А под утро ему опять приснилось, что он хлещет по щекам жену. Самое удивительное, что наяву он ее не трогал пальцем, хотя иногда она и доводила до бешенства своим упрямством. Во сне Трубников знал, что это ему снится, и знал, что по соннику царя Соломона, если бьешь жену, то, значит, она изменяет. Поэтому, видит Бог, бедняга сдерживался как мог.

— Ты где была? — прохрипел он грубо, трепеща от злости словно лист. — Отвечай, когда тебя спрашивают!

Жена не отвечала. Она лукаво улыбалась и жеманно отводила глаза. Такой он ее ненавидел.

— Ты скажешь или нет?

Она не говорила. Тогда он размахнулся и нанес ей первую пощечину, затем вторую, третью, и сердце провалилось куда-то очень глубоко. Чем сильнее он ее хлестал, тем большим сочувствием проникался к этой несчастной женщине, которой нельзя ступить шагу без того, чтобы ее не отдубасил муж. Но остановиться бедняга не мог и с тоской осознавал, что от этой отчаянной и бессмысленной молотьбы его спасет только пробуждение.

Трубников проснулся в холодном поту. Жена мирно посапывала рядом, и вид ее был ангельским. Часы уже показывали половину седьмого, так что досматривать спектакль не имело смысла.

Евгений нащупал под ногами тапочки, да так и замер на своей супружеской кровати. Сколько его еще будет терроризировать этот сон-мучитель? Ведь самое интересное, что его жена никогда не приходила поздно. Точнее сказать, почти никогда. Может быть, за всю их восьмилетнюю супружескую жизнь такое случалось раз пять-шесть, но муж всегда знал, где задерживалась его супруга, и повода для волнения не было. Если она действительно ему изменяет, то только днем, когда он бывает на работе.

Сзади послышалась шорох, и теплая ладонь ласково коснулась спины.

— Ты уже встаешь? — произнесла Настя сонным голосом.

— Встаю, — хрипло отозвался Евгений. — Он немного помолчал, затем внезапно спросил, подумав, что момент самый что ни на есть подходящий. — Скажи честно, у тебя есть кто-нибудь?

Сзади послышался лукавый смешок точь-в-точь как во сне, затем шелест одеяла и хруст мосолочков. Настя сладко потянулась.

— Что это тебе с утра взбрело в голову? — нежно ответила она. — За всю жизнь я знала только одного мужчину.

Жена томно вздохнула и повернулась на другой бок. Такой ответ всегда успокаивал Евгения. Впечатление от сна тут же сняло как рукой. Он бодро поднялся и направился в ванную. Побрившись и приняв душ, издатель выпил на американский манер стакан апельсинового сока и наконец набрал номер телефона больницы.

— Алло! Добрый день! Вчера к вам привезли человека с перерезанными венами. Его фамилия Колесников. Как он себя чувствует? Вы в курсе?

— А вы кто, родственник? — поинтересовалась дежурная сонным голосом.

— Я не родственник. Я его друг.

— Мы даем информацию только родственникам.

— Послушай, ты, тетенька! Я сейчас подошлю ребятишек, и ты забудешь, как тебя зовут…

— Как вы сказали? — мгновенно приободрилась дежурная. — Колесников? Сейчас посмотрю в журнале. Прооперировали его удачно. Состояние удовлетворительное. Он лежит в реанимационном отделении, в шестнадцатой палате. Возможно, после утреннего обхода его переведут в психиатрическое отделение.

Трубников бросил трубку и начал стремительно одеваться. Когда он влез в ботинки и напялил пальто, из спальни выплыла жена в розовом пеньюаре.

— Ты опять не позавтракал?

— Некогда. Перекушу по дороге.

— Почему так рано?

— Хочу успеть в больницу до обхода врача. После обхода Димана могут перевести в психиатричку. А туда уже не прорвешься.

Трубников быстро зашнуровал ботинки и выскользнул в подъезд. Через час он уже стоял перед закрытой дверью больницы и упрямо молотил в стекло. Подошел заспанный вахтер и через дверь объяснил хриплым голосом, что пускать никого не велено. Гость вытащил из кармана стодолларовую бумажку и прилепил к стеклу. Вахтер не долго раздумывал. Он откинул крючок, всучил посетителю халат и предупредил:

— Я вас не пускал. В случае чего, вы прошли через подвал родильного отделения. Реанимация на четвертом этаже.

— Спасибо, — буркнул Трубников и направился к лифту.

Выйдя на четвертом, Евгений сразу наткнулся на какую-то медсестру с бешеными глазами.

— Кто вас пустил? — скандально закричала она.

— Тише, мамаша. Больных разбудишь, — спокойно ответил посетитель и сунул в ее карман сто долларов.

Медсестра тут же сменила гнев на милость.

— Только халат наденьте, — произнесла она по-матерински и исчезла.

Трубников вошел в шестнадцатую палату и сразу увидел Димана. Он был по-прежнему бледен, но не так, как вчера. Вчера его лицо было как у покойника, а сегодня в нем присутствовала хоть слабая, но жизнь. Визитер покосился на двух его соседей под капельницами и подошел к кровати. Рука Колесникова была перевязана, глаза закрыты, губы без единой кровинки.

Трубников громко придвинул стул, и веки Димана дернулись. Глаза его не выразили особого удивления, однако губы расползлись в улыбке.

— Я знал, что ты меня не бросишь, — пролепетал он еле слышно.

— Что случилось? Можешь объяснить? — спросил Трубников, наклонившись к его лицу.

Губы больного скривились в усмешке. Он покосился на своих собратьев по капельницам и со свистом прошептал:

— Я убил человека.

— Что? — вздрогнул Трубников. — Ты убил человека?

— Убил! Впервые в жизни. И знаешь кого? Мужа Марго.