По соннику царя Соломона, если бьешь во сне жену — значит, она изменяет. Трубников бил свою жену каждую ночь. Он хлестал ее по щекам, по губам, по глазам; бил кулаком по носу и в подбородок, иногда пинал ногами в живот, и ничего с ней не случалось. После этой процедуры на ее белом теле не оставалось ни единого синяка. Жена нисколько не обижалась и переносила побои с какой-то покорной насмешкой, а Трубникову каждый раз после этого становилось плохо. Поводом для расправы было то, что она приходила домой далеко заполночь. Теоретически в этом не было криминала, но когда муж интересовался, где до такого часа прохлаждалась его единственная и неповторимая, она вместо ответа лукаво улыбалась и жеманно отводила глаза.

Каждое утро Трубников просыпался в дурном настроении и с надерганными нервами. «Ну заклинило! Больше нечего показать? Придумали бы что-нибудь пооригинальнее! Скоты!»

К кому относилась последняя филиппика, бедняга сам не понимал. Возможно, она была лишена смысла. Ведь Трубников знал, что сны это далеко не кинематограф. Он хорошо помнил лермонтовскую строчку: «Летают сны-мучители над грешными людьми…» — а значит, догадывался, что сны не могут быть одушевленными и даже не могут быть чьим-то произволом. «Скорее всего они действительно связаны с грехами», — вздыхал про себя Трубников. А ведь он грешен. Этого не отнимешь. Вот почему они — мучители.

Еще Трубников помнил из Лермонтова: что полнее реальность там, где больше человек страдает. Во сне он страдал больше, чем наяву. Точнее сказать, наяву вообще не страдал.

Трубников всматривался в родные черты своей спящей второй половины, в ее целомудренный румянец на щеках, в пухлые губы, в расплесканные по подушке волосы и думал, что она вообще не способна изменять. Если когда-нибудь Трубников убедится в обратном, то это будет не так мучительно, как во сне.

Из-за этих снов бедняга уже который год не мог выйти из сонного состояния. Он засыпал везде, где только голова находила точку опоры: в пробках, на работе, в театре, дома перед телевизором. Ну, перед телевизором еще куда ни шло, а когда он засыпал в театре, то это очень нервировало Настю. Первое действие она еще пыталась пробудить у мужа интерес к новоиспеченной пьесе при помощи локтя и щипков за ляжки, но далее супруга делала вид, что этот клюющий носом мужчина не имеет к ней никакого отношения.

А возможно, эта сонливость была не из-за снов, а из-за спокойной, пресыщенной жизни. Дела в издательстве у Трубникова шли прекрасно: все было накатано, отрегулировано, схвачено. С заказами проблем не было, с налоговой — ни одного конфликта, с бандитами он тоже ладил. Словом, все было сыто, пьяно и шито черным по белому. Даже скучно. «Когда больше не к чему стремиться — наступает скука», — подумал Трубников и сообразил, что спит на работе.

Пришлось отлепить от кресла голову и посмотреть на часы. Было уже пятнадцать минут десятого. Ого? Вот это поработал сегодня. Такого с ним еще не было. Сотрудники давно разошлись по домам, только гендиректор все никак не мог оторваться от своего рабочего места. Трубников прислушался. В коридоре громыхало ведро, ревел пылесос и вахтер с уборщицей шутливо перекидывались словами.

— Ну что, Петровна, останешься со мной дежурить? — шаловливо интересовался вахтер.

— Я тебе останусь вот — тряпкой по башке, — отвечала уборщица. — Да еще Клавдии твоей пожалуюсь.

Вахтер засмеялся.

— Не понимаю тебя: ну придешь сейчас домой — мужика нет, детей нет. Скучно же!

— А мне не надо никакого мужика. У меня был мужик, когда я была богатой. А как только он профукал мои денежки, так и стала не нужна. А у меня было очень много денег. Я могла купить две «Волги».

— Это за ваучер, что ли?

— Сам ты ваучер! Какой, к бесу, ваучер в восьмидесятом году? Я провернула такое дело… Вот сейчас мода продавать детей из детдомов всяким американским миллионерам. А знаешь, кто эту моду учредил? Я!

Вахтер покатился со смеху, а Трубников тяжело поднялся с кресла и подошел к зеркалу. Он был немного опухшим от сна: сонным, угрюмым, слегка обрюзгшим, но в целом еще выглядел вполне молодо, не более чем на свои тридцать два. Что же на душе было так, как будто прожил вечность?

Трубников скользнул расческой по своей светлой шевелюре, похлопал себя по щекам и тряхнул головой. Все! Хватит! Пора просыпаться. Ведь в принципе он еще стройный симпатичный мужчина, метр восемьдесят два ростом, на которого оглядываются совсем молоденькие девушки, а он так себя запустил.

Все! Завтра у нас что? Суббота? С завтрашнего дня утренняя пробежка, после нее гантели и бассейн. А в воскресенье — лыжи. И так каждую неделю.

Подмигнув себе в зеркало, Трубников открыл шкаф, чтобы снять с плечиков пальто, но внезапно за спиной раздался телефонный звонок. Пришлось подойти и взять трубку.

— Добрый день! — услышал он женский голос. — Вы Евгений Трубников, генеральный директор издательского дома «Элирна»?

— Совершенно верно, — ответил Трубников, не проявляя особого любопытства.

— Вас беспокоят из службы доверия. Нам только что звонил один мужчина, который собрался покончить жизнь самоубийством. Он сказал, что отчаялся, что совершенно одинок, что его все предали, в том числе и любимая женщина, поэтому жить больше не хочет. Еще он нам сказал, что за всю жизнь у него был только один друг, но его он предал сам. Друга звали Женей Трубниковым. К сожалению, звонивший не назвал ни фамилии, ни имени. Мы старались его разговорить, чтобы засечь номер телефона. Но телефонная служба смогла определить только три первые цифры. Это девятьсот тридцать пять. Через справочное бюро мы узнали, что в Москве семьдесят четыре Трубниковых с именем Евгений. Так что к вам, Евгений Алексеевич, такая просьба: вспомните, был ли у вас друг, у которого домашний телефон начинался с цифр девятьсот тридцать пять.

— По-моему, нет, — ответил Трубников.

— Вы в этом уверены?

Трубников подумал и нехотя пробормотал:

— Сейчас навскидку сказать не могу, но, если вы подождете, я посмотрю в компьютере.

— Мы подождем. Будем очень признательны.

Трубников включил компьютер, вошел в банк данных, запросил все телефонные номера, которые начинались с девятки, и провел по ним пальцем. После чего снова подошел к телефону:

— У меня с этими цифрами только один номер — магазин радиоэлектроники на Ленинском проспекте.

— Извините! — сказали на том конце провода и положили трубку.

Трубников пожал плечами и снова подошел к шкафу. В коридоре давно смолк пылесос, но шамкающий голос уборщицы продолжал заливать что-то покатывающемуся со смеху вахтеру:

— Не поверишь? Они даже не заметили, что он того. И сразу на радостях сунули мне пятнадцать тысяч долларов.

— Врешь, Петровна! Хотя очень складно врешь. Ну а как они попали в Москву?

— Да очень просто. Приехали на Олимпиаду!

Трубников быстро оделся, положил в кейс негативы и уже почти перешагнул через порог, как снова зазвенел телефон. «Так никогда не уйдешь», — с раздражением подумал он и взял трубку. На этот раз звонила жена.

— Ты все еще на работе?

— Да. Но уже выхожу.

— А почему голос такой недовольный?

— Только что звонили из службы доверия и испортили настроение. Хотя нельзя сказать, что сильно испортили, но остался какой-то нехороший осадок.

И Трубников пересказал жене все, о чем только что говорил с девушкой из службы доверия. Настя к этому звонку отнеслась чрезвычайно серьезно. Немного помолчав, она спросила:

— А ты разве не знаешь, что новый телефон Димки Колесникова начинается с этих цифр?

— Да? — удивился Трубников. — А ты откуда знаешь?

— Мне Людка Зыбина давала его телефон. Мы с ней недавно встречались в кафе. Тебе продиктовать, или с ним ты все?

— Все! — угрюмо ответил Трубников. — Через двадцать минут буду. Пока. — Он уже почти водворил трубку на место, как вдруг снова поднес к уху. — Алло! Не бросила еще трубку? Прекрасно! Дай на всякий случай его телефон.