Когда он вышел на воздух, то внезапно почувствовал, что мира для него больше не существует. Конечно, он существовал. Куда он мог деться? Существовала и эта аллея дворца, по которой в чрезвычайном унынии плелся молодой воришка Пьер, существовал и этот проклятый снег, залепляющий глаза и нагло проникающий за шиворот, существовало и это огромное небо над головой, из которого шпарило, точно из прохудившейся корзинки, существовал и этот черный, спящий Париж с веселыми девками в кабаках.

Только они, румяные, грудастые сучки, с белыми плечами и пухлыми коленками, скрашивали эту невзрачную, никчемную жизнь. Только они создавали иллюзию, что жить в Париже весело и уютно. Только ради них Пьер лазил по карманам на торговых площадях, играл в кости, ввязывался в драки и никогда не пускал в душу уныния. Но сегодня он понял, что все это изуверский обман. Ни в одной из этих девок не было того, что было в Марго — истинного сумасшествия жизни.

Пьер бродил по ночному Парижу, и впервые в жизни ему хотелось умереть. Все, чем жил он до этого, казалось мелким и ненужным. Теперь после Марго он не взглянет ни на одну из женщин, потому что таковых в Париже нет. Есть только грубые подобия, а не женщины.

Несмотря на то что Пьер изрядно продрог, в теплую харчевню, ставшую родным домом, идти не хотелось. Теперь ему все там было немило — противно, вонюче и низменно.

Пьер подошел к собору Святой Марии и вгляделся в каменную Богоматерь, грустно склонившую голову к дубовым дверям храма. Впервые в жизни парижскому вору захотелось выговориться не шлюхе, а мадонне. Он сложил ладони лодочкой, почтительно поклонился, и в эту минуту в его горло уперлось холодное лезвие ножа.

Пьер поднял глаза и увидел каменное лицо Шарля. Он был в черном камзоле без шляпы и плаща. Его глаза, как всегда, неподвижно и мрачно торчали в железных глазницах, светлую шевелюру обильно посыпал снег.

Воришка не испугался. Ничто не шевельнулось в его маленькой душонке под чужим плащом. До сегодняшней ночи он даже не подозревал о существовании души. А оказывается, она была и ей нужно было совсем не то, что творило тело, в котором ей приходилось пребывать, словно в тюрьме.

— Шарль, — улыбнулся Пьер. — Если бы ты знал, как я рад тебя видеть. Не спеши перерезать мне горло. Я еще должен убить это чудовище Екатерину Медичи, мать прекрасной Марго.

Убийца засопел и надавил лезвием на кадык.

— Да-да, Шарль! Ты правильно понял, — засмеялся Пьер. — Я только что вместо тебя держал в объятиях эту августейшую прелестницу. В моих штанах до сих пор еще влажно. Мои ладони, прикасавшиеся к нежным бедрам, еще хранят тепло божественной Маргариты, а мои ноздри еще вдыхают ее девственный запах. — Пьер закрыл глаза и судорожно вздохнул. — Шарль, это было тело женщины — настоящей, неподдельной. Я впервые в жизни ощутил живой огонь. Я чувствовал ее всю, понимаешь? Всю, до самой глубины. — Пьер перевел дух и остановил взор на каменной мадонне. — Тебе не понять никогда этого, Шарль. Все женщины, которых я знал до этого, всего лишь куклы по сравнению с Марго. Инесса заводится и стонет, когда ей водят языком по сосцам, но мое тело никогда не чувствовало того, что чувствовала она. Мариэтте достаточно провести ладонью по затылку, и ее можно брать голыми руками, она замирает, и на ее коже выступают пупырышки. Мои ладони чувствовали ее мягкую кожу с пупырышками, но никогда не чувствовали ее саму. А в роскошные груди Луизы можно уткнуться лицом, но с таким же успехом можно уткнуться в подушку. Большой разницы нет. Конечно, она может приласкать и успокоить, но мое тело никогда не сливалось с ее телом, как бы я ни заводил эту чертовку. А завести ее непросто. Ее нужно целовать в ступни и одновременно гладить пах, только тогда она начинает похотливо стонать и дрожать. Но эта дрожь никогда не передавалась мне, потому что в ней нет истинного огня. Тебе никогда не понять этого, Шарль. Ты слишком груб для таких тонкостей. Ты будешь всю жизнь оставлять на ее белых ляжках синяки и даже не подозревать, что истинное удовольствие Луиза получает только тогда, когда усыпляет тебя настойкой ландыша. Тебе никогда не завести даже Мариэтту, но даже она, дорогой Шарль, вспыхивающая от одного прикосновения руки, всего лишь заводная кукла по сравнению с Марго.

Пьер жадно вдохнул морозного воздуха и со стоном зажмурил глаза. Перед его взором все еще стояло это прекрасное существо с пронзительно синими глазами, и от этого не хотелось смотреть ни на кого, даже на каменную мадонну.

— После ночи с такой женщиной умереть не страшно, — прошептал со счастливой улыбкой воришка. — Делай свое дело, Шарль. Я готов.

Пьер закрыл глаза, но внезапно почувствовал, что стальное лезвие больше не давит на кадык. Он с удивлением приподнял одно веко и увидел, что Шарль засовывает свое стальное орудие труда обратно за пояс. Его глаза по-прежнему были неподвижными, и по ним по-прежнему было невозможно определить, что на уме у этого человека.

Одним движением Шарль сорвал с Пьера шляпу и плащ. После чего уронил воришку в снег и снял с него свои ботфорты. Но прежде чем уйти, убийца бросил сквозь зубы:

— Не забудь, что ты еще должен убить королеву-мать.

— Не беспокойся, приятель! Я сделаю это не хуже тебя.

Едва заметная усмешка тронула сухие губы Шарля.

— Убить не легко! — произнес он одной половинкой рта и тут же пошел прочь.

Весь последующий день Пьер готовился к убийству. Он раздобыл кривой нож, выведал маршрут своей жертвы, узнав, что сегодня после вечерней молитвы она поедет в обитель к епископу. Именно у ворот этой обители новоявленный убийца вознамерился вонзить клинок в кишки королевы-матери. Пьер спрячется за угол. От угла до ворот всего двадцать шагов. Как только остановится карета и Катрин ступит на землю, Пьер выскочит из-за угла и молниеносно проткнет ножом ее больную печенку. Дальнейшее его не интересовало.

Пьер сидел в харчевне «Три гуся», пил вино и сосредоточенно отшлифовывал детали. Вор уже сбегал к дому епископа и даже вытоптал место за углом, где он будет поджидать свою жертву. «Главное, стремительность и быстрота, — бодро думал новоявленный убийца. — Ведь ноги его еще никогда не подводили».

В это время, когда вор хотел попросить в долг вторую кружку вина, в харчевню вошел Шарль. Он, как обычно, постоял у порога, затем не спеша направился к Пьеру. Убийца грузно опустился на скрипучую лавку рядом, и к нему тут же подлетел хозяин с кувшином бургундского.

— Вам, как всегда, запечь гуся? — спросил он с заискивающей улыбкой.

Шарль молча кивнул, и хозяин испарился.

— Меня пасешь? — улыбнулся Пьер, подмигнув убийце. — Боюсь, тебе не перепадет это удовольствие. Меня сразу прикончат на месте, у ворот епископа, как только я всажу нож в живот бабушки Катрин.

Шарль молча приложился к кувшину и мрачно произнес:

— Не советую нападать у дома епископа. Ты не успеешь сделать и двух шагов, как мгновенно окажешься на шпаге. На королеву-мать лучше всего напасть перед въездом на мост, где карета замедляет ход. Из-под моста можно выскочить незаметно, запрыгнуть в карету, вонзить в Катрин нож и выпрыгнуть с обратной стороны…