...Я не дышу.
Горизонт формируется на моих глазах, обрамлённый далёкими горами, и я вижу струи, потоки стремительно двигающегося, бархатисто-чёрного света, целые мириады оттенков, и все они передают чёрный. Струи плывут как тонко разливающаяся жидкость, уровень за уровнем, на сотню миль вверх и вниз от места, где я сейчас.
Я люблю это место.
От одной лишь его красоты перехватывает дух.
Темные облака тяжело нависают вдали, пронизываемые ещё более деликатными оттенками света. Они заставляют меня жаждать рассвета, более сильных лучей иллюминации в волнительной живости ночи, просто чтобы увидеть цвета.
Затем я смотрю на него и забываю обо всем остальном.
Геометрические узоры плывут вокруг гипер-детализированного силуэта Ревика, искрясь маленькими крошечными арками струй и света. Я протягиваю руку, касаюсь одной из фигурок, и судя по его реакции, это не сильно отличается от того, чтобы ткнуть его в глаз.
«Прекрати, - говорит он. - Ищи след, Элли».
В ответ на моё колебание он вздыхает, посылая больше завитков света и ощущений.
«Ты знаешь теорию, - его мысли покрыты тонким слоем терпеливости. - Если ты не знаешь, с чем хочешь резонировать, найди другую дорогу».
Когда моё недоумение не ослабевает, он снова подталкивает меня.
«Видящие могут выслеживать тремя способами, Элли. Первый - это отпечатки. Именно это я делаю сейчас, используя отпечаток, данный мне Вэшем».
Он мельком показывает многомерное изображение - слишком быстро, чтобы я уловила.
«Я также могу использовать личный предмет, аудиозапись или визуальную запись, кровь, отпечатки пальцев, мочу, волосы, даже запах. Все это - отпечатки. Отпечатки - это распространённый способ отслеживания, поскольку отпечатки есть повсюду. Именно из-за отпечатков запрещается использование визуальных образов. Отпечатки - это также причина, по которой запрещена торговля биологическими артефактами».
Он делает жест одной рукой, очерченной светом и оставляющей следы.
«Второй метод называется отслеживание места, - продолжает он. - Метод базируется на принципах пространственного пересечения. Проще говоря, если ты знаешь физическое местоположение чего-либо, ты можешь отследить это в Барьере. Однако для этого твои сведения должны быть очень точными. Кроме того, это не очень хорошо работает с временными прыжками или эхо Барьера».
Я понятия не имею, что это такое.
«Третий способ, - говорит он, игнорируя мой косвенный вопрос, - это линейное отслеживание. Оно подразумевает наличие личной связи или «прямой линии» с предметом, который ты отслеживаешь. Или, в данном случае, наличие прямой линии с чем-то или кем-то, кто резонирует с тем, что ты отслеживаешь. То есть, со мной».
Он ждёт, пока я уловлю направление его мысли.
«Используй эту возможность, чтобы почувствовать в следе меня, Элли».
Теперь я понимаю его логику. Если я резонирую с ним, а он резонирует с целью, я тоже буду резонировать с целью. Просто.
Я сосредотачиваюсь на незнакомой мне струе света в одной из его рук. Вибрация мгновенно изменяет мою собственную вибрацию.
«Резонанс не имеет пространственных ограничений или лимита на количество стыковок, - добавляет он, пока я играю с его светом. - Если ты резонируешь с чем-то, что резонирует с чем-то, а то резонирует с чем-то ещё... теоретически ты можешь отследить любое звено цепочки. Расстояние может смазывать отпечаток, но необязательно. Армия поневоле полагается в основном на вторичные или третичные связи. Иногда они вынуждены использовать связи с куда большим расстоянием от цели. Большая часть разведывательной работы сводится к этому. Обнаружение линий или «прицепок», что может быть сложно, даже утомительно. Проникновение в жизнь цели, охота на них, чтобы подобраться к их свету...»
Я очарована, улавливая от него образы.
«Ты все ещё занимаешься этим? Профессионально?»
«Да», - посылает он.
«Для кого?»
Его свет искрит раздражением. «Попытайся подстроиться под мой свет... или возвращайся и жди меня в комнате, Элли».
«Обижуля, обижуля», - мягко посылаю я.
Но я пытаюсь сделать, как он говорит, так что его мысли делаются чуть менее ворчливыми.
«Когда ты выслеживаешь, лучше, если цель тебя не чувствует, - советует Ревик. Он ждёт, пока я внесу поправки на основании его слов. Когда я этого не делаю, он вздыхает. - Это вовсе не деликатно, Элли. Будь я целью, я бы знал, что меня отслеживают».
«Я тебя услышала. Просто дай мне приноровиться, ладно?»
Он сдаётся, позволяя мне открыто изучать его свет.
Однако сегодня он раздражителен. Я понятия не имею, связано ли это со мной, но я решаю попытаться сделать так, как он говорит. Я то и дело отвлекаюсь на механику взаимодействия нашего света, но я также пытаюсь найти след.
Мой aleimi очень хочет резонировать с его светом. Это не столько вопрос попытки, сколько необходимости позволить этому случиться. Так что я расслабляюсь, разжимая кулак, который я и не осознавал.
Моя вибрация изменяется.
Я чувствую одобрение Ревика.
«Хорошо», - посылает он.
Теперь он ближе ко мне, и внезапно я борюсь уже с другим. То тянущее-тошнотворное-болезненное ощущение, которое я испытываю рядом с ним, без моего тела становится сильнее, носит более приказной характер. До меня доходит, что боль - это наверное то, как моё тело воспринимает этот приказ, словно трансформируя электрические сигналы. Затем я осознаю, что я смущена собственными попытками дать этому научное объяснение.
Ревик вежливо убирает свой свет.
«Ты готова?» - посылает он.
Я примерно в сотый раз подумываю спросить его об этой тяге, затем решаю оставить этот вопрос до того времени, когда он будет в хорошем настроении.
Я позволяю ему почувствовать это. То есть, то, что я готова.
Он отпускает то, чем удерживал нас на месте, и мы стремительно уносимся в ночное небо.
Иногда с места на место нас перемещают похожие на туннели воронки, но не в этот раз. В этот раз перемещение от одной локации до другой происходит быстро, почти мгновенно, без передышки между двумя состояниями.
Город вырывается из тьмы.
Его многочисленные окна отражают лучи раздутого солнца, выглядывающего из-за горизонта.
Я узнаю очертания из своих снов. Я вижу зазубренные стальные и стеклянные квадраты, выдающиеся из земли, плотный слой смога над сигналящими машинами, велосипедами и авто-рикшами на дороге. Люди идут по тротуару петляющими маршрутами, стоят у кофеен и старых с виду зданий с красными и золотыми фасадами. Я вижу проблески города со всех сторон, с земли и до хорошей наблюдательной точки где-то в облаках.
Я боюсь, глядя на металлические и стеклянные квадраты, возвышающиеся из пыли.
Я жду воя сирены воздушной тревоги.
Свет становится ярче, лучи солнца льются на землю, и затем...
... я парю над другой площадью, наполненной людьми.
Небо в этом новом месте - полная противоположность тому, что нависает над апокалиптическим Пекином.
Атмосфера парит так высоко и ясно, что у меня мелькает мысль - она принадлежит другой планете. Солнце здесь сияет ярче, но как будто нежнее; оно висит в небе, такое бледное бело-золотое, что почти кажется голубым, такое маленькое и яркое, что я не могу долго смотреть на него, даже из Барьера.
Городские здания имеют скруглённые углы вместо квадратных. Они скорчились друг вокруг друга, и все же обладают некой царственной грацией, покрыты зеленью, которая заставляет их выглядеть почти живыми в густых тенях тёмного камня. Высеченные окна без стёкол выходят на центр города за балконами, окутанными свисающими струями пурпурных и синих цветов.
Фонтан образует центр площади. Водные создания украшают чашу фонтана, вспенивая эту кристальную голубую воду и проливая её из пальцев и ртов.
Улицы расходятся от центра, они вымощены чёрной вулканической плиткой, которая кажется новенькой, словно кто-то полирует её каждый день. Статуи отмечают выходы на дороги, которые разветвляются отсюда как спицы колеса. Флаги колышутся на лёгком ветерке как шелковистые змеи.
Дородный мужчина, с виду лет шестидесяти пяти, стоит на балконе, читая речь густой толпе, стоящей внизу. Он одет в темно-красную пижаму и длинную вышитую тунику, которая почти выглядит азиатской, но все же другой.
Толпа увлечённо слушает, пока он говорит.
Я смотрю на толпу, очарованная красотой стольких лиц, которые я вижу, вне зависимости от возраста. И мужчины, и женщины носят длинные волосы. У мужчин они убраны деревянными заколками, инкрустированными яркими камнями, а у женщин лежат на спинах, переплетённые с тонкими металлическими нитями, перьями и шёлком. Ещё больше драгоценностей украшают руки и лодыжки мужчин, тогда как женщины носят камни на горле и запястьях.
Я слушаю бормотание толпы, хотя язык для меня нов и видимо, для Ревика он тоже нов. Он так отличается, что даже мои мысленные переводы в Барьере не совсем точны.
И все же слова старика становятся различимыми, пусть и ненадолго.
- Я не представляю эту... концепцию из... эгоизма, ради самовосхваления, - говорит он. Слова его речи пропадают, те слова, для которых мой разум не может найти контекст. - Я просто хочу, чтобы зрение... срочность за... моей мольбой. Это может пройти мирно, - добавляет он, поднимая палец. - Нет желания... войны. Или... живых страданий.
Мужчина продолжает говорить.
Я по-прежнему улавливаю лишь куски и фрагменты.
Он говорит о преодолении различий, о войнах, которые случались прежде. Он источает уверенность, и все же не уверен, слышат ли они его по-настоящему, действительно ли они понимают, что он пытается выразить. Я многое чувствую в его сознании. То, как хорошо я понимаю, что он думает, почти дезориентирует. Это заставляет меня нервничать.
«Это Balixe», - говорит Ревик.
Я вздрагиваю от неожиданности. Я так сосредоточилась на мужчине, читавшем речь, на попытках понять его слова, что забыла, что я не одна.
Я осматриваюсь вокруг, когда слова Ревика откладываются в сознании. Это не просто доисторическая эпоха. Это история, существование которой большинство людей вообще не признает. Это история до людей.
Если это влияет на Ревика, я не могу понять.
Он продолжает обучать, даже здесь.
«Это наша история. Это не доисторическая эпоха с точки зрения видящих, но определённо ранняя история. Это Обращение Меренситли, предшествующее Первому Смещению».
«Первому Смещению? - изумлённо переспрашиваю я. - То есть это Элерианцы? Первая раса?»
Ревик безмолвно соглашается с этим, затем добавляет: «Большинство не может даже видеть подобные события. Вэш очень щедро поступил, поделившись этим с нами».
Он показывает в сторону подиума.
«Этот мужчина, он очень известен для видящих. История описывает его как архитектора финальной войны. Неизвестно, был ли он Шулером в том понимании, в каком мы их видим сейчас. Однако он определённо своего рода предшественник темных сил, которые теперь существуют на Земле».
Его слова каким-то образом ранят меня.
Сосредоточившись обратно на мужчине в красной пижаме, я качаю головой.
«Нет, - говорю я ему. - Это неправильно».
Я чувствую недоумение Ревика, обрамляющее его дурное настроение. Он переводит взгляд между мной и мужчиной, говорящим с балкона.
«Правильно. Он прилагает усилия, чтобы быть миротворцем. Не нужно воспринимать его слова наивно, Элли. Он был политиком, богачом, который только заявлял о себе как о скромном учёном. Он использовал свои исследования, чтобы продвинуть свои общественные и политические мотивы».
«Это не его слова, - говорю я, показывая. - Это его свет. Посмотри на него!»
Ревик едва бросает беглый взгляд на мужчину перед тем, как хмуро посмотреть на меня.
«Свет можно замаскировать множеством способов, - предупреждает меня Ревик. - К этому тоже нельзя относиться наивно. Эта старейшая игра в Барьере - создавать те или иные частоты света. Я тоже делал это, будучи разведчиком. Притвориться, что ты резонируешь с кем-то или чем-то, безопасным или знакомым твоей цели - это зачастую самый простой способ заставить их опустить свои защиты. Будучи Шулером, я делал это все время, Элли. Я перенимал световые связи родственников или любимых людей просто для того, чтобы тот или иной человек открылся мне. Я изображал воплощение богов, ангелов».
Я пытаюсь осознать все это, слегка прикрывшись щитами от эмоций Ревика. Но я не могу просто двигаться дальше и отбросить его слова, когда они кажутся мне такими неправильными.
«Нет, - говорю я. - Ты ошибаешься на его счёт. Тебя неправильно информировали».
Я чувствую пристальный взгляд Ревика ещё до того, как сосредотачиваюсь на нем.
«Элли, - говорит он, и я чувствую, как он подавляет дурное настроение, злость, которую я чувствую под ним. - Эти сцены многократно изучались старейшинами клана. Я защищаю не своё видение, а видение величайших видящих кланов, - он добавляет резче: - Я говорю это не с целью оскорбить, но ты начинающая, Элли».
Прежде чем я придумываю, как ответить, сцена вокруг нас сменяется.
Поначалу сложно сказать, где мы.
Каменная платформа возвышается посреди разрушенной городской площади.
При виде изломанных кусков вулканического стекла, куч горящих тел и гор, нависающих над останками древнего города, меня без предупреждения заполняет чувством. Эмоция, поднявшаяся во мне, шокирует своей интенсивностью.
Ревик хватает мою руку света.
«Успокойся, - бормочет он. - Да, это та же самая площадь».
На него это тоже влияет. Я чувствую его скорбь, но в основном я ощущаю в нем злость, не связанную с этим местом.
Перед нами на платформе стоит тот же мужчина, но теперь он старше и худее. Его глаза смотрят испуганно. Кто-то привязал его к шесту в центре платформы. Его израненное и избитое лицо свисает поверх тёмного одеяния, заляпанного кровью. Его ноги босы и выглядят так, словно их били палками. Кровь сочится из длинной раны на одной ноге.
Молодой мужчина стоит рядом с ним. У него густая борода, огромные глаза, красивое, почти чарующее лицо под темными волнистыми волосами. Есть в нем что-то, от чего сложно отвернуться. Он привлекает взгляды. Он привлекает свет.
При виде его во мне взрывается ощущение. Оно рассредоточенное, иррациональное.
Любовь, сожаление, горе, ужас, предательство - они запутывают мой свет.
Я не могу сказать, то ли это мои чувства, мои воспоминания, то ли что-то от отпечатка, которым с нами поделился Вэш. Что бы там ни было, это ударяет по мне слишком сильной волной, чтобы я могла ей сопротивляться.
Мужчина с бородой поднимает руки, чтобы утихомирить толпу.
Они смотрят на него снизу вверх, и я узнаю этот взгляд.
Они любят его. Они прямо-таки обожают его.
«Халдрен», - бормочу я.
Я чувствую, как свет Ревика фокусируется на мне.
Голос бородатого мужчины звучит громче, разносимый ветром.
- Кардек умрёт! - страстно говорит он, поднимая руки одновременно с криком. - Да! Он умрёт! Однако его смерть нас не спасёт. Нет искупления грехов! Слишком поздно... болезнь заберёт ещё больше. Мы будем голодать. У нас почти закончилась вода. Наши враги нас убьют!
Из толпы доносятся стоны, крики боли.
Я вздрагиваю от этой боли, чувствуя, как часть меня разлетается на куски как вулканический камень. Я чувствую сокрушительное горе мужчины, его чувство ответственности. Не совсем ответственности, не так, как сказал Ревик - но там столько печали, сколько я никогда в жизни не ощущала. Горе завладевает мной, словно физическая боль разрывает меня изнутри.
Это провал. Сокрушительное, необратимое поражение - боль от результатов поражения.
Я подвела их всех.
Я подвела их всех. Их миру придёт конец.
- ...А для тех из нас, кто останется, - кричит Халдрен. - Не будет правосудия! Не для ваших семей! Не для друзей и соседей! Он не может излечить вас! Он никогда не сможет вернуть вам радость!
Темные глаза Халдрена наполнены эмоциями.
- Но одно я вам обещаю! Он больше не причинит вам вреда!
Из толпы доносятся крики, вопли. Кулаки взлетают в воздух.
Я заставляю себя посмотреть на них, на их лица. Я смотрю на их город, некогда бывший таким прекрасным. Цветы больше не благоухают на балконах. Камни разбиты словно зазубренные зубы, раскиданные с пальцами сухих стеблей от мёртвых растений. Ковры заткнуты в щели, чтобы не впускать заражённый воздух и ледяной ветер. Покрытые пеплом и кровью одеяла хлопают на задымленном ветру, предупреждая случайного прохожего держаться подальше от того, что ждёт внутри.
Почерневшие дыры от какого-то сражения шрамами покрывают здания. Брусчатка из вулканического стекла разбита и разодрана; большинство из того, что осталось, лежит обломками и пылью. Толпа беспокойно шевелится у подножья. Они больные, исхудавшие, грязные, отчаянные, одетые в тряпье. У многих к спинам пристёгнуты ножи и копья из вулканических осколков. Я вижу нескольких, которые больше походят на солдат и вооружены похожими на ветки устройствами, которые тоже напоминают оружие.
Каменный остов города - это все, что осталось.
- Этот мужчина, - кричит бородатый и показывает на Кардека. - Он, кто называл себя Мостом! Он стоит перед вами, предатель наших людей! Еретик и лжец!
Я чувствую, как шок Ревика рябью прокатывается по моему свету.
Все его внимание теперь приковано ко мне.
Однако я не могу смотреть на него. Я не могу даже озаботиться его реакцией. Меня медленно сокрушает груз боли этого города. Как и все остальные, я сосредотачиваюсь на Халдрене, чтобы не упасть. Он искупит грехи старика, очистит его огнём.
Это кажется справедливым. Даже правильным.
Халдрен - друг. Знакома его манера говорить, то, как толпа цепляется за каждое его слово, будто в трансе - это тоже знакомо. С его голосом вместе звучат стоны, полные эмоций крики. Люди кидаются вещами в старика, ударяя его кусками разбитой брусчатки. Я вздрагиваю, когда грань пересечена, но ничего не чувствую, ни телом, ни сознанием.
Мужчина с бородой наконец поднимает руку.
Он говорит тихо, для одного лишь старика.
- Тебе стоило прислушаться ко мне, Лиего, - его голос звучит надломлено. - Как ты мог это сделать? Ты умрёшь величайшим массовым убийцей в истории всего мира...
С этими словами до меня доходит.
Не просто доходит. Это меня уничтожает.
Я кричу в это синее небо. «НЕТ НЕТ НЕТ! Вытащи меня отсюда! СЕЙЧАС ЖЕ! СЕЙЧАС ЖЕ!»
«Элли! Все хорошо! - Ревик рядом со мной, встревоженный. Нет, испуганный. - Все хорошо...»
«Нет, - я качаю головой, мой ужас сокрушён горем. Я вижу в своём сознании бомбы, всплеск грибообразного облака над Пекином. Это чувство ухудшается, страх и ужас врезаются в мою грудь, перехватывая дыхание. - НЕТ! Ничего не хорошо. Вытащи меня отсюда! СЕЙЧАС ЖЕ!»
Он окружает меня, и затем...
Я снова в том тихом месте.
Это место, куда он взял меня после смерти мамы.
Мы плывём над долиной красного заката. Башни света возвышаются золотым шёлком перед океаном с нежными волнами. Обычно я думаю об этом месте так, словно оно принадлежит ему, Ревику, или может быть, нам.
Однако в этот раз оно ощущается моим.
Друзья окружают меня, пытаются меня утешить. В пребывании с ними живёт такое облегчение, в знании, что все доведено до конца, что все наконец-то закончилось. Что мне не нужно возвращаться.
Мне не нужно возвращаться, пока...
Ревик тоже здесь.
Однако это другой Ревик - точно так же, как я вижу другую себя, стоящую с ним в воде по пояс. Мы цепляемся друг за друга, стоя в том золотом потоке. Мои друзья окружают нас, и я испытываю такое облегчение, что все закончено.
Этот другой Ревик говорит со мной тихим голосом. Он крепче держит меня, лаская моё лицо, и теперь мы одни. Он все ещё говорит; наверное, он говорил уже какое-то время. Такое чувство, будто какие-то части нас никогда не переставали шептать друг другу в темноте.
Я чувствую, как успокаиваюсь.
Его свет глубже вплетается в нас.
Та боль разделения теперь пробуждается живой силой. Она становится невыносимой.
Там есть чувство знакомости, помимо того, что я чувствовала это ранее - помимо того, что я чувствовала от него. Здесь мы знаем друг друга. Мы больше, чем друзья. Это его утешения я ищу прежде всего. Я знаю, что он понимает. Он понимает так, как не может никто другой, как они никогда не поймут, как бы ни старались.
Он такой как я. Он так на меня похож. И все же он тоже другой.
Мы те, кем всегда были - критично важные частички одной мозаики. Он поддаётся этой тяге безоговорочно и хочет...
«ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ ЭТО!»
Паника переполняет мой свет. В этот раз она не принадлежит мне.
«ПРЕКРАТИ ЭТО, ЭЛЛИ! Пожалуйста, прекрати...!»
Я пришла в этот рай не одна. Свет другого Ревика вспыхивает.
Дуга раздувает нас в разные стороны как опавшую листву, пока...
***
Я сделала вдох. Ещё один.
Воздух шокировал мои лёгкие. Я задыхалась им, стараясь нормализовать ритмы моего физического тела.
В конце концов, я обнаружила, что лежу на полу.
Виртуальные звезды приветствовали мой взгляд, заполняя каюту корабля и потолок над местом, где я лежала. Теперь уже кажущиеся плоскими, эти звезды бледно светились, скользя по стенам каюты.
Я чувствовала, как он пошевелился рядом со мной.
Когда я посмотрела в его сторону, Ревик поднял руку, прикрывая лицо. Я видела, как напрягаются его челюсти под пальцами. Я уставилась на него, недоумевая и не зная точно, что я видела, или почему моё сердце так грохотало в груди от страха и смятения. Я только тогда осознала, что стискиваю его рубашку рукой, когда он грубо оттолкнул мои пальцы, заставляя меня отпустить.
Из-за какой-то эмоциональной отдачи мне сложно было смотреть на него, но также сложно отвернуться. Я смотрела, как он садится, и вновь пыталась осознать его, осознать его знакомость, даже сквозь щит, который он носил вокруг себя как стену.
Я не могла сопоставить исходившее от него ощущение полной непроницаемости с ощущением, что под этим я его каким-то образом знала.
Я постаралась оттолкнуть оба чувства. Я постаралась собраться с мыслями, но могла лишь дышать и наблюдать за ним, пока он пытался сделать то же самое. Я не помню, чтобы шевелилась, но почему-то я уже сидела, все ещё всматриваясь в его лицо. Кажется, я не разжимала руки.
Ревик посмотрел на меня. В его глазах стояло то же выражение, что тем утром в Сиэтле.
Когда я подумала об этом, он покачал головой.
- Я так больше не могу, - сказал он.
Его голос звучал пустым, потерянным.
Шепотки того другого места оставались, тянули мой и его свет; я чувствовала, как он борется с этим, выталкивает это из своего света, но вновь испытывает искушение посмотреть туда ещё раз. Боль исходила от него впервые за недели, и казалось, Ревик не пытался скрыть её от меня. Не думая ни о чем, кроме смутного желания ободрить его, я потянулась к нему, касаясь его лица, помедлив, чтобы убрать его отросшие черные волосы за одно ухо.
Он отдёрнулся от ласки, но потом уставился на меня.
Его глаза метнулись к моим губам, задержались там.
На мгновение, буквально на мгновение, он поколебался. Затем я увидела, как его взгляд изменился. Он сделался открыто враждебным - прямо перед тем, как свет в них умер.
- Я больше так не могу, - повторил он, его голос зазвучал грубо. - Я хочу разделить нас. Ты меня понимаешь, Элисон?
Я не понимала, не до конца. Но он ждал ответа.
- Думаю, да, - сказала я. - То есть, я...
- Ты согласишься на это?
- Я не совсем понимаю, что... - я умолкла, видя, как стекленеют его глаза. Я прочистила горло, качая головой. - Конечно. Все, что ты захочешь, Ревик.
- Хорошо, - он один раз кивнул. - Спасибо.
Ничего не дожидаясь, Ревик поднялся на ноги. На мгновение он лишь стоял надо мной, словно переводя дыхание. Затем он двинулся, обойдя меня, чтобы добраться до двери каюты.
Он открыл её, не колеблясь, не оборачиваясь назад.
Я видела, как он что-то пробормотал охраннику - слишком тихо, чтобы я услышала. Охранник уставился на него так, словно не мог поверить в услышанное, затем посмотрел на меня с ошарашенным выражением. Охранник продолжал смотреть на меня, почти с вопросом в глазах, когда голос Ревика зазвучал резче, заставив того посмотреть на него. Как я и подозревала, Ревик говорил не на прекси, а на одном из языков, которым он меня не учил.
В конце концов, охранник пролепетал ему ответ, поклонившись.
Я смотрела, как Ревик проскользнул мимо охранника и исчез.
После последнего пронизывающего взгляда охранника дверь закрылась.
Я услышала, как затвор замка с тихим щелчком входит в стену.
После всего этого, после взглядов и злости Ревика до меня постепенно дошло, что сейчас только что что-то случилось - что-то определённо большее, чем наши вечные перепалки, и даже большее, чем ссора из-за Кэт в Сиэтле.
Даже зная это, я поначалу не могла пошевелиться или нормально думать. Я могла лишь сидеть там, пытаясь контролировать то, что всколыхнулось во мне в его отсутствие.
Но я знала. Может, я знала уже на протяжении недель.
Я любила его. То есть, по-настоящему любила его.
Очевидно, его это тоже не устраивало.