В погоне за ханским титулом
Лето выдалось знойное. Жара стояла такая, что даже в тени крестьяне обливались потом. Ночь тоже не приносила прохлады. Вдобавок донимали москиты. Лишь при дуновении ветра эти ненасытные насекомые разлетались, словно птицы, вспугнутые ястребом-перепелятником, а затем снова вонзали свои острые, как когти, жала в немытые тела крестьян, и без того бескровные.
Ни жужжания насекомых, ни шелеста ветра здесь не было слышно — поблизости находился речной перекат, и в грохоте воды тонули остальные звуки. К этому все привыкли и шума не замечали.
Иногда в грохот воды врывался лай или вой собаки — будто из непокорных бурных волн океана вынырнуло страшное чудище, или меж туч сверкнула звезда. Но тотчас же шум реки снова обволакивал все вокруг и воцарялась оберегаемая им зыбкая тишина..
Раньше в летнюю пору спали на крышах — там было прохладно, не мучили москиты. Но сейчас на крышах стало небезопасно, и приходилось ночевать в доме.
С наступлением темноты и до предрассветного намаза смелые деревенские парни по очереди охраняли школу на краю деревни. В этой школе они в свое время учились, теперь сюда ходили их младшие братья и сестры. Парни дежурили до утреннего намаза — бандиты-душманы нападали обычно ночью. Но однажды они решили воспользоваться именно этим часом предрассветной молитвы. Одна группа отправилась к мечети, другая — к школе. Бандиты подожгли здание, под одну из стен подложили взрывчатку. Страшный взрыв потряс деревню, и все поняли: напали душманы то ли на школу, то ли на дом учителя. В деревне учителя знали все. После окончания медресе он остался в этих краях и сделал все, чтобы в деревне построили школу, хотя местные власти всячески препятствовали обучению крестьян. С первого дня открытия школы маулави учил детей грамоте и к тому же выполнял обязанности духовного пастыря деревни. По утрам и вечерам он читал и старым и малым Коран и толковал его.
Учитель с крестьянами как раз находился на молитве в мечети, когда туда ворвались вооруженные бандиты — больше десятка. Они обыскали крестьян и увели к разбойничьим бандам, именовавшим себя борцами за веру.
Отойдя от деревни километров на десять, к подножью горы, бандиты почувствовали себя в безопасности — их никто не преследовал — приободрились и то и дело со злорадством оборачивались на пожарище, над которым клубился черный дым. Близился полдень. Бандиты пригнали крестьян к большому дереву неподалеку от родника, а сами сели немного передохнуть в тени. Солнце припекало все сильнее, и по лицам катился пот.
Главный бандит сел на камень, зачерпнул в пригоршню воды, достал еду из кармана и стал есть.
Учитель и крестьяне смотрели на него с удивлением: «Борец за веру, а ест и пьет во время поста[В соответствии с исламом во время поста запрещается есть и пить до захода солнца.]. Никакой он не мусульманин, наверняка англичанин, француз или американец — много их участвует в так называемом «джихаде» против народа Афганистана».
Бандиту, «господину моджахеду» было лет под тридцать. Одежда его походила на шкуру загнанного потного осла, вывалявшегося в мутном селе. Не чище была и всклокоченная голова. Видно, «господин моджахед» давно забыл о воде, да и о молитвах тоже.
Он, жуя жвачку, приказал еще раз тщательно обыскать крестьян и все найденное принести ему. Но ничего ценного, что могло бы порадовать бандита, у крестьян не было — только обувка, чалмы, цадары и жилеты. Бандиты и это отобрали. Главарь успокоился — крестьяне с пустыми руками — значит, исключено всякое сопротивление. Но грызла мысль: «А вдруг его дружки нашли что-то ценное и присвоили?»
Бандит пальцем поманил учителя.
Учитель подошел, поприветствовал бандита. Тот на приветствие не ответил, лишь мотнул головой, смерил учителя взглядом и с издевкой спросил:
— Мулла! Ты кафир или мусульманин?
— Как вы можете об этом спрашивать? Вы же взяли нас в мечети. Благодарение аллаху, слава всевышнему, все мы мусульмане.
— Осибка! Осибка! Осибка! — со злобой перебил учителя бандит, коверкая слова. — Надо говорить: «Слава всевыснему, бладарение аллаху!»
— Это ты ошибаешься, господин моджахед, — ответил учитель. — Называешь себя борцом за веру, защитником ислама, а сам не можешь правильно произнести «благодарение аллаху».
Бандит направил на учителя автомат и в бешенстве заорал:
— Как ты смеешь так со мной разговаривать, ничтожный мулла? Это я ошибаюсь?! Да меня учили родная мать и бабушка!
Учитель смолчал. Он знал, что эти бандиты хуже зверей и способны на все. Учитель вспомнил, как однажды «господа моджахеды» изрешетили пулями двух второклассников и бросили в реку.
— Если ты и в самом деле ученый, — продолжал бандит, — скажи, каковы пять основных принципов ислама?
Учитель, скрепя сердце, ответил:
— Пять основных принципов ислама таковы: мученическая смерть за веру, молитва, закят[Закят — налог на богатых мусульман в пользу бедных.]…
— Осибка! Осибка! Осибка! — снова перебил его бандит. — Не пять принципов, а четыре: символ веры, молитва, закят и… и… и…
— Пост и хадж, паломничество в Мекку, — подсказал учитель, — вот и получается пять.
Бандит был посрамлен, но продолжал упорствовать:
— Это ты гордыни ради назвал пост, а в исламе не пять основных принципов, а четыре, мне бабушка говорила. Сейчас я тебе это докажу. — И бандит снова поднял автомат. — Я мусульманин и моджахед, — по-прежнему коверкая слова, орал бандит, — а ты, неверный, мне перечишь?
«Ну и глупец, ну и невежда, — думал учитель, — не знает, что пост тоже обязанность правоверных, а называет себя моджахедом. Спорить с ним все равно, что играть с хищным зверем».
Наступило молчание. К учителю подошел один из крестьян, отвел его в сторону и сказал на ухо:
— Будь осторожен, учитель! Ты, видно, не знаешь, что это Хало-моджахед.
* * *
Учитель никогда не видел Хало-моджахеда, но много слышал о нем, как и все в этих краях, даже дети. О его жестокости ходили легенды. И учитель встревожился.
Хал Мухаммад (так звали Хало-моджахеда) был единственным сыном богатого малика и ростовщика. У малика было много детей, но рождались все девочки. И Мухаммада с самого рождения холили и лелеяли, ласково называя Хало или Халогуль. Мать Хало, четвертая, любимая жена помещика, самая младшая, упросила мужа не отдавать сына в школу.
— Не позволю, чтобы школа завладела сердцем и умом моего единственного сына, — говорила она со слезами на глазах. — Пусть туда ходят те, кому придется зарабатывать себе на пропитание, а нам аллах послал богатство…
Отец уступил просьбам жены.
Хало было лет пятнадцать-шестнадцать, когда умер отец. Избалованный и невежественный, Хало завел дружбу с себе подобными, пустыми и безнравственными парнями, пристрастился к чарсу, гашишу, азартным играм. И очень скоро промотал отцовское состояние, нажитое нечестным путем. Работать он не умел, да и стыдился, сколотил себе шайку и стал грабить и убивать, засев в лощине у большой дороги.
Многих ограбил и загубил Хало. Лощина, где орудовала его шайка, так и звалась лощиной Хало. Бандит прославился на всю округу.
После Апрельской революции Хало приобрел еще большую известность и стал именовать себя и членов своей шайки моджахедами. Самого же Хало стали звать Хало-моджахед.
* * *
Хало приказал идти к главному лагерю, до которого оставалось еще семь-восемь километров пути. Лагерь находился в горах, поросших лесом. Крестьяне, у которых бандиты отобрали обувь, шли босиком по дороге, усыпанной колючками и раскаленными камнями. Наконец они предстали перед главарем, в котором сразу узнали того самого Пирохана, который года два-три назад сбежал за границу вместе с семьей.
Раньше он был известен как мирза[Мирза — писец, секретарь.] Пиро.
Судьба у Пиро сложилась совсем по-другому, не так, как у Хало-моджахеда. Пиро выучился грамоте у деревенского мирзы, когда в этих краях даже слова «школа» не знали. Позднее, во времена Захир-шаха, он за крупную взятку получил назначение на пограничную таможню. Для Пиро этот пост был все равно что алхимический куст[По афганским верованиям, существует алхимический куст с листьями из чистого золота.]. Он ни на минуту с ним не расставался, даже отпуска не брал за все двенадцать лет, не стремился к повышению. Более того: давал взятки начальству, чтобы его не продвигали по службе. Не хотел покидать таможню, эту кузницу денег.
Хитрый и ловкий от природы, непомерно алчный, Пиро не довольствовался казнокрадством, взятками от торговцев, подношениями шоферов и все время искал новые пути обогащения. Как-то в голову ему пришла такая мысль: «Надо бы с каждого прохожего и проезжего, которых сотни на этой дороге, получать куш». И тогда мирза Пиро наполнил камнями и дровами гроб и с почестями водрузил его на обочине дороги на деревянный помост. Когда очередная машина достигала этого места, Пиро обращался к водителю: «В этом гробу покоится тело погибшего солдата. Отвези его в родные места, это в трехстах-пятистах километрах отсюда, в горном районе, плату получишь с его родственников, если они есть. Так что давай грузи гроб!»
Несчастному водителю ничего не оставалось, как положить в карман Пиро 400–500 афгани и воздеть руки с молитвой. Таким образом мирзе Пиро перепадала ежедневно тысяча афгани. Да еще за него и молились. Целых три или четыре месяца гроб был для мирзы настоящей дойной коровой. Получая свою долю молока, начальство закрывало глаза на эту авантюру.
Ловкий и изощренный в канцелярской бюрократии, Пиро был не меньше искушен в ханских и маликских делах. В конце концов он стал обладателем капитала и ханского титула, и теперь в его краях не было ему равного. Жил по соседству с ним один малик, тоже ростовщик и тиран, который нет-нет да мешал Пиро в разного рода сделках. Как соринка в глазу.
Мирза Пиро, к тому времени владелец больших земельных угодий, решил хорошенько проучить соседа, чтобы тот впредь не ставил ему палки в колеса, и теперь только ждал удобного случая.
И вот малик задумал выстроить новый дом, рядом со старым, и с вечера заготовил глину, чтобы утром приступить к закладке фундамента. Узнав об этом, мирза Пиро велел своим людям купить два-три мана буйволятины и принести ему, разрезал мясо на куски и под покровом ночи закопал в глину для фундамента так, чтобы на каждый восьмой-девятый бросок лопаты приходился один кусок. Заметив это, рабочие сначала удивились, а потом стали роптать: «Это мясо вдов и сирот, которых всю жизнь поедом ел малик-тиран, аллах нас предупреждает: если не бросим работу, нам никогда не смыть кровь этих несчастных». Поденщики ушли, а по округе с быстротой молнии разнесся слух, что у некоего малика-тирана в глине закопаны куски человечины. Все отвернулись от малика, не желая иметь дело с живодером. Пиро ликовал: хитрость удалась.
Мирза Пиро первым занялся ростовщичеством в тех краях, но проценты брал не такие высокие, как другие ростовщики. Располагая большим капиталом, он скупал земли и со временем стал самым крупным землевладельцем во всей округе. Пиро из мирзы превратился в хана Пирохана, то есть приобрел ханский титул. На него батрачили десятки безземельных кретьян.
Но не пришлось ему долго быть ханом. Он еще не освоился с ханским титулом, как до всех, начиная от хана и малика и до последнего батрака, дошла весть об Апрельской революции. Земли Хана Пирохана разделили между его батраками, теми, кто работал на него, умирая с голоду, чьи жены прислуживали его женам и ходили за коровами. И Хан Пирохан снова стал мирзой Пиро. Мирза никак не мог примириться с мыслью, что «нищий землепашец, глупец и невежда» завладеет его землей. Этой земле он дал все: веру, достоинство, нравственные устои, а теперь отдать ее даром кому-то!
Как и сотни других богачей, мирза Пиро бежал за границу с деньгами и ценностями, только земли, разумеется, не смог увезти. За границей он нанялся на работу за каль-дары и доллары.
Ханский титул уплыл из рук мирзы, но с мечтой о ханстве он не расстался. Пиро решил купить 100–150 джарибов земли для постройки дома вблизи Пешавара. На это ушли привезенные им деньги и ценности. И все же не хватило нескольких десятков тысяч рупий. Тут Пиро пришла в голову блестящая мысль: вернуться в родные края во главе банды грабителей. Под именем моджахеда он за хорошую плату будет разрушать мосты, школы, больницы, а при налетах на мирные дома и угоне безоружных людей сможет брать с них выкуп за освобождение. Доходов хватит на уплату за дом, и за землю, и еще за ханский титул. И вот сейчас он в качестве главаря моджахедов явился во главе большой банды для завершения «операции».
* * *
Мирза Пиро, словно занятый чем-то очень важным, не сразу обратил внимание на учителя и крестьян. Затем равнодушно скользнул по ним взглядом и тоном, полным высокомерия, обратился к учителю:
— Слыхал я, мулла, что ты и вся твоя паства стали неверными.
— Благодарение богу, вся моя паства и я — правоверные мусульмане, ничего худого не совершили и во всем следуем законам шариата.
— Но здесь исламу грозит опасность! Почему же вы не уходите, не бросаете свои дома?
— Здесь исламу ничто не грозит. Ислам — священная вера, и сам себя защищает. Не стало ростовщиков и взяточников, запрещена торговля сестрами и дочерьми. Разве это противоречит исламу? Ведь это как раз и есть истинное мусульманство! А бежать из мусульманской страны — позор! Ты сам знаешь: бегут те, у кого нет иного выхода.
— Моджахеды, истинные мусульмане, сжигают школы и больницы, а вы, кафиры, свою школу охраняете от моджахедов! Разве это не преступление против шариата?!
— Школа — колыбель знаний, — с недоумением ответил учитель. — Там учат детей читать священный Коран. Изучение Корана — долг каждого мусульманина. А теперь сам суди, кто неверный. Тот, кто сжигает школу и священный Коран или кто охраняет ее!
Учитель хотел сказать еще что-то, но Пиро, поставленный в тупик, его перебил:
— Некогда мне разговаривать с тобой, дураком и безбожником. Заплатишь за свои грехи штраф, шестьдесят тысяч афгани, в помощь моджахедам. Чтобы через два дня деньги были здесь! Тогда отпущу тебя! Иначе — смерть!
«Откуда мне взять столько денег? — подумал учитель. — Во всей деревне их не найдешь». И он обратился к Пиро:
— За что меня штрафовать? Я ведь не исповедую никакой другой религии. Разве шариат дает вам право грабить мусульман?
— Хватит! Не желаю больше слушать тебя, кафира! — заорал Пиро, приказал отвести учителя в сторону и расправиться с ним. Что же до односельчан, Пиро решил потребовать с каждого пятьдесят тысяч афгани, если же деньги не будут доставлены, всех убить.
Пиро дал крестьянам два дня сроку. Было ясно, что их ждет смерть. За два дня родные не сумеют собрать такую сумму.
В день, назначенный для уплаты денег, люди до рассвета встали, чтобы совершить омовение и молитву. Бодрствовали только часовые, остальные бандиты крепко спали и не помышляя о молитве. Просыпались они лишь с восходом солнца. Вдруг послышался какой-то странный шум. Часовые разбудили главаря и всю банду.
Бандиты не напрасно встревожились. Двое жителей деревни видели, как угнали в горы учителя и крестьян, и сообщили об этом на ближайший пост защитников революции. Отважные солдаты днем обнаружили логово бандитов, а ночью окружили его таким тесным кольцом, что даже кошке было не проскользнуть. Бандиты яростно сопротивлялись, бой длился до полудня. К защитникам революции подоспела помощь, кольцо вокруг бандитов сжималось все теснее.
Потеряв несколько человек убитыми, бандиты поняли, что сопротивление бесполезно и, побросав оружие, сдались. Крестьянам отдали тело учителя и отобранные у них вещи. У Пиро, Хало и остальных бандитов за плечами висели мешки с награбленным добром. Защитники революции взяли их с собой, чтобы передать властям. Бандитов ждало заслуженное возмездие.
Перевод с пушту А. Герасимовой
Тревожная ночь
Дул холодный осенний ветер. Догорала вечерняя заря. Со всего села собрались во дворе землепашцы, пастухи, гуртовщики. У стены, освещенной солнцем, стояла большая красная деревянная тахта, застеленная красным расшитым покрывалом. На тахте, откинувшись на подушку, возлежал крупный, смуглолицый, полный мужчина с жесткими усами и короткой всклокоченной бородой. Это был большой хан всей округи, и село входило в его владения.
В ногах у ханского ложа на другой тахте сидел тоже усатый мужчина, завернувшись в черную пату, короткий кончик его зеленой чалмы дрожал на ветру. Он был надсмотрщиком хана, и на его долю выпала честь выполнять обязанности старосты в этом селе. Приезд хана на сей раз был делом не совсем обычным, потому и собралось все село от мала до велика. Кто сидел на земле перед ханом, кто прислонился к стене. Босые, едва прикрытые лохмотьями, люди дрожали на пронизывающем ветру. Они не сводили глаз с хана и, затаив дыхание, ждали, что он скажет. Хан был в гневе. И не без причины. Год выдался неурожайный, и малоземельные крестьяне не смогли заплатить хану проценты под взятые ссуды.
Каждое лето и осень после сбора урожая надсмотрщик собирал с крестьян проценты. Так было из года в год. Заплатив по старым долгам, крестьяне со слезами вымаливали у хана немного зерна, опять под проценты, чтобы как-то дожить до нового урожая. В нынешнем году здешние края постигла засуха. В горах ни разу не выпал снег, в долине — дождь. Пшеница не уродилась. Но надсмотрщику до этого не было дела. Он во всем винил крестьян, упрекал в неблагодарности, дерзости, нажаловался хану, и тот пришел в ярость.
— Миргуль-кака́! — обратился хан к старику, стоявшему у стены. — Я не могу больше ждать. Отдашь зерно в счет процентов. Нет зерна — отдашь землю. Слушать ничего не желаю!
Старик, запинаясь, ответил:
— Господин хан! Да стану я за тебя жертвой. Ты ведь знаешь, какая нынче засуха! И двух манов никто не собрал. Уважь нас в этом году, подожди, а на будущий, бог даст, отдадим тебе проценты сразу за два года.
— Молчи, дурак! Опять завел старую песню: «Подожди да подожди!» Хочешь, чтобы я тебе рот кулаком заткнул?! — завопил хан.
Старик умолк, соображая, как убедить хана.
Рядом со стариком сидела Гульбибо, пожилая вдова, года два назад потерявшая мужа. Дочь она выдала замуж, а сынишке не было и десяти, когда он пошел в пастухи, чтобы заработать на пропитание. Гульбибо стало жаль старика, и она вступилась за него:
— Господин хан! Все мы мусульмане, живем на этой земле, все в твоей власти. Никуда не сбежим! Кто нам поможет, если не ты? Кто спасет от голода? Наши деды и отцы верой и правдой служили твоим предкам, и мы готовы служить тебе день и ночь. Ради бога, не затыкай кулаком наши рты…
Услышав это, хан взвился будто ужаленный и заорал:
— Откуда она взялась, бесстыжая!..
— Это вдова Гульнура, господин, — ответил надсмотрщик, — несчастная тоже твоя должница. Зерна у нее нет. Зато есть хорошая дойная корова, если велишь, мы заберем ее в уплату процентов.
Хан остался доволен и приказал тотчас же привести корову. Гульбибо стала плакать, кричать:
— Господин хан! Ради бога! Не отбирай корову! Мы как-нибудь расплатимся с тобой. Ради бога! Разве это справедливо, по-мусульмански?!
Гульбибо бросилась вслед за надсмотрщиком, который отправился выполнять приказ хана. Крестьяне в волнении повскакали со своих мест.
Хан решил остаться в селе дня на три — пока не договорится с крестьянами о процентах. После ужина надсмотрщик постелил хану в худжре и вместо чая принес ему молока в железном чайнике. Отпустив надсмотрщика, хан улегся и стал размышлять: «До чего нищая эта деревня, одни голодранцы. Еще кто-нибудь из них задумает мне отомстить». И хан на всякий случай привалил дверь большим камнем и забил палку в дверной пробой. Теперь можно было спокойно спать. Но только перевалило за полночь, как хана разбудил какой-то странный шум, не то звон, не то треск. То из одного угла, то из другого. Хан в страхе подумал: «Может, это вор или какой-то крестьянин забрался в худжру, чтобы расправиться со мной?»
— О горе! Кто там? Убью!
Хан схватил пистолет, выстрелил. Никакого впечатления. «Может это не человек, а нечистая сила?» — Хан принялся плакать и причитать.
— Я мусульманин! Что я такого сделал? Ради господа! Во имя Корана! Сжалься! Не разрывай мне сердце. Умираю! Ради аллаха!
Все мольбы были тщетны, звон и треск приближались. Хан хотел убежать, но от страха не смог отодвинуть камень от двери. А может, он и на улице не спасется? Наверняка это нечистая сила!
«Господь послал ее для моего устрашения. Настал, видно, мой смертный час. Надо покаяться в грехах, может, тогда господь смилостивится».
И хан стал каяться зо всех совершенных грехах: убийстве невинных, притеснении и грабеже крестьян, плетении интриг. Он каялся во всех грехах вместе и в каждом в отдельности. Нечистая сила между тем все приближалась, и хан пятился назад.
Вконец измученный, он все же изловчился, отодвинул камень и выскочил наружу, заперев за собой дверь. Ночь была темной. Насмерть перепуганный, хан не знал, что делать, куда спрятаться, кого позвать на помощь. Тогда он стал громко кашлять, чтобы разбудить надсмотрщика.
— Господин хан! Да стану за тебя жертвой! Что случилось? Почему вы поднялись среди ночи? — крикнул надсмотрщик.
С едва скрываемым страхом хан ответил:
— Все в порядке. Только вот кашель напал, спать не дает.
— Тогда прошу вас, пойдемте в худжру, там и поговорим. Ветер холодный, как бы не повредил вашему драгоценному здоровью.
Хан вперед пропустил надсмотрщика и нехотя вошел следом за ним в худжру, где натерпелся столько страха. Едва войдя, надсмотрщик заметил, что крышка чайника с шумом и звоном ударяется то об стену, то об пол.
Тогда он зажег керосиновую лампу и увидел, что в чайнике застряла кошачья голова. Почуяв запах молока, кошка сунула голову в чайник, а вытащить не может. Мотает головой и привязанная к чайнику крышка бьется то о стену, то об пол. А кошка орет. Весь этот шум и напугал хана до смерти.
Хан схватил чайник, а надсмотрщик с силой вытащил кошку. Кошка стремглав выскочила в окно. Хан немного успокоился, но уснуть не мог. Утром он обо всем забыл и снова стал измываться над крестьянами.
Перевод с пушту А. Герасимовой