После многочисленных праздников при дворе, императрица Анна снова слегла в постель. Её невоздержанность в жирной пище и винопитии заставляла лейб-медиков не спать ночами. Ни Бирон, ни его жена Бенингна не отходили от постели императрицы.

Анна перестала устраивать даже свои обычные утренние приемы в спальне. Болтовня шутов её более не веселила. Первые 10 дней октября 1739 года она практически не показывалась придворным.

По Петербургу поползли слухи, что императрица более не встанет с одра болезни. Многие вельможи стали крутиться у молодого двора, стараясь расположить к себе Анну Леопольдовну и её мужа…..

Год 1739, октябрь, 11 дня. В окрестностях Санкт-Петербурга. Дача кабинет-министра Волынского.

Артемий Петрович Волынский на этот раз решил собрать ближних своих друзей не в своем столичном доме, а на даче за городом. Он знал, что конфиденты его станут склонять к решительным действиям в борьбе за власть. И слышать того не должен был никто. Не стоило недооценивать соглядатаев, что постоянно проникали в его дом в Петербурге.

Карета Волынского прибыла на дачу в полдень.

В тот день с утра зарядил дождь, и добираться до места было сложно. Дороги размыло, и слуги кабинет-министра то и дело вытаскивали карету из ям на дороге.

Его камердинер все время ворчал, что де хороший хозяин и собаки в такую погоду не выгонит.

— Потому и едем на дачу, — строго ответил кабинет-министр. — Никому и в голову не придет поехать по такой дороге. Соглядатаи Либмана и Остермана не потащатся вслед за мной.

Когда они добрались до места, Волынский велел закатить карету под навес и распрячь лошадей. До завтра они домой не поедут. Артемий вошел в дом и скинул мокрый плащ и треуголку, с которой стекала вода. Слуги стянули с барина мокрые сапоги, и он одел сухие туфли. Затем он расположился в гостиной у большого камина, в котором весело потрескивали поленья.

— Семен, Ванька! — позвал он слуг.

Те тот час явились.

— Всем гостям сухие туфли подавать незамедлительно. Дабы не застыл никто.

— Дак где набрать то туфель, барин? — спросил рябой Сенька.

— Турецкие без задников найдите. Те самые, что мне прислали из Крыма прошлым летом. Понял ли?

— Так точно, барин. Но вы приказали их в подвал свалить. Не сгнили ли с тех пор?

— Драть тебя мало, Ванька. Я за всем следить должон? Живо в подвал!

Слуги бросились исполнять приказания.

Первым к дому прикатил адмирал Федор Иванович Соймонов в своей карете. Он также скинул мокрый плащ и треуголку. Но снимать сапоги отказался, сказал, что не промочил ног.

Его провели к Волынскому, и адмирал расположился рядом с хозяином у камина.

— Погодка нынче, Артемий Петрович! — сказал адмирал, протянув руки к огню.

— Разыгралась непогода, — согласно кивнул Волынский. — Дождь зарядил на целый день. Как раз для встречи нашей подходит.

— Думаешь тайное станут сказывать дружки наши? — старый адмирал посмотрел на кабинет министра.

— А ты сам как думаешь, Федор Иваныч? Сам то не с тем ли приехал?

Адмирал немного помолчал, а затем ответил:

— Императрица больна. И уже неделю никого не принимает окромя Бирона. Но про то ты сам знаешь. Ты при дворе бываешь чаще моего. Что там слышно? Что говорят о здравии государыни?

— Разное болтают. Не доверяет лейб-медикам матушка-государыня. Я своего друга врача именитого Джона д'Антермони к ней посылал. Отказала ему. Себя осмотреть не дала. Ничем де медики помочь не смогут. Даже кудесников призывала она, но и те не помогли ничем. Она велела их прогнать, а Левенвольде приказал всыпать каждому по полсотни плетей. И вроде как Бирон нашел нового лекаря, некоего Рибейро Санчеса, который чудодеем зовется.

— Это кто же такой? — удивился Соймонов. Про такого доктора он даже не слушал.

— Еврей из Испании или из Португалии. Кто его знает точно. Тот Санчес на Москве промышлял до того, и теперь его должны уже в Петербург доставить. Бирон говорит, он многих излечил на Москве.

— А ежели уже завтра все свершиться, Артемий Петрович? — с тревогой спросил Соймонов у кабинет-министра. — Что будет?

Волынский и сам про это думал постоянно. Что будет, если в одно утро объявят, что императрица Анна Ивановна почила в бозе? Анна Леопольдовна не родила еще и станет вопрос о регенте. И хорошо бы ему стать этим регентом. Но как обойти герцога Бирона, фельдмаршала Миниха и вице-канцлера Остермана? Все они метят на это место.

Во дворе послышался шум. Это приехали новые гости. Архитектор Петр Михайлович Еропкин, горный инженер Андрей Федорович Хрущев и кабинет-секретарь Иоганн Эйхлер.

Они вошли и, поздоровавшись, потребовали водки, так как изрядно продрогли в пути. Камердинер Волынского принес штоф гданской и все с удовольствием выпили.

Последними прибыли в одном экипаже Жан де ла Суда и граф Платон Мусин-Пушкин.

Артемий Петрович после этого приказал подать обед в гостиную и слуги быстро накрыли стол. Собрались все, кого он ждал. Самые верные и преданные друзья. Эти на плаху за него пойдут.

Тогда и начиналось обсуждение главного.

Первым высказался архитектор Петр Еропкин:

— Пришла пора действовать, господа! Ежели, момент упустим — то все! Иного у нас не будет, друзья. И Россия нам того не простит! Или не с патриотами я сейчас говорю?

— Ты говори, что у тебя на уме без вихляний! — потребовал Волынский. — Вопрос, кто станет регентом — тебя волнует? Я сам про то постоянно думаю!

— Не в регентстве дело, Артемий Петрович! На трон, опустевший после смерти Анны, кто сядет? Самое время про то подумать.

— Но наследник престола уже определен! Это ребенок, что носит во чреве своем принцесса Анна Леопольдовна! И вопрос станет не кто сядет на трон, а кто будет регентом!

— Так ли, Артемий Петрович? — усмехнулся Андрей Хрущев. — Я не про то подумал. И Еропкин не то сказать хотел. Я дворянин древнего русского рода и слава России для меня не пустой звук. Нам на троне патриот России надобен!

Волынский понял, о ком говорил Хрущев. Цесаревна Елизавета Петровна!

— Ты говори да с оглядкой про такое, — предостерег он Хрущева. — Это государственная измена.

— Артемий, я ведь среди друзей нахожусь. И я вам всем доверяю. И потому скажу. Елизавету стоит на трон Российский посадить. Дочь Петра Великого должна править империей. Они и никто иной. Тогда от засилья немецкого мы быстро избавимся. И за то я готов голову свою на плаху положить!

Президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, аристократ и придворный, те слова Хрущева поддержал:

— Андрей все правильно сказал. Чего нам друг от друга таиться? Сейчас время пришло посадить на трон Елизавету. Императрица от дел отошла. Миних еще на театре военных действий с армиями. Иного случая не будет.

Волынский посмотрел на графа. Тот раскраснелся и был готов отстаивать свою точку зрения. Он предлагал заговор не против Бирона или Остермана. На этот раз его друзья нацелились на саму императрицу Анну Ивановну.

— Друзья! — потребовал тишины Волынский. — Анна еще жива. И не известно умрет ли она быстро. Императрица может еще поправиться. Одно дело отстаивать для себя пост регента, а иное противу государыни идти. За такое на плаху пойдем!

— Я против немцев готов выступить даже ежели на плаху меня бросят, коли ничего у нас не получиться! — решительно сказал Мусин-Пушкин. — Можно поднять те батальоны гвардии, что не на войне, а здесь в Петербурге!

— Я также думаю! — вскричал Хрущев. — Надобно гвардию поднимать! Преображенцев!

— Опомнитесь! Граф Платон, и ты, Андрей! Поднимать войска против царицы! Я кабинет-министр.

— Но ты патриот России? — спросил его старый друг Еропкин.

— Знал я, про что говорить станете сегодня! Но подумайте про то, что Анна мне может доверить регентство. И тогда я, после смерти императрицы, при Анне Леопольдовне стану всем.

— Не доверит тебе императрица Анна такой пост! — решительно возразил Мусин-Пушкин. — Ведь теперь Бирон при ней неотлучно находиться. Думаешь зря?

Молодой секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер сказал, что Либман, доверенный Бирона именно этого и добивается. Регентства для Бирона. Но Анна указа о том еще не подписала. Андрей Иванович Остерман против этого и сам желает возглавить империю при малолетнем наследнике, коий еще не родился.

Услышав про Либмана Мусин-Пушкин пришел в ярость:

— Токмо Елизавета может приструнить этих Либманов! Знаете, какой вред государству Российскому этот Либман принес? Я как президент коммерц-коллегии могу вам про то рассказать! Либман меховую торговлю к рукам прибрал и мехами спекулирует и сотни тысяч в свой карман ложит! А на заводах уральских сколь его ставленник Штемберг натворил? Они об России думают? Нет! Токмо про свой карман и пекутся! И все они за спиной у Бирона проклятого спрятались! Вот зло главное для России и для русских!

— Остерман не лучше Бирона! — сказал Хрущев. — А может и хуже!

— Но если я стану во главе империи как регент, господа? — снова спросил Волынский. — Отчего не допускаете такого? Что с того, что Бирон при императрице у одра болезни находиться? Анна Ивановна понимает, что принцессе Анне Леопольдовне поддержка русских надобна. Не назначит она Бирона регентом. А ты что скажешь, Федор Иванович?

Адмирал Федор Иванович Соймонов был сторонником Елизаветы. И он был согласен с теми, кто склонял Волынского на переворот.

— Царица Анна наша — Мессалина распутная! — смело высказался он. — Она Россию отдала немецким кобелям своим Левенвольде да Бирону. А те Либманам все отдали. И попомните мое слово, Бирон еще шапку Мономаха на себя примерять станет.

— Но и Елизавета Петровна не отличается скромным поведением, адмирал, — возразил Артемий Петрович. — Она любовников меняет чаще, чем Анна Ивановна. А последний из них, Алешка Розум, вообще из крестьян малороссийских.

— Но и у принцессы Анны Леопольдовны любовник имеется! — высказался Хрущев.

— Граф Линар, уже за пределы страны выслан, — сказал Волынский. — И у Анны Леопольдовны один любовник, а не десяток, как у Елизаветы. Кто только не побывал за эти годы в постели цесаревны.

— Дак Лизка то, и на лицо поприятнее чем, Анна Леопольдовна. Цесаревна наша особа приятная. Лакомый кусочек, — сказал Еропкин. — Так что, нет в том ничего плохого, что мужчин она любит. А что Алешка Розум роду мужицкого, так что из того? Не немец же. При Петре много кто из мужиков до высот властных поднялся.

— Что-то не могу вас понять, друзья мои любезные, — поднял голос Артемий Петрович. — Про что толкуем? Анну Мессалиной зовете за то, что одного Бирена нынче подле себя имеет. А ранее и любовников, что при её особе были можно быстро сосчитать. А что до любовников Елизаветы? Пальцев не хватит у всех на руках дабы сосчитать.

— Но она дочь Петрова, Артемий! — вскричал Соймонов. — Про сие забывать не следует.

— Да что из того? Это её не делает императрицей. Кто скажет, достойна ли она дела петрова? Может и похуже Анны при ней станет!

— Не дело такие слова говорить, Артемий! — прервал Волынского Мусин-Пушкин.

— Значит вы все за Елизавету? — спросил кабинет-министр. — И ты, де ла Суда?

— Если Анна скоро умрет, то нам стоит действовать! Вот с этим я согласен, — сказал Жан де ла Суда. — И Елизавета для нас отличный шанс! Для всех.

— Вы так думаете? — снова стал возражать Волынский. — Сей вариант можно рассмотреть, токмо после того как иного выбора для нас не будет, господа. Но торопиться не стоит!

— Что сие значит, Артемий Петрович? Али против ты кандидатуры Елизаветы Петровны? Говори прямо!

— При Елизавете много кто сейчас состоит. Сами про сие подумайте. И все они, эти мелкие дворянчики, гвардейские сержанты, да и простолюдины вроде Розума Алешки, ежели цесаревна на трон сядет, захотят при ней места важные занять! А что получим мы? Я что получу?

Волынский желал власти лично для себя, а не только блага для империи Российской. Он хотел стать новым Меньшиковым.

— Мерзкое властолюбие сжигает тебя, Артемий Петрович! — строго сказал Соймонов. — Что наша жизнь перед Россией и перед величием её! Россия останется и после нас, Артемий!

— Да токмо ли про себя я думаю?! Но мои проекты по преобразованию империи требуют власти для меня. Я могу все обустроить, не так как было до сих пор. Ведь много непорядка у нас! Сами посмотрите. Чиновники воруют столь много. Образования народного нет. Мужик наш во тьме прозябает без просвещения истинного. Крестьяне в состоянии рабском! Как все это изменить? И если мы у руля империи станем, то это сделаем! А если нет, то кто поручиться что люди Розуму Алешке подобные о благе империи печься станут? Да и будет ли Розум лучше Бирона? В том могу поручиться, что не будет! Бирен из конюхов, а Розум из свинопасов. И сей свинопас как графом станет, так про Россию и позабудет. И что из того что он не из немцев?

— Артемий Петрович прав, господа, — поддержал Волынского Эйхлер. — Про сего Розума ничего хорошего сказать нельзя. Глуп. И что станет, коли такому власть доверить? Похлеще Бирена наглеца узрите.

— Но план действий нам на случай скорой смерти Анны Ивановны составить надобно! — сказал Еропкин. — В Петербург прибыл посол Франции маркиз де ла Шетарди. И после того как он представился императрице, свой первый визит он сделал к Елизавете Петровне. А это говорит о том, что Франция поддерживает её как претендентку на трон! И посол Франции может нам и деньгами помочь в случае переворота.

— Я не хочу отметать плана вашего. Про то говорит нам рано! — снова высказался Волынский. — Подождать надобно. Государыня еще жива. И кто знает, может она и назначит меня регентом при Анне Леопольдовне. И обговаривать вопрос о Елизавете станем потом.

— Но Бирон при Анне большую силу имеет!

— Бирон может и исчезнуть, господа. А вы разговоры о Елизавете пока покиньте! Анна слишком ревнива к власти и когда кто-то Лизку величает, не простит того. А вы мне все живыми надобны. Я большие прожекты относительно переустройства империи Российской имею. И для того к власти рвусь. Для того она мне надобна, а не токмо для возвеличивания особы моей. Что Волынский для истории значит? Ничего! Но проекты его многое изменить смогут…

Год 1739, октябрь, 11 дня. Санкт-Петербург. При дворе императрицы. У одра болезни.

Анна Ивановна совсем изменилась. Под её глазами набухли мешки и появились синие круги. Стали выпадать волосы. Подниматься с одра болезни она уже неделю не могла. Биренша и Бирон были подле неё и сами ухаживали за императрицей, не доверяя слугам.

Бенингна сама подавала государыне лекарства, ставила компрессы, и лично пробовала всю пищу, что ей приносили.

Придворные медики утверждали, что императрица страдает "каменной болезнью". Придворный врач цесаревны Елизаветы Жано Листок после медицинского консилиума, куда и его позвали, сообщил своей принцессе, что внутри у государыни находиться большой камень, с мельничный жернов, и обнимал тот камень весь низ живота царицы, уродуя тело государыни. И говорил Листок, что Анна не долговечна…

Сегодня по приказу Бирона из Москвы привезли лекаря Рибейро Сансеча. Его сразу же доставили во дворец, и он произвел осмотр царицы.

— Что скажешь? — спросила Анна. — Чего молчишь? Язык проглотил?

— Ваше величество, вам противопоказаны вино и жирная пища. Никаких острых соусов и никакой буженины.

— Вот заладили! Нельзя да нельзя! Чего ты мне толкуешь? Эрнест! Он мне тоже, что и мои лейб-медики говорит. Мне надобно лекарств, что мне помогут! А не советов чего есть и чего пить.

— Я пропишу вам сильное средство и могу поручиться, что вашему величеству станет легче. Но строжайшая диета вам просто необходима.

— Давай готовь свое лекарство! — приказала Анна, и врач удалился.

Бирон вытер императрице пот со лба.

— Анхен, тебе стоит прислушаться к советам мудикуса, — произнес он. — Твое здоровье драгоценно для нас. И для всей империи. Нас ждет трудный год.

— Снова обращался к астрологу, Эрнест? — спросила императрица.

— Да, Анхен. Но я и без того знаю, что нас ждет. Тревожное чувство не покидает меня. Потому мы с Бенингной стали на страже возле тебя.

— Я вижу это. А где мои придворные?

— Уже три дня почти никого нет, Анхен. Только те, кто дежурит и у твоих покоев по долгу службы. Ты же знаешь придворных, — ответила Бенингна. — Приходили также справляться о твоем здоровье от Остермана.

— А мои шуты? — спросила императрица.

— Только Буженинова, Юшкова и Новокшенова часто приходят. А остальные попрятались по своим домам и там сидят безвылазно. Нет службы для твоих шутов, Анхен.

— Ничего! Я скоро поднимусь. А то многие уже похоронили меня. Небось к молодому двору все перебежали? Так? Знаю я их. Ну, ништо! Я скоро им покажу кто я такая. Надеются, что я помирать собралась? Не дождутся.

Анна была упряма и её решимость подняться, с постели и выти к придворным Бирона порадовала.

— Завтра у спальни моей всех шутов собрать! — приказала императрица. — И всех фрейлин собрать! Болтушки путь трещать без умолку готовятся.

— Будет исполнено, Анхен! Я отдам приказ! — ответил Бирон.

— Вы с Бенингной единственные для меня друзья и слуги верные! Того не забуду!

— Мы и там много твоими милостями обласканы, Анхен. Я по твоей воле герцогом стал…..

Когда Бирон вышел, Бенингна склонилась к самому уху царицы.

— Анхен, я не могла сказать при моем муже.

— Что? Что у тебя, Бенингна?

— Верные люди донесли, что на даче у кабинет-министра твоего Волынского персоны некие собираются. И собираются со злонамеренными целями. Они думают, что не встанешь ты с кровати более, и о судьбах империи думают сами.

— Про империю свою я сама подумаю! Она моей заботы требует! Моей!

— Но они думают иначе, Анхен!

— Про что болтали у Волынского? Про то ведаешь ли?

— Нет, Анхен. Про ты разузнать никак нельзя было. Но оно и так понятно. Желают они смерти твоей, дабы твой корону…

— Хватит! — прервала Бенингну императрица. — Хватит! Мне с одра болезненного подняться надобно!

Анна стала нервничать, но Бенингна успокоила её. Верные люди стерегут покой императрицы. А с изменниками она скоро разделается….

Год 1739, октябрь, 11 дня. Санкт-Петербург. Вызов и дуэль.

Пьетро Мира приехал во дворец без приглашения и направился к своему другу Бирону, еще не зная, что Анне снова понадобились шуты. Он натолкнулся на сеньора Арайя в коридорах дворцовых. Тот как раз собирался покинуть дворец. Здоровье матушки государыни, пока отставляло желать лучшего, и ей было не до его спектаклей.

— Здравствуйте, сеньора Арайя! — шутливо поклонился капельмейстеру Пьетро.

— Ах, это вы сеньор шут? — капельмейстер ответил по-итальянски.

— Вы перестали меня узнавать? Странно. И это после вашей последней неудачной осады моего дома?

— Напрасно смеетесь, Мира. Скоро кончиться ваше время.

— Вы это на что намекаете, сеньор придворный капельмейстер?

— На то, что ваше глупое шутовство скоро наскучит при дворе и вас вышвырнут из России как паршивого щенка.

— Уж не о том ли вы, сеньор, что скоро у нас будет новая государыня? — Мира понял, что Арайя намекает на смену власти в России и на то, что Анна Леопольдовна не любит шутовства. — Вы слишком рано хороните императрицу.

— Я ни слова не сказал о здоровье государыни! — вскрикнул капельмейстер. — И вы не болтайте лишнего, господин шут! А палки которых, ваш шутовской зад не получил — еще придут к вам. Будьте уверены!

— Посмотрим, сеньор капельмейстер. Вам кажется, также немного досталось от шутов во время потасовки возле моего дома?

Больше сеньор Арайя не стал разговаривать с Пьетро.

Капельмейстер был взбешен и сердце шута радовалось, от того, что он снова взял верх над врагом. Но место сеньора Франческо тут же занял офицер Преображенского полка. Он преградил шуту дорогу. Кто это такой Пьетро не знал.

— Что вам угодно, сударь? — спросил Пьетро по-русски.

— Я секретарь лейб-гвардии Преображенского полка поручик Булгаков.

— Меня, я полагаю, вы знаете, поручик. И представляться не требуется?

— Знаю, господин Педрилло. И у меня к вам дело, сударь.

— Какое же? — спросил Пьетро, хотя по тону поручика понял, что тот желает затеять ссору.

— Вы мне не нравитесь, сеньор шут. Ваше шутовство слишком грубое! Оно не годиться во дворце. При русском дворе вы более шутить не станете.

— А вы кто такой, чтобы решать что годиться, а что нет при дворе? — спокойно спросил Мира.

— Я русский дворянин! — ответил Булгаков.

— Но вы не император России?

— Я имею честь быть офицером лейб-гвардии Преображенского полка. Вы, верно запамятовали, господин шут?

— Отчего же, поручик? Это я запомнил. Но хочу знать еще одно.

— Что же? — спросил Булгаков.

— Вы такой смелый человек?

— Смелый? — не понял, о чем это говорит шут поручик.

— Или вы не знаете кто я. Или вы отчаянный смельчак, поручик. Вы ведь желаете сражаться со мной, не так ли?

— Я намерен заколоть вас своей шпагой и тем оказываю вам честь. Вы шут и прихвостень Бирона. И вас пришло время поставить на место. Хватит вам жить за счет России. Забирайте с собой свою козу и вон из страны! Этим вы сможете спасти свою никчемную жизнь.

— Так вы даете мне выбор, поручик? — усмехнулся Пьетро. — Убраться или сражаться?

— Просто так не хочу марать шпаги, господин шут.

— И когда вы имеет намерение меня наказать, если я откажусь убраться? — с усмешкой спросил Пьетро.

— Да хоть сейчас. Выйдем в парк и обнажим клинки, коли вы упорствуете.

— В парке дворца? Вы сошли с ума, поручик?

— Отчего же? Много времени наш поединок не займет. Или вы намерены отказаться встретиться с офицером и дворянином и предпочтете палки моих холопов?

— Я следую за вами, поручик, — согласился Пьетро. Не в его правилах было отказываться от поединка. И если этот офицерик так торопиться умереть, то это его дело.

Они вышли в парк. Там уже стояли в ожидании еще пять офицеров преображенцев. Они ждали их.

— Они станут следить за правилами поединка, — сказал шуту поручик.

— Я не против.

Они подошли к офицерам.

— Господа, — Булгаков обратился к ним. — Сеньор шут согласился драться на шпагах и умереть от стали. Так что палки наших лакеев не понадобятся.

— Господа! — Пьетро обратился к офицерам. — Я ни кого из вас не знаю и своими врагами не считаю. Но вы желаете меня убить. Не могу понять почему. Однако, хочу вас предупредить, что драться со мной не просто. И вам, поручик, не выстоит в поединке со мной и минуты.

Офицеры захохотали. Очевидно, они не слушали о его фехтовальных способностях. Они пришли убить шута, пользующегося расположением Бирона и тем самым нанести удар по герцогу.

— Так вы не желаете отказаться от своего намерения? — спросил Пьетро.

— Я, поручик Яковлев! — сказал высокий офицер с покрытым оспинами лицом. — И сам хотел вас заколоть. Но жребий выпал Булгакову!

— А пугать нас вашим хозяином Бироном — не стоит! — сказал еще один офицер.

— Я и не собирался пугать вас моим другом герцогом. Я надеюсь на мой клинок и свою руку, — сообщил Пьетро.

Булгаков скинул треуголку, кафтан и обнажил клинок. Пьетро сбросил шляпу и плащ и обнажил свою шпагу. Благо сегодня он явился во дворец при оружии.

Они стали в позицию и скрестили шпаги. Пьетро сразу, прощупал его защиту, и понял, что его противник не много понимает в фехтовании. Он решил поиграть с поручиком, и полминуты защищался, отбив три выпада. Затем он применил итальянский фехтовальный прием Джироламо и выбил клинок из рук поручика.

— Если желаете прервать поединок, — сказал шут. — Я готов дать вам эту возможность. Но если нет, но в течение следующей минут я вас заколю.

Булгаков побледнел. Продолжать схватку он не желал. Он не годился шуту даже в ученики и теперь это хорошо понял. Атаковать такого мастера клинка было безумием. А Булгаков дураком или самоубийцей не был.

— Вы меня слышали, поручик? — снова спросил Мира. — Вы желаете продолжать?

— Нет, — прошептал он побелевшими губами.

— Я вас не слышу! — Мира не стал щадить его самолюбие.

— Я не желаю продолжать, сеньор, — уже громче сказал Булгаков.

— А кто-нибудь из вас, господа, желает? — Мира посмотрел на офицеров.

Те ничего не ответили. Никто из них ничего ранее не слышал о том, кто такой шут Пьетро Мира и сколько раз он держал в руках шпагу и кинжал. Но глаза русских горели ненавистью. И Пьетро понял — они еще встретятся….

Год 1739, октябрь, 11 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Мира и Бирон.

Эрнест Иоганн Бирон вышел из покоев государыни и тяжелым своим взглядом осмотрел собравшихся в приемной придворных. Их было не много.

— Государыне императрице стало легче! — торжественно произнес герцог. — И она завтра изволит принять своих верноподданных с изъявлениями покорности. Дежурный камергер!

— Я здесь, ваша светлость! — камергер князь Куракин поклонился.

— А отчего в приемной государыни столь мало придворных чинов? — спросил Бирон, хотя сам отлично знал ответ на свой вопрос.

— Я, ваша светлость…. Я думаю… Они не хотели тревожить покой…

— Что вы там мямлите? Вы можете отвечать на вопросы четко и ясно? Я обер-камергер русского двора. Или вы забыли про это?

— Как можно, ваша светлость, — дежурный камергер склонился до самого пола.

Бирон больше не стал с ним говорить. Ему стало противно от низкопоклонства этого русского аристократа, и он вышел из приемной. Лакеи проворно распахнули перед ним двери.

Герцог проследовал через анфиладу комнат и натолкнулся на Пьетро Мира.

— Петер?

— Эрнест! — Мира обратился к герцогу по-немецки. — Я искал тебя. И мне сказали, что ты до сих пор в покоях государыни.

— Идем ко мне. Я страшно устал. Но теперь государыне легче и я могу покинуть её. Этот Санчес просто чародей.

— Рад этому известию, Эрнест. Но не всем при дворе сие понравиться.

— Думаешь, я в этом сомневаюсь? Но по твоим глазам вижу, что у тебя, что-то стряслось?

— Я только что дрался на дуэли.

— На дуэли? — удивился герцог. — С кем? С Лакостой?

— Если бы с ним. С офицером Преображенского полка.

В личных покоях Бирона Пьетро все рассказал герцогу и тот встревожился. Это было ни что иное, как покушение на убийство. Булгаков явно хотел убить шута и тем самым нанести удар по Бирону. А то, что офицер был не один, уже могло говорить о заговоре.

— Русские что-то затевают, Пьетро! Они уже списали Анну со счетов. И потому взялись за меня. Но меня волнуешь ты. Тебе опасно выходить самому из дворца. Думаю, что эти негодяи не остановиться на достигнутом.

— Они более не решаться вызвать меня на поединок, Эрнест. Они думали, что имею дело лишь с шутом. Полагали что у меня бутафорская шпага.

— А кто говорит о поединке? Они натравят на тебя холопов. Я дам тебе охрану.

— Не стоит, Эрнест! Я не желаю позорить свое имя. Я сам смогу постоять за себя.

— Петер! Ты играешь с огнем!

Но сеньор Мира был неумолим. Он наотрез отказался от сопровождения. Всюду в Европе он смотрел опасности в лицо и никогда не бегал от врагов…

Но герцог Бирон друга в опасности не оставил. После того как Пьетро вышел от него он срочно призвал в свои покои подполковника Альбрехта. Тот давно состоял на русской службе и Бирону многим в своем продвижении карьерном обязан был.

Герцог возложил на подполковника гвардии заботы о безопасности шута Адамки. Альбрехт поклялся, что никто его тронуть не посмеет. Пусть герцог не беспокоиться….

Год 1739, октябрь, 11 дня. Санкт-Петербург. На улицах города.

Пьетро Мира пошел пешком к своему дому и экипажем не воспользовался. Ему хотелось показать всем, что он не боится мести неумелого фехтовальщика Булгакова и его дружков.

Да и подумать Пьетро было о чем. Уже несколько дней он не видел Марию Дорио. Сеньор Арайя запер её в своем доме и никуда не выпускал. Проникнуть внутрь, не смотря на свою изобретательность, Пьетро пока не смог. Арайя словно перешел на осадное положение.

Стоило пройтись под окнами ненавистного капельмейстера и еще раз ко всему присмотреться. Но это он сделает вечером, не сейчас. Мира не желал мириться с поражением, а сеньора Франческо он обставлял уже не раз. Но если слуги Арайя заметят его днем, то вечером охрана дома капельмейстера только усилиться.

"И сколько он её там продержит? До первого придворного спектакля не меньше. А когда он будет, одному богу известно. Это зависит от желания императрицы слушать музыку сеньора Франческо. Но государыне пока не до музыки".

Мира оглянулся. Вроде за ним никто не следовал. Он заметил лишь случайных прохожих.

"А Эрнест думал, что они меня пристукнут. Нет. Эти дворяне не столь мстительны. А может и не столь смелы. Хотя мне не стоило так унижать этого поручика Булгакова".

Он свернул на улицу Грязную, которую такоже именовали и Преображенской Полковой улицей, и здесь все и началось. Из проулка выпрыгнула пролетка извозчика, и лошади едва не раздавили его. Пьетро успел отскочить в сторону.

— Куда ты едешь, болван? — спросил он кучера.

Но тот не ответил, а стеганул его кнутом. Этого Пьетро вообще не ожидал. И его треуголка плюхнулась в грязную лужу.

Из пролетки выскочили три офицера и бросились на него. Грянул пистолетный выстрел. Пуля оцарапала щеку шута. И он потянулся к шпаге, но обнажить клинок не успел. Его сшибли с ног ударом кулака.

"Бирон был прав!" — мелькнуло в голове шута.

Его стали бить ногами. Рядом заголосила какая-то женщина. И возможно Миру убили бы насмерть, но сбоку на офицеров налетел высокий мужчина. Он растолкал их и двоих уложил ударами кулака.

Мира сумел подняться на ноги и бросился помогать своему спасителю. Он ударил первого к нему офицера и тот упал. Его шляпа свались, и он узнал Булгакова.

— Снова ты, поручик! Все не угомонишься?

— Шут! — с ненавистью выкрикнул тот.

— Острота моей шпаги тебя не впечатлила? Так попробуй вот этого!

Он ударил упавшего Булгакова ногой в лицо. Тот потерял сознание. Остальные нападавшие также уже лежали на мостовой. Мира посмотрел на своего спасителя и узнал подполковника Альбрехта.

— Господин Альбрехт? Вы здесь? — по-немецки спросил он. — Это чудо.

— Нет, сеньор Мира. Это не чудо. Это приказ герцога Бирона. Я дал слово, что волос не упадет с вашей головы. Чем вы так разозлили этих господ? Вы знаете их?

— Сегодня имел честь познакомиться.

— Только сегодня? И они уже столь вас "полюбили"? Вы мастер заводить "друзей" сеньор. А Булгакову вы выбили передние зубы. Поделом мерзавцу….

Год 1739, октябрь, 13 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Выход государыни императрицы.

13 октября государыня императрица Всероссийская Анна Ивановна явилась своим придворным в халате и платке, которым повязала голову, словно простая мещанка.

Анна пристально осмотрела всех, кто собрался. Ни придворные, ни шуты, ни фрейлины, ни офицеры, ни статс-дамы, никто не ускользнул от пристального внимания императрицы.

— Где Ванька Балакирев? — спросила она.

— Я здесь, матушка государыня, — вышел вперед из-за спин Кульковского и Лакосты Балакирев. — Здесь твой шут верный.

— Верный? Это ты то верный? Ох, Ванька! — Анна погрозила шуту пальцем. — Смотри мне! А где Адамка?

— Я здесь государыня, — Мира низко полонился царице.

— Говорил мне нынче светлейший герцог Бирон, что обидели тебя. Так? — строго спросила Анна.

— Нет, матушка государыня милостивая. Никто не обижал шута твоего Адамку.

— Не лукавь! — предостерегла его императрица. — То не тебя вороги обидеть хотели. Не тебя. А верного слугу престола нашего, любезного нам, герцога Бирона. А через него и меня грешную. Ушаков!

Вперед вышел глава Тайной розыскных дел канцелярии генерал Андрей Иванович Ушаков.

— Я здесь и к услугам вашего величества!

— Ты все уже знаешь?

— Так точно, ваше императорское величество! — гаркнул в ответ Ушаков. — Все про сие дело мне ведомо.

— Так расскажи мне, что там произошло, когда я в постели лежала и делами не занималась.

— 11-го дня, матушка, сего месяца, поручик Преображенский Булгаков, что в должности секретаря своего полка состоит, вызвал шута твоего Адамку на поединок. С чего вызвал того мне не ведомо. Никаких ссор меж ними до того не было. И Адамка того Булгакова обезоружил и шпажонку из его руки выбил. На том они и разошлись, матушка. Но Булгаков с дружками решились шуту твоему отомстить за то. И подстерегли его на Грязной улице.

— И что далее?

— А далее они набросились на Адамку и с ног его сбили. Но как раз наш подполковник Альбрехт мимо проходил и твоего шута от погибели спас.

— Кто были офицеры сии? — спросила императрица.

— Поручик Булгаков, матушка, поручик Яковлев, поручик Ростопчин, да прапорщик Егоров, — ответил Ушаков.

— Они, стало быть, меня уже похоронили, генерал? Думали, помрет Анна и делать можно, что захочется? Много воли взяли! Да я еще жива! Булгакова арестовать и голову ему срубить! Яковлева, Ростопчина и Егорова офицерских званий лишить и сослать подалее в гарнизоны захудалые. И каждого перед тем бить плетьми. По сто ударов каждому! Понял ли меня, Андрей Иваныч?

— Все будет исполнено по воле твоей матушка-государыня.

— А как Булгакову станут голову снимать, на то я сама посмотреть желаю! Герцог! — Анна повернулась к Бирону.

— Я здесь, Анхен.

— Отчего я Куракина здесь не вижу? Он к моему утреннему выходу уже и являться не желает? Такоже меня похоронил?

— Я здесь матушка государыня, — из-за спин придворных вышел, протолкавшись, князь Куракин, и низко склонился перед императрицей.

— Так это ты не хотел службу нести у дверей спальни моей? Тебе при молодом дворе лучше?

Голос Анны задрожал от негодования. Куракин испугался и пал на колени.

— Что ты, матушка-государыня! Я ежечасно бога молил о драгоценном здравии твоем. Как могла подумать, что служба при особе твоей мне не мила.

— Ладно, не скули, — Анна немного успокоилась, поймав взгляд Бирона. — И помните все, что я еще жива, и я пока империей Российской правлю! А с министрами я еще разберусь. Рано они меня похоронить захотели. Где Волынский?

Артемий Петрович был здесь, и сразу появился пред царицей. Он поклонился и сказал:

— Готов выслушать волю вседержавной государыни.

— Артемий, ты для чего тайные сборища собирал на даче своей? Али я не осыпала тебя милостями своими? Али ты не обер-егермейстер и не кабинет-министр? Мало тебе моих милостей?

— Матушка-государыня. Я токмо об услаждении взоров моей государыни пекся. Токмо про то. И завистники и недруги мои чернят имя мое в глазах твоих, матушка.

— А отчего ты сборища свои столь далеко от столицы и дома твоего устраивал? И мне донесли, кого ты там собирал. Все недруги мои там были. И Еропкин, и Хрущев, и Мусин-Пушкин. Я про их слова поносные про любезного нам герцога Бирона знаю.

Волынский понял, что кто-то уже донес на него. Враги не спали и действовали. Но как интриган искушенный Артемий Петрович также уразумел, что подробностей их разговора на даче императрица не знает. Ежели бы знала, то с ним бы уже Ушаков в подвале тайной канцелярии беседовал.

Волынский видел торжествующие глаза Рейнгольда Левенвольде. Этот негодяй метит на его место кабинет-министра. Бирон молча взирал на него и не пытался вмешаться в разговор и повлиять на его исход. А ведь он только что спас князя Куракина одним взглядом.

Но Волынский и сам кое-что придумал. Он открыл бархатную папку и вытащил из неё проект дома нового, который для него архитектор Еропкин нарисовал недавно.

— Государыня, вот то ради чего мы собиралась на моей даче. И вот что архитектор Еропкин для нас нарисовал. Никакой измены не было, а была токмо забота об услаждении взоров государыни действом доселе невиданным.

С этими словами Волынский протянул листок с рисунком государыне. Анна приняла его и посмотрела. Затем подняла глаза на кабинет-министра и спросила:

— Что сие, Артемий Петрович?

— Проект дома, коий мы зимой построить вознамерились. И сей дом будет полностью токмо изо льда сооружен. И в сем доме для потехи государыни матушки можно будет свадьбу сыграть.

— Свадьбу? — императрица сразу отошла душой и на её лице появилась улыбка.

Придворные вздохнули с облегчением. Ай да Волынский! Заставил таки Анну сменить гнев на милость. Ведь не одного еще она сегодня наказать намеревалась.

— Так что за свадьба, Артемий Петрович? — снова спросила Анна.

— Дак, шутиха твоя, матушка государыня, Авдотья Буженинова сколь просила тебя замужеством ея осчастливить. Вот в сем ледяном дворце мы свадебку и наладим.

Анне сия идея весьма понравилась.

— И можно разве дом изо льда такой возвесть? Вот дабы все было так, как на рисунке? — засомневалась Анна и снова посмотрела на изображение.

— Архитектор Еропкин в том мне поручился, — соврал Волынский. — Дом будет построен с колоннами и крышей. И все статуи, что на рисунке видны будут изо льда изваяны. И баня при доме будет ледяная. И в той бане молодые даже попариться смогут.

— Не врешь, Петрович? — Анна своим тяжелым взглядом посмотрела на Волынского.

— В том могу поручиться, государыня. Не посмел бы я лгать в глаза моей монархине. И моя голова пусть в закладе будет!

— Быть по сему! — вскричала Анна Ивановна. — То, что придумал наш обер-егермейстер и кабинет-министр Артемий Волынский нам любо! И пусть же сам Волынский подготовкой того действа и руководит! Зимой ледяной дворец должен быть построен!

Волынский низко полонился императрице. На этот раз он вышел победителем из придворной интриги. Хотя проект увеселения он придумал только что на ходу.

Анна же после этого нашла глазами свою любимицу Авдотью Буженинову.

— Вот тебе, куколка, и свадебка! Али не ты просила меня тебя замужеством осчастливить? Осталось дело за малым. Тебе женишка хорошего сыскать! Желаешь за Лакосту замуж? Он у нас король самоедский и ты, после того как станешь королевой, будешь мне словно сестра.

— Да нужон мне твой Лакоста, матушка. Какой Лакоста король? Смех один! Я иного женишка желаю.

— Кого же?

— А вот Квасник, чем не жених? — Буженинова вскочила на ноги и подбежала к шуту Голицыну, коего Квасником при дворе именовали.

Авдотья схватила Квасника за руку и потащила к императрице.

— Вот какого жениха я желаю! Он хоть и не король, но князь. И настоящий князь. А мне желательно княгиней статью

— Дак он уже дважды женат был, куколка, — шутливо возразила императрица.

— И что с того? Нынче он твоими заботами, матушка, холост.

Буженинова намекнула Анне на то, что последнюю жену Голицына итальянку Лючию Морено, она приказала выслать из страны и брак между ними расторгла.

— Что скажешь, Квасник? — спросила его Анна. — Моя куколка тебя в мужья просит! То милость великая. Она мне ближе многих и для неё я много чего сделать могу.

Голицын молчал. Он был самым несчастными и забитым из шутов Анны Ивановны. Никогда за подачками не гнался и брошенных монет с пола не выбирал. За него это делали другие шуты, не столь щепетильные.

Его обязанностью при дворе была разносить квас придворным. От того и кличка к нему пристала — Квасник. Иные шуты постоянно над ним издевались, кроме сеньора Пьетро Мира. Да и придворные, особенно из немцев, часто его унижали.

Хотя в последнее время задирать Квасника престали. Это стало опасно, как на его защиту стала Буженинова. А благоволить она стала к Кваснику, после того как он по её просьбе отколотил Лакосту.

— Чего молчишь, дурак? — Анна повысила голос. — Али вопрос тебе мой не понятен? Не уразумел?

Императрица снова начала сердиться. Во время болезни настроение у неё менялось быстро. Но на помощь Кваснику пришла куколка.

— Дак он согласен, матушка. Но не разговорчив уродился. Так то в муже не самое плохое.

Анна засмеялась:

— Быть по сему! И Кваснику быть женихом моей лейб-подъедалы Авдотьи Ивановны Бужениновой! А вам всем, — Анна обвела глазами придворных, — подарки к свадьбе в доме ледяном готовить! И такие подарки дабы все завидно было!

Вопрос о свадьбе был решен….

Год 1739, октябрь, 15 дня. Санкт-Петербург. В доме у Артемия Волынского. Конфиденты.

Артемий Волынский собрал у себя своих конфидентов 15 октября 1739 года. И прибыли все кроме графа Мусина-Пушкина, который отбыл в Москву по высочайшему повелению, и старика адмирала Соймонова, которому занедужилось.

Прибыли в его дом Петр Михайлович Еропкин, Андрей Федорович Хрущев, Иоган Эйхлер, Жан де ла Суда. Прибыл также, недавно с заводов уральских вернувшийся, статский советник Василий Никитич Татищев, большой друг Волынского. Собрались они все в кабинете у хозяина. Тот все слуг из дома удалил, дабы о разговоре враги не узнали ничего.

Артемий Петрович сам разливал вино по бокалам гостей.

— Кто-то донес о нашем совещании на моей даче, господа, — сообщил Волынский. — И было в доносе, что собирались мы с целями злонамеренными. И была царица в страшном гневе. Я думал, что меня прямо из дворца в Шлиссельбург доставят, или в подвал к Ушакову.

— А вслед за тобой и всех нас, — прошептал побледневшими губами Иоганн Эйхлер.

— Но слышал я, что ты Артемий, с большой милостью из дворца вернулся, — сказал Хрущев. — Али не верны сии сведения? Ведь ты не Шлиссельбурге. Да и мы не в подвалах пыточных у Ушакова.

— Верны сведения, Андрей, — согласился Артемий Петрович. — Но токмо благодаря уму моему то случилось, да вот сему рисунку.

Волынский показал на рисунок Еропкина.

— Но это мой проект твоего нового дома, Артемий? — удивленно посмотрел на хозяина дома архитектор. — Чем этот рисунок смог помочь?

— Я был готов выслушать суровый приговор. Но Анна спросила, для чего мы в моем доме собиралась за городом? Вот мне и пришла мысль сказать, что собирались мы для обсуждения новой потехи, для услаждения взоров ея императорского величества. И дом сей, как я сказал, будет выстроен изо льда зимой, и там мы шутовскую свадьбу справлять станем. Анне та затея понравилась. И камчадалка что в чине лейб-подъедалы состоит скоро выйдет замуж.

— Изо льда? — спросил де ла Суда. — Да кто же изо льда дом построит, Артемий Петрович? Провалиться сия затея.

— Отчего же нельзя строить изо льда? — возразил де ла Суде архитектор Еропкин. — В нашем климате в то вполне возможно в зимнее время, когда морозы ударят.

— Так ты построишь такой дом изо льда? — спросил архитектора Эйхлер. — Вот по сему рисунку. Но ты думал строить сие строение из камня и дерева.

— Изо льда строить намного легче, чем из камня, или из дерева, Иоганн. Лед легко режется и никакого крепежу окромя воды не требует. Да и как можем мы подвести Артемия? Он всех нас спас. Ежели бы он сего не придумал, то мы бы с вами уже в крепости по казематам сидели в железах. Такой дом я построю! И сегодня же все пропорции во всех ракурсах на бумаге изложу, дабы можно было их на утверждение государыни представить.

— А ведь это отличная идея! — вскричал полный Татищев. — Ежели, государыня распотешиться то и пожаловать тебя может сверх меры, Артемий. И тогда ты много чего у неё попросить сможешь. Тем более что умирать Анна пока не собирается. Лекарь Санчес облегчил её страдания.

— Тогда нужно грандиозное веселье для императрицы устроить, — проговорил Эйхлер. — Такое, какого еще не бывало в России!

— И устроим! — Волынский поднял бокал. — Устроим! Я ведь уже указом ея величества назначен распорядителем того веселого действа. И нам стоит подумать, чем государыню еще удивить. А, ежели, удивим, то и регентом меня она назначит. Меня, а не Бирона.

— Можно к дому ледяному да к свадьбе шутовской, еще и представить санное шествие великое, — предложил Татищев.

— Что за шествие, Василий? — Волынский посмотрел на статского советника.

— А всех народов, что империю нашу населяют, — ответил Василий Никитич. — И самоедов на оленях, и киргизов на лошадях, и турхменов на верблюдах, и чуди на собаках, и многих иных разных.

— А шутов можно на свиных упряжках провезти! — подсказал Хрущев.

— Верно! То Анне понравиться! — поддержал Хрущева де ла Суда. — Я бы и Бирона с Левенвольде, и Остермана на свиньях покатал!

Все присутствующие засмеялись. Идея Татищева всем понравилась. Волынский стал составлять план будущего грандиозного увеселения.

— Пусть посмотрит Анна на народы, коие её империю составляют. Такого ей никто не показывал. Это вам не на козе жениться.

Все снова засмеялись словам кабинет-министра.

— И фейерверк надобен! — предложил Эйхлер.

— Что фейерверк? Кого сим удивишь? — сказал Татищев. — Надобно собирать народы по империи и в Петербург сих людишек направлять. Для сего время надобно.

— Время у нас есть. Чай еще не зима, — сказал Волынский. — Но проект дома мне скоро надобен.

— Завтра он будет готов! — пообещал Еропкин.

— А я план и смету набросаю, сколь денег на сие потребуется. Да и фейерверк пригодиться. Отчего и его в программу не вставить? Чем больше веселья и роскоши — тем лучше.

На том и порешили…

Год 1739, октябрь, 16 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. У государыни.

На следующий день Волынский в 13 часов прибыл во дворец с проектом увеселений будущих. Рисунки и чертежи архитектора Еропкина весьма впечатлили Анну Иванову. Она была в восторге от проекта.

— Ай, и распотешил ты меня, Артемий Петрович! И Еропкин твой молодец! — вскричала императрица. — И построит он сие? Не обманет?

— Построит государыня. Вчера я с ним говорил, и он сказал, что изо льда строить много легче чем из камня или дерева. Дворец будет в точности такой как здесь изображено.

— И баня будет?

— Будет, государыня матушка. И такая в коей попариться можно будет.

— В ледяной бане?

— Точно так. В бане изо льда пар будет самый настоящий. Но сие еще не все, матушка. Задумал я провести для услаждения взоров твоих шествие народов, что империю твою населяют. Все они пройдут перед тобой. И те, что на собачьих упряжках ездят, и те что на верблюдах и слонах. Все будут здесь.

Анна подскочила с кровати, и подошла к Волынскому.

— И это ты хорошо придумал, Артемий! Милость моя завсегда с тобой будет.

Волынский схватил руку царицы и покрыл её поцелуями.

— Я указ уже велела заготовить, дабы тебя назначить во главе сей машкерадной комиссии. Остерман уже то сделать должен был. Тебе указ передали?

— Пока нет, матушка. Но я как приехал во дворец так сразу к тебе с прожектами.

— Все утверждаю, Артемий Петрович. Хотя многие в затее твоей сомневаются. Сам Остерман не верит в неё. Говорит, что оконфузься ты.

— Все что здесь написано, матушка, то все будет, — еще раз заверил императрицу Волынский. — Однако надобно смету к тому подписать, государыня.

— И сколь денег тебе на то надобно?

— Я все подсчитал до рублика, матушка. Вот здесь все. В 670 тысяч та затея станет. А дешевле никак нельзя, матушка.

— Оную сумму ты получишь, Артемий. Но не давай людишкам воровать! Да и сам держи руки подалее от казны моей. Дабы все на устроение праздника пошло. Тебе уже сегодня доставят первые 100 тысяч от Лейбы Либмана. Он средства изыщет.

— От Либмана, матушка? — спросил Волынский.

— От него. Сей банкир многократно услуги мне оказывал. И денег скорее него в России ни с кого не получишь. Все бумаги твои я подпишу. И заниматься тебе отныне токмо подготовкой празднества. Дел там множество. Я то понимаю.

— Все старания отдам тому делу, матушка государыня.

— Ну, иди с богом, Артемий Петрович. Иди.

Волынский еще раз припал к руке Анны Ивановны, трижды поклонился, и вышел из покоев императрицы….

Год 1739, октябрь, 18 дня. Санкт-Петербург. В Приемной у герцога Бирона. Бироны и Либман.

Лейба Либман, получив именной указ государыни, сто тысяч рублей сразу Волынскому отправил. Затем собрался и в коляске покатил во дворец. Новости его не порадовали. Он хотел срочно говорить с герцогом Бироном.

— Эрнест! — Либман вошел к герцогу без доклада.

Слуги всегда пропускали его беспрепятственно. Они знали, что Лейба близкий и доверенный человек герцога и ведет все его финансовые дела.

— Что снова случилось, Лейба? Императрице стало легче. И она снова устраивает куртаги.

— И тебя это успокоило, Эрнест?

— А разве есть иной повод для беспокойства?

— А ты ничего не знаешь? — спросил Либман. — Ты не слышал про то, что Волынский стал распорядителем машкерадной комиссии. Указ о том уже подписан!

— И что с того? Они придумал сие увеселение Ледяным домом именуемое, и ему и готовить его. Но не вериться мне, что у него сие получиться. А, впрочем, посмотрим.

— Эрнест! Волынский может благодаря тому в большой фавор войти. Императрица больна, хоть ей и стало легче нынче. Но что потом будет? И Анне может понравиться действо, что Волынский приготовит. А он размахнулся не на шутку. Я знаю, чего он хочет. Места регента!

— Я не думаю, что Волынский может его получить. Императрица во время болезни доверяла лишь мне и моей жене.

— Но регентом она тебя не назначила!

— Сие не столь просто, Лейба. Но немцы при русском дворе сплотиться вокруг меня, а не вокруг Остермана. Старый пройдоха слишком хитер и постоянно предает друзей. Того, что ему удалось 10 лет назад после смерти Петра II, уже не получиться.

— Дай бог! Но нападение на Пьетро должно тебя насторожить! Его хотели покалечить или даже убить. И если офицеры русские на то осмелились, то сие сигнал для тебя.

— Но императрица строго наказала тех, кто поднял на него руку. Да и Пьетро отлично может за себя постоять.

Банкир понял, что Бирон снова беспечен и уговаривать его не стоит. И он снова прямо от герцога пошел к герцогине. Бенингна Бирон приняла его совсем не так.

— Я постоянно твержу императрице, что Волынскому верить нельзя. И я довела до неё сведения про собрание на даче кабинет-министра. Все как вы Лтбман мне сказали. Она была в ярости и готова была излить гнев на Волынского. Разве я мало сделала?

— Вы сделали много, ваша светлость! Но сделать нужно еще больше. Но её величество вместо гнева снова облагодетельствовала Волынского.

— Но что могла сделать я? Это был ваш план. Волынский оказался хитрее вас, вот и все.

— Вы еще можете сделать, ваша светлость.

— Но пока Анна не желает слушать ничего плохого о кабинет-министре Волынском. Его идея насчет ледяного дома ей понравилась. А уж я много лет знаю Анну.

— Ничего. Ледяной дом это не навсегда, герцогиня. Я знаю, что конфиденты Волынского враги герцогу. И сам Волынский ему враг. И он сделает ошибку. Не сможет он постоянно выкручиваться, ваша светлость.

— Я готова бороться и дальше, Либман…

Год 1739, октябрь, 19 дня. Санкт-Петербург. Пьетро Мира в доме у Франческо Арайя.

Придворный шут Адамка, или Пьетро Мира, не любил сдаваться и от намеченной цели отступать. И таки придумал, как попасть ему в дом придворного капельмейстера. Он воспользовался тем, что сеньора Франческо вызвали во дворец. Про то ему сообщили дверные люди, что рядом с домом Арайя, местожительство имели. Императрица Анна снова пожелала слушать музыку, и Арайя поехал утверждать планы своих концертов-спектаклей на предстоящие месяцы, когда при дворе множество увеселений предвиделось.

Пьетро нарядился придворным лакеем, одежонку коего за рубль взял на один вечер у трактирного слуги Михеича, который её с настоящего лакея дворцового содрал. Тот в эти дни был от службы свободен и три дни пил беспробудно. И потому ничего не соображал и пьяный мертвецки на лавке трактирной отсыпался.

Мира одел пышную ливрею с серебряными галунами и гербами императрицы. Такие слуги часто разносили приказы из дворца, и двери домов перед ними всегда открывались, даже если те дома князьям и принцам принадлежали.

Если сеньор Франческо во дворце, предположил Пьетро, то и сеньору Марию Дорио могли вызвать к императрице. Приказ государыни! Придворная ливрея ему на сей раз службу сослужит.

Он подъехал к дому капельмейстера и спрыгнул с запяток экипажа. Привратник, увидев дворцового лакея, сразу распахнул ворота.

— Это дом господина Арайя?

— Так точно. Здесь проживает господин Арайя капельмейстер императорской капеллы. Но хозяина нет дома.

— Здесь ли находиться певица итальянской капеллы Мария Дорио? — спросил он.

— Госпожа Дорио находиться здесь, — ответил привратник.

— Императрица Всероссийская Анна Ивановна требует её к себе! Меня послали за ней.

Из дома выбежал дворецкий. Он слышал слова лакея и спросил:

— Государыня требует сеньору Дорио нынче?

— Немедленно! — высокомерно заявил посланец.

— Сейчас сеньора соберется и поедет к государыне. Вы изволите подождать её здесь?

— Да. Я буду здесь.

Дворецкий ушел. Пьетро подумал, что, несмотря на все препятствия, что Арайя для него создал, похитить Дорио дело совсем не трудное, для человека умного.

В доме капельмейстера полно слуг было, которые приказ строгий имели не пропускать никого к донне Марии. И они бы так и сделали, если бы не гербы государыни императрицы на ливрее. Не зря он Михеичу рубль отдал! Мира про себя улыбнулся, лицо сеньора Франческо себе представив, когда тот узнает, что Мария упорхнула из его клетки.

Вскоре вышла и сама Дорио в пышном платье придворной дамы, которое было видно из под широкого плаща. Лакей, на которого она даже не взглянула, услужливо распахнул перед ней дверцу экипажа. Сеньора села и дверца захлопнулась. Лакей ловко вскочил на запятки, обратился к дворецкому:

— Я совсем забыл, у меня письмо для твоего господина. Вручишь, когда он приедет.

Дворецкий принял конверт и сказал, что сделает это непременно. Лакей приказал кучеру трогать. Экипаж умчался. И уже на улице Пьетро перебрался с запяток в карету.

— Что вы себе позволяете? — гневно спросила Мария, удивившись наглости лакея.

— Вы меня не узнали, донна Мария?

— Пьетро? — изумилась она. — Это вы?

— Я.

— Но зачем этот маскарад?

— А вы не поняли? Вас стерегут как принцессу из сказки. И я придумал, как вас выкрасть из заколдованного замка.

— Вы сумасшедший, Пьетро! Но мне нравиться ваша смелость!

Она бросилась к нему в объятия. Так они и сидели до конца пути к дому Мира друг подле друга.

— А что за письмо ты передал дворецкому? — спросила она по-итальянски.

— Это послание лично от меня сеньору Арайя. Мы с ним встречались недавно во дворце.

— И снова поссорились?

— Это наше с ним дело, Мария. Он был как всегда груб, и как всегда ушел разъяренный после разговора со мной.

— Так ты выкрал меня из мести Арайя, а не с целью побыть со мной? — она резко отстранилась от Пьетро.

— Быть с тобой я бы хотел всегда, Мария. И это говорил тебе не раз. Ты всегда для меня на первом месте. Но что такого, если я еще при этом и посмеюсь над сеньором капельмейстером?

— Ты шутишь с огнем. Он опасен, Пьетро, — Мария снова прильнула к шуту.

— На то я и шут чтобы шутить, Мария. Но Франческо Арайя я не боюсь. Он уже много раз пытался меня унизить. И что получилось? Он герой дворцовых анекдотов. И сегодня родился еще один. Как будет хохотать над ним императрица завтра.

— Но ты не знаешь кое-чего, Пьетро. Он говорил, что расправится с тобой, после того как арестуют герцога Бирона.

— Что? — Пьетро посмотрел на Марию с удивлением. — Да кто осмелиться арестовать герцога Курляндии и Семигалии, обер-камергера, и фаворита Анны Ивановны?

— Арайя говорил, что императрица скоро умрет и Анна Леопольдовна не станет терпеть ни Бирона ни шутов при дворе. Она ликвидирует кувыр коллегию. И тогда Франческо возьмется за тебя.

— До этого еще далеко, Мария. Но как видно сеньор Арайя метит далеко. Но с чего он взял, что его самого в России оставят после смерти Анны Ивановны? Ведь и шутовскую кувыр коллегию и итальянскую капеллу завела императрица Анна. Будет ли он сам надобен Анне Леопольдовне?

— Он говорит, что принцесса любит музыку.

— Она и шутов терпит на глазах у тетки-императрицы….

Пьетро Мира и Мария Дорио провели несколько часов волшебных в доме шута. А сеньор Франческо Арайя, воротившись домой и, получив письмо от Педрилло, был в таком бешенстве, что слуги думали с ним случиться удар. Он крушил китайские вазы и сорвал со стены гобелен. Он выл от ярости и хотел убить дворецкого.

Но затем капельмейстер взял себя в руки и успокоился. Что могли сделать эти его тупые холопы? Они были обмануты не кем то, а самим Педрилло, который слыл большим выдумщиком. Им ли состязаться с Адамкой в шутках и мастерстве переодевания?

Арайя сел в кресло, поднял глаза к потолку и сказал:

— Я страшно отомщу тебе, Мира! Я еще сделаю тебя посмешищем всего Петербурга! Попомнишь свои мерзкие анекдоты.

Год 1739, ноябрь, 12 дня. Санкт-Петербург. В доме у Артемия Волынского. Конфиденты.

Артемий Петрович Волынский рьяно за дело по устроению свадьбы шутовской взялся. Он понимал, что многое от того, как понравятся государыне Анне Иоанновне увеселения, в его личной судьбе зависеть будет. Понимали сие и его друзья, именуемые конфидентами. Но не все получалось гладко и просто.

Волынский сказал друзьям:

— Все должно быть к январю готово для свадьбы шутовской и для увеселений разных. Мир между Россией и турками заключен и скоро будет ратифицирован в Константинополе* (*Константинополь — Стамбул, тогда столица османской империи). В январе и войска вернуться с фронта в столицу. А там и день рождения императрицы нашей. Сами понимаете, сколь праздников при дворе будет.

— К тому времени все приготовим, Артемий, — сказал Еропкин. — Дом ледяной будет сооружен. Но дома одного мало. Ежели, остальное ничего не обеспечим, то толку от монумента ледяного?

— А что такое? — Волынский посмотрел на архитектора. — Али кто мешает?

— Вон спроси у Хрущева, кто мешает.

— Что у тебя? Что не так? — Волынский не терпел препятствий на пути своего возвышения. — Да говори и не тяни.

— Слон, что мы в Персии купили, столько подарков шаху отвалив, издох по пути. Так-то, Петрович.

— Как издох? — изумился кабинет-министр.

— А так! Сожрал какую-то дрянь в пути и издох. А слуги не досмотрели. Напились сволочи и просмотрели. Они с дороги мне нарочного прислали. Что, мол, нету более слона. И желают знать, чего далее им делать.

Хрущев развел руками.

— Вот ироды! Кого послали за слоном! Пьяниц! Вот и имеем от того! — вскричал Волынский.

— Да и хрен с ним, со слоном, — проговорил Жан де ла Суда. — Ведь по плану у нас ледяной слон будет. А без живого обойдемся. Пусть царица на ледяного полюбуется.

— Что ты! — замахал руками на де ла Суду Волынский. — Как без слона живого! Ведь по проекту коий императрица утвердила, шуты Буженинова и Квасник именно на слоне в клетке золоченные ехать должны из церкви в ледяной дворец.

— Пусть на верблюде едут. Какая разница? — спросил де ла Суда.

— Ты хоть знаешь, что ежели слона не будет, то Анна может и разгневаться и сказать, что обманул я её. И сколь усилий и хлопот пропадет! И мне из-за слуг нерадивости карьерой рисковать? Нет! Срочно к шаху нового посланца с подарками богатыми. Слон доложен быть в Петербурге! Время еще есть. И пошли кого-нибудь порасторопнее в Персию в этот раз, Хрущев. Человека поведения трезвого. А тех по чьей вине слон издох наказать изрядно! Доставить негодяев в столицу. Я уж позабочусь о том, чтобы они 200 плетей за то получили. Пусть почешутся.

— Сегодня же все устрою, Артемий, — сказал Хрущев. — Но надобны новые подарки шаху!

— Я велю дать мехов соболиных, да лис черно-бурых, нужное количество выдать для подарков шаху придется. Любит шах Шадир наши меха.

— Но и сие не все трудности, Петрович, — сказал Татищев. — Мы инородцев разных собирать стали в Петербурге. Ведь шествие всех народов империи нашей намечено. Но точного их числа никто не ведает из нас. Собрали некоторых именуемых самоедами, иргизами, якутами, камчадалами, терхменами, абхазцами, мордвою. А остальные?

— Надобно в Академию наук запрос отправить, — сказал Волынский. — Пусть срочно для нас список составят о народах империи.

— И пусть Академия рисунки костюмов нам подготовит. Тех народов, что в шествии перед государыней участие примут.

— Тот запрос я сам сделаю. А что с хохлами, Василий?

— Хохлов надобно в костюмы ихние обрядить и танцы малороссийские показать государыне. Но надобно послать указ в Малоросиию.

— За сим дело не станет, — сказал Волынский. — Васька! Писать приготовься!

Камердинер кабинет-министра придвинул к себе перо и бумагу.

— Сие указ о высылке из Малороссии в Санкт-Петербург молодых казаков, баб и девок, каждых по шести человек, для машкерада придворного. От имени вседержавной государыни указ.

И стал слуга писать:

"Приготовляется при дворе нашем празднество великое. И всем празднестве в городе Санкт-Питербурхе участие малороссы некие принять должны. Надобны нам казаки, бабы да девки малороссийские коие по-казачьи танцевать могли бы. Выбрать надлежит по шести человек каждого пола, чтобы собою не гнусны были. И сделать им платье нарядное за казенный кошт надлежит. К январю года 1740-го, оные казаки и казачки должны быть в столице".

После того как указ от имени императрицы отписали, Волынский его в папку спрятал. Надобно на подпись государыне его завтра подать. Затем он поинтересовался у Еропкина о начале строительства.

— Не буде ли с этим проблем?

— Нет, Петрович, — ответил Еропкнин. — Зима идет суровая. Уже морозы пришли. А далее, старики говорят, что они еще больше будут. Того нам и надобно. Лед станем рубить на Неве, затем резать его на ровные плиты, и на санках станем доставлять его на площадь между Адмиралтейством и дворцом, где дом строить задумано.

— Хорошо! К концу месяца начинать строительство Ледяного дворца.

— Работники для этого уже мною отобраны. Так что все будет в порядке, Артемий, ледяной дворец будет. И ледяной слон будет у дворца. И внутри он будет пуст и из хобота станет горящую нефть выбрасывать.

— А ведь верно! — обрадовался Волынский такому предложению. — Сие императрицу может немало порадовать.

— Ты сам Петрович о нефти понятие имеешь! Все это я уже изобразил на рисунках. Сможешь сам посмотреть, — ответил Еропкин.

— И стихи надобны, Артемий Петрович, — подсказал Татищев. — Стихи к шутовской свадьбе. То я сам могу написать.

— Стихи? — задумался Волынский. — И сие идея неплохая. Пусть к восторгам огневым и пиитические восторги добавятся. Но писать не ты, Василий Никитич, станешь. То Васька Тредиаковский сделает. Он ведь себя первым пиитом* (*Пиит — поэт) России почитает. Вот и пусть покажет, на что способен.

— Кстати, по Петербургу стихи некие ходят, Артемий, — сказал де ла Суда. — И в тех стихах Тредиаковский над тобою насмехается.

— Что? — Волынский посмотрел на де ла Суду. — Что за стихи такие? Я ничего про сие не слышал, Жан.

— Стихи сии тебя казнокрадом и мздоимцем рисуют. И Тредиаковский написал их в угоду врагам твоим, Артемий. Так что можно ли обращаться к Тредиаковскому за стихам к свадьбе шутов? Станет ли писать? Он сейчас спором с молодым пиитом Ломоносовым занят. Тот оду на взятие Хотнина русскими войсками написал слогом новым. Слог тот ямбом зовется. Тредиаковский же токмо хореею предпочтение отдает.

— Станет писать! — проговорил кабинет-министр. — Еще как станет. Я его заставлю те стихи написать к свадьбе шутовской. Хватит ему одами да пасквилями погаными баловаться.

— Осторожнее, Петрович! — предупредил Волынского Татищев. — Тредиаковский профессор Академии.

— И что с того? Что мне профессор? Коли он на князя Куракина работает и пасквили про меня писать осмеливается! Я его на место поставить сумею.

— Ох, и горяч ты, Артемий Петрович. То тебя до добра не доведет….

Год 1739, ноябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. Волынский и Тредиаковский.

Кабинет министр Артемий Волынский в серебристом кафтане с орденской лентой через плечо, со многими орденами, среди коих портрет императрицы Анны в бриллиантах был, появился в приемной герцога Бирона неожиданно. В руках он трость с серебряным набалдашником держал.

Никто и предположить не мог, что кабинет-министр сюда заявиться.

В приемной у Бирона собралось человек десять просителей, что искали покровительства герцога Курляндского. И был среди них пиит российский Василий Тредиаковский.

Герцога Эрнеста на месте не было, и слуга попросил гостей обождать его светлость. Как только он вернется из манежа то всех примет. Бирон всегда помогал просителям и постоянно жертвовал определенные суммы денег. Например, Тредиаковский, почти ежемесячно клянчил ну него рублики. Имея годовое жаловании в Академии в 350 рублей он пришел просить у Бирона еще 300, надобных ему для публикации его труда противу Ломоносова.

Волынский, осмотревшись, сразу к пииту направился.

— Ты уже здесь, гнида затерялся? — грубо спросил он пиита. — Али думал не найду тебя?

Тредиаковский поднялся со своего стула и спросил:

— Вы сие ко мне говорить изволите, сударь?

— К тебе, гнида, к тебе. Тебе передали мой приказ явиться ко мне?

— Передали, но вы сударь, не мое начальство, и ваши приказы для меня ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской я писать не стану. Мой талант не для подобного писания. У меня высокий штить, сударь!

— А про меня пасквили мерзостные ты писать способен?! — Волынский вдруг замахнулся тростью и ударил пиита по плечу. — Вот тебе за то награда! Вот! Вот!

Удары посыпались на Тредиаковского градом.

— Ты станешь писать то, что я прикажу тебе писать! Станешь! Станешь!

Все были удивлены поведением кабинет-министра. Этого никто из посетителей приемной Бирона не ожидал. Нанести побои кому-то в покоях герцога Курляндского — значило оскорбить самого герцога.

В разгар расправы над пиитом, в приемной появился Пьетро Мира. Он увидел, как Волынский избивает кого-то, и схватил его за руку. Тот почувствовал железные пальцы на своем запястье.

— Кто посмел? — зарычал Волынский.

— Вы слишком увлеклись, сударь, — по-русски ответил Мира и отпустил руку кабинет-министра. — Это приемная светлевшего герцога Бирона, обер-камергера двора ея императорского величества.

— Я кабинет-министр!

— И это дает вам право на бесчинство? — совершенно спокойно спросил Пьетро.

— А ты как смеешь, шут, учить меня приличиям? Много возомнил о себе? Али по палке соскучился?

— Меня, сударь, палки не берут. Я на палки могу статью ответить. А сталь не переварит ваш сиятельный желудок! Так что не грозите мне, сударь. А за бесчинство свое вы перед его светлостью герцогом ответите.

Волынский не осмелился ударить шута. Педрилло вызывал страх у многих. На него поднять руку мог лишь тот, кто не знал кто он такой. Как было в случае с поручиком Булгаковым.

Кабинет-министр повернулся к Тредиаковскому и сказал строго:

— А ты чтобы сегодня же начал стихи слагать к свадьбе шутовской. То повеление государыни нашей. Али ты и государыню императрицу ни во что не ставишь? Так я как на доклад попаду, скажу ея величеству, что господин Тредиаковский не желает ея приказ выполнить. Слишком он великий пиит, для стихов тех.

— Я приказ государыни завсегда выполнить готов, — сказал Тредиакосвкий, поняв, что Волынский зовет его на "скользкую почву" с приказом императрицы связанной…

Вскоре в свои покои, когда все просители оттуда разошлись, вернулся герцог Бирон. Ему уже рассказали о драке учиненной здесь Волынским.

Эрнест Иоганн был возмущен проступком кабинет-министра. Это был вызов лично ему. И вызов громкий похожий на оплеуху….

Год 1739, ноябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. Волынский у императрицы.

Артемий Петрович Волынский понял, что погорячился, бросив вызов самому Бирону. Рано еще было выступать против герцога. Рано. Стоило еще подождать и укрепиться при дворе. Но что сделано, то сделано.

И теперь ему первому стоило донести обо всем государыне, пока враги не подали свою версию событий.

Анна приняла кабинет-министра сразу и спросила, как идут приготовления.

— Все в порядке, ваше величество. Ваш приказ выполняется, и все верные подданные стараются дабы волю государыни выполнить. Вот только пиит Васька Тредиаковский не сразу согласился вирши на свадьбу шутов писать. Ниже его заслуги сие поручение.

— Что? Как это ниже заслуг? Он что мой приказ осмеливается осуждать? — спросила Анна.

— Не прямо, государыня. Хитер Васька-то. Я за ним уже сколь раз посылал. Мол, государыне стихи надобны. А он и носу не кажет. И решил я сам до него пойти. И застал его в приемной у светлейшего герцога Бирона. Но он там предерзко мне ответил, что я, де, не его начальство, и мои приказы для него ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской он писать не станет.

— Вот негодяй! Али мои милости для него ничто? Мои указы ничто? Арестовать мерзавца!

— Матушка-государыня, я Тредиаковского уже наказал. Палкой его отходил как надобно. И стихи он станет слагать, а арестовывать его не надобно. Окромя него кто стихи сложит?

— Али один пиит в империи моей? — спросила Анна. — Можно и Якобу Штелину то поручить.

— Но Штелин немец, ваше величество, так как Тредиаковский не напишет русским языком.

— Ладно! Не нужно арестовывать пиита. Путь пишет стихи. Но ежели еще про его строптивость что услышу — не помилую!

— Однако, матушка государыня, я того пиитишку в покоях герцога побил палкой. И оттого его светлость Бирон может жаловаться на меня.

— Я твоя заступа, Петрович. Наказал нахала правильно! Пусть нос свой не задирает.

Волынский низко поклонился императрице и покинул её покои. Эту партию он выиграл. Можно было бы еще и Адамку Педрилло проучить, и на него жалобу за бесчестье подать, но Волынский знал, как императрица над его шуткой с переодеванием в лакея и похищением певицы Дорио хохотала. Не стоило шута пока задирать. Они потом сочтутся…..