Это причиняло ему боль. Он подвёл её в тот день. Он так сильно её подвёл.

Он нашёл её считанные дни назад, даже казалось, считанные часы — и уже он боялся, что потерял её. Он боялся, что уже показал себя недостойным перед ней.

Он не мог перестать думать об этом, прокручивать это в голове, пытаясь уловить смысл.

Пытаясь решить, как ему исправить все между ними, пока ещё не слишком поздно.

Теперь он знал, что она разрешила ему найти его.

Он наблюдал за ней, когда она была с коллегами, когда она была одна, когда она спала. Он наблюдал за ней столько дней, сколько знал её, замечая ритмы её жизни, людей, которым она доверяла, людей, которые доверяли ей, возжелали её и следили за ней глазами. Он узнал её любым доступным ему способом, замечая, как дышала её жизнь, как она вдыхала и выдыхала. Он прошёлся по новостным вырезкам, официальным данным, всему, что он сумел достать через свои связи в мире.

В процессе этого он почувствовал себя таким близким к ней.

Как будто они почти были одной личностью.

Затем сегодня, вот так внезапно, она позволила ему увидеть её.

Она дала ему знать, что она тоже знала его.

Он наблюдал за ней из переулка между двумя зданиями на Гранд Стрит. Она только что обняла симпатичную светловолосую женщину лет тридцати, проводив её до припаркованной машины, обмениваясь дружелюбными словами. Светловолосая женщина, казалось, была счастлива находиться рядом с ней.

Страж наблюдал, как двигаются их губы, читая лишь достаточное количество слов, чтобы знать — они не говорили ни о чем важном. Его любовь, его благословенная святая — она тоже носила маску. Он смотрел, как она надевает эту маску со светловолосой женщиной, и что-то в необходимости этой маски заставило её грустить.

Она чувствовала себя одинокой.

Она чувствовала себя одинокой, каким чувствовал себя и страж, и она носила свою маски с терпением, с каким он стремился носить свою. Сочувствие. Любовь к тем, от кого она вынуждена скрывать своё истинное сердце. Она любила тех, за кем присматривала, хотя она скрывала от них свою истинную форму. Они не могли постичь эту форму, он знал. Это бы их испугало.

Как и истинная форма стража пугала тех, кто на него не похож.

Он продолжал наблюдать за ней, мечтая иметь возможность каким-то образом сказать ей, что он понимал, что такое — быть одному. Он мечтал иметь возможность утешить её, обнять её своими руками. Больше всего ему хотелось коснуться её, раскрыть себя ей, дать ей знать, что это безопасно.

Он думал обо всех этих вещах — когда она внезапно застыла.

Он видел это в ней. Она ушла…

Внутрь.

Как втянутый вдох, она неподвижно стояла в плывущем вокруг неё потоке пешеходов. Как будто она обратилась в камень. Как олень, почуявший льва на дереве над ним.

Он знал, внезапно и без капли сомнений, что она его почувствовала.

В те несколько кратких секунд их сердца сомкнулись, бились в тандеме. Её дыхание легко вырывалось из её груди, вторя его собственному. Он слышал её молчание, пока она прислушивалась к нему, пока она узнавала его. Он чувствовал её там, дышащей с ним, и он был…

Возбуждён.

Он был очень, очень возбуждён. Он оказался твёрд ещё до того, как осознал, что чувствует.

Это его напугало.

Ещё сильнее, когда он осознал, что она, должно быть, тоже ощутила это возбуждение.

Он наблюдал, как она прислушивается к нему, склонив голову, её ореховые глаза раскрылись чуть шире, зрачки расширились, дыхание неглубокое. Она чувствовала его там. Он знал, что она его чувствовала. Он был охотником всю свою жизнь. Он знал, когда его добыча его почуяла.

Выражаясь человеческим языком — он знал, когда его сделали.

Затем какая-то часть его захотела подойти к ней, официально представиться.

Но время для этого ещё не пришло. Он отчётливо это ощущал.

Позднее он и в этом сомневался, но в тот момент уверенность была железобетонной. Позднее он забеспокоился, что просто испугался отторжения, особенно когда его благоговение превратилось в нечто более плотское, более животное… менее чистое.

Однако в тот момент он заставил себя растаять обратно, исчезнуть.

Сейчас, спустя часы, сидя в темных ветвях дерева над другой деревянной террасой, он обдумывал их столкновение, снова и снова, прокручивая это в голове, изучая под каждым углом. Он пылал от стыда — безоговорочный провал, и что ещё хуже, провал, который он не полностью понимал. Он гадал, не была ли их встреча в Чайна-тауне испытанием.

Возможно, ему стоило подойти к ней. Возможно, ему стоило извиниться перед ней за то, что позволил себе быть увиденным — за то, что позволил своей животной природе сбежать от себя.

Возможно, она разочаровалась в нем.

С тех пор прошли часы — часы, в которые он почти ничего не делал, лишь обдумывал это, пытаясь решить, что это значило, и что случилось. Он все ещё не мог увериться.

Даже сейчас он задавался вопросами.

После того, как он оставил её на улице Чайна-тауна, он заставил себя сделаться тихим — возможно, более тихим, чем он когда-либо был, даже в джунглях и пустынях и горах, где на него самого велась охота. Он нашёл еду и воду, затем вернулся туда, где она спала, ожидая её вердикта, полный решимости занимать свой пост вне зависимости от того, просит ли она его об этом.

Он сохранит её в безопасности.

Страж продолжал смотреть через окна в квартиру, и он наблюдал за ней в этой тишине, как только она вернулась — полный решимости, что он больше её не подведёт.

Он сохранит её в безопасности. От любой личности или вещи, способной ей навредить.

Он наблюдал через окно за женщиной-полицейским. Женщина не представляла угрозы для его святой. Она тоже её защищала — присматривала за ней, смеялась вместе с ней. Вероятно, она тоже была в какой-то мере стражем. Он смотрел, как они вместе сидели на диване и разговаривали, видел успокаивающие взгляды и жесты женщины-копа, но он не подслушивал то, что они говорили.

Теперь он знал, что не имел права. Он осмелился на слишком многое.

Он подозревал, что именно поэтому она подала ему сигнал на улице. Это было предостережение.

Она почувствовала его желание. Она почувствовала, как он её хочет.

Эта мысль вызвала у него стыд. Она также вызвала у него ещё больше решительности не подводить её впредь. Он не оставит свой пост, как бы долго ему ни пришлось ждать её, что бы ему ни пришлось сделать, чтобы проявить себя перед ней. Он не оставит её и не станет больше её недооценивать. Работа крупнее его провалов, его стыда… крупнее его эго.

Бог нацеливается на наше эго, чтобы сделать нас бдительнее… чтобы пробудить нас.

Чтобы пробудить нас…

Но сон — это то, в чем это тело отчаянно нуждалось. Его навыки говорили, что он слишком долго отказывал себе в этом. Как и с едой, воздухом и водой, в конце концов, он должен был дать машине отдых. Работая целый день в маске, затем всю ночь как страж, он чувствовал, что приходит время перерыва. Прошло четыре дня. Достаточно много, чтобы замедлить его, притупить, а он не мог этого себе позволить. Он решил поспать несколько часов.

Он был близко. Он близко, и она в безопасности.

Это хорошее время.

Используя полотняный ремень, он прикрепил себя к стволу дерева, оставив пряжку спереди, чтобы он мог быстро её расстегнуть, если понадобится. Поправив меч, висящий на ремне за спиной, он уложил подбородок на грудь, обхватив руками торс и одновременно покрепче заворачиваясь в брезент камуфляжной раскраски. Как только он нашёл удобную позицию, в которой знал, что сумеет задремать, он ещё несколько секунд наблюдал за ней.

Он видел её лицо на подушке, которую она использовала на раскладной кровати.

Её глаза были закрыты. Она уже была там, в другом месте.

Он гадал, встретится ли с ней там, в их снах.

Он все ещё думал об этом, когда задремал на дереве, на котором он прикорнул.

* * *

Когда он проснулся, сознание стража мгновенно насторожилось.

Он настроил свои ментальные часы на два часа. Ещё даже не сверившись с наручными часами, он точно знал, что прошло два часа — он чувствовал это даже в отрыве от того факта, что ему было известно, как его тело и разум работали вместе в таких вещах. Он все равно посмотрел на часы, поскольку подтверждение — это тоже то, что он делал по привычке.

Два часа. В точности.

Его глаза переместились к окнам напротив того места, где он пристегнул себя к массивному стволу тихоокеанского кипариса.

Он тут же застыл.

На кровати сидел мужчина, неподвижный как статуя.

Он был огромным мужчиной. Мускулистым. Страж не видел его лица.

Он задержал дыхание, наблюдая, как мужчина смотрит на его возлюбленную святую во сне. Сердца стража болезненно загрохотало в груди, когда мужчина протянул руку, осторожно убирая тёмные волосы с её лица, не разбудив её.

Не отрывая глаз от окна, он расстегнул пряжку, удерживавшую его грудь у ствола дерева.

Его разум сделался совершенно неподвижным.

И все же какая-то часть его просчитывала. Далеко. За пределами этой неподвижности.

Он мог соскользнуть по стволу дерева. Две минуты. Две с половиной, если сделать это бесшумно. Три человека внутри квартиры. Двое в машине на улице. Четверо, чтобы попасть внутрь — пятеро, если ему придётся убить мужчин в машине. Здоровяк легко мог убить её прежде, чем он доберётся внутрь.

Страж задержал дыхание, делая своё сознание ещё более неподвижным, пытаясь принять решение. Он не хотел действовать, пока не получит информацию, но он знал, что если ждать, то может быть слишком поздно.

Но сейчас уже слишком поздно.

Если этот мужчина хотел причинить ей вред, он мог убить её прежде, чем страж доберётся до двери или окна. Как только он признал эту правду, выбор стража был очевиден. Он будет ждать. Он посмотрит, что сделает мужчина, каковы его намерения.

Он наблюдал, прикованный к месту.

С тех пор, как он открыл глаза, он едва сделал несколько вдохов, но все его тело напряглось, замерев совершенно неподвижно — готовое стремительно двигаться, как только он определит лучший способ действия. Его разум просеивал сценарии, возможности, риски — риски для неё, от чего его сердце подскакивало к горлу, превращая его разум в стекло — все это в той запертой коробке, которую он хранил за тишайшей стеной своего сознания.

Он не мог спешить. Он должен оставаться бдительным. Как колючая проволока.

Если этот мужчина навредит его возлюбленной, он удалит каждый клочок кожи с его плоти.

Он почти решил спуститься по стволу дерева и подобраться поближе, когда его прекрасная святая открыла глаза. Страж ясно увидел их — они отразили свет уличного фонаря, который погружал дерево стража в темнейшую из черных теней. За прошлую неделю он посмотрел под разными углами из верхних квартир, так что точно знал, что можно, а что нельзя увидеть и под какими углами.

Сейчас он ясно её видел.

Она вздрогнула, увидев сидевшего там мужчину.

Страж задержал дыхание.

В нем взорвался страх, настоящий страх — и понимание, что он опять её подвёл, что он слишком далеко, слишком опоздал.

Затем её выражение вновь изменилось.

Её идеальные губы, её пятнистые, кошачьи глаза ожесточились от злости.

Затем она сдвинулась с места — так быстро, что страж вздрогнул. Она начала бить сидевшего там крупного мужчину, ударяя его по груди, по лицу, по плечам. Мужчина вскинул руки, но не встал с кровати. Если он и говорил с ней, это было слишком тихо, чтобы страж услышал. Крупный мужчина просто сидел там и терпел это. Он защищал голову от некоторых ударов, за которыми крылись тренировки, мышцы, мощь. Для некоторых ударов она сжимала руку в кулак.

Сидевший там мужчина защищал голову, защищал лицо, но он не бил её в ответ.

Страж ощутил, как его худший страх рассеивается.

Этот мужчина не причинит ей вреда.

Все в его позе указывало на покорность.

Вместо этого страж смотрел на неё, восхищаясь яростью его прекрасной святой.

Он видел, как двигаются её губы, видел, как она что-то ему говорит, но опять-таки, должно быть, это было тихо, поскольку не доносилось сквозь застеклённые окна. Он не пытался прочесть по её губам, не улавливал ничего конкретного из того, что она говорила мужчине, но чистейшая яростность её выражения, почти грациозность её атаки заставили его сердце разбухнуть от жара, заставшего его врасплох.

Затем мощные мускулистые руки обхватили её, и она расплакалась.

Затем они целовались, она и мускулистый мужчина.

Секунды спустя они целовались ещё крепче.

Страж ощутил, как его лицо заливает жар, сердце гулко колотится в его груди — в этот раз по иной причине.

В нем вспыхнул шок. Недоверие.

Это недоверие лишь усилилось, когда он смотрел, как она забирается на колени черноволосого мужчины; её длинные волосы свесились с плеч, когда она скользнула по нему.

Она все ещё оставалась агрессором, даже сейчас. Мускулистый мужчина с черными волосами, должно быть, весил как минимум втрое больше неё, но позволил ей толкнуть его на спину, позволил ей отбросить его руки, когда они попытались её коснуться. Она толкнула его в грудь, пока он не прислонился своей широкой спиной к стене, а затем она начала его раздевать.

Сейчас страж совсем не видел её лица, только его.

Теперь страж его узнал.

Как раз когда он узнал это лицо, высокие скулы и длинную челюсть, мужчина закрыл глаза — странно-светлые, животные глаза — оставляя их закрытыми дольше, чем для моргания. Жёсткое лицо смягчилось явным желанием, пока она продолжала расстёгивать его рубашку, и затем страж увидел, что он тоже с ней разговаривает, его губы шевелятся от тихого бормотания, пока она работала над ним, обнажая мускулистую грудь и почти безволосое тело.

Черноволосый мужчина пытался раздеть и её тоже, но она снова отбросила его руки, ещё резче, чем прежде.

Страж ощутил, как сдавило его горло, когда она расстегнула его ремень, затем его брюки. Потом она оседлала его, её стройная талия и спина мелькнули бледнотой, когда она стянула свою рубашку через голову. Страж видел, как напряглось лицо мужчины, когда он схватил её за талию — а затем она оказалась голой, оседлала его, и черноволосый мужчина смотрел на неё снизу вверх, сузив бледные глаза до щёлочек.

Страж смотрел, как она устраивается над ним, а затем резко и почти жёстко опускается на него.

По выражению лица другого мужчины страж знал, что он внутри неё.

Подбородок черноволосого мужчины напрягся, прямо на глазах стража, но он не отрывал этих звериных глаз от её лица. Она крепче насадилась на него, её руки теперь обхватывали его плечи. Она использовала его как опору, в третий раз опуская свой вес на него. Когда она сделала это снова, угловатое лицо мужчины смягчилось, хоть он и выглядел так, будто задыхается и старается удержать контроль. Затем что-то изменилось — этот контроль соскользнул.

Они оба остановились, заметно хватая ртами воздух, когда это случилось.

Затем светлые глаза мужчины закрылись, и страж увидел, как он снова говорит с ней, его тело под ней сделалось мягче, покорнее.

Страж смотрел, не в силах отвернуться.

Он тоже часто дышал, наблюдая за лицом другого мужчины, тогда как он делал то же самое — смотрел, как его прекрасная святая вновь начинает заниматься с ним любовью, в этот раз медленнее, более чувственно. Выражение лица мужчины сделалось болезненным, ещё более покорным. Он пытался схватить её, но она ему не позволила. Татуировки темнели на мускулистых руках, которые желали её обнять.

Страж вновь узнал его, когда тот поднял взгляд, все ещё разговаривая с ней.

Он знал это лицо, хоть и не хотел знать. Он даже узнал татуировки.

Об этом он тоже сейчас не мог думать.

Даже сейчас она не позволяла держать себя слишком долго. Она толкала его в грудь всякий раз, когда он начинал притягивать её к себе, но темноволосый мужчина с бледными глазами, казалось, не возражал. Он прислонился к стене, когда она его толкнула, боль и удовольствие сильнее проступили на его лице, пока её тело извивалось на нем с кошачьей грацией. Взгляд этих светлых глаз становился все более и более хищным, пока она трахала его.

В конце концов, тёмная голова запрокинулась назад, словно он полностью отдался ей.

Страж видел это, и тот жар в его груди превратился в чёрный дым.

В те несколько секунд страж как никогда прежде хотел кого-нибудь убить.

В те же несколько секунд его разум сделался бдительным, ясным.

Вскоре после этого мужчина с черными волосами утратил над собой контроль. Страж видел, как он схватил её, обвивая мощной рукой её талию, и в этот раз она не оттолкнула его и не сопротивлялась. Стиснув её длинной рукой, он перевернул её так, что она оказалась под ним, и его мускулистая спина оказалась освещена оранжевыми уличными фонарями.

Затем он оказался сверху неё, и они вновь двигались вместе, жёсткими, гибкими толчками, от которых натягивалась кожа на его плоти и костях. Она обхватила его ногами, как только они нашли ритм, а он схватил одной рукой её лодыжку, жёстче вколачиваясь в неё, вминаясь своим весом и заставляя её обхватить его ногой.

Страж смотрел на эту широкую спину, на вытатуированное там изображение.

Он смотрел, как оно извивается в свете, похожим на огненный.

И тут он осознал, что понял.

Впервые за несколько дней сомнения полностью исчезли.

Он в точности знал, что ему нужно сделать.