Лейба Либман митавский банкир, занимал солидное положение при дворе Анны Ивановны. Как доверенный графа Бирена и как обер-гофкомиссар двора её императорского величества он читал челобитные и благодаря этому мог брать взятки и пополнять свой карман. Но взятки его унижали как хорошего финансиста. И потому он стал активно вмешиваться в промышленность и особенно в горное дело. Фон Штемберг, которого он вызывал в столицу, дело знал, и много чего прикарманить Либману помог.
Год 1736, март, 20 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Пьетро Мира и Либман заключают пари.
Шут Балакирев за несколько дней получил от императрицы подарков на 2 тысячи рублей и тем нимало гордился. И за то только, что смешные потасовки с карлами, да с Квасником и Лакостой устраивал.
Мира смотрел вслед Балакиреву и тому очередному увесистому кошелю, что исчез в его кармане. К нему подошел Либман.
— Он уже человек богатый, Петер. И деньги все плывут и плывут в его карман.
— Это вы, гер Либман?
— Я. Кто же еще может так говорить, когда речь идет о деньгах? Богатый человек и неглупый, понимает, что деньги это все. Я вот также понял это с ранней юности и деньги стали меня от того любить и не обминают мой карман.
— А вот мой обминают, — признался Мира.
— И неудивительно, друг мой. Для того чтобы деньги любили тебя, нужны две вещи. Всего две.
— И какие же? Или сие тайна банкира?
— Нет. Сей секрет не большая тайна.
— Тогда скажите мне его.
— Охотно. Для того чтобы у тебя были деньги их нужно уметь зарабатывать и уметь сохранять. Первое ты при дворе освоил. Но второе — нет. Зачем ты подарил Дорио вчера ожерелье ценою в 10 тысяч рублей?
— Вы знаете про это, Либман?
— Я многое знаю, и уже говорил, что у меня много послухов* (* послух — доносчик, информатор) из числа лакеев, слуг и даже придворных. Так зачем ты подарил певичке ожерелье?
— Дело в том, что капельмейстер Франческо Арайя подарил ей ожерелье за день до меня и стоимостью в 2 тысячи и при этом сказал, что твой шут тебе такого не подарит. Она сказала мне про его слова.
— И ты решил его переплюнуть, как говорят русские?
— А почему нет?
— Можно найти себе красивых девок, и они обойдутся тебе в сотни раз дешевле. Зачем тебе Дорио? Неужели ты не видишь что это за девица?
— Она мне нужна, банкир. Что я могу с собой поделать?
— Она причинит тебе только горе, Петер! Попомни мои слова.
Пьетро и сам это понимал и сам много раз думал порвать с Дорио, но никак не мог этого сделать. Других женщин для него не существовало.
— Тогда ты уедешь из России нищим. Таким как и приехал сюда.
— Но можно заработать быстро не 2 тысячи и даже не десять. Разве не так, Лейба?
— Быстро? Что ты имеешь в виду? Быстро это как?
— Скажем за день или за два.
— А сколько ты смог бы заработать за день своими шутками при дворе, Петер? — банкир посмотрел на шута с удивлением. Не сошел ли тот с ума?
— Ну, скажем 100 тысяч? А может и 150!
— За один день? — еще раз переспросил банкир.
— А почему нет?
— Петер, всему есть предел. Я могу заработать такие деньги здесь в России вмешиваясь в финансы, в промышленность в горное дело империи. И то не за один день. А вы хоть и остроумный шут, но не император России. А 100 тысяч это состояние которого у большинства владетельных князей Европы нет.
— А если я заработаю за день при дворе более 100 тысяч рублей? Что тогда?
— Тогда старый Либман снимет перед тобой шляпу. А делает он сие не перед каждым.
— Пари? В течение месяца я шут Адамка Педрилло, обещаю заработать более 100 тысяч в день!
— И тогда, если сие произойдет, я сам заплачу Адамке Педрилло еще 50 тысяч серебром! В том мое слово банкира! А что ответишь ты?
— 10 тысяч серебром, если проиграю! Большего обещать не могу. Сейчас у меня нет наличности и 10 рублей. И свои 400 рублей, я получаю еще не скоро от графа Бирена. Но 10 тысяч накоплю, если надобно будет отдать долг. Пусть не за один месяц.
— Идет! — согласился Либман. — Итак, заработать сии деньги тебе предстоит лишь шутовством и никак иначе. И за день. Согласен?
— Принято, банкир!
И они расстались. Мира еще не знал, как это сделать, но знал, что он придумает способ. Он был азартен и такие пари любил….
Год 1736, март, 20 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Арайя дает концерт.
Сеньор Франческо Арайя личностью был не ординарной. Великолепный музыкант и большой талант, создатель первой в России оперы, сегодня он поставил в придворном театре свою кантату "Состязание Любви и Усердия". Приглашенные были в совершенном восторге о его музыки. И императрица, по окончании исполнения, произнесла такие слова:
— Я счастлива, что нашла для России такой талант, сеньор Арайя. Может быть, именно вы и обессмертите мое царствование.
— Служить такой государыне, что столь тонко понимает искусство уже счастье.
— Ваша музыка просто волшебство.
— Я готов никогда не покидать России, что благодаря вам, ваше величество, стала моей новой родиной.
— И мы постараемся достойно вас за сие вознаградить, господин капельмейстер императрицы.
Придворные вслед за императрицей засыпали Арайя комплиментами. А императрица пожаловала капельмейстера 10 тысячами золотом.
Сеньор Франческо раздулся как павлин и совсем рядом увидел Пьетро Миру. Он тихо проговорил:
— А, это вы, сеньор Адамка. Рад вас видеть. Как ваши шутки не подмочились?
— И я рад, сеньор Арайя, что вы столь отмечены государыней, — Мира не обратил внимания на колкость капельмейстера.
— Государыня всемилостива и ценит не только дураков, среди которых вы занимаете самое почетное место, сеньор Педрилло.
— Но я занимаюсь еще и посредничеством, сеньор Арайя. Шутки шутками, но другими средствами заработка пренебрегать не стоит. Я ведь не надеюсь на место в истории как вы.
— Место в истории принадлежит совсем не тем, кто носит шутовской колпак.
— А я по просьбе императрицы пригласил из Италии известного тенора Деера. И скоро он даст первый концерт….
Как ни странно, но именно Адамка Педрилло или Пьетро Мира, и остался в истории, благодаря своему шутовству и сборнику анекдотов. А про сеньора Франческо Арйя, который писал блистательные оперы, кантаты, балеты все позабыли. Таков мир и никто не знает что и кому уготовано в будущем, слава или забвение…
Год 1736, март, 20 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Шутовство.
Пьетро Мира после того как они расстались с Либманом, и после того как он поспорил с Франческо Арайя, вернулся к исполнению своих обязанностей. Императрица как всегда развлекалась в обществе своих шутников и ближайших друзей.
Граф Эрнест Бирен услышал, как Кульковский сказал о том, что в этой стране всегда отыщется тот, кто станет крайним. И на этот раз им будет он — Бирен.
Граф посмотрел на шута и спросил:
— А почему я? Миних на эту роль не подходит?
— Фельдмаршал? — отвечал Кульковский. — Нет.
— А Левенвольде?
— Также нет, ваша светлость. Он курляндский барон и про него в Петербурге такого не говорят. Уж простите меня на резкости.
— Не пугай мне графа, дурак, — шутливо оборвала шута Анна. — А то он завтра сбежит от меня.
— Погоди, Анхен. Я еще имею вопрос к Кульковскому.
— Прошу задать его, ваша светлость, — проговорил шут.
— А почему со мной все осмеливаются шутить больше чем с иными? Не от того ли что я не беру в руки палки?
— Именно от того, ваша светлость. В России жестокость вызывает страх и уважение. Милостивые здесь не в цене.
— А скажи мне еще, что думают про меня русские? Вот Балакирев на сей вопрос ответить не смог. Я год назад ему его задавал.
— Моя спина, граф, хоть и привычна к палкам, но лишний раз с ними соприкасаться не желает, — сказал Балакирев. — Потому я промолчал.
— Но Кульковский только что подтвердил, что я не берусь за палку.
— Все бывает в первый раз, — ответил Балакирев. — С меня хватит того, что я сказал правду Рейнгольду Левенвольде. Пусть Лакоста говорит!
— Но Лакоста как король самоедский посоветовал мне не думать о словах черни! Но я все же желаю знать, что говорят большинство русских про меня? Кульковский? Какой я в их глазах человек?
— Человек? Но с чего вы взяли, что вас за человека почитают? — спросил шут.
— Но кто же я тогда? — спокойно спросил Бирен, совершенно не обидевшись.
— Одни считают вас богом, ваша светлость, — ответил Кульковский. — Ибо для меня вы бог. Вы дали мне все.
— Все? — переспросила императрица.
— Я был нищ. И у меня не было ничего. Я пришел к графу и сказал: "Я нищий офицер армии ея величества и у меня даже вору нечем разжиться. У меня драные ботфорты, и рваный потертый мундир". И граф дал мне новую службу, и мое положение резко переменилось. Оттого он для меня бог. Или почти как бог.
— Но это для тебя. А для других? Что я за человек для других? Не для всех же я бог?
— Ваша светлость. Одни почитают вас богом, иные дьяволом, но человеком — никто!
Бирен засмеялся и зааплодировал Кульковскому. Его примеру последовала императрица и за ней придворные.
Но не все разделяли веселье. Буженинова сидела подле царицы с кислой миной. Когда смех стих, она произнесла:
— И чего сказал то? Рази человека можно с богом равнять? То ересь великая и оттого при твоем дворе, матушка, такое и твориться. Дурак на дураке, да и погоняет дураком. Скоро все енералы твои в шуты пойдут. А кто с туркой воевать станет? Ась?
Карлица Новокшенова вдруг захохотала и стала кувыркаться по полу. Буженинова соскочила со свое места и пнула её ногой.
— Дура! Бу-бу-бу, сидит ворон на дубу!
Анна стала смеяться и попыталась утихомирить свою любимицу:
— Отстань от дуры, куколка. Не трогай убогую. Чего ты такая злая стала?
— А про то тебе ведомо, матушка. Я те сколь раз говорила, сыщи мне мужа. А ты?
— Да где мне сыскать такого? Может за арапа моего пойдешь? — спросила Анна.
— Еще чего. Пойти за чернорожего? Мне нормальный муж надобен, а не пугало огородное.
— Тогда лакея Авдейку возьми. Он тебя возьмет. И здоров и пригож и всем взял.
— За лакея? Удружила матушка. Может еще за козла мне пойти?
Сеньор Пьетро услышал это, и в его голове родилась удачная мысль, как выиграть пари у Либмана. Он сразу подошел к Бирену.
— Граф, у меня новая проблема, — сказал он тихо.
— И какая же? Тебе снова нужны деньги? — Бирен знал про ожерелье, подаренном Мирой Дорио. — Я могу дать тебе тысячу рублей. Хотя это не в моих правилах, Петер.
— Тысячу? Этого мало. Да и не прошу я тебя, Эрнест, давать мне деньги просто так.
Пьетро рассказал Бирену о пари с Либманом. Граф был удивлен суммой, которую обещал заработать Пьетро.
— Такого за день шуты не зарабатывают, Петер. Ты проиграешь пари. Но я готов заплатить за тебя Либману те 10 тысяч, но немного позже.
— Но я сдаваться не собираюсь, граф. Я в свое время не отступил встретиться в Неаполе с пятью наемными убийцами. Неужели сейчас отступлю? Нет.
— Пойми, Петер, что таких денег тебе никто не подарит. Даже я. У меня нет в наличии сейчас и 20 тысяч. А я не последнее лицо в государстве.
— Никто не даст просто так. Но если я чего-нибудь придумаю, то могут и дать. И тебе, Эрнест, стоит мне только подиграть. Большего я не прошу.
— Хорошо. Но что делать?
— Кое-какие мыслишки появились. Глядя на Буженинову, я кое-что придумал.
— И что же?
— Завтра на приеме, если ты мне поможешь, я заполучу сто или более тысяч. И Лейба пари проиграет.
— Так расскажи мне что делать, Петер. Чего такого ценного сморозила Буженинова. Она умом большим не отличается. Это тебе не Кульковский, не Лакоста, и не Балакирев.
— Она мне посоветовала жениться, Эрнест.
— На ком? — удивился Бирен. — На графине? Или на княгине? Да не отдадут за тебя таких девиц.
— А если ты похлопочешь?
— Ты ко мне приближен и мне недавно большую услугу оказал. Но в таком деле я тебе не помогу. Мне и так туго приходиться. Половина знати волками смотрит. Им только дай повод мне в глотку вцепиться. И вон мой враг Карл Левенвольде. Норовит место мое подле царицы занять.
— Но я не графиню прошу у тебя, Эрнест…..
Карл фон Левенвольде, обер-шталмейстер двора её императорского величества, смотрел на Бирена и выговаривал своему брату обер-гофмаршалу двора Рейнгольду фон Левенвольде:
— Смотри, как спелась эта парочка.
— Кто? — не понял Рейнгольд.
— Шут Педрилло и наша новоиспеченная светлость Бирен. Не с его ли подачи тебе отставку у княжны Черкасской дали? Не он ли тебя посмешищем выставил, когда под твоей треуголкой вместо ягодки куча дерьма человеческого оказалась?
— На Педрилло такое не похоже, брат. Сия шутка не в его стиле, — ответил Рейнгольд.
— А кто сказал, что это его шутка? Это шутка самого Бирена. Ибо ему твой брак с Черкасской был не нужен. Педрилло мог быть только исполнителем. Но главное сейчас не в этом. Ты слышал, что место герцога курляндского скоро станет вакантным?
— После того как Анна стала императрицей и перестала быть герцогиней, на престол в Митаве претендует старый и больной герцог Фердинанд фон Кетлер, что постоянно живет в изгнании в Дрездене.
— И он скоро умрет.
— И что с того? — не понял брата Рейнгольд. — Нам то, что до Кетлеров хоть мы и курлядские дворяне?
— А именно это, что мы с тобой дворяне курляндские. И скоро после смерти Фердинанда престол станет вакантным. Почему бы мне не стать герцогом?
— Тебе?
— А почему нет? Левенвольде знатного рода и если мою кандидатуру поддержит императрица, то курляндский ландтаг может меня избрать герцогом. И за престол в Митаве борьба уже началась. И новый король Речи Посполитой избранный в 1734 году, нам троном обязан и мою кандидатуру поддержит.
Карл говорил о том, что Рейнгольд Левенвольде по приказу императрицы от имении России ездил в Варшаву на сейм и помог Августу III Саксонскому занять трон Польши. И он как сюзерен Курляндии решающее слово сказать может…
— А ты не думаешь, Карл, что императрица не тебе Курляндию желает отдать, а Бирену?
— Бирену? Но он не дворянин по рождению. Он сын конюха. И не потерпит его дворянство курляндское. Ланд-гофмаршал Курляндии барон фон дер Ховен никогда не любил выскочку Бирена.
— Но если Анна его поддержит? Что тогда будет Карл?
— Вот про это нам и стоит подумать, Рейнгольд. Не пора ли нам использовать наш фамильный яд? Все Левенвольде известные отравители. И мы не хуже наших предков.
— Это опасные слова, Карл, — Рейнгольд с опаской огляделся по сторонам. — И не стоит такого произносить при дворе.
— Нас никто не слышит. Все заняты шутами. Карлицы императрицы весьма забавны.
— Наши яды всем известны, Карл. Их так и называют яды Левенвольде.
— Ты прав. Таким его травить не стоит…..
Императрица между тем внимательно оглядела гостей. И она увидела жмущегося к дальней колоне поэта Тредиаковского. Она приказала позвать его к себе, и вскоре тот уже склонился перед царицей в глубоком поклоне.
— Чего вид у тебя такой, Василий Кириллович? Али недоволен чем?
— Беда, матушка государыня. Беда…
— Чего случилось? Говори не мямли.
— Беда, матушка, — снова произнес Тредиаковский. — На тебя одна надежда. Затаскали меня в тайную канцелярию и допросами извели.
— На тебя что ли донос поступил Ушакову? И чем ты виноват, Василий Кириллович?
— По слову твоему был я принят, матушка в Академию Наук Российских и получил от тебя наказ вычищать язык российский, пишучи стихами нашими и правила к тому слагать. Но вот за стихи и пострадал.
— Разберусь я в беде твоей, Василий Кириллович. Сама разберусь. А то многие мои чиновники сами ничего путного сделать не смогут. Али не захотят. В чем жалоба твоя?
— Вот, матушка, моя челобитная. Здесь все написано. Изволь принять.
— Давай. Прочитаю сама….
Василий Кириллович Тредиаковский образование получил в Сорбонне, где учился наукам математическим, философии, богословию. В 1730 году он вернулся в Россию и издал свой знаменитый перевод романа Поля Тальмана "Езда на остров любви". В 1733 году его приняли в Академию Наук, и стал он по совместительству придворным поэтом новой императрицы Анны Ивановны. В 1735 году Тредиаковский издал "Новый и краткий способ к сложению стихов Российских". Но судьба не была к нему милостива….
Год 1736, март, 21 дня. Санкт-Петербург. Кабинет министров императрицы.
В кабинете на заседании в тот день присутствовала сама императрица. Она в деле Тредиаковского быстро разобралась. И её возмутила глупость и несуразность обвинения против него выдвинутого.
Доклад как всегда делал граф Остерман:
— По восшествии на престол империи Российской государыни Анны был уничтожен яко вредный для державы Верховный тайный совет. И восстановлен в прежнем величии сенат, еще Петром великим созданный для управления делами государства. И был сенат разделен на пять департаментов: департамент духовных дел, департамент военных и морских дел, прибыльный департамент что расходами и доходами ведает, департамент юстиции, департамент торговый и мануфактурный. Сенату надлежит верховодить над всеми коллегиями и для того императрицей были восстановлены посты генерал-прокурора и обер-прокурора. На должность генерал-прокурора был определен граф Павел Петрович Ягужинский, еще при Петре Великом сию должность исправлявший…..
— Андрей Иваныч! — прервала Остермана императрица. — Про что ты толкуешь? Я не для сего сюда пришла сегодня. Про сие всем давно известно. Я про доносы непотребные знать желаю. Отчего в нашем государстве при моем царствовании столько людей задарма обвиняют? До меня слухи доходят! И жалоба Тредиаковского тому подтверждение.
— Вот я к этому и веду, Ваше величество. При Петре Великом для дел изменных Преображенский приказ существовал. Но в году 1730-м вместо него была Тайная розыскных дел канцелярия учреждена. И ведать онной генерал Андрей Ушаков был поставлен. И его на заседание кабинета я пригласил. Пусть и отвествует!
— Что скажешь ты, Ушаков? — императрица строго посмотрела на генерала.
— Трудимся на благо царствования твоего матушка.
— Ты мне дурака здесь не валяй! Я шутовство люблю, но не на заседании кабинета государственного. Али не понял куда зван?!
Тон императрицы стал таким, что Ушаков задрожал. Анна в такие минуты могла и приказать его в Шлиссельбург кинуть.
— Отчего у тебя по доносам смехотворным люди в подвалах сидят? Что за дело у тебя по моему пииту* (*пиит- поэт) Тредиаковскому заведено? Мне жалобы надоело разгребать. Этим ты должен заниматься. Ты, а не я. Чего глаза пучишь, Остерман? Не знал про сие?
— А что такое по Тредиаковскому? — Остерман не слышал ничего подобного. — Что у вас с пиитом, генерал?
— Донос на сего пиита поступил. В его стихах было вольнодумство усмотрено. И для того дело мы сие расследуем со всем тщанием. Ибо пиит сей в оде в честь государыни нашей назвал титул императрицы тако — "императрикс".
— И что? — не понял сути дела Остерман. — Я сам ту оду читал многократно.
— Зачти! — приказал императрица Ушакову.
Тот открыл папку, достал лист и стал читать:
— Да здравствует днесь императрикс Анна,
На престол седша увенчана….
Воспримем с радости полные стаканы,
Восплещем громко и руками,
Заскачем весело ногами
Мы — верные гражданы!
— И что в сем стихе тебе не понравилось? — спросил Остерман. — Подданные возрадовались коронации Анны! Где дело то изменное?
— Но титулатура "императрица" была злонамеренно изменена на "императрикс"! И в том было усмотрено….
— Вот! — прервала Ушакова императрица. — Сие не врагов моих ловить! Так то легче чины да звания себе добывать! Дело на пустом месте завели и уже сколь бумаги по нему исписали. И больше 40 человек пытке подвергли! Губернатор Тобольский в гостях пребываючи, услышал ту оду и подумал про сие слово "императрикс" и "слово и дело" завел. Пятерых арестовали. Затем дело до Москвы докатилось. И там 20 человек взяли в застенок. А затем и до Петербурга дошло. И самого Тредиаковского трепать стали. Отчего ты дескать, раб божий, то слово "императрикс" написал? Не злоумышлял ли на государыню? Так?
— В том разбирательство идет, матушка, — залепетал Ушаков.
— Разбирательство с Тредиаковским? А за Лизкой цесаревной не следишь?! Так? Отчего тебе за ней следить? Может и сам думаешь в тайности, что она на престоле вместо меня сидеть достойна?!
— Да что ты, матушка-государыня! — Ушаков пал на колени.
— Встань! — приказала Анна. — Дело по "императрикс" прекратить! Всех людей по нему заарестованных освободить и каждого достойно наградить. И награду ты из своих средств, Ушаков, изыщешь. И ежели обманешь, смотри. Не помилую! Все самолично проверю!
— Все исполню, матушка.
— Отчего у тебя доносы такие процветают? Думаешь, не знаю? От того, что фискалы некие хотят награду захапать и ничего при сем не делать! Они не измену в государстве ищут, но наград для себя. И от того твою императрицу знаешь, как зовут? "Царь Иван Васильевич"! Это я то! И ты, Остерман, в том виноват! Не следишь! Не урезонил Ушакова. Ты вице-канцлер и тебе до всего должно дело быть!
Остерман покорно склонил голову.
— При Петре Великом за ложный донос казнили и доносителя. А теперь что? — продолжала бушевать императрица. — За ложные доносы награды раздают? То прекратить! С того кто "слово и дело" кричит спрашивать строго! И ежели попусту кто сие кричал или облыжно, то того казнить жестоко!
— Будет исполнено все по слову великой государыни, — ответил Ушаков.
— Враг мой Голицын! Тот самый, что кондиции богомерзкие изобрел и власть царей хотел ограничить в имении своем сидит и шипит словно змий! И про меня гадости говорит! А Тредиаковского за оду похвальную судят! Вот она справедливость в моей империи!
— Но Голицын Дмитрий Михайлович стар уже, государыня. И в Европе его знают, — вступился за старика князь Черкасский. — Стоит ли его трогать? И так помрет в скорости. А чести твоей государской, матушка, поруха в Европе.
— И ты так думаешь, Остерман?
— Да, государыня. Князь прав. Просто так арестовать князя Дмитрия Голицына… И так его родственник князь Михайла Голицын в шуты определен.
— А ты придумай, за что его арестовать. Вот посидите с Ушаковым и придумайте вместе, чтобы Европа на меня не обижалась! Такова моя воля! Я дважды повторять не стану более. Как из пустого слова дело сделать и сотни людей запытать до смерти, то вы мастера великие. А как врага моего прищучить — то, что в Европах скажут?
В 1736 году старый аристократ князь Дмитрий Михайлович Голицын был арестован и помещен к Шлиссельбургскую крепость где и умер в 1738 году. А поскольку князь этот взяток не брал, и обвинить его в том возможности не было "пришили" ему старое дело по тяжбе с князем Антиохом Кантемиром.
Дело в том, что князь Антиох был младшим сыном Молдавского господаря Дмитрия Кантемира, сбежавшего некогда к Петру I. Петр награбил его в России за верность по-царски. И стал Кантемир богатейшим помещиком.
Старший сын Дмитрия Кантемира стал зятем Дмитрия Голицына. И все имения умершего господаря Молдавии старшему достались. Антиох же был тогда обделен. Но сие произошло не потому, что князь Дмитрий своему зятю потворствовал, а потому, что существовал закон о майоратах, Петром Великим принятый. Старшему сыну все достается и дробить имение-майорат запрещалось. Однако, затем закон сей изменен был и Голицын был обвинен в пристрастности к своему зятю.
Остерман дураком не был, и приказ государыни четко исполнил….
Год 1736, март, 21 дня. Санкт-Петербург. При дворе. "Женитьба" шута Педрилло.
На следующий день Пьетро Мира прибыл во дворец в новом костюме от модного портного Шевальдье. Он в 11 часов вошел в приемный покой императрицы. Там уже собралось общество, и все посмотрели на него. Он опоздал намеренно.
— Адамка! — вскричал граф Бирен с напускной строгостью. — Как же ты посмел опоздать? Государыня про тебя уже справлялась.
Мира приблизился к государыне и низко поклонился.
— Отчего же ты опоздал, Педрилло? Али служба тебе наша не мила? — спросила Анна. — Знаешь ведь, как я не люблю, когда опаздывают.
По тону императрицы было не понятно, какое у неё настроение.
— Я сегодня не мог прийти вовремя, государыня, — снова поклонился Мира.
— А он каким франтом явился, матушка. Вишь? — Буженинова дернула Анну за рукав халата.
— А и вправду, Педрилло, с чего это? Ты как мои придворные наряжаться вздумал? Камзол и кафтан на тебе добрые.
— От портного Шевальдье, матушка-государыня.
— С чего это тебе, Адамка, так роскошествовать? Али богат стал?
— Твоими молитвами, матушка-государыня. Но сейчас мне нужно больше, ибо человек я нынче женатый.
— Что? — вмешался Бирен. — Как это женатый? Кто же позволил тебе дураку жениться без спросу? Без слова великой государыни.
— Погоди, Эрнест, — прервала Бирена императрица. — Неужто не шутишь? Женился? На ком же? Неужели на певичке? На Марии Дорио? И моего дозволения не спросивши?
— Нет, матушка-государыня, — признался Мира. — Не на Марии Дорио я женат ныне. Одну твою придворную за себя взял. Но позволения на то не спрашивал. То верно, государыня-матушка. Прости меня дурака.
— Придворную? — Анну это начало забавлять. — Фрейлину? Или шутиху мою Буженинову уговорил под венец идти? Куколка, не на тебе ли женат сей молодец?
— Нужон он мне матушка. Я иного в мужья желаю. Сей иноземец, а мне иноземец нашто?
— Но кто тогда твоя жена? — спросила императрица Миру.
Пьетро склонил голову и произнес виновато:
— Она дочь придворного и сама придворная. Ибо при дворе состоит императорском.
— Но кто она, Адамка? Чего язык проглотил? Не томи свою царицу!
— Она дочь придворного…, - Мира сделал паузу, — придворного козла.
— Чего? — не сразу все поняла императрица. — Ты про что?
— Она придворная коза, вашего императорского величества, — снова выпалил Мира. — А раз она коза, то козел её отец. И раз она на скотном дворе состоит императорском, то и козел её отец придворный вашего величества.
На этот раз стали смеяться все. И даже Буженинова. Императрица Анна едва со стула не свалилась. Её граф Бирен поддержал. Но шутка только начиналась. Все еще было впереди.
— И потому я сегодня опоздал, матушка-государыня. Первая брачная ночь затянулась. И моя жена наверняка понесла от меня. Столько страсти было, что она не могла не понести.
— Вот как? — Анна утерла глаза. — И чего же ты просишь? Дать тебе время с молодой женой миловаться?
— Нет матушка. Мне был по обычаю….
— Чего по обычаю?
— Да одарили бы жену мою, чем кто может. Младенчику на зубок. Так в России повелось. Или ошибся я в том?
— Дак представил бы жену свою мне, и я бы одарила тебя, Адамка.
— К тому все готово матушка-государыня. Сегодня вечером я готов представить ко двору мою жену. Она горит желанием увидеть тебя, матушка. И желает почерпнуть от милости твоей, которая всем известна.
— Одарю жену твою, Адамка. И не только я. Все жену твою одарят. Такой даме грех не подарить.
Императрица снова засмеялась….
Вечером Пьетро Мира устроил с одобрения императрицы шутовской прием и впервые предстал перед публикой смешным. Он бы никогда на сие не пошел, если бы не громадная сумма, которую он собирался заработать.
Сам граф Бирен, который сильно шутовство не жаловал, на этот раз от своих принципов отступил. Обыграть в пари самого Либмана дело не простое. Этот Пьетро Мира был не просто хитер и умен, но и необычайно находчив.
В большом зале, где императрица принимала послов иноземных держав, слуги поставили большую кровать, и на ней расположился Педрилло с козой. Вид этого зрелища необычайно насмешил императрицу Анну и многих придворных.
Анна была так довольна, что сняла с шеи новое ожерелье и бросила его на кровать.
— Это тебе и твоей жене, Адамка! Пусть будет здорово ваше потомство.
— Думаю, что и другие по щедрости не уступят государыне.
— Пусть только посмеет кто не проявить щедрость, — шутливо, но со строгостью в голосе произнесла Анна.
Бирен стащил с пальца большой алмаз и бросил вслед за императрицей. Они с Мира договорились, что стоимость камня Пьетро потом вернет Эрнесту. Главное было подать пример щедрости придворным.
— Пусть сегодня щедрости русского двора прольются на сего счастливого отца будущего семейства, — произнес Бирен. — И моего нового алмаза для того не жаль.
Князь Черкасский сдернул со своих пальцев два перстня и бросил на кровать. За ним последовал Куракин и также подарил алмаз, правда, гораздо меньший чем Бирен.
И пошло и поехало. Большая толпа придворных бросала на кровать к Пьетро и его "спутнице" драгоценности и набитые золотом кошели с гербами семейств знатнейших. Шли мимо камергеры, гвардии офицеры, шталмейстеры, чиновники, послы иноземные. Барон Остейн, посланник Австрии подарил Мира тысячу рублей золотом. Барон Брюль, посланник саксонский перстень с сапфиром….
К вечеру Либман прислал Мире проигранную суму пари — 50 тысяч рублей серебром. Почти месяц после этого все обсуждали только выходку Педрилло, а придворные шуты просто сгорали от зависти. Адамка заполучил за одну шутку, пусть грубую, такую сумму, какую никогда до него не зарабатывал ни один шут в истории. Было чему позавидовать…..
Год 1736, март, 22 дня. Санкт-Петербург. Дом Франческо Арайя.
На следующий день после выходки Пьетро Мира сеньор Франческо Арайя заболел. Больше всего на свете придворный капельмейстер любил золото и славу. И вот бедный скрипач, которого он когда-то из милости принял в капеллу, заработал за день больше чем он за все время пребывания в России. И все разговоры были только о его шутке, а про кантату Арайя все словно забыли.
Сеньора Дорио даже пожалела капельмейстера.
— Вы больны, сеньор. И вам не стоит так переживать. В сущности ничего не случилось.
— Не случилось? — Арайя дал волю своему гневу. — Этот проходимец, место которому на виселице, заграбастал больше 100 тысяч! Ты хоть понимаешь дура, что такое 100 тысяч? И он так же опозорил меня с ожерельем, который ты, шлюха, нацепила себе на шею. Я подарил за 2 тысячи, а он за 10 тысяч. Богач!
— Снова вы несносны и грубы, сеньор. Неужели вас так мучает ревность? Я не думаю, что вы столь влюблены в меня.
— Нет. Меня мучает этот шут! Я бы сам заплатил 10 тысяч за то чтобы видеть его на плахе. Он пригласил сюда нового тенора Деера! И пригласил без согласования со мной. Но я же придворный капельмейстер! Я, а не Мира!
— Но он позвал сего музыканта по просьбе императрицы. Да и голос у Деера просто божественный.
— Проклятый кастрат!
— Он заплатил за свой голос большую цену, но этот голос стоит того.
Франческо выругался и сказал Дорио:
— Я бы перегрыз и тебе глотку, но ты мне нужна. Без тебя упадут и мои доходы. Ты должна заставить императрицу своим голосом забыть про Деера, который приехал сюда благодаря негодяю Мира!
— Возможности моего таланта не безграничны, сеньор! Вы слишком многое просите.
— Змея! — прошипел он. — Пошла прочь! Я не желаю тебе видеть!
Дорио поняла, что в этот момент капельмейстера лучше не трогать. Его грызла зависть, самый большой его порок. Потому она оделась и потихоньку вскочила из дома….
Год 1736, март, 22 дня. Санкт-Петербург. Дом Артемия Петровича Волынского.
Волынский просмотрел бумаги и счета и отбросил их в строну. Его управляющий стоял рядом и смотрел на барина. Он не понимал, отчего тот сердиться. Ведь он привез ему хорошую сумму.
— Две с половиной тысячи! — проговорил Волынский. — Доходы с моих имений в коих 16 000 крепостных душ! И сие за год! Ты понимаешь, Василий?
— Понимаю, барин. В сей год удалось собрать даже недоимки. Ваши имения дают много больше чем имения соседей. В том могу поручиться. У князя Щербатова и тысячи нет. Я его управляющего хорошо знаю.
— Отчего я не шут, Василий? — неожиданно спросил Волынский слугу.
— Не понял вас, Артемий Петрович.
— Слыхал, историю про Адамку Педрилло?
— Дак многие про то говорят в Петербурге. Но думаю что большинство тех баек брехня.
— Он заработал около 120 тысяч рублей всего за день! И то не брехня. Сам видел. Тенор императорский новый, кастрат Деер, всего несколько дней как в Россию приехал. А жалования уже ему положили в год — 40 тысяч. Ванька Балакирев дом получше моего имеет. А Кульковский? А Лакоста? При нашем дворе хорошо быть шутом. И я завтра поеду Лакосте кланяться.
— Отчего так, барин? — не понял управляющий.
— Да от того, что шуты в нашем государстве при императрице нынешней сила большая. Бирен не гнушается Адамкой Педрилло. И императрица им не нарадуется. Только и говорит про шутку с женитьбой на козе. Думать надобно, как карьеру придворную далее продвигать.
— Дак и ты не последний человек при дворе императрицы, барин.
— Не последний, но и далеко не первый. Я пока обер-егермейстер, а хочу скоро в кабинет-министры выскочить. Слишком много прожектов в голове моей. Слишком много…..
Год 1736, март, 22 дня. Санкт-Петербург. Дом Пьетро Мира.
Сеньор Пьетро Мира недавно нанял собственный дом и нанял слуг, число коих было теперь не меньше чем у Франческо Арайя. И сеньора Дорио посетила его уже во второй раз в новых апартаментах.
— Арайя в бешенстве? — сразу понял это по лицу любовницы Пьетро.
— Он не просто в бешенстве, он готов тебя убить. И даже меня прогнал. Милость к тебе императрицы отравляет его словно яд.
— Вот и пусть сдохнет от бешенства, — засмеялся Пьетро. — Я по нему не заплачу.
— Скажи, Пьетро, а тебе самому было не противно лежать в кровати с козой?
— Нет. В этой стране нет понятия противно или нет. В этой стране есть — угодно сие императрице или не угодно. И если угодно, то не противно. Кто посмеет меня осудить, если сама императрица смеялась моей шутке? Да и плевать мне на их осуждение. Сама посмотри на князя Волконского, что в шутах вместе со мной служит. Ему пинки и зуботычины дают в присутствии всего двора. И его зятья Бестужевы над теми шутками вместе с императрицей потешаются.
— Этого мне никогда не понять. Они странные эти русские. Такие дикие и необузданные.
— Но интересные. Мария, мне здесь нравиться. Жизнь в России, в её столице, не перстная и не бесцветная. Здесь можно ходить по лезвию ножа и наслаждаться опасностью.
— Не слишком это приятно постоянно ходить по лезвию. Хотя кому как. Здесь многие играют со смертью….