Он сидел у входа в пещеру. Его захлёстывал дождь, заметала пыль, а он сидел неподвижно, как изваяние, и молчал. Многие приходили к нему, но ни придворный, ни брахман, ни странник, искавший мудрости, не могли добиться от него слова. Так проходили века: пришло время неверия, и многие усомнились в его мудрости. Тогда старший из учеников, Нарангама, подошёл к нему и спросил:

– О учитель! Не пришла ли пора указать дорогу заблудившимся во тьме? Скажи, о чём твои мысли?

Но мудрец даже не посмотрел на него.

Прошло ещё пятьсот лет, и многое из того, чего опасались, сбылось. Орды варваров пришли из-за гор. Многих убили, многих угнали в рабство: по улицам городов и селений ходили люди в чужеземных одеждах, звучала чужая речь. Оставшиеся в живых поклонялись новым богам, которым чужеземцы построили капища. Но мудрец продолжал неподвижно сидеть у входа в пещеру, и ни слово, ни вздох не сорвались с его уст. И тогда средний из учеников, Девадатта, подошёл к нему и спросил:

– О учитель! Не настал ли час испытаний? Открой нам путь Света!

Но Махакала, мудрейший из мудрых, не удостоил его даже движением глаз.

И снова прошло пятьсот лет: новые варвары пришли из-за моря. Ни обликом, ни одеждой они не были похожи на всех, кого здесь видели. Они были жестоки и беспечны, они приручили смерть и носили её в длинных чёрных палках. А бога своего, в назидание и устрашение, они распяли на кресте, и изображение этого креста считалось у них священным. И тогда я, Махарика, младший из учеников, подошёл к нему и спросил:

– О учитель! Ты сидишь здесь так давно, что вокруг тебя выросли горы, и за всё это время никто не видел твоего движения, никто не слышал твоего слова. Почему это так, учитель? Быть может, твой дух покинул тело, и тот, к кому я обращаюсь, всего лишь высохший труп, пустая скорлупа человечья? Или за долгие годы уединения ты разучился разговаривать, и теперь не можешь произнести ни одного слова? Или мудрость твоя столь велика, что в тебе не осталось ни одной мысли?

И тогда мудрейший из мудрых заговорил:

– Мысли летят как птицы: слова – это гнёзда для птиц. Произнесённое вслух обретает плоть.

Я был тогда молод, самонадеян и потому посмеялся над его словами:

– Как может пустое сотрясание воздуха обрести плоть? Но если это и так – то почему ты за полторы тысячи лет не открыл своей мудрости?

Махакала сказал:

– Сказанное одними тает, как тень; слова других способны разбудить только другие слова. Из всех, кто приходил ко мне, только ты обладаешь даром воплощения речи. Этот дар велик, но в нём сокрыта большая опасность. Помни, что всё, сказанное тобой, становится явью. Я предупредил тебя.

Я сказал:

– О учитель, неужели ты после стольких лет молчания заговорил только для того, чтобы сообщить мне эту нелепость? Возможно ли, что если я скажу: «В моей ладони лежит банан…»

Я сказал это и умолк, потому что в моей ладони действительно лежал банан. Я задрожал и швырнул его прочь, как будто это была ядовитая змея. Прошло немало времени, прежде чем я снова смог заговорить.

– Идёт дождь, – сказал я тихо, почти шёпотом, и тотчас на нас обрушилась лавина ливня, хотя небо продолжало оставаться безоблачным.

Спустя мгновение я промок насквозь, как будто был брошен в реку; меня бил озноб. «Дождь кончился!» – крикнул я, и дождь тотчас перестал.

Усилием воли я овладел собой, и, когда заговорил снова, голос мой прозвучал спокойно и почти беспристрастно:

– Гуру Махакала мёртв.

Махарика вернулся к мирской жизни. Он спустился в город, построил себе дом и занялся изготовлением обуви. Шли дни, а люди, с которыми ему приходилось встречаться или иметь дело, не слышали от него ни одного слова: окружающие решили, что он немой, хотя слышит и понимает всё прекрасно. Ни слова не услышала от него и прекрасная Маданасена, которую он взял в жены. Махарика нежно любил свою жену и, как мог, открывал ей свои чувства – однако слова от него она так и не дождалась. Промолчал он даже тогда, когда Маданасена призналась, что у них будет ребёнок.

Тем временем чужеземный гнёт становился всё более беспошадным: завоеватели изнуряли людей каторжными работами, били до смерти палками, насиловали девушек и женщин. Человек никогда не позволял себе так обращаться со скотом, как они обращались с людьми. Терпение народа истощилось: принц Раджмаратх поднял восстание.

Из-за моря один за одним стали прибывать корабли с подмогой: для британских солдат война с полуголыми, плохо вооружёнными повстанцами была всего лишь кровавой потехой. Восстание утонуло в крови: принц Раджмаратх с горсткой оставшихся в живых ушёл в горы. Солдаты рыскали по горам, как волки, но отряд повстанцев как в воду канул. В горных селениях и близлежащих городах многие были убиты, многие брошены в темницы, где подвергались чудовищным пыткам. Людей пытали огнём и железом, ломали кости, сдирали кожу, выпытывая место убежища Раджмаратха. Люди умирали: одни– не проронив ни слова, другие – со страшными воплями и проклятиями, – но никто не выдал принца. Однажды утром солдаты в бриджах и высоких шлемах ворвались в мастерскую Махарики: его схватили и потащили к бывшему дворцу раджей, в котором теперь помещался штаб завоевателей.

Каменный двор дворца лежал в запустении и был занесён слоем песка; зловещие кровавые пятна на песке делали его похожим на шкуру гепарда. Во дворе было полно англичан. В глубине, под широкой парадной лестницей, в тени баньяна, сидели на стульях капитан Симонс и лейтенант Барли. Офицеры время от времени наливали себе из пузатой бутылки, стоявшей перед ними на походном столике. Махарику швырнули наземь: поверженный Будда у разрушенного фонтана напомнил ему мёртвого учителя.

Лейтенант Барли встал, подошёл к нему, остановился напротив и, упершись стеком в подбородок Махарики, приподнял ему лицо.

– Э, да это молчаливый башмачник! – воскликнул он насмешливо. – А что, молчун, правду ли говорят, что ты спустился с гор? Если это так, то тебе наверняка известно, в какую дыру забилась крыса по прозвищу Раджмаратх?

Свистнула и, разрывая ткань и кожу, впилась в тело пленника плеть, затем снова взвилась и снова вонзилась: Махарика сидел не шелохнувшись, ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Зря стараетесь, лейтенант, – зевнул капитан Симонс. – Этим их не проймёшь.

– Как знать, – Барли хлестал и хлестал, одежда пленника превратилась в лохмотья, кожа покрылась кровавыми полосами, но избиваемый так и не вздрогнул. Наконец лейтенант выбился из сил. Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони и приказал:

– Продолжайте, Тейлор.

Подбежали трое солдат. Сержант Тейлор – детина с низким лбом, из-под которого хмуро смотрели глаза палача, – выделялся среди них своей дремучестью и зверской силой. На голову и плечи Махарики посыпались сокрушительные удары палок. Лицо его превратилось в кровавое месиво, из горла хлынула кровь – но он не издал ни звука, и только тело его вздрагивало под ударами. Махарику повалили и продолжали избивать ногами в тяжёлых ботинках. Затрещали кости.

– Отставить, Тейлор, – приказал капитан. – Убивать вы умеете, в этом меня не надо убеждать. Но так вы ничего не добьётесь. Впрочем, я знаю, как развязать ему язык. Килбурн, идите сюда.

Капрал Килбурн подошёл к капитану: тот ему что-то приказал.

Капрал, окликнув двух солдат, ушёл со двора. Вскоре они вернулись – солдаты тащили Маданасену. Махарика попытался отвернуться – но Тейлор, наступив ему на голову, не позволил это сделать.

– Смотри, башмачник, узнаёшь? Вижу, что узнал, – самодовольно ухмыльнулся капитан Симонс. – Быть может, теперь ты вспомнишь, где прячется Раджмаратх? А не то твоей возлюбленной будет очень плохо. Похуже, чем тебе.

Махарика молчал. С Маданасены сорвали сари. Она попыталась прикрыться – но, двое солдат повалили её на спину, силой развели руки и ноги и так прижали к земле, что она не могла шелохнуться. Её огромный живот чуть вздрагивал – до рождения ребенка оставались считанные недели.

Капрал Килбурн построил солдат и сам подошёл к Маданасене первым.

Она закричала – пронзительно, хрипло, отчаянно. После третьего женщина уже не кричала – только громкие протяжные стоны вырывались из её горла. Солдаты всё подходили и подходили – их было не меньше двадцати.

Махарика видел и слышал всё, но ни слово, ни даже вздох не сорвались с его разбитых губ. Когда отошёл последний солдат, Маданасена была ещё жива и даже пыталась подняться – но уже не могла.

Лейтенант Барли наклонился над Махарикой и заглянул ему в лицо.

– Бесполезно, сэр. Это совершенно дикая, бесчувственная тварь. С тем же успехом мы могли устроить на его глазах изнасилование свиньи.

– Бесполезно?! – капитана задело: он встал и подошёл к Маданасене. – Смотри, башмачник! – он выхватил саблю: клинок блеснул в воздухе и глубоко вошёл в огромный и уже неподвижный живот несчастной. Хлынула кровь. Симонс подошёл к пленнику и присел над ним.

– В своём ли ты уме, Махарика?! Ведь это – Маданасена, твоя жена! Как ты можешь притворяться спокойным?!

Махарика выплюнул кровь и заговорил:

– У меня нет и никогда не было жены.

– Не было?! – со злой насмешкой проговорил Симонс. – Чья тогда кровь на моём клинке? Что это за женщина лежит вот там, с разрубленным животом?

– Это – твоя жена, капитан Симонс.

– Моя? – капитан захохотал, однако крики удивления и ужаса заставили его оборвать смех и обернуться.

На месте Маданасены в той же позе лежала другая женщина. Она была светлокожей и белокурой. Из разрубленного живота хлестала кровь, лезли внутренности, но она была ещё жива. Корчась от невыносимой боли, женщина полными слёз глазами смотрела на Симонса и пыталась что-то сказать.

– Вздор… – бледнея, прохрипел капитан. – Элис… Этого не может быть, Элис в Англии, за тысячи миль отсюда…

В этот момент умирающей наконец удалось справиться с речью, и во внезапной тишине прозвучал её шепот:

– Дэ-ви…

– Эли!!! – завопил Симонс и бросился к ней. Судорога дикой боли исказила его лицо, он попытался приподнять Элис, сказать ей что-то – но жизнь уже покинула её.

– Это ложь! – отчаянно заорал Симонс, дрожа всем телом. – Элис жива, ты наслал на нас оморочь, проклятый колдун! – он вскочил и, выхватывая клинок, метнулся к пленнику. Но Махарика сказал:

– Капитан Симонс мертв.

И капитан, взмахнув саблей, рухнул на песок. Больше он не пошевелился.

– Что с вами, сэр?! Да застрелите же его! – лейтенант в замешательстве схватился за пистолет, но вытащить его не успел.

Махарика сказал:

– Лейтенант Барли мертв, – и лейтенант свалился замертво.

– Я цел и невредим, – продолжал Махарика. Следы избиения тотчас сошли с его лица, тела и даже одежды.

– Я силён как сто слонов. Меня не берут пули, – продолжал он, вставая. Солдаты, ощетинившись трясущимися ружьями, пятились к воротам. Махарика пошёл на них, и в его походке чувствовалась такая мощь, что солдаты, бросая ружья, бросились врассыпную. Опасаясь мести страшного колдуна, они разбежались по углам и затаились, точно мыши. Капрал Килбурн спрятался за угол какой-то хижины и дрожал, как осиновый лист. Увидев, что Махарика идёт прямо на него, бравый капрал наделал в штаны. Однако колдун прошёл мимо, даже не взглянув в его сторону. Махарика и не думал кого-либо преследовать – он уходил.

Уже много-много лет я неподвижно сижу у той самой пещеры, где когда-то убил учителя. Многие приходили ко мне, но ни солнце, ни луна, ни зверь, ни человек не добились от меня малейшего движения глаз. Этот мир не стоит ни взгляда, ни вздоха сожаления, ни, тем более, слова.

Говорят, я давно превратился в камень, но у меня нет желания шевельнуться даже для того, чтобы проверить, так ли это.