Юлия Крчева задержалась перед календарем. Опять утро. Новый день проклюнулся из ночной тьмы, забелел над деревней, разгорелся солнцем – и вот уже все на ногах. Если бы Юлия не прожила свою жизнь в деревне, от нее не ускользало бы, что бросается в глаза каждому горожанину: деревня осталась деревней вопреки всем переменам, которые в ней произошли и происходят, вопреки красивым семейным виллам, асфальтированным дорогам, центральному отоплению, торговой сети, универмагам, детским садам и яслям, тракторам и комбайнам. В деревне каждый знает о каждом абсолютно все – и этим она отличается от города. «Рыгнешь в нижнем конце деревни, – говаривал отец Юлии, – а в верхнем тебя обзовут свиньей, ночью, как добрый гусак, потопчешь жену, а утром и воробьи чирикают на крышах, что в семье будет прибавление, и хоть как смазывай кроватные пружины, скрип их будет слышен ночью, как набат». «Какое мне дело до всего этого – до набата, пружин, деревни, до нового утра!» – вздохнула Юлия у календаря. Давно ли она живет одна? Пятнадцать дней, шестнадцать? Время тянется медленно, дни словно смолистые стволы, от которых с трудом, с болью отламываются сучки часов и минут. Несделанной работы по дому и во дворе скапливалось все больше, женщина не знала, с чего начать. За что бы ни взялась, все напоминало ей о муже. Первый приступ горя миновал, и уже вдоволь наплакавшейся Юлии казалось, что скоро она успокоится, душа перестанет болеть. Засыпала легко, теперь ее не тревожили призраки воспоминаний, хоть и затаились в ней, она жила с ними, кое-как приноровясь. Юлия ходила по деревне, хлопотала о наследстве, вновь и вновь повторяя деревенским женщинам, изнывающим от данного им природой любопытства, историю той несчастной ночи, но стоило ей взяться за какое-нибудь дело, которым прежде занимался только Беньямин, как горло у нее перехватывало от горьких рыданий. Жалость к себе переходила в обиду на несправедливую судьбу: почему именно ее постигла такая жестокая доля? Она еще не стара, но по пятам за ней уже тащилась тень того возраста, когда женщине трудно начинать все заново. А если и начинать – то с кем? Что же ей, ходить по улице и выкрикивать: эй, мужчины, вдовцы, холостяки, вертопрахи без крыши над головой, одинокие волки, брошенные женами неудачники, бродяги, обратите на меня внимание, я тут, я еще на что-нибудь сгожусь! Никогда она особенно не льнула к мужчинам, Беньямин считал ее скорее даже холодной. В постель с ним она ложилась, точно из милости, а его это злило, приводило в ярость, но что поделаешь, когда близость с ним не доставляла ей никакого удовольствия. Теперь она упрекала себя и за это. «Ведь мы только жили рядом», – терзала она себя, бичевала свою душу. А ведь Беньямин был неплохой человек, простой, деревенский, может, и глуповатый мужик, хорошая работа сама свалилась к нему с неба, но председатель кооператива, этот недоверчивый, привередливый, требовательный Игнац Джапалик ценил его: «Беньямин, ты моя правая рука, на тебя я могу положиться». И правда, Беньямин знал толк в своем деле, в свинарнике всегда был порядок, поросята росли, прибавляли в весе, прирост был образцовый, план мясных поставок выполнялся, не было еще случая, чтобы на бойню отправили свинью, весившую меньше ста двадцати килограммов. Даже в пору самой большой нехватки мяса, когда в иных кооперативах спускались и ниже восьмидесяти, Беньямин Крч держался на прежнем уровне. И умер так глупо, так безобразно! Раздражало Юлию и то, что в деревне слишком много судачили о его смерти; хороший был человек, и руки золотые, да больно зашибал, свинья свиньей, как и его питомцы, и кончил по-свински, задохнулся в собственной блевотине, эх-хе, вот она какова, жизнь! Юлию мучили мысли о страшном конце Бене, несколько дней прошло, пока она с этим как-то смирилась, привыкла к жестокой правде и поняла, что горестными думами ничего не изменит. Тут-то и явился Якуб Калас и сказал ей страшную вещь: «Юлия, твой Беньямин стал жертвой насилия!» Слыханное ли дело? Да это все равно что сказать: убили его, Юлия, точно паршивого пса! Она плакала и трепетала от ужаса. Якуб Калас ее нервировал и злил. Шнырял вокруг дома, словно гончая, выслеживал, а может, что-нибудь уже вынюхал? Потом она сказала себе: ведь тут были из милиции, все осмотрели, про все расспросили и закончили следствие. Пускай этот Калас хоть на голове стоит – ничего ему не доказать! Бене схоронили, дело закрыто. Что теперь может этот Калас с его бредовыми идеями? Сидит дома, выдумывает всякое от скуки, лезет в дела, которые его не касаются. Смешной человек!

Поди, она бы на том и успокоилась, но появился тог коротышка в штатском, поболтался вокруг дома, постоял у калитки, зашел во двор. За это время в голове Юлии промелькнула тысяча вопросов. Злость боролась в ней с опасениями! А вдруг Якуб Калас прав, вдруг он все-таки что-то разнюхал и теперь прислал этого типа? Страшно подумать. Юлия одним глотком выпила рюмку черешневой настойки, которую с месяц назад Беньямин привез из Будапешта, она ее тогда припрятала, и хорошо сделала. Вернулась к окну, чтобы выглянуть из-за занавески и проверить, стоит ли еще там этот человек. Но тот уже шел по бетонированной дорожке к дому. В дверях показал ей удостоверение. Юлия взяла себя в руки и стала спокойно отвечать на его расспросы, на все ответила, хотя позднее не смогла бы вспомнить, что ему наплела. И терзалась: о господи, еще скажут, что я сама Бене извела, убила, отправила на тот свет!..

Наточив мотыгу, Юлия направилась в огород, чтобы подготовить землю под кукурузу. Почва за зиму хорошо промерзла. Беньямин прошелся по ней бороной, но теперь из-под комьев уже пробивался бурьян, нужно было выполоть его, прежде чем придет пора сеять кукурузу. Тщательно, со всем старанием разбивала она землю, силясь припомнить, сколько зерна они собрали в прошлом году и сколько муж получил натурой в кооперативе. Пришлось еще и прикупать, потому как Беньямин хотел выкормить поросенка. «Что за рождество без убоины», – убеждал он жену, и она – так в конце концов бывало всегда – уступила. Однако не удержалась: «Хоть бы корму для животного притащил!» Беньямин тут же ее одернул: он-де в жизни ничего не украл и не станет мараться из-за пары крон, которые истратит на паршивый мешок кукурузы: никому не позволит тыкать в него пальцем! «В этом году поросенка не будет, – подумала Юлия, – даже уток держать не придется, останутся одни курочки-несушки, как только которая-нибудь заквохчет, подсажу к ней парочку цыплят, а не то схожу на базар…» Так прошло почти все утро. Когда Юлия разогнулась, был уже солнечный день, она спустила на плечи платок с седеющих волос – вдруг спиной почувствовала, что кто-то на нее смотрит. Юлия вздрогнула и резко обернулась.

– Купи себе пса, Юлия, – посоветовал Якуб Калас, – не то тебя украдут.

– От меня уже мало проку, – ответила она, и непосредственность ее ответа понравилась Каласу.

– Вижу, работы у тебя по горло.

– Кукуруза просится в землю.

– До конца месяца успеешь. Хоть не вымерзнет в мае.

– Вымерзнет или нет, а засеять надо.

– Верно, Юлия, ты права. О земле надо заботиться, иначе никакого урожая не дождешься. А если нужно, я помогу, только скажи.

– Обойдусь. К чему мне помощь? Да ведь и ты явился не помощь предлагать.

– Честно говоря, нет. Другие заботы не дают мне покоя, Юлия. Надо мне с тобой поговорить…

– Ну что ж, поговорим.

Она всадила мотыгу в землю, накинула платок на голову и пошла к дому. Якуб видел, что предстоящий разговор ее не радовал, зато минутка отдыха пришлась как нельзя кстати. Обычно во дворе и в огороде Беньямин Крч все делал сам, Юлия могла изображать из себя важную даму. Каласа не интересовало, любила ли она своего мужа, но он ни минуты не сомневался, что жилось ей с ним хорошо. Известное дело, Беньямин был не дурак выпить, да разве это такой уж большой грех? Нынче пьет каждый, и обыкновенный рабочий, и человек с положением. Алкоголь – лекарство от всех современных недугов. Это утверждало множество людей, с которыми он сталкивался при исполнении служебных обязанностей. В особенности всякие буяны, лодыри, воры, насильники, пройдохи, зеленые юнцы и закоренелые нарушители закона – все, словно сговорившись, считали выпивку лучшим способом избавиться от ярма забот, трудностей и проблем. От чего же пытался избавиться, уйти Беньямин Крч? И стремился ли он вообще уйти от чего-то? Ответит ли ему Юлия на эти вопросы?

Якуб Калас потер лоб. Он потел, его мучили лишние килограммы, но что поделаешь, если разгрузочная диета ему противопоказана? Черт бы побрал такую болезнь, при которой толщина – твой главный враг, а похудеть невозможно!

– Я сварю тебе кофе, – сказала Юлия, когда они пришли на кухню.

– Спасибо, Юлия, с тобой охотно выпью чашечку. Да погорячее.

Женщина не обратила внимания на неуклюжий комплимент:

– Может, найдется и сахарин. У Бене бывали разные причуды. Иной раз клал сахарин, чтобы не толстеть.

Якуб Калас попытался перейти к причине своего визита:

– Видишь ли, Юлия, я знаю, что тебе тяжело и ты стараешься поскорее обо всем позабыть. Я пришел не для того, чтобы напоминать тебе о твоем несчастье. Но мне необходимо с тобой поговорить, потому что я обнаружил кое-какие следы.

– Следы? Что еще за следы? Беньямину уже ничем не поможешь, – сдержанно произнесла женщина. – Ни ему, ни мне. И я хочу наконец иметь покой. От всего. Довольно, намучилась!

– Покой, Юлия, ты будешь иметь потом, когда мы узнаем правду.

– Узнаем? – не поняла она.

– Я думал, ты мне поможешь. Я ведь мало бываю на людях, а домой ко мне никто ни с какими вестями не заявится.

– Не смеши меня, Якуб! Что мне к этому добавить? Что я знаю? Только одно, черт побери: что он умер! Его нашли во дворе, грязного как свинья. Вот и вся правда.

Она расплакалась, но ненадолго. Подала кофе.

– Меня интересует, – начал Калас, – какие отношения у него были с соседями.

– Как со всеми. Нормальные.

– А не странно тебе, что старый Матей Лакатош не пришел на похороны? Сколько лет живете рядом…

– Что тут странного? – удивилась Юлия, и от Каласа не укрылись нервные нотки в ее голосе. – Бене и старик не ладили между собой. Лакатош ни с кем не ладил. А молодой, сын Филиппа, в отпуску…

– Так что добрыми соседями вас не назовешь.

– Почему? И вообще, что такое добрые соседи? Соседей мы не выбираем. Люди приедут, построят Или купят дом… А с парнем, с Игором, Бене сиживал в трактире, случалось, тот притаскивал его на закорках домой. Когда Игор еще ездил на дальних рейсах, я иногда заходила к старику сварить обед. Беньямину это не нравилось, может, ревновал, кто знает, грозился, что заколотит калитку, но всякий раз тем дело и кончалось. Вспыльчивый он был, мой муж. Наговорит с три короба, кто его не знал, тот принимал за чистую монету…

– А Беньямин к Лакатошам не ходил?

– К Лакатошам? Почти что нет. Совсем редко. Особенно в последнее время. Да я и рада-радешенька была, что не ходит. Вскоре после того, как молодой вернулся из этого самого… из воспитательного заведения, он стал заглядывать туда каждый вечер. У Игора были какие-то картинки, он обещал Беньямину показать за бутыль вина. Бене налил бутыль и полетел… повеселюсь, говорит. Напился до бесчувствия, потом всю ночь бормотал про каких-то красоток. Что поделаешь, коли вы, мужчины, такие свиньи? Вам бы только подглядывать, что там под бабьей юбкой!

Калас решил пропускать мимо ушей злобные женские выпады. Он не сомневался, что напал на верный след, главное – поддержать разговор, пока Юлия охотно рассказывает.

– А потом… не ходил?

– Я запретила ему вожжаться с этим сопляком! Старый козел, а туда же – потянуло пялиться на всяких голых бабешек, так что жене от него один срам! Придумал, будто я завидую, что он выпивает с Игором. Мол, парень что надо, умеет веселиться, у него дома чего только нет… словом, живет на полную катушку! Бене считал Лакатошей избранным обществом, особыми людьми и гордился тем, что водится с ними. Они богатые, это точно, – добавила Юлия, не скрывая негодования. – Парень натащил из-за границы невесть чего – книжек и журналов. «„Камасутра" против них детские игрушки», – говаривал Бене, стоило ему хлебнуть глоток-другой.

– Жаль, что у тебя ничего не сохранилось, – заметил Калас.

– У меня? Скажешь тоже! Бывало, Беньямин притаскивал домой, но я все сожгла. А позавчера, когда делала уборку, нашла кое-что в шкафу, в ящике, между носовыми платками. Только это и осталось.

Она достала из буфета, из-за чашек, открытку. Вернее – фотографию открыточного формата в великолепном цветном исполнении. Якубу Кал асу улыбалась красавица в меховой шапочке, с белым песцом на шее, больше на ней ничего не было. Одну ногу красотка эффектно задрала вверх, стоя другой на чьей-то мужественной груди.

– Это переснято из какого-нибудь «Плейбоя», – с видом знатока объяснил Калас.

– Свинство это, а не фотография!

– Говори что хочешь, но она хороша. – Старшина на пенсии попытался взять шутливый тон, да только безуспешно. Юлия исподлобья покосилась на него, точно еще раз убедившись, что все мужики одним миром мазаны, и, держа в маленьких руках чашку с кофе, отсела к плите.

– В тот день, – продолжал расспрашивать Калас, – в тот вечер… Бене был у Лакатошей?

– Почем мне знать? – отрезала женщина. – Из города вернулся. С совещания или еще откуда, бес его ведает…

– Так что, скорее всего, не был, – размышлял Калас вслух. – Однако… Если бы ты, Юлия, припомнила хоть какую-нибудь мелочь, очень был бы тебе благодарен.

– В отличие от других ты хоть будешь мне благодарен, – вздохнула она и горько усмехнулась.

Якуб Калас непонимающе взглянул на Юлию. Юлия осеклась, уж не совершила ли она промашку, не сказала ли чего лишнего, упомянув, хоть и не прямо, про того коротышку из милиции?

«Что-то ее беспокоит, – думал Калас, – что-то она скрывает…»

Но в этот момент Юлия снова заговорила:

– Один такой же ко мне приходил. Следователь. Из угрозыска.

Старшина кивнул – мол, понимает.

– О чем расспрашивал?

– Разве упомнишь? Обо всем!

Якуб Калас покачал головой. Что ж, человека непривычного сплошной поток вопросов непременно запутает. Он подумал про лейтенанта Врану: не посмеялся ли над ним молодой криминалист, дав понять, что дело закрыто. Или, наоборот, активность Каласа подтолкнула его на новое расследование? Вряд ли. Профессионалы сами лучше всех знают, как им поступать, хоть со стороны и может показаться, будто они сидят сложа руки, – а ведь Врана из настоящих профессионалов!

– Выходит, надо мне поторапливаться, – заключил Калас. – А тебе, Юлия, еще раз говорю: если что надо, вспомни про меня. Куда ни кинь, теперь мы с тобой два сапога – пара. У тебя умер муж, меня бросила жена. И какая жена! Когда мы собирались жениться, люди мне завидовали. Не каждому, мол, привалит такое счастье, чтобы за него вышла дочь начальника! Я женился на дочери своего шефа, но даже повышения не получил. Добросовестные служаки вроде меня редко высоко взлетают. А потом она ушла от меня! Отыскала себе взамен какого-то хиляка. Сперва ей не нравилось, что я недостаточно честолюбив, позже начала упрекать в некультурности, а там уж стала называть тупым мильтоном. В конце концов ей приглянулся заурядный чинуша, инженерик из государственной плановой комиссии. Представь себе. И вышла за него. «Он-то хоть с дипломом!» – кричала мне, когда я высказал удивление. Развод после пятнадцатилетней супружеской жизни – это все равно как если бы один из супругов умер.

– Очень может быть, – отозвалась Юлия Крчева, – но ты мужчина, а я женщина. Мужчинам всегда легче.

– Легче? – Калас махнул рукой. – Пока жива была мама, я носил ей стирать свои вещи. Потом стал ходить в прачечную. Три года прошло, пока научился стирать сам. А обеды и ужины в ресторане? Знаешь, сколько денег на это уходит? На свою пенсию и диетную надбавку я не протянул бы и двух недель. Даже дешевый обед в деревенском трактире не могу себе позволить. Ведь я сижу на диете, а кто за крону станет мне варить отдельно? Никто! Чем же мне лучше? Пожалуй, лишь тем, что ношу брюки и облегчаюсь стоя. Мне уж и на женщин глядеть неохота. Вечно эта паскудная усталость. Каждый вечер кажется, будто я целый день колол дрова. А ты еще красивая женщина, Юлия, ты еще женщина хоть куда!

– Иди ты!

– Прости… Я знаю, мои слова неуместны. Ты недавно овдовела, но что когда-то ты мне нравилась, это я, наверно, могу сказать. Ты вышла за Беньямина, и я считал, что ты сделала более удачный выбор, а теперь, видишь, мы с тобой оба на мели. Беньямин всегда чуял подходящий момент. И в кооператив вступил, потому как понял, что у единоличного хозяйства нет больше будущего. Своей старательностью выслужил красивый дом. Я, вкалывая на пользу родине, ничего не выслужил. Досталась мне от родителей глиняная мазанка да куча воспоминаний о разных проходимцах, которых мы преследовали, задерживали, охраняли да еще должны были смотреть в оба, чтобы их кореши нас где-нибудь не прихлопнули.

– Во всем этом мы теперь ничего не изменим, Якуб, – сказала Юлия уже совсем спокойно. – Каждый несет свой крест. Одному бог дал потяжелее, другому полегче. Наши с тобой пути пересеклись неисповедимым образом, но это не утешает.

– Я не ищу утешений, Юлия. Надо жить. Во что бы то ни стало жить, а не утешать себя. И радость приходит только с жизнью.

– Мне уже все равно, Якуб. Живешь, чем-то себя занимаешь… Чего-то ждешь, надеешься, из кожи вон лезешь… а в конце концов остаешься один, никто о тебе и не вспомнит.

– Еще раз повторяю, Юлия, если надо, я тебе помогу.

– Поможешь! – Она махнула рукой, но в этом жесте было больше горечи, чем недружелюбия. – Будешь шнырять вокруг моего дома, пока не вынюхаешь, что надо. Милицейский – что с тебя взять! Пенсионер! Ты просто забавляешься, Якуб, так я это понимаю. Забавляешься, как мальчишка. Забрал себе в голову какую-то чепуху и играешь с ней. Когда все будет позади, когда это тебе надоест, ты залезешь, словно пес, в свою конуру и даже не тявкнешь.

– Можешь так обо мне думать, Юлия, я тебя не упрекаю. И правда, с какой стати ты должна мне верить? Мы с тобой долгие годы словечком не перекинулись. Что мы знаем друг о друге? Но одного бы я хотел. Чтобы ты когда-нибудь убедилась в своей ошибке.

– Ошибаюсь я или нет, а работу мне кончить надо. Так-то вот, Якуб. Только этот клочок земли и имеет еще какой-то смысл. Он меня кормит.

– Значит, ты меня вежливо выпроваживаешь, Юлия? Ладно у пойду.

– Не хочу, чтобы люди по углам шептались: мол, слишком долго ты у меня засиделся.

Якуб Калас улыбнулся:

– Если ты меня гонишь только из-за того, что скажут люди, охотно удалюсь.

– Из-за людей и из-за себя.

Разговор с Юлией прошел гладко, но не удовлетворил Каласа. Он попрекал себя: зачем пустился в интимные объяснения? Надо было держаться ближе к делу, не давать волю надежде на сближение. А может, ничего особенного и не произошло? Просто приятно было поговорить с женщиной за жизнь. Между прочим, Юлия все еще не утратила привлекательности. Ей бы подкрасить волосы, и никто не даст больше тридцати пяти – сорока. «Теперь, когда на шее у нее будет дом и огород, она вмиг погрубеет», – подумал Калас, быстро шагая вниз по деревенской улице. В животе урчало от голода, близился полдень, а в холодильнике его ожидал студень из копченых телячьих ножек и маринованный лук.