В творческой конуре сегодня были открыты шторы. Форточка, обычно неподвижная, стучала от порыва ветра об откос. На карнизе под окном сидели четыре голубя. На улице шел дождь и бедняги прятались от крупных капель, быстро падающих с неба. Голуби то заглядывали в окно, то, воркуя, отворачивались, цепляя стекло перьями хвоста. Сегодня дождя не ждали. Последние дни погода наладилась. Август радовал жарой и теплым морем. Пляжи заполнились людьми. Но погода преподнесла сюрприз: синоптиков и простых смертных ждал сюрприз… Даже голуби, не любящие мокнуть, смотрели из укрытия на дождь с удивлением и недоумением.

Алексей поднял с пола грузную тучную картонную коробку и водрузил ее на маленький, но высокий столик, расположенный не по феншую — чуть справа от окна. На крышке была приклеена бумажка с надписью «Женщина».

Из тучной «женщины» Алексей доставал по одному листочку и внимательно изучал каждый. В коробке были прикрепленные уголками к альбомным листам фотографии, зарисовки простым карандашом, газетные вырезки, картинки с деталями одежды и частями тела, рукописные листы, ворох бумаги разной масти и породы.

Пахло типографской краской и сырыми перьями, дезодорантом Алексея, и еще озоном или скорее, чем-то особенным не на что не похожим. Это особенное австралийские ученые еще в прошлом веке назвали петричором, составив слово из двух греческих, одно из которых обозначает «камень», другое «сукровицу», а точнее жидкость, которая течет в жилах греческих богов.

Алексей рассматривал фотографию. На фотографии молодая женщина, выходящая из подъезда. Хорошо видна фигура, но детали трудно различимы. Продавец пуговиц то подносил фотографию ближе к лицу, то отдалял на расстояние вытянутой руки. Он измерял пропорции женщины пальцами, гладил длинные волосы прекрасной незнакомки и что-то бубнил себе под нос, ворковал, как голуби за окном. На других трех фотографиях были увеличены фрагменты первой. Лицо женщины, ее правая рука, кусочек куртки с застежкой на пуговицах.

На следующем листе та же фигура, но обнаженная, совсем не прикрытая — нарисованная карандашом. На это изображение Алексей смотрел дольше, чем на другие. Он молчал и не моргал. Затем отложил листок в сторону.

В это время его жена, уже не бывшая, а самая настоящая, законная, переносила схватки в роддоме. Анна лежала на кровати и не решалась больше вставать. Схватки были болезненные и частые. Все, что она могла — это чуть подтягиваться от боли за поручень, прикрепленный к изголовью, и сдерживать крики частым дыханием. Коротких перерывов между схватками не доставало, чтобы отдохнуть или хотя бы перевести дух, расслабиться. Такой боли Анна еще никогда не чувствовала. Если бы она знала, что ей нужно будет перенести еще чуть больше и несколько дольше, чем она планировала, тут же отказалась бы от идеи рожать. Но сделать это, понятно, не удалось бы. Впрочем, все ее страдания будут сполна вознаграждены. Крик младенца сотрет из памяти матери все муки родов — нахлынувшее счастье превзойдет все ожидания.

Сейчас же Анна снова переносила схватку. Ее руки вцепились в поручень, лицо исказилось. Анна вскрикнула, но тут же замолчала и вспомнив о наставления в школе для молодых мам, глубоко задышала, сама пугаясь громких звуков вдоха и выдоха.

Алексей медленно отложил рассмотренные рисунки и фотографию в сторону.

Схватка закончилась. К Анне подошел врач проверить раскрытие. Анна застонала: «Подождите, сейчас снова схватка!» Врач выдал устойчивое для него выражение: «Смотрят на схватке! Ноги раздвинула!»

Алексей достал из коробки еще несколько листочков, скрепленных степлером. Он прочел вслух все, что когда то сам и написал: «Ее отца арестовали за хранение и использование наркотических средств в ветеринарной практике. Вина была не доказана, как считали адвокаты. Суды продолжались. Сергей Андреевич вколол коту кетамин, чтобы вытащить проглоченную им пуговицу. Продавал ли врач наркотики или хранил ли их для распространения — следствием не было установлено. Скорее всего, Сергея Андреевича оправдали бы, а если бы и нет, то выпустили по амнистии через годик другой или в ответ на бесконечные акции и митинги, организованные любителями животных и благодарными хозяевами питомцев, которых вылечил за годы работы отец Ульяны. Однако его сердце не выдержало разбирательств в суде, заключения под стражу и всего позора, которые уже начал обрушиваться на его семью. Ульяна тогда была еще совсем ребенком. Ей едва исполнилось 7 лет. Отец умер прямо в камере. Его жена, горячо любящая мужа, не смогла поверить, что ее супруга больше нет. Она не плакала, не кричала, а ходила и рассказывала всем о том, что мужа все-таки посадили и что она не бросит его и будет ждать освобождения, ходить каждый день в тюрьму и носить ему передачи. Она так и поступает по сей день. Все ее разговоры сводятся к рассуждениям на тему освобождения отца Ульяны, воспоминаний, частью придуманных, и убеждениям всех и, прежде всего, саму себя в том, что опытный врач-ветеринар, заботливый муж, отец девочки-красавицы, не умер, а находится в заключении. Кстати, кот прожил немного дольше своего спасителя, но продолжал отгрызать пуговицы с шерстяной кофты хозяйки, осмотрительно выплевывая их к ее ногам».

Алексей вздохнул: «Вырасти без отца и с одной сумасшедшей матерью! Да уж». Он перечитал весь текст еще раз, про себя. Листик отправился в стопку на столе. В руках Алексея появился другой. Страничка, как будто из детской книжки. Сверху и снизу нарядный орнамент, в середине с большой витиеватой буквы загадка:

Внизу в круглых скобках, перевернутое слово — пуговица. На обратной стороне листа плохим, неразборчивым почерком: «см. товарный чек». Товарный чек был аккуратно приклеен на другой лист, который еще лежал в коробке. Чек был выписан на мужской костюм. Это в нем хоронили отца Ульяны. Черный костюм купил дядя Ульяны, родной брат отца, который собственно и организовал похороны и даже поминки. Сергей Андреевич никогда не заботился о внешнем виде своей одежды и такой костюм был надет на него первый раз. Свитера, джинсы — Ольга Викторовна не могла повлиять на мужа и как-то привести в порядок его одежду.

Анне прокололи пузырь. Отошли воды. Теперь схватки стали еще больнее и чаще. Врач счел лучшим оставить роженицу одну. Когда некому жаловаться, меньше и криков. Анна терпела, дышала и молчала. Но только до тех пор, пока не начались потуги. Нюра закричала. Прибежала акушерка, сказала, что тужиться рано, что можно навредить не только себе, но и ребенку. Говорить то легко. Анна снова закричала. Весь живот тянуто вниз. Стало не так больно, но препятствовать потугам было практически невозможно. Зашел врач. Приказал готовить кресло и намекнул акушерке, что надо очень аккуратно поменять местоположение роженицы, чтобы не дай Бог…!

Алексей вернулся к просмотренным листкам, достал из стопки фрагмент с пуговицами. Добродушная улыбка расползлась на его лице. «Почти! Почти!»— подумал он вслух.

Из коробки продолжали выкладываться листы бумаги. Некоторые сразу уходили в стопку на столе, другие подолгу задерживались в руках продавца пуговиц. Квитанция из химчистки. Гербарий из осенних листьев.

Анна послушно выполняла все указания акушерки, делала все, как говорил ей врач. Еще раз на схватке потужиться, и не в себя. И еще. Только очень медленно и аккуратно. Нюре дали погладить головку малыша, который уже почти родился. Это предало ей сил и… Крик новорожденного — самый приятный звук, который когда либо слышала или будет слышать Нюра в своей жизни.

Алексей засветился изнутри. Он радостно сложил все бумаги в коробку, быстро закрыл ее и поставил под стол рядом с другими. Подписи видны были только на двух: «Собака» и «Мужчина». Третья коробка была почти пустая. А еще с десяток других запечатаны и задвинуты глубже к батарее. Продавец пуговиц задернул шторы, спугнул голубей, зажег свет. С коридора донесся телефонный звонок. Алексей выскочил из тайной комнаты и закрыл дверь.

— Да!

— Добрый день! Это акушерка. Вы Алексей Павлович?

— Да.

— У вас родился сын! 3450, 54! Все хорошо!

— Да?

— Поздравляю вас, папаша! С Аннушкой тоже все в порядке. Устала только. Скоро сама вам позвонит. До свидания!

— Да!!!

Алексей несколько раз высоко подпрыгнул. Станцевал ведомый только ему танец. Дверь тайной комнаты открылась и продавец пуговиц исчез, оставив только доносящиеся крики радости и смех, которые вскоре превратились в отдельные фразы, по котором можно только догадываться о происходящем за дверью. Драцена навострила листики.

«Хороша! Наконец, ты здесь! Вижу тебя, дорогая! Отлично! Это ты! Я знаю тебя! Получилась!»

«Немного подправлю. Потерпи! Ты мне еще спасибо скажешь!»

«Девочка моя, как ты хороша! Но работы еще много!»

«У меня сын! Сын! Я стал отцом! Мы больше не бездетные эскимосы!»

И еще:

«С мужиком бы еще разобраться! Ни жив ни мертв! Три раза уже переделывал! То один, то другой! Начну сначала! Тише едешь, дальше будешь!»