицель?

— Как же не случилось? Случилось. Пропала она из виду наших шпионских радаров, словно невидимый стелс-бомбардировщик. Давным-давно ее особа объявлена во всемирный розыск, на всех столбах развешаны ее незабвенные телесные очертания, да только нету ее нигде, вертефлюхи ненаглядной.

— О, так я и думал! — екнул лесник. — Погубил канцлер девчонку, как есть погубил. Из-за жажды поиметь невозможного ребенка сам пострадал и дочку обрек на неприятность. Ох, жаль недозрелое дитя!

— Кто — недозрелое? О ком ты говоришь?

— О ком, о ком — об Архицели, конечно. Сколько ей сейчас — лет десять, наверное? Разве в таком возрасте что-нибудь созревает?

— Да ей не десять, а все шестнадцать, браток. И она не то чтобы созрела, а прямо так в ладонь и просится. Переспелые ее плодоносные части бередят мозги целого поколения наших соотечественников. Да, видно, ты немало сенсационных происшествий и катастроф нанюхался, что аж с календарного астрономического счета сбился.

— И не говори! — махнул головою Елпидифор. — Как, однако, годы мчатся! А я помню ее, когда она еще яблочным семечком на черенке болталась. Сильно она, наверное, поменялась с той поры. Фотокарточки ее нет ли у кого?

В ответ на это прошение охранное предприятие разом, не сговариваясь, вынуло из карманов веера излюбленных изображений красавицы, удобно, словно втулку на чертеже, демонстрирующих девушку со всех боков, и предъявило их заинтересованному лесничему в развернутом виде.

— Ядрена кочерыжка! — вздрогнул голосом непобедимый наш герой, зашелестев открытками. — Да я за такую греческую смоковницу и святую Троицу угроблю!

— Ну, вот и отлично, — подвел черту главный телохранитель. — Раз у тебя к ней взаимная тяга открылась, черт бы тебя разодрал, то тебе, стало быть, и переться за ней на поиски да на выручку, а заодно и властителю нашему слесаря пошукай, чтобы звериный скафандр скрутил. Ну и вообще, коли ведаешь, какой баламут инспирировал всю эту международную безалаберщину и смятение, разберись там с ним как полагается. Короче, ступай на подвиг, и без демимонденки драгоценной да без ветеринарного сантехника назад не возвращайся. Будем тебя ждать с большим нетерпением и с денежным вознаграждением.

— Нет, пацаны, денег мне не надо. Просто так, за гнутый доллар меня не купишь, — отрезал лесничий офицерам безопасности. — Коли вы хотите, чтоб я привел деву к Бледному дворцу, а вместе с этим еще и канцлеру с башки бегемотскую крышку свинтил, да и вообще канцелярскую дисциплину воткнул бы на прежнее место, то составьте мне поскорее путевый брачный договор с милашкой Архицелью и поищите ей крепкую парусину для подвенечного наряда, чтоб выдержала материя тяжесть ее наливных грудей. Когда вернемся, тогда и сводите нас на свадебку в кафедральный загс — так по всем законам сказочной юриспруденции полагается.

Охранники еще покочевряжились малость, помялись чуток — уж больно не хотелось им с лесничим соглашаться. Во-первых, девка-то шибко хороша да несмышлена, и пока ее папаша не выбрался из своего чудовищного хронического состояния, заработанного себе на вредном производственном посту, понятно было, что не до надзора ему за несовершеннолетней наследницей. Во-вторых, каждый из охранников в тайнике своей души упрямо надеялся, что канцлера из бегемота в человека ни за что не переделать; уж больно на совесть была проведена ему пластическая операция по пересадке головы, не зря же тот, кто это сделал, прилагал свои усилия и тратил на такое издевательство свое дорогое время и наличные средства. В-третьих, для волнительного донжуанского дела грех было не воспользоваться случаем, когда жены, разлегшись по убежищам, оставили своих мужей один на один с нечистой совестью. Какое хочешь аморальное правонарушение можно было совершить телохранителям в этот срок, все сошло бы им с рук, никто во всем свете не смог бы им помешать сделать любое предосудительное действо, не встань на их пути такое неодолимое препятствие, как Елпидифор. С этим хлопцем разве поспоришь? У него аргументов — целый послужной список. Вздохнули охранники с сожалением, выплюнули из груди в грязь свое огорчение и ударили лесничему по рукам.

Долго сказка сказывается, да недолго молодец в поход собирается. Заточил Елпидифор, наш геройский охотник, поострее свою сабельку, подправил оптический прицел на стрелковом орудии, да и побрел на розыски девственной фотомодели в логово поганой колдуньи. Адрес с почтовым индексом он, разумеется, не забыл, азимут с надиром тоже хорошо помнил, знал, где ведьму искать, — не то, что в первый раз, когда неизвестность наобум ощупывал. Клиночек ему днем чащобы помогал рассекать, арбалет ночью инфракрасную видимость из темноты выхватывал, бабье лето ему положительное чувство сообщало — короче говоря, ноги сами несли его к Ягиневому палисаднику и на третьи сутки принесли прямо к отмеренному градусу широты и отмеченному градусу долготы. Только на том самом месте, где когда-то процветал зараженный метафизической инфекцией растительный покров, не осталось нынче и отпечатка чародейской жизнедеятельности. Все пространство, занимаемое раньше разбойничьей опытной станцией, было покрыто мерзкими пахучими болотами. Куда ни глянь — везде всасывающая бездонная топь. Смотреть — и то противно, не то, что в нее нырять. Елпидифор сверился с атласом мира, правильно ли он угодил в обозначенный на нем химическим карандашиком крестик, поглядел сквозь арбалетную оптику на звездную лазурь — все точно, ошибки быть не могло. Куда ж тогда задевалась отвратительная сатанинская плантация с шизофреничной хозяйкой и наркотически зависимыми сторожами? Где пригорки из человечьих огрызков? Неужто все скрылось под разноцветной болотной тиной? Не отвлекающий ли колдуньин мираж — весь этот заботливо спроектированный и замаскированный гатями ландшафт?

Опечалился наш герой, глядя на пустошь, заныло у него в разных концах тела от неразделенного любовного расстройства. Ведь мерещилась ему уже в объятьях райская тяжеловесность школьницы-вамп Архицели, от одного воспоминания о ней сводило скулу и соблазн подступал к горлу, мешая выдыхать. А тут такая промашка с колдовской диспозицией вышла, э-эх! Где ж теперь эту воплощенную грезу сыскать? Жива ли она, нет ли?

Потоптался Елпидифор на травянистой кочке, почесался ногтями в волосах, ничего вразумительного не начесал да и побрел оттуда в неизвестную сторону. Шел он, шел куда глаза глядят, громко с собственной личностью разговаривал, задавая ей безответные вопросы, и маленько притомился. Тут и вечер атмосферным давлением к земле приплющило, и повышенная влажность стала с туч сыпаться противной мелкой крошкой. Ощутил лесничий вместе с потребностью тепла и сухости сильную склонность ко сну, поискал место для ночлега, а гулял он в ту пору по березовому бору. Смотрит — темнеет невдалеке от тропинки славный мшистый коврик под елочкой. Дай, думает, прилягу здесь, в самой природой заготовленном укромном бунгало, авось, с утра голова наполнится идеей, а туловище — надеждой. Улегся он на подстилку из иголок, танкистский шлем поглубже на брови натянул, чтобы уши не просквозило, и выключил сознание.

Проснулся он на следующие сутки от нокаутирующего удара каким-то металлическим мослом прямо в мозг. Никогда еще Елпидифора не будили по утрам таким запанибратским образом.

— Ничего себе гутен таг начался! — просипел лесничий, вынимая затылок из углубления в почве. — Хорошо еще, что я шлем не поленился на все пуговички застегнуть, а то просочилась бы из моего черепка на сырую землю, словно из автомобильного радиатора, тормозная жидкость.

Открыл Елпидифор один глаз (второй еще спал) посмотреть, кто это к нему так удачно приложился, и в первую секунду ничего не понял. Возвышается над ним человек — не человек, машина — не машина, а так какой-то двуногий электронно-катодный вездеход неотлаженной системы. Голова у него вроде бы стоит человеческая, остальные телесные окончания — тоже, кое-где, правда, местами железяки всякие болтаются, проводки и антенны из-под мышек торчат, но взирает пришелец на лесничего так механически, так механически, что мерещится впечатление, будто у незнакомца внутри, в печенках, не язва с гастритом помещается, а ламповый транзистор на микросхемах прямо к тазобедренной панели припаян. И, наверное, от этого чувства движения недружелюбного озорника выходят сильно смахивающими на японское чудо техники. В глазах, кроме воинственности, ни одного выражения, огромные костистые кулаки отливают серебром и ходят туда-сюда как на шарнирах, из одежды на нем какое-то прогнившее тряпье мотается, словом, не существо, а боевой человекообразный агрегат.

Пока Елпидифор разглядывал этот злобный усовершенствованный будильник, сам собой открылся у лесничего второй глаз, и вторым-то глазом охотник и обнаружил, что летит ему в челюсть следующий удар пяткой. Каким-то чудом успел наш ловкач увернуться от свистящей в воздухе, убийственной, как сабля, ступни, откатился в сторонку, схватил первое попавшееся под руку дубье и скоренько вскочил на ноги.

— Это что же за военно-механизированное зомби на меня ополчилось? — обратился он с криком к березам да соснам, глухим свидетелям его короткой баталии с подшипниковым духом. — Дай-ка я ему осиновым стволом в ухо заряжу, посмотрю, на чем его шестеренки крепятся.

Сказано — сделано. Замахнулся наш культовый секс-символ эпохи подручным цилиндрическим средством и как залепит беспардонному шалопаю бревном аккурат в барабанную перепонку — враз угробил железобетонного забияку одним прикосновением, потому что знал Елпидифор, где располагаются болевые точки у роботов. Сорвалась у гидравлического парня башка с плеч, описала в воздухе изящную амплитуду, тупо стукнулась о трухлявый пень, покатилась по поляне бесшабашным колобком, только ее и видели. Вслед за этим с оглушительным грохотом рухнуло навзничь отлученное от мозгов чудовище, а за ним полено, вылетевшее из ладоней лесничего, с таким звоном шандарахнуло по сосне, что дерево со страху корень из земной поверхности вынуло — иначе не устоять бы ему на стволе после могучего богатырского толчка. Пошумела роща немного, потрясла своими возмущенными вибрациями вальяжную лесную тишину, и немного погодя успокоилась под убаюкивающее пение дикого зверя — сверчка, одни лишь торчащие из порванной шеи пружинки заводного монстра нарушали кленовую умиротворенность неприятным гудом, происходящим от их затухающего вздрагивания.

— Вот это я врезал спросонья, — подивился себе Елпидифор, качаясь одновременно от сонливости и невероятного физического усилия, — чуть руки от замаха не оторвало! Не успел толком очухаться, как уже вступил в противоборство с хищным шарикоподшипниковым скотом, как Мцыри в тигровой шкуре. Это какую же, интересно, установку я завалил?

Продирая белки от сна, склонился лесник над добычей и увидел ее странное сходство с антропоморфным мертвецом.

— Елки-палки, так я, выходит, какого-то людского обитателя укокошил?! — еще больше поразился охотник, узрев воочию итог своих трудов.

— И не просто обитателя, а редчайшего представителя планеты, — услышал он перед собой чей-то знакомый голос.

Поднял лесничий подбородок и посмотрел вперед. Видит — выступают из кустов с супротивной стороны опушки два печальных людоеда — Мелево и Копуша. Елпидифор сразу их признал по характерной алкогольной походке, а также по богатому внутреннему содержанию, отраженному на их разочарованных в трезвом образе жизни лицах. 16 лет разлуки и 586 проглоченных жертв, конечно, наложили на их ряхи несмываемый оттиск пищеводного недовольства и хронической человеконенавистной мигрени, но лесничий, узнав людоедов, все-таки затрепетал от буйной радости: ведь если они в заповедном буреломе отыскались, то, наверное, и ведьма где-нибудь поблизости, в непроходимом валежнике, разложила свой бивуак, а вместе с ней в бивуаке и обольстительная канцелярская принцесса томится, поджидая геройского освобождения. Вот она, удача-то!

— О! — гикнул им взволнованный от счастья лесник. — О! Здоровы будьте, товарищи противоестественные долгожители! Как поживает ваша мечта о наблюдении за грядущими кошмарами?

Но, видно, преступные гурманы из-за плохой коньячной видимости не признали издалека в охотничьей фигуре танкиста известного им с давних пор Учителя Елпидифора, потому что, перезарядив ручные пулеметы и скривив негостеприимные хари, двинулись они на лесничего как на самого заклятого супостата и злопыхателя.

— Что «о»? Что «о»? — принялся блатовать Копуша, при перемещении ненароком наводя на Елпидифора орудийный прицел. — Я тебе покажу «о»! Ты почто нашему приятелю центр управления ходьбой отклеил? Такое тонкое искусство исковеркал!

— Постой-ка, постой-ка, старик, — подойдя поближе к лесничему и пристально к нему присмотревшись, остановил дружка Мелево, — я где-то этого парня видал.

— В гробу ты его видал! — окрысился Копуша, прислоняясь щекой к прикладу. — Сейчас я тебе напомню, как он там выглядел.

— Э, э, погоди, опусти свою рогатку, я вспомнил, — толкнул его под дых Мелево. — А ты что ж, балда, не узнаешь, что ли? Это же популярный лесничий по имени… как его там… забыл… Копуша, как называлась эта полоска-то у попа, которого мы намедни чуть не сожрали? Вот вроде бы и специализация у этих священнослужителей сугубо гуманистическая, а одеяния, что на вид, что на слух — срамота одна.

— Епитрахиль, — откликнулся Копуша.

— Во, точно, епитрахиль! — просветлел Мелево. — Здорово, Епитрахиль!

— Сам ты Епитрахиль, — с обидою провозгласил лесничий. — Как только у людей язык поворачивается такие досадные прозвища произносить! Елпидифор я зовусь, запомнил? Елпидифор.

— О, и правда — Елпидифор. Тот самый Елпидифор! Учитель Елпидифор! Живой персоной?! — промямлил в испуганном экстазе Копуша. Наконец-то и до его пропитанного горюче-смазочными изделиями сознания добралось нужное воспоминание.

— Прости, дорогой наставник, что чуть тебя не зашибли, — принес извинения за выходку растроганного друга Мелево. — Это — от переизбытка позитивных ощущений, потому как мы давно тебя по свету ищем.

— Ничего, ничего, не убили — и ладно, — с опаской глядя на людоедское вооружение, успокоил их Учитель. — Главное, что и по вам, коллеги, я тоже соскучился в связи с поимкой ведьмы Ягини, и, стало быть, наша встреча обретает судьбоносный характер. Но отрапортуйте мне прежде, что за урода я нечаянно грохнул в пограничном состоянии между подсознательным бодрствованием и неосознанным сном?

— Не вели казнить! — запели вдруг ни с того ни с этого людоеды дуэтом и дуэтом же, словно все шестнадцать лет только этот номер и репетировали, бухнулись Елпидифору в ноги. — Вели поведать объяснительный рассказ о магических чучелах.

— О магических чучелах? Ну что ж, валяйте, — дозволительно махнул предплечьем изумленный и раздраконенный такой загадкой лесничий. — Анекдоты и всякие там изложения я люблю.

Присел наш храбрец на пенек, да и послушал людоедские показания. Вот, значится, вкратце, о чем в них шла речь.

Сразу после того злополучного посещения лесником Ягиневой усадьбы, когда колдунья застала упырей на службе в больном состоянии, произошла у них с хозяйкой крутая беседа на высоких интонациях. Не пожелала больше ведьма видеть их надсмотрщиками своей делянки, заплатила им жалованье, удержав с них полсуммы за пьяный дебош, и подсказала дорогу к чертовой матери.

Уникально мыслящих бедолаг нисколечко не смутил такой прокол колеса фортуны, а наоборот даже вдохновил на новый розыск смысла жизни. Встреча с Учителем Елпидифором вывернула наизнанку содержимое их душ. Раньше пределом их моральных мечтаний была подготовка к участию во вселенском потопе, куда они, боясь не поспеть, собирались добираться на горючем из человеческих воплощений. Но после обстоятельной проповеднической работы, проведенной с ними охотничьим миссионером Елпидифором, осознали диалектики свою горькую ошибку, продиктованную им узкими классовыми интересами сволочной чародейки, и заплясали от радости ввиду полезного избавления от ее липких, обволакивающих тенет. Поплясали они маленько, почудили вдоволь да потом вдруг призадумались, застыв в танцевальных судорогах: а как же им дальше-то бытие проживать, какому занятию безотчетно, словно женщина в период течки, отдаться, в какую перспективу упереться внутренним взором, какой небесной кашей манной утолить свою духовную прожорливость?

Стали они раскидывать мозгами и вынашивать предположения на сей счет. Некому было им в ту минуту подсказку в наушник шепнуть или шпаргалку по факсу подослать. Заслуженного Учителя Елпидифора не оказалось тогда с ними рядом, зеленый змий из самогонки тоже повыветрился, на прощанье скрутив им языки морскими узлами. Раскидывали философы мозгами, раскидывали — все мозги пораскидали, а к решению проблемы так ни на версту и не придвинулись. Плюнули они на это мероприятие, развернули прошлогоднюю газету, в которой намедни воблу из шинка притаранили, хотели разделить бумагу напополам для туалетного использования, глянь — а там надпись во всю ширину формата про воскрешение из мертвых.

— Елки-палки, так вот же она, эврика-то! — совместно заорали они на статью и вскочили на ноги. — Будем людей из трупов обратно в бодрячков восстанавливать и ставить в строй!

Что и говорить, хорошая идея. Ведь страшно помыслить какое число — 586 прерванных жизней! — скопилось у каннибалистичных рецидивистов в щитовидных железках, этим количеством не жалко с кем-нибудь поделиться. Принялись наши терапевты шнырять по кладбищам да по моргам, свежего покойника выслеживать. Напали они как-то раз вдвоем на одного завалящего мертвеца, смазали ему пасть и зенки собственной, насыщенной чужими существованиями отрыжкой, кое-какие разложившиеся чресла бэушной электроникой и станкостроительным хламом заменили (Мелево был техническим интеллигентом и кое-что понимал в тяжелой индустрии), попели над дохлятиной всякие чертовские заговорные шлягеры (хоть в чем-то сотрудничество с колдуньей пошло им на пользу) и подняли парня на ноги.

За последние 16 лет бывшим людоедам, а ныне новаторским безвозмездным воскресителям удалось вернуть к относительному жизненному функционированию небольшую роту из 55 человек. Правда, общая особенность поведения оживленных скелетов оказалась весьма неудовлетворительной, потому что никто из этих отморозков без мысленного приказа Мелева или Копуши шагу ступить не мог, а к разжалованным Ягиневым сторожам мысли являлись все больше наступательно-разрушительного действия. Придет на ум, например, кому-нибудь из вооруженных приятелей одно неосмотрительное воспоминание про то время, когда в пищу им доставалась сладкая человечинка, смотришь — а заводной боец уже волочит к ним на трапезу подбитую добычу. Обвинят людоеды друг друга в злоумышленных мечтаньях, побранятся слегка, да и принимаются следующего покойника от вечного сна будить да расталкивать, а его убийцу, разобрав на запчасти и обглодав каждую деталь, закапывают в лесу.

Так вот и прожили друзья все последние годы — в непрестанной погоне за плодами своих беспечных поступков, опасаясь, как бы эти плоды чего ни натворили. Сами себе людоеды заварили кашу, сами ее и расхлебывали, не зная, каким образом освободиться от преследовательской работы. И сколько бы продолжалось это бешеное безобразие — неизвестно, не произойди у них столкновение с всемирной знаменитостью, бравым охотничьим стрелком, всегда открытым для неформального общения со всякими нищими духом придурками, канцелярским лесничим Елпидифором.

— Так-так-так, вот, стадо быть, в какую чокнутую крайность засосала вас нелегкая на этот раз, — дослушав людоедские всхлипы, вымолвил предложение лесник. — Снова попали вы в неблагополучный разряд существ, заблудившихся в морально-правовых ориентирах. Снова, как я вижу, требуется вам житейско-теоретическая помощь в определении вектора бытия.

— Ага, угу, — простонали истекающие слезами людоеды, — без вектора — никуда, подскажи, куда он тычется, или, еще лучше, дай за него подержаться.

— Подержаться, говорите? — поглядев в мечтательную даль, грузно выдохнул из себя высказывание Елпидифор и с размаху погладил себя ладонью по загривку. — Вектор, значится, требуете? Эхе-хе-хе-хе-хе-хе! Я бы и сам рад за этот выпуклый вектор обеими ручищами ухватиться. Вектор!.. Прямо так подмял бы его под себя и целые сутки сотрясал бы его в различных позициях. Да все дело в том, что фигура эта геометрическая, пропорция эта необъятная, смысл жизни, можно прямо так сказать, открытый мной вот буквально на днях, находится сию минуту в неизвестном месте и в неопределенном состоянии, то есть, другими словами, в лапах у бессовестной склочницы Ягини. И как эту фигуру обратно у ведьмы приобрести и доставить домой в целости и невинности для розыгрыша с ней свадьбы, ума не приложу.

Заблудшие людоеды внимательно переглянулись между собой, тупо похлопали веками и остались в недоразумении по поводу того, на что, в общем и целом, жаловался Елпидифор.

— Учитель, — обратился к нему Мелево, — объясни нам, бестолочам, что ты имеешь в виду под этой красивой притчей о векторе? Уж больно твои эзотерические схемы, с философской точки зрения, своеобычны и идейно чисты. Их бы на какую-нибудь знакомую азбуку перевести, чтобы значение твоей болтовни донеслось до наших извилин.

— Азбуку, говоришь? — оттопырив в сторону левую бровь, молвил лесничий. — Азбука тут простая: полюбил я, братцы, барышню одну так крепко, что за единственное мгновенье, проведенное в окружении ее объятий, готов расстаться со всеми своими лучшими грядущими реинкарнациями вместе с получающейся в сумме всяких там благотворительных эскапад душевно-оздоровительной кармой.

— Ты что, Учитель, — заверещал вне себя от осатанелой экзальтации Мелево, — совсем с катушек слетел? Мы с Копушей наивно ожидали, что ты нам какую-никакую скрытую от научной аналитической слежки общечеловеческую истину покажешь или обнажишь перед нами свой весомый и зримый смысл жития, а ты нам заместо глобальной картины признаешься в жалких бабских поползновениях? Какой же ты Учитель после этого, расколошмать тебя сифилис с трихомонадами?! Ты, неукротимый борец с любой приключенческой невидалью, избитый образец для воспевания в пародиях, столько бандитских национальностей положил, столько сорняков из нивы коррумпированной канцелярской демографии с корнем выдрал — и бряк! — утонул рылом в плаксивой буферной мякине?!

— Ты еще поговори мне тут глупостей, обалдуй дикарский, — одернул его выпад славный Елпидифор. — Ишь какой сексопатолог выискался! Коли не видел никогда куколки редких размеров именем Архицель, на, раскрой челюсти и полюбуйся на недюжинное буйство плоти.

И с этими словами лесничий достал из портянки пахнущий незабудками портрет любезной раскрасавицы и протянул его ошалелым воскресителям в руки. Раздосадованные было каннибалы нехотя подхватили портфолио девчушки, поднесли его к носам, да и разом непечатно ахнули.

— Э-вона, Мелево, ты погляди, какая у гражданки критическая масса из-под лифа выпирает? — зарегистрировал очевидное, но невероятное Копуша. — А какое напряжение выдерживает ее обтягивающая юбочка, маманя моя! Неужели такое произрастает на нашей никудышной планете?!

— Н-да, — с испугом глядя на собственную ширинку, подтвердил Мелево, — теперь мне ясно, что скрывалось под твоим эзоповым понятием «вектор». Ох, Учитель, какое у него, однако, мучительное вертикальное направление! Как бы его беспощадная железная напористость не зашвырнула меня отсюда прямо в женский монастырь.

— И меня вектор одолевает, — обнялся с деревом Копуша. — Ты, лесничий, в следующий раз предупреждай, какого рода натюрморт собираешься представить, а то от эдаких передряг вмиг останешься без покоя.

— Ничего, ничего, вдругорядь будете знать, как осмеивать самый грандиозный на свете стимул. Пускай это жестокое испытание научит вас правильно взвешивать реальность, потому что сильное влечение к противоположности — есть один из коренных законодательных актов космического быта. И знайте также, что сие надземное притяжение, терминологически называемое эросом, находится в прямой пропорции по отношению к поисковой работе философов, или, объясняясь сжатыми поговорками: чем больше потенция, тем глубже экзистенция. Аминь.

— Да уж, это точно, — подхватил его проповеднический похабный афоризм Мелево. — Если у твоей зазнобы снаружи такая крутая гористость, то могу себе представить, какая у нее внутри обрывистая впадина.

— Е-мое, — все никак не отпускало несчастного Копушу от дерева половое тяготение, — уберите от меня это произведение генетики, а не то со мной вот-вот произойдет физиологическая неисправность.

— Ладно, так и быть, — пощадил проникнутых людоедов милосердный Елпидифор, спрятав обратно в сапог свою веселую картинку, — я и сам уже на ногах едва стою, эстетические оргазмы на меня так и накатывают отовсюду. О господи, одно убийственное удовольствие смотреть на эту эмблему вожделения!

Короче говоря, заговорил лесничий зубы мужикам, и альковным огнем воспламененные людоеды закричали, что знают, мол, где у Ягини законспирирована подпольная хибара. А потом за одну обещанную Учителем Елпидифором сексапильную процедуру, насмерть локализирующую очаг душевной хандры методом танцевального ощупывания изогнутой женской осанки, согласились отвести охотника к месту ведьмовской дислокации и даже выразили желание оказать ему посильную воинскую помощь в случае, если чародейка станет чинить им запреты в лечебно-оздоровительных квикстепах.

Не прошло и двух дней, как стрелковое подразделение из трех вооруженных человек прибыло в ставку мерзкого дьявольского отродья и после легкой передышки заняло удобные для штурмового обстрела позиции перед неприступным вражеским коттеджем. А оборонительная система загородного бункера ведьмы готовилась еще Ягиневым батюшкой на случай объявления религиозных походов против колдовского сословья.

— Дача торчит в земле на манер айсберга в океане, — раскладывали лесничему по полочкам хитроумный строительный план создателя Чертовой крепости людоеды, не раз побывавшие во внутренностях этого архитектурного шедевра. — Над поросшей чертополохом почвой возносится всего лишь одна двадцать восьмая часть всей полезной недвижимой площади дворца — два этажа здания с открытой мансардой, на которой стоит замаскированный под тульский самовар зенитно-ракетный комплекс. Все остальные помещения, включая оружейный арсенал, бомбоубежище, винно-овощной погреб и туннель с черным ходом на диаметрально противоположную сторону земного шара, располагаются внизу, под суглинистой поверхностью, и добраться туда почти нельзя, потому что все проходы, верхние, нижние, забиты заколдованными дверями и люками.

— Ничего, — решительно отмахнулся от суеверных предупреждений наш бравый вояка, — нам бы только за порог перешагнуть, а уж к самому последнему заднему проходу, где колдунья спряталась, мы как-нибудь пропихнемся. Для нас самое главное — царевну нашу канцелярскую, полноту ее неописуемую, застать на месте в добродетельной нетронутости и в позитивном самочувствии.

Разработав детальный план вызволения из плена вельможной заложницы, спасательная команда, руководимая отличником охотничьей выучки, опытным инструктором лесного и степного боя, Елпидифором, исправно экипировалась и отправилась на смертельную схватку с превосходящей магической силой противницы. Чтобы не вышло какой смертельной оплошности, людоеды сказали своему командиру, что из всех ведьминых атрибутов ему — единственно! — следует опасаться секретного мифического ствола под кодовым названием «волшебная палочка». С этим феерическим обрезом колдунья никогда не расстается, потому что с острого конца в нем весь ее эпилептический магнетизм заключен, а в тупом запечатано все ее бесконечное существование. Там, в навинчивающемся прикладе волшебного орудия, скрывается ветхозаветная психически активная субстанция — подарок бога смерти Чоха. Эта микроскопическая круглая, наподобие шарика, монада содержит в себе инь и ян ведьминого бытия, и кто знает, может, от соединения Чоховского презента с облученной Ягиневой ворожбой, волшебная палка и обладает такой баснословно убойной силой. Лесничий внял этой угрозе и надел на голову, то есть на самое уязвимое место, предостерегающий контрацептивный танкистский шлем.

Наступление, как и положено, начали на рассвете. Как вежливый джентльмен и франт, Елпидифор зашел с фасадной стороны, Мелево — с подветренного фланга, а Копуша засел в четырехстах метрах от дачи с целым набором разных установок залпового огня — на случай, если колдунья выскочит из какой-нибудь потайной канализации и кинется в бега с красоткой Архицелью под мышкой. Однако напрасно Елпидифор перед тем, как войти в покои, галантно постукивал динамитом по дверным замкам, впустую Мелево при каждом шуршании включал на полную катушку свой крупнокалиберный огнемет. Всю подземную виллу насквозь прошли наши разведчики, ненавязчиво продезинфицировав ведьмину берлогу пламенем и гранатными осколками, а так и не нашли они коварной обитательницы с похищенной девой ни в живом, ни в дохлом виде, только зря изуродовали домохозяйке отремонтированный фешенебельный интерьер.

Через пару часов разочарованные отсутствием итога выползли бойцы на поверхность из какой-то пещеры, очутились метрах в двухстах от замка Ягини на солнечной лужайке, глянь — а ведьма-то сидит себе за столиком на поляне, что в окрестностях дома расположена, потягивает из блюдечка свой знахарский чифир да щурится на солнышко. Рядом с ней незнакомый загорелый гость развалился в шезлонге, ему прислуживают две обнаженные сильфиды в прозрачных купальниках, а на протяженном столе, как все равно торжественное блюдо, лежит, размораживается в хрустальном желе лакомство с начинкой из небесной крали Архицели, укутанной в свадебную обертку.

Елпидифор как увидел это вопиющее благодушие, так сразу нахлобучил бровь, вставил в арбалет стрелу со смещенным центром тяжести, подозвал Мелево пальцем, чтобы тот следовал за ним, заикнулся Копуше по рации, мол, смени наводку, и попер на компанию. Ягиня в этот момент уже выхлебала свое бандитское пойло, отложила пустую емкость в сторону и, поставив свою каракулю под контрактом, подсунула его на подпись Чоху. А гостем колдуньи, если кому еще до сих пор не понятно, оказался, конечно же, не кто иной, как бог смерти Чох, и явился он сюда, к вечной молодухе-чернокнижнице, послушать новые юридические изречения старой союзницы.

Ведьма после приобретения в собственность незабвенной канцелярской принцессы, как она и обмолвилась на политическом рандеву с Полканом Тринадцатым, решила навсегда освободиться от долгового гнета Чоха, принеся ему в амурное жертвенное употребление самое дорогое тело планеты, забродившее, между прочим, на его же собственной (то есть Чоха) яблочной основе. Ничего не скажешь, изобретательная голова развилась у проклятой паразитки на гнилой эгоистической почве, куда там нашему премудрому Полкану до ее подлых антигуманных разработок! Пригласила она, значится, Чоха на нетелефонную разборку, выложила на стол свой оттаивающий аргумент и попросила взамен все то же самое, что уже имела, только без всяких там унизительных условий. Бог как узрел наполненную плотью безудержную женскую конфигурацию, так и заерзал на раскладном троне, замычал, заскрипел, закипел. Чуть не спекся несчастный ловелас от внутренней похотливой жары, позабыв о своих поднебесных интердевочках. Вскочил с прожженного места, забегал вокруг отмякающей красоты, обнажив голодный инстинкт, засуетился, не зная, с какого ракурса к ней подойти, как вдруг донеслась до его внимания некорректная посторонняя реплика:

— Эй ты, поганка бледная, а ну-ка, распакуй нам невесту, лапочку, из стеклянного заточения и встань-ка к столу в согнутую позицию для двусмысленного полицейского ощупывания!

Это у Мелева, подошедшего к переговорщикам на расстояние гранатного броска, не выдержала периферийная нервная система. Насколько мог учтиво обратился он к бессовестной заклинательнице и со злости откусил у динамита чеку. Однако бог в законе Чох, прикованный похотью к восхитительной малолетке, не сразу постиг, кого позвали, воспринял грибное обращение на свой счет, обернулся на призыв и, недовольно гримасничая, переспросил:

— Извините, это вы меня с масленком сопоставили?

— И тебя тоже, — размахивая взрывчатыми веществами, завелся людоед. — Убери копыта с девичьего вымени и захлопни челюсть, а не то я твои жадные слюни прикладом подотру.

— Мелево, Мелево, акстись, — пронзительно одернул лесничий опрометчивого однополчанина, — не груби незнакомому существу, не подрывай мне авторитет.

И совсем по-другому, на интеллигентном жаргоне, высказал Елпидифор Чоху свое мягкое приказание:

— Зря волнуетесь, товарищ хороший, нам на вашу персону глубоко начхать. Если желаете, можете убираться отсюда на все четыре полюса, пока артиллерия не открыла профилактическую зачистку вашей пирушки. Претензия у нас одна — к вот этой вот блевотной кикиморе, которая воровским способом овладела драгоценным народным достоянием — неохватных величин девицей Архицель — и неведомо что хочет с нею сотворить. А на вас мы, как я уже отметил, смотрим сквозь пальцы и ждем вашего скорейшего сматывания удочек.

Сраженный непочтением к своей олимпийской особе Чох сначала немножко даже растерялся под праведным охотничьим натиском и в первую минуту не сообразил, чем его церемонность покрыть. От убийственной ненависти у Чоха мозги заело, и ноги отказались напрягаться, и хорошо еще, что сильфиды в следующий миг успели поймать расслабившегося небожителя в его передвижной престол, а то, растянувшись на чувствительной земной жесткости, подучил бы поднебесный жилец легкую эфирную травму. Однако если Чох ничего не смог сболтнуть себе в оправдание, то уж ведьма-то не стала литературно обрабатывать свой гнев и выдала нашим смельчакам полноценную красноречивую ремарку:

— Как ты меня назвал, таежный пешеход? Ты, пенек в танкистской шапке, победитель енотов и бобров, как ты смеешь охарактеризовывать меня фольклорной лексикой и семиотикой? Да ты хоть знаешь, какое мясное пюре в синюге я могу из тебя извалять при помощи ворожейских приемов? Да стоит мне только щелкнуть пальцем, чтоб моя летающая кухонная бензопила нашинковала тебя мелкой стружкой в охотничий салат или поющий асфальтовый каток попросту отутюжил твой контур на гудроне. А ты, пьяный околоточник с тротиловыми трещотками, — повернула ведьма свою внешность на Мелево, — ты как оказался в союзе с этим королем заповедников? Мало, что ль, тебя с твоим приятелем отходила по мордам в прошлый раз моя волшебная осиновая колотушка? За добавкой пришел? Что ж тогда напарника с собой не прихватил, ты, винно-водочный отсос?

— Ой, подлюка иллюзионистская, ой, клоунесса намагниченная, — заныл раненым слоном обиженный Мелево, — какой гадостью заляпала ущербные черты моей тонкой натуры! Да за одно это я сейчас такое сейсмологическое возмущение с эпицентром на твоей ягодице устрою, что из космоса будет одно загляденье посмотреть.

— Постой, постой, Мелево, — второй раз тормознул сентиментального помощника целесообразный лесничий, — опять ты наносишь убыток моему звездному престижу. Кто после твоих поносных прокурорских метафор подумает обо мне, твоем предводителе, как о положительном герое? Стой за моим плечом и грубо молчи, а если не можешь молчать, то бубни себе под нос матерные возражения. А вы, госпожа легендарная мастерица волхвования, не пугайте нас своими устаревшими суггестивными методиками. Веха мистерий и обскурантизма давно уже позади. Разве поспорит ваша допотопная алхимическая технология против современного оперативно-тактического полива крылатых ракет? Если хотите, чтобы башку вам не снесло нечаянным бомбардировочным ударом, то не тяните-ка с моим любезным требованием, поскорее достаньте принцессу из мороженого торта, пока наша канцелярская прелестница не подхватила бронхит позвоночника.

Ведьма собралась было кое-какими оксюморонами дополнить свою предыдущую тираду, но тут в божеской гортани повелителя смерти что-то заурчало, забулькало, засвистело, зашамкало, обратив на себя всеобщий интерес, и вырвалось наружу еле разборчивой гнусавостью.

— Слышь, Ягиниха, кто эти соплежуи? — Девы-сильфиды подмахивали в этот момент своему шефу носовыми платочками, создавая ему свежий дыхательный сквозняк. — Кто эти несчастные ходоки, терзающие мне сердце противным зрелищем своего крепкого чесночного здоровья?

— Как — кто? — поразилась ведьма. — Вон тот, второй жлобина, который тебя собирался потрепать пушкой по щеке, — это Мелево, профессиональный каннибал и токсикоман, служивший у меня одно время «шестеркой». А этот лось, что приперся сюда отобрать у тебя мороженую девку, должен быть тебе знаком. Неужто не признаешь жеребца?

— Микроскопа с собой не захватил, — пренебрежительным фальцетом процедил смертоносец. — Не разберу, что за букашка.

— Да это ж Елпидифор, твой знаменитый заочный противник, бессмертный боец и эксперт по дерзким безнаказанным вылазкам.

— Что?! Кто?! — изогнулся кочергой ошарашенный этой новостью Чох и сварганил такую кислую мимику на лице, что взглянуть на него было противно.

Медленно поднявшись со своего седла, свирепый идол плавной припрыжкой подступил к отважному лесничему и застопорился на расстоянии замаха от него. Продажные сифилиды-венериды, учуяв неладное, от жути сползли под господскую инвалидную коляску, ведьма подлила себе в посуду еще малость кипяченой бурды, предвкушая зрелищную развязку, Мелево, натолкав в гранатомет побольше тринитротолуола, взгромоздил дуло метательного прибора себе на плечо и хорошенько прицелился, а Елпидифор, как ни в чем не бывало, с увлечением уставился на маргинальное поведение постороннего холерика. И было чем увлечься — не всякий день увидишь такого фотогеничного кобелину в сочетании с эдакой фамильярной кабацкой походочкой.

А между тем Чох после короткой гипнотизирующей паузы обвел взором с головы до ног своего визави, ухмыльнулся про себя какой-то сатирической идее и потопал в обход вокруг бесстрашного лесничего, приговаривая с вопросительной интонацией:

— Значит, ты и есть Елпидифор? Бессмертный Елпидифор? Вот кто, значит, не торопясь подыхать, портит мне потустороннее реноме и еще на баб моих зарится! Вот из-за какого хамского виталистического выскочки я получаю выговор от теневого нашего батьки-Создателя? Ага, значит, огонь, вода и медные трубы на тебя не действуют? Хорошо, попробуем подобрать другие ключи к твоей сердцевине.

Елпидифор следил, следил, как не представленный чудила кругом него мотается, слушал, слушал его силлогистические посылки, ссылки и предпосылки, да, так ничего и не поняв из его вступления, огорошил всех присутствующих раздраженным вопросом:

— Эй, кто-нибудь, скажите мне на милость, что это за спутник мне на орбиту уселся? Я его, кажется, не просил описывать окрест себя дугу. Чего ж он тут мечется по эклиптике? Али его каким физическим явлением к моему флюиду притянуло и он теперича выхода из силового поля не находит?

Никто в ответ не проронил ни буквы, и Чох продолжил свой завораживающий маневр, воздействуя на лесничего психотропным перешагиванием.

— Эй, колдунья, скажи ты, что ли, какого забубенного эксцентрика зазвала к себе на посиделки? Откуда вырвался этот прогулочный шизофреник и почему он такой непонятной метафизической ахинеей засоряет нам слух?

Ягиня при непочтительном определении, брошенном Елпидифором в адрес бога смерти, чуть не подавилась своей водярой, кинула взор на Чоха, чего, мол, у него на лице творится, но двойник ди Каприо — молодцом, нюни не распустил, только ушами нервно взмахнул и поплелся дальше вкругаля.

— Эй, вы, наглядные пособия камасутры, — шагнул лесничий навстречу сильфидам, и Чох, воспользовавшись случаем, изменил направление вращения на противоположное, — чем вы там под стулом занялись? Ответьте хоть вы, что это за расфуфыренный бойфренд — ваш начальник?

Развратные ангелочки еще пуще вцепились в мебельные подлокотники и промямлили испуганным дуэтом:

— Это Чох!

— Что значит «это чо»? — не уразумел Елпидифор. — В том смысле, что бывает еще и похлеще, так, что ли?

— Чох!! — совсем тихо прошуршали гетеры страшное имя, как будто этим исчерпали горячий егерский интерес, но Елпидифору данное объяснение показалось неполным.

— Ну, знаете что, чо он или ничо, мне такое этимологическое местоимение ничего не говорит. Вы лучше шепните, как его фамилия, а то этот экстравагантный приятель, глядите, начал уже, как велосипедное колесо, восьмерки выписывать, не осознавая, видимо, что меня же может запросто стошнить на него от мельтешащей головокружительной антипатии.

Такого грубого издевательства Чох, конечно же, не смог стерпеть и, очутившись у Елпидифора точно перед носом, так прочистил ему уши угрожающим воплем, что бурьян за спиной смельчака полег, словно от воздушного напора вертолетного винта:

— Зовут меня Чохом, дубина, а по рангу я есть не кто иной, как бог смерти. И если ты сие мгновенье не освободишь наше общество вместе со своим запойным Санчо Пансой от своего присутствия, я вас обоих живо приобрету к себе в распоряжение на веки вечные, чтоб в спокойной адской обстановке наблюдать за вашей переплавкой в подземных мартеновских печурках.

Когда отдаленное эхо Чоховского визга впиталось в потревоженную природу, и трава после минутного потрясения вновь приняла оцепенелую смиренную выправку, лесничий просунул мизинец себе в ухо, потряс себя за оглохшую евстахиеву трубу и нехотя задумался. Честно сказать, не ожидал он в самом расцвете своего возраста преждевременно столкнуться лоб в лоб с обожествленной гибельной субстанцией, да еще в такой неподходящий для подобной встречи момент, когда из закомплексованных глубин охотничьей сущности всплыло на поверхность редкое чувство любви, и воображением завладела мечта о вступлении в брачный период.

К 36 годам все бытие было уже им детективно-приключенчески пройдено и философски обыскано, и нигде, кроме как в несравненной молодке Архицели, не найдено им было ничего, заслуживающего продолжения процветающего существования. Казалось бы, до счастливого завершения экзистенциальных исканий рукой подать: вот она, смазливая зазнобушка Архицеленька — валяется в двух шагах от волнующего прикосновения в холодном подвенечном состоянии, ан нет, объявилась еще какая-то распорядительная тварь, которая хочет помешать логическому окончанию холостого, лишенного житейского смысла положения, и, мало того, эта тварь еще гаркает на тебя, словно ты не уникальная человеческая особь, а недостойный почтительного обращения рядовой паразит отряда жесткокрылых. Неужели же сказочным охотничьим мечтам не суждено воплотиться во всамделишную махровую реальность? Неужели богу — богово, а лесничему — лесничево? Ну, что тут можно было поделать Елпидифору, в такой патовой кризисной обстановке? Как тут было не пожалеть о чертовски неудачной влюбленности в недоступную канцлерскую дочку и не прислушаться к осмотрительному совету властелина смерти? Как не пойти на попятную дорогу восвояси?

Оглядевшись по сторонам, лесничий застал участников происходящего процесса в следующих мизансценах: заразные обслуживающие бога девки, чтоб не поломать себе парикмахерские изделия на лысинах, совсем исчезли под сиденьем трона, выставив наверх свои соблазнительно натянутые вздутости; колдунья вальяжно притулилась на стуле, с проклятой улыбочкой озираясь на аппетитный женский наполнитель пирога, уже очнувшийся от морозного самозабвения и начавший испытание функционирования своих конечностей. (Всем своим изуверским видом колдунья выражала крайне припадочное удовлетворение: на, мод, облупленный лесник, говорили ее буркала, выкуси свою любезную телку, погляди, мол, как она хладнокровно потягивается после затяжной летаргической дремоты, обворожительно двигая нагревающимися половыми несоразмерностями, попробуй, дескать, отними ее у нашего доморощенного мифологического кощея.) Чох тоже был хорош: выкатив на обозрение свои рассерженные позеленевшие белки, стоял он перед Елпидифором, заслоняя ему центральную половину кругозора, а Мелево, немного растерянно водя гранатометом влево-вправо, уже, кажется, высматривал себе укромное местечко для побега, ожидая от лесничего команды к отступлению. Короче говоря, психологическая картина переживаний Елпидифора после этой панорамы окрасилась в кричащие дисгармонические тона. Тугим обручем охватили его виски душевно-волевые противоречия, и в течение минуты не знал бедный лесничий, какого голоса разума ему послушать — защитно-оборонительного или шапкозакидательски-атакующего.

— Ага, — выпалил он, наконец, по прошествии кульминационного срока рассудительное междометие, — стало быть, вы — бог?

— Бог, бог, служивый, бог. А ты думал, перед тобой яичница всмятку? — расхохотался балующийся Чох.

— И, если я не ослышался, вы — это самое, запредельное создание, занимающееся руководством похоронных дел? Или, другими словами, тот самый конец, который ждет всякого зверя и гражданина на финише стремительной житейской дистанции с препятствиями. Так?

— Все так, все так.

— И, если я правильно логически полагаю, вы как депутат поднебесной империи, наверное, обладаете неприкосновенным бронированным иммунитетом от любого неосторожного обращения с огнем или от какой-нибудь там холеры?

— А что, проверить хочешь? Ну, пальни разок из своего нагана. Скажи своему стрелку, чтоб целился мне прямо в левый глаз. У меня там с малолетства незначительная уязвимость имеется — конъюнктивит называется.

После этого надругательства над вооруженной человеческой беспомощностью ведьма со смеху поперхнулась своим лекарством и заржала, как гренадер. Все изумленно обернулись на нее и внимательно прослушали ее лошадиное соло. Никто, даже Чох, не подразумевал в ней наличие подобного перекатистого конского гогота.

— Стрельни, стрельни, — посоветовала она бывшему своему подчиненному наемнику, держась за прыгающее пузо, — интересно же увидеть, отскочит снаряд от Чоховского зрачка или сквозь него пролетит.

Чох на ее предположение ответил радостным хмыканьем, а Мелево, переваривая впечатления недоброго хода событий, задал лесничему неуверенный, тревожный вопрос:

— Бригадир, так, может, это, разрядить в проклятый тандем тройную порцию тротилового эквивалента?

Как развеселилась демоническая парочка, это надо было слышать. Девки-сильфиды аж зонтики из трусиков вынули и раскрыли, думали — гроза. А пока Чох с Ягинихой, кривляка с ломакой утирали счастливые издевательские слезы и возвращались в свойственный им отрицательно-трагический настрой, лесничий уже успел незаметно перемигнуться с компаньоном, намекнув ему: ты, дескать, без моей отмашки врагов не дрючь; на словах же сказав:

— Оставь их, Мелево, в покое. Черт их знает, может, и вправду до их смерти, завернутой в какой-нибудь яичник, ни в жисть не добраться. А так бабахать из всех стволов по их прозрачной физической структуре — только куртуазные обличья им портить. Гляди, например, какую себе одежную модель этот франт воздвигнул — такое пестрое полоумие жалко лимонками раскосмачивать.

— А! Я гляжу, тебе по вкусу пришлось мое всестороннее стилистическое оформление, — поглаживая свой костюмчик, растекся в самовлюбленном изъявлении хвастливый бог. — Молодец, можешь ценить прекрасное! Разрешаю тебе в последний раз бросить на мою невесту свой печальный критерий и даю вам с подельником еще суточный отпуск от кончины, чтоб успеть сбегать к мамочке поплакаться и попрощаться в обнимку.

— А можно, я заодно и с недостижимой грезой своей, с раскрасавицей Архицелью, подосвиданькаюсь? — потребовал омраченный лесник заключительное желание, показавшись надломленным и побежденным смиренником.

— Отчего же нельзя? Валяй, только платьице ее своими земляными ногтями не изгваздай. Если хоть пятно на фате увижу, пришибу без отсрочки.

Чох отступил вбок, пропуская заскучавшего бойца к празднично убранному столу, а сам остался стоять на месте. Самочувствие у него и у колдуньи было самое положительное. Наконец-то, думал он, можно будет спокойно отчитаться перед отцом-Создателем о благополучно проделанной работе по уничтожению особо увертливых долгожителей. Глядя, как Елпидифор приближается к его закупленной наложнице, Чох живо представил себе, какое ободрение встретит эта новость в бородатом Папином лице и какую уважительную зависть вызовет Господня похвала в глазах остальной божественной братвы.

Тем временем лесничий, подойдя к дражайшей красотуле, уже достаточно отмякшей от волшебной изморози, наклонился над ней, душенькой наряженной, растопырил бельма во все стороны и от созерцания ее увлажненных телесных очертаний на время ошалел. Наша расписная краля, страдательный наш предмет внесудебного разбирательства, жалобно зевая после затянувшейся спячки, пришла в себя, сладко захлопала своими несравненными глазными яблочками, и первым объектом, на который навела резкость фокусирующая способность ее дивного зрения, оказалось отупелое от восхищения лицо знакомого ей по фотографическим приметам Елпидифора. У невиданной симпатяги при виде геройской физиономии ресницы сногсшибательно замигали, ротик завлекательно распахнулся, румянец на широкой груди выскочил, тазобедренный сустав под платьицем заерзал, зачесался, подол под коленочкой — мамуля охотничья! — неосмотрительно оголился, открывая абсолютную икроножную мышцу. Невинная жертва противоправного божественного домогательства промолвила одно только кроткое платоническое словосочетание:

— Елпушок!

Но ох, как по-домашнему из нее это выскочило, ух, как оно обожгло лесничему всю секрецию высокой температурой женского прельщения! «Вот оно, вот оно, — заскрипел про себя зубами взбудораженный лесничий, — то, что я искал весь свой невесть на что потраченный отрезок бытия! Вот на каком, можно сказать, размашистом основании покоится самый что ни на есть категорический императив унылой человеческой жизни! Неужто мне так и не суждено из-за конкурентных притязаний какого-то шелудивого мракобеса вступить во владение всем этим хозяйством на веки вечные?»

— Е-мое, это ж надо было такую анатомию изогнуть да вывихнуть! — провозгласил он вслух (больше для Чоха, чем для себя) свое мужское угрызение. — Если б мне было, кому изменять, то с такой и изменить-то — не грех.

А сам-то, сам-то, склонясь к деве и повернувшись к богу кормой, непримечательно буркнул Копуше в рацию: «Пли, стало быть, по-большому!».

— Чего я должна сделать, милый? — думая, что текст заявления обращен к ней, вопросила Архицель у лесничего.

— Ничего, ничего, ваша приукрашенность, — смущенный девичьим эпитетом прослезился Елпидифор. — Не сочтите за хамство, но это я не с вами взболтнул. Вам палить не надо. Вам вообще вредно мандражировать. Лежите себе, отмокайте. Вот.

Ну, что ты с ним будешь делать, с этим негнущимся, отважным стрелком из арбалета! Никакая напасть ему нипочем, ничья грубая мощность не способна остановить его прихотливого хождения напролом. Сама Смерть явилась перед ним во всем своем олицетворении, а лесничий и по Смерти просит долбануть баллистической шрапнелью. Хорошо еще, что Копуша, пассивно томящийся в стороне от главных дел, не ведал, с кем его командир вступил в перебранку, а то, прежде чем катапультировать по указанному адресу двадцать тонн возгорающегося металлолома, наперед сорок раз подумал бы, не будет ли ему потом от этого бога смерти какого-нибудь мстительного нагоняя. А так Копуша по первому предложению лесничего, не задумываясь, щелкнул убийственным рубильником, на который перекоммутировал гашетки всех ракетоносных зарядов, и произвел беспрецедентный в артиллерийской истории одновременный огнестрельный посыл.

Давно Земля, со времени падения тунгусского метеорита, не испытывала на себе такой отталкивающей оглушительности. Как от крепенького термоядерного дуплета, вздрогнул притихший осиновый бор, сбросив с себя излишний лиственный балласт, и на семнадцать верст вокруг обладатели ног ощутили своими костями и подошвами легкую подземную взбучку.

— Елпушок! — опять, теперь уже не только с платонизмом, но и с тревожной вибрацией в бюсте, извлекла из гортани новое душевное прозвище лесничего принцесса, и ручкой так и потянулась к охотничьему эфесу. — Елпушо-ок!

Все враждующие стороны на поляне, конечно же, услыхали пороховой хлопок на соседней опушке и почуяли пятками непустячный тектонический трепет, но Чох с Ягиней, занятые важной себялюбивой деятельностью, не придали этому явлению перворазрядного значения, а Елпидифор, прикинув в мозгу срок снарядного подлета, решил раньше времени не беспокоить соперников попечением о внезапном спасении.

— Ваша неповторимость, дорогостоящая вы моя, — протянув навстречу расслабленной своей Архицелочке лесничью рабочую ладонь, пролепетал охотник, — не стучите фарфоровым подбородочком по керамическому нёбу, не бойтесь. Пока вы со мной, вас не должна колотить никакая щемящая озабоченность.

— Э, э, э! — заподозрив между смертными известное из физики обоюдное притяжение тел, оборвал их тактильный диалог Чох. — Ну-ка, прекратить там всякие амурные поползновения! Лесничий, твое свидание закончено. Кругом, и ать-два на кладбище!

Лесник нехотя исполнил поворот на месте, как и предложил Чох, но о том, чтобы совершить марш-бросок к погосту, даже и думать не стал. Вместо этого он только уперся кулаками в бока и высокомерно распределил вес тела на обе ноги.

— Свидание-то, может быть, и закончено, только скажите честно, уважаемый поглотитель человеческих жизней, не слышится ли вам в душистом осеннем воздухе никакое угрожающее посвистывание?

Чох напряг свое акустическое устройство, настроил его на предотвращающее восприятие, половил слева, справа звуковые сигналы, но так ничего опасного, кроме отдаленного сорочьего хрипа, и не расслышал.

— Да нет, вроде, какой еще посвист? Ты чего меня глухим лесным щебетом пугаешь, стрелковая шелупень? — рассердился бог.

— Щебетом, говорите? А если понастойчивей послушать? Или вообще немножко покрутить настройку и сменить радиоволну? — докопался до собеседника назойливый Елпидифор, упрямо стоя на своем.

Чох для начала открыл было рот, чтобы выпалить непокорному гражданину окончательный сквернословный ультиматум, но в этот момент он действительно распознал в знойной небесной тишине некий низкочастотный зуд и звон.

— Ой, постой, — поднял он вверх свою указательную конечность. — Ты прав, и впрямь какой-то дребезг доносится, как будто из соседней дубравы, турбулентно рассекая простор, мчится на нашу сторону целый рой нестерпимо допотопных пчелиных насекомых, каждое величиной с отбойный молоток.

— Вот то-то и оно, что турбулентно! — возгласил Елпидифор, хватая со стола развалившуюся на нем девчушку и ныряя вместе с ней под стол.

Экстрасенс Ягиня аж со стула шлепнулась в траву от этакого вспыльчивого поступка, разлив на себя оздоровительно-вонючее питье.

— Ай, физкультурный козлина, сдурел ты, что ли, совсем от неудержимой совокупительной страсти?!

— Стой, сволочина! Урою! — заорал на Елпидифора выведенный из себя последней его эскападой Чох. — Куда бабу поволок?

Экспансивно рванувшись с места, он чуть не юркнул вслед за лесничим под стол, но нарастающий гул свинцового пикирования пернатых боеголовок заставил его забыть о расправе. Задрав кверху свой разинутый рот, бог, а вместе с ним и ведьма, различили в вышине необычное среди ясного дня густое пасмурное затмение. На синем безоблачном фоне зенита образовался черный поблескивающий серебристыми крылышками реактивный рой, стремительно, с бешеным воем, приземляющийся на площадку к спорщикам.

— Мелево, ложись! — крикнул высунувшийся из-под скатерти лесничий, переживая за мечту своего напарника о бесконечном апокалиптическом долголетии, но рациональный людоед, минуту назад приведенный дружеским морганием командира в полную боевую готовность, вовсе не нуждался в его распорядительном комментарии, потому как давно уже уютно растянулся в прохладной канавке, сделав себе из обнаруженного поблизости рулона сетки-рабицы вентиляционное заграждение от бомб.

— Это и есть, по-твоему, пасечно-бурильная орда? — успела спросить ведьма у Чоха перед тем, как раздалось беспощадное громыхание всей таблицей Менделеева по некогда прекрасной опушке, и гигантские брызги ударных волн под аккомпанемент душераздирающих Архицелевских стонов и воплей за несколько секунд преобразовали акварельную левитановскую флору в навороченную лунную фантасмагорию. Ба бах! Ба бах! Ба-ба-ба-ба-ба-бах!

Да, ну и врезало тогда неотразимой бомбардировочной контузией по дремучим нервным системам обитателей соседних деревушек, честно вам скажу! Старожилы и не припомнят, когда последний раз от такого грохота подпрыгивали на полатях. А каким инфракрасным децибелом продуло извилины метеорологическим работникам, подслушивающим в восприимчивых наушниках неутешительные погодные прогнозы! У них аж приборы в кабинетах и кабинках газообразно закипели от зашкаливающей передозировки, не то что там мозги! Как в таком военно-испытательном шорохе выжили Елпидифор с Архицелью и Meлевом — научная загадка. Стол над женихом с невестой рассыпался на молекулы, сетка-рабица, намотанная вокруг людоеда, вся порвалась от изобилия застрявших в ней гранатных осколков, а теплокровные экспериментальные подопытные полежали себе чуть-чуть на притихшем космическом полигоне, подумали, на каком они свете, и, бережно пойдя доказательством от противного, вскоре добрались до вывода, что на этом.

Первым счастливого заключения об окружающем состоянии бытия достиг неувядающий наш меланхолический циник Мелево. «Если у меня болит зад, потому что в нем застряла минная заноза, — рассуждал он методом логического вымысла, — то, следовательно, я не есть труп, ибо разве могут рогатые разгильдяи в аду, специализирующиеся на тонких психологических терзаниях, додуматься до того, чтобы запихать в геморроидально-астральную плоть, в самую ее беззащитную мякоть, да еще на такую чувствительную глубину, здоровенную чужеродную деталь реактивного фугаса? Естественно, не могут. Значит, я, черт бы меня подрал со всей моей болезненной анальной философией, жив».

Вторым сориентировался во времени и пространстве неуязвимый наш фаворит судьбы, храбрый и непобедимый лесничий. Скатившись с сокровища канцелярской империи, на котором он контактно разлегся нескромным броненосным покрытием, Елпидифор испустил на своем посеревшем лице удовлетворенное приветливое излучение, как будто, можно было подумать, вытворил он с девицей то, о чем и подумать было нельзя.

— Н-да, вот это меня пробрало — прямо от начала и до самого кончика! О господи, неужели человеческий организм способен выдерживать такие волнующие колебания?

Помятая Архицель после взрывных работ также пребывала в двояком пикантном утомлении. В самом низу туловища, где на ней самоотверженным заслоном скабрезно распластался обходительный Елпидифор, остались оголенными филейные мускулы породистой красавицы. А чуть повыше, где ее подвенечное декольте было прикрыто обширной охотничьей грудью и где из-под платья выпирали зияющие своей откровенностью широкоформатные девические подробности, на ярко-белой материи обрисовались отчетливые дактилоскопические следы от дегтярных пальцев Елпидифора. То есть, другими словами, чем эта сладкая парочка занималась в момент беспросветного погрома и от чего пышнотелая девчонка так исступленно вопила под своим защитником, кроме них двоих, никому, даже Господу нашему царю-батюшке, неизвестно, так как из-за кромешного дыма и гари Отцу-создателю в той скоротечной военной кампании ничего не было видно, поэтому о деталях пребывания Елпидифора и Архицели предоставляю судить извращенному читательскому воображению.

Больше всех от посадки огнестрельного улья пострадала непредупрежденная сторона. Блудливых Чоховских сильфид, прячущих под стулом свое адюльтерное богатство, прямым попаданием вакуумной гранаты разнесло вместе с укрытием на мелкие физические составляющие. А с ведьмой и богом, единственными, кто перед артподготовкой оставались полностью открытыми для всестороннего прострела, произошли хоть и небольшие, но все же неприятные перемены. Само собой, не пользуйся бессмертные вражьи морды своей божественной неуязвимостью, разлететься бы и им вмиг на прозрачные соединения химических отбросов, но так как их эфирная аура была все же пропитана бесконечным сакраментальным иммунитетом, то и степень их повреждений носила, в основном, косметический характер.

Женщине Ягине в этом плане повезло чуть побольше. С противной чернокнижницы после первого же разрыва слетела вся припаянная к скелету лако-красочная макияжная смесь, и взорам участников драматургической коллизии открылось безобразнейшее естество полуразрушенной, вечнозеленой от плесени, кожевенной чародейской изнанки. Отталкивающее создание, с которого стекали на дно кратера силиконовые чудеса пластической хирургии, обделенно лупало сожженными ресницами по сторонам, ожидая покаянных объяснений свершившемуся факту покушения на ее нетленность.

На бога же смерти Чоха вообще без валидола взглянуть было нельзя. После ураганного артиллерийского фейерверка из опрятной и пленительной фигуры он претворился в какую-то печальную пародию на недолепленного колобка: голова у него теперь не на привычном шейном суставе ворочалась, а высовывалась откуда-то из-под пупка, ноги росли на месте рук, а руки — на месте ног, и, кроме того, из района подбородка ответвилось для осязательной функции диковинное мясистое приспособление в виде хобота, завершающееся на конце сумчато-хватательным влагалищем. Что поделать, видимо, такой Чох прихватил себе рецидив от болезни, приобретенной в давней дискуссии с Пыхтуном. Чуть какая взрывоопасная инфекция — сразу то ноги коленками прирастают к лопаткам, то выскакивают на морде различные достижения биологической эволюции. Как тут не позавидовать и не подивиться пусть и прокопченному, но целехонькому Елпидифору, что разлегся в абсолютной близости от закругленных тяжестей Архицели, возбужденным плечом прикасаясь к ее буферной интимности и напряжением сустава разыскивая в колышущейся мякоти ответную восприимчивую чуткость.

— Ну, все, — завизжал тут Чох, переживая выдающуюся ярость, — достал ты меня своей экзальтированностью, пушной снайпер! Сейчас я из тебя собственноручно крендель всмятку слеплю! Вот только разберусь, где у меня здесь какие концы присобачены…

— Да уж ты не торопись, — отряхивая с локтей паленую пыль, поднялся на ноги с неузнаваемой земли Елпидифор, — как бы впопыхах не возникло наличие лишних деталей.

Чох покряхтел маленько над своими членами, покувыркался зигзагами, почертыхался и с глухим позвоночным треском разогнулся-таки из неудобного положения органов, возвратившись в человечье подобие.

— Ох, и надоел ты мне, собачий командир! — пожаловался на Елпидифора раздраженный Чох. — Ох, и умеешь же ты раскалять добела таких, как я, спокойных покладистых богов! Все, давай с тобой визави силою оружия измеряться, — вызывающе предложил лесничему коварный поднебесный бабник. — Если ты меня один раз подряд в нокдаун али куда подальше пошлешь, то отдам я тебе мою невесту относительно невинною женщиной, отстану от вас обоих, а также закрою глаза на все твои бессовестные попытки закрепить планку долгожительности на рекордно недостижимой отметке. Если же нет, то это будет твой последний, но решительный бой.

— Ну что ж, — ответил бравый Елпидифор, тоже вспоминая песенное содержание, — смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи. — Потом поправил мятую гимнастерку, сорвал с башки танкистский шлем и со всей предсмертной грусти рьяно хватил его об землю. — Эх, олимпийская дегенерация, доставлю тебе несравненное удовольствие. Выбирай по своему желанию любой вид вооружения, окромя брандспойта и бактериологической бомбы, потому что от второй заразы у меня уж больно сильная чесотка открывается, а от первой я еще хуже сопливлюсь и бухыкаю.

— Хорошо, — рассудительно крякнул Чох, — не буду тебя химической дрянью опрыскивать и пожарной кишкой простужать тебя я не собираюсь. Мне, богу смерти, и какого-то там грибника ниже пояса ледяной струей мочить — да меня за это на небе засмеют! Давай с тобой по-честному подеремся. Вижу я, у тебя на поясе шашка без дела болтается. Давненько я не брал в руки шашку, в последнее время все больше косой приходится орудовать. Может быть, мы с тобой, жертва невечерняя, отточенными сабельками перед носом друг у друга поковыряемся? Или ты только что и можешь, как добровольно наносить по самому себе точечные артиллерийские удары?

— Извольте. Отчего ж не поковыряться, ежели тебя об этом такие куртуазные маньеристы так подобострастно просят? — извлекая из своих ножен инструмент, сказал Елпидифор. — Вставайте, дорогой дядя противник, в красивую мушкетерскую позицию и давайте как следует защищайтесь.

Возникла тут у Чоха в руках, откуда ни возьмись, золотая коллекционная шпага, загадочным образом пропавшая с известного международного аукциона, стали наши неприятели враг напротив врага, и началось между ними беспощадное рукопашное фехтование.

Пять минут остервенело рубят атмосферу булатными мечами непобедимые бойцы — нет у них никакого явного прогресса в беспрецедентном соревновании, никто не может воткнуть свой клинок недругу в аортокоронарные шунты. Десять минут машутся головорезы, пятнадцать, тридцать — все без толку. Уже фанаты устали за них переживать: за Елпидифора — Мелево с Архицелью, за Чоха — ведьма с его божественными земляками, незримо усевшимися на облаках. Ангельская торсида все затылки себе в перманентных обмороках о небесный ковролин отбила, все производственные химические выбросы из воздуха за неимением таблеток высосала, а этим воинственным жеребцам хоть бы хны — звенят себе и звенят саблей о саблю, резвятся на просторе хуже развинтившейся ребятни, не думая об инфарктных предсердиях беспокойных фанов.

Что впечатляло во всей этой спортивной резне, так это пейзажное обрамление. Очень, надо признаться, оно было разрывно-осколочной природой заманчиво и с любовью отдекорировано. Где еще такой испещренный пробоинами и вмятинами, прополотый до магматических пород котлован для научно-фантастической съемки звездных войн найдешь? Нигде. А когда еще на такой шикарной натуре этакие неуемные дуэлянты в образцовом мордобое сойдутся? Никогда. И ведь стакнулись не какие-нибудь там вшивые придуряющиеся актеришки с пенопластовыми кладенцами в наманикюренных культяпках и с прокисшей амбициозной закваской в прокуренной душе, а самые что ни на есть кондовые мужики с наборами коронных убийственных выпадов, и сражались ведь они в прямом документальном эфире не за медальку позолоченную, и не за бешеную голливудскую копейку, а за использование чудо-женщины Архицель в личных корыстных целях. Это обстоятельство, то есть кому она достанется на амурное растерзание, конечно же, подогревало накал страстей в серафимо-херувимских букмекерских конторах, и на одном этом, а еще на информационной поддержке, да на продолжительности сего зрелища, да на продаже прав на трансляцию теневик наш Господь царь-батюшка такую выгоду слупил в тот день, что некоторые Творцы соседних вселенных от завистдивого чувства разом совершили над своими созданьями неодобрительный суицид.

Однако зрелище зрелищем, суицид суицидом, а лесничему-то нашему надо как-то выходить из положения. Нельзя же ему опарфуниться перед взмокшей от сочувствия невестой и перед раненым в неловкую часть плоти подчиненным, нельзя же подводить команду. А с другой стороны, если честно говорить, осточертела Елпидифору порядком вся эта безрезультатная возня со шпагами. Достойным соперником показал себя распроклятый бог, растущий рейтинг его так и бросался в глаза всякий раз, когда Чох совершал авантюрно-расчетливые маневры смертоносным острием своего тонкого палаша. Победить бога оказалось делом нелегким, это не то, что канцлера колотушкой по балде охаживать. Тут требовалось особое пророческое умение для того, чтобы проколоть супостата, который видит все твои нехорошие мысли на три укола вперед и поэтому, сволочь, успевает смыться из поражаемой зоны не покалеченным, даже нисколечко не поцарапанным, и при этом еще с мерзким хихиканьем на устах.

Чоху, кстати, тоже скоро наскучила издевательская игра в гардемаринов, особенно после того, как он увидел, насколько виртуозно Елпидифор насвистывает у него перед носом своим прохладным колючим оружием. Даже обладая подглядывающим даром предвидения, Чох не мог положить на лопатки вертлявого стрелка, уж больно юркая реакция проявилась у лесничего в процессе сражения. К тому же на исходе первого часа побоища засвербила у Чоха в глотке соленая жажда, захотелось ему стаканчик-другой портвейну дербалызнуть. Но посудите сами, разве мог принципиально ожесточенный бог посреди смертельной сечи предложить своему человеческому недоброхоту рекламную паузу с перекуром «на посошок»? Ведь такое желание зрители и противник могли бы правильно истолковать как бескомпромиссную запойно-дружелюбную капитуляцию. Хорошо, что на подмогу Чоху пришел Елпидифор, который так же, как и бог, истерзанный нехваткой питья в организме, решил прибежать к одной хитрости. По прошествии второго часа борьбы поскользнулся наш лесничий на ровном месте, упал на землю, словно знаменитый футболист в чужой штрафной площади, перевернулся десять раз через собственную ось и пропищал симулянтски:

— Ой, как же так? Как же это могло произойти, что я на гладкой вулканической поверхности нечаянно подвернул пару ног? Не иначе тут замешана посторонняя третья сила, о наличии которой нас давно предупреждали предусмотрительные канцелярские политики. Дорогое ведьмовское отродье, не вы ли уж сделали мне подножку своей гадкой волшебной палкой?

Ну что поделать, ну, слукавил маленько наш славный меткий стрелок, ну, несправедливо приписал ведьме одно лишнее подлое стремление, ну, очернил преступницу, хотя, конечно, она и без того была черным-черна, ну, с кем не бывает. Зато в результате этого плутовства Елпидифор перевел молчаливый, беспредельный и убийственный танец с саблями в бранно-художественную плоскость и впоследствии извлек из этого перевода максимально высокий дивиденд. Чего не смогла сделать коварная ведьма, не подразумевавшая, что лесничий способен на нечестные подвохи, и попавшаяся на его крючок, словно желторотый детсадовский шалопай.

— Я? — завопила бесноватая Ягиня, покрываясь смрадной, гневной испариной. — Да ты в своем ли уме, таежная коряга? Из твоей дуплистой башки последняя извилина, что ли, высыпалась? Нужен ты мне больно — подсечки тебе делать! Что, Чох сам, что ли, тебе морду штыком не расквасит?

— Он-то, может, и расквасит, но только вы зря перед ним выслуживаетесь. Стараетесь, ищете, как лучше угодить, а на самом деле роняете ему небесный авторитет. Думаете, на пользу ему пойдет посланное Господу нашему царю-батюшке сообщение о том, что он-де с простым человеческим рапиристом без бабьей чародейской подмоги не справился? Или вы, волшебница окаянная, хотите бога смерти в свои должники захомутать?

— Эй, мымра, ты что, и впрямь без предварительного спросу взялась мне втайне от всех палкой подсобить? — сердито встрял в их пикировку Чох. Очень не любил он, когда кто-то, кроме него, принимался редактировать чужую судьбу подручными принадлежностями. — Я ж тебе за твою самодеятельность этот хворост знаешь, куда затолкаю?

— Да кому ты веришь? — завизжала стоящая в луже косметики Ягиня. — Клевета! Мухлеж! Поклеп на искреннюю ворожейскую честь! Своим неослабевающим интересом я была прикована к вашей потасовке, и у меня от азартной поглощенности сражением даже времени не было на мысль стреножить кого-нибудь из вас.

Не будучи уверен в правоте своих оскорблений, но из чувства глубокой солидарности с основными жизненными установками Учителя Елпидифора, Мелево решил не молчать, словно пень, а тоже, как и все прочие, выразить себя через отношение к происходящему.

— Врешь, падла! — ввернул он свое сиплое мнение на счет Ягини. — Искренность, искренность… О какой еще святейшей искренности ты можешь нам говорить после того, как твои этические устои за сотни лет незамужней жизни насквозь пропитались неизлечимым климаксом, чучело ты каббалистическое?

— Ах ты, паршивец не достреленный! — ударилась в психику ведьма. — Какие малоупотребительные слова вспомнил! Сейчас я до тебя доберусь.

Сказала и прицелилась своей волшебной клюкой в людоеда, но тут опять Елпидифор потянул инициативу на себя.

— Эй, эй, эй, подождите шаманить, Ваша лицемерная гадливость! — остановил он ее порхающими взмахами ладоней и тут же вежливо обратился к высокопоставленному противнику. — Чох, слышь, ты бы отобрал у этой хулиганки ее опасную игрушку. Неровен час, испохабит она нам своими выкрутасами весь поединок.

— А, вон куда ты клонишь, отнять у меня палку захотел, — заплясала колдунья от радости, что обнаружилась-таки сверхзадача скрытного психофизического действия лесничего. — То-то я гляжу, чего это ты про борцовские приемы заговорил. Не иначе как лживую мерзость какую-нибудь вознамерился привести в исполнение. Теперь мне все ясно. Палку захотел у меня хитростью занять — накося, выкуси!

Здесь уже у Чоха не выдержало самообладание. Как лопнет оно слюнявым пузырем, как прорвется наружу из божеских бронхиальных недр заодно с ругательным обращением к дискутирующим сторонам:

— Слушайте, вы, придурки, я не знаю, кто там из вас правду-матку несет, кто кому мозги вокруг пальца наматывает. А только дайте-ка мне сюда это волшебное дреколье и позвольте мне по-божески закончить с наполовину мертвым лесничим мастерски техничную поножовщину!

— Нет, родимый, — официально заявила ведьма свою позицию, — никому на свете, ни за какие поручительства не доверю я даже подержаться за свой нежный атрибут. Чох, приятель, не лезь ко мне за палкой, продолжай лучше протыкать лешего стрелка. Клянусь, что как прежде тебе препонов не воздвигала, так и впредь не буду огородов городить.

— Э, нет, — столбом встал на своем Елпидифор, — ты, Чох, как знаешь, а я, пока волшебный сучок находится в руках у ведьмы, лупасить тебя холодной саблей по смазливому имиджу не собираюсь. Я этой фокуснице не верю и подвергаться иллюзионистскому физико-оптическому риску не намерен. Передавай от меня Господу нашему царю-батюшке привет, когда его увидишь, да скажи, что, если он пожелает, то я и с ним могу в гусарскую рулетку сыграть.

Короче говоря, натравил лесник Чоха на Ягиню, заставил его в требовательной форме отнимать у женщины самое ценное, что у нее есть, а сам, покуда они там тянитолкаем занимались, подкрался незаметно к колдунье с тыльного фланга, замахнулся на нее своей сабелькой и — фьюить! — одним размашистым надрезом оттяпал бабе башку, чтоб она не морочила ее себе и прочим всякой прекословной болтовней и хулиганскими оккультистскими глупостями. То есть как прежде дубиной, так и нынче клинком, применил боец Елпидифор один и тот же превентивный, с точки зрения охраны правопорядка, сокрушительный палаческий взмах. Приглянулся ему при столкновении с пульверизаторным солдатом этот простенький и эффективный приемчик, сразу дающий черепно-мозговое превосходство над бандитским соперником, и в казусе с ведьмой он решил не отказывать себе в удовольствии набить себе руку в хирургическом разделывании животрепещущих туш.

Ни Чох, ни Мелево ничего даже сообразить не успели, как чародейская тыква покатилась по взорванной ботве и уткнулась вывалившимся из горла языком в коническое углубление воронки. Чох так и остался стоять в молчаливом нацеливании на Елпидифора, не зная, что через минуту предпримет излишне активный, взбалмошный охотник, а Мелево, тоже без звука, лишь взглядом мотнул вслед за пронесшейся мимо башкой и тут же схватился за фугасный осколок, пошелохнувшийся у него в ягодице от резкого вращения шеей. Одна лишь девица Архицель от испуганной неожиданности нарушила междометием тишину, сказав: «Эх!», и в следующее мгновение подавилась предметом вышеописанных дебатов, то есть волшебной Ягиневой древесиной, вылетевшей из колдовской руки в критический для шаромыжницы смертоносный момент. Угодил ей ведьмин аппарат точнехонько в приоткрытый сахарный ротик, воткнулся гавайской сигарой, покачнулся крестоносным мановением и на фарфорово-обольстительной челюсти Архицели хрустяще переломился. И надо же такому случиться, что изумленная девушка, откусив навинчивающуюся рукоятку палки, непреднамеренно проглотила вместе с нею и колдовскую монаду, моментально разъев ее мгновенье спустя в селезенке обильным после долгой спячки желудочным соком. Оторванная голова Ягини только было собралась, откашлявшись, приказать своему туловищу чудодейственным образом присоединиться к гипофизу с гипоталамусом, как глаза ведьмы, внезапно раскалившись докрасна, звонко лопнули с гадким грохотом, волосы на макушке вспыхнули огнем болотистого цвета, от них занялся весь череп, и вот уже на обеих частях пожароопасной женщины заплясал сопровождающий представительниц колдовской профессии еще с сумрачных времен средневековья веселый очистительный костерок.

Вот как кошмарно сократилось количество персонажей в нашем жестоком предании. Молниеносно завершила свое злобное и бесконечно вредное существование бесстыжая ведьма Ягиня, оставив команду Чоха в численном меньшинстве, а тем временем смущение-то между главными участниками конфликта, между богом и лесничим, не исчерпалось. Так и остались они располагаться в опасных вооруженных позах, не зная, к какой политической стратегии склоняется его соперник — к настырному социалистическому соревнованию или к отходчивому либеральному собеседованию. Постояли наши бузотеры немного, поглядели сначала друг на друга, потом на догорающую горстку костяного пепла, потом на румяную от конфузливого закусывания Архицель — не знают, чего им делать.

Вдруг слышат: едет к ним кто-то будто бы на луноходе и ханжески распевает фальшивым голосом заунывные сальные ноты. Оглянулись скандалисты на тот марсианский холм, откуда доносилась воровская мелодика, а на него уже забирается тяжелая гаубица, направляемая основательным и разумным тихоней Копушей. После своего рекордного выстрела мешкотный мудрец захотел обвести взглядом плоды своей деятельности на посту Елпидифорского апостола и, где-то раздобыв гусеничный транспорт, решил прокатиться на нем до обстрелянной опушки. Произведенный им ландшафт в стиле фэнтези порадовал творца, но еще больше его осчастливило копошение в самой сердцевине пятнадцати гектаров космического пустыря четырех неистребимых биологических организмов. «Е-мое, так здесь, после моих геноцидных экспериментов, еще наблюдается органическая жизнь!» — важно высказал он себе под нос научное замечание. Задрав пушку вверх, Копуша от удовольствия стрельнул у Елпидифора с компанией над головами и, высунувшись из башни, завопил:

— Ну что, Учитель, не оглох ли ты со своими адептами от моего траурно-профилактического салюта? И хорошо ли прошло ваше разбойно-розыскное мероприятие по ликвидации неугодных цивилизованному обществу колдовских элементов?

Елпидифор в ответ лишь метко подмигнул рядовому Копуше сквозь прицел, слепленный из указательного и большого пальцев левой руки, мол, не оглох, благодарствую, все у меня под контролем, всех, кого надо, ликвидировал, и снова уставился на Чоха с вопросительной интонацией во взоре, дескать, что, твое преподобие, будем продолжать извиваться в отчаянном и бессмысленном сопротивлении, как ужи на сковородке, или все-таки вовремя опомнимся и пресечем неудачно складывающуюся скандальную тенденцию дня.

Бог смерти, вообще-то, был не кретин, и он не хуже нас с вами понимал, что нынче с утра у него произошел подъем не с того копыта. Столь же очевидно ему бросалось в глаза, что и продажное везение сегодня решило выступать на стороне Елпидифора, подразделение которого не только ничем не уничтожается, но и наоборот растет и пополняется за счет подтягивания новых резервов, а его, Чоха, боевая единица сильно тает на глазах из-за отсутствия единства и целеустремленности в рядах. Посмотрел бог на все на это безобразие, поцокал альвеолами и подумал неразговорчиво: да пошел он в сауну, этот прыткий загонщик и ловец с трудно произносимой кличкой. Пусть убирается отсюда ко всем собачьим млекопитающим, и девку с собой уволакивает заодно с алкоголиками-адьютантами, видеть их всех дольше одной минуты не хватает никакого сносу. Еще чего доброго, этот лесистый военачальник возьмет да и полоснет меня своей бритвой, как какого-нибудь Ахилла, по незаметному сухожилию, о роковой пагубности которого я даже и не догадываюсь. Уж лучше мне остаться при своей трусливой, но целой божественной сущности, чем подвергать ее всяким садистским процедурам с охотничьей стороны.

Короче говоря, сославшись на первое попавшееся обстоятельство, а именно на то, что колдунья Ягиня не только людям, но и всяким там духам и стихиям приблизительно поровну мешала жить, ну и, дескать, раз ты ее, лесничий, уконтропупил, то и нечего нам тут больше играть в войнушку, Чох на 132-й минуте матча, не забивая себе мозги тем, как это расценят наверху, предложил Елпидифору позорную для себя ничью, затем обменялся с лесничим вымпелами и значками и через мгновение ока под улюлюканье фанатствующих ангелов, недовольных азартным проигрышем в тотализаторе, растаял в синеве. Еще лесник не успел очухаться от нежданного-негаданного поворота фортуны, и на этот раз спасшей Едпидифора от неприятной кончины, как изображение бога в трехмерном измерении задрожало, поблекло и надолго исчезло из поля зрения.

Какая тут торжественная эмоция обуяла наших победивших героев, какие хороводы они развели вокруг свободного пространства, в котором Смерть оставила их влачить гордое существование, я это даже и описать не пытаюсь. Хохотали они продолжительно, и по-мальчишески играли в снежки грязными радиационными комьями, и танцевально, как и прописал Учитель Елпидифор, ощупывали необъятную грацию Архицели, и чего только они не вытворяли, чтобы как следует выразить праздничность своего настроения. А когда вдоволь навыражались и накуролесились, лесничий предложил всей честной компании отправиться в канцелярское государство для приватизации причитающейся герою за подвиг, по сказочным нормам этикета, половины страны и для оформления брачного контракта с освобожденной заложницей Архицелью.

Предложение было поддержано единодушно, и вскоре лесник, вернувшись домой и обвенчавшись в церкви с молодой раскрасавицей женой, вступил в пользование одной второй частью королевства, посадив двумя полпредами в федеральных губерниях своих мудрых питомцев Мелево и Копушу. Сам же Елпидифор, отгородившись от всего мира в яблочно-вишневой дачной тиши неописуемой Архицелью, ушел от дел, забросил контртеррористическую охоту и прочие экстремальные виды отдыха, развел хозяйство и принялся смаковать процесс существования на Земле методом спорадического, но интенсивного деторождения. Ваш покорный слуга, являясь его соседом по садоводческому товариществу и тайным воздыхателем его невероятной жены, записал со слов героя всю эту аляповатую повесть со счастливым концом и головой отвечает за то, что любая ничтожнейшая ее литературная несусветность — есть самая настоящая в мире правда.

Что же касается судьбы канцлера Полкана Тринадцатого, упоминанием о несчастьи которого мы начали наш наставительный сказ, то, раз уж мы с него начали, придется им и закончить, тем более что мораль нашей сказки заложена в плоскости его патологической натуры.

Сразу же после истребления с лица земли ненавистной человечеству ведьмы Ягини, сама собой слезла с головы канцлера бегемотская шапка, и все, кто еще в тайне путчистской души сомневался, действительно ли перед ними великий озверевший вождь и полководец, окончательно развеяли свои сомнения. Гибрид снова стал человеком. Однако возврат Полкана на государственный пост ничем хорошим для него самого не увенчался, потому что, во-первых, за время его перевоплощения в полубегемота среди проголодавшихся неудовлетворенных канцелярских телохранителей созрел антиправительственный мятеж, который впоследствии и привел на тронный пьедестал лесничего Елпидифора, а во-вторых, наш умнейший и дальновиднейший незаменимый канцлер Полкан после возобновления антропоморфного существования возомнил себя настоящим живым бегемотом. Встречая в аэропорту прямо перед самым своим свержением важную иностранную делегацию, он ни с того, ни с сего комфортно развалился в мутной луже, пустил в нее пузыри и предложил дорогим гостям всем стадом отправиться в путь по Лимпопо. Чтоб не раздувать из этой незапланированной акции международного скандала, канцлера на дипломатическом полднике заменил лесничий, а иностранным прохвостам за молчание посулили выгодные условия крупного финансово-промышленного контракта. Самого же Полкана упрятали подальше, в специальную восстановительную больницу, на вечное принудительно-терапическое поселение, с тем, чтобы он, не дай бог, не показался еще перед какими-нибудь послами или перед газетными телекамерами в непрезентабельной пойменной позе приветствия и не посеял бунтарскую смуту в мозжечки канцелярским обывателям.

Вот до какого, можно сказать, свинства довело бедного нашего правителя неосторожное обращение с детьми и, в широком смысле, несогласие с природой. Ведь ясными же обиняками дал понять ему Господь наш царь-батюшка: «Я потомства от тебя видеть не желаю, канцелярская образина. Как хочешь, так и доживай свой век, но семя твое Я больше для нужд эволюции использовать не буду потому, что оно бракованное»! Нет, видите ли, понадобилось Полкану вопреки Господней воле во что бы то ни стало укрепить свой жиблый генеалогический корень в плодородном историческом черноземе. Вот и получил канцлер то, чего заслужил. Лежи теперь себе на больничной койке и мечтай, что будто бы со всех сторон тебя окружает ароматная зеленая тина, в которой копошится мелкая рыбешка, и на макушке у тебя торчит, словно телевизионная антенна, египетская птица молотоглав. И знай еще, что Отец-создатель ничего на Земле просто так не делает, а завсегда только хитроумно, запутанно и с глубоким, прикольным смыслом.

 

По образованию историк и редактор телевизионных программ, по призванию — творческий человек. В детстве несколько лет прожила за границей, находясь на домашнем образовании. Став взрослой, продолжила путешествовать, возглавляла корпункт журнала «Юные страницы России» в Вашингтоне.

Лауреат литературно-поэтического конкурса «Марьинская муза — 2008», номинант премии «Поэт года — 2014». В настоящее время работаю над книгой сказочных повестей. Уверена, что мы приходим в этот мир для созидания, а что может быть интереснее, чем созидание для детей? Главным достижением в жизни считаю рождение дочери.

 

Русалочьи росы

Родилась я в далеком Забайкалье. Это удивительный край, полный тайн и загадок, земля редкой красоты: сопки в розовой дымке цветущего багульника, пойменные луга, усыпанные золотом жарков и желтых полевых маков, алые россыпи даурской лилии и снежные вершины крутых гор. Только здесь в сосновых лесах, богатых грибами и ягодами, можно найти рододендроны и редкие орхидеи, а на лугах среди разнотравья растут эдельвейсы. В урожайные годы лесные пади кажутся синими от голубицы и жимолости. А среди шелковистой зелени степных трав выглядывают рыжие саранки и дикие голубые астры. Эти картины из детства навсегда запали мне в душу.

Моя семья оторвалась от тех мест, когда я была еще ребенком. Но каждый раз, когда мы приезжали туда на каникулы, эти края заставляли меня удивляться вновь и вновь…

Однажды летом мы поехали к родственникам в село Трубачево. Это обычная деревня, в две улицы. Небольшие избы с резными ставнями, цветущие черемуховые палисадники под окнами. По местным обычаям дальняя родня встречала нас гостеприимно. Чего только не было на длинном, убранном цветастой скатертью столе! Не видно было только рыбных блюд. Не едят в этих местах рыбу.

Во главе стола сидел седовласый старик. Несмотря на возраст, у него было очень красивое лицо, и весь он был какой-то светлый, будто прозрачный. Особенно глаза — необычайно лучистые, зеленые, с поволокой, — такого цвета бывает стоячая вода в заводях. К старику относились уважительно, хоть и называли его Васькой-Русалом. Он был главой рода, хотя никто не знал толком, кому он приходится дядей, кому дедом…

Я познакомилась с местными деревенскими ребятишками, и днями напролет мы пропадали на улице: бегали стайкой от двора к двору, гоняли на велосипедах, устраивали веселые набеги на огороды.

Огороды спускались к самому краю реки. Мы с разбегу бросались в светлую, журчащую воду.

Река Газимур берет начало на северо-западе Нерчинского хребта и течет между Борщовочным и Газимурским хребтами. Местами широкая и просторная, на порогах и переходах она пенится и грозно шумит. Здесь водятся таймени, их называют еще тиграми азиатских рек. В лодке отчалил — греби, поглядывай, шестовину крепче держи, бродом направился — того внимательней будь! Непростая это река, ох, не простая…

Бабушка рассказывала, что весной Газимур часто разливается, затопляя все близлежащие села. Вода даже в избах доходит аж до окон. Летом же Газимур мелеет, отчего образуется множество бродов, плесов, островков, таинственных заводей… Местами берега Газимура обрывистые, поросшие кустарником. Со стороны же Трубачево — каменистый песчаный плес, речка ласковая, неглубокая. Дно устлано круглой обкатанной галькой, а песок на берегу — как разноцветный бисер. На самых мелких местах вода кажется горячей от солнца. Мы часто бегали в заводи купаться и собирать створчатые раковины, которых там очень много.

Взрослые неодобрительно относились к нашим забавам, говорили, что место это нечистое. Мол, в июле там русалочьи росы выпадают… А по вечерам иногда доносились оттуда заливистый смех, пение или плеск воды, огоньки мелькали среди кустов… Тогда моя бабушка, крестясь, уводила нас домой, мол, идите в избу, русалочьи росы начались, нечего там высматривать. Днем мы прибегали туда, где видели ночные огоньки, но все было, как обычно.

В тех же местах мы, бывало, замечали того самого седовласого старика. Он любил сидеть на мосточке, свесив ноги в воду, или на берегу что-то искал и складывал в сумку, висящую на поясе. Он был неразговорчив, но к нам, к ребятне, относился по-доброму: то красивый камешек даст, то ракушку диковинную. Рассказывали старики на деревне, что с водой у него особые отношения — лечит он водой, прибегают к нему местные жители со своими болячками: у кого живот скрутило, кто поясницу дернул — Васька пошепчет что-то на воду, побрызгает, умоет — хворь как рукой снимет. Уважали его за это и не только. Еще умел он места для колодца определять при помощи лозы и ни разу не ошибся. «Чует он воду», — говорили местные. Но что-то было в этом старике странное, загадочное, а на руках у него как будто маленькие чешуйки поблескивали. Он всегда опирался на палочку, а во взгляде его даже мне, девчонке, была заметна грусть.

Я пыталась разузнать, сколько же ему лет, но точно никто ответить не мог. Поговаривали, что уже за сто перевалило. Бабушка рассказала мне, что отцом этого старика был черноволосый красавец Тимоня. Весельчак, гуляка, первый парень на деревне. Взялся как-то он караулить русалок. Предупреждали его, чтоб остерегался, мол, закружат, увлекут за собой на дно. Но не послушался Тимоня, стал подглядывать на поляны. Все знали, что там, где ночуют русалки, выпадают росы, а наутро расцветают белые необычные цветы.

И однажды он встретил ее. Она была необычайно красива. Посмотрел Тимоня, да и влюбился. Все лето бегал на заводи, все лето сельчане с тревогой прислушивались к смеху и пению, доносившимся со стороны реки.

Наступила осень. Появилась в глазах Тимони тоска. Часто ходил он к заводям, стоял, подолгу смотрел вдаль, на воду. А река, несмотря на сибирские морозы, иногда доходящие до сорока градусов, а то и побольше, местами не замерзает до дна, образуя полыньи и наледи. Говорят, в этих местах бьют горячие ключи — там и зимуют русалки, но на поверхность в стужу не выходят.

Еле дождался Тимоня весны. Как только появлялись цветы, он бросался к ним и ждал. А в июле в деревне слышали плач ребенка на заводях. Старухи крестились и отворачивались. Мол, нечистая сила. Все знали, что русалки вынашивают детенышей ровно год. И как-то утром Тимоня нашел в огороде малыша. Он был совсем крохотным и смотрел на мир огромными зелеными глазами. Тимоня принес его своей матери и сказал: «Это мой сын». Растил он его один до двух лет. Потом женился. Прожид дет пять да сгинуд. Остались после него четверо ребятишек. Жена воспитывала их да Ваську. Те были чернявые, веселые — все в отца, а Васька — светленький, тихий, как не от мира сего. Подолгу гулял у реки, смотрел вдаль на воду. Соседи перешептывались, мол, видно, своих ищет. Потом женился. Появились у него дети, внуки. Пережил четырех своих жен, видно, передалось ему русалочье долголетие…

Вот такую историю поведала мне моя бабушка. Может быть, это правда, а может, и нет, но рыбу в нашей семье и сегодня не очень-то жалуют, а у моей сестры прямые золотистые волосы и зеленые с поволокой глаза…

 

Магистр и Лауреат МФ ВСМ (2012); лауреат премии «Золотое Перо Руси» (2012–2013), призер ЛК «Золотые строки» (2012), дипломант конкурса «Новые имена современной российской литературы» (Россия — Германия, 2012); кандидат в Интернациональный союз писателей; участник XX Пекинской и XXVI Московских книжных ярмарок (2013), номинант премий «Писатель года» и «Наследие» (2013), неоднократный номинант конкурсов МФ ВСМ (2011–2013), дипломант конкурса Любови Селезневой (номинация «Проза войны»), член Клуба «Слава Фонда МФ ВСМ», член городского литобъединения им. Ю. Аксаментова.

 

Сон

Облака проплыли по небу и вдруг остановились. Небо почернело. Перестало светить солнце. Резкий ветер нагнал последнюю тучу и остановился. Наступила необычайная тишина.

Двое вышли на дорогу и замерли. Небо было абсолютно черным. Солнце лишь изредка просвечивало небольшими полосками, а ветер, затихший, пытался подняться, но не мог. Мужчина и женщина остановились и смотрели на небо.

— Странно. Еще вчера светило солнце. А что произошло сегодня? — женщина подставила ладошку под струи ветра, но совсем не ощутила их.

Была необычайная, режущая тишина.

Мужчина открыл дверцу машины и сел. Открыл дверцу машины с другой стороны, женщина нагнулась и попыталась сесть на место возле водителя.

Резкий звук заставил ее вздрогнуть. Она оглянулась и увидела, что над ее головой завис небольшой серебряный шар, похожий на тот, что бывает в цирке, но только большего размера. От шара в сторону черного небесного пространства исходил луч. Обыкновенный светящийся луч. Словно ночная мгла опустилась на землю, и только луна освещала дорогу и поле, и в темноте показывались какие-то тени и силуэты людей.

Вдруг от шара что-то отсоединилось. Маленькие светящиеся шарики разлетелись в разные стороны. Небо оставалось черным. Солнце светило, но уже чуть ярче. Оно поднялось над дорогой, где остановились путники. Вдруг маленькие космические пришельцы перенеслись в сторону города и зависли над деревьями. Старый парк окунулся в свет, исходящий от шаров, а небольшая желтая полоска солнца освещала город. Было раннее утро.

Странное чувство охватило женщину. Она поторопилась сесть в машину, но какая-то невидимая сила не давала ей этого сделать. Светящиеся шарики приближались с большой скоростью к городу, но неожиданно сменив траекторию полета, повернули опять к машине. Вот они остановились и зависли над полем и дорогой. Она испугалась, вскрикнула и пыталась открыть дверцу, но та захлопнулась, словно какая-то сила не пускала женщину в машину. Мужчина смотрел через лобовое стекло на шары. Они крутились над тем местом, где стояла их машина, и вдруг выстроились в какой-то символ. Женщина замерла. Она не знала такого символа. Светящиеся шары развернулись и опять зависли над ними. Теперь желтый солнечный свет, пробившись сквозь большую пелену черных туч, освещал дорогу, город и шары. Покружившись, они начали быстро уходить вверх, но, оставляя за собой длинный светящийся хвост и большую полосу голубого света, опять развернулись в сторону дороги и зависли над машиной. Шары образовали круг, и большой бело-голубой луч скользнул по женщине. Она стояла перед машиной и не могла пошевелиться. Страх охватил ее. Она молчала, боясь вымолвить слово или крикнуть. Луч скользнул по ней, и она исчезла в воздухе.

— Магги, Магги! — кричал мужчина, выскочив из машины, вслед уносящимся в небо шарам.

Но он ничего уже не мог сделать. Шары исчезли так же быстро, как и появились. Только полоска солнечного света и черные облака висели теперь над ним.

Мужчина опустился на бордюр. Его лицо посерело. Он отрешенным взглядом смотрел в одну точку и молчал. Ее рядом с ним не было. Только что она стояла рядом с машиной, говорила о том, как они сейчас проведут встречу с господином Сигером, и вдруг этот непонятный серебряный шар и его светящиеся спутники помешали им. Что это было?

Он приехал домой, включил телевизор, сел в кресло. По его любимому каналу показывали какие-то путешествия. Мелкие светящиеся помехи заискрились на экране, и появился человек в черной одежде.

Мужчина замер.

На экране появился тот серебряный шар, который он видел с Магги сегодня утром. Небольшого роста мужчины и женщины сбегали по лестнице вниз. Они выстроились перед кораблем на площадке из серых камней.

И еще… Он не видел ее, но уже почувствовал, что какая-то тень мелькает в комнате. Мужчина сидел не шелохнувшись. На экране тот, в черной одежде, поздоровался и начал говорить. Язык был похож на английский, но какой-то странный. Такого английского языка он не знал. Мужчина в черной одежде сказал, что они с планеты Желтого дракона, давно наблюдали за нашей планетой, несколько раз пытались опуститься на нее, и вот сегодня утром их попытка удалась. Они не желают ничего плохого нам, жителям голубой планеты. На их планете Землю называют Голубым шаром.

— Мы давно наблюдаем за жизнью на вашей планете и видели, что как водный мир переполняет пространство, занятое под сушей. Что на вашей планете есть жители. Но они отличны от наших жителей. Они выше ростом. Сейчас мы вам покажем наш корабль, где мы попытались связаться с жителем вашей планеты. Женщина пока в шоке. Она молчит. Но мы с нею обходимся очень хорошо. Вам не стоит беспокоиться.

Мужчина сидел перед телевизором и, не говоря ни слова, смотрел на Магги. Она молчала. Что она могла сказать в ответ? Она была сейчас на чужой территории, совсем незнакомой для нее. Она сидела и смотрела на жителей чужой планеты. Тень скользнула у него за спиной. Мужчина, словно очнувшись, оглянулся и увидел такого же, как тот, в телевизоре…

— Вы кто? — спросил он, когда оторопь отпустила его.

— Вы не бойтесь меня. Я отстал от своего корабля, и мне ничего не оставалось делать, как залезть в вашу машину и приехать вместе с вами к вам домой. Я житель планеты Желтый дракон. Мы давно наблюдаем за…

— Это я уже слышал от вашего командира. И что вы делаете в моей квартире? Что вам нужно от меня?

— Ничего. Вы мне просто помогите вернуться на мой корабль.

— Интересно, а как я это сделаю?

— У меня есть прибор связи, и мы сейчас свяжемся с моим командиром корабля.

— Ну хорошо. И что дальше? Ведь вы похитили мою жену? Зачем она вам?

— Мы летели через огромное пространство Галактики, чтобы познакомиться с жителями планеты Голубой шар. Мы совершенно не желали сделать вреда вам. Просто мы изучаем сейчас вашу планету, и нам показалось, что на вашей планете должно произойти какое-то крушение. Все жители исчезнут. Если вы поможете мне вернуться на мой корабль, вы останетесь живы.

— А почему я должен верить именно вам? Я вас совсем не знаю. Кто вы?

— Я житель планеты Желтый дракон. Меня зовут Рикон. Я занимаюсь испытаниями над жителями вашей планеты, как они смогут жить в наших условиях. Нас интересует строение органов ваших жителей. Но нет! Вы не бойтесь! Мы совершенно ничего плохого не сделаем вашей жене! Она будет выглядеть так же, как и до того, когда попала к нам! Мы просто возьмем немного тканей ее тела. Это просто небольшой укол и небольшой кусочек ткани тела. Из данного образца мы сможем выявить многое. Сколько лет вы живете, характер, как переносите смену температуры, влияние солнечной системы на организм, влияние галактических ветров и температур на структуру тела и организма, влияние полей и вращающихся частиц в галактическом пространстве. Это займет много времени, но мы будем спокойны. Мы сможем доказать жителям Галактики, что на планете Голубой шар тоже могут жить люди и спокойно летать в Галактику.

— Ну хорошо. Я вам поверю. И что я увижу на вашем корабле? Вы не причините мне вреда? Что я должен сделать для этого? Вы вернете мне жену?

— Да. Вернем. Но вы должны слушать все мои команды, когда мы будем на нашем корабле. А теперь приготовьтесь. Мы сейчас исчезнем.

Мужчина в черной одежде нажал на какие-то цифры на приборе, и муж Магги вместе с ним оказался в длинном коридоре корабля. Мужчина отодвинул штору на стене и начал набирать цифры. Дверь, которую было трудно увидеть, отодвинулась в сторону, и они прошли по коридору дальше. Обитатель Желтого дракона шел спокойно, словно никуда не торопился и никогда не улетал со своего корабля. Еще одна дверь раздвинулась, и мужчины вошли в комнату со стенами серого стального цвета и большим экраном. Перед ним стояла панель с приборами. В стороне находился стол со стеклянными колбами и какие-то устройства, через которые проходили трубки, и в них бурлила жидкость. Жидкость была разных цветов: голубого, красного, желтого. Из двери сбоку вышел еще один мужчина в черном и женщина в красивом серебряном костюме. Мужчина с планеты Голубой шар услышал:

— Здравствуйте. Мы рады видеть вас на нашем корабле. Мы жители планеты Желтый дракон. Мы совершенно не желаем вам зла. Простите за неудобства, причиненные вам. Но вы должны помочь нам. Мы занимаемся изучением вашей планеты и нам необходима ткань человеческого тела, но кусочек тела женщины. Для того, чтобы сделать эксперимент в области изучения жителей вашей планеты…

— Благодарю. Я это уже слышал от моего похитителя. Он мне рассказал, зачем я вам. Что мне надо делать?

— Вы должны уговорить вашу жену помочь нам. Мы не желаем вам зла. Мы просто возьмем кусочек образца ткани от тела вашей жены. Это всего небольшой кусочек ткани тела.

— Где она? — сухо спросил мужчина с планеты Голубой шар, — почему я не вижу ее? Вы уже что-то сделали с нею?

— Нет. Она отдыхает в своей комнате. Сейчас ее доставят к нам.

Дверь открылась, и Кристин увидел свою жену. Она бросилась к нему и обняла.

— С тобою ничего не сделали? Как ты? — обнимая ее, спросил Кристин.

— Все нормально. Я не подвергалась насилию. Я просто отдыхала в своей комнате, где был большой экран, а за ним огромное небо. Звезды были так близко, что, казалось, дотронься я до них, они окажутся у меня в руках.

— Но послушай, Магги. Командир корабля просит нас об одолжении. Ему нужен кусочек ткани твоего тела.

— Да. Я знаю об этом. Я согласна. Но они предупредили меня, что сейчас на нашей планете произойдет крушение. Все исчезнет! Ты был на Земле и ничего мне не говоришь? Что там? — Магги стояла рядом с мужем и тормошила его.

Он посмотрел на нее и, помолчав, сказал:

— Ничего. Я сидел дома, когда ты исчезла. Ветер стих. Солнце светило, как обычно. Никаких изменений.

— Подойдите сюда. Посмотрите. Это сейчас происходит на вашей планете.

Командир показал на большой экран на стене, и все увидели, что на голубой планете все крушилось. Океан бушевал с неистовой силой. Огромные волны захлестывали сушу. Людей, конечно, с такой высоты видно не было.

— А почему мы должны вам верить? Может, это просто ролик о катастрофе?

— Нет. Сейчас на вашей планете происходит катастрофа, настоящая. Вы сейчас пойдете в вашу комнату и будете отдыхать. А через несколько дней, когда вы привыкнете на нашем корабле к смене климата, температур, мы придем за вами.

И командир с женщиной в серебряном костюме ушли через дверь в стене…

* * *

…Я проснулся в холодном поту. Протянул руку. На месте жены никого не было. Было раннее воскресное утро. Жена должна была спать. Но ее не было. Я испугался. Встал, посмотрел по сторонам. На кухонном столе нашел записку:

«Милый, я на даче у подруги. Буду вечером. Не беспокойся. Поесть ты можешь взять в холодильнике. Целую».

«Боже! Как я мог так уснуть вчера и что такое я видел во сне? Я на корабле инопланетян? Ха-ха-ха, кто мне поверит? Бред какой-то. Надо меньше смотреть всякой чуши по телевизору».

Я прошел в ванну, налил воду и начал рассматривать себя в зеркале. Мои плечи, довольно крутые, демонстрировали брутального мужчину. Я молод. И еще совсем неплох собой.

Вытираясь полотенцем, я тщательно растер тело. Оно горело.

На столе стояла тарелка с яичницей и салат в салатнике. Чайник еще был горяч. Намазывая масло на хлеб, я долго смотрел в окно на улицу.

Но что это такое? За окном было сумрачно. Солнце как будто ушло за горизонт, и только темные тучи висели над нашим домом. Я пожал плечами. Мне показалось.

Я сед на стул и налил себе кофе. Пока я доедал яичницу и салат, солнце на небе так и не появилось. Было по-прежнему сумрачно. Мне стадо казаться, что все, что я видел во сне, перекочевало на самом деле в наш город. Вот только никакой встречи с господином Сигером не было. Мы ведь работали просто в больнице. И жене надо было сегодня написать статью о какой-то болезни. Но, черт побери, что это такое за окном? Как будто происходит все то, что было во сне…

На столе зазвонил телефон. Я взял его и прислушался.

— Кристин, я не доехала до дачи. Моя машина встала, словно вкопанная, и ни туда, ни сюда. Я не могу тронуться с места.

— А ты пробовала еще раз завести мотор?

— Да. Уже несколько раз. Но она стоит и не…

Ее слова повисли в воздухе. Меня охватил страх. «Она одна, там, в лесу, на дороге, и вдруг это на самом деле НЛО?»

Я побежал к двери: «Но куда мне ехать? Где она сейчас? Так, надо посмотреть время ее последнего звонка. Время — 12 часов 20 минут. Если она уехала примерно в девять, а она обычно к своей подруге на дачу уезжала именно в это время, то она сейчас… О боже! Ее надо быстро искать и спасать!»

* * *

Кристин быстро побежал к гаражу и вывел свой любимый «шевроле». За город он выехал через каких-то 40 минут и был на той самой дороге, где должна была быть Магги.

Вот и ее машина. Но… Странно… Ее в машине не было. С нею что-то случилось? Не могла же она уйти от машины, бросив ее, и не ждать его? И что за странный обрыв ее звонка?

Он подошел к ее машине и начал изучать место, где она стояла. Никаких особенных изменений не было. Машина стояла, словно она только что приехала, и мотор готов был завестись в любую минуту. Никаких странных предметов или следов вокруг машины тоже не было. Ни следов борьбы, ни следов шин другой машины. Тихо. Словно она никогда не звонила ему, ни звала на помощь, никогда не жила в этом городе.

Он обернулся на кусты и деревья. Ему показалось, что как будто здесь что-то все-таки произошло. Деревья в ответ на его немой вопрос молчали. Лишь изредка верхушки шумели под небольшим ветерком, который разметался над лесом. Но вот какой-то глухой звук донесся из леса. Он бросился на его звук. И опять тишина. Он не знал, где искать ее. Звук повторился, но теперь уже тише. Он прислушался, но бешеный стук его сердца не давал ему сосредоточиться на этом звуке. Кристин раздвинул ветви кустов и увидел, что трава примята. Видимо, здесь тот, кто украл его жену, все-таки оставил следы. Он прошел дальше в лес и замер — над поляной, где было много примятой травы, завис небольшой туман, что показалось странным.

«Значит, сон не обман? Я видел во сне, как украли мою жену, и теперь жду… Вот осел… Чего я жду?»

Кристин подбежал к утоптанной траве и взглянул вверх. Его жена висела на дереве. Во рту у нее был кляп. Но она была жива.

Он взобрался на дерево и, отвязав ее, опустил на землю. Она молчала и лишь иногда всхлипывала, не в силах произнести слово. Вот, глотнув больше воздуха, пошевелила рукой, обняла Кристина за шею и разревелась.

— Я не знаю, кто это был. Они мне ничего не сделали. Просто — какой-то укол… повесили на дереве, а потом улетели…

Она вздрагивала и плакала, а он, обняв ее за плечи, поглаживал по голове, словно она была маленьким ребенком.

Корабль с планеты Желтый дракон улетел и больше никогда не появлялся у них.

 

Прозаик. Член Союза писателей России.

Родилась в 1954 г. в Москве. Окончила Московский государственный университет культуры и искусства. После окончания работала в Библиотеке по естественным наукам АН СССР. Мирраслава Тихоновская — литературный псевдоним. Первый авторский сборник сказок, рассказов, повестей «Витамины для души» вышел в 2011 г. Изданный в 2014 г. Продюсерским центром А. Гриценко иллюстрированный сборник «Сказки Мирраславы» с аудио-приложением на DVD признан Союзом писателей России лучшей книгой за 2012–2014 гг.

 

Эффект бабочки

[1]

(сказка)

Флай была из рода мотыльков. Их часто можно видеть порхающими в стайке таких же трепетных маленьких бабочек, кружащих в затейливом танце над просёлочной дорогой. Ты точно видел таких, возможно, среди них была и Флай.

Стоял безоблачный, наполненный солнечным светом день. Флай, которая всего несколько дней назад, превратившись из куколки в мотылька, увидела свет солнца, землю и цветы, сидела на ветке. К своему удивлению, взмахивая новенькими, отливающими синевой перламутровыми крылышками, она взлетала, а, складывая их, снова приземлялась. Расположившись на светло-зеленом листке, она отдыхала, греясь под благодатными лучами весеннего солнца, наслаждаясь теплом, радуясь жизни. Ей казалось, что она в раю, где её окружают родственные души цветов, неба, воздуха и радуги.

Неожиданно огромная серая туча заволокла небо, вокруг потемнело. Флай встревожилась. Как это ужасно — оказаться в плену! Неужели всё кончено и теперь так будет всегда? — Флай была слишком молода, поэтому не знала, что жизнь полосатая, не следует отчаиваться, за темной всегда следует светлая полоса.

Вдруг откуда-то налетела неведомая сила, закружила вокруг куста, зашумела листвой, подняла облачко пыльцы с цветов и, поднявшись вверх, прогнала хмурую мрачную тучу. Солнце снова заблистало. На душе стало легко и радостно.

«Что это за храбрец, спасший меня из лап тьмы, доблестный герой, по воле которого солнце светит и тучи от страха разбегаются?» — подумала Флай. Сердце мотылька наполнилось чувством восхищения мужественным рыцарем. Она стада мечтать о новой встрече с ним.

Ветер не заставил долго ждать себя. Покуролесив вдалеке, он вскоре вернулся, налетев, качнул ветку, на которой сидела Флай, сильным порывом сорвал мотылька и закружил в вихре. Боже! Как она испугалась!

— Ой! — воскликнула Флай от неожиданности.

— Какое милое, нежное создание. Из всех мотыльков, которых я видел, ты — самый прекрасный, — обернувшись назад, бросил, стремительно удаляясь, Ветер.

— Фу, не люблю, нет, терпеть не могу ветер, — сказала проползающая медленно улитка, шевеля рожками.

— Но почему?

— Он противный, холодный, резкий, бестактный. Именно из-за таких, как он, постоянно приходится приноравливаться к жизни, беспокоиться о том, чтобы тебя не продуло. — И она спряталась в свой домик, с которым никогда не расставалась, вечно таская его на спине.

— А мне показалось, что его прикосновение освежает и немного кружит голову, — пойманная в орбиту обаяния ветра, мечтательно сказала Флай. Сердце мотылька, проснувшееся для любви, встрепенулось.

— Куда же ты? Останься! — кричала ему вслед Флай, когда он снова неожиданно появился.

— Тороплюсь, у меня полно дел: разгонять тучи, наполнять паруса, крутить ветряные мельницы, — бросил в ответ Ветер.

— Возьми меня с собой! — Трепеща на ветру, бедняжка растерянно звала его. Перелетая с травинки на цветок репейника, с него на куст калины, она изо всех сил пыталась угнаться за ним. Но Ветра уже и след простыл. Он пустился в путь.

Полетел туда, где его еще не успели забыть с прошлого раза. Залетел в деревню, согнал с проводов сидящих, словно ноты, голубей, перемахнув через забор, разогнал кур, пасущихся на огороде, взъерошил солому в стогу, сорвал крышу с амбара, хлопнул раскрытой форточкой так, что разлетелись стёкла, и, довольный собой, полетел дальше. На автобусной остановке задержался немного, закружил вокруг толпы женщин, ожидающих автобуса. У одной вывернул зонтик. — Ах ты, негодник! — Другой задрал юбку. — Фу, нахал! — Сорвал головной убор с дамочки, растрепал прическу, а шляпку покатил по дороге. Сгрёб заодно «бычки» вокруг урны, смешал с дорожной пылью, извалял в ней шляпку, и, злорадствуя, швырнул её хозяйке. Покрутился минутку штопором и, как шальной, понесся дворами, садами, полями. К вечеру, набедокурив вволю, утихомирился, приютился в овраге.

А Флай тем временем страдала, чувствуя себя одинокой и покинутой.

Видя, как она сохнет по возлюбленному, все, кому не лень: козявки, букашки-таракашки и всякая мелочь пузатая перешёптывались, осуждая Флай. Правду говорят, любовь слепа. Он ветреный, как можно любить такого?

— Нет, вы когда-нибудь видели такое? — сказала язвительно Оса. — Я прямо умираю. Ветер вскружил ей голову, и она без памяти влюбилась в него! С ума сошла.

Все знали, что Оса на самом деле умирает от зависти к красоте Флай. Наделённой от природы эффектной внешностью, прекрасной фигурой с осиной талией, Осе с её завидущим глазами этого было мало. Не хватало такого нежно-голубого, воздушного, отделанного жемчужной россыпью наряда, как у Флай.

Маленькие букашки, красные в чёрную крапинку Божьи коровки, жалея красавицу Флай, окружив ее с двух сторон, наперебой старались предупредить её:

— Тебе нужен другой. Нормальный.

— Он мой избранник! — в голосе Флай слышалась нескрываемая нежность.

— Как ты себе представляешь такую жизнь? — с печатью ума на лице спросила гусеница.

— Мне много не надо. Я мечтаю вот так провести всю свою жизнь. На этом прекрасном цветке. Я буду нянчить своих куколок, а он будет раскачивать колыбельки. Как романтично! Прямо так и вижу. И так всю жизнь. — Опустив хоботок в сердцевинку соцветия клевера, она отпила капельку нектара.

Послышалось тихое шуршанье крыльев и голос стрекозы:

— Пустые мечты. Я его знаю, он заигрывал и со мной. Ничего путного из этого не выйдет. — Стрекоза блеснула прозрачным слюдяным крылышком и ускользнула.

— Эта ветреность пройдет с возрастом. Просто он еще молодой, подрастёт, остепенится, — посчитала своим долгом сказать Тень Тучи, медленно проползая по земле.

— Ветер — всегда ветер. Это суть, а не возрастное явление, — пояснила лягушка, которая была тут самая умная. — И никто не сможет укротить его необузданную натуру.

— В нашем мире нельзя быть такой наивной. Нужно смотреть на вещи реально, — заметил Муравей, проходя мимо с поклажей на плече. Он, как всегда, торопился, но, по себе зная, как важно вовремя получить умный совет, остановился, чтобы заодно перевести дух, передохнуть минутку, и продолжил: — Давай я познакомлю тебя со своим начальником, Жуком-Оленем. Он хотя бы нашего рода-племени. Ну и что, что он в возрасте и рогат, зато богатый, заправляет всем тут, а главное, говорят, они прекрасные семьянины.

— Теперь, узнав, что такое настоящая любовь, я ни за что не смогу полюбить обычного, насекомое. Рождённый ползать, как Ветер, летать не может.

— Бесполезно её отговаривать. С точки зрения метафизики любовь к прекрасному и благородному — это кармическое, — выпучив глаза и набожно сложив перед собой ручки, пояснил Богомол.

Только пчёлы не принимали участие в спорах и обсуждениях. Они были погружены в заботы об урожае. Лето — недолго. А им нужно собрать столько нектара и пыльцы, чтобы полученного меда хватило на всю огромную семью до следующего урожая. Тут каждая минута дорога.

Стоял тихий безветренный летний вечер. Ночь уже приготовила своё одеяло и стала накрывать им погруженный в дремоту лес, когда на опушку приехали люди. Они установили палатку, набрав хвороста, стали разжигать костер. От искры вспыхнуло пламя.

Флай увидела, как из кучи сухих веток брызнул яркий сноп лучей и внезапно вырос огненный цветок из ярко-красных лепестков. Она попала в море света. Залюбовавшись его красотой, она перебирала своими тонкими лапками.

— Какой огромный чудесный цветок! Нет ничего прекраснее на свете! Должно быть, он сын Солнца. — Флай впервые увидела огонь, но в нём угадывался тот свет, что был сродни сердцу маленького мотылька. Лёгкость его крыльев, горячность, пламенность чувств восхищали. Ей показалось, что он пылает от любви и зовет её к себе. Сердце Флай встрепенулось, откликнувшись на призыв. Ей захотелось слиться с ним в головокружительных объятьях, чтобы он и она стали одним целым. Заворожённая алым сиянием, она не ведала, как беспощадна любовь Огня.

Раскрыв крылышки, она полетела. Взмах. Ещё и ещё. Трепеща крылышками, Флай летела на этот манящий свет прямо в объятья жарких лучей. Рядом не оказалось никого, кто мог бы остановить её. Ветер в тот день был далеко. Она чувствовала, как тяжесть собственных крыльев мешает, сковывает, как будто удерживает её. А ей так хотелось ощутить свободу, стать такой же легкой, прозрачной, как огонь. Собрав последние силы, вложив их в единый порыв, она бросается ему навстречу. — Обними меня! — И мгновенно ощущает ту свободу, к которой так стремилась.

Когда в следующую минуту яркая огненная искра взметнулась к небу, вся Вселенная ужаснулась. А на другом конце земного шара содрогнулись горы.

Вдохновения и фантастических свершений! Пусть Муза никогда вас не покидает, а все задумки воплощаются в жизнь. Мы провели большую работу и надеемся, что вы оцените ее. Конкурс прошлого сезона показал, что эта премия делает писателей знаменитыми, но это не значит, что слава упадет к вам на голову сама. Все зависит от вас, дорогие мои! В добрый путь, друзья!