ТОЛЬКО ОДИН ГОД
«Дорогие товарищи, дорогие друзья!
(Из новогоднего поздравления советскому народу ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР, с которым 31 декабря 1972 года выступил по радио и телевидению А. Н. Косыгин.)
Через несколько минут мы вступим в новый, 1973 год. В эти волнующие минуты мы обращаем свой взор к пройденному пути, ко всему, что памятно и дорого сердцу каждого советского человека.
Мы прожили с вами особенный, знаменательный для нашей страны год. В истории, в памяти народной он останется как год великого праздника — 50-летия образования Союза Советских Социалистических Республик — дружной, братской семьи наших народов…
В эти торжественные минуты встречи Нового года мы желаем вам, дорогие товарищи, крепкого здоровья, новых достижений в труде, учебе и творчестве.
Большого счастья и добрых успехов всем, кто встает на трудовую вахту 1973 года в заводских цехах и на стройках, на колхозных и совхозных фермах, в научных лабораториях, кто несет большую вахту на рубежах нашей Родины.
Сейчас куранты возвестят о наступлении 1973 года. Пусть же новый год принесет успехи и счастье каждому советскому человеку!..»
Для того чтобы полнее представить масштабы дел, которыми занимался Косыгин, я хотел выбрать один год из его шестнадцати предсовминовских лет. Можно было взять любой из них; новогоднее косыгинское обращение подсказало: семьдесят третий. Это начало года; завершение его — в записной книжке Алексея Николаевича, датированной последними днями декабря.
Уже десятого января Косыгин с группой министров вылетел в Тюмень. В областном центре московские гости задержались ненадолго. Их программа — Самотлор, Медвежье, Нижневартовск, Надым, Сургут.
Из Тюменской области перелет в Оренбург. И опять главные встречи и обсуждения не в областных кабинетах, а на строительной площадке газовых заводов. Затем — Башкирия, трасса строительства нефтепровода Усть-Балык — Курган — Уфа — Альметьевск. (О том, что происходило здесь, позже расскажет Юрий Петрович Баталин.)
Восемь дней командировки — от среды до среды. Суббота и воскресенье, конечно, не выходные. Сам маршрут говорит о том, что было самым главным тогда для Председателя Совета Министров — нефть, газ, энергетика. Эти отрасли — под его личным контролем. Поручения министрам и помощникам; совещания (20 февраля, к примеру, собрали нефтяников), обсуждения на президиуме Совмина, личные звонки в Оренбург, Сургут, Уфу…
…Несколько месяцев знатоки со Старой площади изучают, как легкая промышленность СССР выполняет «решения ЦК КПСС об улучшении качества и ассортимента обуви, швейных и трикотажных изделий». Этакий косвенный упрек Косыгину, словно Совмин сам не мог разобраться. Но кому-то очень хотелось напомнить Председателю Совета Министров о том, что есть в отечестве недреманное око, которое следит даже за тапочками.
14 марта Косыгин в Иране — открытие Исфаганского металлургического завода. Второго апреля — официальный визит в Швецию, четвертого июня — сессия Совета Экономической Взаимопомощи в Праге, второго июля — визит в Австрию, 25 сентября — в Югославию. И тут же — в Египет, где вспыхнула война с Израилем — ее называют октябрьской.
Каждая из этих поездок заслуживает отдельного рассказа, а сейчас я лишь штрихами, по записным книжкам Алексея Николаевича Косыгина, обозначу, как ответственно и творчески он подходил к международным встречам, переговорам. В Праге, на сессии СЭВ Председатель Совета Министров СССР предлагает «совместными усилиями решать крупные народнохозяйственные проблемы». Одна из них — выпуск оборудования для атомной энергетики: «Этот заказ на многие годы, т. к. очевидно, что это проблема многих и многих лет». Кому по силам такие заказы? Косыгин считает, что это могут быть «полностью добровольные» международные объединения».
Это — Прага. В этом же блокнотике его записи о переговорах в Австрии, предложения о новых формах торговли, экономического сотрудничества. Например, «развитие энергоемких предприятий у нас, с тем чтобы продукция этих предприятий длительный период гарантированно продавалась тем, кто принимал участие в их создании».
Отдельная записная книжка — Югославия, 25–29 августа, переговоры с председателем Союзного исполнительного веча Д. Биедичем, встреча на Бриони с И. Броз Тито. В этих записях весь комплекс советско-югославских отношений: политика, экономика, культура; вопросы европейской безопасности, политика неприсоединившихся государств…
25 августа в Белграде, в Парке дружбы, там, где Сава обнимается с Дунаем, Алексей Николаевич посадил в землю тоненькое деревце. «Мы хотели бы, — написал он в книге почетных гостей, — чтобы это молодое дерево долгие годы росло и цвело в этом замечательном парке как живой символ советско-югославской дружбы».
Кто бы мог подумать тогда, что над этим парком, полным детворы, над всем Белградом натовские самолеты и ракеты обрушат небо? И белградцы встанут плечом к плечу на мостах, чтобы защитить их своими жизнями, своей наивной верой в разум и добро…
…Седьмого октября в Москву прилетает премьер-министр Японии Какуэй Танака. В аэропорту Внуково-2 его встречает Алексей Николаевич Косыгин. В его записной книжке — набросок возможных совместных проектов, в том числе в зоне строительства Байкало-Амурской магистрали (призыв на БАМ прозвучит в следующем, 1974 году); ссылка на книгу японского коллеги.
«Танака в своей книге считает, что рост валового национального продукта и доходов населения прямо пропорционален в промышленности, транспорте, торговле и обслуживании к росту городов и обратно пропорционален к росту населения, занятого в сельском хозяйстве».
Комментируя эту мысль, Косыгин пишет: «Очевидно, это одна из главных причин достаточного количества продуктов в мире». И дальше: «Взять справки объема инвестиций на душу населения у нас, в США, Японии, ФРГ, Франции, Италии».
Переговоры премьер-министров восьмого и девятого октября, как писали тогда газеты, были деловыми и конструктивными. В записной книжке Косыгина пометки о разработке газа и нефти на Сахалине, трубопроводе на Хоккайдо, якутском газе и коксующихся углях… Подчеркнуто: «Заключить генеральный контракт между соответствующими организациями». С этой строчки начинается история города Нерюнгри в Якутии, откуда эшелоны с углем пойдут в порт Восточный, который еще строится близ Находки, и дальше в Японию…
Есть в этой записной книжке и такая пометка:
«Премьер Танака просит записать: обе стороны согласились вести переговоры о мирном договоре с указанием передачи 4-х островов».
Свой ответ Алексей Николаевич не приводит. Японцы и так хорошо знают его позицию; территориального вопроса в отношениях СССР и Японии не существует, у Советского Союза, России нет лишних островов.
…15 октября Косыгин принимает нового премьер-министра Дании Анкера Йоргенсена. Гость уезжает в большую поездку по стране — Самарканд, Волгоград, Киев, Ленинград; с подачи советского посла в Дании Н. Егорычева, который подружился с ним, когда Йоргенсен возглавлял профсоюз неквалифицированных рабочих, его принимают на высшем уровне. А Косыгин, отменяя запланированные встречи, вылетает в Каир. Накануне газеты опубликовали заявление Советского правительства: «На Ближнем Востоке в результате отсутствия политического урегулирования снова вспыхнули военные действия, которые влекут за собой человеческие жертвы, бедствия и разрушения». Двенадцатого октября в сирийском порту Тартус израильские ракетные катера потопили теплоход «Илья Мечников», который вез оборудование для ГЭС на Евфрате. Израильские самолеты бомбили Дамаск (бомбы попали и в советский культурный центр), Порт- Саид, Каир… Брежнев попросил Косыгина вылететь в Каир: «Алексей, ты знал Насера, знаком с Садатом…»
«16/Х. Каир.
Ответ Киссинджера.
Предлагает прекратить огонь прежде, чем что-либо начинать.
США дают гарантии, если будет прекращен огонь.
Переговоры под руководством Генерального секретаря ООН».
Это первая запись в египетском блокноте Косыгина. Дальше — переговоры с Садатом, тезисы письма Киссинджера и нашего письма Никсону, снова переговоры с Садатом…
Как и прежде, здесь Косыгина сопровождал Вадим Алексеевич Кирпиченко, «наш человек в Каире», резидент внешней разведки. После утомительных переговоров, докладов в Москву и шифровок, уже поздно вечером Косыгин гулял по парку дворца Кубба, где он жил. Политика во время этих прогулок уходила на второй план. Однажды, совсем неожиданно для собеседника Алексей Николаевич заговорил о том, что несколько лет назад потерял жену, что она была очень образованной и доброй женщиной, настоящим другом. И от этих откровений, сделанных, по существу, незнакомому человеку, замечает Кирпиченко, мне стало как-то тоскливо. «Я вдруг почувствовал, что он очень одинок, что ему надо выговориться, что невмоготу хранить в себе свои тяжелые мысли. Очевидно, предположение о его душевном одиночестве было верным: к тому времени прошло уже семь лет после смерти жены, а говорил он об этом так, будто эта невосполнимая утрата была совсем недавно, чуть ли не на днях».
Год большой страны и год премьера и человека подходил к концу. В кругу повседневных дел почти не замеченной прошла информация Госкомстата о том, что девятого августа 1973 года население СССР достигло 250 миллионов человек. А к началу года было — 248,6. Прибавка за семь месяцев — почти полтора миллиона. Тогда, в разгар «застоя» это казалось в порядке вещей. У большой политики есть ведь и семейный счет. Как и сейчас, когда каждый год Россия теряет 750–800 тысяч человек.
А теперь, когда мы представили крупным планом год Косыгина, посмотрим подробнее, как он занимался экономикой, отраслями. Лучше всего это сделать на примере одной отрасли — его родной текстильной, или, скажем, станкостроения, или газовой индустрии. Характернее всего для этого времени — газовая промышленность. Именно на газовый Север полетел Предсовмина в свою первую командировку в 1973 году. Надо ли говорить, что его маршруты случайными никогда не были?
Немного истории
…До Великой Отечественной войны газовой промышленности в Советском Союзе по существу не было. В 1940 году СССР добыл 3,2 млрд. кубометров газа, а США — 77. В 24 раза больше. Об этом напомнил Алексей Николаевич Косыгин, выступая с лекцией в Институте общественных наук 3 июля 1964 года.
Крупный шаг в развитии газовой промышленности был сделан в годы Великой Отечественной войны и сразу после нее. В дни ожесточенных боев в Сталинграде, у предгорий Кавказа Совнарком СССР принял решение о строительстве газопровода от Елшанского месторождения до Саратовской электростанции. 28 октября 1942 года котельная городской электростанции перешла на природный газ. Оборонные заводы города получили надежный источник энергии.
Сентябрь 1943 года. Освобожден Донбасс. Фронт катится к Днепру. А на востоке вступил в строй газопровод Бугуруслан — Куйбышев, ныне Самара. Изыскания по 160-километровой трассе были проведены еще в предвоенные годы — прокладка газопровода планировалась на конец третьей пятилетки, прерванной войной.
Историки, краеведы разузнали множество интереснейших подробностей о той военной стройке. Вот, к примеру, такая деталь. Не было труб диаметром 300 мм. Их в прямом смысле пришлось добывать из-под земли. Было решено разобрать только что уложенный нефтепровод Избербаш — Махачкала. Трубы в спешном порядке демонтировали, резали на десятиметровые секции и перевозили в район строительства. По приказу наркома нефтяной промышленности СССР И. Седина (через год его сменит Н. Байбаков) стройке было выделено 500 ломов, 1500 кирок — о технике можно было только мечтать. На бугурусланском участке работал один-единственный маломощный экскаватор. Сохранилась фотография, сделанная в те дни на трассе, недалеко от Бугуруслана. С помощью ручных воротов, как ведро в колодец, трубы на веревках опускают в траншею. Чуть поодаль стоит верблюд, запряженный в телегу. Взнуздали его, конечно, не для экзотики, не по прихоти заезжего фотомастера. Трубы, изоляционные материалы, электроды и другие грузы для стройки со станций везли на трассу в основном на лошадях, быках, верблюдах.
За тридцать километров до Куйбышева закончились стальные трубы. И тогда по предложению начальника Главнефтегаза Ю. Боксермана и инженера И. Бородина руководители стройки приняли рискованное решение (прецедентов не было!) — на конечном участке трассы уложить асбоцементные трубы. Их изготовил Воскресенский завод под Москвой. Расчет оказался точным. 15 сентября 1943 года на восточной окраине Куйбышева вспыхнул факел — газ Бугуруслана пришел к Волге. Первый в стране крупный газопровод вступил в строй, началась регулярная подача газа на предприятия Куйбышева. Проложенная в 1942–1943 годах подземная газовая магистраль действовала долго и обеспечивала дешевым топливом большой город еще и в послевоенные годы.
В сентябре 1944 года Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял решение о строительстве магистрального газопровода Саратов — Москва. Страна восстанавливала угольные шахты, осваивала новые нефтяные месторождения, планировала построить в РСФСР в 1945 году 28 торфобрикетных заводов, о чем председатель Совнаркома республики говорил на сессии Верховного Совета СССР. И одновременно закладывала первое фундаментальное звено новой для Союза отрасли индустрии — газовой.
…Шестого ноября 1945 года председатель Мосгорисполкома Попов направил письмо «товарищу Берия Л. П., копию — Главснаблес при СНК СССР — тов. Лопухову Е. И.». Вообще-то он знал, что Главснаблес подчиняется Косыгину, но, видимо, хотел перестраховаться у всемогущего Лаврентия Павловича, который, помимо прочего, возглавлял и Оперативное бюро СНК.
«Постановлением ГОКО от 18 августа 1945 г. Главснаблес при Совнаркоме СССР был обязан поставить Исполкому Московского Совета для строительства газовых сетей в сентябре с. г. 2 тыс. кбм круглого леса и 10 тыс. кбм пиломатериалов, в том числе из Ленинградского лесного порта 6 тыс. кбм и из Архангельска (порт Бакарица) 3.700 кбм.
Главснаблес (т. Лопухов) постановление ГОКО не выполнил и ничего до сих пор не отгрузил, чем поставил в крайне тяжелое положение строительство газовых сетей в Москве.
Исполком Московского Совета просит Вас обязать Главснаблес (т. Лопухова) отгрузить Мосгазстрою в октябре с. г. все запланированное постановлением ГОКО количество материалов».
Восьмого октября письмо поступило к Берия. На следующий день он адресовал его по назначению.
«Тов. Косыгину А. Н.
Прошу разобраться и принять меры. Строительство газопровода нужно лесом обеспечить».
И подпись красным карандашом: Л. Берия.
На этом же письме еще одна пометка: «Т. Лопухову, т. Щербакову. Срочно подготовить. А. Косыгин. 11.Х.45».
Задержек с лесом больше не было.
В декабре того же сорок пятого был подготовлен план газификации Саратова. Председатель горисполкома Шишкин и секретарь горкома партии Киселев обратились к Косыгину с просьбой рассмотреть этот план. На их телеграмму ответил Горчаков: «Товарищ Косыгин разрешил Вам выехать город Москву».
В июле 1946-го природный газ пришел в квартиры москвичей.
Эту дату принято считать началом газовой промышленности России, хотя в Саратове голубые горелки зажглись раньше, чем в Москве.
Косыгина всегда интересовало все новое в науке и технике. Зная об этом, коллеги, министры, ученые присылали ему свои новые работы, справочники. В его переписке сохранилось множество названий, столько, что удивляешься широте интересов этого человека. «Вы интересовались технологией изготовления тиокола. Направляю короткую справку», — писал Косыгину в июле 1943 года зам. наркома резиновой промышленности А. Явич. Зачем-то понадобилась ему информация об этом, как говорят химики, резините. Тогда же отложились в его памяти материалы о новых технологиях в лесной индустрии, истории газовой промышленности.
…Еще три с половиной века назад ни в одном языке мира не было даже слова такого газ. Это понятие ввел в семнадцатом веке голландский ученый, врач и теософ-мистик Ван Гельмонт, предположительно от греческого «хаос». Оно определяло вещество, в отличие от твердых и жидких тел, способное распространяться по всему доступному ему пространству (в обычных условиях) без скачкообразного изменения своих свойств. Биографический словарь Брокгауза и Ефрона, отмечая приоритет Ван Гельмонта, добавляет несколько любопытных деталей.
Он родился в Брюсселе в 1678 году. Изучал медицину, в частности хирургию, много путешествовал, занимался химией, изучал кабалистические и мистические сочинения, а открытие сделал, как видим, вполне материалистическое. Правда, ему не удалось осуществить заветную мечту всей жизни — найти химическим путем средства от всех болезней. Но кто бросит за это камень в ученого XVII века, когда и в XXI век, в третье тысячелетие человечество тянет за собой шлейф неизлечимых болезней, старых и новых?!
С половины XVIII века начинается систематическое изучение газов, а затем постепенно формируется газовая промышленность. К концу XIX века, по авторитетному утверждению того же словаря, она достигла «громадных размеров».
В самом деле, для такого вывода были веские основания. К концу 70-х годов XIX века в США насчитывалось 971 газовое общество, в Канаде — 47. Подавляющее большинство из них эксплуатировали каменноугольный газ, 6 — природный. Первую же газовую скважину США начали эксплуатировать в 1870 году — вблизи Блумфильда, штат Нью-Йорк. В Великобритании на исходе XIX века действовали 594 газовых завода, а длина газопроводов составляла 35 150 километров.
А что же в нашем родном Отечестве? И оно старалось поспеть за прогрессом. Примечательную деталь отметил во втором томе «Мертвых душ» Николай Васильевич Гоголь.
Напомню: над этой книгой он работал больше десяти лет, с 1840 по 1852 год. Один из вариантов рукописи сжег в 1845-м, другие — за десять дней до смерти, в феврале 1852-го. До нас дошли лишь разрозненные тетради. В одной из них читаем слова действительного статского советника, племянник которого решил уехать из Петербурга в деревню.
«— Но все же… Как же так запропастить себя в деревню? Какое же общество может быть между мужичьем? Здесь все- таки попадется навстречу генерал, князь. Пройдешь и сам мимо какого-нибудь… там… ну, и газовое освещение, промышленная Европа; а ведь там, что ни попадется — все это или мужик, или баба. За что ж так, за что ж себя осудить на невежество и на всю жизнь свою?»
Однако промышленная Европа не торопилась в Россию. К концу XIX века — 180 газовых заводов, 40 из них употребляют каменный уголь, 6 — дерево, остальные — нефтяные остатки или нефть. Специалисты рассчитали, сколько газа потреблялось тогда в год на одного жителя в крупнейших городах мира. Вот эти данные: Лондон — 276 куб. м, Брюссель — 111, Париж — 108, Берлин — 86, Вена — 70, Варшава — 27,4, Петербург — 20,2. «Вся газовая промышленность России по своим размерам меньше газовой промышленности одного Берлина», — заключал автор сравнительного исследования.
В силу самых разных причин это положение сохранялось довольно долго.
«Газовая промышленность у нас слабо развита, несмотря на большие возможности ее развития», — отмечал в 1932 году академик И. М. Губкин на Всесоюзном совещании Госплана СССР по размещению производительных сил на вторую пятилетку. Эти планы живо обсуждала и вузовская молодежь, будущие командиры производства, те, кому в годы второй пятилетки предстояло, как и сокурсникам Косыгина, прийти на производство. Осваивать новые автозаводы, химические комбинаты, шахты, текстильные фабрики, промыслы…
Соединенные Штаты в те годы уже добывали по 50 млрд. кубометров природного газа. Советский Союз вышел на эти рубежи в начале 60-х годов. Вот такая была дистанция, и это тоже нужно знать, чтобы по достоинству оценить все, что сделали люди, создавшие отечественную газовую промышленность — организаторы производства и рабочие, инженеры и ученые.
Приведу еще несколько цифр из лекции А. Н. Косыгина. Он говорил, что СССР уже добывает в год (напомню: это идет 1964-й) 90 миллиардов. Так сокращался разрыв. «…в настоящее время разведаны колоссальные запасы в Тюменской области. Открытые запасы нефти и газа обеспечивают нашей стране огромные возможности развития энергетики».
«Помогите сварщикам»
Через 20–25 лет, прошедших с того испепеляющего лета, когда природный газ «привели» в Москву, Россия стала одной из ведущих газовых держав.
По дилетантским представлениям, а они сильны и сейчас, добыча газа — совсем простое дело: сунул трубу в землю и качай себе доллары. Между тем это одно из сложнейших производств, немыслимых без качественной металлургии, развитого машиностроения, современной научной базы…
Сразу после Великой Отечественной войны правительство Союза поручило Институту электросварки Академии наук Украины разработать технологию сварки для строительства газопровода Дашава — Киев — Брянск — Москва. Эту работу возглавил академик Евгений Оскарович Патон, именем которого позже был назван знаменитый институт. Ученые предложили вести автоматическую сварку под флюсом. Были разработаны три варианта организации сборочно-сварочных операций на трассе газопровода, создано специальное оборудование.
«Впервые в мировой практике, — рассказывает академик Борис Евгеньевич Патон, директор Института электросварки имени Е. О. Патона Национальной академии наук Украины, — в широких масштабах на полустационарных базах была применена сварка под флюсом плетей из двух-трех труб, которые потом вручную сваривались на монтаже. Такая технология и сейчас является одной из основных при сооружении магистральных трубопроводов. Постепенно к ней пришли и зарубежные фирмы».
Ученые вместе с производственниками создавали трубные стали, страна осваивала свое трубное производство и, когда правительство Аденауэра объявило бойкот на поставку в Советский Союз труб большого диаметра, трубы на трассу поставил Челябинский трубопрокатный завод.
Большое значение созданию новой техники для строительства сверхмощных газопроводов, в частности для сварки труб диаметром 1420 мм, придавал А. Н. Косыгин. Вот как вспоминает об этом в письме, адресованном мне, академик Б. Е. Патон.
«Алексей Николаевич выезжал в Западную Сибирь, был там и зимой, изучал месторождения нефти и газа, их освоение. Перед одним из пленумов ЦК КПСС он вернулся из Сибири. Мне посчастливилось встретить его в фойе и попросить принять меня для доклада по проекту постановления СМ СССР о развитии сварочной науки и техники на предстоящую пятилетку, а такие постановления неизменно принимались на каждую пятилетку и почти всегда выполнялись. Алексей Николаевич сразу же согласился, но сказал, что и у него есть просьба. Во время разговора в кабинете А. Н. с горечью сказал, что видел, в каких тяжелых условиях работают сварщики, сваривая так называемые неповоротные стыки магистрального газопровода на морозе в 40–50 градусов. Сварщик лежит на спине и варит в таком положении стык трубы почти полутораметрового диаметра. Вот, говорит Алексей Николаевич, нужно им помочь, облегчить условия их работы. Я прошу вас подумать и разработать такую машину-автомат, которая избавит сварщиков от этого изнурительного труда.
Посмотрел на меня и добавил:
— Если не получится, мы на вас в обиде не будем. Ведь понимаем, что это очень сложная задача, но постарайтесь.
Я сказал, что будем искать и работать. И, действительно, удалось создать машину контактной сварки стыков таких труб. Машина передвигалась внутри трубопровода, была поэтому всепогодной, а производительность труда возросла на порядок, т. е. в 10 раз. Такие машины и сегодня работают на строительствах трубопроводов, лицензия продана в США. Это один из эпизодов в многогранной, замечательной жизни и деятельности Алексея Николаевича. Но он свидетельствует о его подлинной заботе о человеке, об условиях его труда и здоровья.
Замечательный государственный деятель и человек! Выдающийся экономист, финансист, организатор промышленности. Именно таким он сохранился в моей памяти.
Это был интеллигентный, образованный человек, чуждый интригам, карьеризму, борьбе за власть во имя власти. Алексей Николаевич видел нараставшие трудности в нашей экономике, стремился их устранить. Именно этому была посвящена его реформа. К сожалению, ему не дали возможности развить и завершить эти планы.
Он любил и понимал науку, живо интересовался проблемами научно-технического прогресса. Я имел возможность видеть Алексея Николаевича во время неоднократных совещаний с учеными Академии наук СССР. Он глубоко понимал значение фундаментальной науки, ее роль в создании новой техники и технологии. Он привлекал ученых к работе в Совете Министров СССР, внимательно изучал их экспертные оценки планов и программ развития экономики.
Мне была поручена экспертиза планов развития черной металлургии. С этой целью мы создали рабочую группу, которая несколько лет плодотворно работала. Стремились не к безудержному наращиванию производства стали, а к повышению ее качественных показателей, к экономии ресурсов. Алексей Николаевич ценил это.
В годы своего руководства Советом Министров СССР он глубоко понимал значение топливно-энергетического комплекса для страны, необходимость его быстрого и интенсивного развития. Вместе со своим верным соратником, председателем Госплана СССР Николаем Константиновичем Байбаковым, с привлечением крупных ученых они разработали грандиозный план развития нефтегазового комплекса в Западной Сибири. Именно эта дальновидная политика позволила СССР развивать свою экономику. Именно она и сейчас позволяет России быть гигантским экспортером нефти и газа в западные страны».
Ученым нужны не жертвы, а истина
Ныне трубопроводный транспорт, начало которому положил научный и инженерный талант Дмитрия Ивановича Менделеева, стал составной частью транспортной системы страны. По трубам ежегодно перекачиваются миллионы тонн нефти, нефтепродуктов, миллиарды кубов природного газа. Становление этой системы шло с большими сложностями. Газовики старших поколений хорошо помнят, как осенью 1952 года взорвался газопровод близ Брянска. Министр нефтяной промышленности Н. Байбаков доложил о ЧП Сталину. На рапорте министра Сталин написал: «Создать комиссию, виновных наказать». Правительственную комиссию возглавил заместитель Председателя Совмина СССР И. Ф. Тевосян. Технической комиссией руководил вице-президент АН СССР И. П. Бардин. Комиссия заседала в Кремле в кабинете Тевосяна, а напротив был кабинет Берия. Ученым, писал позже академик Б. Е. Патон, нужны были не жертвы, а объективная истина: «У членов технической комиссии хватило мужества признать, что злого умысла в случившемся не было. Требовались более надежные трубы».
Эта тревога сопровождала всю историю отечественного трубопроводного транспорта. На строительстве нефтепровода Нижневартовск — Куйбышев диаметром 1220 мм, вспоминал Юрий Петрович Баталин, «количество порывов по вине изготовителей труб превзошло все допустимые пределы». Строители обратились за помощью в Совмин. «С помощью Алексея Николаевича Косыгина в конце концов удалось несколько поправить дела у главного поставщика — Челябинского трубопрокатного завода». Но это кардинально не решало проблему. Опуская технические подробности, скажу, что для основательного повышения качества труб требовались дефицитные легирующие добавки, которые шли исключительно на оборонные цели. Вопрос о повышении качества строительства трубопроводов вынесли на совещание у премьера. Баталин, первый замминистра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, предложил организовать производство отечественных труб с легирующими добавками. На него обрушился один из старейших министров, сталинский нарком Петр Фадеевич Ломако. Ему уже было за семьдесят, за плечами три с половиной десятка лет наркомовско-министерского стажа:
— Мальчишка, несет околесицу!..
Алексей Николаевич никому не позволял так вести себя. Сделал одно замечание, второе. Ломако не унимался. Он вообще заводной мужик был. Рассказывают, в сорок втором году в Казахстане за три месяца построили молибденовый рудник «Восточный Коунрад». Этот рудник, затерянный в Балхашской степи, давал во время войны больше половины всего молибдена, добываемого в нашей стране, металла, без которого беззащитна армия. Ветераны рудника помнят, как Ломако, прилетев к ним, пригласил на сцену молодого стахановца, Литвинова, поднял паренька на плечи и крикнул: «Слава лучшему помощнику фронта!» И зал ответил громовым: «Ура!»
…Не обращая внимания на Косыгина, министр продолжал:
— Мальчишка, молоко на губах не обсохло, учиться надо!
— Хамству и грубости ни у вас, ни у кого бы то ни было еще учиться не намерен, — отрезал Баталин. — К чертям собачьим таких учителей!
Косыгин отчитал и «учителя», и «ученика».
Баталин закончил свое выступление, сел на место. Кто- то из соседей-министров прошептал: «Правильно ты старика одернул, но учти: потом еще и друзьями станете».
Так и вышло. «Мы действительно наладили с Петром Фадеевичем неплохие деловые отношения, — вспоминает Юрий Петрович Баталин. — Ломако быстро вникал в суть дела, принимал обоснованные решения и умел держать слово».
Словом, строители трубопроводов и металлурги «вопрос решили». Получили трубы, пригодные для экстремальных условий Крайнего Севера. Правда, через несколько лет пришлось еще раз вернуться к этой теме. В 1975 году на нефтепроводах случилось выше 150, а на газопроводах более 60 крупных аварий. В газетах о них тогда не писали. Шестого июля 1976 года секретариат ЦК КПСС рассмотрел вопрос «О повышении надежности и эффективности нефтепроводов и газопроводов».
Пройдут годы, и люди вспомнят
6 апреля 1971 года, XXIV съезд партии. С докладом «Директивы XXIV съезда КПСС по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1971–1975 годы» выступает Председатель Совета Министров СССР Косыгин.
Алексей Николаевич говорил о том, что в значительной мере прогрессивные изменения в промышленности определяются также расширением ее сырьевой базы, открытием новых месторождений газа, нефти, руд черных и цветных металлов, алмазов и других полезных ископаемых. К тому времени разведанные запасы газа превышали 16 триллионов кубических метров, из них более 13 триллионов составил прирост запасов, открытых за минувшее пятилетие, за 65— 70-е годы. За те же пять лет доля нефти и газа в топливном балансе страны поднялась до 60 процентов против 51 в 1965 году. Была создана крупнейшая база нефти и газа на востоке страны. Косыгин напомнил: еще недавно нефть доставлялась в Сибирь с Запада, а теперь из Сибири часть нефти идет и на запад, и на восток. За восьмую пятилетку были построены нефте- и газопроводы общей протяженностью 35,6 тысячи километров.
Все эти новые места — Самотлор, Нефтеюганск, Надым, Уренгой и другие для него не были лишь точкой на карте, как для иных отяжелевших госчинов. Прилетев на Самотлор, он вместе со свитой (Б. Е. Щербина, В. Э. Дымшиц, П. С. Непорожний и другие) добирается даже до буровых.
Николаю Константиновичу Байбакову запомнился забавный эпизод. Их вертолет приземлился неподалеку от разведочной буровой. Идти предстояло метров двести — навстречу морозному ветру. Пока дошли, обморозились. «Взглянув на Алексея Николаевича, я увидел белое пятно на его щеке и посоветовал растереть его снегом, — вспоминает Николай Константинович. — Он в свою очередь посмотрел на меня и пальцем показал на мои белые уши. Смеясь и морщась, мы растерлись снегом. Уши мне жгло, как кипятком. За обедом в столовой мы продолжали посматривать друг на друга, улыбаясь, указывая: он мне — на уши, я ему — на щеку, которые в тепле из белых стали огненно-красными. До чего доверчиво и открыто смеялся Алексей Николаевич, что невольно думалось: «Какой хороший человек рядом!»
И другой эпизод, который запомнился Владимиру Георгиевичу Чирскову, последнему министру строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Советского Союза. Он рассказал о нем в сентябре 2002 года, когда ветераны Миннефтегазстроя собрались, чтобы по-семейному отметить 30-летие со дня создания своего уже десяток лет не существующего ведомства. Этому министерству было отмерено всего 18 лет — от начала девятой пятилетки до конца разрушительной перестройки. Всего 18 лет, но сколько же было сделано за эти годы!
Владимир Георгиевич вспомнил, как в 1976 году Косыгин, прилетев в Тюменскую область, побывал на одной из компрессорных станций недалеко от Надыма. Поднявшись на площадку, он сказал: «Пройдут годы, люди будут анализировать и говорить, как вы могли в тундре строить такие предприятия в такие сроки!»
Могли. Потому что их объединяла большая цель, и слова о Родине, патриотизме для них не были пустой фразой. 72-й год — Медвежье, 78-й год — Уренгой, 86-й — Ямбург — крупнейшие в мире газовые месторождения. А нефтяные гиганты! Самотлор, Федоровка, Холмогоры — 15–20 нефтяных месторождений вводили в строй…
И горький факт: за последние десять лет не сделано даже столько, сколько раньше делали за полгода.
А за десятую пятилетку предстояло сделать еще больше, чем за девятую. Добывать 480–500 млн. тонн нефти — прирост 131–151 млн. тонн. Добычу газа предполагалось поднять до 300–320 млрд. куб. метров (прирост 102–122 млрд. куб. метров); угля до 685–695 млн. тонн (прирост 61–71 млн. тонн).
Началась программа строительства атомных станций, рассчитанная на 10–12 лет. Уже была создана объединенная энергосистема европейской части страны и на ватманах появлялись контуры единой энергосистемы СССР. И Единой системы газоснабжения. 75 процентов всего прироста добычи нефти планировалось получить на новых крупнейших месторождениях Тюмени и Мангышлака.
К тому времени после многочисленных перетрясок в народном хозяйстве стало заметно отставание газового и нефтяного строительства. По предложению Косыгина и Байбакова эту отрасль предложили взять под свое крыло министру газовой промышленности СССР Алексею Кирилловичу Кортунову. Как вспоминал позже Юрий Петрович Баталин, двенадцать управляющих строительными трестами предварительно, перед встречей в Москве, собрались в Альметьевске, советовались, какие вопросы ставить перед центром. В Москве их приняли в ЦК КПСС. Говорили о роли строителей в стране — без них невозможно никакое продвижение вперед: «Рассчитываем на вас, товарищи!»
Открытия геологов в Западной Сибири были настолько огромными, что изменялись сами представления о стратегических направлениях развития общества. Мощная нефтяная и газовая промышленность могла стать основой экономического и социального развития страны.
О тех масштабных, фантастических открытиях написаны книги, сняты фильмы, сложены песни. Напомню лишь несколько штрихов — по рассказам Юрия Петровича Баталина.
— Решение о начале освоения нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири было принято в начале 60-х годов. До этого на протяжении многих лет вокруг перспектив нового нефтеносного района шли долгие дискуссии. Однажды к председателю Госплана России приехали Александр Константинович Протазанов, в то время первый секретарь Тюменского промышленного обкома партии (были такие, инициатива дорогого Никиты Сергеевича Хрущева), и Геннадий Павлович Богомяков, руководитель одной из крупных геологических научно-исследовательских организаций. Гости предложили организовать в Тюмени добычу нефти, предлагая добывать примерно 10–15 миллионов тонн в год.
Председатель Госплана вызвал своего заместителя, который ведал вопросами нефтепереработки. Тот с порога, не посмотрев на разложенные на столе геологические карты, заявил, что «огромные запасы нефти и газа, о которых много говорят тюменцы, не более чем плод провинциального и больного воображения». И заключил: «Надо прекратить дурить всем головы и заняться своими делами».
Протазанов, конечно, вспыхнул и говорит Богомякову: «Геннадий, забирай все бумаги. Мы думали, что пришли в советский государственный орган, а оказывается, это бюрократический царский приказ столетней давности. Нам здесь делать нечего».
Председатель Госплана оказался человеком более разумным. Он предложил послушать аргументы гостей, и в конце концов были подготовлены документы о начале работ в Западной Сибири. К тому времени старые районы нефтедобычи — Азербайджан, Татария, Башкирия — уже не могли обеспечить страну топливом. Надвигалась катастрофа. Лучше других это понимали Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин, председатель Госплана Союза Николай Константинович Байбаков, министр газовой промышленности Алексей Кириллович Кортунов. Выход Советского Союза на первое место в мире по добыче нефти и газа и на второе — по общей протяженности трубопроводов — не только свидетельство трудового подвига всей страны, но и личная заслуга выдающихся организаторов народного хозяйства. Кстати, задел, созданный тогда усилиями всего народа, держит на плаву экономику России и сейчас. Жаль лишь, что этим богатством владеют немногие.
…К новым масштабам в начале 70-х годов строители Мингазпрома были не совсем готовы. Как же быть?
Одни предлагали развивать строительный блок в рамках Мингазпрома, но при этом возникали противоречия между нефтяниками и газовиками. Другие предлагали разделить строителей между нефтяным и газовым министерствами.
— Были даже близки к тому, чтобы разделить, — вспоминает Юрий Петрович Баталин, — но легко разделить нефтепромысловые и газопромысловые службы, а как разделить организации трубопроводного строительства, которые в то время определяли темпы развития экономики страны? И вот по инициативе Алексея Николаевича Косыгина и Николая Константиновича Байбакова было решено создать отдельное министерство, самостоятельную отрасль — строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности. Юрию Петровичу Баталину запомнилось высказывание Косыгина. Для того чтобы освоить Западную Сибирь, обеспечить высокие темпы развития нефтяной и газовой промышленности, надо решить два вопроса, — говорил он, — обеспечить материальные ресурсы: прежде всего трубы и металл, и развить мощности строительных организаций.
Министр газовой промышленности Союза Саит Атаевич Оруджев, очень уважаемый в отрасли человек, с заметной обидой однажды спросил Косыгина: почему же, подчеркивая значимость ТЭКа, он назначил своим заместителем не топливника? Отвечая, Косыгин говорил об этих двух ресурсах — материалах и кадрах. Председатель Госснаба ведает всеми ресурсами, он направит их на развитие топливно-энергетического комплекса. И он, Дымшиц, строитель, понимает значение строительства. Решение оказалось очень удачным.
А первым министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности по настоянию Косыгина был назначен Алексей Кириллович Кортунов. До этого он возглавлял Мингазпром, а еще раньше — Главгаз при Совете Министров. Главгаз удалось организовать и отстоять в те вихревые месяцы, когда Никита Сергеевич разгонял министерства, а министров рассылал по совнархозам. Создание Главгаза, межрегиональной специализированной структуры Юрий Петрович Баталин называет чудом. «Чего это стоило в момент «коронования» территориального принципа в управлении народным хозяйством, — пишет он, — знали, наверное, только Кортунов, его сподвижники Н. К. Байбаков и, конечно же, главный инициатор решения Алексей Николаевич Косыгин».
Что ценил Косыгин в Кортунове?
Он жил, вызывая огонь на себя
С Алексеем Кирилловичем мне встретиться не довелось. Правда, заочно мы были немного знакомы — «Комсомолка», в которой я тогда работал, часто писала о комсомольских стройках, а их в его отрасли было, пожалуй, больше, чем в любой другой. Планируя праздничный, октябрьский номер газеты, я предложил рассказать в нем и о Кортунове, министре строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Советского Союза. Встретился с Алексеем Кирилловичем совсем молодой тогда стажер «Комсомольской правды» Олег Жадан, тоже уже покойный.
Его материал вышел 6 ноября 1973 года. Случилось так, что это было последнее интервью Кортунова…
Тот давний номер «Комсомольской правды» я увидел, когда пришел поговорить с дочерью министра, Светланой Алексеевной. Она бережно хранит все, что связано с памятью отца — фотографии, газетные и журнальные вырезки, письма друзей, записные книжки… До самых последних минут она была рядом с отцом. На всю жизнь врезались его слова, их Кортунов повторял, теряя сознание: «Достойно жил и надо достойно умереть».
Вместе со Светланой Алексеевной мы разбирали семейный архив, чтобы с помощью документов полнее представить читателям ее отца.
— У Кортуновых была большая семья, много детей, а в живых остались шестеро. Их выходила мать, казачка. Отец Алексея Кирилловича был смазчиком на железной дороге, туда же пришел и он. И всегда гордился тем, что самостоятельную жизнь начал в 15 лет, поступив в Новочеркасскую профтехническую школу. Потом была железная дорога, без отрыва от производства помощник машиниста паровоза поступает в институт. Молодого инженера приглашают в Москву, во Всесоюзный научно-исследовательский институт гидротехники и мелиорации. Он закончил аспирантуру, но диссертацию защитить не успел: вместо диплома кандидата технических наук попросил комсомольскую путевку на «Азовсталь». Кортунов всегда гордился своей комсомольской домной. Из Мариуполя его направили в Подмосковье — строить новый ЦАГИ.
Здесь Алексея Кирилловича застала война. С таких объектов на фронт не призывали — броня. Но Кортунов добился отправки в армию. После краткосрочных курсов его назначают начальником инженерной службы 134-й стрелковой дивизии. С сентября 1942 года он командир 629-го стрелкового полка этой же дивизии.
…На плацдарм за Вислой командир 629-го полка переправился вместе с передовым отрядом. И в самый критический момент боя вызвал огонь на себя. Из того боя он вышел Героем Советского Союза.
— Как вы думаете, Алексей Кириллович, может ли руководитель рисковать? — спросил в том памятном интервью Олег Жадан у министра. — Есть ли у него право на это?
— Риск… — повторил министр. — Риск важен в любом деле. Но риск осмысленный, основанный на глубоком знании обстановки.
— А какой риск был там, под деревней Люциме?
— Мы могли рисковать своими жизнями, но не плацдармом, не делом, которое нам поручено. Мои бойцы окопались настолько хорошо, насколько это было возможно в условиях непрерывного боя. Подумайте сами — был ли этот риск безрассудным? Но вы спрашиваете о риске в мирное время. Я не представляю себе хорошего руководителя, если у него не хватает мужества защищать свои позиции.
Или, добавлю к словам министра, признавать свои ошибки.
…В погоне за сроками на трассе газопровода Бухара — Урал строители понаделали много брака. Комитет народного контроля (КНК) СССР провел проверку и выяснил, что «в актах о приемке участков газопровода отмечалось высокое качество работ». Руководители Мингазпрома утверждали эти документы. Между тем на ряде «участков вопреки проекту вовсе не проводилась изоляция труб, катодные станции, снижающие влияние блуждающих токов, не строили».
О результатах проверки КНК доложил правительству. «Незамедлительно последовала реакция А. Н. Косыгина: вопрос был включен первым пунктом в повестку очередного заседания Президиума Совмина», — вспоминал зампред КНК Владимир Иванович Залужный. Ответ держали Кортунов, министры черной металлургии, химической промышленности, строители… Алексей Кириллович оправданий не искал. Не прикрывался чужими просчетами и недоработками.
К 1968 году Советский Союз вышел на первое место в мире по промышленным запасам газа. Деятельно создавалась Единая система газоснабжения, которая и сегодня служит России. В эту систему вложены мысль и воля Кортунова, его соратников, его преемников — Динкова, Оруджева, Черномырдина, Вяхирева, Баталина, вложен труд поколений.
Маршрут выбирает инженерная совесть
Новая отрасль — строительство предприятий нефтяной и газовой промышленности — формировалась и крепла на ходу. Алексей Николаевич Косыгин при всей своей огромной занятости не упускал ее из вида. Тем более что министр тяжело болел, а первый зам, Юрий Петрович Баталин, был назначен лишь недавно.
В цепкой памяти Баталина — шесть визитов премьера в Тюменскую область.
— Правда, официальное слово визит здесь совсем не подходит, это были деловые, рабочие командировки. В пяти поездках я был непосредственно в сопровождении, при этом в одной из них, в 1973 году, оказался главным действующим лицом. Я работал заместителем министра газовой промышленности и возглавлял строительство нефтепровода Усть- Балык — Курган — Альметьевск.
— Он строился по поручению Косыгина?
— Да. Алексей Николаевич придавал этому нефтепроводу огромное значение. Огромное! Почему? По плану по этому нефтепроводу в 1973 году должно было быть поставлено 18 млн. тонн нефти. Ввод нефтепровода в строй был предусмотрен в июне, и вот за полгода надо было перекачать 18 млн. тонн нефти. Без этих 18 миллионов тонн весь топливный баланс развалился бы. Задача была — ввести обязательно.
А силенок у Мингазпрома было маловато. Мы задержались на строительстве в Средней Азии, на других объектах. И с большим запозданием сосредоточили силы на нефтепроводе.
На нефтепроводах, да вообще в Западной Сибири основные работы можно вести в зимний период. Это парадокс, конечно. Всегда у строителей основной сезон — лето. А в Сибири — это зима. Часть зимы мы прошли в четверть силы — зима уже на исходе. Алексей Николаевич, приехав к нам в январе 73-го, застал строителей у разбитого корыта.
В ту зиму сильнейшие холода начались с конца декабря. Недели три или четыре температура была минус 50 градусов, даже минус 55. А мы пробовали работать. И угробили технику. Свыше тысячи единиц техники на морозе угробили. Ломались, как стекло, стрелы, гусеницы, выходили из строя двигатели.
Я все это доложил Косыгину: положение чрезвычайное. Выслушав меня, Косыгин спокойно спросил: «А вы не сгущаете краски?» Я отвечаю: «Алексей Николаевич, мне очень тяжело говорить это, потому что я в определенной мере виноват, заставлял людей работать при таких низких температурах. Зимний сезон у нас — основной, терять его никак нельзя». Алексей Николаевич что-то пометил в своем блокнотике и сказал, что ресурсы еще можно изыскать. А важнее этой стройки в стране нынче ничего нет. После этого я подписал приказ по министерству, запрещающий работать при температуре ниже 35 градусов. По закону было разрешено до 40, но учитывая, что техника не очень надежная, мы запретили работать при температуре ниже 35 градусов.
— Помнится, и на БАМе я видел, как «летела» техника. Машин в северном исполнении тогда явно не хватало.
— Как не хватает и сейчас. А тогда, воспользовавшись приездом премьера и его спутников, я организовал показ строительной техники, на которой мы работали. Другого такого случая могло не представиться. А перевод строительных машин на новый качественный уровень, жизненно необходимый в условиях трубопроводного строительства на Крайнем Севере, не терпел отлагательств…
Случай же, но совершенно иного свойства, сыграл злую шутку в моей судьбе…
Случилось так, что в день показа техники температура воздуха колебалась между 45 и 50 градусами мороза. Алексей Николаевич с виду одевался в тюменской командировке довольно легко, и я, не желая ударить лицом в грязь перед высоким гостем, годившимся мне в отцы, и будучи уверенным в своей закаленности, сменил свой трассовый «костюм» (унты, полушубок, толстый свитер и т. д.) на наряд, близкий к «руководящему»… Правда, о гагачьем мехе и других утеплителях я тогда не знал. Сначала пришлось ждать прилета вертолета с гостями… Естественно, ждал на морозе… Потом более часа водил гостей по импровизированной выставке строительных машин и механизмов… Затем пошли проводы… В общем почти день на морозе и, считай, по северным меркам раздетым…
В связи с хроническим недосыпанием и постоянной переработкой на трассе и в штабе мороз, как говорится, достал свою жертву. Куда там тело? Душа заледенела. Хотел «заледеневшую душу» отогреть в бане, да баня сама промерзла… Пришлось согревать душу послетрассовым «пуншем» (водка пополам с горячим чаем)… Не помогло… В гостинице, где я жил, попытался принять ванну, но… отказало центральное отопление. А с помощью электрических рефлекторов душу не согреешь. На следующий день летал по объектам на вертолете и несколько раз докладывал о результатах Алексею Николаевичу… И, естественно, был в постоянном напряжении. Вечером полетел в Тюмень на собрание актива, на котором с докладом выступал А. Н. Косыгин. Вот во время доклада-то и кинуло меня в жар…
На ужин в резиденции Косыгина я уже не попал… Температура 39,5… Врачи три дня ее сбивали… На четвертый сбили, и я вновь отправился на трассу. И снова режим дня ненормированный — 16–18 часов в сутки. А вскоре опять высокая температура, уколы, трасса, высокая температура, аспирин, баня, трасса… Закончилось все это больницей.
Добавлю к словам Баталина. Эта пятимесячная «командировка» в больницу закрыла ему в то время дорогу в министры. Косыгин, собираясь назначить его министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, попросил медицинское заключение. Начальник Четвертого главка Минздрава Чазов ответил, что на активной, напряженной работе Баталина использовать нельзя. Выходит, и академики ошибаются.
Продолжаем разговор с Баталиным.
— Какое чисто человеческое впечатление оставил у вас Косыгин?
— До этого я был раза два с министром на заседаниях Совета Министров, но там ничего особенного для себя не отметил. А вот здесь увидел: Косыгин по фотографиям, по телевидению производил впечатление больного, угрюмого человека. Вблизи впечатление было совсем другое. Из аэропорта его обычно сразу везли в гостиницу обкома, там и ужин был. В Тюменской области рыбы много: сосьвенская селедка, нельма малосольная, муксун малосоленый, осетрина, стерлядь — на столе, понятно, все стояло. Он любил рыбу с картошкой. Выпивал три рюмки коньяка, не больше, причем с удовольствием. Потом разговоры за столом… Я посмотрел: когда он начинает говорить, улыбается, если слышит шутку — сразу преображается, черты лица разглаживаются. Улыбается. Очень мягкое, доброе выражение лица. Отзывался на шутку и сам рассказывал к случаю смешные истории. Это на меня огромное впечатление произвело.
— Но вот нефтяная кладовая оскудела. Нужны были новые решения…
— Освоение нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири — проект глобальный и по затратам, и по эффекту в экономике. Нужна была поддержка на самом высоком уровне, в то время — Генерального секретаря ЦК КПСС. До поры до времени все шло на полумерах, а полумеры снижают и эффект.
Ясно было: надо что-то делать. Или в разы увеличивать капиталовложения в добычу нефти, на что экономика страны уже не была способна. Или браться за газ. Здесь тоже требовались большие капиталовложения, огромное количество труб, которых мы не производили, надо было покупать за рубежом. Много вопросов возникало, но и эффект ожидался огромный. Поэтому, естественно, надо было всей мощью и авторитетом государства браться, чтобы все дудели в одну дуду. А Брежнев на это не реагировал. Председатель Госплана Байбаков, министры Оруджев (газовая промышленность), Щербина (строительство предприятий нефтяной и газовой промышленности) постоянно собирались, обсуждали проблемы и настойчиво предлагали: принять решение ЦК и Совета Министров об ускоренном развитии газовой промышленности. И вот тогда Борис Евдокимович Щербина, преемник Кортунова, новый министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, используя свои связи в ЦК, предложил подготовить лично для Брежнева записку о развитии добычи газа в Западной Сибири. Рабочий вариант этой записки Щербина поручил подготовить мне: в какие сроки мы могли бы выйти на добычу в год триллиона кубометров газа, что для этого надо и т. д. Три обстоятельства были решающими: ресурсная база, капиталовложения и возможности строителей.
Месяца полтора мы готовили расчеты и пришли к выводу: Советский Союз может выйти на триллион кубометров добычи газа примерно в 1992–1993 годах. Естественно, соображали, что Брежневу длинных записок нельзя давать. Надо сжато и емко обозначить горизонты, масштабы, в то же время польстить его самолюбию, что он, вроде, у истоков этого процесса находится. Сказать, когда можно начать добычу и что это стране даст.
Я составил первый вариант этой бумаги, она заняла две странички машинописного текста. Постарался дать мотивировку, определить масштабы капиталовложений, какой эффект получит народное хозяйство, сколько надо труб. Он все-таки металлург и это понимал. Словом, в документе была цельность, логическая стройность, определены ресурсы. Щербина посмотрел: в принципе годится. Сжал этот вариант в страницу и от руки написал записку. Почему от руки, понятно: доверительная записка, никто, мол, кроме адресата, в дело не посвящен.
А дело действительно государственного масштаба: экономика испытывает сложнейшие проблемы, а необходимые ресурсы для ее развития, в том числе и для социальной сферы, можно получить только за счет развития газовой промышленности — это наиболее эффективная отдача. В той записке мы привели пример: новые комплексы, включая промыслы и газопроводы от объектов в центр страны, окупались за полтора-два года.
Особо подчеркну: окупались внутри страны, без учета экспорта.
Словом, в те годы у страны не было более эффективной программы: Советский Союз обеспечивал себя топливными ресурсами, мог резко увеличить поставки газа в Европу, укрепить деловые связи.
Записку, которую подписал Щербина, близкий его товарищ из аппарата ЦК КПСС отвез Брежневу в Крым. Там ее отпечатали и без подписи передали Леониду Ильичу — как справку. И на этой справке на следующий день появилось поручение Брежнева: поддержать и т. д.
И действительно, вскоре вышло постановление ЦК КПСС и Совета Министров об ускоренном развитии газовой промышленности. Эти положения вошли в пятилетний план 1981–1986 годов, который принимался уже без Косыгина. Это была пятилетка ускоренного развития газовой промышленности. За пять лет прирост добычи газа составил 220 млрд. кубометров. Один из годов дал максимальный прирост — 54 млрд. кубометров!
— Юрий Петрович, выходит, вы со своей запиской обошли Косыгина?
— Я бы так не сказан. Алексей Николаевич был в курсе всех наших шагов. Его информировал Байбаков: «Алексей Николаевич, как вы смотрите, чтобы записку Брежневу передать?» Председателя правительства и в самом деле обходить нельзя. После этого Щербина действовал смело. А потом Оруджев все время просил его вывести на такой же контакт с Брежневым. Но Щербина свои каналы не открывал. А выполнение постановления ЦК и Совмина, конечно, возглавил Косыгин.
Тогда же для меня стал проясняться весь трагизм положения А. Н. Косыгина в брежневском руководстве… Алексей Николаевич, являющийся для меня и сегодня образцом государственного деятеля, был намного квалифицированней, опытней и умней всех остальных членов Политбюро. Он с начала 60-х годов остро ощущал надвигающийся экономический кризис и предпринимал все возможные меры для его предотвращения. К сожалению, даже глава правительства не все мог сделать.
— Иногда Косыгина осуждают за то, что он не ушел со своего поста.
— Но как можно было хлопнуть дверью, когда только его авторитет еще кое-как сдерживал маразм брежневского клана? Для Алексея Николаевича на первом месте всегда были государственные интересы.
— Юрий Петрович, вспомним о крупных проектах, которые вызывали конфликты. Скажем, северный и южный варианты магистрального газопровода от Медвежьего газового месторождения в центр страны.
— Это месторождение было открыто в 1967 году и по сей день служит России. Начальные запасы — полтора триллиона кубометров. При обсуждении маршрута будущего магистрального газопровода столкнулись два альтернативных варианта. Первый — идти вдоль «мертвой» железной дороги до Салехарда через Урал, по территории Коми, дальше на Торжок и в центр страны — в Белоруссию и на Москву; второй — пустить газопровод с южным отклонением. Выходить к «живой» железной дороге, вдоль нее в северные районы Свердловской области, через Урал, затем по территории Удмуртии и Татарстана в центр страны.
Это действительно был серьезный конфликт. Тем более что на северном варианте настаивал Кортунов, наш министр, человек, к которому я относился и отношусь с огромным уважением.
Он, увлекающийся человек, буквально каждой клеткой был настроен на северный вариант. Я к тому времени серьезные трассы газопроводов еще не строил, но как строитель представление о них имел. И представлял, что это очень уязвимая, с точки зрения эксплуатации, штука. Построить можно, а эксплуатировать потом будет сложно. Я пытался приводить доводы не столько по части строительства, потому что сразу меня обвинили бы: личные интересы отстаиваю; сколько с точки зрения эксплуатации: надежна ли она? Мне отвечали: если строители не будут гнать брак, все пройдет нормально. Я возражал, но в общем старался не лезть вперед, тем более что этой стройкой занимался другой заместитель министра. Я занимался наземным строительством, но инженерная совесть не позволяла молчать.
Если человек получил инженерное образование, много занимался инженерной деятельностью, то в дальнейшем у него вырабатывается понимание сути технических ситуаций, процессов, происходящих с конструкцией, зданием, с каким-то сооружением. И складывается представление, правильно идет процесс или неправильно.
Если правильно, ты спокоен. По каким-то неуловимым характеристикам видишь, что все идет нормально. Если же нет, могут возникнуть осложнения в работе конструкции, сооружения, случится авария, а это недопустимо. Твоя инженерная совесть, твои профессиональные навыки не могут допустить того, чтобы ты не остановил эти процессы, не заставил делать иначе, исправить.
На одном из совещаний в сентябре 1971 года, в ответ на резкую реплику министра в мой адрес я попросил у Алексея Кирилловича Кортунова разрешения еще раз облететь на вертолете северный маршрут газопровода, а после облета окончательно убедился в своей правоте… После возвращения и доклада министру нас обоих срочно вызвали «на ковер» к Косыгину. У него шло обсуждение вариантов проекта газопровода из Медвежьего. Спрашивали, кто и что думает. Я, понятно, не высовывался… А Ефремов Михаил Тимофеевич, заместитель Косыгина и куратор топливно-энергетического комплекса, которому я искренне симпатизировал за умение быстро схватывать самую суть любой проблемы и находить верные решения, зная, что в конфликтных ситуациях я излишней активности не проявляю, но и мнения своего скрывать не стану, взял да поднял меня для ответа…
Я выступил, привел свои доводы, и в результате остановились на южном варианте…
Из-за этой истории Кортунов с Ефремовым «разошлись, как в море корабли», а в наших с Алексеем Кирилловичем отношениях температура упала до уровня самого холодного месяца в районе Медвежьего месторождения, правда, на время. Алексей Кириллович был очень эмоциональным человеком, но все-таки разум в нем брал верх над чувствами. В канун Дня Победы в 1973 году он представил меня на утверждение в должности первого заместителя министра, которое поддержал Алексей Николаевич Косыгин. Восьмого мая меня с трассы вызвали в Москву и, конечно, в тот же день я поехал к Кортунову в больницу. Он подробно обо всем расспрашивал… Словом, лед растаял. А вскоре я и сам попал в ту же больницу и заглядывал к Алексею Кирилловичу чуть ли не каждый день: он из палаты уже не выходил.
Такие обстоятельства иногда ломают самые сильные характеры. Из неведомых тайников поднимаются испепеляющие душу чувства: почему молодые остаются, а я ухожу? В довершение всех бед у Кортунова умерла жена, ухаживавшая за ним, как за ребенком. Все заботы об отце взяла на себя дочь. Очень горько складывалась жизнь у сыновей… Алексей Кириллович до самых последних дней с редким мужеством держал свой жизненный плацдарм.
— С Косыгиным можно было спорить? Он принимал возражения?
— Отвечая на этот вопрос, вспомню историю с проектом нефтепровода на Дальний Восток. В конце 1972-го — начале 1973 года между Советским Союзом и Японией было подписано предварительное межправительственное соглашение о поставке в Японию 40 миллионов тонн тюменской нефти. Не знаю до сих пор, кто был инициатором этого соглашения, но оно было абсолютно нереальным. Страна не имела такого излишка нефти, а если бы и имела — как подать эти миллионы тонн из Западной Сибири в Японию? Нам предложили наметить возможную трассу до бухты Находка или Ольга. По предварительным расчетам получалось: необходимо 5 миллиардов рублей и 4–5 лет.
На совещании у Косыгина я, вопреки общему мнению, привел возражения. Мои оценки прозвучали словно гром с ясного неба. И началось: «цифры взяты с потолка», «по молодости Баталин не понимает, что к чему», «это — торги, а не государственная оценка», «строители играют в ведомственные игры»… Это еще самые «мягкие» заключения! Алексей Николаевич, также расстроившись, до резких слов не унизился, но был мною страшно недоволен. Он был сдержанный человек. Поэтому сказал, что Баталин — молодой, опыта у него в руководстве министерством нет, мыслить по- государственному пока не научился. Дал две или три недели и поручил мне вместе с представителями нефтяников и Госплана еще раз проверить все расчеты.
Я послал на трассу несколько групп производственников, сотрудников проектных институтов, которые поехали по районам. Там есть заболоченные места и горы. Я не сразу осознал, что нужно было ставить специальные устройства, чтобы гасить давление: гидравлический удар — и разорвет трубы. Нужны были станции понижения давления. Группы посмотрели все на месте, сделали прикидку. И уже по вторичной прикидке я подходил к проекту более осознанно. Каждый день, с утра до вечера, все варианты смотрели. На следующем совещании я Алексею Николаевичу сказал, что мы разобрались. Он провел тогда несколько совещаний, причем собирались мы не только в Кремле — у геологов, нефтяников, транспортников. В итоге Алексей Николаевич сам пришел к убеждению, что строить нефтепровод не надо. Нефтепровод в отличие, скажем, от машиностроительного завода перепрофилировать невозможно. Он призван качать нефть. И если вдруг возникнут форс-мажорные обстоятельства (не будет нефти, стихийные бедствия, международные осложнения и т. п.), то 5–6 миллиардов рублей и результаты труда сотен тысяч людей пойдут прахом. На одном из совещаний, которые проходили уже более спокойно, впервые прозвучала идея сооружения Байкало-Амурской магистрали с тем, чтобы вывести к ней нефтепровод из Тюменской области, поставлять дальше нефть в цистернах. Железная дорога могла обеспечить транспорт нефти в объеме 20–25 миллионов тонн в год. Совещания у Косыгина и заседания правительства подтвердили перспективность такого варианта. Будущая дорога виделась, конечно, не только «нефтяной». Она становилась новым центром освоения Восточной Сибири и Дальнего Востока.
— Вернемся к «мертвой» дороге, которая разделила живых…
— Ее строили при Сталине и бросили сразу после его смерти, за полтора-два года до завершения железки. И людей, получилось, угробили, и дела не сделали. В то время на дрезине можно было проехать по всей дороге. Лишь в отдельных местах дрезину приходилось переносить.
Эта дорога известна как 502-я стройка. А с Игарки шла 501-я. На каждой из них было по 50 тысяч заключенных…
Достроить ее можно было за полтора года, и была бы дорога на Игарку, Норильск. И в этом случае началось бы масштабное освоение Севера, страна сберегла бы многие миллиарды рублей. Полноценных, а вовсе не деревянных. Конечно, лагеря надо было закрывать, но для того, чтобы достроить дорогу, можно было найти другие решения.
Над «мертвой» дорогой от Надыма до Медвежьего и дальше в сторону Уренгоя мы летели с Косыгиным в 1973 году. В вертолете еще были Лалаянц, заместитель председателя Госплана, Дымшиц, председатель Госплана Байбаков, министры Щербина, Оруджев.
Часть «сталинской дороги», которую восстановили строители, помогла освоить Надым и Медвежье. Была идея — дать жизнь всей «мертвой» дороге. Вертолет летел над трассой, и я рассказывал премьеру, что здесь было, что можно сделать, восстановив дорогу.
Мы сидели с Косыгиным у одного иллюминатора, и я показывал: «Вот здесь ровная местность, почти нет пересечений». — «А от Надыма к Салехарду?» — «Там сплошные пересечения. Огромное количество речек, ручьев… Если проложить трубопровод, здесь вечная мерзлота и размывы, мы не сможем обеспечить устойчивое положение газопровода».
На Медвежьем месторождении, у первой установки, которую ввели в 72-м году, вертолет приземлился. Во время этой поездки Косыгин планировал посмотреть газовый север. И обязательно хотел побывать на промысле.
Когда летели над трассой, Косыгин ответил на мое предложение: «В чем же вопрос? Раз вы считаете, что надо восстанавливать дорогу, восстанавливайте». — «Очень важно, чтобы Вы убедились, что это надо делать». «Считайте, что я убедился». — «Но этого мало. Рельсы надо, шпалы надо, крепления, стрелочные переводы. Надо, чтобы это все в планах было». — «Понятно. Хорошо, хорошо».
И мы эту дорогу восстановили, потом продолжили ее до Уренгоя, а это позволило на 3–4 года приблизить пуск Уренгойского месторождения. Минтрансстрой пришел железной дорогой к Уренгою позже. А иначе как? От Надыма до Уренгоя 250 километров! На такое расстояние перевезти миллионы тонн грузов было бы невозможно. За короткий зимний период это было сделать нельзя. Восстановили дорогу: Алексей Николаевич дал толчок.
— Юрий Петрович, освоение Западной Сибири было бы невозможно без блочной технологии. Это ваша разработка. Вас поддержали Дымшиц, Щербина, Косыгин.
— Прилетели мы на Медвежье, поехали на первую установку, которую мы там ввели. Для тех, кто не бывал на промыслах, надо пояснить, что газоприемный пункт — это по сути целый завод.
Там было много блочных комплектов. У нас там все хорошо, чисто, аккуратно. У Косыгина верх похвалы было: «Чистенько, чистенько!» Были еще Дымшиц и Щербина. Они меня пропустили вперед. Я докладываю Алексею Николаевичу, а они идут сзади. Прошли по одному цеху, другому. Он обо всем расспрашивает, интересуется. Я хорошо знал технологию, все ему рассказывал.
— Сколько же времени ушло на строительство? — спросил Косыгин. Я ответил, что установку начали монтировать в декабре 1971 года и ввели в эксплуатацию 8 апреля 1972 года.
— Как?! — удивился он.
Я отвечаю, что мы ввели объект в строй за четыре с половиной месяца. В 5,8 раза быстрее нормативного срока. И при этом от сметной стоимости объекта сэкономили более чем 19 процентов.
Остановились. Косыгин подождал, пока подойдут Дымшиц и Щербина, и говорит: «Товарищ Баталин утверждает, что все эти цеха построены за четыре с половиной месяца».
«Да-да, Алексей Николаевич!» — ответили в голос Щербина и Дымшиц.
Косыгин головой покачал: «Да, удивительно!»
С его стороны, конечно, было не очень тактично ставить под сомнение мои слова. Он, видимо, это почувствовал и сказал: «Давайте поподробнее расскажите, как вы этого добились». Тогда с энтузиазмом я начал рассказывать про комплектно-блочный метод. Он сказал: «Надо же развивать этот метод!» Я ответил: «Да, Алексей Николаевич, надо развивать, идеология у нас такая-то».
«А как в принципе развивать?» — спросил Косыгин. Я ответил, что надо развивать это направление как систему и применять много новейших достижений, организационных, технических, управленческих. Потому что потребность будет огромная, и эта система должна быть саморегулируемой. Он спрашивает: «А за чем же дело стало?» Я сказал, что у нас есть задумки создать нового типа систему, структуру, с большими правами, чем сегодня. С правами главка, позволяющими самим формировать штатное расписание, иметь большую свободу в использовании финансовых ресурсов. Это должно быть совершенно иное структурное подразделение — без лишних звеньев. Надо совместить промышленный и строительный баланс. Не наделять подразделения, которые внизу, полной хозяйственной самостоятельностью, иметь подразделения, а не самостоятельные финансово-экономические структуры.
Алексей Николаевич слушал очень внимательно, много раз просил уточнить то или иное положение, объяснить, почему надо поступать так, а не иначе. Особенно его заинтересовали предложения о том, что организации должны специализироваться не по видам работ и не по видам строительства, а по этапам производственного процесса. Точнее, по этапам производственно-технологического процесса. Это относится не только к строительству трубопроводов, но и ЛЭП, дорог…
«За чем же дело стало?» — повторил Косыгин.
Я сказал, что мы отступаем от существующих норм. Поэтому было бы желательно, чтобы вышло постановление или распоряжение Совета Министров о создании такой структуры с предоставлением ей необходимых прав. Он обещал поддержку. И действительно поддержал.
Три пятилетки можно назвать косыгинскими. Самая успешная восьмая, 1965–1970 годы дали прирост экономического потенциала примерно в полтора раза… Но из-за искусственных ограничений более чем двукратное увеличение прибыли в народном хозяйстве за период с 1965 по 1970 год не было использовано ни на техническое обновление предприятий, ни на повышение реальных доходов работников. Экономическая реформа принесла трудовым коллективам огромные средства, но не дала реальных возможностей их рационального использования. Этим «усечением» Брежнев и его стареющее окружение угробили смысл косыгинских реформ.
Затем страну выручали нефтедоллары. В 1970 году добыча тюменской нефти составляла 31 миллион тонн, через пять лет — 148 миллионов, а через десять — 313. По расчетам академика Аганбегяна, нефтяники обеспечили прирост национального дохода за пять лет в объеме 110 миллиардов рублей. По курсу тех лет это примерно столько же долларов.
Алексей Николаевич Косыгин лично занимался Западной Сибирью, занимался с большой энергией, душевным настроем, что помогло стране быть на уровне. Но постепенно крупные нефтяные месторождения в Западной Сибири истощились, пошли мелкие. Чтобы приращивать добычу, требовалось в несколько раз больше капиталовложений. Нефтяники требовали все больше средств, труб, металла, оборудования… Правда, потом оказывалось, что, несмотря на ожесточенные споры, нефтяники планы все же перевыполняли. И в ЦК партии, в Совмине, да и у Алексея Николаевича сложилось мнение, что резервы у них есть.
Вспоминаю большое совещание нефтяников в Кремле. Министром нефтяной промышленности был Мальцев. Он резко возражал Косыгину и был прав по сути, но, как мне кажется, это можно было сделать тактичнее. Косыгин отложил тогда совещание, предложил «послушать вопрос через несколько дней». Через несколько дней все повторилось! Премьер говорит, что объемы добычи должны быть больше, нефтяники категорически возражают.
Среди участников этого совещания был главный геолог Новосибирского геологического управления Николай Петрович Запивалов, ныне доктор геолого-минералогических наук, профессор Новосибирского университета, первооткрыватель ряда нефтяных, газовых и других месторождений в Западной Сибири. Ему запомнилась «глубокая профессиональная ориентация Косыгина в вопросах разведки и подготовки запасов. Он сам активно участвовал в оживленной дискуссии по вопросам качественного испытания скважин». Очень характерное замечание.
— Косыгин, как вы пишете в своей книге, звонил вам даже на дачу — в субботу, воскресенье.
— Он лучше всех понимал, что для развития нефтяной и газовой промышленности необходимо строительство, создание новых мощностей. Поэтому и уделял огромное внимание Миннефтегазстрою, живо интересовался нашими делами. Премьер знал, что Кортунов, на котором все держалось раньше, тяжело болеет и на работу не выйдет, его замещает молодой для такого поста человек, надо поддержать его, помочь. Ни в коем случае не допустить провала.
— Звонки Косыгина были сугубо официальными? Или он спрашивал и о чем-то личном?
— Он был мягким и доброжелательным человеком, по тональности все сразу понятно: «Расскажите, что у вас происходит. Какие сложности?» Выслушает: «Я поручения дал. Связывайтесь с Владимиром Николаевичем». Это его помощник Соколовский. «Если что-то не будет получаться, не стесняйтесь, сразу ставьте его в известность».
Память у него была прекрасная, скажешь: тогда-то то-то введем в строй. Он никогда не забывал. Это навыки управленца: вспоминает, дает понять, что тебя внимательно слушают и помнят, что ты обещал. Один-другой факт назвал — человек уже знает, что надо быть аккуратным, непременно выполнять обещанное.
Косыгина отличала весьма редкая для сегодняшних руководителей черта — внимание к делам подчиненных. Бывало, либо я ему звонил, когда не мог решить какой-либо вопрос в Госплане или Госснабе, либо он сам, либо кто-нибудь из его подчиненных выходил на телефонную связь в случае долгого отсутствия просьб с моей стороны… Звонишь, и тебя без проволочек соединяют с главой правительства, докладываешь, просишь помощи… А если его нет, секретари твою просьбу подробно запишут и доложат при первой возможности. И тут же звонок от Косыгина, а следом либо он сам, либо его помощники сообщают: «Даны такие-то поручения тем-то и тем-то, доводите с ними дело до конца»…
— Юрий Петрович, что, на ваш взгляд, Косыгин вынес из тех лет, когда работал со Сталиным, Вознесенским?
— Прежде всею — предметность. А предметность — это и необходимость деталей. Без предметного осмысления невозможно по-настоящему оценить ситуацию, чтобы уверенно решать, что еще предпринять, не надеясь на доклады, обещания, программы, которые тебе дают. Он умел через детали оценивать суть дела и получать реальное представление, как процесс может пойти, какие результаты могут быть. Приведу такой пример: Косыгин очень тщательно готовился к заседаниям Совета Министров, особенно когда рассматривались серьезные проблемы. В аппарате Совмина были подобраны очень хорошие профессионалы — лесники, металлурги, цветники, химики, нефтяники…
Когда готовилось постановление ЦК, правительства о каком-то комплексе, отрасли, Алексей Николаевич тщательно работал с проектами решений, несколько раз собирал аппарат — самых низовых работников, которые этой темой занимались… Не приглашал больших руководителей, а встречался с теми, кто профессионально занимался этой темой. Ему докладывали суть, потом — по этапам, по блокам. Он во все детально вникал. Причем приучил, чтобы говорили откровенно. Если у тебя свое мнение, приводи аргументы, а не просто высказывай сомнение — этого он терпеть не мог! Если нет аргументов — то не суйся!
Словом, он всегда был прекрасно подготовлен к заседанию правительства. Министры знали это и боялись его вопросов, не смели врать, потому что он, основательно вникнув в дело, мог быстро вывести их на чистую воду. Обсуждение на правительстве было предметным и сущностным. Причем это не значило, что он приходил на обсуждение вопроса с загодя принятым решением. Иной раз получалось так, что на правительстве принимались другие решения, а не те, что были подготовлены. Или председатель правительства откладывал рассмотрение вопроса. «Давайте еще дополнительно послушаем», — обычно говорил Косыгин.
Встречи с Алексеем Николаевичем очень много дали мне как управленцу. Это хорошая школа: как рассматривать вопросы и формировать правильное решение, как его обосновать, аргументировать, как проводить обсуждение, чтобы не допустить ошибки. Это большая школа, особенно для производственника, у которого многое зависит от быстроты реакции.
Меня часто обвиняли в том, что я принимаю скоропалительные решения. Никогда я такие решения не принимал, предварительно не проработав варианты. И Косыгин не навязывал свое мнение. Он выслушивал всех, а потом подводил итог, имея в виду, что всегда кто-то из выступающих выскажет то, о чем ты думаешь. Он говорил: вот это, на мой взгляд, правильное предложение, давайте возьмем за основу предложение товарища Иванова. Это он часто делал. А его любимое выражение знаете?
— Пока нет.
— «Неужели у нас сообразиловки не хватит решить эту проблему?»
И вот еще что обращало внимание в стиле работы Косыгина. Многие руководители, секретари, члены Политбюро часто оперировали какими-то общеполитическими штампами, общими определениями. У Косыгина этого не было — разве когда это вызывалось естественным ходом мысли или в официальном выступлении. А так все по делу. Почти всегда в сухом остатке.
…Я благодарен судьбе за то, что она одарила меня встречами, совместной работой с такими выдающимися руководителями народного хозяйства, настоящими талантами, как Алексей Николаевич Косыгин, Алексей Кириллович Кортунов, Владимир Иванович Долгих, Вениамин Эммануилович Дымшиц…
К вопросу о яйцах
Все, кто работал с Косыгиным, кому довелось готовить материалы к заседанию Совмина, президиума, непременно вспоминают знаменитый «предбанник». Так окрестили не какое-то помещение, а процедуру, которая предшествовала самому заседанию.
«Алексей Николаевич приглашал в свой кабинет всех специалистов, которые принимали участие в подготовке того или иного вопроса, — вспоминает Николай Андреевич Дергачев, четверть века проработавший в группе финансов, кредита, денежного обращения и цен Управления делами Совета Министров. — Мы рассаживались по обе стороны длинного стола. Косыгин предлагал высказать свои замечания или предложения, если таковые есть, а сам начинал читать проект постановления или распоряжения Совмина СССР.
Постоянным посетителем «предбанника» стал — по должности — и новый помощник Председателя Совета Министров СССР Игорь Игнатьевич Простяков. Ему запомнилось, как точно премьер отличал знание от полузнания, от желания пустить пыль в глаза.
— Вы это точно знаете? — переспрашивал он.
— Я должен уточнить, — случалось, отвечали ему, и это воспринималось как должное.
— Пожалуйста, уточните и доложите.
Это была повседневная работа государственного деятеля. Косыгин проигрывал все варианты. Он не любил, не принимал одношаговых решений, они обычно ведут в тупик».
Кто-то может сказать о «предбаннике», что это — перестраховка, ведь решение принимает Совет Министров… Нет, это не перестраховка, но стиль, продиктованный чувствами долга и высочайшей ответственности. Косыгин неоднократно напоминал, что если ошибется директор предприятия, его ошибка может обойтись государству в тысячи рублей, ошибка министра в миллионы, пишет Н. Байбаков. Оплошность же председателя Госплана или Совмина будет стоить миллиарды.
И Дергачев, и Простяков, и многие их коллеги подтверждают наблюдение Баталина: решения, которые принимались на заседаниях Президиума Совмина СССР, далеко не всегда совпадали с теми, которые вносились на рассмотрение.
«Мы не были, как сейчас принято говорить, чиновниками, слепыми исполнителями», — замечает Н. Дергачев. Точно так же могут сказать многие другие люди, которым посчастливилось пройти школу Косыгина. Аппарат, в адрес которого по ходу перестройки и после выплеснуто столько грязи, в Совмине СССР был блестящей командой профессионалов. Уровень в ней задавал премьер.
«К докладу на заседании, которое ведет Алексей Николаевич, я готовлюсь Как к защите диссертации», — признался как-то министр строительства предприятий тяжелой индустрии Николай Васильевич Голдин, один из самых известных строителей — за его плечами были крупнейшие металлургические заводы, в том числе Бхилаи в Индии, КамАЗ и другие гиганты. Примерно так же вспоминают о своих докладах у Косыгина Казанец, Братченко, Козловский.
На одном из заседаний правительства среди множества других вопросов рассматривалось положение в птицеводстве: бой яиц возрос до 30 процентов.
«Мой вопрос пятый или шестой, — рассказывает Евгений Александрович Козловский. — Я сижу в третьем ряду, почти перед глазами Косыгина, читаю свои бумаги, краем уха ловлю: Краснодарская птицефабрика, бой… Он заметил, что я не слушаю, и вдруг говорит: «А Козловский здесь? Что ты думаешь по этому вопросу?» Я рот раскрыл и не пойму, какое я отношение имею к яйцам. Но из положения надо выходить. Говорю: «Алексей Николаевич, а с чего вы решили, что я самый крупный специалист по яйцам?» Тут, конечно, все грохнули, а я сообразил: а-а, известкового материала не хватает. И говорю: «Известкового материала не хватает?» — «Ну, сообразил, наконец. Можешь ответить?» — «Могу ответить, когда переговорю с Кубанью». Связался со своими в Краснодаре. Действительно, не хватает кальция. Есть месторождения? Есть. Доложил Косыгину: месторождение есть, буровые станки направлены. Известковый материал на птицефабриках будет.
«Ну, спасибо крупному специалисту по яйцам».
Смотреть вперед
Да, с яйцами разобрались быстро. Только в Совмине еще долго улыбались, встречая Козловского. Если бы таким простым был каждый бой…
Завершался 1973 год. Свой поздний отпуск Алексей Николаевич решил провести в Пицунде. Ему полюбился этот уникальный уголок Абхазии, где горы сливаются с морем, а приторный запах водорослей растворяется в легком дыхании знаменитых пицундских сосен, пришедших из немыслимой дали тысячелетий. Волны глухо переговаривались с соснами. Под их вечный диалог хорошо думалось. Вечером Алексей Николаевич открыл блокнот, захваченный из Москвы.
«Пицунда. 17/XII—1973.
Рассмотреть перспективы энергетики. Нефть — газ. Взаимозаменяемые цены. Эффективность их реализации на внешнем рынке. Сравнить:
1000 м 3 газа
1 тонна нефти
цена
Взять расходы на энергетику и химию газа — нефти. Сравнить к-во продукции и тепла из 1 тонны нефти и 1 тонны газа. Газ себе. Нефть на экспорт. Сделать расчет.
2) Вопросы составления пятилетнего плана — районы, республики, эффективность вложения средств в отдаленные районы.
3) Приступить министрам к расчетам плана на 1975 г. с тем, чтобы в марте-апреле можно было обменяться мнениями.
4) Создать комиссию по вопросам топливно-энергетического баланса. В широком плане».
Следующая запись через неделю.
«25/XII.
Вопросы реорганизации:
1) Объединение как основная форма вместо предприятия.
Дать поручение об объединении. (Расширить права.)
2) Вопросы министерств, форма объединения вместо главков. (Расширить права.)
3) Вопросы планирования.
а) Госплан и его задачи.
б) Ответственность Госплана за правильные пропорции и сбалансированность. Укрепление роли сводного отдела.
в) Вопросы строительства и проектирования. Установить, что следует исправить в принятых решениях по строительству».
Косыгин во всех своих блокнотах обычно писал на одной стороне листка и здесь за третьим пунктом, как положено, шел четвертый. Но, видно, позже у него появилось еще одно соображение и он сделал пометку на страничке слева:
«За. Как увязать предложения с мест с общим планом. План СНИЗУ ( выделено А. Н. Косыгиным. — В. А.).
4) Вопросы потерь и взаимозаменяемости.
5) Переработка сырья… Наши возможности на ближайшую пятилетку.
6) Вопросы тяжелых работ и их механизация. (Пример электропогрузчики.)
7) Вопросы качества. В широком понятии. Пример: вес станков и штуки.
Вопросы ширпотреба.
8) Роль и ответствен(ность) министра в сбыте ширпотреба.
9) Вопросы экспорта.
10) Вопросы, связан(ные) со строительством предприятий по сделкам на условиях компенсации вырабатываемой продукцией.
11) Предложения с мест».
Даже по этим беглым записям можно представить, что занимало на исходе 1973 года, решающего года пятилетки по терминологии тех лет, Алексея Николаевича Косыгина. Кстати, в Пицунду он прилетел сразу после пленума ЦК КПСС и сессии Верховного Совета. На высоких собраниях обсуждались проекты Государственного плана развития народного хозяйства СССР на 1974 год и госбюджета. Как водится, все в основном одобрили… Не буду строить догадки, почему в записной книжке премьера нет по горячим следам никаких пометок на этот счет, возможно, они в других бумагах. Или он уже смотрел дальше.
Под занавес года пришла добрая весточка из Западной Сибири. Тюменские нефтяники впервые вышли на суточную добычу в 285 тысяч тонн. Западная Сибирь стала самым крупным нефтяным районом страны. На следующий, 1974 год была обозначена планка — 115 миллионов тонн. Может быть, эти цифры дали толчок размышлениям Косыгина о нефти и газе, которыми началась его отпускная записная книжка?
Рассказ об одном годе премьера был бы неполон без упоминания о том, что, занимаясь повседневными делами в правительстве, он деятельно исполнял свой урок (одно из его любимых слов) в Политбюро. Не отбывал повинность, не подлаживался под чье-то мнение, а отстаивал собственную позицию — последовательно и достойно. Замечательный пример привел в одной из наших бесед Анатолий Иванович Лукьянов, ныне депутат Госдумы.
— Косыгин постоянно чувствовал сопротивление, скажем так, днепропетровской группировки. Я видел эти столкновения на Политбюро. Чаще всего они возникали в отношениях с Подгорным, Кириленко, гораздо реже — с Сусловым. А Брежнев как бы отходил в сторонку. Особенно активничал Кириленко, который претендовал на то, что он знает хорошо производство, но эрудит это был своеобразный. Как-то, выступая против того, что говорил Косыгин, Кириленко сказал буквально так: «Вы же хотите вогнать нашу живую советскую действительность, хозяйство наше в проскурово ложе».
Косыгин помолчал, а потом говорит: «Бедный Прокруст, он не знал своего точного имени и основ планового ведения хозяйства». И пошел докладывать дальше. Так же спокойно и сдержанно.
Можно полагать, это не единственный его отлуп грубому невежеству, которое Чехов в одном из писем Суворину назвал матерью всех российских зол.
На одном из заседаний Политбюро (20 марта 1973 г.) рассматривался болезненно острый для того времени вопрос о еврейской эмиграции. Готовился визит Брежнева в США, а вся американская пресса полоскала советские власти из-за того, что с эмигрантов брали денежки за учебу. Вот рабочая запись хода обсуждения в Политбюро. Дискуссия идет не столько о законе, сколько о том, как обойти его и повлиять на общественное мнение в Штатах.
«Брежнев. Закон не надо отменять. Мы условились не менять закона. Но на данном этапе, когда сионисты разожгли кампанию вокруг поправки Джексона и вокруг законопроекта о предоставлении нам режима, надо отпускать. Дело не в режиме, им надо вообще поссорить Советский Союз с Америкой. Есть группа республиканцев, которая поставила целью сорвать улучшение отношений Советского Союза с США. Никсон — за, администрация — за, а многие сенаторы против только из-за того, что у нас с евреев взимают плату (за обучение в вузах. — В. А.).
Косыгин. А кого мы не хотим выпускать, мы не должны выпускать.
Андропов. С понедельника едут не 600 человек, а полторы тысячи.
Брежнев. Отпусти 500 второстепенных лиц, а не академиков. Пусть они говорят, что с них ничего не взяли. Возьмите пару инженеров с высшим образованием, не имеющих никакого отношения к секретам, например, из пищевой промышленности — пусть едут. Но не с оборонной промышленности. Пускай и инженеры едут бесплатно. Это временный тактический маневр.
Щелоков. Леонид Ильич, я еще хотел сказать, что может быть в связи с тем, что опубликованы данные о желающих возвратиться, использовать их здесь для пропаганды по телевидению, в печати и т. д.
Андропов. Было такое поручение, вчера мы получили телеграмму. 10 семей мы возвращаем.
Косыгин. Наш народ очень плохо реагирует на возвращение. Говорят, раз уехали, то их обратно не принимать» (Вестник архива Президента Российской Федерации. 1996. № 1. С. 157).
Дискуссия продолжается. И эмиграция продолжается. Причем не только еврейская.
Одним из самых крупных событий культурной жизни Ленинграда в 1973 году стала выставка художника Василия Коноваленко в Русском музее. Люди с ночи занимали очередь, чтобы увидеть его скульптурки из самоцветов. За рубежом Василия Васильевича часто называют «вторым Фаберже». А я бы сказал, что он первый в своем искусстве. Он не повторял знаменитого мастера, а, как каждый большой талант, шел своей дорогой. На рубеже 40— 50-х годов Коноваленко становится известным как театральный художник. Из Донецка его приглашают в Ленинград. В Кировском (Мариинском) театре он работает с Григоровичем и Вирсаладзе. А в 1957 году оставляет театр ради камня.
Выставку в Русском музее помог организовать Сергей Михалков. Как рассказывала в одном из интервью Анна Коноваленко, жена художника, Сергей Владимирович, «которому очень нравились Васины работы, отвел нас в Совмин, где было принято решение организовать в Ленинграде персональную выставку работ Коноваленко». Затем ее перевезли в Москву, где по распоряжению Косыгина собирались создать Школу камнерезного искусства.
А тем временем в Ленинграде на художника завели уголовное дело. Его обвиняли в «занятии запрещенным кустарным промыслом с использованием посторонней рабочей силы и с целью дальнейшей продажи за рубеж» — по этой статье светило от четырех до восьми лет тюрьмы. Дело попало к Генеральному прокурору СССР Руденко. И было закрыто «за полным отсутствием состава преступления». «Более карикатурного дела, — добавил Руденко, — не помню со времен сталинских чисток».
Коноваленко стал главным художником Министерства геологии, продолжил заниматься своими камнями, но творить ему становилось все трудней. Худсовет Министерства культуры пришел к такому выводу: «Идейное содержание работ художника Коноваленко искажает образ советского и русского человека. А потому не рекомендуется их рассмотрение в Советском Союзе и за рубежом». Так фельдфебели от искусства вытолкнули из страны еще одного выдающегося творца. В 1981 году Василий Васильевич Коноваленко эмигрировал в Америку.
И еще один документ из того же 1973 года — письмо Арама Хачатуряна.
«Дорогой Алексей Николаевич!
С глубоким уважением
Ваше письмо растрогало меня до слез. Не могу найти слов, чтобы в полной мере выразить Вам свою благодарность. Тепло и внимание, которое неизменно исходит от Вас, всегда грело и радовало меня.
Арам Хачатурян
Сейчас Ваше письмо самое лучшее лекарство для меня, ибо я еще нахожусь в загородной больнице.
12 июня 1973 г.».
Конечно, я хотел бы взглянуть на Вас и лично поблагодарить.
Как Вы себя чувствуете, дорогой Алексей Николаевич, как Ваше здоровье?
Вся наша семья и я с Ниной Владимировной бесконечно благодарны Вам за Ваше участие в моем лечении, за Ваш умный совет лечиться в загородной больнице.
Сейчас я чувствую себя хорошо. В конце месяца, надеюсь, меня отпустят домой, где я, наконец, начну работать.
Примите наш привет, дорогой Алексей Николаевич, нашу большую благодарность за Вашу доброту и внимание.
