Едва завечерело, но было уже совершенно темно, дул ветер, и накрапывал дождь, когда кортеж Великого инквизитора, целый день продвигаясь трактом вдоль подножья Сьерры де Гредос, достиг, наконец, перевала через Санта Анну и по извилистой, головоломной дороге стал спускаться к Старо-Кастильскому плоскогорью. Пустынная и дикая местность в довершение ко всему пользовалась дурной славой: окрестные бароны грабили и убивали путешественников, и сюда, в особенности, в ночную пору, не решались заглядывать даже солдаты Святой Эрмандады.

Великий инквизитор ехал в повозке с полотняным верхом. Хотя она подвигалась вперед очень медленно, ее то и дело подкидывало и бросало из стороны в сторону на предательских колдобинах; вся в рытвинах и камнях дорога была к тому же скользкой. За перевалом дождь прекратился, но сырой туман, поднимаясь из долины, становился все гуще. К уже горящим факелам прибавились новые, но это мало помогало: их свет едва мерцал в тумане белесыми пятнами. В темноте шумел поток.

Дон Лоренсо де Монтеса ехал рядом с повозкой, и лошадь ступала под ним так легко и уверенно, будто по гладкой дороге средь бела дня. Падре Дьего, заслонив плащом лицо от ветра, приблизил к нему своего коня.

— Дон Лоренсо, — сказал он, — боюсь, досточтимый отец не выдержит тягот пути. Он слабеет с каждым часом.

Де Монтеса сидел в седле свободно и прямо, будто не было на нем тяжелых доспехов, и взгляд его голубых глаз, казалось, зрит сквозь мрак и туман.

— Что прикажешь, преподобный отец? — спросил он.

— Ты знаешь эти места?

— Я родом из-под Авилы.

— Где здесь можно остановиться на ночь?

Де Монтеса протянул вперед руку.

— В четверти часа езды отсюда находится castello.

— Чей?

— Господ де Лара.

Справа, по невидимому отвесному склону, с грохотом скатывались камни.

— Если я не ошибаюсь, — в раздумье сказал падре Дьего, — потомок этого славного рода — дон Мигуэль де Лара?

— Да, отче.

— Это правда, что его отец женился на язычнице из рода Абенсеррагов?

— Да, преподобный отец, но она перешла в нашу веру.

— Этот дон Мигель, кажется, не пользуется хорошей репутацией?

— Я не знаком с ним, — последовал ответ. — Но говорят, он выше всего ценит свободу.

Лошадь преподобного отца поскользнулась, но он не дал ей упасть, с силой натянув поводья.

— Знаю я этот сорт людей, — презрительно заметил он. — Они ценят свободу, не зная или, что еще хуже, не желая знать, что такое истинная свобода.

— Именно это я хотел сказать, — поспешил прибавить дон Лоренсо. — Итак, что прикажешь, преподобный отец?

— Его преосвященство нуждается в отдыхе, — ответил падре Дьего.

Замок господ де Лара, действительно, находился неподалеку. Темной громадой навис он над дорогой, вздымая ввысь свои башни и стены. Подобно каменному гнезду, прилепился на краю отвесной скалы, а внизу под ним шумела бурливая река.

Тесно сбившиеся лошади скользили на узкой крутой дороге, ведущей к замку; туман был уже не такой густой, но в лицо дул пронизывающий ветер. Несколько лучников соскочили с коней, чтобы поддержать тяжелую повозку.

Оказавшись под стенами замка, падре Дьего, подавленный их суровостью, пожалел о своем решении, но отступать было уже поздно. Затрубили в рог, и, прежде чем смолк его звук, вверху раздался громкий голос:

— Кто вы такие и чего вам надо?

Сеньор де Монтеса, тронув коня, подъехал ближе.

— Именем короля и королевы, откройте! — прокричал он.

После долгой паузы другой голос спросил молодо и звонко:

— Кто говорит от имени короля и королевы?

— Его преосвященство досточтимый отец Великий инквизитор, — отвечал де Монтеса.

— Падре Торквемада? — удивленно прозвучал в темноте молодой голос. — Что могло привести ко мне да еще в такую позднюю пору высокопреподобного отца Великого инквизитора?

Де Монтеса нетерпеливо дергал поводья, и с губ его уже готов был сорваться дерзкий ответ, когда падре Дьего положил ему руку на плечо.

— Не пристало нам, дон Лоренсо, отвечать заносчиво и грубо, — тихо сказал он и, слегка повысив голос, сказал со спокойным достоинством: — Слава Иисусу Христу.

Ответа не последовало. Тогда он спросил:

— Я говорю с господином де Ларой?

— Да, — ответили со стены.

Падре Дьего должен был сделать над собой немалое усилие, чтобы не показать, как возмутил его этот самоуверенный голос.

— Тяжелые и печальные обстоятельства понуждают нас просить у вас гостеприимства, — сказал он. — Досточтимый отец Великий инквизитор, сраженный недугом, направляется в Авилу, но мы опасаемся, он не выдержит тягот дальнейшего пути, если этой ночью не отдохнет.

— Господин Великий инквизитор в самом деле так тяжело болен? — спросил де Лара, даже не пытаясь скрыть своего безразличия.

— Дело обстоит так, как я сказал, — после недолгого молчания ответил падре Дьего.

— Войдите, — последовал ответ. — Десяти рыцарей достаточно для сопровождения его высокопреподобия?

На этот раз падре Дьего не удалось скрыть возмущения, и он воскликнул:

— Боже правый, ведь мы приходим в этот дом не с мечом, а со смирением и скорбью.

— Ладно, — отвечал де Лара. — Будьте все моими гостями.

Прошло немало времени, прежде чем опустили разводной мост и открыли ворота. Наконец, когда это было сделано, падре Дьего вместе с де Монтесой, опережая медленно катившуюся повозку, первыми въехали под низкие своды вратной башни. Когда они миновали ворота, их глаза, привыкшие к темноте, ослепил свет горящих факелов и смолистых лучин. Лишь мгновение спустя они разглядели в тени, за ярким заревом, множество неподвижно стоявших рыцарей и стражей, которые кольцом окружали двор. Несмотря на великое множество людей, во дворе было тихо; безмолвием веяло и от стен и башен замка, которые казались темней ночи, и лишь сухой треск горящих факелов нарушал тишину.

Улыбающийся и очень моложавый дон Мигель в окружении своры охотничьих собак встречал гостей у входа в галерею, ведущую во внутренние покои. Он был без оружия в свободного покроя красном кафтане с большим вырезом и голубых шальварах, наподобие тех, что носят арабы. Его наряд, а также смуглое лицо и разрез черных, горящих глаз делали его похожим скорее на мавра, чем на правоверного кастильского гранда.

Сойдя с лошади, падре Дьего с трудом подавил гнев, овладевший им при виде молодого отпрыска рода де Лара. Он рассчитывал, что, согласно принятому обычаю, тот встретит его как подобает его положению и сану. Но дон Мигель, все также приветливо улыбаясь, молчал и, казалось, нимало не смущаясь затянувшейся паузой, с беззаботным видом гладил ластившихся к нему собак. Тогда падре Дьего решился заговорить первым.

— Мир тебе, сын мой, — сказал он.

Тот молча поклонился, продолжая гладить собак. В это время неподалеку от них остановилась повозка Торквемады, и пустое пространство двора заполнила многочисленная свита инквизитора.

«Глупец! — подумал падре Дьего. — Все равно рано или поздно длань справедливости покарает тебя», а вслух сказал:

— Я полагаю, сын мой, ты понимаешь, какая это для тебя честь принимать в своем доме его высокопреподобие Великого инквизитора.

Дон Мигель оттолкнул огромную борзую, положившую передние лапы ему на грудь.

— Пошел прочь, — мягко и ласково проговорил он, а затем обратился к падре Дьего: Я не гонюсь за почестями, милостивый господин. К чему мне они? Как видите, у меня все есть. — И прибавил, сопровождая свои слова изысканно-светским жестом: — Прошу вас, пройдите в дом. Слуги проводят вас. Вы, верно, хотите, чтобы вас поместили с его преподобием?

— Да, — отвечал падре Дьего. — Его состояние требует того.

Затем дон Мигель обратился к капитану телохранителей Великого инквизитора. Тот стоял нахмурившись и молчал.

— Вы господин де Монтеса?

Дон Лоренсо вздрогнул.

— Откуда вы меня знаете?

— Кто же вас не знает, — отвечал тот и прибавил: — Прошу вас, входите.

И, отгоняя собак, спустился по узкой лестнице, чтобы уступить дорогу людям, которые выносили из повозки бесчувственное тело Великого инквизитора.

На лице падре Торквемады почила тень смерти. В первую же ночь в дороге его частично парализовало, и он лишился сознания и речи. И сейчас, когда его вносили на руках по лестнице, он не подавал признаков жизни. Колеблемое ветром пламя факелов отбрасывало на его неподвижное, безмолвное лицо пятна света и тени. Один глаз у него был открыт: страдальчески сосредоточенно устремленный ввысь, в беспредельную ночную тьму, он казался незрячим, словно земные дела уже больше не существовали для него.