«Зачем нет у меня многих министров, таких, как этот молодой человек!» Так написал император Александр I на донесении своего военного агента из Парижа Александра Ивановича Чернышева, от 5 (17) июня 1811 года.

О Чернышеве писали и в серьезных научных работах, и в беллетризованных книгах по истории разведки. Раз или два мелькнул он на страницах романа «Война и мир». Когда князь Болконский прибыл для представления императору Александру после начала войны, армия Наполеона перешла Неман и быстро продвигалась в глубь России. «Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки, — пишет Лев Николаевич Толстой. — Ни Бенигсена, ни государя не было там; но Чернышев, флигель-адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.

Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты…»

Там мы его пока и оставим, заметив, что и современники, и историки Отечественной войны 1812 года мало знали о тайной деятельности флигель-адъютанта Чернышева в канун той войны. Оттого-то перед читателем представал ходульный, легковесный герой, который, кочуя из издания в издание, совершал подвиги в зависимости от авторской фантазии.

Алексей Алексеевич Игнатьев, автор известных воспоминаний «Пятьдесят лет в строю», писал о Чернышеве, своем дальнем предшественнике в Париже:

«Военные агенты, или, как их называют теперь у нас по примеру заграницы, военные атташе, впервые появились на дипломатическом горизонте в наполеоновскую эпоху. Наиболее ярким их прообразом тогда был русский полковник флигель-адъютант Чернышев, представитель Александра I при Наполеоне, посылавший свои донесения непосредственно императору, минуя посла. Он вел в Париже, казалось, бесконечную великосветскую жизнь, пользовался большим успехом у женщин и, отвлекая всем этим от себя внимание французской полиции, умудрялся иметь почти ежедневные тайные свидания с офицерами и чиновниками французского военного министерства, подкупил некоторых из них и в результате успел вывезти из Парижа в конце февраля 1812 года, т. е. за несколько недель до начала Отечественной войны, толстый портфель, содержащий подробные планы развертывания великой армии Наполеона».

Все это так. Но действительность во многом превзошла сказанное даже таким информированным человеком, как генерал Игнатьев.

Александр Чернышев родился 30 декабря 1785 года. Отец его, генерал-поручик Иван Львович Чернышев (1736–1793), был костромским наместником. Мать, урожденная Ланская, — сестрой екатерининского фаворита. Еще в детстве Александра по обычаю записали вахмистром в конную гвардию. В 1801 году счастливый случай на балу у князя Александра Борисовича Куракина в Москве сводит юношу с императором Александром I. Мужчины по ходу танца становились с одной стороны, женщины — с другой. Рядом с императором оказался симпатичный и находчивый юноша, который, не смущаясь, отвечал на вопросы своего высочайшего собеседника. Танец закончился назначением 15-летнего Чернышева камер-пажем. Это давало возможность определиться офицером в гвардию. Именно так и поступает молодой человек, мечтавший о военной карьере.

В 1802 году он — корнет кавалергардского полка, в 1804-м — поручик, адъютант шефа полка Федора Петровича Уварова. Чернышев принимает участие в кампаниях 1805 и 1807 годов против войск Наполеона. За Аустерлицкое сражение молодому офицеру вручают Владимирский крест 4-й степени с бантом за храбрость в кавалерийских атаках. В 1807 году Чернышев получает свою вторую награду — Георгиевский крест 4-й степени: ему удалось отыскать брод через реку Алле, по которому переправилась на другой берег часть отступающих русских войск, разбитых при Фридланде. За участие в других сражениях кампании 1807 года Чернышев удостаивается шпаги с надписью «За храбрость».

После заключения Тильзитского мира он возвращается в Петербург. В январе 1808 года на придворном балу император Александр, разговаривая с Чернышевым, неожиданно обращается к нему с вопросом: «Не расстроит ли твои забавы, если я дам тебе поручение, которое удалит тебя на время из Петербурга?» Ответом было изъявление полной готовности исполнить высочайшую волю. На следующий день Александр поручил Чернышеву отправиться в Париж и доставить послу графу Толстому пакет с письмом Наполеону.

Увидев при встрече на груди русского офицера боевые ордена, французский император поинтересовался, где он их заслужил. Завязался разговор о сражениях при Аустерлице и Фридланде. Стоявший за спиной императора Петр Александрович Толстой тщетно подавал знаки посланнику Александра. Чернышев, не смущаясь, спорил, порою опровергал доводы великого полководца. Смелость и уверенность Чернышева понравились Наполеону. Спустя месяц Александр вторично отправляет Чернышева в Париж с письмом, которое предстояло на сей раз вручить лично Наполеону.

В апреле 1809 года Чернышев, которого друзья шутя называли «вечным почтальоном», в очередной раз поскакал с письмом Александра к Наполеону. Одновременно его обязали находиться при Наполеоне во время боевых действий французов против австрийцев. В тот период Россия выступала союзницей Франции. Александр напутствовал Чернышева такими словами: «…Ты любишь военное ремесло, и я доставлю тебе прекрасный случай усовершенствоваться в нем, потому что ты весь поход будешь состоять при Наполеоне. Я отдаю тебя в его полное распоряжение».

Во время сражения под Асперном французы потерпели поражение. На следующий день Наполеон призвал к себе Чернышева и, зная, что тот был очевидцем событий, распорядился написать обо всем увиденном императору Александру. Письмо следовало передать министру внешних сношений Франции для отправки с курьером в Петербург. 23-летнему офицеру, еще неискушенному в дипломатической переписке, предстояло самостоятельно составить донесение государю о поражении французской армии. Он не сомневался, что письмо будет прочитано Наполеоном.

Чернышев писал, что, находясь постоянно при Наполеоне, почитает себя самым счастливым из военных, потому что пользуется ежедневными наставлениями величайшего из полководцев. Далее он подробно описал ход Аспернского сражения. Самая деликатная часть донесения состояла в оценке поражения французов. Чернышев нашел выход. Он написал: «Если бы в то время австрийцами командовал Наполеон, то совершенная гибель французов была бы неизбежна».

Приветливость, с которой его встретил на следующий день Наполеон, убеждала, что письмо было прочитано и прочитано с удовольствием. Петербург также высоко оценил действия посланника при особе французского императора. В июне 1809 года Чернышев был пожалован во флигель-адъютанты. Первым поздравил Чернышева Наполеон, получивший донесение от французского посла из Петербурга. Александр также повелел канцлеру графу Румянцеву посетить мать Чернышева и выразить ей свое удовлетворение службой сына. Александр убедился, что молодой человек, которого он направлял со своими письмами к Наполеону, не только ловкий и расторопный офицер, но и незаурядный аналитик и тонкий наблюдатель.

В августе 1809 года Чернышев направляется с письмами Александра к Наполеону и австрийскому императору Францу. Миссия достаточно деликатная, учитывая, что союзница России Франция еще находилась в состоянии войны с Австрией. Чернышев с блеском выполнил и ее. В своем письме канцлеру Николаю Петровичу Румянцеву, помимо изложения беседы с австрийским императором, Чернышев представляет собранную им информацию о перспективах заключения франко-австрийского мирного договора.

Между тем близкий разрыв между Францией и Россией становился все более очевидным. В январе 1810 года военным министром России назначается Михаил Богданович Барклай-де-Толли. С первых дней он приступает к подготовке вооруженных сил к войне.

Военный министр не сомневался в том, что Франция готовит войну против России. Он был не одинок в своей оценке ситуации. Так, в письме министру иностранных дел Н. П. Румянцеву от 18 августа 1810 года Барклай-де-Толли пишет: «С… удовольствием узнал я, что ваше сият[ельство] одинакового со мною мнения в том, что рано или поздно Франция… с ее союзниками объявит России войну, что война сия может и даже неминуемо должна решить участь России». Оценивая наличие разведывательных сведений о Франции и ее потенциальных союзниках, Барклай пришел к неутешительным выводам. Летом 1810 года военный министр разработал предложения по организации разведки за границей и получил высочайшее одобрение их реализации. Предлагалось активизировать деятельность посольств России по добыванию разведывательных сведений, а также дополнительно направить специальных офицеров в российские миссии.

К тому времени российская дипломатия в Париже располагала несколькими источниками разведывательной информации. Среди них был служащий военного министерства Мишель (писарь в отделе по передвижению войск). В последующем его имя навсегда свяжут с Чернышевым. Знаменитый Шарль Морис Талейран-Перигор, известный дипломат, министр иностранных дел Франции в 1797–1807 годах, также сотрудничал с русскими.

В сентябре 1808 года Талейран, сопровождавший Наполеона на встречу с Александром I в Эрфурт, тайно встречается с российским императором. Дипломат пытался убедить Александра не уступать требованиям Наполеона. Какие же мотивы побудили бывшего министра иностранных дел Франции на этот шаг? В своих мемуарах, как и в беседах с Александром, он утверждал, что заботился единственно о благе Франции. Вероятнее всего, он думал не только о Франции, но и о себе. Как бы то ни было, он опасался катастрофы в самые блестящие годы империи, за шесть лет до ее окончательного крушения.

В конце января 1810 года Наполеон, узнав о критике Талейраном за спиной его политики в Испании, с кулаками набросился на него. «Вы вор, мерзавец, бесчестный человек! — бешено кричал он. — Вы не верите в Бога, вы всю вашу жизнь нарушали все ваши обязанности, вы всех обманывали, всех предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали вашего родного отца! Я вас осыпал благодеяниями, а между тем вы на все против меня способны». Наполеон и не предполагал, насколько он близок к истине.

Эта сцена не только убедила Талейрана в необходимости сохранять тайные контакты с Россией, но и привела к их установлению и с другой иностранной державой. На следующий день он встретился с австрийским послом в Париже Меттернихом и предложил свои услуги.

Александр I не хотел вступать в слишком тесный контакт с Талейраном, опасаясь скандала: союзник собирает секретную информацию через опального министра! В 1810 году обстановка коренным образом изменилась. Сотруднику посольства России в Париже Карлу Васильевичу Нессельроде, будущему многолетнему министру иностранных дел, поручается поддерживать отношения с Талейраном, направляя полученную от него информацию на имя Румянцева или Сперанского.

В переписке Нессельроде с Петербургом соблюдались правила конспирации: Наполеону было присвоено русское имя и отчество «Терентий Петрович», иногда его называли на английский манер — «Софи Смит». Под условными именами были скрыты посол России во Франции Александр Борисович Куракин («Андрюша»), Н. П. Румянцев («тетя Аврора»), министр иностранных дел Франции («племянник Серж»), Александр I именовался «Луизой», а сам Карл Васильевич скрывался под псевдонимом «танцор». Талейран в переписке назывался по-разному: «кузен Анри»; «мой друг», «Анна Ивановна», «наш книгопродавец (библиотекарь)», «красавец Леандр» и «юрисконсульт».

«Кузен Анри» передал весной 1810 года сведения о новом браке Наполеона и оценку этого события. Он получил за это 3 тысячи франков. Оплата была сдельная. Через два дня после получения трех тысяч «кузен Анри» потребовал еще четыре тысячи за новые данные. Учитывая аппетит Талейрана, Нессельроде попросил прислать ему сразу от 30 до 40 тысяч франков. Талейран, вельможа и миллионер, владелец дворца в Париже и замка в Балансе, вел жизнь, полную наслаждений. Наполеон внешне смилостивился, снял опалу, но доверия не вернул, к рабочему кабинету императора его не подпускали. Информацию разведывательного характера Талейран добывал через свои старые связи в верхах.

Одним из основных источников секретной информации Талейрана стал министр полиции Жозеф Фуше. В тайной переписке Фуше проходил то как «Наташа», то как «президент», то «Бержьен». Внутриполитическая ситуация во Франции обозначалась словами «английское земледелие» или «любовные шашни Бутягина» (фамилия секретаря русского посольства).

Летом 1810 года случилась неприятная заминка. «Мне дали надежду на новое произведение по английскому земледелию, но не сдержали слова», — жалуется Нессельроде 18 июня 1810 года. И неудивительно: источник сведений о внутреннем положении французской империи внезапно иссяк. Наполеон удалил 15 июня 1810 года Фуше в отставку.

Уход Фуше сказался на качестве секретных сведений, передаваемых Талейраном в русское посольство. Новый министр полиции Савари, герцог Ровиго, имел репутацию преданного Наполеону служаки. При нем рекомендовалось поостеречься: поменьше расспрашивать великосветских знакомых в салонах, не слишком часто встречаться с советником посольства России графом Нессельроде. Сообщения Талейрана стали решительно тусклы. Однако сам Талейран не считал, что оплата его услуг на этом должна прекратиться. 15 сентября 1810 года он пишет письмо царю. В нем с оттенком сердечности и дружеской доверительности сообщает, что в последнее время поиздержался и было бы очень удачно, если бы царь выделил своему верному корреспонденту полтора миллиона франков золотом. Далее следовала деловая справка, как удобнее всего прислать деньги, через какого именно банкира во Франкфурте, и что сообщить генеральному консулу России в Париже Лабенскому. Желаемого результата письмо не дало. Александр ответил любезным по форме, но ехидным по содержанию отказом: денег этих он не может дать, чтобы не бросить тень подозрений на князя Талейрана и не скомпрометировать его.

Казалось бы, на этом и прервется сотрудничество Талейрана-Перигора с русским посольством. Но хитрец, выждав некоторое время, умерил свои запросы и стал выпрашивать через Нессельроде русские торговые лицензии и другие, более скромные подачки. Нехватку конкретной информации Талейран восполняет блестящим анализом и прогнозом развития событий, который часто оправдывался. В декабре 1810 года Талейран подтвердил худшие опасения петербургского двора — Наполеон готовит восстановление самостоятельной Польши, он отнимет у Пруссии Силезию и отдаст ее саксонскому королю, чтобы вознаградить его за потерю герцогства Варшавского, которое у него будет отнято. Талейран вел свою политическую игру. Передавая через Нессельроде информацию, он постоянно стремится подтолкнуть правительство России к конкретным внешнеполитическим шагам, преследуя свои цели. Когда начались долгие мирные переговоры между Россией и Турцией в Бухаресте, Талейран советует России поскорее соглашаться на мир, чтобы иметь возможность дать отпор всеми силами Наполеону. С другой стороны, рекомендует не настаивать на передаче Молдавии и Валахии России, а согласиться на уступку их Австрии, которая и не воевала с Турцией. Что же получает за это Россия? Дружбу Австрии для последующей совместной борьбы против Наполеона. Подобная ненавязчивая подсказка, как и многие другие, не стала бы возможной, не предложи Талейран в 1808 году свои услуги российскому императору. Но в одном Талейран постоянен и искренен: он не перестает сообщать о деятельной подготовке Наполеоном нападения на Россию. Уже в марте 1811 года Талейран предсказывает начало войны в близком будущем и даже уточняет дату: война, по его мнению, начнется ровно через год, к 1 апреля 1812 года. Он советует России ни в коем случае не начинать войну первой, продолжая при этом укреплять свою обороноспособность. Нессельроде, помимо донесений о беседах с Талейраном, личных соображениях о политике Франции и России, направляет в Петербург копии документов французской дипломатии. Это были секретные обзоры отношений Франции с ее союзниками — Россией, Австрией, Пруссией — отчеты о войне в Испании и настроениях внутри империи Наполеона.

Посол России Александр Борисович Куракин, несмотря на распространенное среди исследователей нелестное мнение о его деятельности в Париже, внимательно отслеживал обстановку и докладывал о нарастании французской угрозы.

Новым направлением «для сбора и доставки сведений по военной части» в соответствии с высочайше утвержденным в 1810 году представлением Барклая-де-Толли должно было стать «назначение к миссиям нашим при иностранных дворах военных чиновников». В посольства и миссии были направлены для разведывательной работы офицеры в официальном качестве адъютантов послов-генералов. Майор Харьковского драгунского полка В. А. Прендель был назначен адъютантом к генерал-лейтенанту Ханыкову. При посланнике в Испании генерал-майоре Репнине, генерал-лейтенанте Ливене — после в Берлине и посланнике в Вене генерал-лейтенанте Шувалове с 1810 года состояли адъютантами соответственно поручик П. И. Брозин, подполковник Р. Е. Ренни и полковник Ф. Т. Тейль-фон-Сераскеркен.

Поручик артиллерии Граббе «в звании канцелярского служителя» был назначен к российской миссии в Баварии, став первым военным разведчиком на «крышевой должности». К посольству России в Париже предусматривалось назначить флигель-адъютанта Чернышева. Однако назначение не состоялось. 17 сентября 1810 года канцлер Румянцев информировал Барклая о решении оставить его в прежнем положении, «на что, как известно мне, и его величеству угодно будет изъявить свое соизволение». Так Чернышев остался адъютантом Александра при Наполеоне, в распоряжении которого он находился с февраля 1810 года.

Инструкцию о сборе разведывательных сведений за подписью Барклая передали Чернышеву через князя Куракина. Военный министр поставил задачу добывать разведывательные данные «о числе войск…, об устройстве, образовании и вооружении их и расположении по квартирам…, о состоянии крепостей, способах и достоинствах лучших генералов и расположении духа войск». Предписывалось также «закупать издаваемые в стране карты и сочинения в военной области».

Барклай указывал, что «не менее еще желательно достаточное иметь известие о числе, благосостоянии, характере и духе народа, о местоположениях и произведениях земли, о внутренних источниках сей империи или средствах к продолжению войны». Документ заканчивался следующим указанием военного министра: «все сношения ваши со мною были в непроницаемой тайне, то для вернейшего ко мне доставления всех сведений обязаны вы испрашивать в том посредства г. посла, которого я также особенным отношением о сем прошу». «Известное усердие ваше и достоинства подают мне приятную надежду, — писал Барклай, — что возлагаемое на вас сие поручение вы исполните с желаемым успехом и тем самым оправдаете особенное к вам высочайшее доверие». Чаще всего Чернышев направлял разведывательную информацию через посольство; реже пользовался оказией или доставлял собственноручно. Адресатами Чернышева были российский император, министр иностранных дел и военный министр. Адресат предопределял характер передаваемых сведений: информация Александру и Румянцеву чаще носила политический характер, а Барклаю-де-Толли — военный. Источники разведывательной информации Чернышева были разнообразны. В первую очередь таким источником был сам Наполеон. За время пребывания в качестве адъютанта российского императора при французском Чернышев трижды доставил письма Александра Наполеону и трижды привозил в Санкт-Петербург корреспонденцию из Парижа.

Каждое письмо Александра Наполеон пространно комментировал в присутствии Чернышева. В ходе многочасовых аудиенций, представляемых Чернышеву, французский император высказывался по поводу основных положений письма царя, излагал собственную точку зрения, добивался разъяснений от своего собеседника. Русский флигель-адъютант, опираясь на инструкции Румянцева, а в ряде случаев исходя из собственного видения проблем, держал ответ. В последующем Чернышев на многих десятках листов доносил Александру о беседах с императором Франции. Перед отправлением письма в Россию Наполеон принимал Чернышева и в ходе беседы давал пояснения и дополнения к посылаемому тексту.

Чернышев завязал широкие знакомства в придворных, правительственных и военных кругах Парижа, чему в не малой степени способствовало благосклонное отношение Наполеона к русскому офицеру. Приближенные к Наполеону сановники и видные государственные деятели открыли перед Чернышевым двери своих резиденций. Своим Чернышев стал и у сестер Наполеона, королевы Неаполитанской и принцессы Полины Боргезе. Молва приписывала Чернышеву любовную связь с принцессой. Здесь узнавал он все придворные тайны. В великосветских салонах Парижа о Чернышеве сложилось мнение как о покорителе женских сердец. «Его прозвали «Северным Ловеласом», но не потому, что у него было красивое лицо или вообще благородная внешность, а потому что он обладал шиком… оригинальными манерами в соединении с крайним изяществом. Его гибкая талия, плотно обтянутая узким мундиром, каска с пером, татарские глаза — все делало из него любопытный и самый пикантный тип в парижском обществе. Одним словом, по выражению Савари, Чернышев сделался маленьким царьком… Парижа».

Еще большую известность приобрел он после печально знаменитого бала у австрийского посла князя К. Шварценберга, когда в разгар веселья загорелся танцевальный зал и в огне погибло много приглашенных. Чернышев бесстрашно бросался в огонь и спас жизнь женам маршала Нея, Дюрока и сенатора Богарне.

Увеселения парижского высшего света не отвлекали Чернышева от его главной задачи — сбора разведывательной информации. Ничто не ускользало от зоркого ока молодого флигель-адъютанта. Именно близкое знакомство с французским маршалом Жаном Батистом Бернадотом, будущим королем Швеции, послужило основанием для направления Чернышева в Стокгольм в конце 1810 года. Там личному посланнику Александра предстояло выяснить намерения Бернадота в отношении России после избрания его шведским наследным принцем. В преддверии войны с Францией это было заданием чрезвычайной важности. Бернадот, будущий король Швеции Карл XIV, в ходе трех продолжительных бесед с Чернышевым заверил царского посланника, что «Швеция не двинется, в каких бы обстоятельствах ни находилась Россия, и ничего не сделает, что могло бы быть ей неприятно». В письме Александру Чернышев писал: «Я очень счастлив, Государь, что те сведения, о которых я имел счастье доносить Вашему Величеству касательно характера наследного принца, оправдываются… Это, конечно, не слуга императора Наполеона… Что же касается его чувств к России, то я осмеливаюсь уверить Ваше Величество, что он честно относится к ней, и если мы будем щадить его, то можем рассчитывать на него. Поэтому Ваше Величество можете во всякое время быть спокойным насчет Финляндии и даже располагать свободно частью войск, которые там находятся».

Расставаясь с Чернышевым, наследный принц вручил ему два письма — одно к Наполеону, другое к принцессе Боргезе. Чернышеву удалось снять копии этих писем. Свою инициативу он объяснил предположением, что государю будет очень интересно узнать их содержание. Французский посол в Стокгольме барон Алькье также вручил Чернышеву для передачи в Министерство иностранных дел (внешних сношений) свое послание. Однако хитрый дипломат принял все меры предосторожности для сохранения служебной тайны и Чернышев вынужден был отказаться от перлюстрации его корреспонденции.

Диапазон добываемой Чернышевым информации, в том числе и совершенно секретной, был необычайно широк. Так, ему удалось получить ряд документов из секретного архива министерства внешних сношений Франции, в том числе донесение императору Наполеону о «политическом положении Пруссии».

В своей переписке, ссылаясь на отсутствие «знаков тайнописи», Чернышев чаще всего из предосторожности не раскрывает своих источников информации и называет их «одно лицо», «г-жа Д», «лица, которые удостаивают меня откровенности». Однако кое-где в переписке проскальзывают должности и имена конфидентов. Это посланники Пруссии и Рейнского союза (существовавшего в 1806–1813 годах объединения 36 германских государств под протекторатом Наполеона) и, конечно, Талейран. В одном из донесений Чернышев прямо говорит, что был у Талейрана, передал ему письмо государя и долго беседовал с ним, причем князь Беневентский проявил себя настоящим другом России.

Секретарь топографической канцелярии Наполеона полковник Альбэ предоставил возможность Чернышеву снять копии с топографических карт целого ряда городов и их окрестностей, включая имеющиеся укрепления. Но чаще всего ссылка на источник информации достаточно безлична. «Один достойный офицер, которого я лично знаю и которого император часто посылал в Испанию, представил мне недавно записку, в которой он откровенно доказывал…» — пишет в донесении в Санкт-Петербург Чернышев.

Русский флигель-адъютант внимательно следил за всеми изданиями по военному искусству и наставлениями для офицеров наполеоновской армии. Среди отправленных в Россию публикаций «История революционных войн Франции», «История военной администрации», «Военный атлас», «Инструкция для офицеров-артиллеристов сухопутных войск», «Инструкция для офицеров полков легкой кавалерии», «Воспоминания военного хирурга». В поле зрения Чернышева находились военно-технические изобретения французов. Он докладывает об изобретении новых ружейных замков без кремней и особого состава пороха. При этом он направляет два образца замков и рецепт состава пороха. Уже 1 ноября 1810 года военный министр предписал инспектору артиллерии барону Меллер-Закомельскому, чтобы «сделаны были тщательные опыты над сим изобретением». Не проходят мимо внимания Чернышева и поступившие в войска новые транспортные повозки. Переодевшись, он сумел проникнуть в часть, куда поступили первые образцы таких повозок, сделать их эскизы и снять основные характеристики.

Кроме доверительных информаторов, Чернышев завел и платную негласную (тайную) агентуру. С августа 1810-го по февраль 1812 года в адрес Барклая-де-Толли он регулярно направлял важные разведывательные сведения по преимуществу военного характера, свидетельствовавшие о подтягивании французских войск к западным границам России. Первого платного агента ему удалось привлечь к сотрудничеству в августе 1810 года. Направляя уже в начале сентября в Санкт-Петербург «Ведомость о составе и расположении французских войск к 10 сентября 1810 года», Чернышев пишет, что она была добыта в результате трудных поисков и затраты денег. Далее он сообщает, что военный министр Франции для организации снабжения войск приказал издавать раз в десять дней ведомость с детальным расписанием боевого состава вооруженных сил Франции, в ограниченном количестве экземпляров, и направлять ее начальникам отделов министерства. Один из экземпляров доставил Чернышеву сентябрьским воскресеньем в 5 часов вечера служащий военного министерства. Чернышев немедленно приступил к копированию этого объемного документа — 58 листов, так как к 9 часам утра следующего дня секретным бумагам следовало быть на месте. Чернышев был прекрасно осведомлен о добываемых посольством разведывательных сведениях, так как в сопроводительном письме к «Ведомости» он отмечает:

«…посольству только один раз удалось получить копию одной из таких ведомостей и все это в самом начале моего — пребывания в Париже».

Далее налаженная с таким трудом связь на время обрывается — Чернышев с письмом Наполеона направляется в Россию и возвращается в Париж через Стокгольм только в декабре 1810 года. В феврале следующего года он докладывает Барклаю, что ценный платный агент в военном министерстве в его отсутствие выгодно женился, в результате чего больше не нуждается и отказывается говорить о продолжении сотрудничества. Несговорчивость его объясняется и тем, что была введена смертная казнь за разглашение секретных сведений. Ответственность же за секретность данных по составу и дислокации войск была возложена персонально на начальников отделов. Служащие министерства могли пользоваться ведомостями только в присутствии руководства. Казалось, доступ к этой информации был наглухо перекрыт. Однако Чернышев нашел выход. Вскоре он доносит Барклаю: «…Я уже нашел другого [служащего], пообещавшего мне в ближайшее время сводную таблицу со штатным расписанием вооруженных сил Французской империи… Я надеюсь также через пять-шесть недель получить точную таблицу всех войск Рейнской конфедерации и Польского княжества».

«Ближайшее время» наступило только через несколько месяцев. 28 апреля 1811 года Чернышев докладывает Барклаю, что снова располагает агентом в военном министерстве. «Я надеюсь, — пишет Александр Иванович, — что сведения, которые передает посольство, сообщаются вашему сиятельству; я считаю своим долгом доводить до сведения посольства требования, которые необходимо предъявлять к человеку, работающему… в одном из отделов военного министерства». Результаты не заставили себя долго ждать. «Сотрудник отдела по передвижению войск, служащий нашему посольству со времен миссии графа Маркова, добыл очень ценные сведения», — пишет Чернышев Барклаю 5 июня 1811 года. Это были подробные данные по составу и дислокации французской армии к 1 апреля 1811 года на 58 листах. Желая их дополнить, Чернышев добыл сводную статистическую таблицу по всем странам Рейнской конфедерации с боевым расписанием армий членов конфедерации, а также состав и дислокацию датской армии.

В августе — начале сентября 1811 года Чернышев привлек к сотрудничеству платного агента в Государственном совете Франции; в зависимости от характера сведений направлял их канцлеру Румянцеву или военному министру Барклаю-де-Толли.

К декабрю 1811 года Чернышев, как это следовало из его доклада Барклаю, имел четырех платных тайных агентов: одного в военном министерстве, другого в военной администрации, третьего в Государственном совете, четвертый был агентом-посредником. Посредник был необходим, по словам Чернышева, чтобы «не слишком часто показываться мне самому». В течение 10 месяцев 1811 года Чернышев заплатил агентуре восемь тысяч франков.

Ее уровень не удовлетворял Чернышева. Он настойчиво ищет «своего человека» среди служащих кабинета Генерального штаба, откуда исходили самые секретные приказы. Агент там позволил бы получать ценную информацию и после начала боевых действий.

Покрытие расходов Чернышева производилось по личному указанию Александра I. Так, в декабре 1811 года государь приказал доставить ему четыреста червонных «для известного употребления».

Информация, поступающая от Чернышева, была многопланова и всеобъемлюща. Во-первых, это были сведения, отражавшие каждодневную деятельность французской армии, состояние французского общества в целом и высшего света, внутриполитическую обстановку в стране и внешнеполитические акции Франции. Во-вторых, это были всесторонний анализ обстановки, блестящий прогнозы, а также рекомендации и предложения, учет и реализация которых должны были, по мнению Чернышева, способствовать успеху русского оружия в предстоящей войне. Подобное было возможно только благодаря незаурядным способностям Чернышева. Постоянно общаясь с Наполеоном и высшим французским военным командованием, ему удалось понять характер Наполеона, проникнуть в стратегическое мышление императора Франции, выявить основные элементы его стратегии.

Чернышев еще в конце 1810 года рассмотрел в Наполеоне завоевателя, который никогда не остановится на достигнутом. После продолжительной аудиенции у Наполеона 23 декабря 1810 года Чернышев докладывает Александру: «Осмеливаюсь сказать вашему величеству, что, хотя речи императора наполнены миролюбием, все его действия совершенно не согласны с ними. Быстрота, с которою в продолжение шести месяцев совершено столько насильственных присоединений, предвещание, что за ними последуют другие захваты; деспотические и насильственные меры, которые употреблял Наполеон для увеличения своих войск, конскрипция нынешнего года, которую он возьмет, конечно, в полном числе, в чем никто не сомневается, видя, к каким коварным средствам он прибегает в этом случае, наконец, предположение учредить подвижную национальную гвардию более нежели в 300 000 человек, о чем уже идут рассуждения в Совете… Все эти обстоятельства ставят все европейские державы в крайне тревожное положение в отношении к империи Наполеона». «Взоры всех обращаются на Россию, — продолжает Чернышев, — это единственная держава, которая одна еще может не только не подчиниться тому рабству, от которого страдает остальная Европа, но даже положить предел тому разрушительному потоку…»

В этой ситуации Чернышев рекомендует любой ценой заключить мир с турками. «Эта жертва, — объясняет он, — будет с избытком вознаграждена всеми выгодами, которые произойдут от грозного и внушительного положения, которое может тогда занять Россия, заставив уважать свою волю в мирное время, а в случае разрыва с Францией приобретая неоценимое преимущество — предупредить своего врага».

Чернышев был радикален в предложениях. Учитывая сказанное выше, он предлагал «нанести роковой удар выгодам Наполеона: для этого достаточно войти в соглашение с Австрией и Швецией, обещав первой часть Валахии и Сербию, а второй — Норвегию… а затем, внезапно заняв варшавское герцогство, объявить себя королем польским и обратить против самого императора все средства, приготовленные в этой области для войны с нами». И так едва ли не в каждом письме: анализ складывавшейся внутри- и внешнеполитической обстановки, прогноз развития событий и рекомендации. Чернышеву удалось предвосхитить основные контуры стратегического замысла Наполеона, окончательно сформулированного императором только в мае-июне 1812 года. Именно предвосхитить, так как еще в марте Наполеон планировал отражать русское наступление на Варшаву. 8 (20) февраля Чернышев докладывает в Петербург: «Война неотвратима и не замедлит разразиться». При этом он сообщает, что французы проводят мероприятия «с целью предупредить нас на рубеже Вислы и воспрепятствовать нашему вторжению в герцогство Варшавское». Стратегический замысел будущей кампании Наполеона против России в общих чертах был вскрыт Чернышевым задолго до того, как были нанесены стрелы на штабных картах. 31 декабря 1811 года (12 января 1812 года) он докладывает военному министру, ссылаясь на прекрасно информированных лиц, что французский император поведет наступление тремя группами корпусов в трех стратегических направлениях. Не ошибся Чернышев и в определении направления главного удара французских войск, связав его с будущим местоположением штаб-квартиры Наполеона. Невозможно окончательно утверждать, докладывал он 8 (20) февраля 1812 года, куда направится Наполеон — в Варшаву или в Данциг. «Различные сведения, — вместе с тем продолжал Чернышев, — позволяют предположить, что главный удар будет нанесен именно из последнего пункта». Правильное предвидение — главный удар по русским войскам наносился именно левым крылом французской группировки под началом самого Наполеона. Передаваемые Чернышевым данные позволяли судить о численном составе первого эшелона Великой армии — 350–400 тысяч человек по состоянию на 15 марта 1812 года. К моменту вторжения в Россию он насчитывал 448 тысяч человек. Раскрыл Чернышев и намерение Наполеона выиграть войну в ходе одной кампании, начав с разгрома русской армии уже в пограничных сражениях. «Цель и устремления Наполеона, — докладывает он Барклаю, — направлены единственно на достаточную концентрацию сил, чтобы… нанести сокрушительные удары и решить дело в одной кампании. Наполеон прекрасно понимает, что не может отсутствовать в Париже больше года и что проиграет, если война продлится два или три года».

Указывая на примеры Фабия и Веллингтона, Чернышев предлагает затягивать военные действия и избегать больших сражений, которые противник будет искать. Он исходил из тезиса, что в политике, так же как и в военном искусстве, главное правило заключается в том, чтобы делать противное тому, что желает противник. Он выдвигает идею отступления: «Затягивать на продолжительное время войну, умножать затруднения, — иметь всегда достаточные армии в резерве… Этим можно совершенно спутать ту систему войны, которой держится Наполеон, заставить отказаться от первоначальных своих планов и привести к разрушению его войска вследствие недостатка продовольствия или невозможности получать подкрепления, или вынудить к ложным операциям, которые будут для него гибельны». В заключение русский офицер категоричен: «Это единственный образ действия, которому должно следовать наше правительство в таких затруднительных и важных обстоятельствах».

Выводы Чернышева сыграли не последнюю роль в принятии весной 1812 года Россией оборонительной стратегии, предусматривающей ведение боевых действий в течение нескольких лет — сначала на своей территории, в приграничных областях, не отступая далеко, а затем перенесение их в Европу, с опорой на антинаполеоновское освободительное движение.

По утверждению военного историка Михайловского-Данилевского, накануне вторжения Наполеона Чернышев письменно высказал свои опасения императору Александру о чрезмерной растянутости русских армий на западной границе. В этой связи вторая армия была передислоцирована ближе к первой.

Уже в ходе войны, в июле 1812 года, Александру I им была представлена «Записка флигель-адъютанта Чернышева о средствах к предупреждению неприятеля в 1812 году». «Записка» указывала на необходимость соединения двух армий и на крайнюю опасность обладания неприятелем дорогой из Минска через Смоленск в Москву, не имея возможности противостоять на этом пути вплоть до столицы. Чернышев писал о затягивании военных действий для создания и подготовки подкреплений внутри страны, полагая, «что спасение армий, а следовательно, государств, лежит прежде всего в силе резервов». Затем он указал, что призыва государя к народу будет достаточно, чтобы пополнить кадры резервной армии до 100 тысяч человек. Для этой резервной армии Чернышев предлагал создать пять укрепленных лагерей в Смоленской губернии. И вновь Чернышев повторяет, что «затягивание войны, задержание Бонапарта возможно долее вдали от его отечества представляет единственный способ».

Чернышев пристально отслеживал, как французские войска готовятся к войне. Первоочередное внимание Наполеона, указывал Чернышев, обращено на артиллерию и кавалерию. Именно артиллерия и кавалерия рассматривались Наполеоном как наиболее боеспособные для войны с Россией, именно на них он делал ставку, наращивая численность.

В июне 1811 года Чернышев в письме императору Александру предложил сформировать в России немецкий легион. Эта идея независимо от Чернышева родилась и у Нессельроде и после совместного обсуждения была окончательно сформулирована и изложена Чернышевым. Основания для этого были весьма существенные: политику Наполеона отторгали все слои населения германских государств. Особенно ущемленным чувствовало себя германское дворянство. Французский император запретил ему служить в армиях иных государств, включая Пруссию и Австрию. Этот запрет, а также сокращение прусских и австрийских вооруженных сил по требованию Франции привели к появлению целого контингента заштатных офицеров, проникнутых ненавистью к Наполеону. «Под тем предлогом, чтобы доставить лифляндским, курляндским и финляндским дворянам большие удобства для службы в войсках, устранив неудобства, происходящие от незнания ими русского языка, стеснявшие их готовность и ревность служить вашему величеству, — писал Чернышев, — повелите устроить три пехотных полка, по два батальона в каждом, два конных полка по пяти эскадронов и три роты артиллерии единственно из немцев. Это первое ядро будет обучено под начальством офицеров, уроженцев наших немецких губерний».

Не довольствуясь письмом, Чернышев вступил в тайные сношения с австрийскими офицерами: генералом графом Вальмоденом и полковником Тетенборном. Они дали согласие поступить на службу в немецкий легион в случае его формирования и, более того, привлечь к службе в нем ряд австрийских офицеров. Чернышев просил Александра назначить Вальмодена начальником легиона, поручив конницу Тетенборну.

Предложение Чернышева было принято с некоторыми изменениями — с началом войны в Ревеле было начато формирование Российско-немецкого легиона, командование которым было вверено графу Вальмодену.

Чернышев добился согласия на переход на русскую военную службу полковника французской армии Жомини, крупнейшего военного теоретика того времени. Были оговорены и утверждены в Петербурге все условия его отъезда в Россию. Однако обстоятельства, в том числе и присвоение Жомини генеральского звания, воспрепятствовали исполнению этого плана, осуществившегося только в 1813 году.

В одной из депеш Барклаю Чернышев настаивает на необходимости организации на территории германских государств разведки против Франции. Он отмечал, что на успехе кампаний 1806–1807 годов отразилось отсутствие данных о противнике. В то же время французы не считали денег, когда речь шла о сборе информации. «Ряд французских офицеров, — пишет Чернышев, — признались мне… что во время войны против нас в Пруссии не было практически ни одного сельского кюре на оккупированных нами территориях, который бы не работал бы на французов. Мне кажется, что наладить добывание разведывательных сведений русскому командованию будет значительно легче, учитывая отрицательное отношение населения Пруссии к французам. Более того, необходимо воспользоваться пребыванием нашей миссии в Берлине». Чернышев писал, что более всего подходил для этой роли Убри, таланты которого в этом отношении хорошо известны, учитывая его пребывание в Пруссии в течение нескольких лет. Чернышев полагал, что Убри необходимо наделить всеми полномочиями и потребовать от посвященных лиц строго хранить тайну. Военный министр сообщил Чернышеву о высочайшем одобрении его деятельности и пожелании действовать по его разумению, для чего он будет обеспечен средствами. Русской миссии в Берлине было приказано подготовить больше ловких агентов.

В корреспонденциях Чернышев давал и оценку персональному составу военного руководства Франции. Вот отрывки из портретов наполеоновского генералитета, написанные рукой молодого разведчика.

«Удино, герцог Реджио. Отмечен во всей французской армии как обладающий наиболее блестящей храбростью и личным мужеством, наиболее способный произвести порыв и породить энтузиазм в тех войсках, которые будут под его началом. Из всех маршалов Франции он один может быть употреблен с наибольшим успехом в тех случаях, когда нужно выполнить поручение, требующее точности и неустрашимости. Не будучи очень образованным человеком, Удино не страдает недостатком знаний; его отличительные черты — это здравый смысл, большая откровенность, честность; друзья и недруги — все единогласно отдают ему в этом должное…»

«Лефевр, герцог Данцигский. Маршал Испании и сенатор. Не получил никакого воспитания; будучи глубоко невежественным человеком, имеет за собою только большой опыт, много мужества и неустрашимости. Неспособный действовать самостоятельно, он может, однако, успешно выполнять те операции, которые ему будут указаны. Маршалу Лефевру от 55 до 60 лет, но он еще очень свеж и очень крепкого здоровья».

«Даву, герцог Ауэрштадтский. Князь Экмюльский. Маршал империи, главнокомандующий войсками на севере Германии. Человек грубый и жестокий, ненавидимый всеми, кто окружает императора Наполеона; усердный сторонник поляков, он большой враг России. В настоящее время это тот маршал, который имеет наибольшее влияние на Императора. Ему Наполеон более, чем всем другим, доверяет, и которым он пользуется наиболее охотно, будучи уверен, что, каковы бы ни были его приказы, они будут всегда исполнены точно и буквально.

Не обнаруживая под огнем особо блестящей храбрости, он очень настойчив и упорен и, сверх того, умеет всех заставить повиноваться себе. Этот маршал имеет несчастье быть чрезвычайно близоруким».

«Груши. Граф империи, генерал-полковник конных егерей. Мало влиятелен и находится еще далеко от тех милостей, которые Наполеон уже оказал другим его товарищам. В отношении нравственном этот генерал пользуется всеобщим уважением — результат незапятнанной репутации и безукоризненного поведения; офицер крупных достоинств, он имеет за собой глубокие познания в военном деле, и в особенности в том, что касается кавалерии…»

Весной 1811 года Чернышев почувствовал повышенный интерес французской полиции к своей персоне. 9 апреля в письме к Александру I он отмечает, «что со времени моего возвращения в эту столицу, несмотря на всю вежливость и предупредительность в отношении ко мне со стороны всех окружающих Наполеона, за мной гораздо больше следят теперь, чем прежде».

28 апреля в письме Румянцеву он сообщает о планах формирования третьего, итальянского обсервационного корпуса. «Я постараюсь добыть подробные сведения об этом важном предмете, — продолжает Чернышев, — но в настоящее время я должен с меньшей активностью производить мои изыскания, будучи стеснен и находясь под постоянным надзором агентов и многочисленных шпионов полиции, которые меня окружают. Я решился на это особенно потому, что сведения, которые добывает граф Нессельроде из военного министерства, мне кажутся довольно верными». Причины такой осторожности и осмотрительности, по словам Чернышева, объясняются «ловушкой», которую пыталась устроить ему местная полиция. «В одно утро явился ко мне один из таких агентов полиции и вызвался мне доставить сведения о распоряжениях военного министерства в отношении движения войск и о положении армии. Чтобы удобнее поймать меня, он объявил, что отказывается от денежного вознаграждения, и дал мне прилагаемое при сем расписание планов, из которых должна быть составлена германская армия, очевидно ложное. Так как я понял значение его попытки, посредством которой хотели поймать меня, и не желая быть обманутым, я прогнал его, дав понять, что замечаю хитрость, но в то же время я оставил бумагу, которую и сообщаю Вашему сиятельству. Вы изволите заметить, что цель, с которой она была мне доставлена, заключалась в том, чтобы нас напугать, потому что один из способов, которым пользуется император Наполеон… чтобы преувеличить силы, которыми он может располагать».

Деятельностью полиции в это время руководил Савари, сменивший Фуше. Он не без оснований опасался энергичного молодого русского флигель-адъютанта. Вероятно, его антипатия к Чернышеву подогревалась слухами о близости полковника с его женой. В одной из бесед с Нессельроде в апреле 1811 года Ровиго передал для Чернышева жесткое пожелание «перестать писать дипломатические депеши и предоставить это посланнику и миссии, стараться веселиться здесь… и чтобы это было… единственным занятием». Чернышев обратился к ревнивому министру полиции, чтобы успокоить. Он попытался заверить его, что не вмешивался и не собирается вмешиваться в дипломатию и, более того, готов следовать его советам, как в части своего дальнейшего поведения, так и посещаемых салонов. Ровиго, казалось, был удовлетворен.

Однако на следующий день, 12 апреля, в газете «Journal de 1’ Empire» появилась очень непристойная, по словам Чернышева, статья, в которой французскому обществу рекомендовалось остерегаться «молодого интригана среднего роста, со свежим лицом, черными волосами, хорошо одетого и выдающего себя за курьера, доставляющего депеши, на деле же злоупотребляющего доверием к нему простодушных людей». Ядовитая статья наделала много шума в придворных и дипломатических кругах Франции. Трудно утверждать, что за публикацией этой статьи стоял Наполеон. Видимо, в этот период он не был еще готов одобрить радикальные меры против Чернышева из-за опасения вызвать обострение отношений с Россией. Но, как бы там ни было, это была попытка одернуть ретивого полковника и отпугнуть от него излишне откровенных высокопоставленных знакомых. Вслед за окриком последовало объяснение обер-гофмаршала Наполеона, который от имени императора передал, что «Его величество с гневом и негодованием прочел статью, помещенную в официальной газете… что в справедливом негодовании он сделал выговор за это герцогу Ровиго, велел исключить из службы при министре полиции Эсменара, автора этой статьи, и на три месяца уволить от издания редактора журнала». Однако министр полиции старался сделать все для изоляции иностранцев во Франции, воспрепятствовать их доступу к разведывательной информации. В сентябре 1811 года Чернышев докладывал Румянцеву, что деятельность Ровиго «заключается в том, чтобы препятствовать всяким собраниям, уничтожить все общественные связи, даже самые невинные и неспособные побуждать подозрений. Особенно он хочет уединить иностранцев; он часто говорит тем, кто их принимает, что это ему не нравится». «Поэтому, — завершает Александр Иванович, — пребывание в Париже сделалось ужасным и особенно невыносимо для тех, которые по обязанности должны следить за ходом текущих событий».

За Чернышевым же был установлен особый контроль. В письме от 6 (18) декабря 1811 года, адресованном Барклаю, Чернышев отмечает, что в течение трех месяцев находился под наблюдением полиции более жестким, чем когда-либо. В доме, где проживал Чернышев, поселился сотрудник полиции, который проговорился слугам, что выбрал там квартиру с целью шпионить за их хозяином.

О пристальном внимании полиции к российскому посольству и к нему самому полковнику удалось узнать от агентов в военном министерстве и военной администрации. Во второй половине ноября туда поступил грозный циркуляр Наполеона: «Министр полиции меня информирует, что краткая ведомость о дислокации войск империи… оказывается у русских, как только она выходит в свет. Эта ведомость дошла даже до их войск и штабов. Горе тому, кто виновен в этом презренном предательстве, я смогу навести порядок, разоблачить преступника и заставить его понести наказание, которое он заслуживает».

Циркуляр, по словам Чернышева, посеял такой ужас среди сотрудников, что «первым их побуждением было прекратить всякие сношения со мной». Александру Ивановичу пришлось употребить все свои доводы, чтобы не потерять с таким трудом созданную негласную агентуру. Чернышев убеждал агентов, что выражения циркуляра свидетельствуют о том, что подозрения не направлены конкретно против кого-либо из них. Более того, в циркуляре речь идет о краткой ведомости, которую ему давно не передавали. Наконец он заверил своих агентов, что они могут рассчитывать на его осторожность в сохранении тайны. В итоге Чернышеву удалось снова получить секретные сведения о французских войсках. Правда, уверенность в том, что он сохранит и дальше негласных агентов в военном министерстве и в военной администрации, таяла на глазах. Произошло ужесточение мер по охране секретной информации. Было решено впредь отказаться от печатания краткой ведомости и переписывать ее от руки в трех экземплярах — для императора и двух министров. Проанализировав ситуацию, Чернышев пришел к заключению, что вывод полиции о русской агентуре в военных министерствах был сделан на основании информации, поступившей из России. «До посла Франции и наемников герцога Ровиго в С.-Петербурге дошли сведения о направлении подобных материалов из Парижа, о чем они не преминули сообщить». При этом он не сомневался, что «императору Наполеону до сих пор не удалось выявить источник получения нами этих материалов». Вокруг Чернышева была соткана целая шпионская сеть. Полицейские ищейки под руководством префекта Паскье докладывали о каждом шаге русского полковника министру полиции Савари и министру иностранных дел Марэ, герцогу Бассано.

Приближался роковой 1812 год. Сознавая, что его деятельность становится все более подозрительной в глазах французского правительства, и желая в скорой войне защищать Родину с оружием в руках, Чернышев просит отозвать его в Россию. 31 декабря 1811 года (12 января 1812 года) полковник пишет графу Румянцеву: «Продолжение моего пребывания в Париже зависит исключительно от императора Наполеона… Он не намерен отправить меня обратно;… мне оказывается слишком много чести, опасаясь меня, и поэтому стараются противодействовать мне и удерживать здесь… Надеюсь, что вы уверены в том, что я не опасаюсь неприятностей, связанных с подобным положением; мною руководит не желание избегнуть захвата моих бумаг, может быть даже лишение свободы… Я крайне буду огорчен, если не буду немедленно на своем месте, лишь только война призовет всех военных к исполнению своего долга… Примите участие, чтобы осуществилось мое желание… возвратиться в Петербург под видом ли вызова меня или отпуска, или по каким-либо другим причинам, которые сочтут более приличными». Избавление неожиданно пришло от самого Наполеона, который принял решение отправить Чернышева с письмом к Александру. После короткой аудиенции 13 (25) февраля 1812 года он выехал в Петербург.

По словам тогдашних остряков, совершая поездки между Петербургом и Парижем с заездом в другие западноевропейские столицы, Чернышев преодолел большее расстояние, чем если бы совершил кругосветное путешествие.

На следующий же день после отъезда Чернышева в его квартиру нагрянула полиция и произвела обыск. В кабинете были найдены обрывки писем и записок, а в камине в спальне оказалась груда пепла от сожженных бумаг. В надежде найти уцелевшие от огня листы было решено перебрать пепел на ковре, лежащем рядом с камином. Когда же подняли ковер, под ним якобы оказалось письмо, «случайно попавшее туда и таким образом избегнувшее уничтожения». Письмо гласило:

«Господин граф, вы гнетете меня своими просьбами. Могу ли я сделать для вас более того, что делаю? Сколько я переношу неприятностей, чтобы заслужить случайную награду. Вы удивитесь завтра тому, что я вам дам. Будьте у себя в 7 часов утра. Теперь 10 часов: я бросаю перо, чтобы достать сведения о дислокации Великой армии в Германии по сегодняшний день. Формируется четвертый корпус, состав которого совершенно известен, но время не позволяет мне дать вам об этом все подробности. Императорская гвардия войдет в состав Великой армии. До завтра в 7 часов утра.

М.».

Это письмо стало роковым для автора и связало навсегда его имя с Чернышевым. События, согласно французской версии, развивались следующим образом. Находку сочли прямым доказательством совершения государственной измены. Письмо было подписано одной буквой «М» и, очевидно, под ней скрывался человек, имеющий доступ к тайнам военного ведомства. На первых порах поиск в военном министерстве и военной администрации не дал результатов. И лишь после того, как обратились к сотрудникам кабинета начальника Генерального штаба, немедленно заподозрили, не скрывается ли под буквой «М» один из мелких чиновников по фамилии Мишель. Этого Мишеля отыскали в военной администрации, где он занимал место в отделе обмундирования; у него был лучший почерк во всем ведомстве, но он пользовался сомнительной репутацией человека пьющего и живущего не по средствам. Немедленно достали написанную им бумагу и по сравнении ее с найденной запиской почерк оказался тождественным. Спустя час Мишеля привезли в министерство полиции и он чистосердечно сознался в сношениях с Чернышевым.

На первых же допросах вскрылось, что преступные действия Мишеля начались за много лет до ареста, а «грехопадение» предопределила встреча с секретарем русского посольства Убри в 1803 году.

По показаниям Мишеля в суде, знакомство его с Убри произошло следующим образом.

Однажды он случайно встретил на бульваре незнакомого господина, который, заметив в руках Мишеля исписанный лист бумаги, поинтересовался, его ли это почерк. Получив утвердительный ответ, незнакомец представился сотрудником посольства России и попросил переписать ряд имеющихся у него документов. Вряд ли для Убри эта встреча была случайной. Мишель согласился с предложением и переписал три или четыре бумаги безобидного свойства, за что ему была заплачена тысяча франков, плата совершенно несоразмерная с проделанной работой. Получив большие деньги, Мишель не устоял, когда в следующий раз его попросили за такую же сумму достать сведения об организации и дислокации французских войск. Отъезд Убри из Парижа в сентябре 1804 года прервал отношения русского посольства с Мишелем, которые были восстановлены только в 1806 году, в ходе кратковременного пребывания Убри во Франции. И снова связь с Мишелем прерывается, на сей раз до сентября 1807 года, когда в Париже появляется русская миссия во главе с графом Петром Александровичем Толстым. В составе миссии состоял советник посольства Нессельроде, который и продолжил работу с Мишелем. В 1809 году Мишель был переведен в военную администрацию, в отдел по обмундированию войск. Сведения военного характера стали поступать от него только с начала 1811 года, хотя Мишель и продолжал работать на прежнем месте.

С назначением в военную администрацию Мишель потерял доступ к разведывательной информации, интерес к которой проявляло российское посольство. Прошло достаточно времени, прежде чем Мишель нашел сообщников. Первым из них стал Жан Мозес (по прозвищу Мирабо, 35 лет), сторож отдела военного министерства, где раньше служил Мишель. Сторож носил к переплетчику ведомость дислокации французской армии, которая составлялась в отделе два раза в месяц. На это отводилось ограниченное время, но Мозес ухитрялся выкраивать три четверти часа, которых хватало Мишелю для копирования секретных сведений. Свой интерес Мишель объяснил тем, что в армии служит его богатый и бездетный родственник, единственным наследником которого он является. Мозес удовлетворялся таким объяснением. А потому без всякого подозрения получал за столь пустячную в его глазах услугу по пять-шесть франков. Но вскоре начальнику отдела показалось, что сторож слишком долго ходит к переплетчику, и вместо него стали посылать другого служащего. Однако Мишель привлек к сотрудничеству Луи-Франсуа-Александра Сальмона, 32 лет, служившего в отделе инспекции войск военного министерства, и Луи-Франсуа Саже, 35 лет, чиновника военного министерства в отделе по передвижению войск. В 1811 году Сальмон доставил Мишелю сведения о составе пехотных полков в Германии, а затем каждые две недели представлял ведомость о передислокации французских войск. В декабре 1811 года Сальмон по сведениям, полученным от Саже, составил общую картину всей французской армии в Германии. Тот же Саже в январе 1812 года передал данные о дислокации корпусов, которые должны были войти в ее состав.

После отъезда Нессельроде из Парижа в августе 1811 года работу с Мишелем продолжил секретарь русского посольства Крафт. Последняя информация была передана Мишелем Крафту, который заплатил ему 6 тысяч франков. Новым соучастникам Мишель объяснял интерес потребностями военного подрядчика. Связь с Нессельроде и Крафтом Мишель поддерживал через камердинера-австрийца Вертингера, ставшего затем швейцаром посольства.

Для ареста Вертингера было необходимо выманить из здания посольства, где он пользовался правом экстерриториальности. Полиция прибегла к хитрости — Мишеля заставили написать письмо из тюрьмы и назначить швейцару свидание в кофейне, где они обычно встречались. Ничего не подозревающий австрияк явился в указанное место, где был тут же схвачен. На допросах он был излишне словоохотлив. Вертингер, по словам Мишеля, свел его с Чернышевым, который просил сообщать ему тайно от Крафта все доставляемые тому сведения. Мишель согласился, после того как Чернышев обещал от имени государя значительную пенсию. С этого времени Мишель начал служить двум господам. Иногда он требовал отдельных сведений. За услуги Чернышев заплатил 4 тысячи франков. Перед отъездом Чернышев предложил Мишелю посылать ему сведения через человека, которого он обещал указать, и поручил ему подкупить чиновников Генерального штаба. Он был так щедр, что согласился заплатить 400 тысяч франков начальнику отдела военного министерства, если бы Мишель сумел добиться его услуг, но последний не рискнул, предвидя неудачу.

На следствии и суде Мишель во всем сознавался, но при этом он старался представить себя невинной жертвой искусителей и в первую очередь Чернышева, «который ловко его завлекал всевозможными средствами и не только принимал его во всякое время к себе, но и посещал его, не брезгуя его скромным жилищем». Мишель уверял судей, что несколько раз хотел прекратить свои сношения с Чернышевым, но тот пугал его, говоря: «Если вы откажетесь мне служить, то я донесу на вас, и вы погибнете». На суде вскрылось, что за время сотрудничества с представителями российского посольства Мишель получил, по его собственному признанию, до 20 тысяч франков, из которых чиновникам военного министерства Сальмону и Саже досталось только по 300.

Внезапное исчезновение швейцара посольства не оставило безучастным посла Куракина. Тайные полицейские донесения представляли его «человеком прямым и не опасным, а только смешным». Оценка совершенно не соответствовала действительности. Под маской простака скрывался тонкий, проницательный ум. Куракин был в курсе разведывательной деятельности Чернышева. Именно через него передавались деньги Чернышеву для оплаты услуг агентов. Он направлял разведывательную деятельность Нессельроде, а затем Крафта, отправлял информацию Мишеля. Причины исчезновения швейцара посольства не вызвали сомнений у Куракина. Ему предстояло локализовать последствия ареста Мишеля и Вертингера. С этой целью он постарался вызволить из рук полиции последнего и собрать максимальную информацию о ходе судебного расследования. Не выходя из созданного им образа, он поднял большой шум из-за своего швейцара. Как с иронией пишут исследователи, «он полагал, что видный немец, представлявший картинную фигуру со своей булавой на роскошной посольской лестнице, был замешан в какой-нибудь драме частного характера, и громко требовал возвращения необходимого аксессуара своего пышного жилища». Он не давал покоя министру иностранных дел герцогу Бассано, требуя самых энергичных мер полиции по розыску его слуги. Выбранная тактика оказалась правильной. Жалобы и просьбы Куракина так надоели Наполеону, что он приказал зажать рот «наивному» послу, открыв ему всю правду. Герцог Бассано конфиденциально сообщил Куракину: «Ваш швейцар не погиб, а его были вынуждены арестовать, потому что он замешан в заговоре против безопасности государства. Его накрыли с поличным…» Куракин пристально отслеживал обстановку и стремился найти выход из нее. Он докладывал в Петербург: «Я недоволен Вертингером за его жадность воспользоваться порученною ему уплатою, а также за то, что на допросе он сказал более, чем следовало. Тем не менее, чтобы не возбудить его и не сделать еще более против нас виновным, я, не выказав ему неудовольствия, построю ему золотой мост, отправив его на родину в Вену». Во избежание дипломатических осложнений Куракин в этом же письме рекомендовал не направлять больше Чернышева в Париж с ответным письмом Наполеону.

Слушание дел Мишеля и сообщников состоялось в уголовном суде Сены, ему были посвящены два заседания 1 (13) и 2 (14) апреля 1812 года. «…К общему изумлению всей Европы, обнаружена картина целой системы подкупов агентами русского правительства французских чиновников военного ведомства». Мишелю было предъявлено обвинение по статье 76 Уголовного кодекса, «каравшей гильотиной за сношения с иностранными государствами, с целью доставить им средства предпринять войну против Франции». Суд присяжных после трехчасового совещания приговорил Мишеля к смертной казни. Сальмон и Саже защиту строили на том, что верили объяснениям Мишеля, что подрядчик, поставлявший в армию определенный ассортимент товаров, считал необходимым знать заблаговременно, куда двинется тот или иной корпус. Сальмону и Мозесу был вынесен оправдательный приговор, они были признаны виновными только в нарушении своих служебных обязанностей. Саже был приговорен к тюремному заключению и штрафу в 600 франков. Один из исследователей утверждает, что Саже вместо тюремного заключения был выставлен у позорного столба с железным ошейником.

Вертингер как иностранный гражданин и служащий посольства вообще не был привлечен к ответственности и выступал на суде в качестве свидетеля.

Первого мая Мишеля казнили, несмотря на просьбу о помиловании. В монархических кругах Европы громко сожалели о его судьбе. Участь его сообщников также была незавидной. Хотя Сальмон и Мозес были освобождены судом, но по приказанию императора их немедленно арестовали и продержали в тюрьме вместе с Саже вплоть до вступления в Париж союзников в 1814 году. Вертингер возвратился в русское посольство, но через несколько дней был вновь арестован. Не возымел результата и резкий протест французскому правительству князя Куракина.

Необходимо ответить на несколько вопросов, до сих пор не получивших должного ответа, что привело к формированию искаженного представления о разведывательной деятельности Чернышева. Каковы подлинные причины отъезда Чернышева из Парижа? Почему имя Мишеля было связано с именем Чернышева, а не с именами сотрудников российского посольства в Париже — Убри, Нессельроде, Крафта, что на первый взгляд представляется более очевидным и обоснованным? Когда и какие отношения были установлены между Мишелем и Чернышевым? Являлся ли Мишель основным источником разведывательной информации Чернышева?

Февраль 1812 года. Отдаются первые распоряжения о концентрации Великой армии. Война становится неминуемой. Пока речь шла о передислокации французских войск в течение 1810–1811 годов, когда едва ли не еженедельно менялось расположение частей, когда планы предстоящей компании еще не были разработаны Наполеоном, можно было еще терпеть Чернышева. Как только подготовка кампании вступила в завершающую фазу, появилась возможность выявить численный состав группировки, вскрыть стратегическое развертывание вооруженных сил Франции и направление главного удара. В такой ситуации присутствие проницательного разведчика и квалифицированного военного в Париже представлялось чрезвычайно опасным. Наполеон, у которого с весны 1811 года на основании докладов министра полиции не было сомнений в характере деятельности Чернышева, принимает решение удалить его из французской столицы, направив в последний раз с письмом к Александру. Не решаясь, однако, арестовать — еще не пришел срок для международного скандала.

Война становится неотвратимой. И Наполеон поддерживает подготовку и проведение открытого процесса над русскими шпионами. Процесса, который вскрыл бы «козни» России против Франции и дал еще один предлог к разрыву. Не случайно к началу судебного процесса в середине апреля восемь армейских корпусов завершили сосредоточение на огромном пространстве от Эльбы до Вислы, нависая над Россией. Почему Чернышев? На этот вопрос дает ответ сам Наполеон, лично продиктовав министру иностранных дел Франции герцогу Бассано записку, предназначенную Куракину и не врученную.

«Его величество чрезвычайно огорчен поведением графа Чернышева: он с изумлением узнал, что человек, с которым он всегда хорошо обращался и который был в Париже не в качестве политического агента, а как адъютант русского императора, аккредитованный при его величестве собственноручным письмом русского государя, а потому пользовавшийся большим доверием, чем посол, — воспользовался своим высоким положением и во зло употребил то, что считается наиболее святым в глазах всех людей. Его величество льстит себя надеждой, что император Александр будет также огорчен поведением Чернышева и признает, что последний играл роль агента подкупа, одинаково осуждаемого международным правом и правилами чести. Его величество жалуется, что под титулом, вызывавшим особое доверие, приставили к нему шпиона, и притом во время мира, а это дозволительно только относительно врага и во время войны. Он жалуется, что шпионом был выбран не человек, принадлежащий к низшему слою общества, а лицо, близко стоящее к своему государю». Больший резонанс скандал, по мнению его организаторов, получал, когда у позорного столба оказывался личный посланник императора России, на которого тем самым также бросалась тень.

Гнев Наполеона был лицемерен: он сам широко прибегал к услугам шпионов и добивался от своих подчиненных их методического и постоянного насаждения, лично определяя основные направления деятельности, входил в малейшие детали. Не осталась без внимания и Россия. Под видом путешественников и торговцев, монахов и артистов, врачей и гувернеров направлялись в Россию тайные агенты. Центром шпионажа являлось посольство Франции в Петербурге. Львиная доля пяти миллионов франков, выделяемых на особые нужды, с 1810 года стала направляться в Россию: Наполеон требовал, чтобы его посольство ежемесячно присылало обозрение русских вооруженных сил. Одним из наиболее успешно действовавших французских шпионов был капитан де Лонгерю, адъютант посла Франции в Петербурге Ж. А. Лористона.

Процесс Мишеля — часть большой политики, и можно было лицемерно метать громы и молнии в адрес России за ее «неблаговидные действия в мирное время» и негодовать по поводу недостойного поведения личного представителя российского императора. По словам прокурора, «за спиной соблазненного чиновника постоянно стоит Чернышев. Это он внушил и приказал выполнить этот длинный ряд преступных деяний». Прокурор называет Чернышева «самым нескромным, самым предприимчивым из дипломатов».

Мишель, согласно его показаниям в суде, познакомился с Чернышевым после отъезда Нессельроде из Парижа через Вертингера. Произойди такое знакомство раньше, Мишель не стал бы скрывать этого факта, к тому же более раннее появление Чернышева на горизонте Мишеля устроило бы и суд, так как укладывалось бы в предлагаемую схему «самый нескромный». О существовании Мишеля Чернышев узнал более чем за год до того, как воочию увидел его. Узнал об этом от Нессельроде, с которым его связывало тесное сотрудничество. В письме военному министру от 20 августа 1811 года Чернышев в превосходных тонах рекомендует Нессельроде в связи с его отъездом из Парижа. Отмечая высокие профессиональные качества, Чернышев пишет, что «дружба, которая нас связывает, и отношения духовной близости и доверия, установившиеся между нами, являются свидетельством тому, что образ мыслей и оценка действительности у нас одни и те же». Однако ссылки на Мишеля (без упоминания его имени) появляются в письмах, адресованных Барклаю, лишь в апреле 1811 года. К этому моменту наконец «заработал» Мишель, молчавший весь 1810 год. И заработал благодаря Чернышеву, который через Нессельроде направлял деятельность Мишеля.

Чернышев «вдохнул» жизнь в Мишеля, через Нессельроде подсказал, как найти выход на отдел по передвижению войск, где раньше работал Мишель, как оправдать интерес к разведывательной информации Мозесу, Сальмону и Саже. Чернышев в письмах Барклаю не умаляет ценность передаваемой посольством информации, а лишь сообщает, что дополняет ее теми или иными сведениями.

Проанализируем картину поступления разведывательной информации от Мишеля после отъезда Нессельроде. С октября 1811-го по январь 1812 года Куракин из Парижа направил весьма ограниченное количество разведывательных сведений (на двух листах) военного характера. Очевидно, в это время Мишель пытается отойти от сотрудничества. Объясняется это атмосферой в военных ведомствах, где открылась охота на шпионов. Крафт, которому был передан на связь Мишель, или не мог, или не хотел переломить ситуацию. В создавшихся условиях Чернышев через Вертингера разыскал Мишеля, не стесняясь даже посетить его на дому, и уговорами, посулами, угрозами заставляет продолжить работу. Результатом давления на Мишеля явилась подробная сводка на 44 листах о составе и расположении французских войск к 15 февраля 1812 года. Повторно вернув к сотрудничеству Мишеля, Чернышев мог со спокойной совестью «отсечь» его от посольства в лице Крафта или поддерживать его работу в интересах посольства на установившемся формальном уровне. Однако Чернышев этого не сделал. Вероятно другое — он стал давать отдельные задания Мишелю, которые тот и выполнял, не ставя об этом в известность Крафта.

Несостоятельно утверждение, прозвучавшее на суде и повторяемое рядом исследователей, о том, что «Чернышев списывал из работы, приготовленной Крафту, то, что ему было нужно». Несостоятельно, во-первых, потому, что отсутствовала информация как таковая, которую можно было бы списать. Во-вторых, в течение 1811-го — начала 1812 годов информация, поступавшая от Чернышева, ни разу не дублировала посольскую.

Обвинение Чернышева в принуждении Мишеля к противозаконной деятельности, так же как и признание на суде последнего в выполнении заданий русского полковника оставались голословными без вещественных доказательств. И такой уликой стало письмо, найденное в квартире Чернышева. Письмо, которого Чернышев не оставлял и, наверное, не получал. Вспомним, что последние месяцы жизни в Париже Александр Иванович живет в ожидании обыска и даже возможного ареста и проявляет в этой связи чрезвычайную осторожность. «Я… не осмеливаюсь больше хранить у себя ни единого важного листочка, — пишет он Барклаю, — сознавая прекрасно, что мое убежище не является неприкосновенным». Не могло после отъезда Чернышева под ковром «заваляться» письмо от негласного агента, когда даже самые незначительные бумаги были преданы огню. А раз письма не было, значит, его подбросили. Ведь написал же Мишель под диктовку письмо из тюрьмы, вызвав Вертингера на встречу в город из посольства. Так же Мишель согласился, попробовал бы не согласиться, написать письмо, якобы адресованное Чернышеву. И в этом письме он не был краток, каким должен быть агент с опытом работы более восьми лет. Казалось, достаточно было сообщить: «Буду у вас завтра в семь часов утра с интересующими материалами». Без обращения и без подписи. Однако письмо писалось для прокурора, поэтому в нем присутствует все. И характер разведывательных сведений, передаваемых Чернышеву, — дислокация Великой армии в Германии, формирование четвертого корпуса, сообщение об императорской гвардии и настойчивость Чернышева — «господин граф, вы гнетете меня своими просьбами». И свидетельство их постоянного сотрудничества — «могу ли я сделать для вас более того, что делаю?». Письмо, выдающее и автора, и настоящего адресата с головой.

Письмо сфабриковано, оставалось дождаться отъезда Чернышева, нагрянуть на его квартиру и «обнаружить» вещдок. К этому моменту Мишель уже был в руках полиции и давал показания. Как иначе объяснить тот факт, что спустя три дня после обыска у Чернышева — 17 февраля (1 марта) 1812 года — Савари уже представил доклад Наполеону с «приложением подлинных документов». Работа Мишеля в пользу России была вскрыта, вероятно, в результате попадания последнего в поле зрения следившей за посольством полиции, при посещении Вертингером или Чернышевым.

Какой негласной агентурой располагал Чернышев к моменту своего отъезда? В декабре 1811 года у Чернышева, как уж отмечалось, было четыре платных агента: в военном министерстве; в военной администрации; в Государственном совете; агент-посредник.

Был ли в этом перечне Мишель? Судя по всему, Мишель проходит у Чернышева как агент военной администрации, услуги которого им оплачивались. Источники Мишеля — Мозес, Сальмон, Саже (именно он являлся в рассматриваемый период «сотрудником отдела по передвижению войск» военного министерства) — не значились среди этой агентуры. Ими руководил Мишель и расплачивался с ними по своему усмотрению. Лично Чернышев получил от Мишеля одну — максимум две обстоятельные информации. Однако благодаря Чернышеву от Мишеля в 1811–1812 годах были получены ценные разведывательные сведения, хотя и одного порядка — состав и дислокация войск с учетом их перемещений.

А агент-посредник? Возможно, речь идет о швейцаре посольства Вертингере. Хотя им мог быть и другой человек. Ведь, намечая передачу сведений после своего отъезда, Чернышев обещал «указать человека».

Согласно донесениям Чернышева, у него в течение 1810–1812 годов было два агента в военном министерстве, один из которых отошел от сотрудничества из опасения быть разоблаченным и выгодно женился. Однако благодаря постоянному поиску информация из военного министерства поступала регулярно. И эта информация, вместе со сведениями, получаемыми от Мишеля посольством, создавала целостную картину состава и дислокации вооруженных сил Франции в ее динамике.

Полиция подозревала, что существовали и другие агенты России. Поэтому наряду с ними был арестован целый ряд чиновников военных ведомств, которые вскоре были освобождены за недостатком улик. Был ли среди них платный агент Чернышева из военного министерства, сказать трудно. Достоверно известно, что агент в Государственном совете остался вне подозрения.

Не следует также забывать об источниках документальной информации, в том числе и секретной, в архиве министерства иностранных дел Франции, в топографической канцелярии императора — полковнике Альбэ. Информация от них передавалась Чернышеву, судя по всему, бесплатно на основе установившихся доверительных отношений.

С отъездом Чернышева не пресеклось поступление разведывательной информации от его источников. К таким сведениям, в частности, относилась и копия секретного франко-австрийского договора от 14 марта 1812 года, которой уже в апреле располагал Румянцев. Об обстоятельствах ее получения министр иностранных дел писал 9 апреля российскому посланнику в Вене Г. О. Штакельбергу: «Благодаря имеющимся у нас тайным связям в Париже нам удалось получить через одного военного, вернувшегося из-за границы, сведения об акте, недавно заключенном с Францией венским двором».

С сентября 1812 года Чернышев в действующей армии, командует отдельным кавалерийским отрядом, участвуя в партизанских действиях. За успешное проведение ряда операций уже 22 ноября он производится в генерал-майоры. Преследование отступающих французов, действия на флангах и в тылу французской армии во главе кавалерийских частей во время заграничных походов русской армии 1813–1814 годов снискали Чернышеву славу храброго и опытного командира с задатками крупного военачальника. В 1814 году ему присваивается звание генерал-лейтенанта. С 1815-го он в свите царя. В 1821-м командует кавалерийской дивизией, одновременно возглавляя Комитет по устройству Донского казачьего войска. В 1826 году член следственной комиссии по делу декабристов. В историю вошла фраза, сказанная им Волконскому: «Стыдитесь, генерал-майор князь Волконский, прапорщики больше показывают». По его приказанию повторно вешали сорвавшихся с виселицы Рылеева, Бестужева и Муравьева-Апостола.

В том же 1826 году пожалован в графское достоинство. В 1828 году назначен товарищем начальника Главного штаба и управляющим военным министерством. В 1832–1852 годах военный министр. Провел ряд преобразований, которые закрепили рекрутскую систему комплектования армии (Устав 1831 года) и усилили централизацию военного ведомства. В 1848–1856 годах — председатель Государственного совета. В 1849-м получил титул светлейшего князя.

Современники не жаловали Чернышева-министра. В вину ему ставили поражение в Крымской войне 1853–1856 годов. Умер Александр Иванович Чернышев 8 (20) июня 1857 года в Кастелламмареди-Стабия (Италия). Оценки деятельности Чернышева на различных военных и государственных постах диаметрально противоположны — от восторженных до резко отрицательных. Но одно бесспорно: на протяжении всей своей жизни Чернышев преданно служил Отечеству.

М. АЛЕКСЕЕВ