— Стой, дальше не пойдем, — сказал первый.

Услышав его слова, второй огляделся вокруг. Небольшая лужайка, слева — густые заросли молодых елочек, справа тоже елки, но повыше: срубить этакую к рождеству, аккурат до потолка будет. Под ними внизу журчит поток. А прямо — косогор, что коровье брюхо, округлый и голый.

— Да, пожалуй, не пойдем, — согласился второй.

Поставив карабин на предохранитель, он перебросил его в левую руку, а правой стал шарить в кармане. Минуту спустя сказал:

— Эй, немец, на-ка, покури! — и кинул тому сигарету.

Немец ловко ее поймал.

— Э-э, — опять произнес второй, — да у тебя спичек нет.

Он подошел к немцу совсем близко и дал прикурить. Руки ощутили горячее, сухое дыхание. Длинная седоватая щетина на подбородке немца мелко дрожала, как иголки у околевающего ежа.

Первый заметил это, но не удивился, спросил:

— Скажи, немец, как звать-то тебя?

Немец не понял. Он зыркал испуганными глазами то на одного, то на другого, а те опять задали ему свой вопрос, стараясь говорить громче и отчетливее, словно немецкий язык отличался от их родного только силой произношения. Первый разъяснил, показывая пальцем на себя:

— Я — Петер, а он — Густо. А ты?.. Как тебя зовут? Фриц?

Немец догадался:

— Nie, nein. Ich bin Kurt. Kurt Ziegler.

Он проговорил это быстро, опасливо, почти шепотом, дыша прерывисто, как астматик, и, втягивая щеки, жадно затянулся сигаретой.

Раннее утро, как румяная спросонок лесная нимфа, уже плутало меж деревьев. Пока курили, оно пробежало вверх по косогору, ожемчужив его мягким солнышком.

Первый шепнул второму:

— За что его?

Второй лишь пожал плечами:

— Не знаю. Приказ.

Немец не спускал с них глаз. Лихорадочно втягивал в себя последние глотки дыма. Малюсенький сигаретный окурок он не отбросил в сторону, а опустил во влажную траву и затушил носком сапога.

Первый и второй обменялись взглядами. Второй переложил карабин в правую руку и, поддерживая его левой, сказал:

— Тут жди не жди, ничего не выждешь.

Первый вскинул автомат и, как бы оправдывая себя, пробурчал:

— Да, приказ есть приказ.

Немец увидел, что они приготовились, и сразу покорно сник. Он расстегнул воротник мундира, снял с шеи золотую цепочку, держа ее в ладонях, опустился на колени и стал громко молиться.

Первый и второй прицелились.

Сотрясая лес, грянули выстрелы. Отталкиваясь от стволов и крон деревьев, они какое-то мгновение еще танцевали в многократном эхе, пока не рассеялись в пространстве. Стрелявшие не внимали этим звукам; лишь потом, когда над ними вновь воцарилась тишина, они вдруг смутились и опустили оружие.

Немец поднялся и заплакал. Громко заплакал.

Первый пробормотал:

— Я не могу… Я… я никогда еще не стрелял в безоружного.

В утреннем воздухе расплывалось облачко дыма. В нос ударил запах сгоревшего пороха.

Второй опустил голову, произнося, как заученную фразу, одно и то же:

— Не гожусь я в палачи, не гожусь… В бою хоть самого господа бога убью, а в палачи не гожусь, не гожусь я…

Немец продолжал скулить, закрыв лицо руками.

Первый отчаянно выругался:

— Хватит хныкать, гаденыш! Раньше надо было слезу пускать и в другом месте!

Второй опять полез в карман. Снова вытащили сигареты. Закричал:

— Эй ты, фриц! На, черт тебя подери, закури еще!

Второй снова подошел к немцу, и, когда зажигал спичку, руки его дрожали, чего немец не мог не заметить. Смекнув это, первый тут же накинулся на него:

— Что зенки вылупил, сукин сын?! Это не руки убийцы.

Немец испуганно отступил на шаг и, не спуская с них мокрых глаз, робко, нерешительно упал на колени.

Второй приказал:

— Вставай! Вставай, говорят тебе!

Первый спросил:

— Что делать будем?

Второй сел на пень, положил на колени карабин, задумался. И вскоре сам себе ответил:

— А делать что-то надо.

Весь усыпанный блестками росы, лес сверкал, освещенный солнцем. Казалось, воздух кипел мириадами светлячков, и они, эти светлячки, устав от долгой ночной суеты, истратив весь свой запас света, обессиленные, падали на землю, и земля впитывала их, как сладкий нектар, который, растекаясь по жилам деревьев, наполнял теперь лес чарующим ароматом.

Первый вдруг остро ощутил это благоухание.

— Чуешь, как лес пахнет. А ведь ему никто не отдает приказы.

Второй вздохнул:

— Да… приказ… приказ.

Немец и на сей раз аккуратно положил крошечный окурок на землю и придавил его носком сапога, покрутив им в разные стороны. За эти несколько минут он постарел на десять лет.

— Слышь, а ведь я придумал! — внезапно оживился первый.

Второй посмотрел на него хоть и удивленно, но с какой-то радостью, которую в данный момент он не отважился выказать. Он понял, о чем сейчас пойдет речь, потому и обрадовался, но сдержанно спросил:

— Что придумал?

— Это совсем просто… — сказал первый. Он не спешил выкладывать, поскольку был счастлив, что эта мысль пришла на ум именно ему; ему хотелось насладиться своей находчивостью, разжечь и без того напряженное любопытство второго.

Второй же с нетерпением ждал.

Первый нагнулся, сорвал травинку и, взяв ее в рот, стал медленно перекусывать зубами. Он делал вид, что додумывает свой план до мельчайших подробностей. Наконец сказал:

— Вон за тем деревом, — он показал, за каким, — спрячусь я с автоматом наизготове. А за тем, что рядом с тобой, схоронишься ты с карабином, снятым с предохранителя. Это на всякий случай. Немцу мы заранее растолкуем, в чем дело, а потом кинем ему пистолет с одним патроном. Понимаешь? Пусть он сам застрелится. Ясно? Если же начнет финтить, нам не останется ничего другого, как шарахнуть в него из-за деревьев.

— А что, — согласился второй, — неплохо…

— И приказ выполним, — подытожил первый.

— Ну, я сейчас ему так и объясню… — поднялся второй.

До немца было шагов пять, не больше. Но второй сделал все восемь или девять, но за время этого короткого пути он достал пистолет и вынул из его магазина патроны. Все до единого.

— Слушай, немец. У нас приказ тебя расстрелять. Понимаешь? Рас-стре-лять. Пиф-паф! Да ты и сам знаешь. Поэтому мы и пришли сюда втроем. Понимаешь? Ферштейн?

Немец стоял как вкопанный. Только глазами водил туда-сюда — то на первого, то на второго.

— Вот пистолет, — продолжал второй. — Пис-то-лет. А это — патрон. Один. Да, айн. Ты, — показал он на немца, — приставишь пистолет к своей голове и выстрелишь. Паф! Понимаешь? — показывая ему, что нужно делать, он, как мог, помогал себе жестами.

Немец не отвечал ни «да», ни «нет».

— Мой товарищ — там, я — здесь. Если вздумаешь бежать… Понимаешь? Бе-жать… — Второй изобразил, как бегут. — Мой товарищ оттуда, а я отсюда будем стрелять. Понял? Будем шиссен! Та-та-та! Понял?

Первый посмотрел на часы. Было семь.

— Эй, давай поскорей! Время не ждет!

Второй отдал немцу пистолет без патронов. Когда они оба спрятались за мощными стволами деревьев, второй крикнул первому:

— Ты готов?

— Готов! — раздалось в ответ.

Второй бросил немцу один патрон и попал ему в грудь. Отскочив, патрон упал в траву.

Прошло минут пять.

Немец все еще стоял. Стоял не шелохнувшись, словно из-под земли неожиданно выросла сухая, ни к чему не пригодная коряга.

Первый уже начинал злиться.

— Эй, немец, мать твою в гроб, ну долго ты будешь канителиться! — закричал он.

И тут произошло то, чего никто из них не ожидал. Немец вдруг распрямился, стал смотреть куда-то в небо, что-то бормотал и даже снял с головы фуражку. И к их великому удивлению, отбросил пистолет довольно далеко от себя.

Первый остолбенел. У него чуть дыхание не перехватило от злости. И он вскипел:

— Ах ты, трусливая немецкая свинья!!

Потом резко вскинул автомат, и в этот момент второй подумал: ну, сейчас из немца будет решето.

Немец рухнул на колени, по лицу его градом тек пот. Прижав к губам ладони с цепочкой, он ждал конца.

Но выстрелов не последовало.

Первый опустил автомат и виновато произнес:

— Прости, но в безоружного не могу…

— Да чего уж тут, я понимаю, — ответил второй.

Они сделали шага два вперед, подошли к нему ближе и долго смотрели на него как на привидение.

Потом первый нагнулся к нему и тихо спросил:

— Отчего ты такой трус, немец?..

Немец опустил руки и разжал их. Блеснула золотая цепочка с образком святого. Руки дрожали, дрожал образок, и он ответил дрожащим голосом:

— Ich bin Katholik. Ich möglich nicht puf, puf.

Первый опять рассвирепел:

— Ах, ты католик!.. Значит, в себя выстрелить ты не можешь, поскольку ты католик, а в наших ребят запросто… Наших-то небось много положил… Говори, положил, сукин ты сын?!

— Оставь его… — буркнул второй и сплюнул.

Внизу шумел поток. Шумел так, будто над лесом летали голуби. Прежде они не замечали этого шума, но теперь внимательно вслушивались, словно речушка нашептывала им что-то на ухо. Второй вдруг остро ощутил свою кровную связь с этой землей и задумался, зачарованный музыкой, которую природа всегда с неизменным мастерством исполняет на одном из своих инструментов. Сейчас этой музыкой было журчанье горной речки, но ею может быть и дуновение ветерка или шелест крыльев. Всегда найдется такое, что притягивает человека к этой земле. И человек сживается с ней. Ибо земля — добра.

Поэтому второй еще раз сказал:

— Оставь его…

Но первый был более крутого нрава.

— Ты им там не мог сказать, чтобы нам дали какого-нибудь неверующего? Католик, католик… Как нам теперь быть?! Пойми, это же приказ!

И второй прошептал:

— То-то и оно. Приказ есть приказ.

Немец смотрел на них молча. Только углубились морщины на его лице — у губ, носа и глаз. И глаза у него стали какие-то другие. Словно выцвели. И губы обесцветились. Будто к ним прилипли листья пересохшей травы. Желтоватой, сморщенной, сухой травы. Немец, не сводя с них глаз, медленно, как бы готовясь к чему-то тайком, поднял кисти рук к вспотевшей шее и так же медленно, почти торжественно, застегнул на ней цепочку.

Закончив свой ритуал, он повернулся к косогору. И вдруг… побежал. Но не направо или налево, а прямо, вверх, по крутому и открытому склону.

— Удирает! — закричал первый.

И, как по команде, раздалась автоматная очередь, ей вторили выстрелы карабина.

Немец резко остановился, выпрямившись во весь рост, потом дернулся, поворачиваясь набок, и стал клониться к земле.

Скатился он почти на то самое место, откуда начал свой бег.

— Слышь, а как его звали? — спросил первый.

Второй тер руками лицо.

— Кажется, Курт… Курт… Не помню точно.

Первый посмотрел на автомат. Облегченно вздохнул.

— Вот и всё. Мы выполнили приказ.

— Да, — кивнул второй, — выполнили.

Когда они шли лесом назад, под их ногами трещал сухой валежник, а в глаза то и дело ударяли пробивавшиеся сквозь ветки деревьев лучи осеннего солнца. К их лицам приливала кровь.

Лес уже кончался, когда второй спросил:

— Слышь, а чего он не бросился влево, в молодой ельник, или направо, вниз, к речке? Зачем он дунул вверх по косогору?

Первый не отвечал. Когда они прошли еще немного, второй опять заговорил:

— Твоя правда. Самое главное, что мы выполнили приказ.

Перевод со словацкого Н. Попова.