Дома его все звали Ребенком.

«Ребенок болен», «Ребенок растет», «Ребенку нужны роликовые коньки», «Ребенок не любит гречневую кашу»…

Их – неребенков – вокруг него было сначала четверо: бабушка, отец, мать, старший брат. Потом появилась пятая – жена брата. Отца Ребенок звал Хэнком. Мать – Лорой. Бабушку Тортилой. Старшего брата – Опарышем. Жену брата – Энн.

Ребенок видел мир как бы в собственном карманном зеркальце…

В среду, двадцать первого августа, он понял: с ним происходит неладное.

Случилось это в розовый предвечерний час, когда он проснулся внезапно, будто кто-то его толкнул.

В квартире было по-прежнему душно и жарко. На кухне монотонно колотилась о стекло муха.

Он ощутил, как часто, тяжело бьется сердце, стала жесткой, шершавой кожа лица, рот – сухим, с воспаленными, обметанными губами, уши – напряженные, ловящие каждый шорох, и все тело – пружина, тяжелая, злая.

Но что было самым отвратительным и невыносимым: он боялся. Смертельно, безотчетно! Страх опутал его железной, цепкой паутиной, из которой не вырваться, не освободиться. Любое движение причиняло физическую боль, железная паутина глубже и глубже впивалась в каждую клеточку, сковывала, делала слабым и бессильным.

Он почувствовал себя загнанным зверем.

В своей собственной квартире он безвылазно сидел уже третий день, не открывая окон, не зажигая по вечерам свет. Он не смотрел даже телевизор, потому что мерцающий экран мог выдать его тем, кто следил за ним с улицы. Каждый вечер он осторожно подходил к шторам в гостиной, вставал сбоку от окна и, затаив дыхание, боясь шевельнуть даже самую маленькую складку на тяжелой материи, всматривался в черный провал двора.

Квартира находилась на пятом этаже, и ему было хорошо видно, кто пересекает улицу, идет под осыпающимися уже деревьями, кто подъезжает на такси и, самое главное, – сидит в беседке.

Они, наблюдатели и преследователи, постоянно сидели в беседке, то втроем, то вчетвером, покуривали, хладнокровно дежурили и терпеливо ждали, когда у него сдадут нервы, иссякнут силы и он выскочит из подъезда на улицу.

Он не мог даже позвонить, попросить кого-нибудь о помощи, потому что телефон отключили. Хэнк и Лора, уезжая в двухмесячную заграничную поездку, оставили ему денег, в том числе и на неоплаченные телефонные переговоры. Но он так и не зашел в Сбербанк, чтобы заплатить. Деньги разошлись на мелочи: сигареты, кафе, два раза он покупал вино, а еще сделал несколько приятных для себя приобретений – три коробки теннисных индийских мячей, теннисную ракетку за четвертной и кожаные перчатки с дырками на внешней стороне – такие, какие носят автомобилисты.

Кончилась еда. Лора оставила тушенку и шпроты, несколько банок – он вчера их подъел. Теперь на дне холодильника сиротливо лежали два плавленых сырка и банка майонеза… Лора ведь и предположить не могла, что в их с Хэнком отсутствие он будет приезжать в пустую квартиру с уютной дачи, где неустанно хлопотала заботливая Тортила. До этого он уже два раза сматывался без ее разрешения в город. Когда возвращался, та устраивала скандалы.

Последний раз, девятнадцатого августа, он наврал ей, что едет к старшему брату Юре – проклятому Опарышу! «Бабушка, по очень важному делу». Разве она не может отпустить его без сцен и причитаний к брату? Тортила уважала своего старшего внука – все же кандидат наук, обеспеченный человек, обстоятельный, семейный – и промолчала, отпустила.

Почему Тортила до сих пор не позвонила Опарышу, чтобы выяснить, где он, ее младшенький, непутевый внучок? Он же обещал ей вернуться через день-два.

Девятнадцатого августа он наконец-то отомстил своим обидчикам, следуя плану мести. Это был справедливый план, тщательно продуманный им за неделю на тихой даче. В те безмятежные, ласковые дни он валялся в шезлонге среди отцветающих георгинов, с книгой в руках – замасленным, пожелтевшим детективом, – и весь кипел от переполняющей его злости, уязвленной гордости и силы. Он просчитывал варианты своей охоты на взбунтовавшуюся команду.

Гиви должен был уехать с родителями в начале августа на юг, и Чёрт решил, что перед самым югом он, Гиви, потешит народ своими голыми ляжками. Гиви клюнет на новую кассету. Он точно знал, что если посулить Гиви переписать что-нибудь новенькое, тот явится на встречу в любое место города и в любой час.

Панок собирался в спортивный лагерь. Говорил, что будет в городе еще полторы недели. А если посчитаться с ними, Панком и Гиви, в один день? Вряд ли они успеют перезвониться в течение пары часов… Панок выскочит к нему на свидание, потому что он Панок. Ему только скажи: «Панок, а Панок, выйди на пару минут», – тут же, не раздумывая, появится. Панок всегда шел на его зов, как кролик на взгляд удава.

Эльза, черноволосая ведьма, никуда не собиралась уезжать и болталась в городе все лето. Эльзу надо оставить на потом, когда Гиви и Панок благополучно затарятся в места каникулярного отдыха, так сказать, для поправления драгоценного здоровья и новых впечатлений.

Что с Козлом? Этот – вечно в городе, пасет младшую сестру, бесплатная няня. С Козлом-то он как-нибудь справится в самый последний заход. Этот не станет сопротивляться, пойдет, тупой теленок, если его вызвать из квартиры, от пеленок и кастрюлек.

Горохова решил пощадить. Горохов был против действий Эльзы, Панка и Гиви.

Он просчитывал свой план лихорадочно и зло по несколько раз. Вроде бы все сходилось, нигде не ждала осечка. Самое главное, чтобы они – эти Степаны, урюки и чмошники – не объединились.

Первый раз он смылся с дачи, ничего не сказав Тортиле, в самом конце июля.

Ему повезло: он удачно подкараулил Панка и Гиви, снял с каждого джинсы и пустил перепуганных мальчиков по улицам и переулкам. Их потертые штаны он бросил в мусоропровод панковского дома: пусть мусоросборщица обрадуется.

С Эльзой тоже вышло как нельзя лучше. С ней он поступил тонко, изысканно. Панок и Гиви уже уехали и, видимо, ничего не успели ей сообщить: то ли стыдно им стало, то ли не застали Эльзу дома. Она будто ждала его звонка: в резком хрипловатом голосе Эльзы он услышал затаенную радость и далеко спрятанное торжество.

Он пригласил ее на свидание в центр города, она как миленькая явилась. От радости прибежала первой, уселась на скамейку, скинув туфли, – видно, новые надела, – жали они Эльзины палочки-ноженьки. Чёрт подошел сзади и облил шикарные волосы Эльзы, черное косматое облако, автомобильной краской из баллона.

Эльза заверещала – резаная кошка!

– Добрый день, – вежливо сказал он. – Как жизнь, старушка?

– Я… я… я… – Эльза обхватила голову руками – тут же ладони ее оказались в липкой голубой краске.

– Лети, Эльза! Ты теперь красивая, как херувим! Небесного цвета. Ты же мафия теперь у нас, выше всех, значит, небесная. Летай, птичка!

И с Козлом, девятнадцатого августа, его ждала удача. Он позвонил Козлу прямо с вокзала, наврал, что есть, мол, неотложное дело. Козел поверил, вышел в беседку в назначенное время.

– Ну что, Козлик, покурим? – предложил ласково.

– Давай, Чёрт. – Козел неловкими, красными от цыпок руками зажег спичку, поднес огонь сначала ему, Чёрту, потом себе.

– Как живешь, Козлик? – так же ласково задал вопрос Чёрт.

– Живу? Обычно. – Козел прятал глаза, избегая встретиться взглядом с Чёртом.

«A-а, чувствует кошка, чье мясо съела».

– Козлик, а Козлик, – Чёрт затянулся поглубже, – тебя совесть не мучает? Что же вы вчетвером на меня одного набросились?

– Я – что? Я – ничего. Это ребята решили, – пробубнил Козел.

Чёрт почувствовал прямо кожей и чутьем внутренним: Козел струхнул, мурашками покрылся, бедолага.

– Ну ладно, ребята так ребята. Ты у нас всегда был как говно в проруби, болтался туда-сюда, слушал, кто что скажет, кто сильнее, главнее будет… Кто первый-то предложил – на меня?

– Не помню… Само собой…

Это была неправда. Они в ту ночь твердо знали, зачем идут за Чёртом и той идиоткой выпускницей. Они его выследили: сами собой такие вещи не получаются.

– Не хочешь – не говори, я не шибко любопытный… Ладненько, поговорили, хватит. Снимай-ка, Козлик, штаны. Быстренько.

– Че-его? – удивился Козел. – Зачем?

– Снимай. Ждать не буду. Ты же знаешь – я страшен во гневе.

Чёрт медленно опустил руку в сумку и пошуровал там, будто отыскивая что-то.

Козел догадался: Чёрт нащупывает свой великолепный нож с перламутровой ручкой, отполированным лезвием и хищно загнутым острием. С этим ножом Чёрт не расставался, носил его, то ли как талисман, то ли как игрушку, то ли для будущей обороны. Этот нож привез из Испании Хэнк, бросил на книжную полку и забыл через полчаса, а Чёрт долго ходил около полки, всматривался в заморское чудо, пару раз доставал и трогал, гладил ручку, нежно касался лезвия и… однажды бросил в сумку. О ноже так дома никто и не вспомнил.

Чёрт любил крутить нож в руках, когда команда сидела в беседке, любил кидать его в стволы деревьев в сквере – сначала, конечно, оглянувшись по сторонам, – любил вдруг достать свое сокровище, чтобы лихо нарезать колбасу и батон хлеба, которые они, проголодавшись, покупали в складчину в соседнем гастрономе.

Чудесный нож был украшением Чёрта, придавал ему в глазах команды силу и мужественность.

Козел заморгал беспомощно, глаза его, кажется, наполнились слезами.

– Чёрт, в чем же я домой пойду? – тихо, жалостно спросил он.

– А как я домой шел, так и ты. Не бойся – не страшно, – спокойно ответил Чёрт.

Козел продолжал моргать. Вдруг он сделал резкое движение – хотел выбежать из беседки.

Чёрт предполагал, что, по законам охоты, жертва должна трепыхаться, – так же дергались Панок и Гиви. Он молниеносно соскочил с перил, на которых сидел, и загородил выход.

– Снимай! – процедил Чёрт сквозь зубы.

Козел глянул в его сузившиеся от злости глаза. Наконец до него дошло: дела плохи, отчаянно плохи, и дрожащие руки Козла потянулись к ремню.

На Козле были надеты даже не джинсы, а серые потертые брюки из дешевой джинсовой отечественной ткани. И застежка – не молния, как обычно, а пуговицы, плохо пришитые разноцветными нитками.

Козел медленно, неловко, как маленький, стянул с себя эти несчастные брючата.

Чёрт протянул руку:

– Давай… Ну и молодец, Козлик, умница. Все правильно сделал.

Козел переминался с ноги на ногу, его длинные худые ноги казались еще длиннее и тоньше из-за цветных широких сатиновых трусов – «динамохозов», как их называл Чёрт.

– Может, ты пойдешь, а я… посижу… а? Чёрт?

– Гуляй. Это я посижу.

Козел, разочарованный Чёртовым приказом, повернулся и исчез в кустах, обступивших беседку.

«Теперь ему минут десять до квартиры чесать. Мало», – подумал Чёрт, брезгливо свертывая Козловы штаны.

Он выкурил еще одну сигарету и не спеша выбрался из беседки.

Во дворе стояли облупленные, смятые баки – местная помойка. Проходя мимо, Чёрт бросил штаны Козла на вонючие, облепленные мухами объедки.

Как ликовало его сердце, когда он выбрался на проспект! Он отомщен! Его жертвы хлебнули столько же стыда и горя, сколько хлебнул он в ту злополучную ночь! Теперь он свободен от своей обиды, боли, поруганной гордости, теперь начнет новую жизнь!

Чёрт решил на дачу к Тортиле не спешить, а заскочить домой: поесть, помыться, покрутить кассеты, купленные месяц назад. Так и сделал.

До позднего вечера он наслаждался жизнью: отмокал в ванне, на полную катушку врубал магнитофон, открыл банку тушенки, разыскал в Лориных загашниках банку с красной икрой и смолотил всю эту вкуснятину с полбуханкой черствого хлеба, пил остатки Лориного кофе, бразильского, дефицитного, который она берегла для своих великосветских гостей. Решил даже, что наденет завтра новую рубашку, предназначавшуюся ему для первого сентября – начала его последнего года учебы в школе. Рубашка – нежно-голубая, с карманчиками, клапанами, заклепками – лежала в шуршащей упаковке в глубине бельевого шкафа. Чёрт разорвал упаковку и расстелил рубашку на софе.

Вот только телефон был отключен из-за неоплаченных счетов, а то бы он потрепался с кем-нибудь, из класса хотя бы. Наверняка кто-то уже приехал после отдыха домой.

Поздним вечером он, с треском открыв балконную дверь, вышел покурить на свежий воздух, облокотился о перила балкона, и…

Внизу он увидел всю команду в полном сборе при мрачном параде. Эльза, Гиви, Панок, Козлов и Горохов – этот-то откуда взялся, его же не трогали?! – стояли в черных куртках, как штурмовики, о чем-то тихо переговариваясь.

Чёрт отпрянул от перил, тихо вернулся в комнату, тихо закрыл за собой дверь, выключил магнитофон и погасил в квартире свет, прислушался.

«Один – ноль, – подумал Чёрт, усевшись на софу. Сердце колотилось сумасшедшим молотком. – Сели мне на хвост крепко. Крепко. Как я их учил в свое время… Ну, Эльза, ну, стерва!.. Погнали? Погнали! – Сердце продолжало колотиться как бешеное. У Чёрта похолодели ладони. – Дежурят. Спелись-спаялись. Поодиночке – все трусы. Все».

Он вытащил из пачки предпоследнюю сигарету и закурил. Зачем-то он держал ее в кулаке, как будто стоял на ветреной, дождливой улице и сберегал в ладони слабый, нервный огонек.

«Когда они меня погнали? – думал Чёрт. – Ведь они меня погнали. Я – беззащитный зверь. А у них… Что у них? Их – четверо. Когда они меня погнали? Так, после встречи с выпускницей, Командиршей. В тот вечер, после поездки на дачу. Ну и с резьбой же эта пучеглазая выпускница! Приволокла на чужую дачу! А я-то, идиот, не догадался!.. Нет, я догадался, что никакой ее фазер не членкор, и про блеф о его загранках, тряпках, кассетах… С третьего голоса пела – хотела понравиться… Ладно, проехали. Если б ее сумасшедшего фазера не встретили, ничего бы не было… Нет, было бы. Эльза пронюхала, что я пасу выпускницу… Что-то в выпускнице есть, есть, любопытно же, как она ведет игру… Ну, потоптали ее фазера, с кем не бывает… Надо же, каких придурков земля держит! Зря я его защитил… Эльза почувствовала кровь, слабинку… Решили, что раз я жалею, значит, и меня можно, что я уже не мафия. В этом причина? Или в чем-то другом?»

Он все время прислушивался. В квартире стояла тишина – хоть ножом ее режь, густая, как крутой кисель.

Чёрт откинулся на спинку софы. Как это он раньше не догадался: Эльза его рев-но-ва-ла!

Он не любил ни девчонок, ни женщин вообще. Ни выпускницу, ни Эльзу – брр, эту тощую метлу! – ни девчонок из класса – вечно лезут с записочками, хихикают: «Чертков! А Чертков! Ты на дискотеку придешь?» Он настороженно относился к Лоре, к матери, – все в ней фальшиво, наигранно. Они с Хэнком давно уже не терпят друг друга, семейное благополучие – сплошная показуха. Только Тортилу терпел и ждал, когда та погостить приедет, – никто лучше Тортилы не умел печь его любимые пирожки с рисом и варить клубничный кисель.

Женщины казались ему неискренними, пустыми, недостойными нормального разговора «за жизнь». Они вызывали в нем только краткое любопытство, обжигающее, будто последняя сигаретная затяжка, – не больше. Как это другие мужики, Панок например, могли влюбляться в них, скакать на свидания козлами, думать о них? Панок однажды рассказал Чёрту, как целовался с Сафоновой из 9 «Б» в подъезде до часу ночи, как здорово Сафонова целуется, он, Панок, ослабел от того свидания, словно пробежал три километра на лыжах на одном дыхании. «Панок, ты идиот! – сказал тогда Чёрт. – Чего ты нашел в Сафоновой? У нее же ноги кривые».

И вот теперь – тошнотворная догадка: Эльза его ревнует, Эльза в него, Чёрта, втюрилась. Это она мстит за то, что он не догадался вовремя о ее «чуйстве». И не захотел целоваться часами по-идиотски в подъезде, как Панок с Сафоновой.

Да, взбунтовавшаяся команда погнала его классически: от самой Пушки, где они иногда дефилировали, до тесного пыльного дворика за консерваторией.

Зачем он побежал от них? Нельзя показывать спину. Никому нельзя показывать спину. Срабатывает инстинкт нападения. Вот они и напали. В том дворике. Повалили и потоптали маленько. Панок суетился больше всех, орал:

– Ты теперь не мафия, Чёрт! Ты теперь – ниже Горохова! Чмоишик в квадрате!

– Панок, сволочь! – вопил Чёрт в ответ. – Я убью тебя, Панок!

– Па-апро-буй! Па-апро-буй! – приговаривал Панок. – Я все твоей преподобной Лоре расскажу! И фазерку – письмецо на работу! Фазерка снимут!

За что Панок его вдруг так возненавидел? Ведь всегда был преданным, выдержанным, хозяйская нормальная собака по кличке Панок. Клянчил у Чёрта кассеты, жвачку, металлические браслеты, когда собирался к своей Сафоновой или на дискотеку. Всегда первым ржал над шутками Чёрта. Можно сказать, был правой рукой в различных боевых действиях.

Когда у Чёрта заныла спина и пару раз булькнуло в животе, Эльза крикнула:

– Бросьте его!

Команда отошла, тяжело отдуваясь. Поработали. Чёрт поднялся враскорячку, уперся руками и ногами в асфальт, из последних сил распрямился, шатаясь, шагнул в их сторону:

– Всех убью, чмошники!

– A-а, Чёрт, – протянула Эльза, – ты у нас, оказывается, гордый, го-ордый. Ну-ка, мальчики, снимите с него джинсы!

…Чёрт скрипнул зубами, сжал в бессильной злобе кулаки, подтянул под себя одеревеневшие от долгого сидения ноги. Он вспомнил себя без джинсов, в белых трусах, прячущегося за углы домов и деревья, время от времени выбегающего к редким автомобилям на проезжую часть. Остановился восьмой:

– Ты пьяный?

– Нет. Довезите, пожалуйста, до Сокола.

– Червонец. Согласен?..

– Спасибо.

Вот когда он решил выйти на охоту. Там же, в машине частника. На благородную охоту мести.

Теперь они, оказывается, искали его повсюду, сторожили, устроили настоящую облаву. Они погнали его, Чёрта. И теперь были злее в тысячу раз, чем там, в консерваторском дворике.

Что они задумали?

За входной дверью мягко загудел лифт, потом в квартиру длинно позвонили. Чёрт замер на софе. «Хорош бы я был, если бы не увидел их».

Он всегда открывал дверь не глядя в глазок, не раздумывая, красивым, широким жестом. Он был уверен в себе, а сейчас… Чёрт боялся шелохнуться. На журнальном столике перед ним лежала пачка сигарет. Он хотел до нее дотянуться и не мог: руки свело. Он весь превратился в слух и ожидание.

Звонили минуты две: то отпуская кнопку, то снова вдавливая что есть силы. Сердце Чёрта бешено колотилось: «Почему они не заорут мне через дверь? Соседей не хотят пугать?» Наконец все стихло: прекратили давить на кнопку, вызвали лифт и без слов – может быть, только перешептывались, многозначительно косясь на его дверь? – пропали, съехали вниз.

Он вспотел и поймал себя на том, что глаза его остановились, как бы остекленели и тупо глядят в одну точку, на картину, где два веселых всадника едут на сильных, отдохнувших конях по опушке леса.

Чёрт не любил эту картину, потому что ее любили и оберегали родственники, сюсюкали, цокали, обсуждая достоинства живописного полотна. А Тортила всегда прибавляла: «Как будто вы с Юриком, с братиком, едете, похоже, да?» Это с Опарышем он будет ехать куда-то, весело переговариваясь?! Ни за что!

Впервые страх заполз к Чёрту в сердце и душу поздним вечером девятнадцатого августа. Прошло три дня. Он не мог выйти из квартиры. Команда все время его охраняла. «Видно, крепко их зацепило, чмошников! – думал Чёрт. – Нет, не сдамся, не выйду. Их не хватит, что они – идиоты, круглые сутки сидеть внизу?»

Но их пока хватало. А двадцать первого августа, в среду, он почувствовал неладное. Его охватил страх, сковал полностью, парализовал волю, он почувствовал, что звереет, – волк за красными флажками.

У него было безвыходное положение: еда почти кончилась, сигарет нет второй день, – а он привык выкуривать по полпачки «Космоса» ежедневно, – телефон отключен, команда внизу намертво заняла наблюдательный пункт, Хэнк и Лора должны приехать только через неделю.

Измученный Чёрт прислушивался к однообразным шлепкам мухи о кухонное стекло. «Что делать? Как выбраться отсюда?»

Он тихо прошел в кухню – смертельно захотелось чаю, тихо затворил за собой дверь. Набрал воды – половину чайника – и щелкнул одним из пяти выключателей плиты.

Плита была электрическая, и обычно железный дискконфорка начинал шипеть, как только на нем оказывались чайник, сковорода или кастрюля. Сейчас железный диск не издал ни звука. Чёрт постоял минуту, попробовал пальцем диск: тот оставался холодным. Чёрт сел на стул: «Сейчас нагреется».

Конфорка не нагревалась.

«Что это? Сломалась плита? Или отключили электричество?» – подумал он и дотронулся до электрического выключателя. Лампа в кухне не зажглась.

Чёрт побрел по медленно темнеющей квартире и включал все, что можно: люстры в комнатах, настольные лампы, бра над широкой родительской кроватью, вентилятор, телевизор. Все молчало, не зажигалось и не работало.

Наконец-то до Чёрта дошло – после того как он прислушался к работающему соседскому телевизору, – что кто-то вывернул электрические пробки на лестничной площадке. Кто-то, раньше его самого, решил отрезать его от мира.

Этими «кто-то» была конечно же она, взбунтовавшаяся команда. Господи, оставили бы его в покое! Ведь квиты! Сначала они его раздели, потом он с ними разделался. Квиты!

Чёрт захотел распахнуть балконную дверь и страшно закричать громовым голосом, вниз, во двор, чтобы долетело ясно до каждого из сидящих в беседке: «Квиты! Скоты, мы квиты!»

Но он так не сделал. Он лег на софу, закинул руки за голову, сжал пальцами затылок. «У-у, гады! Скоты!.. Все равно не возьмете! Я – мафия, забыли, кто я?!»

Чёрт задремал. Можно было бы сказать, что он уснул, но великое напряжение и ожидание непредсказуемого заставляли его слышать все шорохи в квартире, малейшие движения на лестничной площадке.

Квартиру осторожно открывали… Дрёма мгновенно слетела с Чёртовых ресниц. Он вжался в софу, одеяло, подушку: в замочной скважине тихонечко шуровали ключом.

«Кто?! – сам себя спросил Чёрт. – Вряд ли Хэнк и Лора. Вряд ли Тортила: у нее нет ключа… Кто?!»

Дверь распахнулась, кто-то – кажется, два человека – вошел в квартиру.

– Здесь вешалка… Снимай плащ, я помогу, – услышал он шепот.

– Ты уверен, что никого нет? – ответил второй шепоток.

– Да, уверен. Предки – в загранке. Ребенок – на даче.

«Опарыш! – пронзила догадка. – Зачем он явился?!»

Двое разделись, потом Чёрт услышал, как второй шепоток начал горячо сопротивляться:

– Ты с ума сошел!.. Нет… Нет… Потом… Отстань…

На пороге гостиной выросла фигура низкорослого Опарыша.

– О-о! Кого я вижу! – удивленно, громко сказал он. – Ты чего здесь? Бабка с тобой?

– Не-а, – протянул Чёрт и сел.

Опарыш пощелкал выключателем.

– Пробки вывернуты, – буркнул Чёрт.

– Ты вывернул? – зло спросил Опарыш. Ох как ему не понравился нежданный свидетель!

– Всегда задаешь идиотские вопросы, – пробормотал Чёрт.

Опарыш рванулся из квартиры – он всегда все делал с шумом, треском, сметая с пути преграды. Через пару секунд квартира ожила: загорелся экран телевизора, свет зажегся повсюду, заурчал холодильник.

– Идиот! Зачем эта иллюминация? – Опарыш захлопнул входную дверь, бросился по квартире, гася всё и вся. Осталось гореть бра в гостиной да еле-еле журчал магнитофон. – Так… – Опарыш плюхнулся в кресло перед Чёртом. – Лена, входите. Это моя аспирантка.

В комнате появилась девушка с пепельными волосами, модно одетая, красиво накрашенная.

Девушка села в кресло, рядом с Опарышем, и тут же закурила.

– Та-ак… – повторил Опарыш. – Мы зашли после длительного научного заседания – выпить кофе, а ты что здесь делаешь? Ты же должен быть на даче?

– Дела у меня… – нехотя ответил Чёрт. А сам подумал: «Вот бы и тащил аспирантку к себе домой на чашку кофе и на бутерброд с икрой».

Опарыш был ужасно зол, усы его агрессивно топорщились, серые, стального цвета глаза хищно блестели. Он отвечал младшему брату взаимностью – вечно Ребенок, как кость в горле.

Аспирантка Лена выжидающе наблюдала за Опарышем.

– Значит, так… – Опарыш взглянул на часы. – Сейчас без пятнадцати минут одиннадцать. Через пять минут ты отсюда слиняешь. К бабке. Понял?

– Не понял. – Чёрт подтянул ноги к животу, уперся локтями в подушку. – Пошевели извилиной: ночь, бабка перепугается, если я ввалюсь…

– Ничего, бабка у нас железная. Еще и не то видела. Давно ты уехал с дачи?

– Не важно.

– Ладно. Давай вставай. У тебя пять минут, – решительно отрезал Опарыш и для верности опять посмотрел на часы.

Чёрт был вконец измучен своим неослабевающим страхом, нерешенными вопросами. Он обессилел. Ему ничего-ничегошеньки не хотелось, но он по привычке продолжал ругаться с Опарышем. Так установилось годами, так они привыкли общаться – зло, непримиримо, подкалывая друг друга.

– Это у тебя пять минут, – пробурчал Чёрт. – Я в своей квартире, а ты… с Леной… Веди ее к себе домой.

Скулы Опарыша закаменели. Он сжал подлокотники кресла побелевшими от напряжения пальцами.

– Тебе где родители велели быть? У бабки. Езжай к бабке.

– К бабке я поеду, когда захочу. Кстати, кофе в квартире нет. Ничего нет, кроме плавленого сырка.

В продолжение их разговора волоокая аспирантка то и дело закатывала глаза, шумно вздыхала, наконец резко вскочила:

– Пойду!

– Ленка, стой! – рванулся Опарыш.

Но она уже была в прихожей, натягивала плащ, крутила колесико замка.

– Нет, нет, не проси, – тихо, сердито говорила она Опарышу.

Чёрт слышал, как они в прихожей еще повозились немного: видно, Опарыш удерживал аспирантку за руки, пытался снять плащ, но она оставалась непреклонной. Дверь щелкнула, они выскочили на лестничную площадку. В квартире снова воцарилась тишина. Чёрт устало откинулся на подушки софы: он знал, что Опарыш вернется.

Посадит аспирантку в такси и вернется, чтобы набить ему, Чёрту, морду.

Чёрт отыскал свою сумку – она валялась в прихожей на куче старых газет, – а в сумке нашарил любимый нож. Снова вернулся на софу – насиженное гнездо (или логово?), – сунул нож в складки пледа. Он будет защищаться до последнего! Хватит с него унижений! Кому-кому, а Опарышу он не уступит. Он пригрозит Опарышу, что пожалуется родителям, что напишет письмо на Опарышеву престижную работу. И почему это Хэнк, Лора и Тортила считали Опарыша добрым? Потому что он им уступал в разные моменты жизни? Дураки, он уступал им в мелочах или когда надо было что-то выклянчить, поиметь. Опарыш непреклонен в тех случаях, когда ему позарез что-то приспичило. Вот его женитьба на испуганной идиотке. Ведь ничто не могло поколебать решения Опарыша: женюсь – и всё. А где теперь эта великая любовь? Аспирантка в одиннадцать вечера, кофе они пришли попить… Рассказывайте кому-нибудь поглупее этот скороспелый бред…

Так он размышлял, сидя на софе.

Дверь снова открыли. Чёрт услышал, как множество ног входит в квартиру, ироничный голос Опарыша приглашает:

– Входите, входите, он жив-здоров. Входите, ребятки.

Ловушка захлопнулась: Опарыш привел с собой команду.

Они уселись в кресла и прямо на ковер: Опарыш, Эльза, Панок, Гиви. Козлова и Горохова, видно, оставили внизу, на стрёме, или попросту отпустили ночевать по домам.

Эльза была в своем черном кожаном костюме и кепке с длинным козырьком. Чёрт еще не видел Эльзу в кепке, плотно обтягивающей небольшую тыквообразную голову. Пышные волосы улетучились. Без своего роскошного облака Эльза походила на трущобную девочку, только что перенесшую тиф.

Все молчали. Чёрт держал похолодевшую ладонь на гладкой ручке ножа, скрытого в складках пледа. Если бы они сейчас включили люстру, то увидели бы, что лоб его покрыт крупными каплями пота.

– Итак, – сказал, улыбаясь безмятежно, Опарыш, – вечер встречи объявляется открытым.

– Чего надо? – хрипло, незнакомо сказал Чёрт.

– На тебя посмотреть, – ответил Панок.

Чёрт молчал. Голова у него кружилась, перед глазами плыли круги.

– Неужели ты нас испугался? – Эльза нервно засмеялась. – Мы же добра тебе хотим, Чёртик. А ты спрятался. На улицу не выходишь, свежим воздухом не дышишь, старых друзей забыл.

Чёрт уже не чувствовал свою ладонь – будто она и рукоятка слились воедино.

– У тебя кушать-то есть, Чёртик? Небось голодный сидишь третий день. Нельзя так к себе относиться. Заскучал, наверное, да? Скучно без телевизора, магнитофона, – ласково журчала Эльза, все время поправляя кепку. Рука у нее была костлявая, некрасивая. Она все время делала будто не то, что хотела.

Если бы непосвященный услышал этот журчащий монолог, он бы решил, что ребята пришли навестить товарища. Душа у них, верных друзей, болит за судьбу друга.

– Можно здесь закурить? – обернулась Эльза к Опарышу. – Как вы относитесь к подростковому курению?

– Кури на здоровье! – хмыкнул Опарыш. – Я сам в ваши годы садил как сапожник.

– А ты, Чёртик, не хочешь покурить? Поди, и сигареты кончились. Тяжело тебе пришлось, бедолажка!

Эльза вытащила из кармана пачку и протянула ее Чёрту. Она угощала его! Она распоряжалась его желаниями! Она живописала этой чмошной компании его трудное положение и серую убогую жизнь в засаде! Она правила бал!

Чёрт проглотил тяжелый, вязкий ком и отвернулся. Как бы он ударил эту шлюху по морде, ах, с каким бы удовольствием! За то, что комедию ломала, за то, что все-таки проползла, змея, в его дом, чмошников безмозглых привела…

– Не хочешь… Бедненький! А мы стоим внизу, обсуждаем, как наш Чёртик там один, без своих друзей, видим, твой брат идет. Решили спросить о твоем драгоценном здоровье. То да сё, он нас и пригласил, чтобы мы тебя повидали.

– Чего ты хочешь? – все тем же незнакомым, хриплым голосом спросил Чёрт.

– А мы ничего не хотим. Только скажи, что так больше делать не будешь. И всё. Скажи друзьям-соратникам.

Чёрт вздрогнул. Вот оно что! Он должен пролепетать: «Я больше не буду так делать, ребята» – и еще руки сложить, как в детском саду, на интересном месте, пай-мальчик, повинную головку опустить…

– Ну, Чёртик, обещай нам при старшем брате, что ты так больше делать не будешь. А то мы волнуемся, вдруг ты снова… А, Чёртик?

Они все на него выжидательно уставились. Опарыш, кажется, не мог сообразить, что происходит. Или не хотел. Он привел молодых паучат к молодому паучку и теперь с наслаждением наблюдал за их поединком. Вот потеха-то! Он видел, видел, не мог не видеть, что Чёрту плохо, тяжело, и, довольный, ухмылялся в жесткие усы.

Черная волна ненависти поднялась из недр Чёртовой души. В глазах потемнело, слезы брызнули из его измученных бессонницей глаз.

Чёрт вскочил. И сразу они увидели в его руке нож.

– Брось… – тихо, испуганно проговорил Опарыш.

– Если кто ко мне подойдет… Если кто из вас встанет…

Чёрт, пятясь, начал выходить из комнаты.

Слезы жгли его щеки и сухие губы. Видели ли они его слезы?

В прихожей сорвал с вешалки куртку, но натягивать не стал – волочил по полу. Подхватил со старых газет сумку.

Открыл замок. Хотел крикнуть им на прощание что-нибудь такое, о чем бы они долго вспоминали. Но горло перехватил спазм. Чёрт с трудом дышал, а сердце билось в сумасшедшем ритме. Хлопнул дверью, вызвал лифт.

Нож он не убирал пока. Хотя был уверен: не кинутся они сейчас вслед, боятся, все до единого боятся маленького кусочка заточенной стали. Решили, что он рехнулся, сдвинулся. Пусть.

Чёрт спустился на лифте вниз, бросил нож в тощую сумку, натянул куртку и вышел на улицу.

Свободен. Впереди – ночь, неизвестность. Над городом собиралась гроза.

Задыхаясь, Чёрт бродил по городу. Куда он мог податься? Друзей у него не было. К Тортиле, на дачу? Нет. Там его могли вычислить и найти в любую минуту…

Чёрт поймал себя на мысли, что избегает тех переулков и улиц, по которым когда-то гарцевал с командой. Жмется к домам, боится солнечных площадей, прячется в тень. Присаживается отдохнуть и съесть жесткий, пережаренный пирожок только на лавки под сенью ветвистых кустов.

У него будто выросли сто ушей и тысяча глаз. Он не пропускал ни одного прохожего: его выросшее до слоновьих размеров внимание было направлено одновременно на всех и вся. Он страшно уставал от ежесекундного изматывающего наблюдения. Будто воду таскал целыми днями – так гудели его плечи и ныла спина.

Самой отвратительно-душной мыслью было то, что он, Чёрт, мафия, умный, красивый, гордый, спасает свою шкуру. Именно – спасает. Именно – свою. Именно – шкуру. Он уткнулся в сквере в ствол пыльной липы и завыл. Слезы не брызнули, даже крика не получилось, только хриплый, изнутри идущий вой.

Так он выл, пожалуй, еще один раз в жизни. Когда ему было четыре года.

Хэнк и Лора ушли в гости, велев Опарышу уложить брата спать ровно в девять. Как только за ними закрылась дверь, Опарыш позвонил своим дружкам, те явились незамедлительно, начали орать, крутить кассеты с оглушительными записями, курить, один даже задрал ноги на журнальный столик – у них, шестнадцатилетних лоботрясов, началась красивая жизнь.

Чёрт стоял в дверях гостиной и хныкал. Ему не нравилось то, что происходило в квартире. Его пугали музыка и кислый дым.

– Эй, заткнись! – приказал Опарыш. – Кому сказал?!

Чёрт не затыкался. Он хныкал все громче и занудливее.

– Не хочешь заткнуться? Я тебя сейчас заткну.

Опарыш встал с тахты, схватил Чёрта за руку и кинул на стул.

– Садись!

Чёрт, ошарашенный, маленький, жалкий, на минуту замолчал. Но потом захныкал еще громче.

Опарыш сходил не спеша в ванную комнату, взял моток новых бельевых веревок, чулок Лоры и, вернувшись в комнату, привязал Чёрта к спинке. Младший брат и сообразить не успел, что с ним произошло.

Когда он пошевелил руками и ногами, понял: не вырваться, не убежать, не спрятаться – и зарыдал.

Опарыш поморщился. Ловко натянул на голову Чёрта Лорин чулок. Компания довольно загоготала.

В чулке было душно, темно. Чёрт плохо теперь различал оскаленные лица, но рыдать не прекращал ни на секунду.

– Надоел, короед! – буркнул Опарыш и вынес Чёрта со стулом в комнату родителей, самую дальнюю. Там он поставил стул к стене, дав под сиденье пинка, и ушел, плотно закрыв дверь.

Чёрт надрывался подряд часа полтора. Потом его рыдания перешли в крик, а крик – в вой. Хриплый, тяжелый. Он уже под конец не хотел плакать или выть. Само собой как-то выходило.

С тех пор он часто вспоминал унылый рисунок обоев родительской комнаты, даже сейчас, в пятнадцать лет, обои не забывались. Ведь именно на них таращился маленький, взъерошенный, обессилевший от обиды и горя Чёрт, пока не пришли родители.

С того самого вечера он возненавидел брата. Став постарше, нашел ему подходящую кличку – Опарыш.

Однажды он сказал в лицо Опарышу:

– Ты – Опарыш. Слышишь, что я сказал?

Тот опешил, заморгал, оскалился, хотел щелкнуть Чёрта по затылку. Но Чёрт увернулся, поймал руку брата и укусил до крови.

С того времени Чёрт стал самим собой. Сильным, гордым, злым – именно так ощущал себя. Но то, что случилось с ним за последнюю неделю, оказалось катастрофой. Кто он сейчас? Мафия? Степан? Урюк? Чмоишик?

Хуже. Он – трус.

Что они задумали? Что?! Снова избить его? Стащить джинсы? Уже несмешно. Поставить на колени? Заставить есть землю? Привязать в заброшенном уголке городского парка к дереву и отхлестать прутьями?

Зачем? Зачем он задает себе эти вопросы? Зачем ищет ответный ход взбунтовавшейся команды?

Вот бы встретиться с обезумевшей командой спокойно, без напряга, как раньше! Он бы объяснил тогда и Панку, и Гиви, и закоренелым чмошникам Горохову, Козлову, в чем, собственно, дело.

После той дурацкой истории с выпускницей, после встречи с ее полоумным фазером Эльза затарилась к нему, Чёрту, домой. Довольно поздно. Она плюхнулась на софу, поджала под себя ноги-палочки и спросила:

– Знаешь, зачем я пришла? Я пришла тебе сказать: твоя тёлка не фонтан.

– Да-а? – Чёрт не шелохнулся в кресле. Сидел в любимой позе – вытянув ноги, посасывая сигарету. – Ну и?..

– Что ты в ней нашел?

– Она умеет то, чего не умеешь ты. И вообще я не просил тебя закатывать мне семейные сцены.

– Я тоже умею то, что умеет она.

– Неужели? – Чёрт искренне удивился.

Он знал о каждом из команды его прошлое, настоящее и, наверное, мог бы предсказать и будущее. Он не ожидал от Эльзы подобной прыти. Врет все.

– Давай попробуем, – тихо сказала Эльза и облизнула губы.

– Слушай, малышка, я спать хочу. Тащись домой, а? Надоело.

Эльза подпрыгнула, встала и прошипела:

– Ты у меня это запомнишь-ш-ш!.. Думаешь, мафия, все можно!.. Обижать можно?

Она хлопнула дверью.

…Вот что бы он рассказал этим ублюдкам. Он бы так и сказал: «Мужики, Эльза – продажная девочка. Спросите у нее, что она мне предлагала».

Нет, ни к чему им это рассказывать. Они и слушать не захотят. Так что они задумали? Что?! Его, Чёрта, бывшая команда?

Год назад, когда они все учились в восьмом классе, он, Чёрт, их всех собрал воедино, сжал и сплющил в нужную ему форму под названием «команда».

И он отчетливо вспомнил всё-всё, будто вернулся в те, теперь уже далекие, дни. «Я их, всех четверых, приглядывал. Я их вычленял, проклятых чмошников».

Да, конечно. Не стал же он сколачивать команду в школе, хотя и там мог бы попробовать, ведь тоже знал и чувствовал всех одноклассников до единого. Как облупленных. Но в школе его тоже знали как облупленного. И на что он способен, и по каким предметам силен, и где родители работают, и брата его, Опарыша, тоже знали. В школе Чёрт не был загадкой, тайной, он был открыт – эдакая пустая квартира для новоселов. Как, впрочем, открыты все вокруг… Мог попробовать вырваться в лидеры, но зачем, если не наверняка? Тем более в классе с первых же лет учебы заводилами были уже другие – чмошник Захаров и его дружок, дебил Затонский. Именно они подбивали класс прогуливать уроки, грубили учителям (причем весь класс должен был реагировать непринужденным дружным ржанием), сколачивали футбольную команду, а когда, год назад, родичи купили им теннисные ракетки, таскали на какие-то нелегальные корты целый шлейф почитателей и единомышленников.

Чёрт предпочитал в школе тень и роль наблюдателя. Самый лучший выход из дурацкого положения, когда не хочешь участвовать в коллективных дебилизмах.

Но как мечтал Чёрт о чьей-то преданности, собачьей, отрешенной, чтобы глаза в глаза и в глазах визави – покорность! Это было необъяснимое желание, идущее из Чёртова нутра, как жажда в жаркую погоду. Желание это жило в нем, шевелилось, напоминало остро о себе, когда он наблюдал, как самоутверждались Захаров с Затонским, как говорил по телефону Хэнк с какими-то невидимыми просителями и подчиненными, как раскованно, свободно, зло вел себя Опарыш, приезжая в редкие гости, его хлесткие речи о личной жизни.

И когда его желание воспалилось, до болезненности обострилось и стало причинять физические страдания – начало дергаться лицо в самые неприятные минуты, начали потеть и покрываться зудящей сыпью руки между пальцами, клокотать бешено сердце, – вот тогда-то ему и встретились Панок и Гиви. И спустя какое-то время Козлов, Горохов и Эльза.

Их всех связал двор, свел безымянный клочок московской земли.

Ничего особенного в их первых встречах не было. Просто они сначала случайно сталкивались в беседке, чтобы перекурить; беседка была новая, девственная, еще не заплеванная, дома вокруг были тоже новые, и они, мальчики-колокольчики, тоже здесь были новыми, недавно въехавшими в новые квартиры. Только в разные дома: Чёрт – в престижный, с консьержкой в подъезде, остальные – кто в пятиэтажки, кто в панельные или блочные.

Чёрт рассказывал анекдоты и приносил их в изобилии: дома считалось за правило, за негласный закон, рассказать за ужином пару свежих анекдотов. Как-то раз вынес на всеобщее обозрение и ощупывание отцовский портативный, очень классный магнитофон. Часа два они слушали, роняя слюни, модные записи. Как-то удалось увести незамеченной пачку «Мальборо», жвачка не переводилась: отец снабжал ею постоянно.

Ребята через месяц смотрели Чёрту в рот, у них не было всех этих модных вещей и штучек. А хотелось иметь! Или хотя бы вот так – подержать с благоговением в руках, попробовать.

Чёрт щедро давал и держать, и пробовать. Панку – особенно. Тот за вещь, которую ему Чёрт давал поносить на вечер, готов был преданно служить верой и правдой до гроба. Из Панка Чёрт задумал сделать особенно преданного.

Потом, когда они стали командой, а он – мафией, у них были выходы в центр, о которых он мечтал, – на Пушку, Трубку, по Челюсти. Это были самые ликующие моменты в его жизни. Он чувствовал себя необычайно сильным, независимым, недосягаемым. Он весь был как олицетворение власти. Сумрачно горящие глаза, шикарная грива вороной масти – чмошники-то по моде стригутся, оставляя физкультприветовский бобрик, – резкие, ловкие движения, плотно облегающие джинсы, ласковое дрожание цепочки на шее. А сзади они – шлейф из верных, преданных, ловящих каждое его слово, как благодатный дождь; сзади они – его подчиненные.

А Эльза? Как она появилась в поле его зрения? Почему оказалась в команде? И вообще – кто она такая? Почему – Эльза?

Познакомился он с ней, потому что испугался.

Однажды во дворе на Чёрта бросилась огромная, как грозовая туча, собака. Или ему почудилось, что она громадная? Злющая, без шерсти, то есть шерсть присутствовала, но очень короткая, гладкая, будто смазанная тончайшим слоем жира. Глаза ее влажно блестели – угли, только что политые дождем, белки налились кровью, морда, жесткая, острая, – украденная лодка.

Собака бросилась ему на грудь, толкнула будто наэлектризованными лапами, отскочила и снова бросилась – уперлась дрожащими от злости лапами в живот и яростно залаяла.

Чёрт встал как вкопанный, не шевелился, не двигался. Кажется, и дышать перестал. Только лицо его похолодело, а ноги стали ватными, противно слабыми.

– Фу! Фу, Раймонда! – услышал через несколько секунд Чёрт и впервые в жизни увидел Эльзу.

Эльзой он назвал ее через день, когда получше разглядел и ее, и собаку – добермана-пинчера Раймонду. О доберманах Чёрт слышал, что фашисты очень любили именно этих собак – агрессивных, злых, быстроногих – держать в охране концентрационных лагерей. Эти сумасшедшие бестии ловко, четко справлялись с беглецами: у них была железная хватка и ненависть к убегающему человеку.

Так вот, доберман-пинчер – фашистская собака, Эльза – немецкое имя. Поэтому он и окрестил этим именем девчонку.

Девчонка вышла из-за кустов – худая, высокая, страшненькая – лицо в красноватых угрях, настороженные глаза, крупный мягкий рот, бледная. Волосы вот у нее были хорошие – черная копна, собранная в пушистый хвост красной ленточкой. Это был даже не хвост, а щедрый, лохматый веник.

– Фу! Раймонда, фу!

Собака мягко отпрыгнула от него, покрутилась вокруг девчонки и села у ее ног, косясь на Чёрта.

– Испугался? – мрачно спросила девчонка.

Конечно, он ответил:

– Нет.

Умирал бы – ответил: «Нет». Раймонда эта бы проклятая грызла – визжал бы от боли: «Нет!»

Девчонка молча разглядывала его.

Чёрт не знал, что ему делать: повернуться, уйти молча? Но вдруг стерва Раймонда снова бросится? Или начать разговаривать с девчонкой, задобрить ее вежливым вниманием?

Он выбрал второе.

– А ты разве здесь живешь? – спросил он. – Я тебя что-то не встречал.

– Зато я вашу команду часто встречаю! – хмыкнула она, обнажив крупные, округлого рисунка зубы.

– Где встречаешь? – Ну конечно, он со своими вопросами выглядел идиот идиотом.

– Везде. Я по округе гуляю, живу через две улицы.

Раймонда продолжала косить страшным глазом, короткая ее шерсть, похожая на миллион ресниц, поднялась на загривке. Чёрт метнул на этот дьявольский загривок испуганный взгляд. Девчонка его перехватила. Видит, видит эта тощая его страх!

– Фу, Раймонда, фу! Не бойся, не тронет… Слушай, у тебя есть сигареты?

Вот тут-то Чёрт почувствовал себя в своей тарелке! Вытащил мягким ленивым движением из куртки импортные сигареты.

Затем они снова встретились через день и сначала ходили по району: Эльза с Раймондой, Чёрт – сбоку от них, на расстоянии. Эльза отвела Раймонду домой. Чёрт впервые увидел, где она живет: добротная четырнадцатиэтажка с плоской крышей, с которой то и дело срываются стаи ворон… А потом они поехали на Арбат. И прошлялись там до вечера.

С Арбата свернули в тихие переулки. Редкие прохожие, почти домашний московский уют, спокойствие, лохматые газоны с вольными деревенскими цветами поразили Чёрта.

– Здо́рово здесь! – сказал он. – Я и не думал, что в Москве есть такие улицы…

– Самый тихий переулок не здесь… – Эльза шла опустив голову, глядя пристально под ноги.

Чёрт заметил, как нежно розовеют ее обычно бледные щеки. «Волнуется», – не без тщеславия подумал он.

– А где?

– Около метро Бауманская… Токмаков переулок… Мне мама говорила.

Господи… Чёрту было совершенно безразлично, что говорила ее мама, и про самый тихий переулок – вздор и чушь. Да плевать он хотел на любые сантименты!

– Ты что? Маму до сих пор слушаешь? – презрительно спросил Чёрт.

Она метнула на него неопределенный взгляд – быстрый, как молния в небе.

Переулки вынесли их к Гоголевскому бульвару. Чёрт облегченно вздохнул: рядом – метро, через полчаса он будет в родимом районе.

Солнце косо падало через замученные городской затхлой атмосферой листья лип, блуждало по лицам прохожих. Эльза все время поглядывала на Чёрта. Наконец спросила:

– Я к вам приду завтра? В беседку?

«Этого еще не хватало! – чертыхнулся он про себя, уставившись на наглую Эльзу. – А что? – анализировал он, разглядывая ее пухлые губы и отвратительные прыщи на лбу. – Не помешает же… Ишь как преданно смотрит. И собачка нам весу придаст».

– Приходи, конечно, – почти радостно разрешил Чёрт.

И она пришла. Она стала в команде его молчаливой тенью, и Чёрт никогда не думал, не мог предположить, что именно она будет лидером в команде после него.

Идиот, осел! Она. Конечно, она. Эльза помнила его страх перед Раймондой, а значит, и перед ней, хозяйкой собаки. И этот страх был ее затаенной властью над ним, Чёртом.

Итак, он разобрался во всех тонкостях этой дешевой истории. Добрался до гнилых истоков. Зря же он считал себя непогрешимым, удачливым, сильным. Именно тот, кто впереди и других за собой тянет, оказывается всегда самым обычным, уязвимым и слабым человеком, как все смертные.

Вот уже вторую ночь Чёрт ночевал на железнодорожном вокзале. Темное, сумрачное утро третьего дня встретило его, когда он открыл уставшие глаза.

Глядя на серую жизнь и на скучных граждан вокруг, Чёрт внезапно понял: что-то в нем сдвинулось. Подробно объяснить свое состояние он, пожалуй, не смог бы никому. Он такой же, как и все, он – одинаковый, отштампованный, обычный парень с обычным будущим и дурацким прошлым. Серое будущее гарантировано.

Чёрт вытттел на улицу и побрел по лужам. Чвак-чвак! – чвакали кроссовки, чвак-чвак!..

Куда идти? К кому? Зачем? Все равно.

Он добрался до площади Дзержинского и тут увидел – навстречу идет команда. Ать-два, три-четыре. Все до единого: Гиви, Панок, Эльза, Горохов, Козлов. И все остро, непримиримо, ожесточенно смотрят на него, серенького, как мышь, Чёрта.

Он дернулся – скорее по инерции, толкнул стеклянную дверь в метро, потрусил по вестибюлю, эскалатору – вниз, вниз.

Они побежали следом.

Чёрту повезло – он не хотел, чтобы везло, – подкатил поезд. Он прыгнул в вагон.

Они тоже успели, с треском раздирая закрывающиеся двери. Смотрели злобно, неотрывно из соседнего вагона.

На станции «Комсомольская» он выскочил, бросился вверх по лестнице, на улицу, к спасительным вокзалам.

Команда не отставала. Им ничего не стоило догнать его, сбить с ног, но, вероятно, мешали люди. На людях они не нападали. Таковым было святое правило: дела делаются шито-крыто.

Но внезапно команда, бегущая по пятам, начала прибавлять скорость. Все-таки они решили схватить его здесь, в многолюдном месте. Жглось им. Не терпелось им.

Чёрт несся, задевая неторопливых, сосредоточенных пассажиров, стукаясь ногами о тюки и чемоданы. Он не хотел бежать. «Ребята, оставьте меня в покое! Я – серый, серенький! Я устал, ребята!» – так ему хотелось крикнуть. Но ноги несли его вперед, вот он уже выскочил на перрон, где стояла пригородная электричка.

Вот уже, вот, чуть-чуть…

Электричка дрогнула и тронулась. В эту же секунду Чёрт увидел, как где-то посередине электрички в один из вагонов впрыгнул его старший брат.

– Юра-а! Юр-ка-а! – закричал Чёрт жалобно, как подстреленный заяц. – Юр-ка-а, подожди-и меня!

Чёрт нагнал электричку, бежал рядом, положив ладонь на железный пыльный бок вагона.

Чьи-то белые толстые руки протянулись к нему из открытой двери последнего вагона, схватили за запястье, Чёрт оступился, чуть не упал – и прыгнул на подножку.

Команда не успела на жалкий сантиметр. Эльза вот-вот должна была коснуться спины Чёрта, а он – р-раз! – и упорхнул.

Последнее, что они увидели, – серьезное, потное, бледное лицо Чёрта за стеклом пыльной вагонной двери.

– Господи, господи, господи… – повторяли его побелевшие губы.

А им казалось:

– Погодите, погодите, погодите, погодите у меня!..

Электричка приволокла его в какой-то безликий задохнувшийся городок. Мало было на его улицах прохожих, собак, детских колясок.

Люди, вышедшие вместе с ним из душных вагонов, почти все тащили пузатые рюкзаки, нагруженные сетки, сумки на колесиках.

Раньше бы Чёрт метнул на «мешочников» злобный, твердый, высокомерный взгляд и отвернулся. Сейчас он плелся в этой тяжелонагруженной толпе, тупо смотрел под ноги, на колеса впереди скрипящей тележки. К ним налипли шелуха от семечек, мятые конфетные обертки. Левое колесо моталось, расшатанное и кривое, вот-вот отвалится, расхлябанно покатится под натруженные ноги толпы. Тележку катила пожилая толстая женщина в затертом, старомодном плаще. Чёрт никак не мог оторвать взгляд от ног этой женщины и тяжело оседающих, вихляющихся колес навьюченной тележки.

Толпа с электрички растянулась в длинную змею, переползающую бесформенную привокзальную площадь. Кто-то тащил свои сумки в близлежащие дома, кто-то брел дальше, как понял Чёрт, к автобусной остановке на другом конце серого городка.

Чёрт свернул наконец от тележек, унылых плащей и сумок в узкий рукав тесного переулка. В окнах невысоких домов пышнели яркие герани и бегонии с толстыми листьями, рыжая ленивая кошка свешивалась из открытой форточки. Переулок словно вымер. Чёрт не встретил ни одного человека. Разбитый грузовик пропылил мимо.

Чёрт бесцельно помотался по окрестным улицам и выбрался на автобусную остановку. Там уже было пусто, стоял один автобус с открытыми дверьми.

Чёрт влез в эти гостеприимные двери, уселся сзади. Минут через десять автобус тронулся по неровной дороге, минуя сумрачные пятиэтажки, окраину города, где тянулись сады и деревянные домишки, пропрыгал мимо заболоченной реки, покосившегося клуба с накрепко прибитым к его дверям плакатом «Дискотека», пропылил по деревне и остановился на асфальтированном пятачке у ворот старинной усадьбы.

Водитель объявил: «Конечная остановка», немногочисленные пассажиры высыпали из автобуса, Чёрт – с ними.

Он конечно же направился в усадьбу: больше идти некуда – разве что по картофельному полю к далекой березовой роще.

В усадьбе тоже было скучно, грустно, заброшенность и запустелость царили вокруг. Чёрт, шаркая по тусклым песчаным дорожкам, разглядывал плохо оштукатуренный дворец с двумя флигелями. Барельефы над окнами были отбиты, через давно не мытые стекла виднелись чьи-то гигантские гипсовые затылки. Над центральным входом дворца обвисло вылинявшее слово: «Агитпункт». Чёрт хмыкнул и свернул к размытым контурам парка.

Парк уже давно можно было бы звать лесом, если бы не аллеями посаженные липы и березы. Правда, березы покривились, липы росли вольно, мощно, но все же линии посадок угадывались с первого взгляда.

Там в горьковатом воздухе танцевали, будто подвешенные на ниточках, березовые легкие листья. Липовые листья были тяжелее, поэтому быстро шлепались в поредевшую сухую траву.

Грустные тропинки парка выводили к двум храмам: желтому, круглому, так называемому «под звоном», – его колокольня тянулась в скучное небо из центра здания, и к бело-малиновому, с куполом, чем-то похожим на высокий кусок мороженого, облитого густо и щедро малиновым тягучим сиропом. На куполе второго храма вместо креста стояла крылатая длинноволосая фигура с крестом на плече. Фигура поблескивала фальшивым золотом.

Чёрт никогда не видел ничего подобного.

Он дошаркал до лавки, стоящей поодаль от бело-малинового храма, сел.

На соседней лавке курила молодая женщина в легкой голубой куртке и «вареных» джинсах. У нее были прямые длинные волосы, гладко расчесанные, светлые, будто фарфоровые, глаза и равнодушное выражение лица.

Чёрт немного расслабился в заброшенной усадьбе. Растерянная его душа успокоилась, как река после половодья, поэтому он не сразу заинтересовался молодой женщиной в этом пустом парке, у этой странной церкви. Женщина сидела и курила не шевелясь, не обращая внимания на Чёрта. Ей было зябко, поэтому она задернула молнию на куртке до самого подбородка.

Из-за угла церкви появилось несколько человек. Дядька впереди закричал:

– Вы экскурсовод?

Вместо ответа она встала, бросила окурок под ноги, в опавшие листья, прижала мыском сапога, сделала приглашающий жест рукой.

Группа экскурсантов окружила женщину, та что-то тихо, быстро и монотонно стала объяснять. Когда ей надо было обратить внимание экскурсии на храмы, она вытягивала в воздух тонкую руку и водила ею туда-сюда.

Вскоре группа ушла, удовлетворенная разъяснениями, женщина вернулась на скамейку. Но не прошло и пяти минут, как появилась следующая группа. Сцена повторилась: мужчины и женщины обступили ленивым, праздным кругом экскурсовода, следя за пируэтами легкой руки.

На третьей группе Чёрт стал прислушиваться к однообразному монологу молодой женщины.

– Вы видите нетипичное украшение купола. Вместо креста – фигура… У этой скульптуры есть таинственная легенда. Говорят, мастер, создавая ее, имел в виду реальное историческое лицо – рыцаря Адо. С тех пор аллегорическая фигура ангела носит имя Адо… Раньше этот Адо стоял в парке немецкого барона… К подножию статуи под Новый год стекались толпы людей, потому что существовало поверье: кому Адо поклонится, тот хороший человек… Затем скульптуру за баснословные деньги купил русский помещик, привез сюда, водрузил на купол этой летней церкви, которую вы перед собой видите… По сути дела, помещик заточил Адо в собственном имении. Если хотите, можете проверить, правда ли Адо выделяет хороших людей…

– А что надо делать-то? – громко спросил краснолицый мужчина в мятой шляпе, из породы тех, кто в компании любит куражиться, чтобы на него все обратили внимание.

– Ну, посмотрите подольше на него… – уныло посоветовала экскурсовод, глядя на сверхэнергичного мужчину.

– Так ведь не Новый же год! – парировал краснолицый и загоготал.

Его дурацкий смех подхватили толстые женщины с внушительными сумками в руках. Они, как куры в курятнике, слушающие команды своего петуха, бурно реагировали на реплики и гогот краснолицего.

– Всего доброго… – подытожила экскурсовод и пошла к дежурной лавочке.

Третья группа начала удаляться.

– Вот еще! Адо какой-то, я и так хорошая! – повизгивала одна из толстых женщин.

– А мы все хорошие!

– Хорошие! Правда, Иван Платоныч?

Наконец, удовлетворенная собой, группа исчезла за поворотом.

Чёрта что-то толкнуло к экскурсоводу, когда она начала вытаскивать из пачки очередную сигарету. То ли он смертельно захотел покурить, то ли просто решил переброситься с человеком словом.

– Можно у вас попросить сигарету? – Чёрт, когда хотел, был сама вежливость и интеллигентность.

– На. – Она протянула пачку.

Они закурили.

– Надоело вам? – участливо спросил Чёрт.

– Еще две экскурсии… – вздохнув, процедила женщина.

– А вы что, здесь постоянно работаете?

– Да ты что! – удивилась она. – Разве я похожа на деревенскую жительницу?

– Нет.

– Это я просто в свободное время подрабатываю. Зачем, дура, согласилась!

– А вы верите в Адо?

Она с удивлением посмотрела на него. Не ожидала такого вопроса.

– Когда как.

– Не понял.

– Если настроение плохое, хочется верить, а если обычное, я про это не думаю. Своих проблем хватает.

– Зачем же предлагаете людям проверить Адо?

– A-а… Это в мой сценарий входит.

– Что – это?

– Ну понимаешь, сценарий. Чтобы не скучно было. Я думала, они все будут затаив дыхание смотреть на Адо, а они – самодовольные, в себе уверенные. Им Адо не нужен… Целое лето здесь просидела на лавочке. Ни один не захотел проверить.

Из-за поворота появилась очередная группа.

– Ну вот сейчас этих отпущу. Потом еще одних. С последними в Москву поеду.

Она было поднялась, чтобы энергично пойти навстречу новым «любознательным и пытливым». Но вдруг остановилась:

– Тебе-то в Москву надо?

– Да… А как вы догадались?

– Чего там догадываться… Сразу видно – холеный мальчик… В общем, через минут сорок поедем.

– Спасибо вам.

И она легкой походкой двинулась к своим любознательным.

Чёрт сидел и растерянно улыбался, потягивая сигарету. Как хорошо-то! Как просто! Перекинулись парой слов, легко поняли друг друга. Нормальная баба. Сигарету дала.

Чёрту вдруг стало так спокойно, как никогда не бывало. Он огляделся.

Все ему показалось иным: и церкви, и парк, и Адо, зависший в небе. От всего окружающего исходил приятный, не режущий глаза свет. Мягкая волна ясного предосеннего света.

Чёрт закинул голову и уставился на Адо.

В небе плыли облака, то друг за другом, то набегая друг на друга. Небо начало медленно кружиться, вращаться, начал медленно вращаться и кружиться золоченый Адо.

«Ну же, ну! – потребовал про себя Чёрт. – Ну поклонись мне, поклонись!»

Текли облака, кружилось небо, Адо, будто живой, двигался в ясном воздухе – реяли его одежды, шевелились длинные волосы…

Наконец они с экскурсоводом сели в автобус, к шумным, перекусившим на свежем воздухе людям. Им совали бутерброды, термосы с чаем. Еще не отъехали и пяти метров от усадьбы, грянули песню: «Ромашки спрятались, поникли люти-ки-и!..»

Чёрт оглянулся.

За стеклами автобуса в темнеющем небе сиял Адо. Он будто с неба шел к земле, к людям. Крест на его плече лежал легко и беспечально.

Чёрт понял: еще несколько мгновений – и Адо исчезнет, исчезнет волнующее, праздничное видение.

«А я так и не узнал у него, хороший ли я человек. Это же самое главное!»

Чёрт дернулся, будто решил тут же выпрыгнуть из автобуса. Но автобус несся вперед, и выпрыгнуть не было никакой возможности.

«Вернусь, – подумал Чёрт. – Вернусь к Адо. Обязательно… Хороший ли я человек, это узнать – главное».

И вдруг словно обожгло: почему он ни разу не спросил об этом у тех, с кем был рядом? Ему было все равно, он был уверен, что перед ним преклоняются, а значит, уважают… Дурак, какой же самовлюбленный дурак!

Чёрт понял, что он должен вернуться. Но не к Адо, к ним – Эльзе, Панку, Козлову, Гороху. Только не Чёртом, не мафией – обычным человеком.

Он чувствовал: жизнь поворачивается к лучшему.

Длинноногий худой мальчик бежал по городу. Бледное лицо с заострившимся носом, тяжелый взгляд.

Было видно, как устал этот мальчик. Осенние листья цеплялись за его ноги.

Он бежал, бежал…