– Одолел меня грипп, – жаловался доктор Карницкий. – Пошел в поликлинику, а там, представьте себе, говорят: дедушка, надо пропотеть, примите аспирину, выпейте чаю – и в постель! Чай, говорят, лечит, в нем свыше сотни химических веществ с большой биологической активностью. По силе воздействия эти вещества превышают все известные лекарства – улучшают деятельность капилляров, благотворно влияют на пищеварительный тракт, а все вредное выводят из организма. И еще мне сказали, что чай содержит витамины, которые во взаимодействии с аскорбинкой поддерживают сопротивляемость организма инфекционным заболеваниям. Представьте себе, с такими-то речами на старого человека! А потом, говорят, надо поскорее лечь в постель! Пачкали мне мозги, точно не знают, что в семье у меня свой врач! Кому они нужны, такие доктора, обыкновенные халтурщики! Если бы Збышек был дома, он бы обо мне позаботился. Он бы показал этим коновалам, как надо относиться к пациенту! Вот ведь что получается, старшина, до старых людей уже никому нет дела. Каждый думает только о себе. Доктора следят, чтоб не передать сверх нормы больничных листов, фабрики – чтобы все рабочие были на местах. Хоть умри, не выпишу тебе бюллетень, не могу превысить процент! Хорош принцип! Даже к старику относятся как к симулянту.

– Поди не так уж все страшно, – заметил Якуб Калас и, чтобы остановить поток пламенного красноречия, заказал две рюмки можжевеловки.

– Хуже некуда, – настаивал на своем старый юрист.

– Выпьем за ваше здоровье, – уговаривал его Якуб. – Это наверняка поднимет вам настроение.

– Не надо бы, – отнекивался доктор Карницкий, но только для виду. – При болезни алкоголь – чистая отрава. Но что поделаешь с малость уже отравленным человеком? Давайте отравимся по-настоящему, а потом поглядим, что будет. Выпьем, не возражаю! От одной рюмки можжевеловки еще никто не умирал.

– Вот и отлично, – улыбнулся Калас улыбкой профессионального искусителя.

– А может, я и не так уж болен, может, все это от погоды, – рассуждал доктор Карницкий. – В концлагере я научился любить солнце. Только оно и оставалось свободным, высокое, недосягаемое, его-то никому не скинуть с неба, оно живет, горит, и тогда тоже горело, всходило и заходило, я ощущал его даже за тучами и дымом. Люблю солнце, старшина! Не люблю дождь и пасмурные дни. Они давят на меня, душат, я словно в тюрьме. Все серое мне опротивело, и моя старая седая голова тоже.

Якуб Калас постарался переменить тему разговора:

– А сын с той девушкой… Они уже вернулись?

– Вернутся через неделю. Точнее – через шесть дней. Ведь и там пасмурно. Большого удовольствия от отпуска они не получат, – доктор Карницкий устало вздохнул. – А как вы?

– Занимаюсь расследованием, – как-то само собой выскользнуло у Каласа. Ему даже стало немного стыдно. Не преувеличивает ли он, уместно ли тут слово «расследование»? И, чтобы сбить пафос, добавил: – От скуки.

– Все еще не отказались от этого «дела»? – Доктор Карницкий удивленно посмотрел на Каласа. От внимания старшины не укрылось, что его собеседник насторожился.

– Это как посмотреть. Оно меня занимает. Удалось выяснить несколько интересных подробностей, а кое-что еще надо будет раскопать.

– Бросьте, старшина! – Доктор Карницкий посмотрел на Каласа отечески строгим взглядом. – Что вы там еще накопаете? Понимаю, эта история не дает вам покоя. О вас всегда говорили: «У него бульдожья хватка», но на сей раз вам не помогут ни упорство, ни твердая воля. Жертву вы сконструировали, теперь хотите изобрести убийцу?

Воспользовавшись паузой, Якуб Калас спокойно сказал:

– Убийцу, пожалуй, нет. Убийцы, наверное, и не было, но если хватит терпения, можно добраться до весьма интересных личностей.

– Вам-то зачем? – раздраженно спросил доктор Карницкий. – Интересные личности! Странный вы, старшина, человек. Нынче каждый по-своему интересен, это знает любой ребенок, а вы пытаетесь заново открыть Америку! Мир полон чудаков. Говорю вам, вы проспали свое время и теперь играете в великого первооткрывателя! Не уверен, подходящее ли занятие вы себе нашли. На вашем месте я бы ставил на другую лошадку.

Якуб Калас слушал доктора с нескрываемым интересом. Ого, старик позволил вывести себя из равновесия! Едкие соки пробудились в нем, бродят в теле, злость пылает во взгляде, раздраженные нотки слышатся в голосе, странный, загадочный страх проник в его душу. Пришлось взять себя в руки, чтобы не пощекотать доктору нервы сообщением о его будущей снохе и ее знакомствах. И Калас взял себя в руки. Зачем зловредничать? Да и с тактической точки зрения разумнее предоставить старому юристу свободу действий. Пускай выдумывает, внушает Каласу всякие теории, единственная цель которых – отвлечь его от истории с Бене Крчем. Между прочим, неплохо бы поинтересоваться, как он сам относился к Крчу и вообще был ли с ним знаком?

Доктор Карницкий с поспешностью алкоголика допил можжевеловку и разговорился прежде, чем Калас успел хоть слово вставить.

– В жизни, дорогой мой старшина, столько всяких мелочей, которые достойны нашего внимания, что жаль тратить силы на вещи бесперспективные. На нашу стариковскую долю осталась уже одна мораль. Этическая сторона жизни еще нам подвластна, можем на нее воздействовать, можем о ней размышлять, но о чем-либо другом, тем более о преступлении… Простите, это смешно. Я вас понимаю, потому что когда-то и сам прошел через нечто подобное. Одно время был прямо одержим идеей схватить за руку какого-нибудь преступника – любого, хоть совсем незначительного! Продемонстрировать этим свой респект перед правосудием. А мое уважение к Фемиде было безграничным. К счастью, я быстро освободился от такой сумасбродной идеи. Ныне меня интересуют только мелкие правонарушения, проступки, можно сказать, этического плана. Расскажу вам об одном – хотите? Как-то сосед по дому пожаловался мне, что его сын готовился к спартакиаде и кто-то украл у него тренировочный костюм. Это было во время перемены. Полный комплект, совершенно новый! Мальчик пожаловался преподавателю, и знаете, что тот сказал? Надо лучше следить за своими вещами! Вы понимаете? Где тут логика? Выходит, виноват пострадавший, а не вор. Спятишь от такой логики! От расстройства я даже хватил тогда лишку. Вот случай для вас! Написать в газету. Заклеймить позором, потребовать расследования, указать на искаженное представление об этических нормах. Найти этого мальчишку с загребущими руками и вышвырнуть из спортшколы, чтобы до самой смерти ему неповадно было красть. Знаю, даже если его найдут, все равно не выгонят. Вдруг у него влиятельный палаша. Лучше тогда не поднимать шум! Лучше накинуться на беднягу, которого обокрали, ведь его родители честно отрабатывают каждую крону! К чертям такие порядки! Или вот еще: один человек приволок в травматологическое отделение мальчонку. У того была серьезная травма: буквально на ниточке висел палец. Врач велел обождать, мол, они заняты другим пациентом. По случайности мимо проходил мой Збышек и, заметив этих двоих в коридоре, поглядел на палец. Вошел в кабинет, а там его коллега преспокойно сидит у радиоприемника и ловит какую-то станцию.

Потом оправдывался тем, что, дескать, ждал, когда его напарник закончит возиться со своим больным. Збышек его выругал, пожаловался заведующему, выступил на собрании – но палец ребенку спасти не удалось! Вот каковы люди! Образованные, интеллигентные, занимают важные посты, облечены доверием окружающих – а толку… Начхал, мол, я на все! Такого проходимца только деньги могут на что-нибудь сподвигнуть! Вот случаи для вас, старшина. А вообще я бы на вашем месте стал писать воспоминания. Этакие поучительные истории для молодежи. О том, что можно и чего нельзя. Преступление, тем более убийство, сами понимаете, – дело слишком серьезное, чтобы мы с вами о нем рассуждали или чтобы вы, имитируя следствие, любительским манером проверяли на нем свои способности. Простите за откровенность, но я отношусь к этому именно так. Так и не иначе! Мы люди слабые, старшина, мы стареем, а для того, чтобы навести во всем порядок, нужны сильные личности. Только сильная рука способна удержать порядок и дисциплину. И мы должны уступить место таким людям. Создать им условия для быстрого взлета.

– И падения? – не удержался Калас.

– Падения? – доктор Карницкий осклабился. – Это уж не наша с вами забота. Говорится же: чем выше вскарабкаешься, тем ниже упадешь. Однако это правило действует не всегда. Со способными людьми ничего похожего не случается. Падение – привилегия неудачников.

Доктор Карницкий произносил свой монолог с таким жаром, что даже вспотел, а Якуб Калас все прикидывал: зачем приятель кормит его баснями! Конечно, таких тем они касались и прежде, но тогда это получалось как-то естественней, логичнее вытекало из их регулярных «духовных упражнений», с помощью которых оба укрепляли и пестовали в себе чувство справедливости. Якубу Калас у показалось, что его гриппозный приятель на сей раз без особого удовольствия предается рассуждениям на моральные темы, иллюстрируя их поучительными историями. Что-то тут не то, думал он. Видать, доктору не по вкусу разговоры о «деле» Крча, ему явно хочется, чтобы об этом забыл и Калас. Как поступить? Старшина не сомневался: достаточно ему упомянуть, что в тот вечер с Любомиром Фляшкой была Алиса, – и доктор выкажет себя более определенно. Даже если не откроет, что именно ему известно, как-то отреагировать ему все-таки придется. Но это было рискованно, доктор может замкнуться, ведь он человек умный, сразу поймет, что Калас его испытывает.

Старшина заказал еще по рюмочке можжевеловки. Доктор Карницкий не стал отнекиваться. Не повредила одна, не повредит и вторая! Он пропустил горячительного и некоторое время еще распространялся о перспективах медицинской карьеры своего сына, но потом неожиданно сник.

– Так. А теперь по домам, – неожиданно объявил он. – В постель и хорошенько пропотеть!

Якуб Калас расплатился. Немного проводив доктора, отправился на вокзал. Мелкий дождь поливал улицы, от цветочных газонов веяло приятным весенним ароматом. Калас вдыхал его полными легкими, но радостней от этого на душе не становилось. Даже тихий, спокойный весенний вечер напоминал ему об одиночестве. А что может радовать одинокого человека? И что это за радость, когда ею не с кем поделиться? «Жизнь – все одно что необъезженная лошадь, браток, – говорил себе Калас. – Достаточно разок хорошенько стегнуть ее хлыстом, и, как всполошенная кобылка, она дотащит тебя до самого края старости. Где те годы, которые казались тебе нескончаемыми? Годы службы, годы, прожитые с женой? Еще и жена тебя покинула. После стольких-то лет совместной жизни! И какой жизни! Чего ей не хватало? Могла строить из себя важную даму. Она и была дамой. Может, твоя ошибка именно в том, что ты позволял ей все, что ни вздумается. Или у нее были свои представления о жизни. То, что для тебя самое важное, для нее – пустой звук. Что ж, бывает… Когда люди сходятся ближе, они неожиданно могут выяснить, что ничего друг для друга не значат. Ты стойко прожил жизнь. Так думаешь ты сам, так говорили тебе и другие. Не раз казалось, что судьба тебя испытывает, проверяет. Ты выдержал проверку, но что в результате получил? Одиночество! Скоро будешь как этот несчастный чокнутый доктор, этот шут – развлекает людей, а самому невмоготу, сжался в комок и уже только ждет смерти». В вокзальном буфете Калас проглотил третью рюмку можжевеловки. Но и она не исправила ему настроения. Наоборот, он еще больше пал духом. Тяжелые, мрачные мысли угнездились в его голове. «Не прав ли Карницкий? – думалось ему. – Отчего этот малахольный не может быть прав? Какое мне дело до какого-то Беньямина Крча? Ну, удастся доказать, что его стукнули по башке, а потом кинули в грязь или, вернее, на бетонные столбы. А дальше что? Виновника посадят, но мне-то от этого легче не станет. Ни мне, ни Юлии, никому… Даже, пожалуй, правосудию. Так зачем же, зачем надрываться? Только для того, чтобы хлыст щелкал громче?