Николай Кузнецов

Так случилось, что Николай Кузнецов стал самым прославленным разведчиком Великой Отечественной войны. Не просто героем, но героем легендарным. После того как страна впервые услышала о нем из цикла радиопередач командира особого чекистского отряда «Победители» Героя Советского Союза полковника Дмитрия Медведева, не иссякает поток публикаций о жизни и смерти этого незаурядного человека. Вслед за книгой самого Д. Медведева, «Сильные духом», не раз переизданной в СССР и переведенной на многие иностранные языки, увидели свет десятки работ других авторов, в том числе родных и боевых товарищей Кузнецова. О нем сняты два художественных кинофильма (один из них многосерийный), несколько документальных и телевизионных. Число газетных и журнальных публикаций от серьезных статей до сенсационных измышлений в «желтой» прессе не поддается исчислению.

В последние годы наблюдается поток откровенно лживых, клеветнических подлостей в некоторой части украинских средств массовой информации откровенно антироссийского направления. В них голословно утверждается, что Николай Кузнецов, как и весь отряд «Победители», был заброшен в 1942 году в район города Ровно для… уничтожения «лучших представителей украинского народа». Быть может, уничтоженные Кузнецовым главный немецкий судья Украины Функ, начальник так называемых «Восточных войск» Ильген, или вицегубернатор Галиции Бауэр и другие высокопоставленные лица оккупационной администрации также принадлежали к числу «лучших представителей украинского народа»?

Ныне на Украине улицам, носившим имя Кузнецова, присвоены новые названия, демонтированы памятники герою в Ровно и Львове, ликвидирована квартира-музей Кузнецова в Ровно. В роскошно изданной подарочной книге об этом городе нет даже упоминания ни о Кузнецове, ни о Медведеве, да и о других советских партизанах.

Долгое время подлинная жизнь разведчика была засекречена, завеса тайны приподнималась постепенно, приоткрывая то один, то другой уголок его биографии.

Дмитрий Медведев в своей знаменитой книге писал, что Кузнецова, инженера одного из уральских заводов, привел к нему в гостиницу «Москва» в феврале 1942 года после возвращения из немецкого тыла его первого отряда один из подчиненных командиров. Представил как человека, хорошо владеющего немецким языком, способного сыграть роль офицера вермахта в новом отряде, который готовился к забросу в глубокий тыл врага. Так и произошло впоследствии. Выходило, что сугубо гражданский человек в одночасье превратился в немецкого оберлейтенанта.

В 1971 году в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» вышла книга «Николай Кузнецов». Я написал ее вместе с А. Лукиным, бывшим заместителем командира отряда «Победители» по разведке. Тогда впервые КГБ СССР разрешил упомянуть одной строчкой, что Н. И. Кузнецов с 1938 года «начинает выполнять особые задания по обеспечению государственной безопасности».

Формулировка загадочная, ничего, в сущности, не раскрывающая и не объясняющая. Однако, во всяком случае, из нее следует, что в немецкий тыл 25 августа 1942 года приземлился с парашютом не просто подготовленный на скорую руку «инженер уральского завода», а достаточно опытный, имеющий стаж не менее четырех лет работы в органах государственной безопасности профессионал.

Почти 30 лет спустя я получил возможность ознакомиться почти с ПЯТЬЮДЕСЯТЬЮ томами дела отряда «Победители» и личного дела Н. Кузнецова. Тогда-то и выяснилось, что на самом деле его профессиональный стаж исчислялся не четырьмя, а десятью годами.

…Он родился 27 июля 1911 года в деревне Зырянка Камышловского уезда Пермской губернии в семье Ивана Павловича и Анны Петровны Кузнецовых. При рождении наречен Никанором, по домашнему — Ника. Кроме него, в семье были старшие сестры Агафья и Лидия, затем появился и младший брат Виктор.

Имя Никанор юноше не нравилось, и в 1931 году он сменил его на Николай. Однако и дома, и в школе и техникуме однокашники по-прежнему называли его Никой, тем более что это сокращение подходит и к Никанору, и к Николаю. Друг юности Кузнецова Федор Белоусов рассказывал мне, что когда он, да и другие однокашники услышали, что некоему Николаю Кузнецову присвоено звание Героя Советского Союза, то думали, что имеется в виду однофамилец их Ники. Узнали, что все-таки это именно «Ника» лишь тогда, когда была обнародована его фотография. В неведении оставались сестра Лидия и брат Виктор, долгое время полагавшие, что он пропал без вести.

Более того — из-за отсутствия в Москве сведений о семье Кузнецова осталась неврученной грамота Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза. В конце концов она вообще затерялась, и в 1965 году был изготовлен ее дубликат…

Семья Кузнецовых была зажиточной. Действительную службу Иван Павлович служил в гренадерском полку в Петербурге и приобщился, будучи человеком любознательным, в какой-то степени к городской культуре.

Его сын Ника закончил в родной деревне три класса, в четвертый надо было ходить в школу в большое село Балаир. Каждый день, и в стужу и в ненастье отмеривал маленький человечек добрых десять километров в два конца. Чтобы учиться дальше, надо было перебираться уже за двадцать пять верст в городок Талица, где имелась единственная на всю округу школа-семилетка. Здесь за умеренную плату и со своими харчами его определили на частную квартиру.

Школа в далеком уральском городке собрала превосходных преподавателей. Особенно повезло Нике с учительницей иностранного языка — Нина Николаевна Автократова великолепно владела немецким и французским. Образование в свое время получила в Швейцарии.

Неожиданно для одноклассников, а возможно, и для себя самого, Ника увлекся изучением немецкого языка, что в ту пору, да в уральской глубинке считалось сущей блажью. Не довольствуясь занятиями в классе, Кузнецов много часов отдавал загадочной для его товарищей дружбе с преподавателем труда Францем Францевичем Явуреком — бывшим военнопленным, осевшим после войны в здешних местах. С ним Ника упражнялся в разговорной речи, набирался, в частности, живых фраз и выражений из солдатского лексикона, их в словаре Нины Николаевны не было и быть не могло. Третьим наставником Николая стал провизор местной аптеки австриец Краузе.

Так впервые открылись редкие лингвистические способности Кузнецова. Позднее, когда Николай работал в Кудымкаре, он удивительно быстро овладел трудным, как все языки угрофинской группы, языком коми, даже писал на нем стихи. Проучившись всего год в Тюмени, Кузнецов вступил в местный клуб эсперантистов и перевел на эсперанто свое любимое «Бородино». Работая затем в Свердловске, он подружился с актрисой городского театра, полькой по национальности. Результат романа — владение польским языком.

В отряде «Победители», действовавшем на Украине, он заговорил по-украински. А однажды с ним произошел занятный случай. В отряде бок о бок сражались с гитлеровцами люди многих национальностей: русские, украинцы, белорусы, поляки, татары, осетины, болгары, евреи, даже четырнадцать испанцев, бывших бойцов республиканской армии, эмигрировавших после поражения республики в Советский Союз. Русским языком они владели плохо, потому в отряде имелась переводчица, также участница боев в Испании Симона Кримкер (Гринченко). Как-то один из испанцев подошел к командиру отряда и, волнуясь, сообщил ему через Симону, что, дескать, боец Грачев не тот человек, за которого он себя выдает.

— Как так? — удивился Медведев.

— Когда мы, испанцы, между собой разговариваем, — пояснил боец, — а Грачев находится рядом, мы чувствуем, что он все понимает. Почему он скрывает, что знает испанский?

Уже взрослым, работая в Свердловске, Кузнецов покупал в букинистических магазинах все, что только там попадалось на немецком языке. На городской барахолке как-то приобрел за ерундовую цену ящик заезженных немецких грампластинок с народными песнями и шлягерами предвоенных лет.

Немецкий язык — диалектный. Зачастую жители северных земель Германии с трудом понимают южан. Помимо классического «Хохдойче», то есть усредненного немецкого языка, Кузнецов владел еще и несколькими диалектами. Это не раз выручало обер-лейтенанта Зиберта при общении с настоящими немецкими офицерами. Понятно, что самую большую опасность для разведчика-нелегала, живущего и действующего под легендированной биографией, представляет встреча с земляком, то есть уроженцем того города, где якобы родился разведчик.

Кузнецов-Зиберт, быстро уловив, из какой земли Германии родом его собеседник, начинал говорить с легким налетом диалекта земли, расположенной в другом конце страны.

Не только немецкий язык стал главным и весьма эффективным оружием разведчика Кузнецова в его разведывательной деятельности, но и ярко выраженная артистичность. В школьном драмкружке ставили спектакль по популярной тогда пьесе Константина Тренева «Любовь Яровая». Все кружковцы рвались играть роли «красных»: комиссара Кошкина и особенно матроса Шванди. Неожиданно для всех Ника Кузнецов вызвался сыграть роль, от которой все ребята отбивались, — злейшего врага поручика Ярового. И сыграл… Многие однокашники вспоминали Нику в этой роли, дожив уже до седых волос.

В отличие от довольно-таки по-деревенски расхлябанных приятелей, Кузнецов был сызмательства подтянут. Одежду носил аккуратно, учителя, не знавшие его происхождения, даже полагали, что он из семьи военных.

После скоропостижной смерти отца Кузнецов вернулся в ставшую родной Талицу, поступил в здешний лесотехнический техникум (ТЛТ), одно из лучших средних учебных заведений не только на Урале, но и в стране. В техникуме Кузнецов стал фигурой заметной. Принимал активное участие в жизни и комсомольской, и профсоюзной организаций, занимался в различных кружках, ходил в пешие и лыжные походы. У него прорезался неплохой голос — тенор, к тому же он научился играть на гармонике и балалайке.

Правда, наступили трудные времена: плохо было и с одеждой, и с питанием, хозяйство после смерти отца, да и в силу иных обстоятельств, захирело. Временами Николай попросту голодал. Начал болеть, при очередном медосмотре у него нашли слабость легких и рекомендовали усиленное питание. Ника был даже вынужден распродать кое-что из одежды.

Только летом после окончания первого курса Кузнецов несколько оправился. По завершении практики 1928 года Кузнецов с друзьями копал в кварталах Качхаринхского кордона площадки полтора на полтора метра и через каждые двадцать сантиметров высаживал сосновые саженцы. Объездчик Эдуард Фердинандович Гунальд, немец по национальности, платил за эту работу наличными деньгами. Так что Николаю удалось поднакопить деньжонок на следующий учебный год.

Работа эта имела для юноши еще одно достоинство — возможность практиковаться в разговорном немецком. Гунальд тоже был доволен — кроме Кузнецова, ему здесь поговорить на родном языке было не с кем.

В хорошей библиотеке техникума нашлась известная «Энциклопедия лесной науки» Гундесгагена, и Кузнецов даже принялся переводить ее на русский язык.

Меж тем назревали большие события. Страна вступала в 1929 год, который тогда называли годом великого перелома. К коллективизации уральской деревни привлекли в качестве агитаторов и комсомольцев. В числе миллионов энтузиастов, направленных в села, был и талицкий комсомолец Николай Кузнецов. По его пылкому и настойчивому настоянию 13 мая 1929 года, то есть за полгода до начала массовой коллективизации в этих краях, семья Кузнецовых вступила в коммуну «Красный пахарь», передала в общее пользование сельскохозяйственный инвентарь, скот, надворные постройки.

В связи с массовой коллективизацией и раскулачиванием начиналась вакханалия проработок и чисток. Летом 1929 года исключили из комсомола лучшего друга Ники Федю Белоусова — «за увлечение непролетарским поэтом Сергеем Есениным». Зимой наступила очередь и Николая Кузнецова. Его активность, принципиальность и популярность пришлись не по вкусу некоторым однокурсникам. Сплелись в тугой узел задетое самолюбие, обыкновенная зависть и — главное — пустившая уже глубокие корни в обывательское сознание «политическая бдительность».

Кузнецова обвинили в кулацком происхождении, дружбе с сомнительными элементами, в том, что его отец служил офицером в Белой армии. На самом деле Иван Павлович в годы гражданской войны служил в Красной Армии.

В декабре 1929 года Кузнецов, как чуждый элемент, был исключен из ВЛКСМ и по настоянию комсомольской ячейки за полгода до окончания отчислен из техникума.

…Проработав несколько месяцев дома, в коммуне, Ника по совету одного из друзей отправился в столицу Коми-Пермяцкого национального округа город Кудымкар. Здесь 20 апреля 1930 года его зачислили на скромную должность таксатора в местном земельном управлении.

Так закончилась юность Николая Кузнецова. Началась взрослая жизнь.

В Кудымкаре Кузнецов прожил около четырех лет. То был единственный период в его жизни, когда он работал по своей гражданской специальности — лесному делу.

Долгие месяцы Николай потратил на бесконечные письма во все инстанции, требуя восстановления в ВЛКСМ. Дошел до Москвы. Только после обращения в Центральный Комитет его восстановили в комсомоле. Но… лишь для того, чтобы спустя год снова исключить.

4 июня 1932 года в доме, в котором Кузнецов снимал комнату, был произведен обыск, а сам он арестован. Некоторое время его содержали под стражей, а затем освободили под подписку о невыезде до суда. Что же произошло?

Непосредственный начальник Кузнецова и еще несколько сослуживцев составляли подложные ведомости, по которым получали незаработанные деньги, а главное — продукты. Возмущенный Николай обратился в милицию. Местные следственные органы, не сразу разобрав что к чему, поначалу арестовали всех работников лесоустроительной партии, в том числе и Кузнецова.

Суд состоялся 17 ноября 1932 года. Руководитель лесоустроительной партии был приговорен к 8 годам, еще несколько подсудимых — к 4 годам лишения свободы. Суд установил, что Кузнецов к хищениям никакого отношения не имел. Но все же признал его виновным в халатности, за что и наказал — годом исправительных работ по месту службы.

Когда истек год, который Кузнецов обязан был отработать в Кудымкаре, он переехал в Свердловск, где после смерти матери Анны Петровны обосновались сестра Лидия и брат Виктор.

С лета 1934 года Кузнецов работает в столице Урала: вначале статистиком в тресте «Свердлес», затем чертежником на Верх-Исетском металлургическом заводе, наконец — в бюро технического контроля.

На Уралмаше Николай получил неограниченную возможность совершенствоваться в немецком языке. В те годы здесь, как и на других предприятиях, работало много иностранных инженеров и мастеров, особенно из Германии. Собственных специалистов не хватало.

То были разные люди. Одни приехали, чтобы заработать — платили им в твердой валюте, прикрепляли к особым промтоварным и продовольственным распределителям, столовым. Другие искренне стремились помогать стране Советов. Наконец, были и такие, как шеф-монтер фирмы «Борзиг», демонстративно носивший на пальце массивный серебряный перстень с черненой свастикой на печатке.

Обаятельный и общительный, умевший легко сходиться с разными по социальному и должностному положению людьми, возрасту, уровню образования, Кузнецов вскоре завел знакомство со многими специалистами. Встречался с ними и в свободное время, беседовал по-немецки, обменивался книгами и грампластинками. Он стремился перенять у них и знания, и манеры поведения. Иногда даже одевался, как иностранец, научился носить хорошо отутюженный костюм, мягкую шляпу, заломленную, как положено, подбирать по цвету рубашки и галстуки.

Он по-прежнему много читает. Чтобы иметь возможность знакомиться с новинками немецкой литературы, в том числе научно-технической, и журналами, посещает читальный зал библиотеки индустриального института. Чтобы записаться в нее, выдал себя в разговоре с сотрудницей за студента-заочника. Отсюда через много лет родился миф, что он закончил этот институт и даже, мол, защитил диплом на немецком языке.

Вокруг Кузнецова и по сей день множество мифов, в том числе — о его происхождении. Автор не раз слышал и читал, что Николай на самом деле этнический немец, выходец из одной немецкой колонии, которых до Великой Отечественной войны было много на юге Украины и в Казахстане, в Закавказье, существовала даже автономная Республика немцев Поволжья…

Пишу так обстоятельно о детских и юношеских годах Кузнецова, чтобы развеять хотя бы часть этих мифов, в основе которых лежит неверие многих людей в то, что простой паренек из далекой уральской деревушки, закончивший всего лишь лесотехнический техникум, мог стать тем, кем он стал, — уникальным разведчиком-нелегалом.

…Многие друзья, а также сестра и брат, не одобряли знакомств Николая с иностранцами: в ту пору такие контакты могли привести к серьезным неприятностям. Кузнецов только отшучивался.

Не мог же он признаться даже самым близким, что эти знакомства были ему не просто интересны, но и входили в круг его… служебных обязанностей. Да, дело обстояло именно так: с июня 1932 года Николай Кузнецов являлся специальным агентом ОГПУ СССР. Первым псевдонимом молодого чекиста был «Кулик», после переезда в Свердловск он стал «Ученым», а позднее «Колонистом».

Предложение работать в негласном штате ОГПУ-НКВД Николай принял в силу своего глубокого патриотизма, возможно, и юношеского романтизма.

Основной задачей Кузнецова в те далекие годы было содействие обеспечению безопасности оборонного комплекса региона. И все названные, и неназванные предприятия и организации, в которых он не столько работал, сколько числился по штатному расписанию, были прикрытием его главной контрразведывательной деятельности.

Числясь в негласном штате Свердловского управления ОГПУ-НКВД, «Колонист» в качестве маршрутного агента за четыре года объехал вдоль и поперек весь Урал. В одной из характеристик того периода отмечалось: «Находчив и сообразителен, обладает исключительной способностью завязывать необходимые знакомства и быстро ориентироваться в обстановке. Обладает хорошей памятью».

Так случилось, что в поездках на север Урала, Кузнецов познакомился с недавно приехавшим из Москвы новым наркомом НКВД Коми АССР Михаилом Журавлевым. Перед направлением в Сыктывкар Журавлева вызвали к большому начальству и поручили, в частности, навести порядок в заготовках леса на Северном Урале и прилегающих территориях. Журавлев, в прошлом ленинградский инженер и партработник, лесного дела, разумеется, не знал. Ему нужен был помощник, квалифицированный специалист в области лесного хозяйства. Так в поле его зрения и попал Николай Кузнецов.

Но как «Колонист» оказался в Москве?

Один из тогдашних руководителей контрразведки, покойный генерал-лейтенант Леонид Райхман рассказывал мне:

«Одно время, будучи начальником отделения в отделе контрразведки ГУГБ НКВД СССР, я одновременно преподавал некоторые спецдисциплины на курсах в Большом Кисельном переулке, где готовили руководящие кадры для нашего ведомства. С одним из слушателей, Михаилом Журавлевым мы подружились. В войну он, уже в генеральских чинах, был начальником Московского управления НКВД. А тогда по окончании курсов сразу получил высокое назначение — наркомом НКВД в Коми АССР. Оттуда он мне часто звонил, советовался по разным вопросам.

Как-то, кажется, в середине 1939 года он мне позвонил и после обычных приветствий сказал: «Тут у меня на примете есть один молодой человек, наш негласный сотрудник. Очень одаренная личность. Я убежден, что его надо использовать в центре, у нас ему просто нечего делать». После чего коротко рассказал о Кузнецове.

Предложение меня заинтересовало. Я понимал, что без серьезных оснований Журавлев никого рекомендовать не станет. А у нас в последние годы погибло множество опытных, не липовых, а настоящих контрразведчиков и разведчиков. Некоторые линии и объекты были попросту оголены. «Присылайте, — сказал я Михаилу Ивановичу, — пусть позвонит мне домой».

Через несколько дней в моей квартире на улице Горького раздался телефонный звонок. Кузнецов. Надо же так случиться, что в это время у меня в гостях был товарищ и коллега, только что вернувшийся из Германии, где работал с нелегальных позиций. Я выразительно посмотрел на него, а в трубку сказал:

— Товарищ Кузнецов, сейчас с вами будут говорить по-немецки.

Мой друг поговорил с ним несколько минут, потом вернул мне трубку и, прикрыв микрофон ладонью, сказал удивленно: «Говорит, как истинный берлинец».

Я назначил Кузнецову свидание на завтра, и он пришел ко мне домой. Я взглянул на него и ахнул: «Ариец! Чистокровный ариец». Росту выше среднего, стройный, худощавый, но крепкий, блондин, нос прямой, глаза серо-голубые. Настоящий немец, но без этаких примет аристократического вырождения. И прекрасная выправка: словно у кадрового военного — и это уральский лесовик!

Надо сказать, что мы в контрразведке никогда не питали ни малейших иллюзий относительно нацистской Германии, ни до пакта, ни после него. Мы всегда знали, что Гитлер враг смертельный, войны с ним не избежать. На работе контрразведки заключение пакта сказалось лишь в том отношении, что ее по немецкой линии прибавилось, настолько активизировалась разведка Германии в Советском Союзе.

Нам остро нужны были люди, способные активно противостоять немецкой агентуре в нашей стране, прежде всего в Москве. И Кузнецов оказался разведчиком прирожденным, как говорится, от Бога.

Идеальным вариантом, конечно, было бы направление его на учебу в нашу школу, по окончании которой он был бы аттестован по меньшей мере сержантом госбезопасности (так называлось в НКВД звание, соответствующее званию лейтенанта в Красной Армии, те же два «кубаря» в каждой петлице), зачислен в штат какого-либо подразделения. Но мешали два обстоятельства. Во-первых, учеба заняла бы довольно продолжительное время, а нам нужен был человек, который бы приступил к работе немедленно. Да и зачислению в школу предшествовала долгая процедура проверки кандидата кадровиками, особенно с точки зрения анкетной чистоты. А у Кузнецова — сомнительное социальное происхождение, исключение из комсомола, да еще и судимость. С такой анкетой его не то что не зачислили, а глядишь, потребовали бы еще раз арестовать. В конце концов мы оформили Кузнецова как особо засекреченного спецагента с окладом содержания по ставке кадрового оперуполномоченного центрального аппарата. Случай почти уникальный в нашей практике.

Что же касается профессиональной учебы, то он же к нам не с Луны свалился, за плечами было шесть лет оперативной работы, а своим главным оружием — немецким языком владел великолепно. К тому же был талантлив, все новое схватывал на лету, в профессиональном отношении быстро рос. Уже в Москве хорошо и самостоятельно овладел фотоделом, научился водить автомобиль. Сам прекрасно переснимал попадавшие ему в руки немецкие материалы и документы.

Знали о Кузнецове в контрразведке всего несколько человек ответственных сотрудников в звании не ниже капитана госбезопасности (соответствовало званию полковник в Красной Армии).

Обустроить Кузнецова в Москве было непросто. С жильем в столице всегда было трудно, а Кузнецову, с учетом предстоящей ему работы, требовалось только отдельная квартира. В конце концов ГУГБ было вынуждено ради «Колониста» пожертвовать одной из своих КК — конспиративных квартир. Так Кузнецов поселился в доме № 20 по улице К. Маркса (Старой Басманной) неподалеку от Разгуляя и Сада имени Баумана.

Для Кузнецова придумали убедительную легенду, рассчитанную прежде всего на немецкий контингент. Русского Николая Ивановича Кузнецова превратили в этнического немца Рудольфа Вильгельмовича, фамилию оставили прежнюю, но… перевели на немецкий язык: Шмидт. Родился якобы Шмидт в Саарбрюкене, но, когда мальчику было всего два года, еще перед мировой войной родители перебрались в Россию. В настоящее время Рудольф Шмидт — инженер-испытатель авиационного завода № 22 в Филях.

Широко известны фотографии Кузнецова (в трех вариантах) в форме советского летчика с тремя «кубарями» в петлицах. Из-за этих снимков даже в некоторые энциклопедические словари попало утверждение, что Николай Иванович имел звание старшего лейтенанта Красной Армии. На самом деле Кузнецов никогда в армии не служил и воинского звания не имел.

Два года «Шмидт» успешно работал в столице. Тот же Леонид Райхман утверждал: «Напрямую мы, контрразведчики, с достоверностью узнали о готовящемся нападении Германии на СССР уже в марте 1941 года — в определенной мере благодаря усилиям и “Колониста”».

В самом деле, Кузнецов-Шмидт, умело используя свою весьма соблазнительную для иностранных спецслужб легенду, сумел найти подходы к профессиональным разведчикам, действовавшим под дипломатическим прикрытием в посольствах Германии и Японии, а также в миссии союзницы гитлеровской Германии Словакии.

Наибольшей удачей Кузнецова стало «приручение» временного поверенного в делах миссии Словакии Гейзы-Ладислава Крно. Этот дипломат, на самом деле установленный разведчик на службе нацистских спецслужб, был к тому же настоящим спекулянтом. Крно регулярно выезжал в Братиславу и привозил оттуда значительные партии швейцарских часов — большой дефицит в тогдашней Москве. Для этого он сшил себе специальный пояс, вроде патронташа, с кармашками для контрабандного товара.

Кузнецов познакомился с ним возле известного ювелирного магазина в Столешниковом переулке, где постоянно собирались московские спекулянты, и стал оптовым покупателем, что весьма устраивало Крно. Николаю удалось однажды, под предлогом, что у него повреждена нога в результате неудачного прыжка с парашютом, завлечь Крно к себе домой, где процедура купли-продажи была зафиксирована скрытой фотосъемкой. Затем в квартиру вошли сотрудники контрразведки и поймали незадачливого коммерсанта с поличным. Остальное было, как говорится, делом техники.

Крно регулярно присутствовал на совещаниях в германском посольстве, как и другие «дипломаты» из дружественных Германии стран, и получал там конфиденциальную информацию и инструктаж. К тому же он имел важные сведения по линии и собственного МИДа, и правительства. Отныне эта ценнейшая информация через Кузнецова регулярно становилась достоянием советской контрразведки.

Одним из самых активных немецких разведчиков был военно-морской атташе посольства Германии Норберт Вильгельм фон Баумбах. С помощью Кузнецова контрразведчики смогли проникнуть в его квартиру на улице Воровского (Поварской). Не оставив следов, вскрыли сейф, перефотографировали хранящиеся там документы и тем самым выявили всю агентурную сеть фон Баумбаха.

Шмидт-Кузнецов сумел также войти в доверие к личному камердинеру посла Германии фон Шуленбурга некоему Гансу Флегелю и его жене Ирме — супруги были также сотрудниками спецслужб. С помощью Флегеля Кузнецов сумел даже проникнуть в личную квартиру посла в Чистом переулке. Флегель был настолько уверен, что завербовал советского инженера-испытателя на почве принадлежности к германской нации, что вручил ему накануне Нового, 1941 года… членский значок НСДАП и книгу Гитлера «Майн кампф» на немецком языке.

Впоследствии Кузнецов сумел приручить серьезного японского разведчика, действовавшего в Москве под дипломатическим прикрытием.

Неоднократно с участием Кузнецова в гостиницах «Метрополь» и «Националь» удавалось вскрывать незаметно вализы немецких дипкурьеров и знакомиться с содержанием дипломатической, и не только дипломатической, секретной почты.

Все это — только часть успешной контрразведывательной работы Кузнецова-Шмидта в Москве с 1939 по 1941 год.

Уже перед самой войной Шмидт по заданию установленного немецкого разведчика съездил в Черновцы, где по его просьбе восстановил утраченную связь со старым, с Первой мировой войны, немецким агентом, зажиточным ювелиром. В результате этой поездки советская контрразведка не только обезвредила матерого шпиона, но и изъяла припрятанные им значительные материальные ценности.

…22 июня 1941 года. Десятилетия минули с того дня, но до сих пор люди старшего поколения меряют жизнь понятиями «до войны» и «после войны».

Рудольф Шмидт, только заслышав правительственное сообщение, тут же осознал себя уже Николаем Кузнецовым. Он подает командованию рапорт за рапортом с просьбой направить его незамедлительно в Красную Армию, на любую должность, только на фронт. Почему-то особо требует, чтобы послали его непременно в воздушно-десантные войска. И получает отказ за отказом. Руководство наркомата прекрасно сознавало, что подготовить такого разведчика, каким уже стал «Колонист», несравненно труднее, нежели парашютиста-десантника или даже высококвалифицированного военного переводчика. Уже воевал младший брат Виктор, а он, старший, все еще топтал асфальт московских улиц.

Вспоминает Л. Ф. Райхман: «Но Николаю все же довелось попасть на войну — правда, всего на несколько дней. Поздней осенью развернулась оборонительно-наступательная операция Калининского фронта, которым командовал тогда генерал-лейтенант, будущий Маршал Советского Союза И. С. Конев. Противостояла ему 9-я немецкая армия группы армий «Центр». Кузнецова забросили с разведывательным заданием в тыл этой армии. Впоследствии мы получили о нем прекрасный отзыв от армейского командования».

Однако «топтать», по его выражению, асфальт московских улиц Кузнецову предстояло еще полгода. Он не знал, что у руководства уже были вполне конкретные планы его дальнейшего использования.

Для организации и руководства разведывательно-диверсионной работой за линией фронта, в тылу германской армии на оккупированной советской территории, было сформировано специальное подразделение — Особая группа при наркоме НКВД СССР. Ее начальником был назначен старший майор госбезопасности (впоследствии генерал-лейтенант) Павел Судоплатов, один из немногих руководителей высшего эшелона разведки, имевший личный опыт закордонной работы с нелегальных позиций. В октябре Особая группа была реорганизована в самостоятельный 2-й отдел НКВД, а в начале 1942 года в 4-е управление НКВД СССР.

Управление энергично и успешно развивало новую, очень эффективную форму работы во вражеском тылу — с использованием небольших, специально подготовленных опергрупп, возглавляемых профессиональными разведчиками. В ходе войны многие из них переросли в сильные отряды и даже многотысячные партизанские соединения.

«Колониста» было решено направить в опергруппу, которую весной 1942 года формировал в Москве капитан госбезопасности Дмитрий Медведев. До этого Медведев уже успел весьма успешно повоевать в немецком тылу, командуя такой опергруппой, за что был награжден орденом Ленина. Его новой разведывательно-диверсионной резидентуре (которой для маскировки присвоили название «Победители»), предстояло действовать в районе административного центра оккупированной Украины города Ровно.

Кузнецов должен был работать непосредственно в Ровно в униформе и с документами офицера вермахта. В целях конспирации он был зачислен в отряд как рядовой боец Николай Васильевич Грачев.

После разгрома Польши Гитлер включил ее западные территории в состав Третьего рейха с центром в Познани. Остальная часть страны была названа генерал-губернаторством с центром в Кракове. Генерал-губернатором стал рейхсминистр и рейхслейтер, обергруппенфюрер СА и СС Ганс Франк.

Оккупировав Украину, немцы расчленили ее на четыре части. Западные области: Львовская, Дрогобычская, Станиславская и Тернопольская (без северных районов) были включены в генерал-губернаторство, в него же вошла Галиция с центром во Львове, который теперь называли по-немецки Лембергом. Управлял этой территорией — дистриктом губернатор, профессиональный разведчик бригадефюрер СС Отто Вехтер.

Рейхскомиссаром Украины Гитлер назначил обер-президента и гаулейтера Восточной Пруссии, почетного группенфюрера СС Эриха Коха.

Город Ровно одновременно был и центром генерального округа «Волынь». В этот округ (всего их на Украине было шесть) входили Ровенская, Луцкая, Каменец-Подольская области УССР, а также часть Брестской и Пинской областей Белоруссии. Генеральным комиссаром «Волыни» был обергруппенфюрер СА Шене. В Ровно, небольшом городке, располагались многие десятки важных учреждений и штабов оккупантов, которые и должны были стать объектами разведывательной и диверсионной деятельности разведчиков отряда «Победители».

Перед Кузнецовым, в частности, дополнительно была поставлена задача особая — организовать уничтожение рейхскомиссара Коха.

Специалисты 4-го управления тщательно разработали Кузнецову надежную легенду. Внедрить его в какое-либо военное учреждение или воинскую часть было практически невозможно. Следовало придумать такую должность, которая позволяла бы ему сколь угодно часто появляться в Ровно и свободно перемещаться по оккупированной территории, бывать в различных учреждениях, не вызывая подозрений.

С учетом этих требований, специалисты своего дела из 4-го управления придумали для Кузнецова прекрасную должность — чрезвычайного уполномоченного хозяйственного командования по использованию материальных ресурсов оккупированных областей СССР в интересах вермахта — «Виртшафтскоммандо», сокращенно «Викдо».

Его биография теперь выглядела так…

Пауль Вильгельм Зиберт родился 28 июля 1913 года в Кенигсберге. Отец служил в имении князя Рихарда Юон-Шлобиттена близ города Эльбинга (ныне город Эльблонт в Польше) в Восточной Пруссии. Погиб на Восточном фронте в 1915 году.

Пауль Вильгельм поступил в училище практического сельского хозяйства по лесному делу (так была учтена гражданская профессия Кузнецова). Впоследствии призван в армию.

Участвовал в боях в Польше и во Франции. Награжден «Железными крестами» второго и первого класса. Служил в 230-м пехотном полку 76-й пехотной дивизии. Последнее звание — обер-лейтенант. Контужен и тяжело ранен. До полного выздоровления направлен в «Викдо». Прямые обязанности — обеспечение фронта лесом по маршруту Чернигов — Киев — Овруч — Дубно — Ровно…

Соответственно обер-лейтенант был обеспечен всеми необходимыми документами, вплоть до водительских прав, обмундированием, всякими бытовыми предметами германского производства. Разумеется, он прошел хоть и ускоренную, но весьма напряженную подготовку — изучал структуру вермахта, его уставы, традиции и обычаи, порядки, взаимоотношения между военнослужащими, вооружение и тому подобное.

…В ночь на 26 августа 1942 года в составе группы бойцов в расположение уже находящейся здесь основной части отряда «Победители» приземлился с парашютом и Николай Васильевич Грачев. А 19 октября того же года на главной улице Ровно, носящей в годы оккупации название Дойчештрассе (ныне Соборная) впервые появился стройный обер-лейтенант с двумя «Железными крестами» на груди. От множества других офицеров его отличали разве что пилотка на голове и тяжелый парабеллум на ремне, что означало — фронтовик. Офицеры ровенского гарнизона и штабов обычно носили фуражки и более легкое личное оружие: браунинги, вальтеры.

При следующей поездке в город это было учтено. Зиберту срочно прислали из Москвы фуражку и новый вальтер…

Сегодня это кажется невероятным. Русский человек, гражданский, никогда в Германии не бывавший, на протяжении ШЕСТНАДЦАТИ месяцев, повседневно вращаясь в среде офицеров вермахта, спецслуцжб, чиновников оккупационных властей, успешно выдавал себя за кадрового обер-лейтенанта (а затем и капитана) вермахта, обзавелся среди них множеством приятелей и выуживал в общении массу ценной политической и военной информации. И это при том, что небольшой город насквозь просматривался гитлеровскими спецслужбами: контрразведкой абвера, тайной полевой полицией — ГФП, фельджандармерией, наконец, СД — службой безопасности, местной военной комендатурой.

Бывший заместитель Дмитрия Медведева по разведке Александр Лукин рассказывал автору, что, по его подсчетам, документы «Зиберта» по разному поводу просматривали свыше СЕМИДЕСЯТИ раз и никогда ни сам их владелец, ни его зольдбух и всякого рода справки не вызвали ни малейшего подозрения.

Особый интерес в Ровно для советской разведки представляли рейхскомиссариат «Украина» с его многочисленными отделами, штаб командующего вооруженными силами на Украине генерал-лейтенанта авиации Китцингера, штаб главного интендантства, хозяйственный штаб группы армий «Юг», штаб командующего так называемыми «Восточными войсками» и другие. Представляла интерес также деятельность ряда экономических организаций — местной администрации и так называемой «вспомогательной полиции».

Со временем Кузнецов-Зиберт либо проник лично в некоторые из этих объектов, либо обзавелся в них надежными источниками информации, с которыми знакомился во внеслужебной обстановке. Так, настоящей находкой для него стали лучший тогда в городе ресторан «Дойчегофф» на центральной улице, а также офицерский клуб и некоторые другие заведения «только для немцев».

Популярности обер-лейтенанта Зиберта в определенных офицерских кругах способствовало то, что он был при хороших деньгах и к тому же щедрым, компанейским человеком. Откуда у него деньги, приятелям было понятно без объяснений: все знали, что фронтовик Зиберт уже больше года после контузии и тяжелого ранения служит по хозяйственному ведомству. Такой службе можно было только позавидовать.

Не следует думать, что Кузнецов действовал в Ровно в одиночку. На самом деле он фактически являлся настоящим резидентом отряда в городе. Под его началом успешно работала группа разведчиков, как заброшенных вместе с ним из Москвы, так и обретенных на месте. Это бежавшие из плена бойцы и командиры Красной Армии, попавшие в окружение, не сумевшие пробиться к своим через линию фронта, а также, разумеется, местные жители. Благодаря их поддержке Кузнецов располагал в городе несколькими надежными квартирами, в его распоряжении был конный экипаж с великолепными лошадьми, автомобили и мотоцикл.

Из числа помощников, а точнее — боевых соратников Кузнецова можно назвать Николая Приходько (погибшего в неравном бою и удостоенного посмертно звания Героя Советского Союза), Николая Гнидюка, Николая Струтинского, Валентина Семенова, местных жителей двоюродных сестер Лидию Лисовскую и Марию Микоту, поляков Яна Каминского и Мечислава Стефаньского.

В самом отряде лишь несколько человек знали, кто на самом деле боец Грачев. На задание он уходил всегда незаметно в сопровождении двух-трех надежных бойцов. На так называемом «Зеленом маяке», расположенном иногда в нескольких десятках километрах от отряда и Ровно, он переодевался в немецкую униформу и следовал в город уже обычно на автомобиле. Машины для Зиберта заимствовали либо в гараже гебитскомиссариата, либо какой-либо воинской части, перекрашивали, снабжали новыми номерами. Таким же путем Кузнецов возвращался обратно. Время от времени «маяки» меняли. Сюда же, на «маяк», связники доставляли от Кузнецова его донесения. Отсюда ему передавали инструкции, деньги — все, в чем он нуждался.

В отряде имелся взвод радистов. Поток информации от Кузнецова и других разведчиков, действовавших не только в Ровно, но и в соседних городах — Здолбунове, Сарнах, Луцке, — был настолько велик, что радисты работали, сменяя друг друга, фактически круглосуточно.

Информацию передавали самую разнообразную. Большое значение для командования Красной Армии имели данные о количестве не только эшелонов с живой силой и техникой, направляемыми на фронт, но и о количестве составов с ранеными, а также выведенными из строя танками и орудиями, следующими с фронта в тыл. Это позволяло делать выводы о подлинных потерях противника.

Под постоянным наблюдением и группы Кузнецова, и других разведчиков отряда были железные и шоссейные дороги. Так, в разгар Сталинградской битвы в Москву ушли сообщения о переброске к Волге немецких пехотных дивизий из-под Ленинграда, из оккупированной Франции, а также танковой дивизии из армии генерала Роммеля в Африке. Последнюю гнали к фронту так поспешно, что даже не успели перекрасить танки и другую боевую технику из «африканского» песочного цвета в обычный, серо-синий.

Не довольствуясь традиционными методами сбора информации, в отряде при участии Кузнецова были разработаны весьма своеобразные новинки. Так была блистательно воплощена в жизнь идея боевой операции, получившей название «подвижная засада».

…В холодный пасмурный день 7 февраля 1943 года из леса неподалеку от большого села Рудня-Бобровская выехали сразу после полудня пять фурманок. Громыхая на замерзших ухабах, они направились кружным путем в сторону шоссе Ровно — Киев.

На передней фурманке, зябко кутаясь в зимнюю офицерскую шинель с пристяжным меховым воротником, восседал немецкий обер-лейтенант. На шее болтался автомат. Слева от пряжки ремня темнела предусмотрительно расстегнутая кобура парабеллума.

Обер-лейтенант был единственным офицером в колонне. Спутники же его были полицаи, в основном молодые мужчины. Одеты кто во что горазд, одинаковыми были лишь белые нарукавные повязки с надписью на немецком и украинском языках «Вспомогательная полиция». Вооружение — автоматы, винтовки, гранаты.

Обычная для тех мест и в те времена картина: команда полицаев во главе с офицером-немцем направляется в какое-то село наводить порядок или реквизировать продовольствие.

Уже начало темнеть, когда фурманки выехали на шоссе и свернули в сторону Корца. Иногда навстречу им проносились или, наоборот, обгоняли крытые армейские грузовики. На них офицер не обращал никакого внимания. И вдруг где-то вдалеке по-комариному высоко и надсадно запел мотор, запрыгали, приближаясь, огни подфарников пока еще невидимого легкового автомобиля. Обер-лейтенант, словно проверяя для себя что-то, взглянул на часы. Полицаи оборвали песню, побросали на дорогу недокуренные цигарки.

Машина вылетела из-за поворота, не снижая скорости. И тут произошло неожиданное. Как только она поравнялась с полицаем, шедшим в голове колонны, хлопнул пистолетный выстрел. В следующую секунду второй полицай выхватил из висевшей на боку торбы тяжелую противотанковую гранату и точным взмахом руки метнул ее под заднее колесо автомобиля. Взрыв подбросил задний мост с бешено вращающимися колесами. На какой-то миг машина замерла на хрустнувшем радиаторе, грузно перевернулась и рухнула в кювет. Тускло блеснули полированные бока, их тут же прошили строчки автоматных очередей.

Первым с пистолетом в руке к дымящейся груде исковеркованного металла подбежал обер-лейтенант. Одного взгляда в кабину было достаточно, чтобы понять: живых нет. Повернувшись к подбежавшим полицаям, он приказал на чистом русском языке:

— Забрать все документы и оружие!

Едва партизаны успели выполнить приказ, как из-за поворота выскочила еще одна машина с желтыми фарами, положенными только начальству. Ее пассажиры, видимо, поняли, что на шоссе засада, потому что их автомобиль — многоместный частично бронированный «опель» гнал на огромной скорости, не сбрасывая газ. Гулко забарабанили по броне бессильные винтовочные и автоматные пули. И автомобиль ушел бы, если бы один из бойцов не успел сменить диск у своего ручного пулемета и не выпустил вслед машине длинную очередь бронебойными пулями.

Вихляя из стороны в сторону, машина прокатилась метров пятьдесят и, въехав боком в кювет, замерла.

Подбежавшие партизаны обнаружили в кабине убитого наповал шофера и еще одного мертвеца — зондерфюрера в чине майора. Два офицера, прикрытые кузовом и бронеспинкой, хоть и потеряли сознание, но остались живы. Один из них, с подполковничьими погонами на желтой подложке войск связи, продолжал судорожно сжимать в руке большой желтый портфель.

К этому портфелю и устремился в первую очередь человек в форме немецкого обер-лейтенанта. Последовала новая команда:

— Пленных грузить на фурманки, вещи и оружие забрать. Уходим!

В этот же день командир отряда «Тимофей» (оперативный псевдоним Медведева) докладывал в Центр: «С «Колонистом» через радиста Орлова установлена связь. «Колонист» для проверки данных о Кохе захватил в плен офицеров: советника военного управления доктора Райса и технического инспектора телеграфов Планерта. Оба из Ровно. Результаты допросов сообщу».

Почему по радио? Потому что Кузнецов со своей группой и пленными отправился не в отряд, а на одну из своих баз на хуторе доверенного лица Вацлава Жигадло. Здесь в ходе допросов выяснилось, что во время операции убиты зондерфюрер майор граф Гаан, ответственный сотрудник военной почтовой службы обер-лейтенант и два военных шофера. В плен захвачены подполковник Райс и обер-лейтенант Планерт.

Кузнецов допрашивал пленных пять суток. Получено много ценных данных и расшифрована захваченная в портфеле Райса топографическая карта, на которой были нанесены пути сообщения и средства связи гитлеровцев на территории Украины, Польши и Германии, а также отражено состояние всех дорог, переездов, мостов, различных дорожных сооружений, отмечена прокладка подземного кабеля… С помощью этой карты (и проведенной позднее проверки) удалось установить местонахождение полевых ставок Гитлера и рейхсфюрера СС Гиммлера под Винницей.

Переданная в Ставку, эта карта принесла большую пользу командованию Красной Армии летом того же 1943 года, когда на Украине развернулось мощное наступление, завершившееся форсированием Днепра и освобождением Киева.

Порой от «Колониста» поступала и не совсем обычная информация. Например, о создании и успешном испытании в Германии «летающей бомбы». То были самолеты-снаряды ФАУ-1, которыми немцы вскоре стали обстреливать Лондон. Об активизации деятельности нацистских спецслужб, направленной на Иран. Как выяснилось, дело шло о возможности подготовки и проведении покушения на жизнь «Большой тройки» — президента США Рузвельта, премьер-министра Великобритании Черчилля и Председателя Совета Народных Комиссаров СССР Сталина в Тегеране. О заброске в СССР двух агентов нацистских спецслужб, которые должны были проникнуть в лагерь для немецких военнопленных под Москвой и уничтожить руководителей «Союза немецких офицеров», плененных в Сталинграде — генерала от артиллерии Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха и генерал-лейтенанта Эльдера фон Дэниельса. О доставке на Украину, в город Луцк, эшелона с партией химических снарядов. Впоследствии образец начинки такого снаряда был похищен с секретного склада группой луцких разведчиков и доставлен в Москву…

31 мая 1943 года в результате хитроумной комбинации, используя, в частности, приятельские отношения с адъютантом Коха капитаном Бабахом, Зиберт-Кузнецов добился личной аудиенции у рейхскомиссара Украины. Предлог — просьба освободить от направления на работы в Германию невесту Зиберта Валентину Довгер, дочь якобы убитого партизанами служащего местной администрации. Настоящая цель — ликвидация палача украинского народа. Осуществить покушение из пистолета не удалось, настолько профессионально была поставлена охрана Коха: во время аудиенции сзади вплотную стояли два рослых эсэсовца, в ногах — дрессированная немецкая овчарка.

В разговоре с Зибертом Кох не напрямую, но вполне определенно подтвердил подготовку решающего наступления немецких войск на Курской дуге.

В феврале 1943 года Президиум Верховного Совета СССР учредил новую государственную награду — медаль «Партизану Отечественной войны» двух степеней. Ею было награждено около 200 медведевцев. Медали первой степени был удостоен и Николай Кузнецов.

Летом 1943 года принято решение нанести ряд ударов по высшим чинам гитлеровской администрации в Ровно. Несколько успешных диверсий, в ходе которых были уничтожены десятки немецких офицеров, совершили боевые друзья Кузнецова — бойцы и подпольщики отряда «Победители». Ряд громких актов возмездия предстояло совершить и ему с ближайшими сподвижниками.

Второй по значимости фигурой в администрации оккупантов на Украине был заместитель Коха Пауль Даргель. Он жил на Шлоссштрассе, неподалеку от комиссариата и ходил обедать домой пешком в сопровождении адъютанта.

Первое покушение на Даргеля Кузнецов совершил 20 сентября 1943 года. Ему не повезло — произошло невероятное совпадение. В установленный день и час в особняк Даргеля шел не он, а его гость — прибывший из Берлина новый руководитель отдела финансов доктор Гель и референт Винтер. Выстрелами из пистолета Кузнецов убил обоих.

При втором покушении — на сей раз Кузнецов ни с кем Даргеля не спутал — заместителю Коха снова повезло: пули его миновали. Более того, он разглядел, что стрелял в него немецкий обер-лейтенант.

Решительно, этот человек словно в рубашке родился: в третий раз Кузнецов метнул в него ручную гранату. Даргель опять остался жив, взрыв только контузил его, убитым оказался какой-то немецкий подполковник, находившийся на противоположной стороне улицы.

10 ноября Кузнецов ранил второго заместителя Коха, руководителя экономических служб Курта Кнута.

15 ноября Николай Кузнецов и его товарищи похитили из особняка на Млынарской улице командующего так называемыми «Восточными войсками» (укомплектованными в основном из согласившихся служить немцам советских военнопленных) генерал-майора Макса Ильгена. Так случилось, что, когда Ильгена с кляпом во рту запихивали в автомобиль, мимо дома проходил немолодой капитан, поинтересовавшийся, естественно, что тут происходит. Зиберт назвался сотрудником тайной полевой полиции, арестовавшим советского партизана, переодетого в немецкую форму. В свою очередь предложил капитану предъявить документы. Тот оказался… личным шофером рейхскомиссара Коха Паулем Гранау! Зиберт-Кузнецов попросил его проехать с ним в качестве свидетеля. Тот согласился. Больше Кох своего верного водителя никогда не видел…

На другой день, 16 ноября, прямо в здании суда на Школьной улице Кузнецов в упор застрелил главного немецкого судью на Украине оберфюрера СА Альфреда Функа.

В эти же дни Кузнецову пришлось уничтожить сотрудника военной контрразведки при рейхскомиссариате капитана Мартина Геттеля, проявившего слишком пристальное внимание к сотруднице комиссариата Валентине Довгер. После аудиенции девушку по распоряжению Коха приняли туда на техническую должность.

В декабре 1943 года большая группа медведевцев была удостоена государственных наград. Орденом Ленина был награжден и Николай Кузнецов.

К началу 1944 года фронт приблизился к Ровно. Началась эвакуация из города немецких административных и военных учреждений и штабов. В Центре было принято решение перебазировать отряд «Победители» в район Львова. Предварительно туда отправили группу бойцов, а также с самостоятельным заданием Николая Кузнецова в сопровождении Яна Каминского, участника всех последних операций, и шофера — бывшего военнопленного Ивана Белова.

К этому времени немцы уже знали, что в Ровно дерзко действует человек в форме обер-лейтенанта вермахта, они даже располагали примерным описанием его внешности — Даргель не только сумел разглядеть покушавшегося, но даже запомнил марку его автомобиля.

Чтобы обезопасить разведчика, Кузнецова тут же повысили в звании — сделали капитаном и добыли новую машину.

Во Львове Николай Кузнецов уничтожил вице-губернатора Галиции доктора Отто Бауэра и сопровождавшего его шефа канцелярии правительства дистрикта доктора Гейнриха Шнайдера.

Ранее Кузнецов по не установленному по сей день поводу вошел в здание штаба военно-воздушных сил на Валовой улице и при проверке документов был вынужден застрелить подполковника Ганса Петерса и обер-ефрейтора Зейделя. Однако при этом он лишился своего зольдбуха.

Теперь немецкие спецслужбы искали не таинственного офицера, а вполне реального — капитана Зиберта.

Оставаться во Львове Кузнецову и его спутникам было невозможно. Задача — спешно покинуть город, укрыться где-нибудь и дождаться прихода Красной Армии.

12 февраля в восемнадцати километрах от Львова, возле шлагбаума у села Куровицы серый «пежо» Кузнецова остановил пост полевой жандармерии. Кузнецов сразу почувствовал опасность: начальником поста был не фельдфебель, и даже не лейтенант, а майор. Это могло означать только одно: капитана Зиберта ожидали, видимо, на всех дорогах, ведущих из Львова.

Кузнецову ничего не оставалось, как дважды выстрелить в майора в упор, а Каминский выпустил в стоявших неподалеку солдат длинную очередь. В ту же секунду шофер Белов прибавил газу… К сожалению, Каминский поразил не всех жандармов. Вслед машине загремели автоматные очереди. Несколько пуль попали в задние колеса. Автомобиль проехал еще метров 800 и встал. Покинув машину, разведчики скрылись в лесу. Погони, по счастью, не последовало.

Свыше двух недель Кузнецов и его спутники скитались в лесах. Им не суждено было дождаться прихода Красной Армии. В первых числах марта 1944 года они напоролись на отряд украинских националистов, по некоторым сведениям, переодетых в форму солдат Красной Армии, и погибли в неравной схватке.

Понимая, что, оказавшись в зоне боевых действий, он может погибнуть, Кузнецов в коротком рапорте на имя одного из руководителей Центра описал свои последние действия. Подписал рапорт псевдонимом «Пух», известным только в Москве.

Лишь обнаружив на теле погибшего в немецкой униформе этот рапорт, командир отряда так называемой Украинской повстанческой армии понял, насколько ему повезло. На определенных условиях он передал этот документ начальнику полиции безопасности и СД по Галицийскому округу оберштурмбаннфюреру СС доктору Витиске. Последний 2 апреля 1944 года поставил об этом в известность шефа гестапо группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Генриха Мюллера…

Копия этого рапорта была обнаружена после освобождения Львова среди документов полиции безопасности и СД по Галицийскому округу.

Тем не менее в Москве долгое время не верили в гибель Николая Кузнецова, Яна Каминского и Ивана Белова.

5 ноября 1944 года группе партизан-чекистов было присвоено звание Героя Советского Союза, в том числе — Дмитрию Николаевичу Медведеву и Николаю Ивановичу Кузнецову.

Слово «посмертно» после фамилии Кузнецова проставлено не было.

Ян Станиславович Каминский и Иван Васильевич Белов тогда же были награждены орденами Отечественной войны 1-й степени.

Т. ГЛАДКОВ

 

Николай Струтинский

Первая встреча Николая Владимировича Струтинского и Николая Васильевича Грачева — под этим именем в партизанском отряде «Победители» появился Николай Иванович Кузнецов — состоялась 25 августа 1942 года. Постепенно их знакомство переросло в дружбу. Струтинский стал надежным помощником Кузнецова при выполнении боевых операций. В форме солдата войск вермахта он возил обер-лейтенанта Пауля Зиберта, в роль которого вжился Николай Иванович, по улицам Ровно, участвовал в ликвидации крупных гитлеровских чинов.

Николай Струтинский родился 1 апреля 1920 года в селе Горыньград на Волыни, которая в те годы входила в состав Польши: правительство Пилсудского селило в этих местах бывших офицеров польской армии, воевавших против Советской России. Самые плодородные земли отдавались им в вечное пользование. Высокомерные чужаки с презрением относились к местному населению, называя его «быдлом». В начальной школе, где учились Николай и его братья Георгий, Ростислав, преподавали на польском языке. Чтобы прокормиться, даже юнцам приходилось батрачить на богатеев.

Глава семьи Владимир Степанович устроился каменщиком на Бабинский сахарный завод. С напарниками он толковал не только о работе, но и о политике, о том, что по ту сторону границы, в Советском Союзе, рабочий человек сам стал хозяином. За такие разговорчики старшего Струтинского выставили с завода. Пришлось перебраться в село, корчевать пни на заброшенном участке…

В сентябре 1939 года Западная Украина стала советской. Двое братьев Струтинских, Николай и Ростислав, поступили на курсы шоферов в Ровно, где их учили за государственный счет. Отец, Владимир Степанович, стал помощником лесничего.

После курсов Николая приняли в Людвипольский райпотребсоюз. Когда началась война, Струтинского с его «полуторкой» перевели в распоряжение райотдела НКВД. Из Ровно Николай вывозил сотрудников государственных учреждений и раненых красноармейцев. Попадал под бомбежки, участвовал в стычках с немецкими парашютистами. Во время ликвидации одного из фашистских десантов ударные группировки гитлеровцев обошли оборонявшихся чекистов с двух сторон и замкнули кольцо. Пришлось пробираться к своим по берегу Славутича.

Война укатилась на восток, а на родине оккупанты установили «новый порядок». Братья Струтинские — Николай, Ростислав, Георгий, их друзья, как и многие другие, не приняли его, — решили воевать. У лесников, которых вооружили фашисты, «одолжили» винтовки. А самая большая удача ждала их у Бабинского сахарного завода, где остались подбитые советские танки с пулеметами. Сняв три пулемета с обгоревших боевых машин, ребята разобрали их, смазали и укрыли до поры.

Отряд готовился к боевым акциям, но кто-то из местных выдал партизан. Николая и Ростислава Струтинских арестовали. К счастью, в ту же ночь им удалось бежать и укрыться в глухом лесу.

Это место и стало базой отряда, который сформировали братья. Отсюда партизаны делали вылазки, разоружали полицаев, а тех, кто лютовал, — уничтожали.

Однажды, устроив засаду, Николай Струтинский и его товарищи расстреляли группу карателей во главе с сотником Кравчуком. После этого в округе распространился слух о том, что во вражеском тылу действует большое подразделение советских бойцов. Это было на руку партизанам — гитлеровцы опасались соваться глубоко в лес.

Отряд пополнялся военнопленными, бежавшими из концлагерей. Среди них были не только рядовые солдаты. Например, лейтенант Федор Воробьев и флотский старшина Николай Киселев имели боевой опыт. Однако все признавали авторитет Николая Струтинского, избранного командиром. А отец Владимир Степанович, которому было уже за пятьдесят, стал заправским комиссаром. Действовали с учетом обстановки, стремясь нанести максимальный урон врагу.

Горсточка народных мстителей напугала оккупантов, совершив налет на Хмелевский лесопильный завод, невдалеке от которого располагалась карательная часть. Спешивший к заводу полицейский отряд партизаны встретили дружным огнем. Фашисты, боясь попасть в переплет, послали вперед своих пособников-националистов. Это была первая крупная диверсия, совершенная группой Николая Струтинского.

Вскоре от связного Петра Трофимчука стало известно, что гестаповцы привезут из Костополя арестованных подпольщиков, чтобы прилюдно казнить их в центре города для устрашения сочувствовавших партизанам. Бойцы Струтинского на рассвете перехватили крытый грузовик с пленниками и, расстреляв охрану, освободили подпольщиков. В том бою они захватили два автомата, четыре винтовки, пистолет, две гестаповские офицерские формы, обмундирование полицаев. В полевой сумке обер-лейтенанта Иоганна Шюце нашли бумагу с фамилией Струтинского. Это был приказ начальнику Людвипольского гарнизона уничтожить его «партизанскую группировку». Был в сумке и образец листовки, которую надо было напечатать и расклеить в городах и селах. В ней обещалось крупное вознаграждение за поимку Николая Струтинского, объявленного «главарем русских бандитов».

Летом-осенью 1942 года в западных областях Украины наряду с партизанами действовали и вооруженные националистические банды. Они утверждали, что выступят даже против немцев, если Адольф Гитлер после победы над большевиками не предоставит им «незалежность». Одним из главарей националистов на Ровенщине был Тарас Боровец, избравший себе псевдоним «Тарас Бульба». Он прошел обучение в абверовской школе «Вали» в Варшаве и служил в зондерштабе-Р («Россия»). В июле 1941 года гитлеровцы назначили его комендантом службы безопасности по Сарненскому и Олевскому округам. Но об этом секретном приказе и истинной роли Боровца-Бульбы мало кто знал. Он, по сути дела, в открытую создал вооруженную банду (обеспеченную немцами всем необходимым) «Полесская сечь» — ядро будущей «Украинской повстанческой армии», которая верно служила гитлеровцам.

Вот с каким коварным и жестоким врагом решил встретиться Николай Струтинский, еще не знавший всей подноготной двойного Тараса. Но он рисковал, чтобы разубедить сбитых с толку земляков, которые клюнули на девиз Бульбы: «Украина для украинцев!»

Группа прикрытия держала под прицелом хутор, где обосновались «бульбаши», пока Струтинский и его товарищ Иван Пихур вели с ними переговоры. Боровец-Бульба, представляя своих подручных, называл их по кличкам: поручик Зубатый, сотник Пидмоченый… Выставил на стол бутыль самогона, сало и сливочное масло. Но трапеза не заладилась.

— За что выпьем, командир? — спросил атаман.

— За то, чтобы Гитлера — туда! — показал на небо Струтинский.

— Ишь какой скорый! — засопел Бульба. — У нас полно врагов и по соседству — поляки, евреи… От них надо избавляться. Украинская нация должна быть чистой. И Германия нам в этом поможет.

Захмелев, Бульба предложил Струтинскому перейти к нему со своим отрядом.

— Ты обижен не будешь, получишь любой портфель!

А через несколько дней Петр Трофимчук принес самодельный конверт. В нем было письмо, которое Николай Струтинский прочитал вслух:

«…Предлагаю всей вашей группе с оружием перейти в мое распоряжение. В противном случае ликвидирую! Атаман Тарас Бульба. 12 сентября 1942 года».

— Что ж, будем готовиться к войне на два фронта, — сказал Струтинский. — С фашистами и «бульбашами».

Струтинский настойчиво искал контакты с другими партизанскими отрядами, которые действовали в округе. Как-то в селе Вороновке крестьяне рассказали, что ночью низко гудели самолеты, а после в окрестностях появились вооруженные незнакомцы. Партизаны сумели разыскать их в полесской глуши. Недоверие и настороженность растаяли, когда люди с военной выправкой и советскими автоматами, бывшими здесь в диковинку, привели Струтинского к высокому брюнету в гимнастерке.

— Будем знакомы: Медведев, — отрекомендовался он. — Наслышан о вашем семейном отряде. Это вы недавно сожгли автомашину на большаке Людвиполь-Костополь и уничтожили гестаповцев?

— Так точно! — подтвердил Николай.

— Значит, наши сведения точны. Оставайтесь с нами. Но учтите: проверим каждого. Думаю, не обидитесь.

Для выполнения специальных заданий требовалась немецкая форма. Начальник хозяйственной части отряда Иван Соколов придирчиво отбирал трофейное обмундирование, тщательно подгонял его для каждого бойца. Николай Струтинский облачался то в полицейский френч, то в мундир солдата вермахта — в зависимости от того, где и как нужно было действовать, прикрывая Николая Васильевича Грачева — Пауля Вильгельма Зиберта. Став его личным шофером, Струтинский многому научился у опытного разведчика.

Кстати, в первой поездке в Ровно Кузнецова сопровождал глава семейства Струтинских, хорошо знавший город. Они шли по разным сторонам то одной, то другой улицы — Владимир Степанович сутулился и опирался на палочку, а Николай Иванович шел свободно и уверенно. Партизаны Николай Струтинский, Михаил Шевчук и Николай Гнидюк следовали поодаль под видом полицейского патруля.

Еще в годы батрачества Николай Струтинский прослыл мастеровитым подростком. Особенно удавалась ему резьба по дереву. В отряде эти навыки пригодились. Для разведки партизанам были крайне необходимы надежные документы. Так вот Николай из подошв от сапог вырезал штампы немецких организаций и штабов. Брал за основу подлинники, которые добывали подпольщики, и копировал их настолько точно, что гестаповцы не распознавали фальшивок. Самую сложную печать Струтинский мастерил за три-четыре часа.

…Съездив в Ровно пару раз на бричке, Кузнецов сказал Струтинскому:

— Нужен другой транспорт. Пора обзавестись своей машиной.

Николай принялся за поиски. Подпольщик Иван Сотников, работавший маляром в немецком комиссариате, познакомил его с водителями. Оказалось, среди них есть и советский военнопленный Афанасий Степочкин. Струтинский исподволь прощупал его настроение: парень оказался надежным. Вскоре из гаража исчез черный «опель-кадет» вместе с водителем. Разведчики переправили Степочкина в отряд. Машину перекрасили, сменили номерные знаки.

Рейхскомиссар Украины Эрих Кох предпочитал руководить делами из Восточной Пруссии. А в Ровно заправлял его заместитель генерал Пауль Даргель. Решение о его ликвидации было утверждено в Москве. Полковник Дмитрий Медведев поручил операцию Николаю Кузнецову. В боевой группе был и Николай Струтинский.

Участвовал Николай Струтинский и в похищении командующего особыми войсками на Украине генерала фон Ильгена.

…15 ноября 1943 года сверкающий лимузин подкатил к дому Ильгена. Как обычно Струтинский был в солдатской форме, а Николай Кузнецов, Ян Каминский и Мечислав Стефанский — в форме офицеров рейхскомиссариата Украины. Струтинский вспоминал с характерной для него точностью:

«У входа стоял часовой, судя по всему, из казаков. Завидев немецких офицеров, он вытянулся по стойке смирно. Николай Иванович подошел и надменно спросил:

— Герр генераль цу хаузе? (Господин генерал дома?)

— Господин офицер, я не понимаю, — виновато отозвался часовой.

Кузнецов нарочито громко выругался по-немецки. Офицеры скрылись в особняке, а я подошел к растерявшемуся казаку. Он начал оправдываться, но я пожал плечами: мол, не знаю, что ты лопочешь.

Николай Иванович открыл дверь и махнул рукой часовому. Тот безропотно повиновался. Его обезоружили. Рядом, трясясь от страха, стоял денщик. Оба ничего не понимали. Может, немцы проверяют их преданность? Как себя вести? Зная, что дорога каждая минута, так как генерал должен был вот-вот приехать на обед, Кузнецов ошарашил их по-русски:

— Мы — партизаны, а вы — предатели!

Денщик залепетал:

— Мы тут поневоле. Удрали бы к вам, но боимся — расстреляют…

— Вам предстоит искупить свою вину, иначе прикончим.

— Поняли, поняли…

— Марш на пост! — приказал Николай Иванович часовому. — Знай, что ты на мушке. Чтобы не сглупил, патроны отберем. Надевай каску и жди хозяина.

Вскоре к особняку подъехал «мерседес» черного цвета. Из него вышел высокий, плотно сбитый генерал. Машина сразу удалилась. Часовой и я вытянулись в струнку. Ильген вошел в дом и стал снимать шинель в коридоре. Я оказался рядом.

— Как ты смел быть здесь без моего разрешения?! — заорал генерал.

Из комнаты появился Зиберт-Кузнецов.

— А вам что здесь угодно? Кто вас сюда пропустил?

— Вы арестованы!

— Что? Кто вам дал такие полномочия?

— Верховное командование! Фюрер!

От неожиданности гитлеровец растерялся. Кузнецов цепко схватил Ильгена за руки, а я подскочил и сшиб его с ног. Каминский со Стефанским связали генерала парашютными стропами. Им добросовестно помогал денщик.

— Если будете вести себя благоразумно, то доставим вас по назначению, — решительно произнес Кузнецов. — В противном случае — уничтожим на месте!

Я засунул кляп в рот Ильгену. Вывели его на улицу. Здесь ему удалось выплюнуть кляп и до крови укусить мою руку. На его истошные крики сбежались немецкие офицеры, однако я успел набросить на голову Ильгена генеральский мундир вверх подкладкой, чтобы его никто не узнал.

— Я — офицер СД, — шагнул навстречу Николай Иванович и показал гестаповский жетон. — Мы задержали красного бандита, переодетого в форму немецкого генерала и пробравшегося сюда.

Предъявленный жетон произвел впечатление. А Кузнецов продолжал действовать напористо, потребовав, чтобы офицеры предъявили документы. Просматривая их, он обнаружил, что среди подошедших есть гауптман Гранау, личный шофер рейхс комиссара Коха.

— Вы поедете с нами в гестапо, — сказал ему Кузнецов. — Ваши показания будут иметь важное значение.

— Готов оказать услугу!

Связанного Ильгена втолкнули в машину. Я рванул ее с места. Быстро выехали за город. Допросили похищенных фашистов с пристрастием. Что было делать с ними дальше? Переправить в отряд Медведеву не представлялось возможным — партизаны отступали под натиском карателей к Припяти. Поэтому Ильген и Гранау были расстреляны».

В семье Струтинских было семеро детей. Четверо старших сыновей стали разведчиками, а младших со временем удалось переправить самолетом на Большую землю. Боевой разведчицей стала и их мама Марфа Ильинична. Она обижалась, что Дмитрий Николаевич Медведев жалеет ее и не посылает на рискованные задания. Но когда разведчики начали налаживать подпольную работу и в Луцке, Марфа Ильинична сказала, что в городе живет ее родная сестра Теофилия, есть и другие родственники, так что именно она меньше всего вызовет подозрений.

— Тяжелая нагрузка для ваших лет, — отговаривал ее Медведев.

— Не беспокойтесь, я справлюсь. Хочу быть полезной…

В сопровождении группы партизан во главе с капитаном Владимиром Фроловым Марфа Ильинична с молодой разведчицей Ядзей Урбанович прошли по бездорожью почти двести километров. Рядом с матерью постоянно был Ростислав, а Николай в те дни действовал в Ровно. Как он переживал потом, что не смог пойти с ними! Может, сумел бы уберечь самого дорогого человека от трагической гибели…

В Луцке Марфа Ильинична и Ядзя через своих родственников установили связи с подпольщиками. Они передали много ценной информации о дислокации немецких частей, эшелонах с химическими снарядами, планах карателей, сроках отправки молодежи в Германию. Распоров подкладку пальто, Струтинская аккуратно зашила внутрь бумаги и карты.

На обратном пути разведчиц встретили боевые товарищи. После тяжкого перехода вся группа расположилась передохнуть на хуторе Островки. Но, видимо, за ними следили. Глубокой ночью хату окружили каратели. Врасплох застать партизан им не удалось… До леса оставалось несколько десятков метров, когда пуля настигла Струтинскую.

— Ядзя, сними с меня пальто — в нем зашиты документы, — только и успела сказать партизанская мать.

Как позже признался Дмитрий Николаевич Медведев, он не раскаивался в том, что разрешил Марфе Ильиничне пойти на опасное задание, но всю жизнь горько сожалел об этом…

Большинство операций, проведенных Николаем Кузнецовым при непосредственном участии Николая Струтинского, приходится на Ровно, где дислоцировались гитлеровские штабы и учреждения рейхскомиссариата Украины.

Струтинский помогал Кузнецову разработать план ликвидации Альфреда Функа, президента верховного немецкого суда на Украине. По приговорам, вынесенным или утвержденным этим нацистом, «законно» уничтожались тысячи и тысячи советских граждан. Акт возмездия над ним должен был стать символичным, чтобы люди в оккупации знали: палачам не миновать расправы!

Первоначально Кузнецов хотел застрелить Функа в парикмахерской, где тот брился каждое утро. Прикидывал и так и этак.

— А как ты мыслишь на этот счет, Николай? — спросил он Струтинского.

Тот стал рассуждать вслух:

— В парикмахерской обязательно будет еще кто-то. Да и место очень оживленное, просматриваемое со всех сторон. Уйти незамеченным ты не сможешь, а версия, пригодившаяся в случае с Ильгеном, тут никак не пройдет. Тебя же как-то представляли Функу. Воспользуйся этим и запишись на прием — мол, есть личное дело к верховному судье. За массивными дубовыми дверями звук выстрела будет приглушенным. А с единственным адъютантом ты без труда расправишься.

Так и произошло.

…Под напором Красной Армии захватчики спешно покидали Ровно и Луцк. В те дни группы Михаила Шевчука и Николая Струтинского устроили серию взрывов. Мина большой мощности, установленная в зале ожидания первого класса на ровенском вокзале, унесла на тот свет около тридцати старших офицеров, свыше ста были ранены. Грохот обвалившихся перекрытий сменился яростной перестрелкой — высыпавшие из подошедшего эшелона фашисты решили, что вокзал захвачен советскими парашютистами, и открыли огонь по своим.

Командование захватчиков перемещалось во Львов. 6 января 1944 года Медведев послал в этот город первую группу разведчиков. Следом направил туда и Николая Кузнецова в сопровождении Яна Каминского и Ивана Белова. Основные силы отряда тоже продвигались с боями на юго-запад. Почти двухсоткилометровый переход до Львова по лесам и болотам был для тысячи с лишним человек крайне тяжелым. То и дело приходилось прорываться сквозь засады, устроенные бандеровцами, отбиваться от регулярных немецких частей. Самый ожесточенный бой произошел у села Нивицы в 60 километрах от Львова, где Медведева спас от верной гибели казах Дарпек Абдраимов. Он заслонил командира от пуль.

5 февраля отряд получил приказ развернуться на восток и задержать механизированную группировку противника, рвавшуюся на запад. В том бою Струтинский и его товарищи приняли бой с танками, подожгли несколько бронированных машин. Это было последнее сражение с фашистами — медведевцы оказались в тылу наступавшей Красной Армии. Со слезами на глазах они обнимались с советскими солдатами.

17 ноября 1944 года Николай Струтинский впервые побывал в Москве. Михаил Иванович Калинин вручил ему орден Ленина. Высокие награды получили и его боевые побратимы. А Дмитрию Николаевичу Медведеву Председатель Президиума Верховного Совета СССР прикрепил на грудь Золотую Звезду Героя Советского Союза. Трагическая тишина настала в зале Кремля, когда был зачитан указ о присвоении звания Героя Советского Союза Николаю Кузнецову и о награждении погибших вместе с ним Ивана Белова и Яна Каминского орденами Отечественной войны 1-й степени.

— Я должен был быть с ними, — шептал Николай Струтинский. — Может, мы бы отбились…

О последнем бое группы Кузнецова в ночь на 9 марта 1944 года мало что было известно. Больше было версий и предположений, обросших слухами. Николай Струтинский, переехав вскоре после войны во Львов, посвятил многие годы упорным поискам правды о гибели своего командира. Вместе с братьями он изучил множество архивных документов, вдоль и поперек исходил села и хутора Львовской области. Работая в органах государственной безопасности, Николай разыскал в Сибири бывших членов националистических банд. Многое прояснилось из рассказов старожилов сел Куровичи и Черница. Круг поиска постепенно сужался. В его центре оказалось село Боратин.

В ту послевоенную пору, вплоть до 1952 года, на Львовщине еще часто гремели выстрелы. Недобитки из бандеровских банд кружили по лесам. Прятались в схронах и делали вылазки, расправляясь с председателями сельсоветов и колхозов, учителями и механизаторами. Фашистские недобитки душили людей удавками (изобретение Бандеры), вспарывали им животы, топили в колодцах, сжигали живьем в хатах. Струтинские по крупицам добывали сведения у запуганных селян, боявшихся кары бандитов, которых гитлеровцы, отступая, щедро снабдили оружием и боеприпасами.

Южнее города Броды в стороне от дорог затаилось село Боратин. Именно в нем бандеровцы, доставленные на время из мест заключения, указали на хату Степана Васильевича Голубовича, где разыгралась трагедия. Постепенно отошли от испуга и стали рассказывать хозяин дома, его жена Текля Павловна, сын и дочь — свидетели происшедшего.

Ивана Белова, охранявшего дом, бандиты зарезали. Сотник Чернигора узнал в Кузнецове разыскиваемого гитлеровцами гауптмана Зиберта — и в это мгновение отважный разведчик взорвал гранату. Ян Каминский выпрыгнул в окно, но его догнала пуля.

Где кого похоронили — было неизвестно. Пришлось провести много раскопок… В лабораторию пластической реконструкции Института этнографии Академии наук СССР Струтинский привез череп, который предположительно принадлежал Кузнецову. Профессор М. М. Герасимов сделал заключение: это именно Кузнецов.

Увековечиванию памяти легендарного разведчика Струтинский отдавал все силы. Его книги «На берегах Горыни и Случи», «Дорогой бессмертия», «Подвиг» рассказывали о Кузнецове. По его настойчивому ходатайству открывались обелиски и памятные знаки. Назывались именем Кузнецова улицы и площади, школы и Дворцы культуры в Ровенской, Львовской, Волынской областях.

27 июля (так уж совпало, что это и день рождения Кузнецова, и день освобождения Львова от немецко-фашистских захватчиков) 1960 года останки Николая Ивановича были с воинскими почестями перезахоронены на Холме Славы.

Но не было покоя разведчику от украинских националистов и на месте последнего пристанища. Они много раз оскверняли его барельеф и надпись на надмогильной плите. Вандалы не жалели и уральских березок, плакучих ив, привезенных из Свердловской области и посаженных на Холме Славы.

После провозглашения независимости Украины памятник Кузнецову во Львове был демонтирован. Перелицовщики истории заявили: «Этот москаль был заслан в наш край для убийств тыловых немецких офицеров и распространения провокационных слухов о мести украинских националистов, за что были расстреляны тысячи наших героев нации».

Николай Струтинский защитил обелиск во Львове от кощунственного разрушения. Памятник перевезли на Урал, в город Талицу, где учился до войны Кузнецов, и установили на центральной площади. Этого добился Струтинский — на его обращения откликнулся губернатор Свердловской области Эдуард Россель, а земляки из райцентра прислали делегацию, чтобы доставить памятник на родину.

На торжественном открытии обелиска 21 ноября 1992 года Николай Владимирович Струтинский взволнованно говорил о своем боевом друге, с которым сражался в глубоком тылу врага.

В послевоенные годы, восполняя упущенное в годы батрачества, Струтинский получил среднее образование, затем окончил юридический факультет Львовского государственного университета и Высшую партийную школу. Работал председателем райисполкома. Но разведчик по натуре не мог не вернуться в разведку. В органах государственной безопасности Советского Союза Николай Владимирович дослужился до полковника, был награжден многими орденами и медалями. А уже в отставке ему было присвоено звание генерал-майора.

Скончался он во Львове в 2003 году.

Ю. КИРИЛЛОВ

 

Илья Старинов

Полковника Старинова трижды представляли к званию Героя Советского Союза — отказывали. Пять раз посылали бумаги на генерала. Не проходили. Зато, шутил он при наших встречах, столько же раз избежал расстрела. Значит, Бог хранил.

Легендарный подрывник родился 2 августа 1900 года на Орловской земле. Вся семья — восемь человек — ютилась в железнодорожной будке. Однажды ночью мальчик проснулся от грохотов взрывов. Оказалось, отец, обнаружив лопнувший рельс, положил на рельсы петарды, чтобы предупредить машиниста паровоза. Те ночные взрывы поразили мальчишеское воображение. И сопровождали его всю жизнь.

В 1919 году Илья вступает добровольцем в Красную Армию. В бою его ранил осколок снаряда. Врачи, опасаясь гангрены, готовились к ампутации, но затем удалось спасти парню ногу.

В госпитальной палате Старинов познакомился с двумя саперами. И так увлекся их рассказами, что после выписки тоже решил стать подрывником. Его направили в Воронежскую школу военно-железнодорожных техников. Школу он окончил с отличием и в 4-м Краснознаменном Коростенском железнодорожном полку принял под свое начало подрывную команду. Уже в те годы Старинов задумался над созданием портативной мины — простой, удобной, с безотказными взрывателями. Одно из первых его изобретений — мина-сюрприз для защиты малых мостов. Одной такой ловушки было достаточно, чтобы оглушить диверсанта. Наверное, такая штуковина пригодилась бы и в наши дни.

Талантливым подрывником заинтересовались в Москве. И в январе 1930 года Генштаб РККА поручает ему подготовку диверсантов — «кадров глубокого залегания». Им предстояло в случае войны наносить удары по дорогам и коммуникациям противника, действуя на оккупированной территории.

Взявшись за новое, увлекательное дело, Старинов организовал мастерскую-лабораторию, где вместе со своими товарищами разработал образцы мин, наиболее удобных для партизанской войны. В этой секретной лаборатории родились так называемые «угольные мины», с успехом применявшиеся в годы Великой Отечественной войны. Там же были созданы широко известные автоматические мины.

«Мы сконструировали «колесный замыкатель», впоследствии окрещенный в Испании миной «рапидо» (быстрый), — вспоминал позже Илья Григорьевич. — Придумали и отработали способы подрыва автомашин и поездов минами, управляемыми по проводам и с помощью бечевки».

В августе 1933 года Старинов поступил на 2-й курс эксплуатационного факультета Военно-транспортной академии РККА. Параллельно с учебой он участвовал в подготовке минно-взрывных средств, предназначенных для длительного хранения. Создавал тайные склады на скрытых партизанских базах.

Однако в 1935 году подготовка к партизанской войне была неожиданно свернута. Это непродуманное решение еще аукнется в годы Великой Отечественной войны.

«4 мая 1935 года в Кремле я сидел за столом выпускников-отличников, — рассказывал Илья Григорьевич, — и, затаив дыхание, слушал историческую речь Сталина со знаменитыми словами «кадры решают все». Я впервые видел его так близко. Чем больше смотрел, тем меньше был похож этот невысокий человек с пушистыми усами и низким лбом на того Сталина, которого мы обычно видели на фотографиях и плакатах. Видел, как чокался Иосиф Виссарионович с теми, кого расстрелял в 37-м. Большинство тех, кто присутствовал на этом приеме и восторженно слушал Сталина, были вскоре арестованы и погибли в результате репрессий».

Краском Старинов избежал этой участи. Его наградили именными часами — и назначили заместителем военного коменданта Московского вокзала в Ленинграде. Дело, которому было отдано столько времени и сил, казалось безнадежно загубленным.

С началом боевых действий в Испании Старинов отправил рапорт на имя руководителя Разведывательного управления РККА Яна Берзина, в котором обосновал необходимость своей командировки в эту «горячую», как бы сказали сейчас, точку Европы. Его услышали.

По личному распоряжению «Старика» (псевдоним Берзина) он получил назначение советником и инструктором по диверсии. Добираться пришлось через всю Европу: Варшава — Вена — Париж и, наконец, Валенсия. Ко времени приезда Старинова войска генерала Франко вели успешные бои. В их распоряжении была разветвленная система железнодорожных и автотранспортных коммуникаций. Их требовалось срочно перерезать.

В распоряжение Старинова поступило все необходимое: оружие, взрывчатка, транспорт, а самое главное — группа из 12 молодых бойцов под началом капитана Доминго Унгрии. Одна из первых задач — разрушить километровый тоннель на участке Пеньярроя — Кордова. Этот тоннель уже пытались взорвать, но рота, направленная на задание, понесла тяжелые потери.

Старинов предложил использовать так называемую «схватываемую» мину. Ее «слепили» из небольшого количества взрывчатки, автомобильной покрышки и крюка арматуры. Эшелон с боеприпасами подхватил подарочек за полтора километра от тоннеля. Через минуту-другую раздался взрыв…

За время командировки подопечные «Родольфо» (псевдоним Старинова) совершили около двухсот диверсий и засад. Среди самых громких операций — уничтожение под Кордовой в феврале 1937 года состава со штабом итальянской дивизии ВВС.

После этого взрыва на базу партизан слетелись журналисты, в том числе Эрнест Хемингуэй. Все хотели лично познакомиться с героями. Об Илье Григорьевиче писали Константин Симонов и Михаил Кольцов. По одной из версий, в романе «По ком звонит колокол» Эрнест Хемингуэй использовал фрагменты из боевого опыта Ильи Старинова. А прототипом героя в романе послужил американец Алекс, служивший в отряде «Родольфо».

В том же феврале бойцы Старинова пустили под откос эшелон с марокканской кавалерией. Из тридцати вагонов не уцелело ни одного. Франкисты бросили на охрану железной дороги несколько батальонов. Непрерывно вели поиски инженерных мин. По совету своего наставника бойцы Доминго Унгрии стали чаще менять районы нападения и перешли главным образом на «колесные замыкатели».

Пропустив «бдительный» патруль, диверсанты выходили к дороге за одну-две минуты до подхода поезда, устанавливали «колесный замыкатель», и составы валились, как по расписанию.

— Об установке наших мин противник узнавал, как правило, только тогда, когда они сваливали под откос его эшелоны, — вспоминал Илья Григорьевич.

В конце 1937 года Старинов вернулся в Москву. Многих друзей, сослуживцев он не увидел. Их называли «врагами народа». Штабиста, который готовил документы на представление «Родольфо» к званию Героя Советского Союза, расстреляли по сфабрикованному обвинению.

…Свет, как положено, бил в глаза, а лицо «собеседника» оставалось в тени.

— Не волнуйтесь, — услышал Старинов голос следователя. — Мы вызвали вас в качестве свидетеля. От вас требуется только одно — дать чистосердечные показания. Это в интересах государства и… в ваших собственных интересах.

Допрос на Лубянке длился три часа. Избежав ареста в первый день, Старинов решил обратиться к Ворошилову.

— Товарищ народный комиссар! Ведь я выполнял задание Центрального Комитета партии по поводу подготовки к партизанской войне. А склады оружия готовились по вашему указанию.

Нарком обороны заметно смутился.

— Вы не волнуйтесь…

Потом, помедлив, взял телефонную трубку. Разговор с Ежовым можно свести к заключительной фразе наркома.

— Но он отличился в Испании и в значительной мере искупил свою вину. Оставьте его в покое. Сами примем соответствующие меры.

17 февраля 1938 года Старинову присвоили звание полковника. И вскоре назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА.

В качестве начальника группы Старинов участвовал в Финской кампании. «На той войне незнаменитой», как сказал о ней Александр Твардовский, мины были повсюду: на дорогах и мостах, в покинутых домах и на железнодорожных путях, даже под трупами солдат.

Однажды Старинов столкнулся с неизвестной ему металлической противотанковой миной, которая иногда взрывалась и под тяжестью человеческого тела. Чтобы разобраться в загадке, находку пришлось «вываривать». Отыскали кухонный котел, уложили мину. Когда вода нагрелась до 80 градусов, Илья Григорьевич осторожно снял взрыватель… Нужно ли говорить, какой это был риск? Зато к вечеру штабная машинистка уже перепечатывала инструкцию по обезвреживанию нового типа мин.

Но пока инструкция дойдет до войск! Нет, нельзя терять время — это жизни советских солдат. Старинов с группой своих спецов немедленно отправляется в передовые части на Карельском перешейке, чтобы на месте помочь воинам. Где-то на подступах к линии Маннергейма финский снайпер, подстерегший группу, всадил две пули в его правую руку.

В мае 1940-го Старинова выписали из госпиталя. Ему грозила инвалидность, но он добился права остаться в армии.

Ночь на 22 июня 1941 года Старинов встретил в Кобрине на военных учениях. Накануне он представился командующему Белорусским военным округом генералу Д. Г. Павлову.

Звено за звеном на Кобрин пикировали бомбардировщики. Город пылал. Утром на площади возле телеграфного столба с черной тарелкой репродуктора собралась толпа. Люди жадно слушали Москву. Диктор говорил о том, что где-то после бомбежки затонули английские суда, известил, какая будет погода. Затем начался урок гимнастики.

Над пожарами разносился бодрый голос: «Раскиньте руки в сторону, присядьте! Встаньте! Присядьте!»

— Много лет прошло, а я как сейчас вижу пыльную, пахнущую гарью площадь, черную тарелку репродуктора над ней и — урок гимнастики, — вспоминал Старинов.

Его срочно отозвали в Москву и назначили командиром оперативно-инженерной группы. Основная задача — уничтожение транспортной инфраструктуры перед наступающим противником. 27 июня группа Старинова по Минскому шоссе вновь отправилась на Запад. Свой первый бой на родной земле Илья Григорьевич принял под Оршей.

Немцы шли по пятам отступающих советских войск. Требовались мины замедленного действия (МЗД). Не ожидая поступления штатных «изделий», Старинов начал изготавливать их в полевых условиях.

В июле 41-го Старинов, приехав в штаб Западного фронта, столкнулся с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Маршал, узнав «испанца», спросил, чем он занимается. Выслушав ответ, поинтересовался, готовит ли он партизан.

— Партизан? Никак нет, товарищ маршал. Собственно…

— Хорошо, хорошо… Я вас вызову и подключу к этому делу. Вы свободны.

Так и не дождавшись вызова, Старинов по собственной инициативе обратился в штаб фронта, но Ворошилов к этому времени отбыл в Москву. Попытка «достучаться» до представителя Ставки армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса закончилась провалом.

Поддержку неутомимый полковник нашел у первого секретаря ЦК компартии Белоруссии Пантелеймона Пономаренко, члена Военного совета фронта. Тот сразу «загорелся» идеей наладить производство мин на фронте с последующим их применением во вражеском тылу. Результатом этой встречи стало создание Оперативно-учебного центра Западного фронта. Вскоре вслед за группой инструкторов по диверсионной технике стали готовить специалистов по партизанской тактике.

В первых числах октября 1941 года Старинов получил задание провести в Харькове операцию «Западня». Его оперативной группе предстояло поставить радиомины и подготовить к взрыву ряд важных объектов первой столицы Украины. Среди них — дом № 17 по улице Дзержинского, где обосновался начальник фашистского гарнизона генерал-лейтенант Георг фон Браун. Кстати, близкий родственник Вернера фон Брауна, изобретателя «оружия возмездия» ФАУ-1 и ФАУ-2.

С 10 октября группа приступила к минированию особняка. Заряд мощностью в 350 килограммов заложили в подвале на глубину более двух метров. 30 октября, ко времени ухода советских войск, план минирования был выполнен. После занятия Харькова инженерные подразделения вермахта приступили к поиску взрывных устройств. Из 315 мин замедленного действия, установленных 5-й и 27-й железнодорожными бригадами, противник обнаружил 37, обезвредил 14, а 23 вынужден был подорвать, смирившись с неизбежными разрушениями.

Впервые в мировой практике предполагалось использовать радиоуправляемые мины оригинальной конструкции. Причем использовать по сигналу, переданному на расстояние в несколько сот километров. Вместе со Стариновым разработкой и проведением акции занимались инженеры А. В. Беспамятнов и Ф. С. Коржов. В уникальной операции принимала участие и группа испанцев, боевых побратимов «Родольфо», которые после победы Франко эмигрировали в Советский Союз. Старинов добился, чтобы их зачислили в инженерные части.

10 ноября советская разведка доставила в штаб Юго-Западного фронта копию приказа № 98/41, изданного командованием одной из немецких частей. В приказе сообщалось, что «доблестные войска фюрера» обнаружили в занятом Харькове большое количество инженерных мин советского производства. Русские, говорилось в документе, использовали для корпусов мин деревянные ящики, что не позволяло применять миноискатели. Впрочем, приборы не потребовались, поскольку «неумелая постановка мин и неумелая их маскировка позволили опытным саперам рейха обойтись без миноискателей».

Копию этого приказа Старинову доставили с сопроводительной запиской: «Эти легко обнаруживаемые и обезвреженные мины устанавливались под руководством полковника И. Г. Старинова».

— Ну, что вы скажете в свое оправдание? — последовал суровый вопрос.

— Только одно: фашисты извлекли не радиомину, а «блесну».

В 3 часа 15 минут 14 ноября 1941 года из района (райцентр в Воронежской области) Семилук с радиостанции РВ-25 был послан первый кодированный сигнал. Затем на разных волнах и разными шифрами прозвучали еще несколько сигналов. Снимки, сделанные самолетом-разведчиком, подтвердили, что по меньшей мере часть радиомин взорвалась с большим эффектом.

На третий или четвертый день после освобождения Харькова Старинова вызвали в штаб фронта. Там ему подготовили сюрприз — встречу с немецким капитаном Карлом Гейденом, прибывшим в Харьков с 68-й пехотной дивизией генерала фон Брауна. Именно он занимался разминированием дома № 17 по улице Дзержинского.

В комнату, где Старинов ожидал пленного, ввели долговязого, сухопарого человека в измятом кителе без знаков различия. Усталое лицо, рыжеватые с проседью волосы и такого же цвета щетина на впалых щеках.

— Я разглядывал вражеского офицера, который два года назад стал волею судьбы моим соперником в искусстве минно-подрывного дела и от которого два года назад в очень большой степени зависела не только моя репутация, но и мое будущее, — говорил Старинов.

Как выяснилось, генерал фон Браун вполне резонно побоялся занимать квартиру в центре и, дожидаясь разминирования, поселился на окраине Харькова. Саперы тщательно обследовали подходящие здания. Естественно, внимание их привлек шикарный особняк на улице Дзержинского, где ранее жили партийные чины. Изучив его, саперы обнаружили в подвале среди груды угля едва приметный проводок. К вечеру следующего дня они извлекли огромную мину, насыщенную различными дублирующими взрывателями и замыкателями. Капитан Гейден доложил о находке генералу. Теперь можно было переезжать…

А потом был взрыв такой силы, что обломки рояля залетели на крышу соседнего дома. Над тем местом, где стоял особняк, висела туча пыли. 14 ноября 1941 года в оккупированном Харькове в воздух взлетело несколько зданий. Их обломки погребли десятки фашистских офицеров.

— Нас сбила с толку мина в куче угля, — признался капитан Гейден. — Разве можно было предположить, что под ней находится еще одна, куда более опасная?

— А то, что эта вторая, куда более опасная мина управлялась по радио, вы могли представить? — спросил Старинов «коллегу».

— Нет, господин полковник. Даже немецкая армия таких мин не имела!

Узнав о смерти фон Брауна, фюрер затребовал информацию об организаторах минирования. Шеф абвера адмирал Канарис сообщил Гитлеру, что фамилия этого человека, знакомого немецкой военной разведке еще по Испании, — полковник Илья Григорьевич Старинов.

Приказом Ставки от 28 ноября 1941 года был создан Штаб инженерных войск РККА. Полковник Старинов — помощник начальника, руководитель отдела минных заграждений. Он руководил работами по созданию минных полей на пути врага к столице. Удалось выиграть время, необходимое для переброски на московское направление сибирских и дальневосточных дивизий.

Находясь под Серпуховом, Старинов узнал, что его срочно вызывают в Кремль. Три часа в приемной Сталина после двух бессонных ночей. Мягкое, уютное кресло. Подходит работник приемной:

— Товарищ Сталин принять вас не сможет. Вас примет товарищ Мехлис.

На большом столе Мехлиса лежало письмо Военного совета Юго-Западного фронта. Это обнадеживало. Получив разрешение, Старинов стал излагать суть дела. Но тут же хозяин кабинета его прервал:

— Не о том говорите! Не это сейчас нужно!

Мехлис отодвинул письмо и, расхаживая по кабинету, стал упрекать полковника в безответственности: о каких минах, да еще замедленного действия, о каких «сюрпризах» может идти речь? В армии не хватает обычных снарядов и нечем заряжать авиационные бомбы!

— Учитывать надо, что наступила зима! — поучал Мехлис. — Надо полностью использовать те преимущества, какие она дает! Нужно заморозить гитлеровцев! Все леса, все дома, все строения, где может укрыться от холода враг, должны быть сожжены! Хоть это вам понятно?

Старинов осторожно заметил, что леса зимой не горят и что они являются базой для партизан. А если жечь деревни, то люди в такой мороз лишатся крова. Советские люди.

Мехлис обозвал авторов письма горе-теоретиками, слепцами и велел превратить Подмосковье в снежную пустыню: враг, куда бы он ни сунулся, должен натыкаться только на стужу и пепелище.

— Если еще раз посмеете побеспокоить товарища Сталина своими дурацкими идеями — будете расстреляны!

В книге Старинова «Записки диверсанта» есть такие горькие строчки: «К сожалению, следует признать, что дома поджигались действительно партизанами, выполнявшими приказ Сталина «Гони немца на мороз!». Я сразу вспомнил финскую войну. Финны при отходе 99 % населения эвакуировали. Мы приходим в село — населения нет. Часть домов приведена в негодное состояние, часть — заминирована минами замедленного действия. Продрогшие и измотанные солдаты набивались в такие дома по 50—100 человек. Когда дома взрывались, мало кто оставался в живых.

После этого мы уже старались подальше держаться от любых зданий и сооружений, хотя минированных среди них было немного. И вся армия мерзла в палатках. Да, финнам удалось выгнать нас на мороз. А теперь, когда мы решили воспользоваться их опытом, что получилось? Стали поджигать деревни, в которых жили крестьяне. Немцы говорят:

— Посмотрите, что делают большевики? Вас поджигают! Помогите нам охранять ваши деревни!

И местное население поддержало немцев. Это дало возможность противнику вербовать в большом количестве полицейских. В то же время партизаны Ленинградской области, а их насчитывалось примерно восемнадцать тысяч человек, узнав о призыве «Гони немца на мороз!», решили, что это провокация. Многие из них пробились через линию фронта, пытаясь разобраться, в чем дело. Остальные были быстро разгромлены карателями, поддержанными полицейскими и местным населением».

Весной 1942-го Старинов предложил создать специальные бригады для действий на коммуникациях противника. Поразительно, насколько военно-техническая и инженерная мысль этого человека опережала время!

Командующий Воздушно-десантными войсками генерал Глазунов поддержал эти предложения. В части ВДВ направили опытных инструкторов, чтобы обучать десантников основам диверсионной тактики и минно-подрывного дела. Но вопрос-то был поставлен много шире — о создании войск специального назначения, готовых к действиям в тылу врага. Спецназа ГРУ будущих времен.

В июне 1942 года после встречи с И. С. Коневым, в ту пору командующим Калининским фронтом, Старинова назначили командиром 51-й Отдельной инженерной бригады специального назначения.

В ее состав вошли три батальона 5-й инженерной бригады и 110-й Отдельный моторизованный полк. Командирами диверсионных групп стали отобранные комбригом курсанты Инженерного училища из подмосковного города Нахабино. Но какая диверсия без испанцев! Илья Григорьевич добился, чтобы в его бригаду откомандировали боевых товарищей.

Казалось, создание войск спецназа не за горами.

23 июля Совинформбюро сообщило, что часть под началом полковника Старинова пустила под откос 10 эшелонов противника. «Родольфо» обращался и к командованию соседних фронтов. Подготовка диверсионных групп велась на Карельском, Западном и Южном фронтах. Война настоятельно требовала создания регулярных подразделений профессионалов военно-инженерного спецназа, способных осуществлять массовые, планируемые из одного центра операции на вражеских коммуникациях. Предполагалось, что действовать они будут вместе с партизанами.

Предложение получило одобрение Ворошилова, Калинина и Маленкова. Но, прибыв в очередной раз с фронта, Старинов узнал о своем назначении в Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) помощником начальника «по диверсии». Ворошилов, а именно он стал главнокомандующим партизанского движения, решил взять неугомонного полковника к себе.

В штабе Старинов возглавил школу по подготовке минеров и технический отдел по производству специальных мин. Разумеется, эта школа не ограничивалась теоретическими занятиями. Илья Григорьевич не раз вылетал в фашистский тыл вместе со своими курсантами.

В январские дни 1943 года в район между Ростовом, Сальском, Тихорецком и Краснодаром было десантировано 16 диверсионных групп. По ходу дела совершенствовалась практика применения диверсионных групп. В зависимости от задач варьировалась их численность. Обычно численность базовой единицы составляла 5–7 человек, отряда — 20–30 человек. Бойцы передвигались и устраивали диверсии только в ночное время суток, а днем отдыхал и и вели скрытое наблюдение.

7 марта 1943 года Старинов получил назначение заместителем начальника Украинского штаба партизанского движения. Штаб размещался в Москве, на Тверском бульваре. Отсюда ниточка тянулась ко многим прославленным партизанским отрядам, которые не давали покоя оккупантам.

Центральный штаб партизанского движения в преддверии летних боев 1943 года решил нанести массовый удар по вражеским коммуникациям. Кодовое название операции — «Рельсовая война». Старинову было ясно, что эта идея, во-первых, отвлечет огромные силы, но ожидаемого эффекта не даст, а во-вторых, затруднит восстановление железнодорожного полотна после отступления немцев.

Он подготовил записку для ЦК КП(б)У. В ней говорилось о возможностях украинских партизан по срыву стратегических перевозок противника и указывалось, что при недостатке взрывчатки целесообразнее производить крушения поездов, а не подрыв рельсов.

В ЦК КП(б)У согласились с точкой зрения партизан.

Для координации «малой войны» Старинов вылетает в тыл противника. В партизанских отрядах Ковпака, Федорова, Сабурова, Вершигоры он обучал минеров.

Старинов был убежден: располагай партизанские отряды необходимым количеством мин и взрывчатки, при наличии специалистов, — движение вражеских эшелонов по железным дорогам на оккупированной советской территории удалось бы полностью парализовать. Такого результата можно было добиться еще в 1942 году.

«Десятки диверсионных групп установили на всех железных дорогах, ведущих к линии фронта на южном направлении, сотни мин, — оценивает ту операцию с нынешних высот офицер Генерального штаба Вооруженных Сил РФ Алексей X. — И снова — красивая и гениальная идея. Одновременно на одном участке устанавливался десяток МЗД на неизвлекаемость (мины взрывались при попытке разминирования) с разным временем замедления. На боевой взвод становилась первая мина, и подрывался первый эшелон противника».

И далее: «Немцы проверяют дорогу, усиливают охрану. Снова пускают эшелоны. Часть из них успевает пройти, что притупляет бдительность охраны. В это время становится на боевой взвод вторая мина, и очередной эшелон идет под откос. Немцы прочесывают леса в поисках партизан, но им невдомек, что мины уже стоят в полотне дороги. Так последовательно мины ждут окончания сроков своего замедления, становятся на боевой взвод и взрываются от вибрации проходящего сверху состава.

В конце концов, не найдя ответа и не устранив причину, противник вынужден полностью прекратить движение по участку дороги. А если партизанские отряды действуют согласованно, они способны парализовать движение на огромной территории. Чтобы понять эту нехитрую идею, на которой все годы войны настаивал Старинов, потребовалось два тяжелых года войны…»

Отряд Федорова с 7 июля по 10 августа 1943 года, используя МЗД, пустил под откос 123 эшелона противника(!). Для уничтожения такого же количества составов с воздуха понадобились бы десятки самолетов, сотни тонн авиационной взрывчатки — и неизбежные потери техники.

Гитлеровцы бросали на охрану коммуникаций новые и новые части, но мины продолжали взрываться. В результате атак наших диверсантов снабжение войск по многим магистралям оказалось полностью парализованным. Всего же во второй половине 1943 года партизаны пустили под откос 3143 эшелона! Иначе говоря, по результативности действия партизан оказались в 100 раз эффективнее ударов с воздуха. Но даже после столь очевидных результатов Старинову все так же приходилось убеждать вышестоящее командование в необходимости масштабного проведения «малой войны».

Статистика суха, даже если это статистика организованных диверсий. Но послужной список полковника Старинова способен поразить даже бывалого военного.

За четыре года он организовал подрыв 256 средних и малых мостов. Его «сюрпризы» пустили под откос более двенадцати тысяч военных эшелонов. Особенно широко применялись ПМС — Поездная мина Старинова (мгновенного и замедленного действия) и АМС — Автомобильная мина Старинова.

Он подготовил свыше двух тысяч специалистов и командиров. Если бы в Книгу рекордов Гиннесса заносили подобные результаты, то Илья Григорьевич, несомненно, оказался бы вне всякой конкуренции.

После войны Старинов восстанавливал сеть железных дорог; был заместителем начальника Управления восстановительных работ по войскам.

С 1956 года — в отставке. В 1958–1962 годах работал старшим научным сотрудником отдела истории Великой Отечественной войны ИМЛ при ЦК КПСС. В 1963–1973 годах преподавал в учебных заведениях ведомства Ю. В. Андропова, в том числе — на Курсах усовершенствования офицерского состава (КУОС) в составе Высшей Краснознаменной школы КГБ. И не только преподавал, но и разрабатывал учебно-методические материалы, скорректированные под секретный объект, на 25-м километре Горьковского шоссе. Здесь, в Балашихе, в 1969 году получили прописку КУОС.

Одной из основных целей обучения на курсах была подготовка командиров оперативно-боевых групп, предназначенных для управления личным составом в сложных условиях тыла противника. В связи с этим все занятия проводились в условиях, максимально приближенных к боевым с обозначенным противником, в том числе и на реальных объектах, при любых погодных условиях.

Особое внимание уделялось психологической подготовке слушателей в условиях больших физических нагрузок во время горной, воздушно-десантной практики и на учениях. Война в Афганистане подтвердила правильность выбранной стратегии и тактики.

Десятки офицеров разведывательно-диверсионного подразделения «Вымпел» Первого Главного управления КГБ по праву считают Старинова своим учителем и наставником. Среди них — ветеран «Альфы» и «Вымпела» полковник С. А. Голов, участник штурма дворца Амина, последний начальник КУОС; Б. А. Плешкунов, подорвавший 27 декабря 1979 года «колодец связи» в Кабуле; будущий президент Фонда «Вымпел»-КУОС полковник П. И. Нищев и многие другие.

Ветеран, преподаватель, профессор Старинов был далек от политики. Но в 1964 году ему передали «горячую» информацию о зреющем «кремлевском заговоре». Что же делать? Он постарался предупредить Хрущева через его дочь Раду, но Никита Сергеевич отказался верить «нелепым домыслам». Несомненно, эта попытка не осталась незамеченной, став еще одной причиной, по которой все представления Старинова к званию Героя натыкались на глухую стену.

Награды… Они говорят сами за себя: два ордена Ленина, пять орденов Боевого Красного Знамени, ордена Октябрьской Революции, Отечественной войны 2-й степени и Дружбы народов. А вот Звезду Героя этот исключительной смелости и инженерной одаренности человек так и не получил. Зато в созвездии Льва сверкает звезда «Илья Старинов».

В 1944 году в штабе Иосипа Броз Тито Старинову представили экипаж нашего самолета, сбитого над территорией Венгрии, сумевший добраться до югославских партизан. Выяснилось, что они имели партизанский опыт, он-то и помог им не только выжить, но и нанести немцам по пути следования ощутимый урон.

Эти летчики стали прототипами героев романа Старинова «Под покровом ночи». Рукопись этого увлекательного произведения Илья Григорьевич подготовил еще в середине 60-х годов. Но роман по разным причинам так и не дошел тогда до читателей. Только в 1997 году он вышел в свет и получил восторженные отклики.

Альманах «Вымпел» с его «Записками диверсанта» сразу стал библиографической редкостью.

Приближался столетний юбилей Старинова. Орден «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени ему вручали дома, 2 августа 2000 года.

Принимая награду, Илья Григорьевич благодарил Президента России В. В. Путина и руководство ФСБ за внимание к нему. Вслед за этим юбиляра поздравили руководители структур и подразделений госбезопасности, в которых «дедушка советского спецназа» с 1962 по 1990 год готовил кадры.

В этот день юбиляра посетила группа из Испании. Удивительно, но «Родольфо» сохранил разговорный язык, причем говорил бегло. Испания навсегда осталась в его сердце.

Последний раз я видел Старинова за несколько дней до его смерти. Приехал в госпиталь ФСБ на улице Пехотной, в Тушине, чтобы подарить том «Кто есть кто в современном мире». В нем была опубликована и большая биографическая статья, посвященная Илье Григорьевичу. Последняя книжная публикация, увидевшая свет при его жизни… Готовили мы ее к печати так: Мария Павловна, личный секретарь и опекун, зачитывала куски текста, а Илья Григорьевич диктовал свои замечания и дополнения.

Большая, просторная палата, широкое окно. Я подошел к кровати, поздоровался.

— Илья Григорьевич, смотрите, вот она, книга…

Он взял тяжелый том, несколько раз провел большой белой рукой по шероховатой поверхности книги, — книги, которую ему так и не дано было увидеть.

П. ЕВДОКИМОВ

 

Арнольд Шнеэ

В архиве Главного разведывательного управления Генерального штаба хранятся переведенные на русский язык следственные материалы гестапо, а также контрразведок Англии и Франции по делу советской разведсети в Европе, которую в послевоенные годы исследователи назвали «Красной капеллой». По этим и некоторым другим документам Арнольд Шнеэ проходит как Анри Робинзон, Генри Робинсон, «Гарри». Это лишь некоторые его псевдонимы.

…В конце сентября 1944 года в советское представительство в Софии неизвестный передал записку, которая попала в руки военной разведки:

«Французский товарищ Анри Робинзон («Гарри») был арестован гестапо в декабре 1942 года в своем доме. Он был выдан лицом, которое получило его адрес в Москве. Жена его и сын были подвергнуты пыткам и заключены в тюрьму, а затем казнены. Сам «Гарри» был заключен в одиночку и впоследствии отвезен в Берлин, Хауптзихер-хайтзамт (Главное управление госбезопасности. — Я. Я.), Принц Альбрехтштрассе, где содержится в большом секрете в камере 15 в ожидании смертного приговора. Пишущий настоящие строки видел его в последний раз 20 сентября 1943 года в день выхода из соседней камеры 16 и обещавший передать его сообщение».

Дальше шла просьба самого «Гарри» предупредить тех, кто остался на свободе. Даже не имея надежды остаться в живых, он был озабочен будущей работой разведки: «…Все связи к французскому министерству и генштабу в безопасности, т. к. были известны только Га». То есть ему самому. Оканчивалась записка так: «Отрубят голову или расстреляют, победа будет все равно наша. Ваш “Гарри”».

Это были его последние слова. О судьбе Арнольда Шнеэ многие годы не было известно ничего определенного. В следственных документах Управления наблюдения за территорией (французская контрразведка ДСТ), датированных январем 1949 года, о «Гарри» говорится: «В 1943 году переведен в Берлин, дальнейшая судьба неизвестна. По одним данным, он приговорен к смертной казни и расстрелян. Документы же, захваченные в Германии, опровергают эти данные, поскольку в его деле не найдено никаких свидетельств о смерти…» И лишь много лет спустя по косвенным признакам удалось с достаточной достоверностью установить: казнен в 1944 году.

Кем же в действительности был Анри Робинзон? Единственный документ, где названа истинная фамилия «Гарри», — его личное дело под грифом «Совершенно секретно. Хранить бессрочно», с которым мне разрешили познакомиться.

Настоящее имя разведчика — Арнольд Шнеэ. Родился 6 мая 1897 года в Брюсселе (по другим данным — в Сен-Жилле, тоже в Бельгии), еврей, гражданин Франции, член компартии этой страны с 1920 года. Изучал юриспруденцию в Цюрихском университете, свободно владел немецким, английским, французским, русским и итальянским языками. В 1923–1924 и 1927–1935 годах оказывал разностороннюю помощь советской военной разведке. За подпольную работу против оккупации Рурской области Францией заочно осужден французским судом к 10 годам тюремного заключения. С 1930 года фигурирует в германском «Бюллетене розысков». Участвовал в работе нескольких конгрессов Коминтерна в Москве.

В конце 1933 года по указанию начальника Разведуправления РККА Яна Берзина Шнеэ привлек к работе комдив Оскар Ансович Стигга — «Оскар», резидент военной разведки в Германии, с намерением использовать во Франции и Англии. В то время внимание советской военной разведки привлекли успехи Германии в области химии, аэронавтики и оптики. В декабре 1935 года Шнеэ становится помощником резидента, а спустя два года — резидентом. Его штаб-квартира находилась в Париже. «Гарри» и его источники добывали документальную информацию, которая, по заключению Наркомата оборонной промышленности, позволила сэкономить миллионы валютных рублей. В конце 1940 года они полностью переключаются на работу против Германии, во время войны помогают в легализации присылаемых Центром разведчиков, обеспечивают связью соседние резидентуры.

В потоке поставляемой «Гарри» информации одно из главных направлений — материалы о вооружениях. В частности, о состоянии авиационной промышленности. Поступали шифровки с перечнями заводов и их расположением, оборудованием, количеством и составом работников, характеристиками новых самолетов и их вооружения, указанием слабых сторон производства… В январе 1939 года он посылает донесения о готовящейся к выпуску на заводе «Испано» пушки, при выстреле из которой ночью не видно пламени, об автоматически поворачивающемся в направлении звука летящего самолета зенитном орудии, об опытах с использованием радиоволн и инфракрасных лучей для управления боевой техникой на расстоянии…

Диапазон военно-технической информации «Гарри» был необычайно широк: тут и сведения о разработках «сигнальной системы автоматических уловителей и предупредителей о приближающихся самолетах», магнитной торпеде, «слепой» посадке самолетов. Как правило, информация носила документальный характер. Например, доклады о частичной мобилизации в Англии в сентябре 1938 года, мероприятиях в области авиационных вооружений. В последнем содержалась и информация о подготовке английских экспедиционных сил к переброске во Францию.

Центр ставил новые задачи. И какие! «…Желательно было бы получить описание каждого из заводов в отдельности: его фото и планы, площадь пола отдельных цехов, описание оборудования и силовых установок, новое строительство, организация поточного производства, численность рабочих и число смен, месячная производительность (возможная и действительная), численный и персональный состав конструкторского бюро, связь с другими заводами, получение сырья, полуфабрикатов…»

Резидент понимал, что страна на грани войны, его сообщений ждут, и делал все возможное и невозможное. Он шлет материалы о разрывном снаряде, кислородных приборах и скафандрах для летчиков, прицелах авиационных пулеметов, новейших автопилотах, обстоятельное сообщение о создании во Франции «министерства экономического ведения войны» из 500 офицеров, имеющих доступ к отчетам разведки.

В июне 1939 года «Гарри» вышел на человека, работавшего на заводе в Цойххаузе, который за 150 марок продал ему два новейших немецких противогаза — для солдат и офицеров. Центр получает также пластинку «непробиваемой» брони тяжелого танка. Даже способ сушки овощей, который использовали на флоте и который купило французское правительство, резидент не обошел вниманием.

В заданиях Центра рефреном проходит просьба сообщать, в какой мере Германия использует промышленные и людские ресурсы оккупированных стран, каковы ее отношения с другими европейскими государствами. Процитирую сообщение от 11 ноября 1940 года: «4/5 моторизованных сил Германии переброшены в Польшу. На прошлой неделе 12 поездов инженерных войск проследовали с вокзала Ромилли в Германию. В течение двух дней все железнодорожное движение вдоль французского побережья Ла-Манша было приостановлено, доставлено 6 тысяч вагонов снаряжения. Источник: дирекция железнодорожной немецкой военной администрации и летчики».

Центр особенно интересовали намерения Гитлера в отношении Англии. В то время многие политики были уверены, что война вспыхнет между этой страной и Советским Союзом и развернется сначала в Скандинавии. Предположения усилились, когда в конфликте 1939–1940 годов Англия поддержала Финляндию и высадила часть своих войск в Норвегии. Сведения «Гарри» опровергали это мнение: «Я не думаю, что будет наступление немцев на Англию, так как приготовления ведутся слишком очевидно». Немцы эшелонами везли в направлении Бретани моторы и лодки, спускали на воду резиновые понтоны, приготовили для десанта большое количество шаланд. И в то же время перебросили свою авиацию в центр оккупированной французской территории, район Дюнкерка сильно укрепили на глубину 25 километров, перевезя с линии Мажино артиллерию крупного калибра, множество отпускников едет в Германию. Мыслимо ли все это перед крупным наступлением?

Многие доклады «Гарри» указывали: Германия нацелена на СССР. В апреле-мае 1941 года в Центр постоянно идут сообщения о переброске из Франции на восток, в частности в Польшу, большого количества санитарных машин, танков. 11 июня 1941 года: «Знакомый полковник имел беседу с одним из высших немецких офицеров, который заявил, что не позднее чем через два месяца часть территории СССР будет захвачена немцами… По мнению немцев, СССР превосходит их в численности личного состава и техники, но они считают своих солдат лучше подготовленными к войне, а генштаб более квалифицированным».

Из доклада английской контрразведки 1947 года: «У Робинзона была сеть агентов в Англии, Франции, Италии, Германии, Нидерландах и Швейцарии, которой он руководил из Парижа». Это не преувеличение. Резидент получал информацию от целой группы источников, начиная с рабочих крупных военных заводов и заканчивая журналистами и парламентскими деятелями. В его сообщениях есть ссылки на самых разных людей: член комиссии по мерам противодействия немцам одного из дружественных Англии государств, работник научно-испытательной станции, сотрудник министерства авиации, генерал-авиатор, сотрудник ведомства по металлургии, доктор наук — специалист по двигателям, математик-метеоролог, сотрудник телефонной компании, физик, занимающийся радиоэлектроникой… В документах гестапо о «Гарри» сказано: «Среди найденных в его доме материалов имелись шпионские сведения, указывающие на то, что он имел прекрасные связи с военным командованием Франции».

«Гарри» не спешил называть источников даже Центру, который однажды посетовал: «Вы ни разу не написали нам, от кого получаете эти материалы. Неясность вокруг этого вопроса нас несколько беспокоит». Резидент оставался верен себе: «В отношении источника… могу сообщить следующее: этот друг сделает безвозмездно все, что сможет, я знаю его в течение 20 лет и сообщу его имя только устно».

История разведки знает случаи, когда источники назывались и к чему это приводило. Одним из основных источников группы Шандора Радо в Швейцарии был высокопоставленный немецкий дипломат Рудольф Ресслер («Люци»), который, как впоследствии выяснилось, получал сведения от англичан. Те, в свою очередь, имели доступ к ценнейшей немецкой информации с помощью знаменитой дешифровальной машины «Энигма». Параллельно те же сведения в Москву шли от агентов из самой Англии. При сопоставлении текстов видно, что они во многом совпадают, только нарочито выдаваемая англичанами информация была дозированной, в то время как идущая вне зависимости от них отличалась полнотой.

Однако «Гарри» получал действительно эксклюзивную, как теперь принято говорить, информацию. Пример его ценного источника — Василий Максимович («Макс», «Проф»), завербованный военным атташе во Франции генералом Суслопаровым. Из русских белоэмигрантов, профессор, работал в области телевизии, как тогда называли телевидение, электронной теории. Проник в немецкую оккупационную администрацию, имел хорошие связи в парижском архиепископстве, в Виши, Испании и Ватикане. Восторженно относился к СССР и не раз просил резидента навсегда туда переехать. Приходилось убеждать его, что переездом он удовлетворит только себя лично, «но не наше дело».

Извечный спутник разведчика-нелегала — одиночество. Жена Шнеэ Клара Шабель и сын постоянно жили в Берлине, их квартира использовалась как конспиративная и «почтовый ящик». «Гарри» опасался, что сын Лео, увлекающийся радиоделом, вынужден будет вступить в гитлеровский союз молодежи. Сам «Гарри» по здоровью был освобожден от службы и иронизировал: «Как они удивятся, когда увидят меня в будущем солдатом революции». Он просит Центр помочь избавить сына от армии, иначе они могут очутиться «в окопах друг против друга». Лео все же воевал на Восточном фронте и даже получил солдатский крест.

19.1.39 г. Центр — «Гарри». «…Нужно устроить на шестимесячную нелегальную практику одного нашего молодого друга, никогда не бывавшего в Ваших краях. У него будет хороший скандинавский протез, приличное знание немецкого языка и подходящая к протезу внешность».

На первый взгляд — абракадабра. Все становится на места, если знать, что протезом (вариант — сапог) на языке разведки того времени именовался паспорт. Сленг делал письмо непонятным для непосвященного: «страна “Паулы”, «город “Профа”»… Владеющий же разведжаргоном знал, что метро — посольство, сапожная работа — изготовление паспортов, колбасники — немцы, макаронники — итальянцы, СССР — деревня, а советские войска — деревенщики. Радиосвязь называлась музыкой, а радисты — музыкантами.

Для каждой линии связи «Гарри» имел почтовый адрес, используя несколько «магазинчиков». К нему самому почта направлялась через еще один промежуточный адрес. Координаты своих помощников он высылал в Центр частями в нескольких сообщениях. Иногда информация содержалась на непроявленной пленке, вделанной в переплет книги. С «Профом» они придумали систему обозначения стандартных вопросов цифрами и буквами, что не раскрывало их суть.

Переезжая с квартиры на квартиру, разведчик обрубал все концы, и на новом месте появлялся только что приехавший из другой страны человек. Часть паспортов высылал Центр, часть покупалась у имевшего к ним доступ местного чиновника. И сам «Гарри», искусный гравер, умел изготавливать печати и заполнять бланки. Он внимательно наблюдал за переменами в паспортной системе европейских стран: где-то изменился цвет внутренних листов паспорта, или «…последний штемпель контрольного пункта Белграда теперь грязно-лиловый».

21 декабря 1942 года неподалеку от станции парижского метро «Сегюр» стоял человек. Привычно опираясь на палку, он незаметно осматривал подходы к станции. Неподалеку на авеню де Суффрен остановилась легковая машина. Ожидавший не знал, что тот, кто назначил ему встречу, сидит в ней, скованный наручниками, рядом с обер-ассистентом гестапо Ендерсом и наблюдает за ним в зеркало заднего вида. Что вблизи от входов в метро заняли позиции агенты гестапо. У каждого из них — фотография Робинзона… Сидевший в машине глава «Красной капеллы» Леопольд Треппер, арестованный двумя неделями раньше, кивнул Ендерсу: это «Гарри». Налет был стремителен, не оставалось малейшей возможности бежать.

С середины 42-го гестапо провело многочисленные аресты людей, принадлежавших к разведсети «Красная капелла». В сентябре была схвачена Ильзе Штебе — резидент советской военной разведки в Германии. 18 октября в Берлине брошена в тюрьму Плетцензее жена «Гарри», в ее квартире установили засаду. Из расшифрованной радиограммы Центра гестапо узнало пароль для встреч. Центр же, не зная о провале конспиративной квартиры, направил туда нескольких заброшенных в Германию радистов. Они были арестованы. Там же схватили болгарскую антифашистку Веру Яневу. 30 января 1943 года имперский военный суд приговорил Клару Шабель среди других к смертной казни. Прошение о помиловании Гитлер отклонил. 5 августа ее казнили. Муж так и не узнал о ее смерти. В 1969 году по ходатайству командования ГРУ Клара Шабель была посмертно награждена орденом Отечественной войны 2-й степени. Посол СССР в ГДР вручил орден ее сыну Лео.

…Руководители двух разведывательных сетей не должны знать друг друга — это жесткое правило разведки. Но с началом войны, перед отъездом на родину, военный атташе во Франции генерал Суслопаров сообщил Трепперу о «Гарри», имеющем передатчик, шифр и позывные. Вскоре Центр радиограммой дал Трепперу координаты коллеги. Их первая встреча состоялась 21 июня 1941 года. Самолюбивый Треппер посчитал, что Гарри перешел в его подчинение, и познакомил его с некоторыми членами своей группы. Один из них впоследствии оказался предателем. Кроме этих двух резидентур во Франции, действовала сеть Вольдемара Озолса (Золя), которая также была на связи у Суслопарова. Естественно, что с отъездом генерала потеряла связи и она. Озолс также вошел в структуру Треппера.

Единой агентурной сети под названием «Красная капелла» не существовало — были самостоятельные резидентуры ГРУ и НКВД. «Красной капеллой» поначалу называлась немецкая зондеркоманда, которая занималась радиоперехватом в странах оккупированной Западной Европы. На жаргоне контрразведчиков радистов называли «музыкантами», «пианистами», их множество — «оркестром» или «капеллой». И только после войны название это перенесли на разведчиков. Интересное объяснение этимологии происхождения наименования «Красная капелла» дал мне патриарх советской военной разведки генерал армии Петр Ивашутин: «Заложил разведчик тайник — просит сыграть по радио или в определенном кафе, например, Шопена; пахнет провалом — Вагнера».

Леопольд Треппер, учившийся в Москве в Коммунистическом университете, был завербован советской военной разведкой и в 1937 году направлен в Бельгию, где создал резидентуру связи для работы в военное время. В апреле 1939 года к нему в помощь были посланы кадровые сотрудники ГРУ Анатолий Гуревич — «Кент» и Михаил Макаров — «Хемниц». Оба выступали под видом богатых уругвайцев, приехавших в Европу заводить деловые связи.

Операцию по выявлению и аресту «красных пианистов» вначале курировал Гейдрих, а после его гибели в мае 1942 года — Гиммлер. В мае 1940 года Бельгия была оккупирована немцами. В августе Треппер на машине советского посольства с документами на имя Жака Жильбера уезжает в Париж. Руководство резидентурой принял на себя оставшийся в Брюсселе Гуревич. Резидентура Треппера — «Отто» была громоздкой, в нее затесались подозрительные и ненадежные люди. Многие связи внутри организации были переплетены, оставляла желать лучшего конспирация. Центру было известно о перебоях в работе радиостанции «Отто», многие сообщения «Гарри» задерживались, иногда вовсе не передавались.

В декабре 1941 года немецкая группа пеленгации устроила облаву по установленным благодаря перехватам адресам, начались крупные провалы. В руках гестапо оказались зашифрованные телеграммы, передававшиеся через брюссельский передатчик. Это привело к страшным потерям. В Берлине были полностью разгромлены группы Ильзе Штебе («Альта», а также Арвида Харнака («Корсиканца») и Харро Шульце-Бойзена («Старшины»), передавших сведения о точных сроках начала войны и плане «Барбаросса», планах стратегического немецкого наступления в 1942 году — на Сталинград. Арестованные в Брюсселе и заговорившие на допросах члены группы Треппера дали сведения о связях с разведсетью в Голландии и Франции.

Немецкая радиоразведка засекла радиопередатчик, сообщавший, что Москва приказала «Кенту» осенью 1941 года побывать в Берлине и проверить три адреса, указанные в радиограмме. Гестаповцам эта роковая ошибка Москвы позволила узнать настоящие имена, клички и адреса по крайней мере трех агентов.

К концу ноября 1942 года разведсеть была почти полностью разгромлена, арестовали большинство источников, затем Гуревича и самого Треппера. Всего в руках гестапо оказалось более ста человек. Как после войны вспоминал Вальтер Шелленберг, «русская шпионская сеть «Роте капелле» охватывала как всю территорию, контролировавшуюся Германией, так и нейтральные страны. Со своими многочисленными передатчиками она простиралась от Норвегии до Пиренеев, от Атлантики до Одера, от Северного моря до Средиземного».

Гестапо решило провести через захваченные передатчики радиоигру с советскими спецслужбами. По утверждению Шелленберга, таких «двойных» передатчиков было 64. Несколько месяцев советское командование получало серьезную дезинформацию, что вносило неразбериху в действия военных. В июне 1943 года Трепперу удалось сообщить в Центр о том, что передатчики работают под контролем немцев. Центр откликнулся своей радиоигрой. В сентябре 1943 года Трепперу удалось бежать из-под стражи. До августа 1944 года он скрывался в Париже. Гуревич же, оставаясь в заключении у немцев, сумел завербовать одного из руководителей контрразведки Панвица, которого он вместе с архивом «Красной капеллы» привез в Москву. Однако оба были репрессированы, отбывали срок в советских лагерях.

В руки гестапо попали коды, были расшифрованы многие телеграммы, в том числе с некоторыми явками и адресами «Гарри». Существуют разные версии причин гибели «Красной капеллы», ни одна из которых не подтверждена полностью. И я не берусь дать однозначный ответ. Но… Досье немецкой контрразведки, которые не успели сжечь в замке Гамберг в Тауберштале, в 1945 году захватили союзники. Много лет над ними трудились западные специалисты, потом сверили свои заключения. Их вывод однозначен: причина ареста «Гарри» — предательство Треппера. Репатриированный в СССР в январе 1945 года, он в марте был арестован органами «Смерш», затем осужден. Освободившись в 1954 году, был реабилитирован и вскоре уехал в Польшу. Во всех публичных заявлениях, в своей книге «Большая игра» он отрицал предательство. И Треппер, и Радо всю вину сваливают на Гуревича. Однако единственное, что можно вменить в вину этому человеку, — его женитьбу без разрешения Центра. К тому же «добро» на радиоигру Гуревича военной разведке давал Генеральный штаб. Значит, ему доверяли. Сохранившиеся протоколы допросов Треппера в гестапо, с которыми знаком и автор этих строк, все же оставляют место сомнению в отношении предательства Треппера. Возможно, это одна из загадок, на которую ответ так и не будет найден.

Созданная специально для ликвидации «Красной капеллы» зондеркоманда Главного управления имперской безопасности и ее руководитель Гейнц Панвиц праздновали победу: в их руках было недостающее звено сети, одно из главных действующих лиц. Через Робинзона они намеревались выйти на резидентуру ГРУ Шандора Радо в Швейцарии, а затем достичь и главной цели — ведя через перевербованных источников радиоигру, доказать, что советский Генштаб ищет соглашения с Германией, и тем самым поссорить СССР с союзниками.

С первых минут после ареста «Гарри» утверждал: он только курьер и очень мало знает о людях, с которыми находился в контакте. Треппер после возвращения в Москву свидетельствовал: «“Гарри” рассказал много, но о таких знакомых, которые или мертвы, или в Лондоне». Вот выдержка из доклада английской контрразведки: «Робинзон, который был необычайно умным и разносторонне образованным человеком, мало дал немцам сведений во время его допросов… Ему удалось спасти большое число своих агентов…Многие остались неопознанными до настоящего времени».

«Гарри» пытали, чтобы узнать коды и «музыкальные программы», но состояние его здоровья было таким, что при физическом воздействии он мог умереть, и немцам пришлось отказаться от пыток — он был нужен живым. Чтобы повлиять на арестованного, зондеркоманда устроила очные ставки сначала с курьером между «Гарри» и «Отто», а весной 1943 года с Анной Мюллер. Она помогала разведчику переезжать из Франции в Швейцарию и была посредником между ним и чиновником из паспортного бюро в Базеле, который снабжал ее документами на вымышленные фамилии. Мюллер опознала Робинзона.

«Гарри» допустил, возможно, единственную ошибку — писал свои воспоминания, включая в них и почту «Директора» (начальника ГРУ) еще с довоенного времени. На время журналист поборол в нем разведчика. Записи стали весомой против него уликой.

В июне 1943 года немцы захватили радиостанцию французских коммунистов в Ле Рейнси и обнаружили доказательства ее связи с Англией и Швейцарией. Английские контрразведывательные органы предположили: сделано это по наводке Робинзона, согласившегося сотрудничать с немцами, он вернулся во Францию и помогал немцам внедряться в подпольные группы Сопротивления. Приводятся данные одного английского источника: весной 44-го Робинзон якобы находился на юге Франции. К тому, что он жив, склонялась и французская контрразведка ДСТ. На составленной ею в 1949 году схеме взаимодействия компонентов «Красной капеллы» «Гарри» обозначен как действующий агент.

Эта настойчивость контрразведок объяснима. 5 сентября 1945 года шифровальщик посольства СССР в Оттаве Игорь Гузенко переметнулся под покровительство канадских властей и передал им некоторые секретные документы, среди них донесения о попытках швейцарской резидентуры ГРУ восстановить связь с Москвой после разгрома радиостанции. И хотя это были всего лишь попытки оставшейся после отъезда Шандора Радо Рашель Дюбендорфер («Сиси») получить от Центра средства к существованию, французская контрразведка сделала вывод: «…Имеется опасность, что определенное число советских агентов находится в настоящее время в нашей стране и продолжает свою деятельность и что многие агенты в Канаде и Швейцарии связались с ними».

ДСТ делает еще один неожиданный вывод: «Учитывая методы работы советской разведки, кажется, что группа Робинзона дублировала и контролировала по поручению НКВД и Коминтерна агентов Треппера». С одной стороны, долг контрразведки — держать всех под подозрением, с другой — она опасалась, что раскрыты далеко не все члены «Красной капеллы» и они проявят себя в послевоенное время. На Западе знали, что ГРУ не бросает своих людей на произвол судьбы.

Обстановка нагнеталась, чтобы подчеркнуть опасность законсервированной советской агентуры. Впрочем, как и агентуры проигравшей войну Германии. Отсюда и легенда о якобы сломленном и ставшем работать на немцев «Гарри». Тем более что протоколы его допросов, как признался в Москве Гейнц Панвиц, были уничтожены при воздушных налетах на Берлин. Но сотрудник зондеркоманды фон Копков, арестованный англичанами, рассказал: «Гарри» был осужден тем же судом, что и известный источник разведки НКВД Шульце-Бойзен («Старшина»), а затем казнен.

Глава немецкой военной разведки — абвера адмирал Канарис говорил, что деятельность «Красной капеллы» стоила Германии 200 тысяч погибших немецких солдат.

Скольким советским солдатам она спасла жизнь, адмирал, понятно, не говорит. Надо полагать, не меньшему числу. Западные исследователи разведсети ГРУ в Европе утверждают: Зорге помог Советской Армии избежать поражения под Москвой, а «Красная капелла» сообщением от 12 ноября за 9 месяцев до события указала место новых боев и последовавшего за ним коренного перелома в войне — Сталинград. Есть в этом огромная заслуга и одного из главных «солистов» — «Гарри», Арнольда Шнеэ.

Н. ПОРОСКОВ

 

Вартаняны

В истории нашей внешней разведки Геворк Андреевич Вартанян второй, вслед за легендарным разведчиком-партизаном Николаем Кузнецовым, Герой Советского Союза. Его жена Гоар Левоновна — награждена орденом Красного Знамени. В Службе внешней разведки уверены, что по масштабам совершенного Геворк Вартанян в числе первых двух-трех наших разведчиков. Однако время поведать обо всех подвигах супружеской пары нелегалов, которые без единого провала и с небольшими перерывами проработали за границей в общей сложности около 45 (!) лет, еще не пришло. Да если и придет, то не скоро — лет через двести.

Так считает генерал Юрий Иванович Дроздов, многолетний начальник Управления, занимавшегося нелегалами. Так что рассказа о сравнительно недавнем периоде, когда Вартаняны, по идеально придуманной легенде, трудились в одной из весьма интересующей СВР европейских стран, придется еще подождать. А вот о том, что во многом именно благодаря Геворку и его группе, метко названной «легкой кавалерией», удалось в 1943-м предотвратить покушение на Сталина, Черчилля и Рузвельта, написать вполне можно.

Сколько же лет Вартанянам? Геворк Андреевич в феврале 2004-го отпраздновал 80-летие, Гоар Левоновна — чуть моложе. Они доброжелательны, улыбчивы и, быть может, благодаря всегдашнему своему оптимизму сумели не только дать бой безжалостному времени, но и выиграть его. Полковник Вартанян, подтянутый, одетый со строгой элегантностью, утром по-прежнему отправляется на службу в Ясенево. Его супруга моложава, платья носит модные, предпочитает туфельки на высоких каблуках. Квартиру на проспекте Мира она содержит в порядке идеальном. Гоар Левоновна прекрасно готовит, особенно, догадаться нетрудно, блюда армянской кухни. Ну а уж если при этом провозглашается тост, то поднимаются коньячные рюмки с добрым напитком из Еревана.

Жизнь сложилась так, что детство и юность они провели в Иране, возвратившись домой только в 1951-м. И в 16 лет, с февраля 1940-го, Геворк Вартанян сознательно и обдуманно начал работать на советскую разведку. Ему присвоили имя Амир.

Как все-таки приходят в разведку? Тема деликатная. Говорить об этом не очень-то принято, иногда и нельзя. Но в до сих пор засекреченной жизни Вартаняна именно здесь — относительная ясность. Его отец Андрей Васильевич Вартанян в компартии не состоял и рьяным сторонником советского режима вроде бы никогда не значился. Был директором маслобойного завода в станице Степной Ростовской области. В 1930 году решил покинуть СССР и стал иранским подданным. Это — для всех. И лишь горсточка посвященных, от маслобойного производства весьма далекая, знала: в Иран отправляется человек, уже тесно связанный с советской внешней разведкой. Он благополучно прослужил в чужой стране 23 года, вернувшись из Тегерана в Ереван в 1953-м. Дома работал на сугубо гражданской должности. Только пенсию получал как чекист. Военного звания у Андрея Васильевича не было, но кадровым разведчиком считать его можно твердо.

А первые шесть лет на чужбине семья Вартанянов провела в Тебризе. И приходилось им тяжко. Поначалу заподозрили иранцы, будто глава семейства связан с разведкой русских. Андрея Васильевича несколько раз даже сажали в тюрьму. Доказательств, правда, никаких — одни подозрения. Но семья мучилась: и за отца страшно, и от безденежья страдала. Тогда приходила на помощь советская резидентура в Иране. На тайные встречи ходила мать, прихватив для отвода чужих и любопытных глаз маленького сынишку.

Только в 1936-м в местном таминате — тайной полиции наконец-то убедились, что никакой Вартанян не шпион, и от семейства отвязались. Андрей Васильевич перебрался в Тегеран, деловая хватка бывшего директора маслобойного завода не подвела и превратился он довольно скоро в удачливого коммерсанта, торговавшего шоколадом. Тут и связи, и высокое положение в обществе. И, самое для разведчика главное, — надежное прикрытие. Вербовка, выполнение заданий Центра по оказанию помощи засланным в Иран нелегалам, приобретение «железных», то есть подлинных, а не в Москве сфабрикованных документов. Однажды, годы и годы спустя, когда Геворк Андреевич и Гоар Левоновна нелегально работали уже совсем в другой стране, столкнулись они с человеком, у которого увидели документы, приобретенные еще Вартаняном-старшим. Сообщили в Центр: здесь появился некто, использующий паспорт, выданный в Тегеране. Из Москвы успокоили — все в порядке.

И еще одна встреча с тем же самым человеком. Когда Вартаняны оказались на короткое время в Москве, то вдруг увидели обладателя знакомого паспорта на проспекте Мира. Двигался он прямо супругам навстречу, а прошел, даже не кивнув. Они — тоже. Но — оглянулись. Обернулся и он. Такое вот получилось рандеву. Не зря, видно, добывал Андрей Васильевич Вартанян документы для таинственного незнакомца. Даже Геворк Андреевич удивляется:

— Ну до чего же маленький наш шарик…

Но все это было уже потом, после Тегерана. А в Иране Вартанян-старший делал немало для Центра полезного и необходимого, за что советская разведка практически ничего не платила преуспевающему владельцу кондитерской фабрики, известной на весь Иран своими сладостями. 200-тысячная армянская диаспора уважала его искренне. Кстати, когда через несколько десятилетий уже сам Геворк Вартанян обосновался в весьма развитой европейской державе, то и он стал удачливым бизнесменом. Так отец и сын экономили средства для родной разведки.

А в Тегеране он быстро понял, чем занимается отец. В доме появлялись и потом куда-то исчезали незнакомые люди. Начал Геворк выполнять и мелкие поручения — отнести, встретить, что-то быстро припрятать. В семье было два брата и две сестры. Потом все вернулись в Союз, кроме одной из сестер, вышедшей замуж и, увы, рано ушедшей из жизни. И все знали о тайной работе отца, все помогали. Советский Союз оставался для них Родиной — так воспитал детей Вартанян-старший. Но профессиональным разведчиком стал только Геворк.

4 февраля 1940-го он впервые вышел на встречу с советским резидентом. И тут ему повезло. Дослужившийся потом до генерала, что в то время случай для внешней разведки редкий, Иван Иванович Агаянц был человеком строгим и в то же время добрым, теплым. Работал с ним Геворк до конца войны, пока Агаянц не получил нового назначения — резидентом во Францию. И настоящего разведчика из него сделал Агаянц. Хоть и был занят, но выкраивал время, встречался со смышленым пареньком, натаскивал.

Первое задание сразу же оказалось и очень серьезным: создать группу верных ребят-единомышленников. Геворк привлек к работе семерых друзей. Все примерно его же возраста — армяне, лезгин, ассирийцы. Общались между собой на русском и на фарси, который учили в школе. Сплошной интернационал. И все — выходцы из СССР. Родителей почти всех этих ребят из Советского Союза в 1937–1938 годах или выслали, или они сами вынуждены были уехать. А любовь к Родине, несмотря ни на что, осталась. Вербовал их Вартанян на чисто идейной основе. Давали согласие войти в группу без всяких вознаграждений, хотя и понимали, чем рискуют. Никакой оперативной подготовки ни у кого не было, и профессионалам из советской резидентуры приходилось образовывать ребятню буквально на ходу. Первое, чему научили, — вести наружное наблюдение. Иранцев среди «легкой кавалерии» не было. Это потом начали вербовать и их, но только как агентов.

В 1941-м к группе подключилась симпатичная школьница. Ее брат был другом Геворка, который присматривался к Гоар полтора года, прежде чем предложить ей пока еще не руку и сердце, а рискованную работу. Будущая жена была смелой, ни от каких заданий не отказывалась. Но в разведку, как и сегодня полагает Геворк Андреевич, счастливо живущий в браке с Гоар Левоновной вот уже почти 60 лет, девочку привела все же любовь. Ведь тогда ей не было и шестнадцати. Мальчишки и девчонки, или еще ходившие в школу или только учебу закончившие. Все они, включая и Гоар, неплохо говорили на фарси, что здорово помогало в работе. Это, кстати, о пользе изучения иностранных языков.

Правитель Ирана Реза-Шах обещанного нейтралитета не соблюдал, вовсю помогал Германии, и в конце августа 1941-го в страну вошли с севера советские войска, с юга — английские. В то время в Иране находилось около 20 тысяч немцев. Под видом торговцев, бизнесменов, инженеров понаехали военные инструкторы и разведчики. И Агаянц не побоялся дать неопытной ребятне непростое задание: следить и выявлять фашистскую агентуру.

Резидентурой руководил у немцев Франц Майер. До этого майор из военной разведки успел поработать в СССР, знал русский, прекрасно освоил фарси. Типичный ариец — рослый, голубоглазый. И, говоря на разведжаргоне, группа Вартаняна «начала за ним работать». До ввода наших в Иран «держали его плотно». Хотя он, чтобы сбить с толку, и бороду отпускал, и одежду менял постоянно. Несколько раз Майера засекли вышагивающим по центру Тегерана в форме офицера Генштаба иранской армии. Или выходил вдруг из его квартиры, «легкой кавалерии» хорошо известной, какой-то незнакомый человек. Но ребята знали точно — Майер. Обличье новое, а вот походку изменить даже опытнейшему шпиону никак не удавалось. А потом он все-таки исчез, и они отыскали его уже после 1943-го. Отрастил бороду, покрасил хной волосы и, как выяснилось, на время превратился в пролетария: трудился могильщиком на армянском кладбище. Немцы вообще нередко маскировались под иранцев. А те, кто хорошо знал языки, выдавали себя за англичан, американцев, иногда даже за русских.

Майера должна была взять советская резидентура. Конечно, интересовались им и английские союзники, тоже шли за немцем по пятам. Люди из советского посольства и группы захвата находились в полной готовности, оставалось только получить приказ. Но где-то промедлили, ошиблись, и пока наши запрашивали Москву, арестовали ценнейшего немецкого разведчика не мы, а англичане. Обидно было страшно, однако этот урок Вартаняну и его команде пошел на пользу, предостерег от излишней благости и самоуспокоенности.

У «легкой кавалерии» не было никакой техники. Разве быстрые ноги да велосипеды. Потом в 1942-м дали им на восьмерых один трофейный мотоцикл «Зюндаб». Гоняли на нем и Геворк, и Гоар. Часто немцы от ребят уходили на своих машинах. Приходилось крутить педали. Иногда вопреки всему находили и догоняли. Упорные были у Геворка помощники.

Вартанян-старший твердо знал: сын встал на его путь. Однако закон профессии суров. Никаких советов и обменов мнениями. Конспирация не позволяла, ибо у каждого — собственная работа. Хотя, как вспоминает Гоар Левоновна, Андрей Васильевич все же изредка давал волю чувствам. Иногда, видно, понимая, что Геворк выполняет рискованное задание, вышагивал часами около дома, бывало, до самой ночи поджидая сына. Но только слышались его шаги или шуршание шин велосипеда, и отец спешил в квартиру: к чему мальчику знать, что он волнуется, переживает.

Переживал Андрей Васильевич не зря. В 1941 году сына арестовали. Дело было серьезное. Один из руководителей группы азербайджанских экстремистов активно работал против СССР, устраивал теракты. Какие-либо разговоры-переговоры — бесполезны, о перевербовке и речи не шло. Выход такой — террориста убрать, ликвидировать, чтоб другим неповадно было, а не вывезти потихоньку куда-то и изолировать, как частенько делалось. Вызвались двое друзей Геворка постарше. Задание выполнили, но подсветились, оставив кое-какие следы. И Вартанян попал под подозрение: ребята-то были из его команды. Он возвращался домой на велосипеде, когда внезапно остановила полиция: велосипед краденый. Еще до того как начали избивать, Геворк понял, в чем дело. Бросили в подвал и лупили здорово: где убийцы? Пришлось «чистосердечно» признаться, что с парнями этими действительно знаком, но даже и представить себе не мог, какие же они плохие. Просил выпустить, обещая быстренько их отыскать. К тому времени девочка с косичками Гоар уже носила к нему в тюрьму передачи и ухитрилась сообщить, что двое друзей вывезены в Советский Союз. Они вообще с Гоар с детства понимали друг друга даже не с полуслова — с полувзгляда. Это и идеальная совместимость помогали потом выкарабкиваться из переделок посложнее той, тегеранской.

А тогда при аресте Геворк держался своей легенды. Узнав, что друзья уже далеко, решительно перешел в атаку. Требовал освободить и побыстрее. Известный коммерсант-кондитер Андрей Вартанян хлопотал за невинно арестованного сына. Роптали богатые и бедные армяне — за что посадили? И после трехмесячной отсидки 17-летнего паренька, поддав на прощанье ногой, выкинули на улицу. Конечно, иранский таминат пытался Геворка и его ребят контролировать. Но с местными полицейскими «легкая кавалерия» справлялась.

А вот почему они уходили от немцев? Сегодня профессиональный разведчик-нелегал Геворк Вартанян на сто процентов убежден, что те не могли не засечь наружки. Лучшие кадры абвера против мальчишек, некоторые еще без усиков, а уж что без опыта… Наверное, поэтому немцы всерьез этой слежки, этого «детского» колпака не принимали. То появляются какие-то мальчишки, то исчезают. Правда, ребята быстро чередовались, меняли друг друга, чтобы уж очень не примелькаться. Объекты же наблюдения на них попросту плевали. Но в разведке нет мелочей. И за свое пренебрежение, явную недооценку немцы здорово поплатились. Только за полтора года работы «легкой кавалерии» провалились четыре сотни сотрудников и их агентов. В основном все же иранцев, но какого ранга — министры, военные, полицейские чиновники, предприниматели. Некоторые выходили из шахского дворца — и прямо на встречу с немецкой резидентурой.

Часть арестованных перевербовывали, иногда вместе с союзниками-англичанами, еще в Тегеране. Когда вошли советские войска, некоторых депортировали в СССР. В Москве им хорошенько промывали мозги, и не раз и не два ребята из группы Геворка снова наталкивались на них в Тегеране. Процесс шел сложный: сначала бывшие противники работали на немцев, после ареста и «перевоспитания» враги превращались в твоих же агентов.

Случались с Вартаняном и его командой и совсем уж невероятные истории. Никак сотрудники из резидентуры ГРУ не могли понять, чем занимается немецкий разведчик, прозванный «Фармацевтом». Идут агентурные сведения, что он проник в иранскую верхушку, проводит встречи с генералами, а доказательств — ноль. Целый месяц военная наружка ходит за «Фармацевтом» и ничего не обнаруживает за ним. Бродит по Тегерану, часами торчит на базаре или распивает чаи в кофейнях. И тогда военные разведчики обратились к Агаянцу, а он — к своей «легкой кавалерии». Они старательно работали по «Фармацевту» — абсолютно ничего интересного. Но агентура сообщала: снова провел встречу с иранцами из Генштаба. Решил Геворк с ребятами посмотреть, чем занимается немец на вилле ранним утром, еще до ухода. Это в Северной части Тегерана, где живут в основном люди обеспеченные. Все крыши соседних домов облазили, пока не нашли идеальной точки обзора. Вдруг увидели с чердака: сидят у бассейна два, как две капли воды похожие друг на друга, блондина и спокойно беседуют. Немцы использовали близнецов. Прием в разведке не слишком новый, но все, кто до того вел наблюдение, на него купились. Брат-близнец демонстративно и нисколько не таясь уходит из дома, уводит тотчас цепляющуюся за него наружку, а «Фармацевт» отправляется на встречу с агентурой.

Геворк со своими на несколько дней буквально приклеились к братишкам. И быстро разобрались, что тот, кто покидает виллу первым, — чистое и им не нужное прикрытие. А вот второй… Ну и немцы тоже допустили здесь явный промах. Могли бы хоть изредка менять порядок ухода, чтобы подбросить наружке побольше сложностей. Но как это постоянно подтверждалось, были они чересчур уж дисциплинированными, и потому «Фармацевт», педантично выходивший вслед за братом, быстренько вывел на всю свою агентуру.

Или другая история не из типичных. Иранский генерал вроде бы завербован и передает советской резидентуре за большие деньги материалы с грифом «совершенно секретно» прямо из Генерального штаба. Ценнейший агент, только уж очень много передает, и подтверждается не совсем все. Агаянц к ребятам: надо срочно проверить. Те, как всегда, выставляют за генералом наружку. Нет, кроме советских, ни с кем не общается. Идет к себе на работу, возвращается и, будьте добры, вручает людям из резидентуры пакет с информацией. В квартиру к нему проникнуть никак нельзя. Пришлось забираться в строящийся напротив генеральской виллы трехэтажный особняк. Прихватили мощный бинокль и ахнули: достает генерал из папки, которую всегда таскал с собой, чистые бланки с грифом «совершенно секретно» и с удовольствием набивает на пишущей машинке свои сообщения. Вот так и морочил советской резидентуре голову, передавал по существу дезинформацию. Короче, забрали этого генерала.

Пришлось Геворку Вартаняну послужить и в английской разведке. Наши в ту пору были в очень плотном контакте с англичанами — союзники же. Отсюда совместные действия, разработки. И тем не менее британцы с их резидентом Спенсером всегда вели собственную игру. Ивану Агаянцу стало известно: 1942 год, война в разгаре, а люди полковника Спенсера открыли прямо в Тегеране, под крышей радиоклуба разведывательную школу. Набирали молодых людей, знавших русский. Направление работы сомнений не вызывало. И приказали Геворку туда внедриться. Пришлось искать подходы, проходить собеседование у экзаменаторов.

По-русски Вартанян-младший к тому времени говорил уже неплохо. Да и сотрудникам школы, и в этом они не ошиблись, показался пареньком смышленым. А то, что просидел он в 1941-м три месяца в тюрьме, англичане явно прохлопали, иначе какая там разведшкола. Помогло, что отец был человеком состоятельным. Вообще британцы принимали во внимание набор благостных стереотипов — не беден, приятен в общении, владеет несколькими языками. Понравилось, что на собеседовании парень «честно» признался, что идет к ним ради хорошего заработка.

Зато конспирация в школе — строжайшая, обучение парами: нельзя будущим агентам знать друг друга. Армян готовили к заброске в Армению, таджиков — в Таджикистан. Геворку удалось познакомиться не только со своим напарником, но и еще с четырьмя соучениками. Установочные данные на них были переданы в Центр.

Профессиональная подготовка была поставлена в школе прекрасно. Английские инструкторы работали с молодежью, не жалея сил и времени. Шесть месяцев Геворка учили, как проводить вербовку, осуществлять шифровку и дешифровку, тайниковые операции. Двусторонняя связь, радиосвязь. Англичане готовили настоящих диверсантов. Курс напряженный, ускоренный. Пожалуй, в те годы будущий Герой Советского Союза такой подготовки не смог бы получить нигде. И по сей день Геворк Андреевич благодарен своим инструкторам — великолепные давали навыки. Англичане в течение стольких лет — наиболее тяжелые оппоненты. И учеба в английской разведшколе здорово помогла Вартаняну в дальнейшей его нелегальной жизни.

Ну а у школы, после пребывания в ней толкового ученика, возникли определенные сложности. После шести месяцев обучения агентов посылали в Индию. Там они тренировались еще полгода, учились прыгать с парашютом. Вартаняну это мало бы чего дало, и отправки в Индию удалось избежать, не доехал он туда. Всю же публику, на обучение которой потратили столько времени и денег, сбрасывали в республики Средней Азии и Закавказья. Однако, к крайнему удивлению англичан, их действительно хорошо подготовленных агентов почему-то быстро ловили. А некоторые, как оказалось, были кем-то перевербованы еще до заброски. Не только Геворком Андреевичем, он признается в этом откровенно, но и другими людьми тоже.

Так что школу пришлось англичанам закрывать. Да еще Агаянц окончательно сразил Спенсера, сообщив ему напрямую, что наши о ней знают. Можно было бы поиграть в кошки-мышки и еще, ведь шли чужие шпионы прямо в руки. А если б вдруг школу перенесли в другой город? Так что Агаянц действовал дипломатично. Когда Спенсер попытался было убедить его, что школа — фашистская и агентуру готовят недобитые немцы, то Иван Иванович вроде бы и согласился. Если немцы прямо на наших с вами глазах готовят диверсантов, то «радиоклуб» необходимо поскорее ликвидировать. И полковнику Спенсеру ничего не оставалось, как согласиться с коллегой-союзником.

Осенью 1943-го Геворку Вартаняну и его «легкой кавалерии» пришлось участвовать в операции совсем необычной. О Тегеранской конференции написано немало толстенных книг, сам Ален Делон снялся в фильме «Тегеран-43», а неудавшаяся операция немцев «Длинный прыжок» превратилась чуть ли не в символ торжества советской разведки над фашистской. Но свидетельства человека, во многом как раз и сорвавшего приказ Гитлера об уничтожении Сталина, Черчилля и Рузвельта, представляют интерес особый.

Началось все с того, что разведчик-партизан Николай Иванович Кузнецов передал в Центр из-под Ровно о возможной попытке покушения в Тегеране на глав трех союзных государств. И в иранской столице, говоря языком современным, началась решительнейшая зачистка. Советская резидентура работала вместе с агентурой с напряжением, по словам Вартаняна, «немыслимым». Появлялись малейшие подозрения — и человека временно арестовывали. Сомнения не подтверждались и его отпускали, однако только после Тегеранской конференции.

Подключили и группу Вартаняна. И до конференции, и во время ее «легкая кавалерия» трудилась днем и ночью. В городе же явно активизировались немецкие агенты-иранцы: постоянные встречи, выходы на иранских военных. Чувствовалось, что готовится нечто.

Однажды пришлось брать немецкого агента прямо на свадьбе. Были сведения, что в покушении может быть замешан именно он. Геворку и его ребятам подсказали: у этого иранца уже есть опыт участия в терактах, и в определенный день и час он будет находиться на свадьбе. Вартанян отправился в этот дом, собираясь незаметно вызвать опасного и, похоже, вооруженного человека. Постучал, ему открыли… Тут вдруг и раздался оглушительный свист: советский капитан, да прямо в форме, призывал свой взвод автоматчиков. Они чуть не впрыгнули во двор, а там вовсю гуляет свадьба — человек двести. Поднялась жуткая кутерьма.

— Зачем? — и сегодня сокрушается Геворк Андреевич. — Я бы этого бандита потихоньку увел. Военные выкручивают ему руки, а у него, как я и думал, пистолет. С головы какого-то солдата падает шапка, и я ее подбираю. Забрасывают арестованного в грузовик и везут в прокуратуру. И чуть не вся свадьба туда же. Люди возбуждены, требуют освободить гостя. Что и кому тут объяснять? Я стою в толпе, наблюдаю. В руках у меня чужая солдатская шапка. И весь шум и гвалт до двух часов ночи. Хорошо, что взяли потенциального участника теракта, но не так же, не так.

Да, случались и неудачи. Перед Тегеранской конференцией надо было брать в городе Казвине опасного человека. Почти наверняка знали, что он участвовал в терактах и поджогах. Пытался вербовать советских солдат. Искали его долго, а адрес установил отец Геворка. В Казвин отправился Вартанян-младший. Два дня вертелся около дома немецкого агента, но так и не смог его обнаружить. На третий день задержали наши солдаты. Не террориста — Геворка. В городе полно советских военных, а рядом крутится какой-то парень в гражданской одежде. День просидел под арестом для выяснения обстоятельств, потом отпустили. Военные, люди из Главного разведывательного управления, по свидетельству Геворка и Гоар Вартанян, работали иногда очень жестко.

Их же «легкая кавалерия» действовала по-иному. Именно она обнаружила передовую группу из шести радистов-парашютистов, которых немцы сбросили недалеко от Тегерана поблизости от города Кума. Городок небольшой, весь в мечетях, и была там у фашистов могучая агентура, советской разведкой еще не разгромленная. Немцы переоделись в местные одежды, перекрасились, как и уже упоминавшийся майор Майер. Очень любили они в Иране использовать хну. Кто-то с перекрашенной бородой работал даже под муллу.

Так начался «Длинный прыжок». Немцы на верблюдах передвигались к Тегерану. Везли с собой рацию, оружие, снаряжение. Осторожничали и сравнительно недлинный путь проделали за десять дней. Поблизости от столицы пересели на грузовик и добрались-таки до города. Засели там на конспиративной вилле на одной из центральных улиц Надери, недалеко от посольств СССР и Великобритании. Немецкая агентура там все здорово подготовила. Первую задачу свою — установить связь с Берлином — передовая группа выполнила. А вот подготовить с помощью агентов-иранцев условия для высадки террористов не смогли: их радиостанцию запеленговали. И «легкой кавалерии» поставили конкретную цель: найти в огромном Тегеране эту радиостанцию. И именно они отыскали, где находится группа немецких радистов.

— День и ночь по 14–16 часов по улицам бегали. Я домой уходила, только когда совсем темно, — вспоминает Гоар Левоновна. — Холодно, жарко, страшно — все равно искали.

Так что пришлось радистам работать уже под колпаком нашей и английской разведок. Передавали они в Берлин сведения под чужую диктовку. Только не надо думать, будто немцы — такие простаки. Кому-то из их радистов удалось подать в эфир условный знак: работаем под контролем. В Германии быстро уразумели, что операция «Длинный прыжок», которую возглавлял Отто Скорцени, началась с сокрушительной неудачи. И основную группу во главе с любимцем Гитлера посылать на верный провал не решились.

Немало споров ведется по поводу того, побывал ли все-таки Скорцени — убийца австрийского канцлера Дольфуса, отбивший в 1943-м дуче Муссолини у итальянских партизан, — в Тегеране или нет. Геворк Андреевич Вартанян ответ знает точный: да, был, но еще до ареста радистов. Крутился возле посольств Великобритании и СССР. Они рядом, в центре. И особенно около американского, что гораздо дальше, в пустынном — тогда — месте. Оно из-за этой самой отдаленности и подвергалось наибольшему риску. И группа Вартаняна подсказала: если террористический акт так или иначе готовится, то в посольство США, которое охранять очень сложно, ехать Рузвельту никак нельзя. Сталин и советская разведка сумели американского президента в этом убедить, и Рузвельт понял, что, вопреки протоколу, безопаснее остановиться в советском.

Ну а фильм «Тегеран-43» супруги Вартанян, конечно, смотрели. И, не вдаваясь в комментарии по поводу в нем накрученного-навороченного, заметили, что есть в картине и правдивый момент. Диверсанты действительно собирались проникнуть в английское посольство через водоканал и совершить теракт как раз в день рождения Черчилля — 30 ноября.

Мог бы оказаться на счету группы Вартаняна и еще один, даже более ранний по времени, успех. Удалось передать относительно точную дату нападения Гитлера на Советский Союз — вторая половина июня 1941-го. Но сообщение тегеранской резидентуры в Центре проигнорировали. Как они оба узнали уже гораздо позже, даже написали: «Материал интереса не представляет».

Как удавалось «легкой кавалерии» вести наблюдение и выходить на фашистских агентов — понятно. Однако каким же способом узнали о готовящемся блицкриге? Ведь были разведчики так молоды, даже юны и неопытны.

Гоар Левоновна этот мой тезис о их юношеской наивности деликатно опровергает. В те годы они учились быстро, на ходу. Обстановка заставляла. Из Ленинакана родители выехали в Иран, когда ей было пять лет. Она даже по-русски не говорила. А Геворк не знал армянского. Постепенно выучились, хотя в начале знакомства чаще общались на фарси.

Немцы, большинство из которых трудились на разведку, уютные, чистые квартиры и виллы снимали у армян, живших в центре города. Бывало, что отношения с хозяевами у постояльцев складывались доверительные. Немцы всячески перетягивали на собственную сторону, заигрывали, убеждая, что «вскоре этих Советов не станет».

И как тут было «наивной» Гоар и ее близким друзьям не задать так и напрашивавшегося вопроса: «Ах, герр майор, скорей бы! Но почему вы настолько в этом уверены?» И получали вполне аргументированный ответ. Все должно произойти летом 1941-го и, не волнуйтесь, завершится очень быстро, в считаные месяцы, быть может, даже недели. Если беседа складывалась, проявляли вполне понятную заинтересованность, осторожное любопытство: почему же не сейчас, не зимой? Им терпеливо объясняли, что в русский мороз цивилизованные государства не воюют, и поэтому рейх предпочитает окончательно покончить с противником летом. Некоторые собеседники, которым нравилось прихвастнуть собственной осведомленностью, называли даже конкретные даты — третья декада июня. Вся эта информация, полученная от Геворка, Гоар и других членов их группы, обобщалась и передавалась в Москву. Жаль, но в Центре на эти полученные от разных источников и почти полностью совпадающие сигналы тревоги, как уже упоминалось, реагировали слабо. Впрочем, об этом ребята узнали гораздо позже.

К концу Великой Отечественной Геворк и Гоар набрались профессионального опыта. В 1946-м поженились. Работали в Иране еще пять лет. Попросили у руководства разведки разрешения вернуться на Родину: мечтали о высшем образовании. И в 1951 году взялись за учебу в Институте иностранных языков. Все же с уверенностью напишу, что те языки, без которых была немыслима их дальнейшая нелегальная работа, они освоили не в Ереванском инязе. Довольно быстро после окончания учебы нелегалы Вартаняны отправились в командировку, которая длилась более 30 лет. Вернулись домой в 1986-м.

За эти годы Гоар Левоновне пришлось еще дважды вступать в официальный брак. Но с одним и тем же человеком — ее Геворком. Только под разными именами и в разных странах. Единственное, о чем жалеют, — не было возможности завести детей.

Поездить по свету пришлось немало. Меняли страны, ибо в каком-то одном государстве уж очень долго жить нельзя: неинтересно для работы разведчика. И не раз супруги-нелегалы убеждались в том, что наш земной шарик действительно маленький. В одной стране, Гоар Левоновна просила меня не обижаться на это несколько абстрактное словосочетание «одна страна», они с мужем отправились на большой прием. И вдруг увидела Гоар Левоновна даму, с которой встречалась 30 лет назад. Но у Гоар теперь уже и другая легенда, и фамилия. Решение мгновенное: быстро покинуть зал. Тут же за ней бросился сеньор, на прием и пригласивший. Просит вернуться. Гоар твердит о головной боли, а любезный хозяин предлагает посидеть в другой комнате, уверяя, что полегчает. Какое уж там полегчает: встреча с дамой может оказаться последней в карьере разведчиков-нелегалов. Гоар Левоновна добирается до машины — и по газам!

Или еще эпизод из той же серии. Он может приключиться, да и приключается, со многими нелегалами, оседающими в чужих странах на годы и десятилетия. Ведь прежнюю, настоящую жизнь из новой легендированной биографии никак не выкинуть. Итак, в одном государстве высокопоставленный иранский военный в силу разных обстоятельств понимает, что приятная пара, с которой он познакомился, долгие годы провела именно в Тегеране.

Возникают неловкость для него и реальная опасность провала для Вартанянов. Да еще ситуация складывается так, что бросить все и уехать никак нельзя. Приходится наводить генерала на разные варианты. И его самого посещает мысль, что супруги принадлежат к коммунистической партии Туде, шахом в Иране запрещенной. Потому покинули Тегеран, и теперь никак своих связей с родной державой по вполне понятным причинам не афишируют. Военный, к счастью, оказавшийся человеком порядочным, поданный ему Вартанянами тонкий намек принимает и хранит молчание.

Вот так они и жили, постоянно рискуя и умело отводя угрозы не только от себя, от СССР тоже. Как же обидно, что не дано рассказать обо всех их потрясающих удачах. На свою ответственность берусь утверждать, что в годы холодной войны именно благодаря этой паре в Москве твердо знали о многих планах НАТО и противостояли этим реальным угрозам. Они проявляли чудеса изворотливости. Однажды, чтобы попасть на одно важное и закрытое мероприятие, Геворк Андреевич пустился в пляс вместе с артистами, приглашенными для развлечения высокопоставленных гостей. С ними и вошел в зал, где увидел и услышал немало для себя и, главное, для безопасности нашей Родины полезного. Приходилось им поддерживать отношения с генералами и министрами, проникать в круг лиц, близкий к самым видным руководителям государств. Да и с самими министрами, премьерами и президентами тоже общались.

Звание Героя Советского Союза Геворку Андреевичу Вартаняну присвоили в 1984-м. Находились они тогда в одной стране, и весть об Указе Президиума Верховного Совета супруга приняла шифровкой по радио. Вартанян побледнел. Протянул сообщение жене. А в нем и про ее орден — Красного Знамени. Оба считают этот день счастливейшим и достойнейшим в своей жизни. Ясно, что Звезда Героя и орден не только за Тегеран, однако о подробностях говорить — пока рано. Да и документы на награждение выписали на другую фамилию. И только после возвращения все встало на свои места. Вручали Вартаняну эту награду и орден Ленина вместе с другими орденами и медалями уже дома.

Изредка мелькала в документальных фильмах эта звездочка на хорошо отутюженном синем пиджаке. Только вот лица ее обладателя никогда не показывали: лишь руки. И представлялось почему-то, что Герой Советского Союза не молод и человек он восточный. В декабре 1999-го — накануне Дня работника внешней разведки — я встретился с Вартанянами. Удивительно, но чисто интуитивное предположение подтвердилось.

Люди они теплые, гостеприимные, чувство юмора у обоих — отменное, рассказчики — интереснейшие, что, признаюсь, не всегда отличает их коллег. Хотя случалось, Геворк Андреевич одним движением бровей, полувзглядом прерывал Гоар Левоновну. Я надеялся, что нам удастся продвинуться и дальше тегеранского периода. Тем более некоторые сопоставления напрашивались сами собой. И человеку, даже немного разбирающемуся в истории разведки, открывались такие дали и свершения, что рассказ о них должен был бы перевернуть иные сложившиеся стереотипные представления об отдельных, довольно близких этапах нашей новейшей истории. Однако в ходе обсуждения этих заманчивых перспектив мне посоветовали ограничиться — пока — лишь определенным временным отрезком в деятельности гениальных разведчиков-нелегалов. Потому и пишу лишь о малой толике ими совершенного.

Сегодня, встречаясь с молодежью, он прикалывает к пиджаку свою Звезду, она — любимый орден. Геворк Андреевич — полковник. Звание получил в 1968-м, когда ему было уже 44 года. А до этого вопроса о присвоении не поднимал, и когда кадровик посоветовал: «Зачем вам звание, ходите свободно», — обиделся. Спасибо Андропову, присвоил. Юрий Владимирович разбирался в чувствах своих подчиненных гораздо тоньше кадровиков. Гоар же Левоновна так и не была аттестована. Правда, в 1986 году, когда она формально выходила на пенсию, назначили ей 250 рублей — как полковнику, что было по тем временам немало. Но сейчас…

Они производят впечатление людей исключительно уравновешенных. Гоар Левоновна убеждена, что разведчику без хороших нервов — никак. Они оба спокойны: никогда не вспоминают о плохом, хотя, понятно, случались и у них неудачи, и тяжелые переживания. У Вартанянов собственный рецепт выживания: отбрасывать все плохое. Наверняка такой здоровый, естественный, а не бодряческий оптимизм помог им продержаться в нелегалах больше четырех десятилетий. И, повторяют оба, не боясь высоких слов, патриотизм, вера в Родину.

Нашу разведку, особенно нелегальную, созданную еще в 1922-м, Геворк Андреевич считает по-прежнему первой в мире. Такой ни у кого нет. Может, израильский МОССАД в определенном смысле исключение. Там практически во всех странах очень сплоченная диаспора. Могут ее использовать. На практике это выглядит так: МОССАД вербует своего соплеменника, и в этой зарубежной стране он уже как бы нелегал. А у западных спецслужб стратегия другая. Они, как полагает Вартанян, используют своих нелегалов в основном для разовых заданий, сажают где-то на три, на шесть месяцев. Наши же оседали надолго, бывало, на десятилетия. Потому и результаты получали. Служба была очень толково поставлена. Ну а вторыми в этой бесшумной битве, по мнению Вартаняна, пожалуй, англичане. У них разведка всегда была сильной и сейчас остается такой же. Американцы же тратят миллиарды долларов. Этим и берут. Вартанянам приходилось встречаться со многими спецслужбами. Одно то, что спокойно вернулись нераскрытыми, говорит о многом.

Задал я Геворку Андреевичу и интересующий меня вопрос:

— После того как нелегалов Вартанянов «рассекретили» в печати, стали показывать по телевидению, выходили на вас люди из тех далеких государств, где вы работали под чужими именами?

— Нет, люди те никак не проявились. Думаю, многим из них это невыгодно. Некоторые работали в спецслужбах и спецорганах. Уверен, узнав о нас, кое-кто с огорчением и досадой почесал затылок.

— А здесь, в Москве, вы с Гоар Левоновной теперь неплохо известны. Как воспринимаете такую популярность?

— Ну, популярность — это, может, чересчур. Но после того как нас приоткрыли, многие подходят на улице, здороваются, поздравляют. Соседи радуются: мы и не знали, что живем рядом с разведчиками.

— Это приятно? Или все же утомляет?

— Это приятное утомление.

Н. ДОЛГОПОЛОВ

 

Александр Коротков

…Осенью 1938 года после продолжительной двенадцатимесячной командировки с нелегальных позиций в Европу возвратился в Москву лейтенант государственной безопасности Александр Коротков. За проделанную работу (а в задание, в частности, входило проведение двух чрезвычайно опасных так называемых «литерных операций») он был награжден своим первым орденом — Красной Звезды. А через два месяца нарком НКВД Лаврентий Берия уволил 29-летнего орденоносца из органов государственной безопасности.

Причина увольнения по тем временам более чем серьезная: за десять лет до этого рекомендовал юношу на работу в ОГПУ бывший секретарь ВЧК-ОГПУ Вениамин Герсон, «разоблаченный как враг народа», а потому репрессированный. Правда, рекомендовал не на оперативную должность в Иностранный отдел (ИНО) — так тогда называлась советская внешняя разведка, а всего лишь в качестве лифтового в хозяйственное управление. Но для кадровиков НКВД и самого наркома это теперь не имело никакого значения, коль скоро связь Короткова с «врагом народа» установлена достоверно.

Многие сослуживцы полагали, что «Саше» (так называли Короткова в узком кругу разведчиков) еще повезло.

Иных коллег, отозванных из зарубежных командировок, арестовывали прямо на вокзале. Других увольняли, дозволяли устроиться на хорошую работу в престижные гражданские организации, например во Всесоюзный радиокомитет, в одну из редакций иновещания (учитывалось знание европейского или восточного языка), а затем, самое большее через пол года, все же арестовывали. Увольнению из органов НКВД обычно предшествовало исключение из партии, в редких, единичных случаях — вынесение строгого выговора с занесением в учетную карточку.

На партийном собрании жертва так называемого «персонального дела» должна была в обязательном порядке каяться во всех смертных грехах. Особенно — в утрате политической бдительности, связях с уже изобличенными «врагами народа» (своими вчерашними начальниками), отречься от арестованных родственников, клясться в беспредельной верности великому вождю товарищу Сталину и его близкому соратнику товарищу Берии.

Бывали случаи, когда, убедившись в неизбежности скорого ареста, сотрудник пускал себе пулю в висок из табельного пистолета или выбрасывался из окна служебного кабинета.

Коротков не покончил с собой и ни в чем каяться не стал. Он взбунтовался. Некоторые друзья и сослуживцы посчитали даже, что с Сашей случился приступ внезапного и острого умопомешательства. Капитан госбезопасности Коротков обжаловал приказ в письме на имя самого же наркома! Не только отверг все, как ему казалось, возможные мотивы увольнения, но, по сути, потребовал восстановить его на службе в разведке!

О степени изумления Лаврентия Берии можно только догадываться. Об этом письме долгие годы на Лубянке, а затем и в Ясеневе ходили легенды. Кое-кто вообще даже сомневался в его существовании. Лишь несколько лет назад автор получил возможность впервые и полностью опубликовать его.

Народному Комиссару Внутренних Дел Союза ССР т. Берия

Короткова А. М.

быв. с[отрудни]ка 5-го отд. Г.У.Г.Б. НКВД.

8.1.1939 г. мне было объявлено об моем увольнении из органов. Так как в течение десятилетней работы в органах я старался все свои силы и знания отдавать на пользу нашей партии, не чувствую за собой какой-либо вины перед партией и не был чем-либо замаран на чекистской и общественной работе, думаю, что не заслужил этого увольнения.

В органах я начал работать в 1928 г. лифтовым, год проработал делопроизводителем в 5 от[деле] ГУ ГБ, а в 1930 г. был назначен помощником] Уполномоченного.

В 1933 г. был послан во Францию в подполье, выполнял там задания резидента по слежке за сотрудниками французского военного министерства и установлению их адресов, работал с двумя агентами.

В 1936 г. был вновь послан за границу — в Германию для работы по технической разведке и думаю, что несмотря на весьма тяжелые условия работы, мне удалось кое-что сделать полезного для партии и родины, и доказательства этому можно найти в делах 5-го отдела.

В декабре 1937 г. мне было предложено выехать в подполье во Францию для руководства группой, созданной для ликвидации ряда предателей, оставшихся за границей.

В марте 1938 г. моя группа ликвидировала «Жулика», в июле «Кустаря», и я руководил непосредственным выполнением операций и выполнял самую черную, неприятную и опасную работу.

Я считал, что шел на полезное для партии дело и потому ни на минуту не колебался подвергнуть себя риску поплатиться за это каторгой или виселицей. А то, что это, в случае провала было бы именно так, у меня есть все основания думать, т. к. хотя я вероятно и продавался разоблаченными ныне врагами народа, сам однако не продавался, и у меня не было ни намерения, ни желания, ни причин для этого.

За границей я в общей сложности пробыл 4 года, из них 2,5 года в подполье. Находясь за границей, изучил в совершенстве немецкий язык и неплохо французский. Изучил также и некоторые страны, в которых бывал, обычаи и нравы их народов.

Ехал за границу только из-за желания принести своей работой там пользу и думаю, что не один знающий меня человек может подтвердить, что я не барахольщик, и что меня не прельщало заграничное житье.

По общественной линии я неоднократно избирался секретарем комсомольской организации отдела или работал с пионерами и неплохо показал себя на работе.

Что касается моей жены, то несмотря на наличие у нее родственников за границей, на ее долгое проживание там, несмотря на компрометирующие материалы против ее умершего в 1936 г. отца, я полностью уверен в ее преданности партии и могу нести за нее любую ответственность. К тому же она неплохо показала себя как работница в отделе и комсомольской организации. Я отлично понимаю необходимость профилактических мер, но поскольку проводится индивидуальный подход, то выходит, что я заслужил такого недоверия, которое обусловливает мое увольнение из органов. В то же время я не знаю за собой проступков, могущих быть причиной отнятия у меня чести работать в органах. Очутиться в таком положении беспредельно тяжело и обидно.

Прошу Вас пересмотреть решение о моем увольнении.

Коротков.

9.1.1939 г.

Почти год письмо Короткова пролежало в сейфе наркома. А по прошествии этого времени Берия так же внезапно, как уволил, восстановил «штрафника» в кадрах и направил в двухмесячную загранкомандировку! По возвращении Коротков был повышен в должности и переведен из кандидатов в члены ВКП(б).

О твердом характере и чувстве собственного достоинства Короткова говорит и такой факт. Во время войны он несколько раз забрасывался в Югославию, где успешно выполнил ряд ответственных заданий. Его заслуги были отмечены высшим югославским орденом — Золотой «Партизанской звездой» 1-й степени.

В 1948 году по указанию Сталина, раздраженного независимостью руководителя Югославии маршала Иосипа Броз Тито, все отношения между СССР и этой страной были надолго прерваны. В советских газетах была опубликована чудовищная по нагромождению лживых обвинений «редакционная» (спущенная сверху, из Политбюро ЦК ВКП(б)) статья под хлестким названием «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Было отдано категорическое предписание, чтобы советские граждане, удостоенные югославских правительственных наград, в знак «единодушного протеста» демонстративно от них отказались. Советским воинам, участвовавшим в освобождении югославской столицы, было предложено «добровольно» обменять советскую медаль «За освобождение Белграда» на медаль «За боевые заслуги».

Александр Михайлович Коротков, тогда уже полковник, занимавший ответственный пост в центральном аппарате разведки, свою Золотую «Партизанскую звезду» не сдал.

…Он родился в Москве в 1909 году. Отца своего Александр никогда в жизни не видел, поскольку мать, будучи в положении, к тому же имея на руках двух старших детей — Павла и Нину, ушла от мужа без всяких объяснений. Более того, взяла с младшего сына обещание никогда с отцом не встречаться. Похоже, свой сильный, даже жесткий характер Александр унаследовал именно от матери. Данное ей в детстве слово сдержал, хотя отец спустя годы пытался с ним хотя бы познакомиться.

В трудные годы Первой мировой и Гражданской войн семья бедствовала, настолько, что старшего сына Павла взяли на содержание бездетные родственники, жившие, по счастью, неподалеку. Тем не менее Александр сумел закончить полную среднюю школу, после чего начал работать учеником частника-электромонтера.

Братья дружили, вместе играли в футбол и хоккей на вполне приличном уровне. Павел Коротков в этом весьма преуспел: впоследствии стал первым чемпионом СССР по футболу в 1936 году в составе московского «Динамо». Вместе с ним играли такие знаменитости, как Михаил Якушин и Аркадий Чернышев. Пять раз Павел становился чемпионом СССР и по хоккею. Впоследствии, работая уже в армейском клубе, заслуженный мастер спорта СССР Павел Коротков привел в качестве играющего тренера в хоккей легендарного Всеволода Боброва. Занятно, что с легкой руки популярного спортивного радиокомментатора Вадима Синявского фамилию Павла произносили с ударением на первом слоге — Коротков, Александр же всегда был Коротковым, с ударением на слоге последнем.

Александр был разносторонним спортсменом, но главным его увлечением стал теннис, который в России всегда считался занятием чуть ли не аристократическим. В тогдашней Москве имелось тогда всего 3–4 корта, так что простым смертным попасть на них было практически невозможно. Саше невероятно повезло: отец его друга Бориса Новикова работал на небольшом динамовском стадионе на Петровке, и потому ребята имели возможность играть на здешних кортах почти столько, сколько хотели. Борис Новиков впоследствии стал одним из ведущих теннисистов страны, чемпионом СССР, а затем тренером. Александр же, насколько удалось установить автору, играл в силу крепкого первого разряда.

На этом корте и приметил юношу Вениамин Герсон, один из создателей и руководителей первого в СССР добровольного спортивного общества «Динамо». Увидел и загорелся идеей завлечь перспективного молодого спортсмена в «Динамо». Однако просто так любому желающему вступить в это общество было никак нельзя. В «Динамо» принимали только сотрудников и вольнонаемных служащих ОГПУ. Чтобы Коротков стал динамовцем, Герсон, человек на Лубянке влиятельный, и устроил его на вакантную должность лифтового, то есть монтера по обслуживанию лифтов, в знаменитом доме № 2 на площади Дзержинского.

А дальше — толкового, смышленого, грамотного молодого человека приметили оперативные работники из Иностранного отдела. Начав со скромной должности делопроизводителя, Коротков быстро вырос в полноправного сотрудника, вначале достигнув ступеньки помощника оперуполномоченного, а затем и оперуполномоченного — основной «боевой единицы» в системе разведки и контрразведки.

Советская внешняя разведка ОГПУ-НКВД в ту пору, вплоть до ее разгрома собственными коллегами по наущению свыше в 1937-м и последующих годах, без сомнения была сильнейшей в Европе. Следовательно, и в мире, поскольку США тогда зарубежной разведки не имели вообще, а сильное ФБР (Федеральное бюро расследований) по закону имело право действовать только на территории страны и боролось главным образом с организованной преступностью.

В Иностранном отделе работали подлинные асы разведки, люди талантливые и беспредельно преданные Отечеству. Контрразведку (КРО) и разведку (ИНО) много лет возглавлял легендарный Артур Артузов. Под его руководством было проведено несколько десятков успешных контрразведывательно-разведывательных операций, в том числе ставшие эталонными «Трест» и «Синдикат-2», на заключительных этапах которых были выведены на территорию СССР Сидней Рейли и Борис Савинков.

Работали в КРО-ИНО (между этими двумя основными отделами ОГПУ-НКВД имела место постоянная ротация кадров) Андрей Федоров, Отто Штейнбрюк (бывший капитан австро-венгерской армии, оказавшийся в русском плену и навсегда оставшийся в нашей стране), Сергей Пузицкий, Григорий Сыроежкин, Роман Бирк, Наум Эйтингон, Василий Зарубин, Дмитрий Быстролетов, врач и художник, свободно владевший двадцатью с лишним иностранными языками.

ИНО, как и военная разведка Наркомата обороны, располагал мощной и разветвленной агентурной сетью во всех стратегически и тактически важных странах мира. Примечательно, что в подавляющем большинстве агенты работали на идейной основе, это были искренние и бескорыстные друзья Советской страны, в которой видели прообраз будущего государства всеобщей свободы, подлинного равенства и братства трудящихся. Позднее — как единственную политическую и военную силу, способную противостоять фашистской угрозе. К примеру, именно на этой основе стали сотрудничать с советской разведкой крупный немецкий ученый-экономист Арвид Харнак, будущий создатель и руководитель берлинской «Красной капеллы», английский аристократ Ким Филби.

Характерно, что на такое же сотрудничество пошли и некоторые бывшие враги Советской власти, разочаровавшиеся в Белом движении. Такой путь, как и многие другие, прошел боевой врангелевский генерал Николай Скоблин (в этом решении его поддержала жена — знаменитая певица Надежда Плевицкая).

Специальной разведывательной школы в ОГПУ-НКВД тогда еще не было. Молодым сотрудникам приходилось учиться тонкостям и премудростям профессии у старших товарищей в процессе работы.

Именно так овладевал ею и Александр Коротков. За единственным исключением: немецкий на индивидуальных занятиях ему преподавала свободно владевшая этим языком Мария Вильковыская. Закончилось это учение тем, что Коротков научился прекрасно говорить, читать и писать по-немецки, а в завершение цикла — женился на молодой преподавательнице.

В 1933 году в составе оперативной группы «Экспресс» Коротков был направлен в свою первую нелегальную загранкомандировку во Францию. Руководил группой «Швед» — опытнейший разведчик Александр Орлов (Никольский, Фельдбин). Во Францию группа из четырех человек прибыла после промежуточного пребывания в Австрии и Швейцарии. В Вене Коротков превратился в уроженца Кракова Карла Рошецкого. С этим документом «Длинный» (таков был оперативный псевдоним Короткова) поступил в Париже в Центральную радиошколу, а также записался вольнослушателем в знаменитую Сорбонну — почему-то на курс антропологии.

Документы «Рошецкому» изготовил в Москве крупнейший специалист этого дела Павел Громушкин, и ныне здравствующий. Через девять лет именно Громушкин выправил документы на имя обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта будущему Герою Советского Союза Николаю Кузнецову.

С нелегальных позиций Короткову пришлось поработать и во второй своей загранкомандировке, и так же успешно. В Германии, в частности, на связи с ним был особо ценный агент Ганс-Генрих Куммеров («Фильтр») — крупный инженер. Благодаря «Фильтру» советская разведка получила важную информацию о создании в Германии новых образцов артиллерийского и химического оружия, а также военных радиоприборов.

Примечательно, что задание группе «Экспресс» разработал лично Артур Артузов, а утвердил сам председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский.

Уже после войны Александр Коротков много лет стоял во главе нелегальной разведки и серьезно реорганизовал ее. Это самое засекреченное управление (в разные годы носившее название «1-Б» и «С») всегда возглавляли опытнейшие высшие офицеры. Сами они до назначения на этот пост, как правило, работали «в поле» под легальным прикрытием: дипломатов в посольствах и консульствах, во внешнеторговых представительствах. Коротков стал первым и единственным, кто имел собственный опыт оперативной работы за рубежом с нелегальных позиций.

Если спросить на улице десять случайных прохожих, каким они представляют разведчика, девять назовут в качестве примера именно нелегала. Из реально существовавших — Конона Молодого (Лонсдейла, «Бена»), Вильяма Фишера (Абеля, «Марка»), Николая Кузнецова (обер-лейтенанта Зиберта, «Колониста», «Пуха»). Назовут и вымышленных персонажей, героев популярных кинофильмов: майора Федотова («Подвиг разведчика»), Ладейникова («Мертвый сезон»), Исаева-Штирлица из «Семнадцати мгновений весны»).

И это не случайно, а закономерно. Поскольку именно в нелегале концентрируются в наибольшей степени все общие и специфические качества, свойственные профессии разведчика.

Работа разведчика-нелегала за рубежом, «в поле», коренным образом отличается от повседневной деятельности сотрудника легальной резидентуры. Последний, будучи гражданином своей страны, снабжен ее подлинными документами, работает под прикрытием официальных учреждений своего государства или даже международных организаций, вроде ООН, порой защищен дипломатическим иммунитетом.

Нелегал же находится за рубежом с паспортом иностранного государства, с официальным представительством своей страны никак не связан. Перед местной властью он фактически беззащитен. В стране с авторитарным политическим режимом его могут тайно арестовать, пытать, а то и ликвидировать без огласки. Даже зная о его аресте, посольство родной страны не может официально ему ничем помочь (разве что через надежного посредника нанять хорошего адвоката). В случае осуждения за шпионаж нелегалу остается только уповать на то, что ему сумеют организовать побег (что всегда весьма проблематично), либо надеяться, что его через несколько лет обменяют на захваченного разведчика того государства, чьим строго охраняемым «гостем» он пока является. Но такая практика обмена разведчиками стала обычной лишь после Второй мировой войны.

Нескольких нелегалов, раскрытых контрразведкой страны пребывания, удалось своевременно спасти от ареста. Некоторые, как супруги Михаил и Галина Федоровы («Сеп» и «Жанна»), благополучно вернулись на Родину после нескольких лет работы за рубежом так и нераскрытыми.

В 1937–1938 годах советская разведка, и внешняя, и военная, понесла огромные, трудновосполнимые потери. В ходе массовых, необоснованных репрессий погибли многие выдающиеся разведчики, сотрудники всех легальных и нелегальных резидентур, а также центрального аппарата Главного управления госбезопасности НКВД СССР и Разведупра Наркомата обороны. На два-три года была утрачена связь с ценными агентами, в том числе в странах, потенциальных противниках СССР в будущей и, как оказалось, близкой войне.

Достаточно сказать, что к 1940 году в берлинской резидентуре работали всего два молодых, малоопытных сотрудника, из которых лишь один владел немецким языком. Легальным резидентом в Германии был Амаяк Кобулов, младший брат Богдана Кобулова — ближайшего сподвижника наркома Лаврентия Берии. Благодаря этому родству он и попал на пост, который ранее всегда занимали опытные, высококвалифицированные разведчики. Образование Кобулова ограничивалось пятью классами неполной средней школы и курсами счетоводов. Немецкого языка, равно как истории, культуры, традиций Германии, он не знал, ими не интересовался и главную свою задачу видел в специфическом наблюдении за сотрудниками полпредства и иными советскими гражданами, работавшими в стране.

Справедливости ради надо отметить, что нарком НКВД Берия, человек циничный, прагматичный и умный, прекрасно знал цену своему выдвиженцу. А потому, направив летом 1940 года в Берлин Короткова, дал ему понять, чтобы, соблюдая должную субординацию по отношению к резиденту, тот работал вполне самостоятельно. Более того, предоставил право в случае необходимости связываться с ним напрямую, минуя все промежуточные инстанции.

В Берлин Коротков приехал со служебным паспортом на имя Владимира Петровича Коротких (оперативный псевдоним «Степанов») с ответственным заданием восстановить прерванные связи с особо ценными агентами.

Несмотря на подписанный в августе 1939 года Пакт о ненападении между СССР и Германией и другие соглашения между двумя странами, начальник ГУГБ НКВД СССР Всеволод Меркулов, новый глава разведки Павел Фитин и его заместитель, опытный, хоть и молодой разведчик Павел Судоплатов осознавали близость войны и делали все, чтобы в кратчайшие сроки восстановить утраченные разведывательные позиции. И не только в Германии. За военными приготовлениями Гитлера внимательно следили, используя местные возможности, советские разведчики в Великобритании, Швеции, Италии, других странах.

Вопреки распространенному мифу, нарком Лаврентий Берия трезво оценивал обстановку. В конце концов, именно к нему в первую очередь стекалась все более и более тревожная информация от многих источников. Разумеется, германские спецслужбы, и абвер, и СД, подбрасывали по своим каналам советскому руководству дезинформацию, с точки зрения ее изготовителей, достаточно убедительную. Однако по степени достоверности, солидности, проверенности она никак не могла перевесить данные, поступающие от надежных, ценных источников советских легальных и нелегальных резидентур. Посему не приходится всерьез принимать высказывания некоторых литераторов и даже историков о том, что якобы Сталин попал под влияние нацистской «дезы». Не соответствует истине и переходящее из одной публикации в другую утверждение, что нарком Берия обещал Сталину, занявшему в мае 1941 года пост Председателя Совнаркома СССР, «стереть в лагерную пыль» посла в Германии Владимира Деканозова за его «панические донесения». Деканозов был выдвиженцем Берии, много лет вместе с ним работал в Грузии и до назначения в Наркомат иностранных дел заместителем наркома, а затем по совместительству послом в Берлин, был начальником разведки в НКВД.

Берия ему полностью доверял. Другое дело, что, отлично понимая неизбежность войны, от которой страну отделяли уже даже не месяцы, а недели и дни, владея всей полнотой информации, ни в чем «хозяину» не перечил, не пытался разубедить вождя в твердом мнении, что у Советского Союза есть в запасе еще год, а то и два мирной передышки…

Александр Коротков знать все эти тайны кремлевского двора никак не мог. Знал твердо одно: начальник разведки Павел Фитин, его заместитель Павел Судоплатов, начальник немецкого отделения Павел Журавлев (поразительное совпадение имен: рабочий псевдоним наркома Берии также был «Павел) ориентировали его исключительно на честное и добросовестное освещение обстановки в столице Третьего рейха. Он мог откровенно высказывать в донесениях свои суждения, даже если они расходились с мнением посла или резидента.

Надо сказать, что Деканозов в целом разделял взгляды нового заместителя резидента. Что же касается Кобулова (оперативный псевдоним «Захар»), то именно он попал на «подставу», устроенную ему нацистскими спецслужбами, завербовал некоего Ореста Берлинкса, якобы хорошо информированного журналиста, который, на самом деле, был давним нацистским агентом. «Захар» присвоил ему псевдоним «Лицеист» и передавал получаемую от него «дезу» в Москву, как надежную и важную информацию. Однако работе своего заместителя не мешал. Человек хоть и необразованный, но достаточно умный, он не мог не считаться с опытом «Степанова», а главное — с тем, что тот направлен к нему лично наркомом. У Короткова же хватило такта не ввязываться с резидентом в ненужные споры, щадить его самолюбие, к тому же, как у многих кавказцев, чрезмерно обостренное.

Первой задачей Короткова в Берлине было установить, что сталось за минувшие два-три года с давними ценными агентами: находятся ли они по-прежнему в Берлине или переехали в другие города. А главное — не были ли раскрыты и арестованы гестапо. Оставалось полагаться только на собственные наблюдения за известными старыми адресами и местами работы.

За время предыдущих командировок Коротков научился одеваться и носить костюмы по-западному, соответственно вести себя на людях. По-немецки он говорил совершенно свободно, с легким венским акцентом, что после аннексии Австрии в состав Третьего рейха выглядело со стороны вполне естественно. Словом, ничем внешне не отличался от немцев, следовательно, не в пример другим советским гражданам, не выделялся в толпе и не привлекал внимания агентов наружного наблюдения всевидящего гестапо.

Первым делом он установил, что Арвид Харнак («Балтиец», затем «Корсиканец») по-прежнему работает на ответственном посту в Министерстве экономики в высоком ранге оберрегирунгсрата, то есть старшего правительственного советника. Благополучно здравствует и его жена Милдред, также агент советской разведки («Японка»), Уже хорошо. С ними первыми Коротков и установил порушенную связь, однако представившись на всякий случай «Александром Эрдбергом». Примечательно, что спустя два года, когда нацистские спецслужбы разгромили «Красную капеллу», они так и не докопались, кто из сотрудников советского посольства скрывался под этим псевдонимом. Более того, много лет спустя, когда Коротков уже в генеральском звании работал в Берлине, тогдашний министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке допытывался у него, знает ли его советский друг Саша, кем же был тот таинственный «Александр Эрдберг».

Коротков был поражен, когда узнал, что подпольная антифашистская группа Харнака насчитывала свыше 60 человек. Это были люди разного возраста, классового и социального положения и мировоззрения, религиозные и атеисты. Коммунистов среди них было лишь несколько человек. Объединяли всех абсолютное неприятие гитлеровского режима и решимость бороться с ним всеми силами.

Кроме Арвида Харнака ведущую роль в группе играли известный писатель и драматург Адам Кукхоф («Старик») и обер-лейтенант люфтваффе (военно-воздушных сил) Харро Шульце-Бойзен («Старшина»). Обоим активно помогали их жены, соответственно Грета и Либертас.

Жена Харнака была американкой немецкого происхождения. Арвид познакомился с ней, когда еще до прихода Гитлера к власти стажировался в одном из университетов в США. В министерстве Харнак ведал отделом, занимавшимся торговыми и экономическими связями Германии с США. Он входил в элитный «Клуб господ», где встречался в доверительной обстановке с верхушкой деловых кругов Германии. К тому же он пользовался расположением самого Ялмара Шахта, в разные годы занимавшего министерские посты, а также кресло председателя Рейхсбанка. В силу этого «Корсиканец» имел возможность передавать в резидентуру абсолютно секретные сведения о валютном хозяйстве Германии, финансировании спецслужб и военной промышленности. Наконец, Харнака регулярно приглашали на различные секретные совещания, в том числе — заседания Комитета экономической войны.

Харнак и его жена, имевшая двойное гражданство, были вхожи в посольство США в Берлине. Милдред даже вошла в руководство Американского женского клуба на Бельвьюштрассе при посольстве, где сблизилась с его председателем — дочерью посла Вильяма Додда Мартой, известной журналисткой. «Японка» не подозревала, что Марта Додд также является агентом советской разведки (псевдоним «Лиза»),

Таким образом, Коротков получал полезную информацию из стен американского посольства. Этому способствовало и то, что профессор Додд искренне ненавидел гитлеровский режим и высокий пост посла США в нацистской Германии принял только по настоятельной просьбе президента Франклина Делано Рузвельта, чьим личным и давним другом являлся.

Яркой и своеобразной фигурой был обер-лейтенант Шульце-Бойзен. Харро — внучатый племянник творца германской военно-морской доктрины знаменитого гросс-адмирала Альфреда фон Тирпица (друга кайзера Вильгельма II). Его отец также был кадровым морским офицером, капитаном первого ранга.

Жена Шульце-Бойзена Либертас была дочерью профессора искусствоведения Отто Хаас-Хайе и графини Виктории — дочери князя Филиппа. После развода с мужем графиня Тора (как звали ее друзья) жила в замке Либенберг в 80 километрах к северу от Берлина по соседству с имением Германа Геринга «Каринхалле». Знакомство с «наци № 2» сыграло в жизни Харро важную роль. Дело в том, что с юных лет он, невзирая на знатное происхождение, был убежденным и активным антифашистом. Однажды его зверски избили штурмовики, и он попал в гестаповские списки неблагонадежных.

Лишь благодаря покровительству Геринга Харро поступил в школу транспортной авиации, по окончании которой был зачислен на службу в Министерство авиации. Харро владел несколькими иностранными языками, в том числе вполне прилично русским, благодаря этому попал в группу по изучению заграничной авиационной периодики, фактически — разведку люфтваффе. Он собрал вокруг себя группу антифашистски настроенных людей, так или иначе связанных с авиацией и авиационной промышленностью. Одним из его друзей, к примеру, был высокопоставленный офицер, ас Первой мировой войны полковник Эрвин Гертц.

Еще одним помощником Харро стал сотрудник функ-абвера (радиоразведки) Хорст Хайльман (псевдоним «Керн»).

Благодаря всему этому Харро Шульце-Бойзен обладал бесценной секретной военной информацией. В отличие от рассудительного, сдержанного Харнака, Шульце-Бойзен был человеком импульсивным. Нацизм и нацистов он люто ненавидел и готов был к самым дерзким и решительным действиям в борьбе с гитлеровским режимом.

Восстановил Коротков связь и с Куммеровым-«Фильтром». Для этого ему пришлось проявить и профессиональное терпение, и осторожность. Дело в том, что Куммеров жил в пригороде Берлина, где располагалось и его военное предприятие. Здесь каждый знал каждого, и появление любого чужого человека уже привлекало внимание. Тем не менее контакт прошел благополучно. «Фильтр» был счастлив, что снова может быть полезен Советской стране, в которой видел единственную силу в Европе, способную одолеть Третий рейх.

Наконец, соблюдая максимум предосторожности, Коротков вышел и на «Брайтенбаха». В данном случае перестраховка была далеко не лишней: агент «Брайтенбах» — Вильгельм Леман был кадровым сотрудником гестапо, гауптштурмфюрером СС (полицейское звание — криминал ькомиссар). Лемана никто из сотрудников резидентуры, предшественников Короткова, не вербовал. Он был, по терминологии спецслужб, «инициативщиком», то есть предложил советской разведке свои услуги добровольно, еще в 1929 году.

В молодости Леман служил комендором на германском крейсере, длительное время пребывавшем в дальнем плавании в восточных морях, и стал фактически очевидцем Цусимского сражения. Он хорошо знал о мужестве русских моряков крейсера «Варяг», канонерской лодки «Кореец» и проникся на всю жизнь глубокой симпатией к России и ее народу.

После демобилизации с флота Леман поступил на службу в уголовную полицию, где стал крепким, надежным профессионалом. Был чужд политики, как и большинство его коллег, но быстро понял, что нацисты и их фюрер Адольф Гитлер доведут Германию до большой беды. После прихода Гитлера к власти Леман, как и многие офицеры уголовной полиции, был переведен в гестапо, сотрудники которого в обязательном порядке вступали в СС и получали соответствующие звания.

Одно время в служебные обязанности Лемана входило наблюдение за иностранными дипломатами, в том числе сотрудниками советского полпредства, торгового представительства и иных учреждений. Благодаря этому ему удалось своевременно вывести из страны нескольких советских разведчиков, попавших в поле зрения гестапо.

Леман жил вдвоем с женой, детей у них не было, запросы отличались скромностью и разумностью. Во всяком случае, сотрудничество Лемана с советской разведкой основывалось не на материальной заинтересованности агента, а на сугубо идейной основе. Лишь один раз по указанию руководителя ИНО Артура Артузова Леману передали значительную по тогдашним меркам сумму денег — у того обнаружилось серьезное заболевание почек, отягощенное диабетом. Средства потребовались для лечения у хороших врачей и на санаторий. Выделенные деньги удалось остроумно легализовать: Леману подстроили крупный выигрыш в тотализаторе на берлинском ипподроме.

Затем Лемана перевели в отдел, занимавшийся охраной военных заводов и научно-исследовательских учреждений. В результате советская разведка получила секретнейшие материалы о развитии в Германии цельнометаллического военного самолетостроения, о конструировании тогда новинки — бронетранспортеров пехоты, новых видов минометов и автоматического стрелкового оружия, о закладке на нескольких судоверфях в обстановке строжайшей тайны 70 подводных лодок, о первых испытаниях боевых ракет дальнего действия молодого талантливого инженера Вернера фон Брауна… Последняя информация была доложена лично заместителю наркома обороны СССР

Маршалу Советского Союза Михаила Тухачевскому, ведавшему, в частности, вооружением Красной Армии. По его указанию были ускорены соответствующие разработки в нашей стране.

Гауптштурмфюрер СС Вилли Леман был единственным агентом советской разведки в РСХА — Главном управлении имперской безопасности. (К моменту приезда Короткова в Берлин гестапо после очередной реорганизации нацистских спецслужб официально именовалось IV управлением РСХА. Кстати, именно от «Брайтенбаха» советская разведка получила обстоятельную информацию об этой реорганизации.)

Уже по первым донесениям «Корсиканца», «Старика», «Старшины», «Брайтенбаха» и иных источников Коротков понял, что, прикрываясь положениями Пакта о ненападении, Гитлер упорно ведет подготовку к нападению на Советский Союз, хотя знаменитая директива «Барбаросса» им еще не была подписана. Строго говоря, эта информация лишь подтверждала его собственные тревожные опасения.

Подготовка к агрессии велась исподволь — Гитлер знал, что многие генералы вермахта были против войны на два фронта. Они справедливо опасались, что Красная Армия, даже потерявшая в ходе «чисток» значительное число не только высших, но средних и даже младших командиров, представляет все же грозную военную силу. Даже сами огромные пространства России с ее вековым бездорожьем не могли не вызывать опасений у профессиональных военных, привыкших к куда более скромным европейским масштабам. Фактически Гитлер не обсуждал план нападения на СССР даже с самыми высокопоставленными и приближенными военными, а просто поставил их перед свершившимся фактом, подписав в конце 1940 года пресловутую директиву «Барбаросса».

Уже с начала 1941 года информация стала нарастать подобно снежному кому. Подготовка к вторжению шла в непрерывно нарастающем темпе. Усиливающееся ото дня ко дню напряжение должно было прорваться никак не позднее лета…

Вот несколько выдержек из донесений Короткова в Москву 1941 года.

Январь 1941 года.

«В штабе авиации Германии дано распоряжение начать в широком масштабе разведывательные полеты над советской территорией с целью фотосъемки всей пограничной полосы. В сферу разведывательных полетов включается также Ленинград».

«Военно-промышленный отдел Имперского статистического управления получил от Верховного командования вооруженных сил (ОКВ) распоряжение о составлении карт промышленности СССР».

Февраль, 26.

«1. В высших инстанциях правительства и военных организаций Германии в глубокой тайне интенсивно прорабатывается вопрос о военных операциях против СССР. Упор делается на изучение выгод от оккупации советских территорий, ресурсы которых будут использоваться в интересах рейха, в частности смягчения продовольственной проблемы, все более обостряющейся.

2. Гальдер, начальник штаба сухопутных сил Германии, выражает уверенность в успехе молниеносной войны против СССР, захвате Украины и Баку. При внезапном ударе Красная Армия не успеет прийти в себя от шока и не сможет ликвидировать запасы, остающиеся на оккупированной территории».

В последнее время с подачи небезызвестного предателя и плодовитого автора В. Суворова в отечественных средствах массовой информации стала распространяться придуманная геббельсовской пропагандой версия, что якобы Сталин планировал первым напасть на Германию (даже называлась «точная дата» — 10 июня) и Гитлер всего лишь вынужден был опередить советскую агрессию. Примечательно, что в секретных немецких документах о «превентивных ударах» и вообще «советской угрозе» нет ни слова. Более того, прямо и цинично ставится задача овладеть так необходимыми Германии сырьевыми, продовольственными, нефтяными ресурсами СССР. Грабительские цели агрессии никак не маскируются…

Март.

«Реальность антисоветских планов серьезно обсуждается в руководящих немецких инстанциях. Подтверждением является концентрация германских войск на восточной границе».

«Решен вопрос о военном выступлении против СССР весной этого года с расчетом на то, что русские не смогут поджечь при отступлении еще зеленый хлеб и немцы воспользуются этим урожаем».

«Нападение на Советский Союз диктуется соображениями военного преимущества Германии над СССР в настоящее время. Работы по вычислению экономической эффективности антисоветской акции продолжаются».

Коротков был настолько убежден в достоверности информации, стекающейся к нему из нескольких источников, что счел необходимым немедленно принять меры для поддержания связи с агентурой после близкого уже начала войны. Строго говоря, эти меры должны были предпринять руководители НКВД не позднее весны 1940 года, тогда можно было бы избежать разгрома берлинского, и не только берлинского, подполья.

Коротков настоятельно просит Москву немедленно прислать с дипломатической почтой рации и вообще все необходимое для группы Харнака — Шульце-Бойзена — Кукхофа: «Поскольку, как видно из донесений агентуры, атмосфера накаляется, считаем, что все наши мероприятия по созданию нелегальной резидентуры и «хозяйства» должны быть ускорены.

Исходя из этого принципа считаем необходимым группу «Корсиканца» — «Старшины» снабдить немедленно шифром для станции и денежной суммой примерно 50–60 тысяч германских марок. Это необходимо группе для работы в случае обрыва связи с нами. Поэтому прошу немедленно выслать рацию и шифр».

Важная информация поступила от «Брайтенбаха». На одной из встреч он сообщил, что сотрудники гестапо фактически переведены на казарменное положение, дома бывают лишь урывками. К тому же его непосредственный начальник обратился к нему с необычной просьбой: не мог бы он, Леман, связаться со своими давними приятелями, ветеранами уголовной полиции, вышедшими в отставку, и просить их вернуться на службу, поскольку предстоит в ближайшее время большая работа на Востоке.

Рации, «кварцы» к ним, батареи, шифры, кодовые книги, деньги начали поступать с дипломатической почтой. Во второй половине июня Коротков никак не мог успеть передать антифашистам всю аппаратуру и деньги, доставленные из Москвы. Радист резидентуры также не имел времени как следует обучить работе на рации молодого подпольщика Ганса Коппи.

Контакты с «Брайтенбахом» по поручению Короткова поддерживал сотрудник резидентуры Борис Журавлев («Николай»),

Утром 19 июня, в четверг, «Брайтенбах» условленным анонимным звонком вызвал «Николая» на срочную встречу. Вечером, в маленьком сквере в конце Шарлоттенбургского шоссе состоялась последняя встреча советского разведчика с Леманом. Она длилась всего несколько минут.

Взволнованный до предела, обычно весьма сдержанный в проявлении каких-либо чувств, «Брайтенбах» едва выдавил:

— Война… Нападение состоится в воскресенье, 22 июня… В три часа утра… Прощай, товарищ.

Нападение Германии на Советский Союз произошло точно в то самое время, в тот самый день, о котором сообщил не только агент «Брайтенбах», но многие советские разведчики из разных стран мира. В том числе из далекой Японии «Рамзай» — легендарный Рихард Зорге.

Вряд ли после всего этого можно десятилетия повторять о якобы «внезапности» гитлеровской агрессии…

Уже в три часа ночи по берлинскому времени здание советского посольства на Унтерден-Линден было оцеплено эсэсовцами, почему-то в стальных касках, с карабинами в руках.

Из протокольного отдела германского МИДа по телефону сообщили, что посольство должно выделить одного дипломата для решения различных протокольных вопросов. Предупредили, что назначенный дипломат может выезжать только в МИД по предварительной договоренности и непременно в сопровождении начальника охраны посольства оберштурмфюрера СС Хайнемана. Посол назвал фамилию сотрудника посольства Валентина Бережкова, хорошего друга Короткова.

Между тем у Короткова на руках оставались лишь накануне доставленные дипкурьером из Москвы новые инструкции, шифры и валюта для группы Харнака — Шульце-Бойзена. Перед ним встал вопрос: как можно незамеченным выскользнуть из плотно охраняемого посольства, имеющего, к тому же один-единственный выход на Унтерден-Линден?

Помог Валентин Бережков. Они переговорили с начальником охраны, придумали версию, что, дескать, Коротков хочет проститься со своей девушкой-немкой, передать ей прощальный подарок. Хайнеман был уже немолодым человеком — лет под 50 и хотя и носил эсэсовское звание — явно скромное для его возраста, — но, в сущности, оставался обычным берлинским полицейским. И Бережков, и Коротков подметили, что, руководя охраной посольства уже года два, Хайнеман никогда не проявлял какой-либо неприязни по отношению к советским дипломатам и сотрудникам. Охотно беседовал с ними на разные темы.

Они переговорили с Хайнеманом, который не скрыл от них свою озабоченность: его сын заканчивал военное училище И, судя по всему, будет направлен на Восточный фронт. Похоже, оберштурмфюрер, сам старый солдат, участник Первой мировой войны, не верил в хвастливые утверждения, что блицкриг в Россию завершится победой вермахта за восемь недель.

В разговоре с Хайнеманом Коротков проявил определенный такт: он называл его не оберштурмфюрером, но обер-лейтенантом, как офицера полиции, а не СС. К тому же предложил ему свои накопления — около тысячи марок. Сказал, пусть лучше его сын оплатит этими деньгами парадное обмундирование, чем их отберет правит тельство Германии. (Советским гражданам было разрешено при депортации на родину взять с собой только один чемодан с носильными вещами и не больше ста марок на расходы в пути следования.)

Хайнеман согласился. В последующие дни он дважды вывозил Короткова в город, высаживал где-нибудь поблизости от станции метро, часа через два подбирал в назначенном месте и возвращался в посольство. За это время Коротков звонил по телефону-автомату нужному агенту, передавал инструкции, шифры, валюту…

Эти вылазки были сопряжены со смертельной опасностью. В случае, если бы Хайнеман оказался провокатором и сдал Короткова в городе гестаповцам, ничто бы не спасло разведчика от гибели. Посольство никак бы не могло бы ему помочь: ведь формально он не покидал здания на Унтерден-Линден!

Когда 2 июля советские дипломаты уезжали из Берлина, Коротков и Бережков попрощались с Хайнеманом. Ухмыльнувшись, обер-лейтенант дал понять, что догадывается, с какой целью встречался молодой сотрудник посольства со своей «немецкой пассией».

— Возможно, — сказал он уже без улыбки, — мне когда-нибудь придется напомнить кому-нибудь об этой услуге. Надеюсь, она не будет забыта…

Ни Коротков, ни Бережков об этом не забыли. После войны они оба, независимо друг от друга, пытались найти какие-либо следы своего давнего знакомого. Ни тому ни другому сделать это так и не удалось…

По возвращении в Москву Коротков был повышен в должности сразу на три ступени: уезжал он в Берлин заместителем начальника отделения, вернулся начальником отдела. Повысили и в звании — он стал капитаном госбезопасности, что после 1940 года соответствовало званию подполковника Красной Армии. Впрочем, очень скоро Коротков получил очередное звание — полковника госбезопасности.

Отдел, которым он руководил, официально назывался «немецким». На самом же деле его сотрудники занимались разведкой и в союзных с Германией странах.

К сожалению, радиосвязь с Берлином быстро прервалась. Оставленные группе Харнака и Шульце-Бойзена рации были маломощными, предполагалось, что прием их передач будет производиться первоначально в Минске, а затем перетранслироваться в Москву. Однако, как известно, немцы захватили Минск в первые же дни войны. К тому же Ганс Коппи был радистом совсем «зеленым», и его рация быстро вышла из строя.

Нужно было найти выход из создавшегося положения. В Брюсселе имелась нелегальная резидентура военной разведки, располагавшая достаточно мощной радиостанцией, опытными радистами и определенными оперативными возможностями. Один из сотрудников-нелегалов владел коммерческой фирмой, сотрудничавшей с хозяйственными организациями оккупационных войск. Он сумел получить у немецких властей пропуск для поездки в Берлин, встретился там с Шульце-Бойзеном и Харнаком и забрал у них скопившуюся за несколько месяцев ценную информацию, с чем и вернулся в Брюссель. Отсюда добытые данные были переданы в Москву.

 Здание абвера в Берлине

 Реактивный истребитель Ме-262

Союзники изучают пробитую броню «Тигра»

Николай Кузнецов перед заброской в немецкий тыл. Пробная фотография в летной форме

 Партизаны на операции

 Николай Струтинский Илья Старинов

Мины конструкции Старинова в действии: рельсовая война

Александр Коротков, резидент разведки в Берлине накануне войны

 Арнольд Шнее

Немцы входят в Варшаву. Германские сапоги, варшавские мостовые

Геворк Вартанян

Отто Скорцени

«Большая тройка» в Тегеране.

Встречу абверу сорвать не удалось… 1943

Конон Молодым (справа) и Донатас Банионис

Ядерный взрыв

Проходная ядерного центра США в Лос-Аламосе

А. С. Феклисов

Ким Филби

Джордж Блейк (слева) в Москве с В. И. Андрияновым

Моррис Коэн во время службы в армии США

Лона Коэн

Ю. В. Андропов в гостях у Коэнов в Москве

Михаил Батурин. Фотография с печатью Международной космической станции

Юрий Батурин

Стамбул 1 930—1 940-х годов — место работы Батурина-старшего

РУКОВОДИТЕЛИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ РАЗВЕДКИ

Вот всего несколько выдержек из донесений «Старшины» и «Корсиканца», которые были доложены руководству и учтены командованием Красной Армии.

• Запасы горючего, имеющиеся в германской армии, достаточны лишь до февраля-марта 1942 года.

• По мнению специалистов, если немцам и удастся захватить нефтяные районы СССР, то на проведение восстановительных работ (поскольку нефтяные источники наверняка будут большевиками разрушены) потребуется не менее 6–9 месяцев для того, чтобы вывести их хотя бы на половину теперешней мощности.

• Весной 1942 года в этой связи следует ожидать активное развертывание германского наступления на Кавказ, и прежде всего на Майкоп.

• Серийное производство самолетов в оккупированных Германией странах еще не налажено.

• Воздушно-десантные части германской армии частично сосредоточены в Болгарии, предполагается их использование для десантов в Крыму.

• Немцы обладают дипломатическим шифром СССР, который захвачен в Петсамо.

• Немцы раскрыли всю разведывательную систему англичан на Балканах. Поэтому «Старшина» предупреждает об опасности вступать в контакт с англичанами для совместной работы в Балканских странах.

• «Старшина» сообщает, что немецкая авиация понесла серьезные потери и сейчас насчитывает только 2500 самолетов, пригодных к использованию. Ежемесячно люфтваффе получает лишь 100 новых самолетов вместо требуемых 750.

«Старшина» также сообщил о переброске тяжелой артиллерии (в том числе орудий береговых батарей) из Кенигсберга к Москве, потерях в живой силе, численности и качестве пополнения фронтовых частей и соединений, потерях бронетанковых частей и боевой техники (они достигли оснащения одиннадцати дивизий), накоплении немцами крупных запасов боевых отравляющих веществ, о том, что немцы имеют ключ ко всем шифрограммам, посланным в Лондон югославскими представителями в Москве, и о многом другом.

Станции слежения немецкой радиоразведки засекли работу и берлинской, и брюссельской раций. Для установления и ликвидации советских разведчиков и агентов на территории Германии и оккупированных ею стран в Берлине была создана межведомственная комиссия — «зондеркомиссия» под названием «Красная капелла». Так случилось, что вначале в зарубежной, а затем и в советской исторической литературе «Красной капеллой» стали называть все советские разведывательные группы и НКВД, и Наркомата обороны в самой Германии и в оккупированных ею странах Европы.

Располагая сильной радиопеленгационной службой, немцы точно вычислили местонахождение брюссельской радиостанции Разведупра на улице Атребатов, 101. В ходе облавы им удалось захватить саму станцию, радистов, большое количество зашифрованных радиограмм (всего их скопилось в функабвере за несколько месяцев около трехсот). Однако книгу, используемую брюссельцами для шифрования, немцы раздобыли лишь спустя несколько месяцев.

К лету 1942 года немцы расшифровали часть скопившихся у них радиограмм и, самое печальное, установили личности и адреса «Старшины», «Корсиканца», «Старика», «Фильтра» и «Брайтенбаха». Дальнейшее наблюдение вывело их почти на всех членов антифашистского подполья. Начались массовые аресты. В ходе следствия трое арестованных покончили жизнь самоубийством. Сорок девять человек были казнены. Пятеро, в том числе Шульце-Бойзен и Харнак, повешены в так называемом «Доме смерти» берлинской тюрьмы Плетцензее. Остальные там же обезглавлены на гильотине. Сорок человек приговорены к различным срокам тюремного заключения. Некоторые отправлены в штрафные роты на Восточный фронт.

В гестапо были ошеломлены, узнав, что один из «заслуженных» сотрудников этого ведомства на протяжении многих лет был ценнейшим агентом советской разведки. Этот «позорный» факт Гиммлер и шеф гестапо группенфюрер СС Мюллер решили от Гитлера скрыть. Потому Вилли Леман был тайно арестован и расстрелян без каких-либо судебных формальностей. Дабы не произошло утечки информации, жену Лемана не репрессировали, ей сообщили, что ее муж направлен в длительную секретную командировку…

…Одной из эффективных форм работы советской разведки в ходе войны стал допрос пленных. Рядовых, унтер-офицеров, офицеров среднего звена допрашивали непосредственно на фронте, сразу после пленения, пока те не отошли от шока. Полковников, особенно штабных, генералов в ряде случаев отправляли в подмосковные лагеря. Некоторых из них допрашивал лично Коротков. В частности, он допрашивал специально доставленного во внутреннюю тюрьму на Лубянке плененного в Сталинграде лейтенанта Лео Раубаля. Спрашивается: почему такая честь была оказана обыкновенному лейтенанту из службы боеобеспечения одной из пехотных дивизий? На то имелось серьезное объяснение: Лео Раубаль был… племянником Гитлера, родным братом Гели Раубаль, возлюбленной фюрера, покончившей в сентябре 1931 года жизнь самоубийством в квартире своего дяди при невыясненных обстоятельствах.

В Красногорске, под Москвой, располагался крупнейший лагерь военнопленных 27/1. Здесь велась трудная, кропотливая работа по воспитанию, а скорее перевоспитанию пленных, которые, как было установлено на предыдущих допросах, не являлись, по крайней мере, закоренелыми нацистами. Здесь же, в Красногорске, стала функционировать антифашистская школа. В июле 1943 года тут был образован руководящий орган движения немецких патриотов-антифашистов — Национальный комитет «Свободная Германия». В сентябре того же года в лагере для старших офицеров и генералов в подмосковном Луневе (близ станции Сходня) создана еще одна организация антигитлеровской направленности «Союз немецких офицеров».

Сотни солдат и офицеров вермахта, ставшие в плену сознательными антифашистами, были привлечены к работе на советскую разведку. После соответствующей подготовки им выправляли новые документы и забрасывали, иногда весьма сложными окольными путями, в Германию. Часть их была арестована абвером и гестапо, однако некоторым удавалось успешно выполнить порученные задания.

Работа с этим контингентом занимала важное место в деятельности Александра Короткова и сотрудников его отдела.

В одном из лагерей был обнаружен пленный, чья сестра, как выяснилось, работала в посольстве Германии в Турции. После продолжительной беседы, которую провел с ним Коротков, пленный дал согласие написать сестре письмо. Затем Коротков направил в Анкару своего сотрудника Александра Славина, свободно владевшего немецким языком. Разведчик сумел завязать знакомство с этой женщиной, завоевал ее доверие, передал письмо от брата, о котором его семья давно не имела никаких вестей. И успешно провел вербовку. В результате Москва стала регулярно получать ценнейшую информацию из германского посольства в этой стране.

В годы войны Коротков выполнил несколько ответственных заданий и в сражающейся Югославии. Еще о двух его загранкомандировках стало возможным рассказать лишь недавно. А именно: в Иран и Афганистан.

В Иране Коротков принял участие в обеспечении проведенной в конце ноября — начале декабря 1943 года Тегеранской конференции глав держав антигитлеровской коалиции. Примечательно, что в иранской столице Коротков опознал в высокопоставленном чиновнике местной полиции агента нацистских спецслужб, «знакомого» ему еще по довоенному Берлину…

А в один апрельский день 1942 года Коротков получил приказ немедленно вылететь… в Кабул! Афганистан еще с кайзеровских времен стал предметом острой заинтересованности Германии. Немецкие спецслужбы не жалели денег на подкуп высших должностных лиц страны. При этом надо помнить, что в Афганистане, как и почти везде на Востоке в те времена, бумажные деньги — ни фунты стерлингов, ни доллары — почтением не пользовались. Здесь признавалось только золото — хоть в английских соверенах, хоть в старых турецких лирах.

Фактически агентами немцев были сам премьер-министр, его заместитель, начальник штаба армии, начальник управления разведки, начальник высших офицерских курсов, множество офицеров всех звеньев.

Немцы рассчитывали поднять крупные восстания воинственных пуштунских племен, спровоцировать мощные антианглийские выступления в самой Индии, а затем высадить многотысячный десант. С этой целью в оккупированной Греции уже формировалось соединение «Ё» — ударная группировка отборных войск: три танковые, четыре мотострелковые, четыре пехотные дивизии и несколько специализированных частей. В лагерях военнопленных немцы отобрали и перевербовали несколько тысяч английских солдат индийской национальности. Из них был сформирован так называемый «Индийский легион».

Затем с Востока в Британскую Индию должны были вторгнуться японские войска и соединиться с немецкими. Таким образом, Британская империя утратила бы самую драгоценную жемчужину в своей короне.

Этот план (при всей сомнительности) представлял, в случае его осуществления, прямую угрозу и для СССР. Прогнувшись к югу, ось Берлин — Токио окружила бы Советский Союз по всей протяженности его сухопутных и морских границ (если не считать границу по кромке Северного Ледовитого океана).

Пять немецких резидентур в Афганистане, а также многочисленная агентура работали энергично и нагло. В пресечении их опасной подрывной деятельности были в равной степени заинтересованы спецслужбы и Великобритании, и Советского Союза. Взаимодействие разведок, пусть даже союзных государств, дело деликатное, требующее проявления и политической воли, и профессионального мастерства, и — чисто дипломатического такта.

Здесь не место описывать весь ход этой интереснейшей и малоизвестной совместной операции советских и английских разведчиков. Придется ограничиться итоговой фразой: немецкие резидентуры были разгромлены, гитлеровская агентура (включая некоторых влиятельных вождей племен) нейтрализована.

Деятельное участие в операции, кроме сотрудников легальной резидентуры в Кабуле, принял специально прибывший из Москвы (вернее, дважды прилетевший в афганскую столицу) дипкурьер Наркомата иностранных дел СССР «Сергей Кротов».

…Последние дни Великой Отечественной войны полковник Коротков провел там же, где встретил ее начало — в поверженном Берлине. Более того, он принял непосредственное участие в ее официальном завершении. По распоряжению Маршала Советского Союза Жукова полковник Коротков встречал на аэродроме официальную делегацию германских вооруженных сил во главе с генерал-фельдмаршалом Кейтелем и вообще отвечал за его пребывание в Берлине за весь период проведения акта капитуляции в ночь с 8 на 9 мая 1945 года.

Подписание Акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил описано тысячекратно, весь мир облетели фотографии и кадры кинохроники, запечатлевшие это событие, одно из самых знаменательных в истории бурного, богатого на кровавые трагедии XX века. На многих из этих фотографий и кинокадров за спиной немецкого генерал-фельдмаршала виден молодой советский полковник с характерным ниспадающим чубом — Александр Коротков. Хотя в подписи ни к одному из этих снимков его фамилия не названа…

Вскоре из офицеров разведотделов 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов, а также нескольких сотрудников, присланных из Москвы, был образован единый разведорган — резидентура, непосредственно подчинявшаяся Первому главному (разведывательному) управлению Наркомата государственной безопасности СССР. Резидентом ПГУ в советской зоне оккупации Германии стал Александр Коротков.

В первую очередь следовало восстановить сильно порушенную за годы войны агентурную сеть в самой Германии, а точнее — создавать ее почти заново. Из старых друзей уцелели считаные единицы. В первые же недели, в частности, Коротков разыскал вдову «Брайтенбаха» — Вилли Лемана, вручил ей подарок — золотые часы с надписью «От советских друзей», выгравированной на задней крышке, — обеспечил ее деньгами, а главное — продовольствием, одеждой, лекарствами. Времена были тогда для немцев трудные.

Одновременно проводилась непростая работа по выявлению и задержанию немецких военных преступников, кадровых сотрудников нацистских спецслужб: СД, гестапо, абвера, а также поиски принадлежащих этим учреждением секретных архивов. Последнее было делом огромной важности: в них могли и должны были содержаться сведения о разведчиках и агентах, еще не выявленных на территории Советского Союза, других стран, в том числе и самой Германии.

Наконец, у резидента Короткова и его сотрудников была еще одна важная задача (со временем вышедшая вообще на первый план): они должны были информировать советское руководство о планах и намерениях бывших союзников по антигитлеровской коалиции, в первую очередь США и Великобритании (в меньшей степени Франции) в отношении нашей страны.

Наращиваемая день ото дня деятельность советской разведки в Германии объяснялась вполне реальной угрозой со стороны вчерашних союзников. Начиналась эра холодной войны, имевшей шансы перерасти в «горячую» уже в конце 1945 года, причем с односторонним применением только что созданного и проверенного на Хиросиме и Нагасаки атомного оружия.

…Весной 1946 года Александра Короткова отозвали в Москву. Его ждало новое назначение. Последующие 11 лет службы станут самыми засекреченными в его жизни. Новая должность, в связи с рядом реорганизаций органов государственной безопасности, в разные годы будет называться по-разному, как, впрочем, и само ведомство. Но суть от этого не меняется. Все эти годы Коротков будет руководить управлением нелегальной разведки, при этом зачастую одновременно он будет заместителем начальника внешней разведки и даже исполняющим обязанности начальника. Именно тогда Коротков заслужит у коллег прозвище, дожившее и до наших дней, — «Король нелегалов».

Следует отметить, что далеко не все страны, имеющие развитую и эффективную разведку, используют нелегалов. В разные времена к их услугам прибегали Англия (припомним знаменитого полковника Лоуренса Аравийского, выдававшего себя за араба), Германия, Япония (вспомним на сей раз литературного нелегала — штабс-капитана Рыбникова из одноименного рассказа А. Куприна), Израиль. Но только советская разведка использовала нелегалов не от случая к случаю, а постоянно, целеустремленно, системно и успешно.

В послевоенные годы этой форме разведки было придано особое внимание. И вполне обоснованно. Это был в известной степени вынужденный ответ на создание в США обширного арсенала атомного оружия, которым СССР еще не располагал, армад тяжелых бомбардировщиков класса «Летающая крепость» (каких у нас еще тоже не было), окружение страны сотнями американских военных баз.

До выхода на так называемый атомный, а затем ядерный паритет, способный удержать возможного противника от соблазна начать ядерную войну перед угрозой неизбежного и адекватного удара, было далеко.

В этих условиях развитие глубокой нелегальной разведки, способной проникать в такие регионы и сферы, куда легальной разведке добраться было просто невозможно, являлось делом первостепенной важности. Кроме того, не исключалась возможность, если угроза нападения со стороны агрессора становилась неизбежной, силами опытных нелегалов-боевиков нанести неожиданные и эффективные удары по военным объектам врага. Не исключалось и физическое уничтожение ключевых фигур в политическом и военном руководстве страны-агрессора.

Еще были живы старые, опытные нелегалы: Василий и Зоя Зарубины, Наум Эйтингон, Павел Судоплатов, Вильям Фишер… Но — Зарубин, Судоплатов, Эйтингон уже достигли генеральских чинов, занимали высокие посты в центральном аппарате… Знаменитый «Яша» — полковник Яков Серебрянский вскоре после окончания войны был вторично арестован и скончался на одном из допросов. С предвоенных пор продолжал, правда, работать в Латинской Америке, а потом и в Италии Иосиф Григулевич. Из «старой гвардии», пожалуй, удалось вновь использовать в США лишь Вильяма Фишера.

Фактически Короткову пришлось во многом заново создавать полнокровную службу нелегальной разведки, научно обосновывать методику отбора кандидатов в нелегалы, их языковую, общую и профессиональную подготовку, изготовление документации, наконец — легализацию в стране. В последующем на отбор и полную подготовку молодого нелегала уходило порой пять — семь лет. Но это себя в принципе оправдывало, поскольку, как правило, нелегалу, в отличие от сотрудника резидентуры, предстояло работать «в поле» в одной командировке не три-четыре года, а лет 15, а то и больше. Случалось, что нелегал умирал своей смертью и обретал вечный покой на чужбине под чужим именем… Нелегалы — это всегда марафонцы разведки.

В идеале на роль нелегала более всего подходили молодые люди (если, конечно, соответствовали всем требованиям, которые предъявлялись к сотруднику разведки) — потому что в юном возрасте легче всего овладеть иностранным языком, а то и двумя, вжиться в традиции, быт, менталитет будущей страны оседания. Но это требовало больших затрат времени, каких у советской разведки тогда в распоряжении просто не было. Приходилось опираться на уже состоявшихся разведчиков. В этом отношении характерен пример с «Евфратом».

…Возникла необходимость обустроить хорошо законспирированного разведчика в Египте, где тогда схлестнулись явные и тайные интересы великих держав. Подходящего человека Коротков нашел в Ереване — сотрудника органов госбезопасности Армении Ашота Акопяна. Внешне чрезвычайно респектабельный, с первого взгляда внушающий доверие Акопян идеально подходил на роль преуспевающего восточного купца. Именно торговцем восточными коврами и предстояло по замыслу Короткова стать Акопяну. Проблема заключалась в одном: обладает ли Акопян коммерческими способностями, чтобы не разориться? По счастью, оказалось, что обладает.

Акопяна поначалу обустроили в Румынии, как армянина местного происхождения. Спустя некоторое время его переправили в Италию — как бежавшего из коммунистической страны и сумевшего прихватить с собой кое-какие ценности, достаточные, чтобы открыть поначалу скромное собственное дело. Позднее в Италию переправили его жену: здесь им пришлось «познакомиться» и — повторно «вступить в брак» в соответствии с местным законодательством.

Наконец, достаточно разбогатев, «Евфрат» перебрался в Египет, где успешно проработал много лет. И это в регионе, предельно насыщенном сотрудниками и агентами многих разведок и контрразведок: самого Египта, других арабских стран, США, Великобритании, Израиля, Западной Германии. Подробности его работы не раскрыты до сих пор, хотя в печати много раз публиковалась фотография «золотой троицы» советской нелегальной разведки: «Бен» (Конон Молодый), «Марк» (Вильям Фишер, он же Рудольф Абель) и «Евфрат» (Ашот Акопян).

Великолепно работали в странах Латинской Америки испанка Африка де лас Эрас («Патриа») и ее муж итальянец Джиованни Бертони («Боевой»), «Патриа» была активной участницей гражданской войны в Испании, во время Великой Отечественной войны она стала — добровольно — радисткой в знаменитом чекистском партизанском отряде «Победители», которым командовал Герой Советского Союза Дмитрий Медведев.

«Марафонский» характер деятельности нелегалов порождает весьма специфическую проблему. Нелегалы должны быть семейными людьми, то есть супружеской парой. Чаще всего при этом жена является помощницей и радисткой мужа. Иначе разведчику трудно десятилетия жить на чужбине в одиночестве, без близкого человека.

При непосредственном участии, вернее, под руководством Короткова опытные сотрудники и стали готовить в нелегкое дальнее плавание такие супружеские пары. О Михаиле и Галине Федоровых («Сепе» и «Жанне») уже было сказано. Можно назвать и некоторые другие фамилии: Геворк и Гоар Вартанян (мужу впоследствии было присвоено звание Героя Советского Союза, жену наградили орденом Красного Знамени), Шамиль Хамзин и Ирина Алимова («Халеф» и «Бир»), Михаил и Анна Филоненко (примечательно, что Анна Филоненко, в девичестве Камаева, стала прототипом радистки Кэт в многосерийном фильме «Семнадцать мгновений весны». Режиссер Татьяна Лиознова даже привлекала ее к работе над картиной в качестве консультанта), Михаил и Елизавета Мукасей («Зефир» и «Эльза», родители известного советского кинооператора Анатолия Мукасея, мужа не менее известной актрисы и кинорежиссера Светланы Дружининой).

Не раскрывая конкретные факты, можно твердо утверждать, что в ряде случаев советское политическое и военное руководство успешно предпринимало ответственные решения, основанные именно на секретнейшей информации, добытой разведчиками-нелегалами в разных странах, причем — в высших сферах.

Александр Коротков никогда не был кабинетным руководителем уже в силу своего живого характера. При первой возможности он даже принимал участие в разведывательных операциях, героями которых вообще-то полагалось быть разведчикам в капитанских и майорских званиях. Даже кратковременное пребывание «в поле» придавало ему бодрости, позволяло держать руку на пульсе непосредственной оперативной работы. Не довольствуясь отдачей всегда обоснованных, взвешенных указаний и инструкций действующим за кордоном сотрудникам-нелегалам, он несколько раз предпринимал достаточно рискованные поездки для встреч с ними. Естественно, обычно такие встречи проводились с целью большего обеспечения безопасности нелегалов в третьих странах.

Нелегалы Федоровы вспоминают, что однажды, когда они переживали определенные трудности в стране своего постоянного пребывания, подобная встреча имела для них не только деловое значение, но сыграла роль огромной душевной и моральной поддержки. Александр Коротков сам, еще раз напомним — нелегал в молодые годы, прекрасно понимал этот фактор. Строго говоря, это и было главной целью таких его поездок. В конце концов передать очередные инструкции, указания, пожелания можно было и по обычным каналам связи.

…К весне 1957 года тяжелая и опасная ситуация сложилась на территории разделенной Германии. Оба германских государства — ГДР и ФРГ, а также разделенный на Восточный и Западный Берлин стали главной ареной, форпостом противостоящих лагерей, фактически пребывающих в зыбком состоянии, ранее в международных отношениях неведомом, — холодной войны. Именно поэтому в марте 1957 года генерал-майору Александру Короткову предложили особо важный на тот момент пост представителя КГБ СССР при Министерстве государственной безопасности Германской Демократической Республики. Решение о таком назначении предопределялось не в ведомстве, а на самом «верху» — в Секретариате, а то и на Политбюро Центрального Комитета КПСС. Разумеется, было учтено, что, пожалуй, никто в КГБ тогда не знал Германию и германские проблемы так, как генерал Коротков. Как, впрочем, и специфику деятельности с территории ФРГ и Западного Берлина спецслужб западных держав, а также воссозданной разведки и контрразведки Федеративной Республики Германии, иногда называемой «Организацией Гелена», по имени ее основателя, бывшего гитлеровского генерала.

Последующие четыре года Коротков работал в Берлине в тесном сотрудничестве с министром госбезопасности ГДР Эрихом Мильке и начальником разведки легендарным Маркусом («Мишей») Вольфом. В годы своей последней командировки Александр Коротков через своих оперативных работников руководил десятками агентов, действующих в различных учреждениях, политических партиях, общественных организациях Федеративной Республики Германии и Западного Берлина. Один из его агентов Хайнц Фельфе («Курт») действовал даже в центральном аппарате западногерманской спецслужбы — БНД — в качестве начальника реферата… «контршпионаж против СССР и советских представительств в ФРГ»! Благодаря информации, полученной от «Курта», советские руководители заранее знали, какие условия предъявит канцлер ФРГ Конрад Аденауэр в переговорах об установлении дипломатических отношений между ФРГ и СССР.

…В середине июня 1961 года Александр Коротков был вызван в Москву. Не в КГБ, а в Центральный Комитет КПСС. Следовательно, предстоял некий серьезный разговор на высшем уровне. За неделю до этого в Москву приехала жена — чтобы привести в порядок квартиру, решить какие-то домашние дела.

За два дня до встречи в ЦК супруги пошли в гости к старым московским друзьям. Вечер прошел нормально, но когда настало время расходиться, Александр Михайлович вдруг, извинившись, прилег на несколько минут на диван. Ирина Александровна встревожилась: ранее с мужем такого никогда не случалось.

— Саша, тебе плохо?

— Да нет, видимо, устал, — с некоторым недоумением ответил Коротков. Похоже, он и сам не понимал, почему у него вдруг появилось желание немного полежать.

На другой день супруги пошли на спектакль МХАТа. В театре Коротков оживился, о вчерашнем эпизоде в гостях ни он, ни жена больше не вспоминали. Никогда ранее Коротков ни на какие недомогания не жаловался, последний диспансерный осмотр прошел вроде бы нормально.

Утром 27 июня Коротков уехал в ЦК. Вернулся около трех часов дня довольный, даже веселый. Домой на улицу Горького шел пешком. Не вдаваясь в подробности, сказал жене, что все в порядке. Вопрос, ради которого вызывали, благополучно разрешился в его пользу.

От полного обеда отказался. Съел только тарелку холодного борща (день стоял жаркий). Сказал, что договорился с давним своим начальником, ныне руководителем Главразведупра Министерства обороны генералом Иваном Серовым, вечером поиграть на стадионе «Динамо» часок-другой в теннис.

В пять часов переоделся, собрал сумку с ракетками, мячами, спортивной обувью и костюмом. Уехал. На стадионе генералов уже ждали. Работавший здесь после ухода из большого спорта многократный чемпион СССР Борис Новиков заблаговременно высвободил лучший корт.

Поиграть они успели не более получаса. На своей подаче, как всегда мощной и резкой, Коротков дважды угодил в сетку. Подошел к ней, подобрал мяч, выпрямился и, потеряв сознание, рухнул на землю. Когда к нему подбежали Серов и Новиков, Коротков был уже мертв. Разрыв аорты…

Ему шел всего лишь 52-й год.

Хоронили генерал-майора Александра Михайловича Короткова 29 июня на Новодевичьем кладбище.

Из Берлина на похороны на правительственном самолете прилетел министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке со всем составом коллегии МГБ. Проникновенную речь у гроба на русском языке произнес Маркус Вольф.

Когда вынесли перед гробом на бархатных подушечках орден Ленина, шесть орденов Красного Знамени, орден Отечественной войны первой степени, два ордена Красной Звезды, Золотую «Партизанскую звезду» Югославии, «Военный крест» Чехословакии, Золотой орден «За заслуги перед Отечеством» ГДР, медали, знак «Почетный чекист», брат Короткова — Павел только ахнул: «Господи, да я и не знал, что у Сашки столько и таких наград…»

Об этом не знали многие, и далеко не рядовые сотрудники КГБ СССР.

Потому и сегодня девиз российских разведчиков лаконичен и выразителен:

«Без права на славу,

Во славу Отчизны».

Т. ГЛАДКОВ