1
Случилось так, что во время работы над политическим романом «Полынь чужбины» у нас возникла необходимость снова побывать в Чехословакии: надо было еще и еще раз пересмотреть эмигрантские архивы, пройти по следам героев книги— Прага, Хеб, Соколово, Карловы Вары, пограничные районы ЧССР.
Перед самой поездкой в Чехословакию один из авторов, находясь в Нью-Йорке, записал в свои американские тетрадки беседу с одним из бывших судетских немцев, так сказать, злобно-классическим эмигрантом, которого пригрела Америка. Встреча произошла совершенно случайно, в кулуарах очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН (подробно о ней рассказано в книге «Свобода для волка»). Однако эта случайная встреча имела непосредственное отношение к нашему предполагаемому путешествию по Чехословакии для сбора материалов об эмиграции.
Думается, стоило бы напомнить о ней и о том, что было потом — во время и после поездки в центр Европы.
Итак, с одним из сотрудников Секретариата ООН, киевлянином, который уже несколько лет провел в Америке, мы любовались замечательными произведениями искусства разных стран, присланными в подарок штаб-квартире Организации Объединенных Наций. В одном из холлов — скульптура бога Посейдона, найденная археологами на земле древней Эллады; на стене, слева от центрального входа,— самый большой в мире ковер ручной работы «Мир», подаренный народом Бельгии; а справа — два панно кисти бразильского художника К. Порти-нари «Война и мир»... Живописные полотна, древние скульптуры, уникальные фарфоровые вазы.
Уже был первый час ночи, и Анатолий (так звали сотрудника Секретариата ООН) предложил подняться на второй этаж в салон для делегатов.
— Подкрепимся чашечкой кофе, а заодно и там продолжим нашу экскурсию,— сказал он.
В кафетерии, где витали клубы едкого табачного дыма, справа, до самого потолка, расположился огромный ковер с изображением «Китайской стены».
К столику, дымя трубкой, направлялся высокий, подтянутый старикан — вылитый пират сэр Фрэнсис Дрейк, открывший благословенное место в Америке — мыс Новый Авалон.
Молча сел, отхлебнул горячий напиток.
— А вон там, в парке,— продолжая разговор, кивнул Анатолий в сторону окна, за которым при свете прожекторов виднелась всемирно известная скульптура Вучетича «Перекуем мечи на орала»,— ньюйоркцы любят прогуляться по вечерам. И безопасно, и нигде не увидишь такого обилия цветов... Может, еще по чашечке кофе? Не то от заседаний, не то от дыма голова раскалывается...
— Э-э, молодой человек,— обронил вдруг «Фрэнсис Дрейк»,— в ваши-то годы жаловаться на головные боли... Я, наверное, в два раза старше вас, если не больше. И пережил многое. Но главное — спокойствие плюс гимнастика. Тогда будете в мои годы здоровым.— Он полез в боковой карман пиджака и раскрыл какой-то документ: — Это паспорт. Вот читайте: Гауптман, год рождения 1899... А вы когда родились?
На паспорте, кажется, был оттиснут орел — печально известный символ...
— Возраст у меня, как у Иисуса Христа,— пошутил Анатолий и уже серьезно добавил: — Перевалило за тридцать три, родился во время смертельной схватки народов с фашизмом, когда и была создана наша ООН. Потому, наверное, и служу ее цели: избавить грядущие поколения от всяких войн, наподобие той, что развязали фашисты...
И тут господин Гауптман буквально взорвался:
— Что вы знаете о войне! Мальчишка! Вы только попадаетесь на удочку коммунистической пропаганды! А знаете, сколько нас, немцев, пострадало в войне?
— Простите, герр Гауптман. А сами-то вы на чьей стороне были тогда?
— Ни на чьей! — отрезал он.— Да, я был нацистом. Но я выполнял приказ и шел под пули. Я не должен отвечать за других.—Гауптман посмотрел в упор холодными, стеклянными глазами: — Вы, наверное, коммунисты?
— Точно. Коммунисты.
— Вся ваша коммунистическая пропаганда ложь, ложь, ложь! — Ему явно не хватало дипломатического хладнокровия.—Давно пора прекратить разговоры о вашей, как вы там говорите, Великой Отечественной. Кто пострадал? Вы или я? У меня забрали все — землю, дом в Карлсбаде, и я вынужден околачиваться здесь...
Этот разговор с престарелым нацистом в Нью-Йорке не раз всплывал в памяти, когда мы в Чехословакии (точнее — в Западночешской области) пошли, так сказать, по следам гер-ра Гауптмана.
Скажем сразу: помнят там до сих пор черные дела и гитлеровцев, и гейнленовцев.
Фашисты терроризировали край. На чешской земле чехам запрещали говорить по-чешски. Немецких коммунистов гейнле-новцы похищали и через границу передавали гестапо. Одна провокация сменяла другую. Вскоре гитлеровцы, которым мюнхенское предательство развязало руки, прирезали Судеты к рейху. Западные союзники, как они сами тогда писали, не собирались ради чехов «пожертвовать хотя бы одним солдатом». От помощи Советского Союза буржуазная Чехословакия сама отказалась. И этим поставила крест на своей государственной и национальной независимости.. Через полгода гитлеровцы «проглотили* то, что оставалось от страны.
После разгрома фашизма этот исконно чешский край — в соответствии с Потсдамским соглашением — был возвращен
Чехословакии, а коллаборационисты, фашистские пособники, выселены.
Есть у пограничников такое профессиональное выражение — «напряженная граница». Так вот, эта граница никогда не была спокойной. Через нее пытались и пытаются прорваться диверсанты и агенты. Над ней были проведены бандитские операции «Просперо» и «Вето», в ходе которых западные спецслужбы забросили в Чехословакию армады воздушных шаров с миллионами листовок. Через эту границу и сегодня пытаются провезти эмигрантскую и реваншистскую литературу, порнографию, контрабанду.
Командир КПП майор Карел Жит показал целый склад: эмигрантские журналы, реваншистские газеты, клерикальные издания...
— За год мы задерживаем более двух с половиной тысяч печатных материалов, на полтора-два миллиона крон контрабанды.
В обычных конвертах, обычным путем из-за границы идут довольно странные письма. Одно из них в двух экземплярах, на чешском и немецком языках, отправил некий Карл Дитц — Д 8000, Мюнхен-60. Ответ, как сообщила разноязычная надпись на конверте, был заранее оплачен.
Само письмо представляет собой типографский бланк («формуляр В») с разными вариантами послания. Варианты берут в расчет возраст отправителя письма.
«Я был вынужден (мои родители были вынуждены) в 1945 году покинуть наш дом».
Слова «я был вынужден» в этом письме вычеркнуты. На свободной строке вписан адрес.
Далее опять идет типографский текст: «При этом я должен был оставить дома все свое имущество. Главное: мебель, музыкальные инструменты, домашний инструмент, оборудование мастерской». Вычеркнув из стандартки все, кроме мебели, Карл Дитц сообщил, что мебель досталась ему по наследству от родных —Карла и Марии Дитц. И Национальный комитет обязан, дескать, беречь оставленное имущество, уведомить, в каком состоянии оно находится и как он, Карл Дитц, может своим добром воспользоваться.
Такого рода письма зачастили в города Западной Чехии. И не только письма. Иной «наследник», приехав в Чехословакию как турист (а западногерманских туристов здесь считают на сотни тысяч), набирается наглости заявиться в чужой дом собственной персоной. Чтобы обойти хозяйство, посмотреть, как содержится «его дом», пообещать, что «скоро вернется на-
совсем». И хотя настоящие хозяева все чаще указывают незваным гостям на дверь, визиты не прекращаются. «Наследники» пытаются, как они пишут сами, «утвердить правовые требования на родину (читай: на земли Польши, Чехословакии, Советского Союза) и ее возвращение».
Очередная реваншистская акция открыто рекламируется как «новые усилия по обеспечению германской собственности на Востоке». Когда же представители общественности Западной Германии указали «профессиональным изгнанникам» на противозаконность их действий, те незамедлительно сослались на специальное решение конституционного суда ФРГ от 7 июля 1975 года, согласно которому (цитируем дословно) «бывшие немецкие территории, находящиеся под управлением Польши, ЧССР и Советского Союза, сохраняют статус оккупированных областей, а так называемые восточные договоры, подписанные в 1970 году, не ликвидируют суверенитета Германии на этих территориях».
Таковы аппетиты «наследников».
Какое же наследство они оставили в чешском пограничье? Совершим небольшой экскурс в близкое прошлое.
В редакции хебской районной газеты «Граничар» ее редактор Вацлав Кроупа предложил перелистать подшивку сорок пятого года: открыта первая школа на чешском языке, организована ячейка Союза дружбы с СССР, найдена еще одна братская могила советских военнопленных...
Даже сейчас, десятилетия спустя, нельзя без содрогания читать свидетельства очевидцев: «На полосатом тряпье сохранились большие буквы «R». «Значит, это наши солдаты, томящиеся в фашистском плену. Имен их никто никогда не узнает. Трупы обозначают цифрами: первый, пятый, восьмой...» «Я видел много смертей,—пишет один из членов следственной комиссии.— Но сейчас не могу удержать слезы, не могу найти слова, которыми мог бы рассказать об этих варварских убийствах. Черепа пленных расколоты каким-то тяжелым предметом. Вскоре мы находим его: четырех-пяти килограммовый слиток железа...»
От крайних домов одного из пограничных сел буквально десяток шагов до братских могил. Что знают о них в селе? «Нас поразило отношение жителей к трагедии, разыгравшейся буквально у них на глазах,— отмечают авторы отчета.— Никто ничего не помнил, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Верим! Что стоила чья-то жизнь для гитлеровских прислужников, тем более жизнь военнопленного, да еще русского».
Память...
Чехословацкий антифашист» хроникер села Гай Хебского района Властимил Скала, страстно интересующийся историей, показал нам найденный в архиве снимок девушки из соседней деревни Палич по имени Эмма Бруцкер, у которой на груди висела дощечка: «Я — курва, я снюхалась со славянином». Ее гоняли по окрестным селам фашиствующие молодчики, пока не замордовали до смерти. Интересно, не помнит ли герр Гауптман этой фамилии?
— А что вы помните?! Мальчишки! — зеленел тогда в Нью-Йорке от ярости престарелый наци Гауптман.
Что мы помним?
Для нас, например, кадры из «Неизвестной войны», которая демонстрировалась и там, в Америке, и здесь, в центре Европы, не просто исторический фильм. Не в кино, а наяву мы, дети войны, видели, как фашистские головорезы выполняли и у нас, в Донбассе, садистский приказ Гитлера: не жалеть ни женщину, ни ребенка. Пепелища, смрадные дымы над копрами, тела, сброшенные в глубокие шахтные шурфы... Мы помним застывший ужас в глазах матерей, стариков, когда фашисты пускали пулеметные очереди по мальчишеским головам, выглядывающим из укрытия. Не вы ли это были, герр Гауптман,—такой высокий и подтянутый, в черных перчатках и со стеком в руках?
И если бы герр Гауптман посмотрел «Неизвестную войну» по девятому каналу в Америке, может, кое-что и вспомнил бы. Да, господин Гауптман, мы видели в Карловых Варах на кладбище могилу, на памятнике был портрет кайзеровского офицера с такими же, как у вас, усами и с такой же, как у вас, фамилией. Возможно, это ваш близкий родич, получивший ордена за карательные акции против парижских коммунаров. Но мы видели и братскую могилу замученных советских солдат, фамилии которых до сих пор не удалось установить, и чехословацкий патриот, шахтер Зденек Павлик двадцать лет разыскивает их имена. В его картотеке три с половиной тысячи имен...
Мы смотрели в кинозале музея Лидице — деревне, уничтоженной дотла фашистами,—снятые гитлеровцами кадры, от которых стыла кровь. Рядом сидел кубинец Виктор Суарес, сын героя штурма казармы Монкада, спортсмен, приехавший в Чехословакию на соревнования. Он сказал: «Этого нельзя никогда забывать».
Там, в Лидице, на месте пепелища вырос шиповник, огромные плоды которого, кажется, набухли кровью.
Мы идем по улице имени 10 июня 1942 года (дата, когда свершилась лидицкая трагедия). Здесь живет Мария Ярошева, председатель Комитета чехословацких женщин. Она давно могла бы переехать в Прагу. Но держат ее эти места не только тем, что она родом отсюда.
— Это святое место,—говорит она.—Я встречаю здесь женщин из разных стран, которые приезжают к нам в гости. Смотрите, на том месте, где пролилась кровь невинных лидиц-ких детей и женщин, поднялся розарий. А женщины умеют тонко чувствовать красоту жизни. Я уверена: стоит один раз побывать здесь —и каждая наша подруга, в каком бы уголке планеты она ни жила, всегда будет пламенно бороться за мир и счастье на земле. Тут не надо слов, тут говорит само сердце.
И каждый год в Лидице идут необычные посылки: из многих уголков мира женщины присылают новые сорта роз, которые прорастают алым цветом на месте пролитой крови...
Однажды в Праге мы ранним утром поднялись на Градча-ны, чтобы полюбоваться оттуда городом - красавцем, сверкающим золотыми куполами под лучами восхбдящего солнца. Наша добрая спутница, пражанка, милая Магда Ролинкова, влюбленная в Прагу и вызвавшаяся добровольно сопровождать нас по родному городу, глядя вдаль, задумчиво говорила:
— Злата Прага, как и Рим, на семи холмах. И красоты ее ни в сказках сказать, ни пером описать. Посмотрите на чудо рук человеческих: Карлов мост, соединяющий берега Влтавы; на корпуса Карлова университета; на нашу центральную площадь с ирлоем и памятником Яну Гусу. Я уже не говорю о знаменитом кабачке «У чаши», где Гашек писал своего «Швейка» и куда стремится попасть каждый турист, дожидаясь часами своей очереди, чтобы получить шутливое звание «доцент швей-кологии». Но всего этого не было бы, если бы не те советские парни, которые отдали свои жизни в борьбе с фашизмом...
Мы видели в Освенциме и Майданеке, господин Гауптман, газовые печи, в которых фашисты сжигали ни в чем не повинных людей, видели виселицы, горы детской обуви, человеческих волос, очков, костылей, аккуратно собиравшихся убийцами. И слышали, как ребята из ФРГ и Америки говорили экскурсоводу: «Это все коммунистическая пропаганда. Когда эти коммунисты успели все понастроить, создать такой камуфляж?»
Камуфляж ли?
Вернемся в музей Лидице, где хранят память о жителях этого села и где немало документов свидетельствуют о чудовищных зверствах фашистов.
«Жизнь на Востоке лишена всякой ценности»,—читаем циничное высказывание Геринга.
Переходим от стенда к стенду — и видим, как на примере Лидице осуществлялся этот кровавый постулат.
Перелистаем же несколько страниц недавней истории.
...10 июня 1942 года прибыл Карл Герман Франк проинспектировать горящую Лидице с такой же непринужденностью, с какой сержант идет инспектировать казармы. Он принял рапорт о казнях и с удовлетворением отдал приказ: «Продолжайте работать». После войны, давая на суде показания, он сказал, что хотя и видел какое-то количество мертвых, лежащих на земле, и заметил холмики из свежей глины, но так как в поселке в этот момент произошло несколько взрывов, «то по этой причине и не пошел в глубь деревни и никаких других впечатлений вспомнить не могу». На следующий вопрос он ответил: «Судьбой женщин и детей я не интересовался ни тогда, ни позднее, так как в этом не было необходимости».
Другой начальник из части СС не утруждал себя объяснениями и высказался куда лаконичнее: «Мы уничтожили каждого, кто был пойман».
Прокурор. Вы хотите этим сказать, что наши жертвы легко мирились со своей судьбой?
Блобел {начальник эйнзацгруппе 8 ). Да. С этими восточными народами всегда так бывает. Жизнь для них не имеет такой ценности, как для нас.
Прокурор. Иначе говоря, они спокойно шли на смерть?
Блобел. Нет, они знали, на что идут, но мирились со своей судьбой. Это-то как раз и странно у этих восточных народов.
Прокурор. Разве не было для вас удобнее устроить все так, чтобы никакого сопротивления и не было?
Блобел. Все шло спокойно. Я должен сказать, что наши люди, которые осуществляли смертные казни, больше страдали от нервного истощения, чем те, которые были расстреляны.
Прокурор. Словом, вы жалели больше убийц, чем убитых?
Блобел. Мы должны были заботиться о своих людях.
Прокурор. И вы их жалели?
Блобел. Да, наши люди психически очень страдали...
Редакция зарубежных передач Пражского радио обратилась как-то к своим слушателям с просьбой ответить на вопрос, в чем они видят значение Лидице для современности. Со всего мира пришли ответы. Более пятисот человек отозвалось из Испании, несколько сот из арабских стран, из-за океана.
Значительно меньше ответов пришло из ФРГ, где и сегодня живут многие из убийц...
Познакомимся с ответами поближе.
«Завет Лидице напоминает: надо всеми силами бороться против войны и фашизма,— пишет молодой слушатель Ф. Кессл из Грейфинга у Мюнхена.—.Прошлое не должно повториться». Это голос тех, кто не дал себя оболванить реваншистской пропагандой. К сожалению, их немного. Вот примечательное письмо Г. Паулерберга: «Я убежден, что очень мало моих сограждан вообще слышали название Лидице. Еще меньше тех, кто знает, где Лидице находится. И уж совсем мало задумываются над значением Лидицкой трагедии».
Анализ, увы, точен. Определенные круги в ФРГ были бы рады стереть название Лидице из памяти людей. Они устраняют любое напоминание о Лидице. Поэтому среди писем немало и таких, авторы которых пишут, что не могут ответить на анкету, потому что о Лидице ничего не знают.
Обращаясь с анкетой, чехословацкие журналисты также просили слушателей сообщить, названа ли где-нибудь в ФРГ улица или площадь в память о сожженной фашистами деревни Лидице.
Из городка Рейнштеттена отвечает В. Гейпель: «Вряд ли в ФРГ могла бы быть названа улица, площадь, школа именем Лидице. И если бы даже кто-то захотел это сделать, что сказали бы судетские немцы? Нет, это бы плохо кончилось».
И еще один голос — голос человека, который прошел адовы круги фашистских концлагерей. «Казармы, улицы, площади в ФРГ носят имена старых преступников,— пишет Э. Банш-бах.— Но название Лидице вы не найдете нигде. Убийцам ведь нельзя напоминать их прошлое! Палачи Лидице и других городов и сел у нас разгуливают на свободе, в нашем добропорядочном государстве они чувствуют себя героями, заняли теплые местечки, считаются добрыми христианами. Словом, немцы — порядочные граждане, все, что о них говорят,—ложь. Лидице —это ложь, Орадур — это ложь...»
А между тем в ФРГ проживают тысячи эсэсовских палачей, не только не подвергаясь судебным преследованиям, но и получая высокие пенсии из фонда социального страхования.
Это относится, например, к бывшему эсэсовскому надсмотрщику концлагеря Бухенвальд Вольфгангу Отто, который был соучастником расправы над вождем немецкого рабочего класса Эрнстом Тельманом. Несмотря на неоднократные требования юридических органов ГДР и вдовы Э. Тельмана Розы Тельман, западногерманские власти упорно отказываются начать судебное расследование против В. Отго.
«Процесс в Кельне, в результате которого были приговорены к различным срокам тюремного заключения К. Лишка, Г. Хаген и Э. Гайнрихсон, зверствовавшие в годы войны в оккупированном фашистами Париже, не только не решил проблему справедливого наказания нацистских военных преступников за совершенные ими злодеяния, но и не прекратил позорную практику «вознаграждения» бывших эсэсовских палачей»,— говорится в заявлении президиума Объединения лиц, преследовавшихся при нацизме.
2
Слов нет, книги, средства массовой информации при достижениях современной техники, развитии международного туризма и контактов могут сделать многое для того, чтобы все люди нашей планеты поняли: надо помнить уроки прошлого, нельзя быть равнодушными, мир надо отстаивать.
«Пришло время вспомнить один из самых страшных дней в немецкой истории,—пишет «Франкфуртер рундшау».— Сорок лет назад началась самая кровавая война, которую когда-либо знало человечество. Нет недостатка в призывах и обращениях... Все они звучат одинаково: никогда больше! Да и кто, кроме сумасшедших, хочет третьей мировой войны?.. Сложнее, однако, переходить от общегб к частному. Даже в одном и том же лагере мнения несхожи».
Ссылаясь на публикации небезызвестного Ф. И. Штрауса, «Франкфуртер рундшау» продолжает: «Никакой пользы не принесут попытки противопоставить ошибки, глупости и человеческие слабости кого бы то ни было преступной воле тогдашнего германского руководства. Это было бы сравнением несравнимого. Этот метод не нов... Каждый десятый немец винит другие страны во .второй мировой войне. С точки зрения статистики, это немного и потому не дает особых поводов для волнений. Но если бы это меньшинство получило место и голос в центральных органах власти нашего государства, это перестало бы быть мелочью».
Иная концепция положена в передовую статью «Франкфуртер альгемайне»: «Вторая мировая война принадлежит прошлому и все более отдаляется от нас. То, что последствия ее ощущаются и по сей день, не делает ее современностью, а ставит в ряд исторических событий, подобно французской революции или падению Рима...»
Перед нами недавно вышедшая в Кельне книга профессора Высшей технической школы в Дармштадте Герхарда Каде «Ложь об угрозе. По поводу легенды об «опасности с Востока» (Кельн, 1979, с. 294).
«Какую роль играет в действительности ложь об угрозе? Как получается, что, несмотря на квалифицированные опровержения, она способна столь упорно удерживаться и всегда находиться на службе тех, кто с ее помощью творит свои темные дела? — спрашивает автор и отвечает: — Несомненно, многие используемые еще сегодня средства психологической войны, такие, как слухи, пропагандистская ложь, травля, запугивание, клевета, дискредитация, манипуляции, диверсии, коррупция, шпионаж и саботаж, обрели после развала антигитлеровской коалиции специфическое значение в рамках общей стратегии «холодной войны». Несомненно также, что ложь об угрозе в употребляемой ныне форме возникла, когда было ликвидировано военное превосходство государств НАТО и в общей стратегии НАТО «сдерживание» было заменено «устрашением». Однако сама по себе ложь об угрозе имеет более длительную традицию. Исторически она связана непосредственно с возникновением первого социалистического государства».
Дать полный перечень постоянно повторяющегося утверждения о советской угрозе сегодня почти невозможно. Вот лишь некоторые высказывания, показывающие, что «ложь об угрозе — это постоянный конек западных средств массовой информации». Западногерманская печать публиковала, в частности, статьи под такими заголовками: «Советские военно-воздушные силы — сильное военное орудие. Никакой надежной обороны у НАТО» (газета «Форвертс», 14.Х.1955), «Угроза со стороны красного флота» «Форвертс», 5.VTI.1957), «Глобальная угроза свободе» (газета «Тагесшпигель», 23.IV.1961), «Нарушенный баланс сил. Военное давление Советского Союза растет» (газета «Рейнишер меркур», 21.V.1971), «Москва берет НАТО в клещи» (газета «Вельт», 12.VIII.1971), «Продвижение к Рейну в три дня» (журнал «Штерн», 29.VIII.1971), «СССР — агрессивная держава» (газета «Мюнхнер меркур», 11.1.1972), «Достаточна ли сила Запада?» (журнал «Шпигель», 1976, М 34). «Беспокойство в связи с темпами вооружения Варшавского пакта» (газета «Франкфуртер альгемайне», 1.IX. 1978), «Хейг: Советы планируют агрессию» (газета «Килер нахрихтен», 14.Х.1978) и т. п.
Как только надо начать новый этап гонки вооружений, подчеркивает Г. Каде, на свет вытаскивается сказка о советском превосходстве, чтобы как раз в период постоянного роста всемирного движения за мир вызвать лояльное отношение людей к этой гонке.
3
Здесь, в центре Европы, нам довелось услышать историю Глена Рогрера, агента военной контрразведки США, рассказанную им самим.
И прозвучала она как печальное наследие «холодной войны», наследие зла.
Итак, в один прекрасный день из разведгруппы N3 513 американской армии, расположенной в ФРГ, исчез сотрудник — Глен Р. Рогрер. В его послужном формуляре значилось семнадцать лет работы в военной контрразведке. Имя Рогрера стало сенсацией. Вот лишь один из множества откликов печати.
Западноберлинская газета «Телеграф»: «Американской тайной службе нанесен тяжелый удар. Шпион США —агент Востока. Бегство американского разведчика в Чехословакию, по мнению военных кругов США, отбросило американскую военную разведку в Европе на пять—десять лет назад. Рогрер знал имена сотен западных агентов и связных. Но не только. Он знал и места в «железном занавесе», через которые эти агенты проникали».
Газеты писали, что Рогрер в Чехословакии. Но здесь его в ту пору не было. Прошло время, пока он сам выбрал эту страну. И еще понадобилось время, чтобы можно было наконец рассказать эту историю.
Он стремительно вошел в кабинет, где его ожидали, извинился за опоздание — дольше, чем предполагалось, затянулась важная встреча.
— Пожалуйста, сначала немного о себе.
Рогрер щелкает зажигалкой, глубоко затягивается.
— После второй мировой войны — воевал я в Европе, в контрразведке — вернулся домой. С работой не повезло. Стал одним из тысяч безработных, каких в Америке было много тогда и еще больше сейчас. Выбора не было, как и крыши над головой. И в Лос-Анджелесе я открыл двери пункта по набору добровольцев в армию. Учитывая фронтовую службу, мне предложили пойти в школу военной контрразведки. Я согласился.
Было нас в группе тридцать парней. Почти все с такой же судьбой. Каждый старался выбраться наверх по спинам других и топил других в ложке воды, только бы выслужиться перед инструктором, который будет писать характеристику. Нас окружала атмосфера зависти и подозрительности — ведь из каждой группы десять процентов полагалось отсеять.
После школы началась моя служба в военной контрразведке США — сначала в Австрии, потом в США, Франции, Западной Германии — в так называемом чешском отделении. Здесь нашей главной целью были операции против Чехословакии—сбор информации военного, экономического, политического характера, диверсии и саботаж, вербовка агентуры. До начала 60-х годов все операции строились, как правило, на нелегальном переходе границы. Позже, с ростом туризма, торговли, контактов все шире начали использоваться легальные каналы, в особенности связи судетских немцев.
Мне приходилось читать о многих фактах экономических диверсий в годы «холодной войны», например, о том, как, по сведениям, полученным от военных атташе, агенты американской разведки загоняли в Австрии в тупик вагоны с грузами для социалистических стран.
— Что бы вы хотели сказать в связи с этим?
— Экономические диверсии продолжаются — это надо сказать прежде всего. Только с ростом индустриальной мощи стран социализма, с развитием мировой торговли они приобретают новый характер. Используя самые разные средства, разведки США, ФРГ и других западных стран стремятся подорвать репутацию изделий с марками социалистических стран. Ведется настойчивая «антиреклама», которая должна создавать у общественности негативное представление о качестве изделий, сделанных «на Востоке». И таким образом повлиять на возможных торговых партнеров в западных странах. Были, к примеру, попытки вызвать недоверие к советским «Жигулям», кубинскому сахару... Мне известен, например, такой факт. На английском судне с грузом кубинского сахара для Европы был выведен из строя двигатель. Судно стало на ремонт. В порту во время ремонта мои бывшие коллеги дали к сахару добавки. Для здоровья вроде бы безвредные, но сахар с ними стал несладким.
Это одна сторона. Вторая — попытки всучить социалистическим странам под видом последнего слова техники старую технологию, устаревающее оборудование. По сути, это продолжение в других условиях экономической блокады, которой капитал пытался удушить Советскую Россию.
Сигарета почти догорела. Рогрер гасит ее и тут же закуривает другую.
— После Австрии, кстати, американская разведка весьма учитывает стратегическое положение этой страны и всемерно его использует, я работал в контрразведке в Чикаго, учился в языковой школе ЦРУ и затем был направлен в Нюрнберг.
Здесь я проверял чехословацких эмигрантов, которые хотели сотрудничать с американской разведкой. Присмотревшись к этим людям, я понял: большинство из них поверило сказкам о счетах в западных банках, о роскошной жизни в США. Это один из самых удачных крючков нашей разведки... А потом пускается в ход версия, что агент — двойник, и счет аннулируется.
Под вывеской одного исследовательского бюро американская разведка укрыла в ФРГ службу перлюстрации писем и подслушивания телефонных разговоров с социалистическими странами. Для этой цели еще в 1964 году были завербованы 16 тысяч почтовых работников ФРГ. Эта паучья сеть была раскинута так, что рано или поздно она захватывала каждого, кто звонил или писал из Федеративной республики на Восток и обратно, каждого, кто выезжал из ФРГ в социалистические страны по служебным делам или как турист и кто приезжал сюда.
Отделения этой службы были разбросаны по всей Западной Германии. Под невинными вывесками, скажем, отдела посольства по выдаче виз, находились они и в соцстранах. (В Праге— на Штепанской улице.) Просьбы о визе шли отсюда прямым путем в управление разведки командования американских вооруженных сил в Европе, а затем — соответствующим службам ФРГ. Недели и месяцы, которые требовались для получения визы, уходили на то, чтобы сотрудники разведслужб успели обработать нужных людей.
Все письма, все посылки из ЧССР, адресованные в ФРГ, попадали согласно тайному соглашению между США и ФРГ в глубоко законспирированное цензурное отделение при главпочтамте в Нюрнберге. По договору с ФРГ письма нельзя было задерживать более шести часов. Переснятую корреспонденцию пересылали нам. Часто с просьбой проследить за адресатом или подслушать телефонный разговор, который мог вызвать интерес. Все международные телефонные разговоры между ФРГ и ЧССР шли через Нюрнберг и в любую минуту по просьбе разведки могли быть записаны.
— Молодые люди иногда с легкой насмешкой относятся к напоминаниям о политической бдительности, считают ее уже чем-то необязательным. Что бы вы сказали об этом, исходя из своей практики?
— Понимаю, хорошо понимаю, о чем идет речь. Вроде бы каждый знает: не надо говорить лишнего, хвалиться тем, что знаешь нечто неизвестное другим... И все-таки об этом забывают. Но именно в расчете на чью-то болтливость идет агент в кафе или пивной бар в интересующем его районе. Надеясь на чью-то беспечность, перебирает макулатуру и просеивает мусор. Выписывает со станков и машин на международных ярмарках заводские номера — эксперты сумеют по ним и другим сопоставленным данным рассчитать мощность завода. В общую мозаику подбирается каждая мелочь.
В мирное время людям свойственно благодушие. Теряется чувство близкой опасности. Но о ней забывать нельзя. Поверьте мне.
В Нюрнберге мне пришлось работать с одной из спец-групп, разбросанных по всему свету. Они специально готовятся для подрывных действий в странах социализма. Среди их сотрудников много националистов — польских, украинских, чешских, словацких, венгерских... Из чешских и словацких националистов в глубокой тайне формировались отряды, предназначенные для участия в операции, тогда еще безымянной. В 1968-м ее лирично назвали «Пражской весной». И многие мои нюрнбергские знакомые выглядывали эту весну и торопили ее из окон одного посольства близ Малостранской площади. Пражане хорошо знают, что речь идет об американском посольстве.
— ЦРУ приложило руку к чехословацким событиям...
— Оно сыграло в них главную роль. Так же, как и в путче 1948 года, в контрреволюционных выступлениях во многих других странах сейчас. Специально обученные, подготовленные к действиям во «вражеском тылу» диверсанты под видом туристов в 1968 году буквально заполонили Чехословакию. Многих из них я знаю в лицо.
Однажды мне поручили допросить на детекторе лжи молодого беженца из ЧССР. Его считали чехословацким разведчиком. Когда парня вывели из подвала, я ужаснулся его виду. Лицо выглядело одним кровавым пятном, кожа на запястьях содрана — значит, подвешивали за руки. Однако на мой вопрос, где его так отделали, он не ответил. Я видел его глаза. В них заледенел страх.
— Так понимали в «свободном мире» права человека...
— И так понимают. Я с удивлением и негодованием слежу за открытой вашингтонской администрацией кампанией в защиту прав человека в социалистических странах. Знаете, у американцев есть хорошая пословица: не бросай камни, если живешь в стеклянном доме. Мой дом — Америка, дом насилия. Насилие стало частью американского образа жизни. Мне кажется, что средний американец его как бы не замечает. Не потому, что привык, а потому, что чувствует свою беспомощность, свое бессилие перед ним. За двести лет существования США потеряли от насилия больше граждан, чем во всех войнах, которые вела страна.
Было время, когда я, как миллионы моих соотечественников, верил, что моя родина — Соединенные Штаты — колыбель, маяк и страж свободы, демократии и благополучия всего человечества. И форму сотрудника американской разведки я надел с убеждением, что иду служить идеям мира, демократии и свободы. Но эти иллюзии постепенно таяли. И — исчезли.
Я не мог и не хотел больше быть одним из молчаливых, тихих американцев, не мог больше дышать воздухом насилия и ненависти. К своему решению я пришел не за одну ночь. Ведь это не то, что сбросить пиджак.— Рогрер резко разбрасывает полы и чуть тише продолжает: — Это годы раздумий и одно — бесповоротное — решение.
Я попытался найти свое место на стороне миллионов простых людей в мире социализма. В мире, который защищает народы от грозящей им еще более страшной, истребительной войны. Мое решение не было легким. Помогло то, чему учил отец: у человека должна быть отвага жить и действовать по своим убеждениям.
— Почему вы выбрали Чехословакию?
— Почему? Однозначно не ответишь. Чем больше я узнавал эту страну в центре Европы, ее историю, ее язык, тем больше я любил ее. И именно ей, социалистической Чехословакии, я считал своей обязанностью отдать долги. Здесь я мог принести больше всего пользы миру социализма. Хотел бы воспользоваться этим случаем и поблагодарить чехословацкий народ. Он дал мне возможность узнать преимущества социализма и жить при социализме.
— Какими вам, участнику войны с фашизмом, хотелось бы видеть советско-американские отношения?
— Я — американец и в сердце никогда не перестал им быть. На будущее своей страны я смотрю с оптимизмом. Вижу это будущее в мире и дружбе с Советским Союзом, со странами социалистического содружества, принадлежностью к которому я горжусь.
4
Лидице — это ложь... Освенцим — это ложь... Ора-дур — это ложь...
Так считает герр Гауптман.
Но один ли он так считает?
Вы, герр Гауптман, и ваши «соратники» по кровавым зверствам в годы второй мировой войны все чаще оправдываетесь: виноват, мол, один Гитлер, мы за него не в ответе. И шлете депеши в Карловы Вары, в Хеб из Мюнхена, Нью-Йорка, Вены: у нас, мол, в Чехословакии осталось наследство, мы еще вернемся за ним.
Знаете, как вас называют там?
Наследники зла. А еще у нас, славян, есть народная песня, которая звучит примерно так:
Пожди, милий, не вмирай,
Киселика дожидай...
И здесь, в центре Европы, наследники зла нет-нет да и поднимут голову.
В Австрии все более заметно активизируются силы, являющиеся в идейном и политическом отношении преемниками фашизма и выступающие с реваншистскими, пангерманскими лозунгами. Участились провокационные выступления всякого рода неофашистских организаций и групп. Ареной скандальных вылазок членов неонацистской организации «Новые правые» становился Венский университет. Неофашисты надругались над памятью узников нацизма в Гузене — бывшем филиале концлагеря Маутхаузен. К австрийскому радио и телевидению все больше широкий доступ получают «ветераны» нацизма. Наконец, проводятся встречи бывших эсэсовцев, слеты «землячества судетских немцев» с участием нескольких тысяч членов этого реваншистского союза.
Профессор Венского университета, активная антифашистка Эрика Вайнцирль, как пишет газета «Арбайтер цайтунг», выступая на сессии Института имени Реннера, посвященной теме фашизма, подчеркнула, что в 60-е годы она верила, будто неонацизм медленно отомрет, чем больше лет будет проходить после краха «третьего рейха». Но сейчас в неофашистские группы входят двадцатилетние: молодые люди, родители которых еще не были взрослыми людьми в гитлеровские времена.
Как особенно позорный факт она характеризовала то, что «третий рейх» изображается в газетах, книгах и фильмах как безобидное явление.
С неофашизмом надо решительно бороться. Тревожные вести идут не только из Австрии, но и из других концов Европы. Журнал «Квик», сообщая о «гитлеровской волне» в Великобритании, поместил снимки: английские неонацисты в мундирах вермахта проводят «военные учения» в предместье Лондона; рядом — молодой английский фанатик, изуродовавший себя нацистской эмблемой. Невероятно, что все это открыто происходит в стране, которая немало пострадала от фашистской Германии.
Реваншисты уверены в безнаказанности — и не без оснований. Так, «временная администрация германского Востока» — одна из нацистских организаций, окопавшаяся в ФРГ, беспрепятственно распространяла листовки, прославляющие Гитлера и оправдывающие развязанную им захватническую войну. В 1977 году она «от имени своих доверителей» заявила о «правах» на целый ряд «земельных угодий, лесных массивов и зданий» на территории Польши, ЧССР и Советского Союза. Хотя подобные подстрекательские выходки получили широкую огласку, официальный Бонн делает вид, будто ему ничего не известно...
Да, и за океаном, в Америке, неймется фашистам. Говорят, немало нацистов окопалось в Нью-Йорке. Еще Маяковский писал, что в Нью-Йорке проживает много немцев, сейчас же их, особенно в районе Йорквилля, стало больше, они «завоевывают все новые улицы». Неужели это за счет бежавших сюда военных преступников?
Реваншистов можно увидеть не только в районе 86-й и 85-й улиц, скажем, в баре «Гейдельберг», где они во время своих сборищ-фестивалей со значками «Поцелуй меня, я — немец» потягивают баварское пиво и грезят о своем часе «пик».
Когда один из нас во время тридцать третьей сессии Генеральной Ассамблеи ООН заглянул туда, его соседом оказался какой-то полупьяный Вольдемар —«а ля Гитлер» с узенькой челочкой и вздернутыми усиками. В баре пахло крепким табаком, винными испарениями, разговор заглушали бравурные марши. Завсегдатаев этого бара можно нередко увидеть в роскошных салонах, где они покупают портреты фюрера, или расположенном в богатом квартале известном книжном магазине «Барнз энд Нобл», торгующем книгами «История войск СС», а в разделе «Эротика мира» — изданием «Сексуальные аспекты жизни Гитлера».
Бредовые идеи ефрейтора, похоже, не дают покоя иным государственным деятелям. Во время приема, который устроил на дому для делегатов сессии Генеральной Ассамблеи ООН один из дипломатов европейской капиталистической страны, его дочь Кэт показывала гостям книги отца. Постпред Болгарии Янков заметил первым: среди прочих книг были «Майн кампф», биография Гитлера, выпущенные здесь, в Нью-Йорке.
Полупьяный же Вольдемар из нью-йоркской пивной, приставая к посетителям, хвастался, что его врачеванию цены нет: он-де за несколько сеансов полностью излечивает импотенцию.
Сотрудник Секретариата ООН, о котором мы упоминали в начале заметок, не выдержал тогда:
— Ну чего распетушился? Сам-то ведь давно импотент политический.
Но дискутировать в этой компании — далеко не безопасно. Дело прошлое, но расплачиваться пришлось досрочно, а на улице, пока добрались до ожидавшей машины, придерживались полицейских советов: когда поздно идете по улице, осмотритесь, не идут ли за вами; если заметили что-то неладное, перейдите на другую сторону улицы. Правда, кричать и бежать, как советуют в инструкции, не пришлось, но стоявший за углом наш «шевроле» был очень кстати.
В метро, автобусах многих городов Америки можно увидеть изображение свастики. Нацисты снова поднимают голову. Они ободрены новым взрывом антикоммунистической пропаганды в США. Потому-то и чувствуют себя все вольготней и действуют наглее.
Вместе с тем Соединенные Штаты захлестнула волна антисемитизма. Такого взрыва страна не знала по крайней мере двадцать лет, отмечает газета «Нью-Йорк пост». В 1979 году было зарегистрировано свыше 130 антисемитских выступлений: нападения на евреев, убийства, разные акты вандализма, осквернение еврейских кладбищ.
Во всей кампании антисемитизма лидирует Нью-Йорк. Полиция города даже выделила специальный телефонный номер для сообщения о крупных антисемитских и других действиях с «расовой мотивировкой».
Так называемые «мелкие» инциденты статистика просто не учитывает, а полиция не обращает на них внимания.
Ненависть к евреям, констатирует газета «Ньюсдей», живет и процветает в США, и в Вашингтоне прекрасно знают об этом. А ведь только в одном Нью-Йорке проживает свыше 2 миллионов евреев. По данным министерства юстиции США, только за первые шесть месяцев 1979 года количество случаев «вандализма с расовой мотивировкой» увеличилось в пять раз в сравнении с таким же периодом предыдущего года. Хулиганские действия включают рисование свастики и антиеврейских лозунгов на домах и стенах общественных зданий, подбрасывание зажигательных бомб, выбивание стекол в окнах и переворачивание надгробных камней и другие формы осквернения кладбищ.
Как известно, официальные власти США, на щадя живота своего, разглагольствуют о мнимых «нарушениях» прав человека за рубежом и не замечают того, что происходит в их собственной стране.
Но есть и другая Америка. Как предостережение новой угрозе, которую несет коричневая чума, стал спектакль, поставленный через тридцать пять лет после войны в одном из вне-бродвейских театров Нью-Йорка — «Театре Четыре». Спектакль идет по пьесе «Дневник Анны Франк», написанной Франсис Гудрич и Альбертом Хаккетом, в маленьком, но неизменно переполненном зале, потрясая зрителей.
Дневник своей младшей дочери Анны Отто Франк нашел уже после войны, когда он, чудом не погибший в Освенциме, вернулся в Голландию. В толстой ученической тетрадке по-детски непосредственно Анна описала трагедию двух еврейских семей, вынужденных два года скрываться от фашистов на чердаке склада в Амстердаме. В 194/ году дневник был опубликован в Голландии, вскоре судьба тринадцатилетней девочки потрясла читателей других стран, в том числе Советского Союза. Анны давно не было в живых: она погибла в нацистском концлагере Берген-Бельзен.
Но современному рецензенту из «Нью-Йорк тайме» Анна кажется «испорченным ребенком». А критик из «Виллидж войс» вообще считает «смехотворной» финальную реплику дочери: «Вопреки всему я твердо верю, что человек добр». Поразительная по цинизму реакция! Этим, с позволения сказать, «рецензентам» отвечают со страниц «Дейли уорлд» известный театральный критик Роберт Лауэри. «Вера в людскую доброту и щедрость,— пишет он,— главная мысль дневника Анны Франк. Сам дневник — это торжество жизни, нормальной жизни, прожитой в чудовищно ненормальных условиях и пожертвованной с твердой убежденностью в благородстве человека».
Перефразируя известные слова Авиценны, можно сказать, что эта тринадцатилетняя девочка «постигла значение человека», оказавшись на несколько голов выше некоторых продажных писак.
И вот сегодня по улицам Америки вышагивают молодчики, не таясь, выпятив нацепленные на грудь свастики. Вскармливаемые определенными кругами США, американские наци дожидаются своего дня, когда вместе с единомышленниками из ку-клукс-клана и «общества Джона Берча» смогут перейти к открытым действиям против новых семей Франк.
5
Кое-кто не против предать забвению вторую мировую войну, забыть ее уроки, не вспоминать о коричневой чуме, грозившей уничтожить человеческую цивилизацию. Но даже бывшие вояки вермахта, как, например, Рудольф Зульцман, признают, что за ложь в пропаганде и за искажение истины народы заплатили слишком дорогой ценой, чтобы снова браться за них в будущем.
Немало развелось и таких «теоретиков», которые тщатся затушевать истинные причины возникновения нацизма, второй мировой войны.
А третьи просто считают (как, например, написала в своем письме в газету «Голос Родины» жительница Франции Н. Крепе): войну нужно забыть, перестать о ней писать. Нет, господа, мы никогда не забудем неисчислимые жертвы, понесенные советским народом во второй мировой войне во имя спасения цивилизации от фашистских мракобесов. Отечественная война для нас не просто история, а зримая, осязаемая частица бытия.
— Было холодное зимнее утро. Мать хлопотала у печи, пекла хлеб. Вдруг — резкий удар в дверь, такой, что даже засов отлетел. В хату ворвались несколько вооруженных людей. Сразу кинулись к матери и приказали ей одеваться. Мать одевалась и смотрела печальными глазами на нас, детей. Мне в то время было восемь лет и до сих пор я не знаю, где мама.
— Когда в село вошли советские танкисты, Илья Танасович Самагала пригласил их остановиться у него дома. Позже бандеровцы выследили его и убили.
— Мы не должны забывать прошлого ради памяти погибших, ради счастья сегодняшнего. Пусть будут навсегда прокляты народом националисты, фашистские прихвостни. Их кровавые преступления напоминают нам о том, что необходимо быть бдительными, решительно пресекать любые проявления национализма.
Эти свидетельства, полные боли и горечи, не проходящей с годами, эти выстраданные наказы мы записали в селах Тернопольской области. Село Соснов Теребовлянского района... Говорит на сходе колхозник Богдан Иосифович Черный —это у него бандеровцы отняли мать. Поднимается Петр Максимович Ру дык — его в пять лет оставили без отца, Семен Григорьевич Боднарук — у него, подростка, на глазах застрелили маму... Села Кривче, Горошева, Буглов, Шишковцы — повсюду в памяти людей живы преступления фашистских пособников, пытавшихся террором утвердить свою «самостийную» власть.
После освобождения западных областей Украины от фашистской оккупации преступники предстали перед судом. Однако в то время не все удалось установить. Откроем датированный пятым июля 1944 года документ — «Акт расследования злодеяний, совершенных немецко-фашистскими захватчиками на территории г. Вишневец и Вишневецкого района». Составила акт Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованию фашистских злодеяний.
В августе 1942 года в г. Вишневец, говорится в документе, происходило массовое уничтожение еврейского населения: «В первый день погрома было расстреляно в овраге за городом свыше 2500 человек, в последующие дни продолжались систематические расстрелы и избиения и в конце концов к ноябрю месяцу 1942 года гетто перестало существовать, так как заключенные в нем были полностью уничтожены».
Из гетто людей выводили и вывозили машинами за город к оврагам, где заранее были приготовлены ямы. Недалеко от ям всем жертвам приказывали раздеться догола. Сопротивляющихся избивали, отбирали ценные вещи. Предатели рассортировывали их, связывали в узлы одежду и на подводах увозили ее для реализации.
Раздевшихся людей гнали в ямы по 5—6 человек, заставляли ложиться и расстреливали. Следующая партия ложилась на трупы расстрелянных. Так заполнялась одна яма за другой. Женщины, раздетые, шли в яму с детьми на руках. Женщина ложилась, прикрывая телом ребенка. Жертву расстреливали, ребенка же закапывали живым».
Так было расстреляно около шести тысяч человек — евреи, украинцы, поляки. Советские активисты, коммунисты и комсомольцы.
В том же 1944 году были произведены частичные раскопки. Из одной общей могилы извлекли 367 трупов: женщин, мужчин, детей.
Комиссия поименно назвала виновных в злодеяниях:
1. Вигальк, комендант.
2. Курнот, зам. коменданта.
3. Штайгер, комендант (гетто).
4. Фон Дабек — комиссар.
5. Битнер — жандарм.
6. Яке — комиссар.
7. Май —жандарм.
8. Баль — жандарм.
ИЗМЕННИКИ РОДИНЫ
1. Островский Яков Георгиевич из Вишневца.
2. Волошин Алексей Дмитриевич из Вишневца.
Вскоре после освобождения Тернопольской области группа Вишневецких полицаев была арестована. Островского допрашивал А. Н. Сабуров, прославленный партизанский командир,— в это время он возглавлял управление НКВД Дрого-бычской области, которое временно находилось в поселке Вишневец.
Из протокола допроса, 1944 г.
«— Чем вы решили искупить свою вину?
— Хочу быть честным гражданином Советского Союза. Хочу пойти в армию и оправдать себя. Еще хочу сказать, что вы меня не знаете. Но я хочу вам сказать, что я все время был честным человеком. При немецкой власти меня сломили, но сегодня я решил снова стать порядочным человеком, потому что меня мучает совесть.
— Когда здесь происходили расстрелы?
— Начались расстрелы в 1941 году в июле месяце, как только вошли немцы. Расстреливали людей во рву. Потом расстреливали уже в 1942 году в июле — августе и сентябре месяцах.
— Вы лично участвовали в расстреле?
— В первом расстреле я не участвовал. А потом под угрозой расстрела вынужден был стрелять.
— Скажите, много людей вы расстреляли?
— Нет, немного — человек 25—30. Потом я болел и три месяца из-за сыпного тифа не вставал с постели».
Сыпным тифом он заболел, присвоив одежду расстрелянных: брюки, два костюма, пиджак...
«— Повторите, пожалуйста, сколько времени вы прятались от немцев, когда они вошли сюда в 1941 году?
— Недели три я прятался...
— Вы говорите — три недели? Это точно?
— Да, точно.
— А я имею сведения, что как только немецкая разведка появилась недалеко от Вишневца, вы вышли ей навстречу и там разговаривали с немцами. Так это или не так?
— С первого дня я действительно пошел навстречу немецкой разведке...
— А вчера вы говорили, что вы целый месяц скрывались от немцев... Вот и получается, что вы даете нечестные сведения... Вы водили вашу полицию на расстрел населения? Потом после расстрела шли обратно с песнями? Был такой факт?
— Да, был такой факт.
— Значит, после расстрела было так весело, что даже разные песни пели?
— Должно быть, было весело, потому что была нагайка.
— Сколько лично вы сами расстреляли?
— Человек 30... Когда немцы утомились расстреливать, мне дали винтовку и сказали расстреливать. Тогда допустили к расстрелу меня и еще одного человека из Вишневца по фамилии Соцкий Хома.
— В августе месяце 1942 года до приезда гестапо вы расстреливали евреев?
— Я был больной и никого не расстреливал.
— Теперь послушайте показания: «В августе месяце 1942 года до приезда гестапо Островский расстреливал евреев». Что вы можете теперь сказать?
— Теперь я вспомнил, был такой случай...»
Прошло всего два месяца, и Островский вновь «забыл», сколько людей он расстрелял:
«Я убил лично сам 5 человек евреев,— говорил на суде,— в обвинительном заключении написано, что я убил 40 человек, это неверно».
А спустя еще несколько дней начал отрицать все подряд:
«Показания отрицаю, евреев я никуда не конвоировал, никогда их не убивал, и таких случаев, чтобы я конвоировал, а затем шли и пели песни, не было. Показания отрицаю. Участия в расстрелах я не принимал, евреев не расстреливал и там совсем не был, где происходили расстрелы».
Доказать его личное участие в расстрелах в то время следствие и суд не смогли. Учитывая это, Военная коллегия Верховного суда СССР 31 января 1945 г. отменила приговор военного трибунала и направила дело на новое рассмотрение со стадии судебного следствия.
23 июня 1945 года Островский был приговорен к 20 годам лишения свободы. Тогда же были осуждены другие полицейские из Вишневца — Соцкий и Шаповал. Отбыв наказание, Островский и Шаповал вернулись в Вишневец, а Соцкий поселился в Абакане, где его никто не знал. Женился на вдове погибшего солдата. Получил солидную пенсию —120 рублей. Был даже награжден медалью «Ветеран труда». В Вишневце его родственники распустили слух, что он повесился, не выдержав измены жены.
Значит, кому-то было выгодно, чтобы о его существовании забыли?
Да. Точно так же, как нам всем было необходимо знать о нем, о них г^ю правду. Но поиск истины был не прост.
19 июля 1982 года старый приговор был отменен «с возвращением дела на дополнительное расследование по вновь открывшимся обстоятельствам».
На крутом откосе над дорогой Тернополь — Вишневец стоит скромный обелиск с красной звездой. Здесь перезахоронены останки жертв массовых расстрелов.
Долгие годы их могилы были безвестны. Где-то за оврагом, говорили в городке, где-то в поле...
А то поле уже десятки раз перепахали. И над оврагом выросла густая посадка. Пробираешься сквозь нее, отклоняя сучья, и вдруг видишь неровную, изрытую просеку. Пни, груды вывороченной земли, ямы...
Свидетели советовали искать здесь, но в этом месте поиск результата не дал... Тогда заложили скважины в разных местах. Чекистам помогали колхозники, рабочие. И только последние из 300 скважин вскрыли захоронения.
Потом в областном управлении КГБ нам показали кадры, снятые на этом поле. Их нельзя смотреть без содрогания: горы черепов, кости...
После освобождения предатели заметали следы. Одни признавались лишь в малой части преступлений. Другие утверждали, что, кроме службы в полиции, куда их якобы загнали силой, за ними грехов нет. Нашлись и такие, кто, отбыв наказание, продолжали чернить все советское, грозить. Тот же Островский, несостоявшийся наследник колбасной фирмы, подвыпив, рассуждал: «Эх, если бы американцы сбросили нам оружие, все коммунисты висели бы теперь на веревках!»
Правда, тут же он сам себя и осаживал: «Раньше для порядка достаточно было убить нескольких активистов, а теперь и половиной населения не обойдешься, настолько все заражены коммунизмом».
Когда Платон Викторович Жила слышал такие реплики, он никогда не молчал. У него, коммуниста, фронтовика, бравшего Берлин, свой счет к врагу. Его брат Павел и сестра Ирина погибли в фашистской неволе. Тетку вместе с мужем, советским служащим, бандеровцы заживо сожгли в пылающем здании Вишневецкого замка.
Вернулся солдат домой и понял, что война не окончена. В бою с бандеровской «бандой», обученной и вооруженной фашистами, погиб его дядя— Василий Иванович Жила. Платон Жила стал бойцом истребительного батальона.
Вместе с Платоном Викторовичем Жилой чекистам помогали десятки и сотни вишневичан.
Свидетели видели, как полицаи, развлекаясь, стреляли сквозь щели забора по узникам гетто. Как издевались над людьми, не щадя даже детей. Как сбросили в шлюз женщину с новорожденным.
Среди тех, кого в августе сорок второго года поставили над страшной ямой, была маленькая девочка Фейга Айзенберг. Полицейская пуля миновала ее. Она упала рядом с сестрой и братом. Услышала слова полицая: «Потом мы их сахарком присыпем». Так убийцы называли дезинфицирующий порошок.
Ночью Фейга выбралась из могилы. Настоящие люди, рискуя своей жизнью, скрывали ее от фашистов, называя своей доней — дочерью. Она дождалась прихода Советской Армии. Другое украинское село, передавая из хаты в хату, прятало Андрюшу Розенберга, убежавшего из гетто, сына фронтовика.
После войны они переехали в другие места, мало кто верил, что их удастся найти. Но их нашли. И они тоже обвиняли убийц.
— Я помню Соцкого, Островского и Шаповала,—говорила Ф. Айзенберг.—Они стреляли в нас. Меня спасла мама, прикрыв собой.
— Я видел, как Шаповал бросал детей в кузов, разбивая им головы,—сказал на суде П. Жила.
— Свидетель говорит неправду,—возразил Шаповал.— Там машины так стояли, что он не мог меня узнать...
— Обвиняемый Шаповал, откуда вам известно, как стояли машины? До сих пор вы утверждали, что ничего подобного даже не видели? — спросил прокурор.
— У меня склероз,— юлит Шаповал и всхлипывает.
На суде он жалок. Сидит, сгорбившись, приставив к vxy ладошку. И только колючий взгляд напоминает, каким был этот «шуцман» в 1942-м. Да еще легкость, с которой звучат в его объяснениях слова из жаргона карателей: «акция», «экстрема» — так они называли между собой массовое уничтожение людей.
Сразу после оккупации Вишневца Иван Шаповал вступил в полицию, нацепил «трезубец» — символ националистов. Тогда он чувствовал себя хозяином, цинично отвечал женщинам, пришедшим узнать о судьбе своих близких: «Готовьте им ящики». Учился на фашистских полицейских курсах в Кремен це.
— Чему учились? — спрашивает прокурор. Шаповал старательно избегает слова «стрелять».
— Нам не доверяли, давали всего по пять патронов.
У полицаев были советские винтовки. Это доказано свидетелями, документами. Во вскрытых могилах нашлись гильзы от патронов к этим винтовкам. Гильзы стали вещественным доказательством участия полицаев в расстрелах. Свидетели подтвердили их личное участие в пытках и расстрелах.
Яков Островский был заместителем коменданта Вишневецкой районной полиции. Свои называли его «главным забойщиком». Уточним: «забойщиком» людей. По его собственному признанию, он старался создать в гетто ад. Там даже заколотили колодец. Люди пили из луж.
Говорят, в самом очерствелом сердце пробуждаются хотя бы капельки добра, когда оно встречает обездоленного, несчастного ребенка. Эти выродки ненавидели даже детей. Островский избил мальчишек, подобравших на улице рваную обувь. Соцкий ударил сапогом в лицо восьмилетнюю Анну Зи-мович, дочку красноармейца, за то, что она подобрала разбитую куклу, выброшенную кем-то на улицу.
Ефимий Соцкий, по прозванию «Данилка Купленный», коммунистов люто ненавидел.
Свидетельствует А. Ф. Дудниченко. На всю жизнь врезалась в память безжалостная, жестокая расправа с безоружным человеком.
— Летом 1942 года, месяца не помню, в дневное время я шел по улице, которая сейчас называется Дольная. Вдруг за спиной я услышал одиночный выстрел. Когда обернулся, то увидел, что на проезжей части улицы лежит неподвижно человек, а около него с винтовкой в руке стоит полицейский Соцкий Ефимий. Других лиц здесь не было. Когда полицейский ушел, я подошел к лежащему человеку и увидел, что он мертв. В голове была большая пробоина. Похоже, что Соцкий выстрелил в него разрывной пулей. Как я потом узнал, это был человек по фамилии Берестовский, который пытался убежать от фашистов, ведущих его на казнь».
Полон зал Тернопольского клуба ветеранов. Рядом с молодежью сидят убеленные сединами люди. Украинцы, русские, белорусы, евреи...
Когда Шаповала приговорили к высшей мере наказания (его напарников судили раньше), переполненный зал обрушился аплодисментами. Нет, наверное, в западноукраинских областях семьи, которую обошел бы фашистский, оуновский террор.
Мы попросили своих случайных соседей по залу сказать, что привело их на процесс. И услышали то же, что и на сельских сходах, с которых начали эти заметки: «Бандеровцы казнили отца», «фашисты замучили сестру-пионерку», «брат пропал без вести в немецкой неволе», «деда замучили бандеровцы»...
Дед Гали Наконечной был председателем колхоза, депутатом народных Сборов, принявших решение о воссоединении западноукраинских земель с Украинской ССР. Бандиты убили его. Другому депутату после казни прикололи записку на грудь: «Больше не будешь присоединять».
— Просчитались бандиты, злейшие враги украинского народа,—сказала Галя.—Союз Советских Социалистических Республик нерушим. И мы никогда не забудем войну, не забудем погибших...
Не забудем мы, современники, не забудут грядущие поколения. Это надо нам, живым, это надо нашим детям и внукам. Сотни красных пионерских галстуков прикреплены к почерневшим от пожарищ войны прутьям Бреста, галстуков, трепещущих на ветру, как поминальные огоньки на могилах , павших героев. На одном из них надпись: «Моему дедушке — герою Бреста. Аня, ученица 6-го класса из Волгограда». Мы видели и надпись на красном галстуке: «От пионерского отряда «Дружба» из Гомеля», который был прикреплен к обугленному дереву, некогда зеленевшему у входа сожженной дотла школы чехословацкого села Лидице.
Помнить надо живым. И помнить призыв Юлиуса Фучика: «Люди, будьте бдительны!»
В той же Америке, предостерегает член палаты представителей Окастас Хокинс на страницах еженедельника «Мичиган кроникл», новый фашизм, замаскированный под старомодный американизм и проповедующий расизм, имеет сторонников во всех сферах американской жизни. Но, что еще более важно, продолжает Хокинс, неофашисты проповедуют «врожденное неравенство» людей: мол, национальные меньшинства, небелые и тому подобные категории людей находятся на самой низшей ступени, а потому белые должны верховодить всеми. И далее автор добавляет, что эта философия, по сути дела, не нова; она претворялась в жизнь в фашистской Италии при Муссолини, в фашистской Испании при Франко и в нацистской Германии при Гитлере. Сегодня многие правоэкстремистские группы, действующие в Соединенных Штатах, называют себя «национал-социалистическими», тем самым сознательно подчеркивая свои духовные связи с гитлеровским фашизмом.
Всего в США около сотни таких организаций. Наиболее влиятельные из них — «Американская нацистская партия», «Национал-социалистическая партия Америки», «Национал-социалистическая партия белых рабочих», «Объединенная партия белых». Они координируют свою деятельность, проникают в крупные политические партии, в сферу лоббистов, конгрессменов, бизнесменов, вербуют сторонников в недрах ЦРУ и ФБР.
Потому-то так своевремен и актуален выход в свет в США работы Пальмиро Тольятти «Лекция о фашизме» с предисловием, написанным Генеральным секретарем Компартии США Гэсом Холлом, который сопоставляет выводы автора книги о нацизме с современной деятельностью Америки.
Нацизм и фашизм вчера.
Неонацизм и неофашизм сегодня.
Он меняет свое обличье, приспосабливается к новой обстановке. Черная тень фашизма вчерашнего напоминает о себе не только пивной на одной из стрит в Америке. Она напоминает о себе взрывами подложенных фашистскими террористами бомб, политическими провокациями неонацистов, мутным потоком литературных и кинематографических «документов», прославляющих фашизм, гитлеровскую войну, нацистские зверства, модернизированными расистскими теориями, практикой геноцида...
О том, что опасность неофашизма действительно реальна, свидетельствует хотя бы заявление сотрудника Комиссии ООН по правам человека X. С. Круса, подчеркнувшего, что «в последнее время в различных районах мира дают знать о своем существовании влиятельные силы, которые поддерживают, распространяют и в ряде случаев воплощают на практике идеологию, во многих аспектах близкую той, которая была характерна для нацизма».
Настоящий переполох в Западной Германии, как сообщил журнал «Ныосуик», вызвало сообщение о том, что США намерены передать ей контроль над Берлинским центром документации, где под американским наблюдением с 1946 года хранится примерно 30 миллионов нацистских документов.
Вашингтон не видит больше никакой необходимости содержать этот центр, пишет журнал, и ведутся переговоры о передаче его западным немцам, которые, по-видимому, колеблются, не спешат с этим делом. Причина: как полагают, в этом центре находится много «взрывоопасных» материалов, которые, могли бы —будь они опубликованы — вызвать сумятицу в Западной Германии, разоблачив какое-то число ее граждан как нацистских военных преступников.
Помнится, во время путешествия по центру Европы председатель Карловарского комитета Союза чехословацко-советской дружбы Станислав Давидек, могучий великан с прокуренными усами, знакомил нас со своим районом. Он только что вернулся из Свердловской области, с которой соревнуется Западночешская область. Дорога то ныряла в густые рощи, то снова выводила «шкоду» Станислава Давидека на степное раздолье.
— В нашем районе трудятся замечательные люди,—рассказывал Давидек,—и, как водится у добрых друзей, мы часто ездим к вам, а ваши товарищи приезжают к нам. У нас много общих дел —и в хозяйствовании, и в культурном обмене. Я и сам не раз бывал на Украине —в Киеве, Ужгороде.
И Станислав Давидек рассказал, что хозяйству села Быхов на Тепле, куда мы держим путь, помогли закарпатские рыбоводы—и теперь здесь тоже разводят новую породу форели, а карловарские лесоводы делятся своими «секретами» с украинскими коллегами.
Сегодня мы снова вспоминаем встречи с чехословацким шахтером Зденеком Павликом, для которого поиск имен павших в борьбе за освобождение его родины советских солдат стал делом жизни.
— Я не люблю в общем-то громких слов,—говорил Зде-нек,— но думаю так: перед всеми павшими в борьбе с фашизмом чувствую себя в вечном долгу. Они погибли ради нас. Известно ведь, какую судьбу готовили нам гитлеровцы.
Да, известно. Чехословакия, утверждал Гитлер, выступая перед высшими генералами вермахта z8 мая 1938 года, должна исчезнуть с карты Европы. Зловещий посев той весны взошел очень скоро: мюнхенский сговор, предательство правящей буржуазии, свастика над страной.
Дорога к возрождению, к национальной и государственной независимости шла через Бузулук и Соколов, через муки Панкраца и отвагу Словацкого национального восстания, через омытую общей кровью Дуклу, шла с танками Рыбалко и Лелю-шенко, освобождавшими Прагу.
— Не будь Советского Союза, Советской Армии,—убежденно говорит Зденек Павлик, рабочий человек,—от моей родины остались бы одни руины. Я всегда об этом помню. И детям завещаю помнить.
Надо ли сегодня помнить обо всем этом?
Надо.
6
Глубоко символично, что голоса дружбы сынов и дочерей разных народов прозвучали здесь, в самом центре Европы,— в городе Соколов.
Город, давший имя фестивалю политической песни, близкий сосед знаменитого курорта Карловы Вары. От популярных источников до Соколова всего два десятка километров. Только что машина шла мимо сплошного ряда пансионатов, гостиниц, санаториев. И вот уже за окном индустриальный пейзаж: на макушку террикона взбирается вагонетка, дымят трубы электростанции, тянутся закопченные заводские корпуса...
Соколов лежит на самом западе республики, в том углу, где сходятся границы Чехословакии, ГДР и ФРГ. Окрестные названия напоминают о древней славянской истории края: Соколов, Ходов, Краслице, Локет... Там, где река Огрже круто меняет русло, давным-давно поставили Локетский замок. Его называли «ключом к королевству Чешскому». Старые названия дошли через века, хотя не раз их пытались стереть с карты и из памяти. «Лес, река, города и села изменить свои славянские имена не хотят»,—писал когда-то чешский поэт Ян Коллар. Охотников переиначить на свой лад исконные имена, увы, немало находилось и позже.
В Соколове —его родословная, кстати заметить, уходит в XIII век, в средневековые копи — в городском музее есть любопытная карта. Издана она была в Мюнхене года три-четыре назад. По существу же, это слепок навсегда ушедшего времени, наглая попытка повернуть вспять историю, воскресить 1938 год, когда фашистские солдаты сбивали таблички у чешских городов и сел и ставили свои.
Совсем рядом проходит здесь граница с ФРГ.
— Всмотритесь теперь в ту опушку,—советует пограничник, передавая бинокль и показывая налево.—Там под деревьями укрыт бункер американской армии.
Так же тихо вокруг — только птицы слышны. Так же ласкова речушка. Только смотришь вокруг уже другими глазами. По ту сторону мостика не просто другая страна. Там, за флагами ФРГ и Баварии, другой мир.
Черта, у которой стоит пограничный столб с гербом Чехословацкой Социалистической Республики,— самая западная граница социализма. За спиной часового на фасаде контрольно-пропускного пункта лозунг: «Защищаем рубежи социализма». Да, старое понятие границы наполнилось новым смыслом. Оберегая свои пределы, Чехословакия обороняет и границы социализма. А рубежи социализма надежно защищают Чехословакию.
Каждая эпоха оставляет свои символы интернациональной солидарности. Партизану, борцу Словацкого национального восстания, и сегодня слышится гул советского самолета, спешившего на помощь повстанцам. Сегодня самолет стал живым памятником. Как и танк в Праге, первый советский танк, прорвавшийся на помощь восставшей столице. Площадь, на которой он стоит, город назвал именем Советских танкистов. Чуть поодаль, на Кларове, там, где булыжная дорога крутым серпантином взбирается вверх к величавому утесу Града, открывая внизу островерхие, зеленые крыши, мосты через Влтаву,— там, справа от дороги, поднялся копер «Метростава» — новый символ нашей дружбы.
О копрах, вписанных в пражское утро, о партизанской беззаветной дружбе, о Гавроше и Щорсе, о непокоренных чилийских патриотах во весь голос пел Соколов. Эмблема фестиваля — гитара, из которой вырастает рука, сжатая в кулак.
Но представьте себе, что вот эта гитара
Для фашистов страшна, словно совесть земли.
В сентябре на допрос взяли Виктора Хару
И гитару его на допрос повели.
Чтоб бежать он не смог, его крепко связали.
Чтобы жить он не мог, расстреляли в ночи.
Чтоб играть он не мог, ему руки сломали,
И у песен, ребята, есть свои палачи.
С голубых Кордильер открываются дали.
Океанские ветры звенят, как струна.
А гитару его сапогами ломали.
И гитара поэта бывает страшна.
Так играйте, друзья, бейте в ваши гитары,
Воскрешайте шеренги великих имен,
Чтобы в ваших руках руки Виктора Хары
Продолжали бы песню грядущих времен.
Песню Сергея Никитина в Соколов привезли воронежские студенты. И как трепетно слушал их переполненный Дворец спорта, как скандировал вместе с нашими ребятами последние строки:
Чтобы в ваших руках руки Виктора Хары
Продолжали бы песню грядущих времен.
Молодежь разных стран — Советского Союза и Кубы, ФРГ и Бельгии, Чехословакии и Анголы, Болгарии и ГДР, Чили и Португалии — снова и снова утверждает свою солидарность в борьбе за мир, за разрядку международной напряженности, против фашизма и империализма. Песня летит к границам навстречу ядовитым волнам, и, верится, она сильнее их.
Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем...
Стремительно меняются ритмы, языки, костюмы, темы...
Музыка переносит с континента на континент, от забот и радостей человека к тревогам человечества. Слушаешь эту разноязыкую исповедь и думаешь, как точно сказано о песне— душа народа, как окрыляет и объединяет песня.
Нам вспоминается одно из писем Юлиуса Фучика своей Густе. Отправил он его осенью 1932 года из армии.
«Любопытный эпизод произошел вчера днем в нашей комнате. Ефрейтор (тот самый человек, которому вменили в обязанность неотступно следить за мной) вступил со мной в спор о немецком гимне. Потом мы заговорили о гимнах вообще, и он позволил себе шутку: «Вы, наверное, охотнее поете русский, чем наш». Я согласился с ним с видимой охотой. Тогда он полюбопытствовал: «А какой у русских гимн?» И я запел по-русски «Интернационал». Не особенно громко. Но все-таки это услышал один немец, который стоял, склонившись над своим чемоданчиком. Он вдруг выпрямился и запел вместе со мной «Интернационал» по-немецки. А тут присоединились и два словака, а потом еще один чех. И прежде чем мы успели спеть первую строфу, как уже все парни (кроме одного) стояли посреди комнаты, руки по швам —и «Интернационал» сотрясал стены казармы.
Такая случайность, а кончилось ведь дело настоящей демонстрацией».
Десять лет спустя в оккупированной Праге, когда гестаповцы выследили Фучика и бросили в тюрьму Панкрац, выстоять ему помогла песня. Откройте «Репортаж с петлей на шее», прочитайте эти строки:
«Камера N& 267 поет. Всю жизнь я пел песни и не знаю, с какой стати расставаться мне с песней сейчас, перед самым концом, когда жизнь ощущается особенно остро».
И дальше:
«Сегодня Первое мая 1943 года... Девять часов. Сейчас часы на кремлевской башне бьют десять, и на Красной площади начинается парад. Отец, мы с вами. Там сейчас поют «Интернационал», он раздается во всем мире, пусть зазвучит он и в нашей камере. Мы поем. Одна революционная песня следует за другой, мы не хотим быть одинокими, да мы и не одиноки, мы вместе с теми, кто сейчас свободно поет на воле, с теми, кто ведет бой, как и мы...
Товарищи в тюрьмах,
В застенках холодных,
Вы с нами, вы с нами,
Хоть нет вас в колоннах...»
Строфу из песни Юлиус написал по-русски: «Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных...» — в Чили, Парагвае, ЮАР, во всех фашистских застенках, вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах. Пусть до вас, как до Юлека, донесется из Москвы «Интернационал».
Донесется...
По первым тактам песни, с которой вышли на сцену студенты Воронежского университета, зал узнал близкую каждому чеху и словаку мелодию — «Лидице предостерегает».
Никогда больше
Пусть розы не перестанут цвести.
Никто из нас не хочет больше воевать.
Мертвые молчат и скорбят.
Лидице предостерегает:
Никогда больше.
Ведь ужасы войны нельзя смыть.
В каждом из нас то имя всегда будет жить.
И в рисунках детей, когда они розы рисуют.
Лидице предостерегает,
Лидице предостерегает.
Предостерегает Орадур, Ковентри, Равенсбрюк, Хатынь, Варшава...
Предостерегают рвы смерти на советской земле, руины городов, кровь миллионов...
Небо над планетой чистое.
Люди, будьте бдительны!