Шли годы, за это время произошло много различных событий, и великое дело объединения католического королевства успешно подвигалось вперед.

В августе тысяча четыреста восемьдесят седьмого года в день святой Елены сдалась правоверным Малага, а через неполных пять лет, в конце тясяча четыреста девяносто второго года король Фердинанд после многолетней осады овладел Гранадой. Итак, на Иберийском полуострове был уничтожен последний след некогда могущественного мавританского королевства, и современный поэт с законной гордостью воспел это в таких словах: «Едина паства, един пастырь, едина вера, един король и меч единый».

Теперь, когда наступил мир, которому предшествовали длившиеся несколько веков кровопролитные войны, можно было направить все усилия на то, чтобы единая вера восторжествовала на объединенных землях. В минувшем году по указанию Великого инквизитора на городских площадях и перед храмами были сожжены тысячи еретических древнееврейских книг; священные трибуналы при поддержке воинов Святой Эрманады бдительно охраняли чистоту христианской веры, однако несмотря на все старания сотни тысяч некрещеных иудеев продолжали жить на испанской земле, ростовщичеством и обманом наживая богатства и безнаказанно совершая свои богопротивные обряды. Зло следовало вырвать с корнем.

Вскоре после торжественного вступления их королевских величеств в Гранаду по стране поползли слухи, будто в недалеком будущем король и королева намерены издать эдикт об изгнании иудеев из пределов испанского королевства с предварительной конфискацией их имущества. Вести эти — пока еще недостоверные — встретили самую горячую поддержку широких кругов верующих. Между тем богатые иудейские семьи, стремясь предотвратить нависшую над ними беду, под предлогом возмещения расходов, понесенных в последней войне, выразили готовность выплатить их королевским величествам выкуп в размере тридцати тысяч дукатов. Сумма была огромная, и король Фердинанд, знавший цену деньгам, стал колебаться, не принять ли ее. Королевой Изабеллой тоже овладели сомнения, ибо, находясь под влиянием вольнодумных учений, она склонна была считать, что изгнание евреев в некотором смысле противоречит христианскому милосердию. Итак, в то время как эти слухи породили тревогу и беспокойство у тех, кто жил в согласии с Богом, иудеи не теряли надежды, что безжалостная судьба, уже обрушившая на них столько ударов, на этот раз пощадит их, избавив от окончательной катастрофы. Уверовав во всемогущество золота и алчность монархов, они недооценили те силы, для которых торжество истины было превыше всего. И вот во второй половине января Великий инквизитор, покинув Толедо, вскоре прибыл в Севилью, где в то время находились их королевские величества со своим шумным, многолюдным двором.

Всего двенадцать лет назад, — а казалось, с тех пор прошла целая вечность, — когда первые инквизиторы, доминиканцы Мигуэль Морильо и Хуан де Сант Мартин, приехали в Севилью, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей, они не могли найти себе помощников, и их королевские величества вынуждены были выслать из Медины дель Кампо новую грамоту, обязывающую городские власти Севильи и епархиальные Кадикса оказать содействие вновь назначенным духовным сановникам. За минувшие годы на квемадеро в Севилье костры пылали чаще и числом их было больше, чем в каком-либо другом городе Испании, и, как оказалось, пламя их самым благотворным образом воздействовало на души и умы верующих.

На улицы и площади Севильи высыпали несметные толпы, чтобы приветствовать Великого инквизитора. Солдаты Святой Эрмандады с трудом поддерживали в городе порядок. Был теплый солнечный день. Во всех храмах как в самом городе, так и на другом берегу Гвадалквивира в предместье Триан, звонили колокола. С раннего утра к расположенным с северной стороны воротам Пуерта дель Соль тянулись нескончаемые процессии монахов и духовенства с хоругвями и иконами. Вместе с ними Великого инквизитора встречали у городских ворот знатнейшие вельможи и рыцари Андалузии. Маркиз Кадикса герцог Медина Сидония дон Альфонсо Карлос первым соскочил с коня, чтобы приложиться к руке его высокопреподобия.

К сожалению, благочестивым устремлениям верующих во всем блеске и великолепии увидеть Великого инквизитора не суждено было исполниться, — Торквемада из-за преклонного возраста и убывающих сил уже не мог путешествовать на манер рыцарей верхом на коне. Он въехал в город в итальянской карете, запряженной четверкой белых лошадей, и, поскольку телохранители и свита окружали ее тесным кольцом, мало кому из многочисленной толпы удалось лицезреть Великого инквизитора.

Его сопровождал фра Дьего Маненте, незадолго пред тем назначенный секретарем Высшего инквизиционного совета. Тяготы пути утомили его преосвященство, и, казалось, поглощенный своими мыслями, он мало внимания обращал на пышную встречу в его честь, на толпы горожан, ожидавших его благословения. Минувшие годы не пощадили его. Он заметно постарел; черты его осунувшегося лица заострились, морщинистая кожа пожелтела и истончилась, особенно на висках, губы были бескровные, глубоко запавшие глаза, утратив прежний блеск, глядели устало и безучастно, словно он отрешился уже от суетных дел мира сего.

Фра Дьего в отличие от Торквемады торжественная встреча не оставила равнодушным. Он тоже за это время сильно изменился, но не постарел, а, напротив, возмужал и был в расцвете сил. Он раздался в плечах, пополнел, лицо* у него стало гладким, — не то, что прежде, — и даже несколько одутловатым, и в этом преисполненном собственного достоинства и важности человеке трудно было узнать юношу, всего несколько лет назад одолеваемого мучительными сомнениями и тревогами.

Меж тем процессия Великого инквизитора поравнялась с дворцом герцога Кортехо и продвигалась к храму Санта Мария. Громко и разноголосо гремели колокола окрестных храмов — среди них особенно выделялись Сан Маркое, Сан Юлиан и Санта Паоло из женского монастыря св. Иеронима; звон плыл над толпой, ликующими криками славившей Иисуса и пресвятую богородицу. Доминиканцы, шедшие по двое бесконечно длинной вереницей, затянули божественный гимн, и их пение, сливаясь с колокольным звоном, криками толпы, бряцанием оружия и конским топотом, вознеслось над домами и скопищем людей, и была в нем такая истовая вера, что казалось, оно достигало неба, огромным, лазурным куполом раскинувшегося над землей.

— Поистине поучительное зрелище, — громко, помужски твердо сказал фра Дьего.

Торквемада поднял усталые глаза. Рядом с каретой на могучем вороном коне андалузской породы ехал капитан фамилиаров дон Лоренсо де Монтеса. Это благодаря ему несколько месяцев назад, во время продолжительного пребывания в Толедо, стало известно о предосудительной связи дона Родриго де Кастро с девицей иудейского происхождения. Уличенный в недостойном рыцаря позорном поступке, он был приговорен священным трибуналом к лишению дворянства, состояния и пожизненной ссылке, а на его место назначили сеньора Монтесу, ибо преданность и добродетельный нрав выделяли его среди высокородных господ из окружения Великого инквизитора.

— Посмотри, святой отец, как тебя любит и чтит народ! — воскликнул фра Дьего.

— Да, — произнес Торквемада и откинулся в глубь кареты.

За последние годы Дьего уже привык к тому, что Торквемада часто молчал в его присутствии. Сначала он чувствовал себя виноватым и, не находя за собой вины, страдал. Но впоследствии он так уверовал в свою непогрешимость, что решил: уничижение лишь затмевает ясность суждений. И долгие раздумья святого отца, безразличие к делам, которые еще совсем недавно не были ему безразличны, он приписывал его преклонному возрасту. Впрочем, несмотря на отягощавшее его бремя лет, падре Торквемада, когда была в том надобность, выказывал прежнюю ясность ума и несгибаемую волю. И как гласила молва, проявлял еще большую непримиримость к малейшим отклонениям от веры. И хотя из-за убывающих сил вынужден был ограничить свои поездки по стране, имя его, окруженное любовью и почетом, а также вызывающее страх и лютую ненависть, было вездесущим, напоминая о себе людям, где бы они ни находились.

Фра Дьего, который наблюдал Торквемаду в его каждодневной жизни, лучше чем кто бы то ни было понимал, насколько этот, точно вытесанный из гранитной глыбы, человек превосходит своих современников.

И на этот раз, несмотря на крайнюю усталость, Торквемада доказал, что фра Дьего не ошибся в нем.

Их королевские величества догадывались, чем вызван приезд Великого инквизитора в Севилью. Как король, так и королева умели считать деньги и прекрасно понимали, что, давая согласие на изгнание евреев и конфискацию их имущества, они получат сумму, значительно превышающую выкуп. Однако королева Изабелла, руководствуясь соображениями милосердия, готова была довольствоваться выкупом и настолько освоилась с этой мыслью, что часть денег, которые должны были поступить в казну, уже предназначила на морскую экспедицию в Западную Индию, о которой уже давно и упорно, как о сулящей огромную выгоду, докладывал ей некий генуэзец, Христофор Колумб. Со своей стороны, король Фердинанд менее щепетильный в вопрдсах морали, когда дело касалось политики, не мог не прислушаться к мнению тех, кто, заглядывая в будущее, предрекали, что торговля в результате изгнания без малого восьмисот тысяч евреев придет в упадок, и это будет иметь неблагоприятные последствия для королевства. Трезво оценив положение, он, однако, не мог отделаться от беспокойства, что тем самым малодушно предает великую идею единого католического государства, продиктованную соображениями высшего порядка и привлекавшую его и королеву, с той самой поры, когда они воссели на троне объединенного королевства. Раздираемый противоречиями, он со дня на день откладывал окончательное решение, а поскольку ему было ясно, с какой целью прибыл Торквемада, он с неудовольствием воспринял известие о его приезде.

Холодный прием, оказанный их королевскими величествами Торквемаде, резко отличался от того энтузиазма, с каким встречали его при въезде в город.

Его высокопреподобие вошел, опершись на плечо Дьего, — в последнее время ему было трудно обходиться без посторонней помощи, особенно после столь утомительного путешествия.

— Рад видеть ваши королевские величества в добром здравии, овеянных славой столь желанной народу победы, — сказал он.

— Воистину, Господь внял нашим просьбам, — отвечала на это Изабелла.

Торквемада помолчал с минуту, словно подыскивая нужные слова, и, наконец, сказал:

— Надеюсь, и другие ваши благие пожелания и просьбы будут услышаны Богом.

Тут прерывавшимся от гнева и одышки голосом заговорил король:

— Благие? К сожалению, в некоторых вопросах мы расходимся с тобой, святой отец, в том, что есть благо. На тебя, святой отец, поступают жалобы. Твоя безоглядная жестокость доставляет нам неприятности. Не далее, как несколько дней назад, мы получили бреве его святейшества папы Александра. Он огорчен и возмущен тем, что по твоему попущению начато следствие по делу его преосвященства архиепископа Севильи. Ты вменил ему в вину иудейское происхождение, не имея, как оказалось, на то достаточных оснований. Папа укоряет нас в попустительстве творимому беззаконию. Что прикажешь отвечать святейшему отцу? Чем объяснить содеянную несправедливость?

Слушая короля, его преосвященство продолжал молча стоять, опираясь на плечо Дьего. Когда, излив гнев, король умолк, чтобы перевести дух, он выпрямился и выступил вперед.

— Прошу ваши королевские величества простить меня, — неожиданно громким голосом сказал он, — но я прибыл сюда не по делу архиепископа. До меня дошли слухи, будто иудеи останутся в королевстве. Правда ли это?

Королева покраснела, а король исподлобья взглянул на стоявшего перед ним старца.

— Да, — промолвил он. — Такова наша воля.

— Ну что ж, будь по-вашему! — воскликнул Торквемада. — И пускай во всех христианских государствах узнают, как попирается религия в католическом королевстве. Иисуса Христа единожды уже предали за тридцать сребреников. Теперь вы вознамерились продать его за тридцать тысяч дукатов.

Король передернулся и широко раскрытым ртом вдохнул воздух.

— Святой отец, ты говоришь с королевой и королем.

Торквемада подошел к столу, на котором стояло серебряное распятие, и, взяв его в руку, поднял вверх.

— Вот он, Иисус Христос! Возьмите и продайте его!

Наутро королевской канцелярией был издан эдикт, и геральды немедля зачитали его на городских площадях. Он гласил: по воле los Reyes Catolicos все некрещеные иудеи под страхом сурового наказания в течение трех месяцев, оставив все свое имущество, должны навсегда покинуть пределы испанского королевства.

В тот же самый день, заранее не оповестив ни двор, ни ближайшее свое окружение, Торквемада решил покинуть Севилью. Лишь под вечер вызвал он сеньора де Монтесу и объявил ему о своем решении незамедлительно отправиться в Сеговию.

Вскоре карета Великого инквизитора, окруженная вооруженным отрядом, выехала из монастыря Санта Клара, а поскольку уже стемнело, оруженосцы освещали факелами путь, пролегавший по пустынным улицам спящего города. Покинув пределы города через ворота Пуэрта дель Соль, отряд поскакал по дороге в Кордову.

Была тихая, безветренная, звездная ночь, и ореол вокруг выплывшей из темноты огромной ярко-желтой луны предвещал хорошую погоду.

Торквемада молчал, но спать ему не хотелось. В последнее время он все меньше нуждался в отдыхе и часто долгие ночные часы проводил без сна, а иной раз, предаваясь одиноким раздумьям, не смыкал глаз до самого рассвета. Сначала у фра Дьего было благое намерение бодрствовать вместе с ним, но постепенно усталость и равномерное покачивание кареты сморили его.

Ночь светлела, озаренная лунным сиянием, факелы погасили, и вооруженный отряд быстро продвигался вперед по гладкой равнине, чьи очертания все отчетливей проступали из темноты. Фра Дьего, склонив голову на плечо, громко храпел. А Торквемада по-прежнему сидел прямо и лишь время от времени плотней закутывался в плащ, словно ему было холодно.

Было уже около полуночи, а может, и позже, когда падре Торквемада вдруг беспокойно заерзал и громко, словно отвечал невидимому собеседнику, сказал:

— А что, если все это ошибка?

Фра Дьего тотчас проснулся.

— Ты звал меня, отче? — спросил он.

— Нет, сын мой. Спи спокойно, — помолчав немного, ответил тот.