КОМПОЗИТОР КАК ЖИВОПИСЕЦ

Нет, мечта доктора Шолпо не погибла вместе с ним. Человек уносит в могилу принадлежащее ему одному, а то, что он создал для поколений, продолжает жить и развиваться вопреки всему временному, случайному, тормозящему.

В послевоенные годы графический звук прижился на кинофабриках ряда стран. Идея синтетической музыки породила изобретение новых аппаратов. В памятных читателю приборах кельнской студии звукозаписи, в морфофоне Анри Шеффера, в аппаратах фирмы «Филипс» и многих других на новой основе возродились принципы, провозглашенные Шолпо, правда в подпорченном, подогнанном к «шумомании» виде, да и технически часто гораздо менее совершенных. Вся «электронная музыка»— это, по существу, извращение идеи музыкального синтеза.

Но кое-какие из новых аппаратов были весьма поучительны. Например, американский электроакустик Олсон построил громадный и сложнейший кибернетический синтезатор, основанный на... камертонных генераторах. Знаменательный факт! Ведь именно такие генераторы ввел Шолпо в свой фантастический проект «механического оркестра» из юношеского рассказа «Враг музыки». Однако наиболее интересное развитие получила мечта доктора Шолпо на его родине. Да это и закономерно.

 

ЗВУКИ В МУЗЕЕ

Год 1960.

Надо идти по Арбату, за театром Вахтангова свернуть в переулок, разыскать дом 11. На стене вывеска: «Музей Скрябина». Объявление о часах работы заканчивается фразой: «Выходной день—среда». Сегодня среда. Но из окон второго этажа слышатся приглушенные звуки.

Вхожу в парадное. Звоню. Сотрудник музея ведет меня по небогатой квартире великого композитора. Столовая, гостиная... Сверкают полированной чернью два рояля. Дверь, еще дверь — и... Могучий аккорд заставляет замереть! Звуки слились неразделимо. Они не похожи ни на что слышанное прежде. Трудно описать их словами. Но эти звуки прекрасны. Они ширятся, заполняют все, крепчают — и вдруг неуловимо меняются. Аккорд светлеет, искрится, затихает... и гаснет. И тут же, следом за ним, раздается звонкий, рассыпающийся на тысячи брызг удар...

Молчание. Я оглядываюсь. Просторная комната. Незаконченные художественные стенды. Углем начертаны скрябинские слова из программы к четвертой сонате: «...со скоростью света прямо к Солнцу, в Солнце...»

Несколько магнитофонов и динамиков. В углу двое склонились над машиной, напоминающей по виду небольшой печатный станок. Это на ней сотворены звуки. Это новый советский музыкальный синтезатор, плод многолетнего труда изобретателя Евгения Александровича Мурзина.

 

ОТ ЭЛЛИНГТОНА ДО СКРЯБИНА

Когда поднимался к своим блестящим триумфам Шолпо, Мурзин был еще совсем юным студентом Строительного института. Он превосходно учился и увлекался изобретательством. Чего он только не придумывал! Гидравлические клапаны, ускорители заряженных частиц, усилители биотоков мозга. Правда, внедрить задуманное в практику никак не удавалось. Но Мурзин не унывал. За его плечами — двадцать лет, у него — учение, спорт, друзья и подруги, музыка. Да, музыка. и случилось так, что как раз в этой области ярко выявился его изобретательский талант.

Поначалу, как это нынче частенько бывает, Мурзин слыл почитателем джаза. Нравились упоительная ритмичность, веселые мелодии, неожиданности аккомпанемента. Мурзин принялся разыскивать самобытные пластинки и натолкнулся на замечательного, по-настоящему народного композитора и дирижера — американского негра Дюка Эллингтона.

Как-то в кабине магазина грампластинок, когда Мурзин самозабвенно прослушал очередную эллингтоновскую новинку, другой покупатель с любопытством посмотрел на него и спросил:

— Неужели нравится?

— О! Хорошо!

— А ведь многим нашим джазопоклонникам эта штука не по зубам...

Разговорились. Мурзин узнал о своеобразии ансамбля Эллингтона: музыканты играют без нот, записи их выступлений — это тщательно отрепетированная коллективная импровизация. А под конец затянувшейся беседы новый знакомый дружелюбно заметил:

— Чувствую, что вы уже созрели и для серьезной музыки. Помяните мое слово: настанет время, и вашим любимым композитором станет знаете кто? Скрябин!..

Так началась поныне продолжающаяся дружба с Константином Львовичем Солошеком, в ту пору работником фонотеки Радиокомитета, а ныне — директором специализированного магазина грампластинок на улице Кирова.

Солошек оказался прав. Может быть, он и сам привил Мурзину любовь к подлинной музыкальной красоте, в какую бы форму она ни облекалась. Так или иначе, но скоро в коллекции студента появились пластинки с музыкой Рахманинова, Листа, потом в его маленькой комнате зазвучали Бах, Вагнер, Мусоргский и, наконец, Скрябин.

 

КАК ПРИШЛО ОЗАРЕНИЕ

«Открыв» Скрябина, Мурзин был потрясен. Ничто прежде не волновало его так, как творчество этого гения. Мурзин упивался скрябинской властью над звуком, его сочетаниями тембров, неповторимыми аккордами. В молодости увлечения находят, как весенняя гроза: легко, бурно, радостно. Мурзин залпом перечитал все написанное о Скрябине. Потом углубился в музыкальную акустику. Натуральные лады, обертоны, темперация — все стало более или менее ясно. Остро почувствовал желание любимого композитора выйти за пределы старой музыкальной системы. Но как? Как?

И вот однажды сверкнула молнией изобретательская мысль. Вспыхнула идея машины, способной по воле человека создавать любые музыкальные звуки, тембры, интервалы — все, что захочет композитор. Неужели все? Не верилось самому себе.

...Солошек долго слушал, переспрашивал, наконец понял и заторопился:

— Вот что, немедленно бегом в консерваторию, в лабораторию музыкальной акустики!..

Мурзин побежал. Волнуясь, сбивчиво выложил свое предложение тогдашнему руководителю лаборатории профессору Гарбузову. И получил спокойный ответ:

— Идея искусственной музыки, молодой человек, не нова. Этим у нас уже занимаются: Шолпо в Ленинграде, в Москве — Авраамов и Янковский. Лучше всего обратитесь к Янковскому,

Первая встреча с Борисом Александровичем Янковским была радостной и грустной. Мурзин познакомился с глубоко понявшим его энтузиастом, но уяснил, как трудно будет построить задуманное. Синтетическая музыка только-только нарождалась. Не хватало средств, аппаратуры, помещений. Было наивно рассчитывать на то, чтобы машину Мурзина, неизмеримо более сложную и дорогую, чем мультстанки и даже вариофоны, приняли к экспериментальному изготовлению. Это ведь далеко не необходимое изобретение. Экономических выгод оно не сулит, А эстетические достоинства.., их чертежами не докажешь.

Мурзин выслушал невеселые доводы Янковского, а потом они оба все-таки сели за тщательный разбор проекта. Янковскому понравился принцип синтеза звука. Изобретатель получил много советов и в конце концов еще сильнее поверил в свою мечту — трудную, вдруг оказавшуюся почти неисполнимой, но тем более заманчивую и многообещающую.

Что ж, думал Мурзин, впереди вся жизнь. Построю машину сам — не спеша, постепенно, по винтикам и гаечкам.

Но замысел пришлось отложить. И надолго. Нагрянул 1941 год.

 

ДВИЖЕНИЕ К ЦЕЛИ

Только после войны появились у Мурзина, уже многоопытного военного инженера-прибориста, свободные минуты, которые он мог посвятить с юности памятной и всегда жившей в нем мечте.

1947 год. Возобновились встречи с Солошеком, который вернулся с фронта. Незаметно собрался кружок влюбленных в музыку друзей. Они служили хорошей поддержкой в трудную минуту. Только Янковского еще не было. Мурзин тщетно пытался разыскать его.

Шли месяцы, годы. Вот собраны два магнитофона, столамповый (!) усилитель, электропривод. Во время командировки в Германскую Демократическую Республику удалось заказать оптические детали из высококачественного стекла. Их сделали на знаменитом Цейсовском заводе. А в Москве Мурзин оформил заказ на каркасы машины.

Немало людей бескорыстно помогли изобретателю. Поддержало служебное начальство. Товарищи по работе — слесаря, механики, оптики — приложили руку ко многим деталям, конструкторы посоветовали, как скомпоновать узлы.

Дело шло. Но далеко не всегда гладко.

Это и счастье и несчастье — такая жизнь. Есть ясные цели, есть беспрестанные думы о них и работа, работа... Сначала на службе — исследования мудреных приборов, подготовка диссертации, потом дома, на даче, где то же дело, ставшее до боли любимым. Сутки заполнены до отказа. Но временами находит тяжелая усталость. И никуда не убежишь от горькой досады при неудачах.

А неудач хватало с избытком.

...Четыре одинаковых стеклянных диска надо было покрыть очень точным рисунком: полторы сотни концентрических колец, на которых периодически и непрерывно меняется прозрачность и темнота. Смещения в сотые доли миллиметра, почти незаметные нарушения оттенков недопустимы. Мурзин решил наносить этот узор фотографическим способом на фотопластинку. Ради ускорения дела сконструировал и построил специальный станочек. Работа началась.

Ночь. Изобретатель не сводит утомленных глаз со стрелки вольтметра. Вертится диск, рука привычным движением поворачивает ручку реостата. Вдруг перегорает лампочка. Вот обида! Двадцать часов работы насмарку!..

Полная запись диска — пятьдесят часов, более двух суток бдительного наблюдения и регулировки. Две тысячи безошибочных операций установки, корректировки и т. д.

За станок Мурзин садится посменно с женой. Оба они теперь живут под девизом: «Писать, пока не напишем». Если появляются гости, их, наскоро обучив, тоже сажают за станок. И смех и грех! И так день за днем, ночь за ночью.

Беды подстерегали на каждом шагу. Вот местная электростанция перестала давать энергию (дело было на даче). Перешли на аккумуляторы. А они садятся, снижают напряжение. Не рассчитаешь время — очередной диск ушел в брак. Сломался шрифт — снова брак. Устал, ошибся в отсчете — брак, брак, брак. Неоднородная эмульсия на фотопластинке—брак. Похолодало, нарушился режим проявления — опять и опять брак.

Больше трех лет ушло на изготовление одного-единственного диска — негатива для четырех необходимых в машине.

На столе — стеклянный кружочек с пятнистым узором. Мурзин глядит на это сокровище и думает, насколько проще было бы его сделать в заводских условиях — с применением точного оборудования!

 

ОТ ШАРМАНКИ ДО СИНТЕЗАТОРА

Первая модель машины (как говорит Мурзин—«макет») была вчерне готова к 1957 году. Она занимала полкомнаты на даче изобретателя. Вид неприглядный. Обнаженные узлы, путаница проводов, нагромождения радиоламп. Но все это уже называлось «фотоэлектронным оптическим синтезатором звука», как значилось в авторской заявке Мурзина, которую он сделал, лишь закончив разработку. И главное свершилось: машина звучала.

Как же она действовала?

Чтобы понять это, нам пришло время ненадолго окунуться в историю звучащих автоматов.

Самые ранние из них — шарманки, музыкальные табакерки и шкатулки, часы со сложным боем и т. д. — понятны: заводится пружина, крутится вал, что-то за что-то цепляется и в нужные моменты бьет по колокольчикам или щиплет струны.

Дальше следуют самозвучащие пианино — пианолы и автоматические рояли. Эти уже могут менять свой репертуар — выстукивать разную музыку. В пианоле — ряд стерженьков, соединенных с клавишами. Стерженьки прижаты к бумажной ленте с прорезями. Лента движется поперек ряда стерженьков — и прорези на ней соответственно перемещаются. Попал какой-то стерженек в прорезь — связанный с ним молоточек ударил по клавише. Потом другой, третий, вот и играет пианола. По существу, ленты с прорезями — это тоже «самозвучащие ноты». Композитор может заготовить их с помощью ножниц, а потом они заиграют без всякого пианиста.

Надо сказать, что в свое время выпускались очень хорошие автоматические фортепьяно, передававшие тончайшие нюансы исполнения. Они могли и фиксировать игру пианиста. Человек проиграет пьесу, а потом автомат повторяет ее, да так точно, что невозможно отличить от живого исполнения. Сейчас такие инструменты не нужны, они вытеснены звукозаписью. Но именно их устройство подсказало Шолпо идею «механического оркестра» из рассказа «Враг музыки».

В фантазии Шолпо тоже присутствовала движущаяся лента с прорезями. Лента широченная — от стены к стене. И черная, непрозрачная. Почему же черная? Потому что вместо стерженьков изобретатель задумал применить световые лучи, пробивающиеся сквозь прорези в ленте к фотосопротивлениям, сделанным из полупроводниковых селеновых проволочек. Освещается через прорезь какая-то проволочка — и через нее течет электрический ток от батареи к камертонному генератору с рупором (эти генераторы придумал еще Гельмгольц). А камертонов в машине сотни. Все звучат по-разному. Из их-то хора и комбинировались в фантастическом рассказе необыкновенные звуки.

Теперь уразуметь сущность машины Мурзина будет совсем нетрудно. В ней тоже есть фотоэлементы, движущаяся черная пластинка с прозрачными прорезями, световые лучи. Правда, камертонных генераторов нет. Звуковые колебания получаются гораздо более остроумным способом. Да и принцип действия ее иной. Впрочем, все по порядку.

 

СВЕТ В ЗВУК

Представьте себе, что вы сидите за письменным столом, а против вас, вдоль противоположного края стола, тянется в его доске длинная горизонтальная щель. Она вся светится, мелькает световыми вспышками. Приглядитесь внимательнее, вы заметите, что щель составлена из множества окошечек — «хром». Их всего 576. В крайнем левом свет и темнота непрерывно сменяют друг друга 40 раз в секунду. Чем правее окошко, тем чаще мигания. В крайнем правом их частота 11000 в секунду. Причем ступеньки нарастания частоты от окошка к окошку везде одинаковые.

Столь быстрые мелькания, конечно, глазом не различишь. А получаются они потому, что на пути к окошечкам световые лучи пронизывают вращающиеся диски с волнообразной сменой черноты и прозрачности — те самые, что были так тяжелы в изготовлении.

Вот эта щель и есть основа машины Мурзина. Это как бы беззвучный запас любых звуков. Ведь хоть световые мелькания и немы, но заставить их петь совсем нетрудно: поставьте над щелью фотоэлементы, соединенные через хороший усилитель с громкоговорителем, и световые колебания тотчас превратятся в звуковые. Правда, когда все окошки запоют хором, получится несусветный шум, который нам пока не нужен. Нам нужен музыкальный звук. Его нужно «выбрать из шума». Что ж, это совсем просто.

Накройте щель светонепроницаемой пластинкой с маленькой дырочкой. Пусть эта дырочка окажется над тем окошечком, что мелькает 440 раз в секунду. Теперь только эти колебания будут пропущены к фотоэлементам. И, превратившись в звук, они дадут чистый тон «ля» первой октавы.

Вам не нравится, что звук вышел тусклый, сухой? Дело поправимое. Проткните в пластине еще несколько отверстий — так, чтобы они слегка приоткрыли другие места щели, лучше всего — соответствующие частотам натуральных обертонов звука «ля». Тогда к основному тону добавятся гармоничные призвуки, звучание приобретет тембр, сделается насыщенным и ярким. Вот вы и достигли цели — получили музыкальный звук. Причем весьма эффективным способом — путем синтеза натуральных обертонов.

Несколько сочетаний подобных отверстий в пластине дадут аккорд — любой сложности, с неограниченным количеством голосов. Звуки его можно расположить и по традиционным полочкам двенадцатиступенного темперированного строя (такого, как на рояле, органе, аккордеоне) и по чистым натуральным интервалам, недоступным нашей нотной записи и обычным инструментам.

Дело в том, что звукоряд машины Мурзина гораздо богаче обычного звукоряда современной музыкальной системы. В октаве не 12, а 72 звука. В шесть раз больше! Синтезатору доступны тончайшие изменения высоты тона, еле уловимые самым чутким ухом. И сделано это ради того, чтобы синтезировать натуральные тембры, неведомые нашей музыке созвучия, открыть доступ к естественному гармоническому строю, который искажен и обеднен европейской музыкальной системой.

72 ступеньки в октаве — как раз та особенность машины, которую еще в довоенные годы подсказал изобретателю Янковский. По его вычислениям при таком делении октавы можно строить особенно яркие, прозрачные, сочные тембры и аккорды.

Машина в принципе способна на все, о чем так пылко мечтал юный Шолпо: любые аккорды, богатейшие тембры, полифоническое многоголосие, натуральные созвучия, какие угодно диссонансы. И это дало Мурзину право назвать свое детище именем любимого композитора. Машина получила название «АНС» — «Александр Николаевич Скрябин».

 

ПАРТИТУРА И КОДЕР

Музыка — жизнь звуков во времени. Мелодии, смена созвучий, темп и ритм, увеличение и уменьшение громкости. Все это тоже доступно машине Мурзина.

Мы не сказали еще, что пластина, прикрывающая щель, не неподвижна. Она способна двигаться относительно щели, поперек нее, так же как бумажная лента в пианоле. И, конечно же, в пластине проделываются не отдельные дырочки, а прозрачные линии.

В машине роль этой пластины выполняет широкий лист стекла, покрытый сверху непрозрачной краской. Мурзин назвал его партитурой — словом, которым композиторы именуют нотную запись оркестровой музыки. Но если обычная партитура без оркестра нема, как рыба, то партитура в машине Мурзина звучит сама. Это настоящие «самозвучащие ноты».

Тонким резцом вы снимаете в тех или иных местах слой краски, проводите прозрачные линии, а потом включаете электродвигатель, и партитура плавно въезжает в промежуток между светящейся щелью и фотоэлементами. Для фотоэлементов открываются то одни, то другие участки щели. Световые мелькания различных частот складываются, возбуждают соответствующие звуки. Они меняются, переходят в новые, утихают, снова возникают — в согласии с картиной прозрачных линий, которая была сделана вашей рукой на зачерненном стекле.

Нарисовать на партитуре можно, вообще говоря, что угодно — имитировать звуки скрипки, рояля, трубы, оркестра, если хотите — человеческого голоса. Надо только знать спектральный состав звуков, характер атаки и затухания, закономерности частотных изменений. Можно искать и новые тембры, звучания, недоступные даже электромузыкальным инструментам. Можно рисовать шум водопада, удары молота, грохот грома. Но, повторяем, нужно знать, как это делать.

Тут-то вся сложность. Разгадать таинственный шифр звучащего мира еще предстоит. И на это уйдут годы.

Но главнейшие правила, «букварь» партитуры, уже подготовлены изобретателем. И элементы этой «звуковой грамоты» внесены в машину.

Чтобы облегчить рисование (шифрование, кодирование) звуковой картины, Мурзин устроил особое приспособление — кодер.

Над партитурой он поставил изображение обычной фортепьянной клавиатуры; стали отлично видны опорные точка двенадцатиступенного темперированного строя. Рядом на передвижной каретке поместил шкалу с рисками, указывающими положение первых шестнадцати гармонических обертонов, взятых от любого основного тона; от всякого звука стало удобно строить и обертоны и натуральные интервалы. Для облегчения набора тембров закрепил в нужных местах каретки тонкие резцы с разноцветными шариками-рукоятками («Композитору надо дать в руки что-то круглое», — говорит Мурзин).

Весь кодер схож с точным и удобным чертежным устройством, нечто вроде усовершенствованной чертежной доски—кульмана. И работа на нем напоминает конструкторскую, но не за листом ватмана, а за черной пластиной партитуры.

 

ПЕРВЫЕ АККОРДЫ

В 1957 году машина не имела еще столь удобного кодера. Рисование звуков было тогда делом нелегким. Но Мурзину не терпелось показать АНС сведущим людям. Что-то скажут композиторы? Что сказал бы Янковский? Изобретатель снова пустился в поиски своего первого советчика. И на этот раз удачно. Янковский нашелся. Он вернулся из скитаний военных лет и работал в Москве на Экспериментальной музыкальной фабрике.

На дачу к Мурзину Янковский приехал вместе с композитором Болдыревым, который некогда был ассистентом Шолпо.

Янковский просидел за машиной несколько часов и остался доволен. Сказал, что не ожидал подобного результата. Правда, он тут же надавал кучу новых советов, но речь шла не об исправлении плохого, а об улучшении хорошего. Мурзин и сам видел пути совершенствования машины.

Болдырев занялся сравнением нового синтезатора с хорошо памятными ему вариофонами Шолпо и во многом отдал предпочтение машине Мурзина.

Вскоре изобретатель привез к себе композитора Андрея Волконского. Разобравшись в машине, тот сразу же сел за кодер, принялся рисовать звуки и сделал открытие, неожиданное даже для самого Мурзина. Вместо узких линий Волконский провел на партитуре в басах широкие полосы, захватывающие несколько окошечек (хром) щели. Получились мощные удары - величественные органные басы, но еще более звучные и яркие.

— Эта машина для меня, — сказал Волконский.

Хорошие отзывы о детище Мурзина дали конструкторы электромузыкальных инструментов Симонов и Корсунский, сотрудник Акустической лаборатории Московской консерватории Рудаков и другие специалисты.

Осенью 1959 года макет машины принял законченный вид. Он был перевезен в Москву и нашел гостеприимный приют в Музее Скрябина. Здесь вместе с Мурзиным ее принялся осваивать композитор Николай Павлович Никольский, музыкант и радиоинженер. Скоро была «нарисована» строгая и спокойная «Фантазия на русские темы», за ней — очаровательная, по-волшебному неожиданная миниатюра. Потом в работу включился молодой композитор Петр Мещанинов. Вместе с композиторскими пробами начался кропотливый исследовательский труд — по существу, построение новой теоретической гармонии, выводящей музыку за пределы старой двенадцатиступенной темперации.

 

КОМПОЗИТОР КАК ЖИВОПИСЕЦ

Живописец кладет мазки на полотно, потом отходит, оглядывает сделанное, кое-что изменяет и добавляет. Он постоянно видит то, что творит. Так же контролируют себя скульпторы, писатели, поэты.

А вот композитор-симфонист лишен этой возможности. Его творчество — во многом интуиция, фантазия, которая получает проверку лишь при первом оркестровом исполнении произведения.

Работая на синтезаторе Мурзина, композитор становится похожим на живописца. Нарисовав сложнейшую музыку, он может сразу прослушать ее, поправить, нанести новые звуковые мазки. После отработки на партитуре очередной кусок произведения записывается на магнитофонную пленку. И во время записи композитор продолжает творить музыку. Теперь он превращается в дирижера. Дирижирует машиной. Слушая созданные звуки, он ускоряет или замедляет их, увеличивает или уменьшает громкость, характер атаки и затухания. Для всего этого в синтезаторе есть приспособления.

Немалые достоинства! В методике «графического звука» было труднее. Там между записью и звучанием стояла стена: долгая и хлопотливая процедура проявления и сушки пленки, печатание позитива, новое проявление, опять сушка...

А современные зарубежные синтезаторы?

Трудно представить себе, чтобы порыв композиторского. вдохновения свелся к пробиванию дырочек в бумажной ленте, как того требует система американца Олсона. Едва ли подойдет эта скучная операция к таинству творения красоты. И неудивительно, что у Олсона композитор составлял лишь программу записей, а сам процесс синтеза звуков шел под руководством лаборантов-операторов. К тому же в машине Олсона одновременно удается записать только два голоса. Создание многоголосных полифонических произведений требует возни с многократными наложениями.

А сколько хлопот с аппаратами звукозаписи! Все эти деформации звука, монтажи, совмещения, наложения...

АНС — инструмент, с которым будет работать сам композитор. Без всяких посредников. АНС прямо связывает музыкальные образы со зрительными. Линии рождают звуки. Линии, нанесенные человеческой рукой.

Дело за тем, чтобы научиться проводить эти линии.

 

ПРОГРАММА ТРУДА

В подарок от физики и техники музыка получила машину, которой под силу имитировать любой инструмент, и целый оркестр, и человеческий голос. Что ж, значит, пора вспомнить доктрины бесчисленных ниспровергателей? Не дать ли отставку скрипке и роялю? Не отказаться ли от Карузо и Шаляпина? Стоит ли их лелеять, если можно нарисовать «синтетическое пение»?

— Какая чушь! — взрывается Мурзин на эти провокационные вопросы. — АНС не обезьяна!..

Слава богу, нашелся еще один изобретатель, не зараженный манией величия!

Успокоившись, он говорит:

— Да, синтезатор способен имитировать рояль, скрипку, голос. Дело это выполнимое, хоть и невыразимо трудное. Но повторять тембры имеет смысл только ради исследования. Вносить же их в музыку бессмыслица. Такая имитация — не более чем фокус. Никогда ничто самобытное не строилось на подражании. Живой голос вечно останется прекрасным. Красота рояля — в ней самой. Неповторимо трепетное дыхание симфонического оркестра. Никогда не умрет волшебная скрипка, плачущая в руках человека...

АНС — не враг музыки наших дней. Он ничему хорошему не угрожает. Его дело — обогащение, расширение границ музыкального искусства.

Именно поэтому изобретатель выдвигает даже несколько спорную, рискованную программу: не записывать на АНСе старые произведения. Бах, Чайковский и Скрябин писали для роялей и органов, скрипок и барабанов, говорит Мурзин, исполнять их творения в новых тембрах и строях — все равно что перерисовывать в других цветах полотна Рембрандта и Репина.

Верна ли столь крайняя точка зрения, покажет время. Изобретатель не настаивает на ее абсолютности. Могут быть исключения — скажем, для тех пьес, которые сами напрашиваются для исполнения в естественном строе: хотя бы скрябинских. Во всяком случае, АНС должен звучать самобытно.

Но тут возникает еще одна тревога.

— Пуще огня, — говорит Мурзин, — я боюсь молодчиков, которые с места в карьер примутся рисовать на партитуре аппарата все, что взбредет им в голову. Ведь это так легко — рисовать, чтобы было лишь похоже на музыку...

Да, может объявиться этакий самонадеянный фанфарон: начертит на партитуре силуэт своей собаки, запишет с эффектным звуковым обрамлением и пустит в свет под пышным заголовком. Где-нибудь на Западе подобные выкрутасы обычны. Из них и рождается жуткий для слуха формализм конкретной и прочей модной «музыки».

Изобретатель мечтает об энтузиастах, не боящихся труда. И не только мастеров больших форм. Давний любитель Эллингтона, Мурзин далек от ханжеского отрицания джазовой музыки. Он с радостью встретит искренних сторонников этого жанра, он зовет всех, кто хочет стать художниками новых звуков, живописцами ярких тембров, чарующих гармоний, волнующих шумов и диссонансов. И все больше композиторов навещает комнату в Музее Скрябина, где стоит макет удивительной машины. Знакомятся с ее действием, возможностями, пишут теплые, порой восторженные отзывы.

 

ЗНАТОКИ ВОСХИЩАЮТСЯ

«Фотоэлектрический музыкальный синтезатор АНС представляет собой большой интерес для композиторов, — заявляет Дмитрий Дмитриевич Шостакович. — Он очень расширяет творческую фантазию и дает большой простор для творческой изобретательности»..

«Быть может, АНС послужит для открытия и воссоздания совершенно нового мира звуков — тембровых, ладовых, ритмических и силовых комбинаций, дотоле неслыханных и поэтому могущих быть связанными с мирами иными, с полетом в космос, с зелеными и пунцовыми солнцами, с живыми существами, никогда ранее не виданными... И сходство и вместе с тем различие! Потрясающие возможности и для нового прочтения звуков земного мира! ..»

Это слова композитора Михаила Чудаки.

Никита Богословский сказал коротко:

«Изумительный аппарат! Я горячий сторонник всемерного распространения и внедрения в быт музыкантов этого превосходного изобретения!»

Есть отзывы, оценивающие машину Мурзина как поворотную веху в развитии музыкальных средств. Композитор Андрей Волконский написал об этом так:

«Изобретение синтезатора АНС — выдающееся событие, могущее иметь исторические последствия. Впервые в истории удалось свести процесс сочинения и записи музыки и процесс исполнения ее в единый. Отныне композитор и исполнитель могут слиться в одном лице. Аппарат АНС, при удачном применении его в жизни, является изобретением революционным, достойным своего века, века спутника и полетов в космос».

И, наконец, мнение академика Николая Николаевича Андреева — ученого, отдавшего всю жизнь акустике:

«То, что мне пришлось увидеть и услышать у Е. А. Мурзина, произвело на меня громадное впечатление. При помощи построенного им весьма, на мой взгляд, совершенного прибора композитор может творить на совсем другой основе, чем он это делал и делает до сих пор... Мне известны прежние работы, которые делались в СССР в этом направлении. Я знаком также с аналогичным прибором, выстроенным в США известным электроакустиком Одеоном. И мое впечатление, что Е. А. Мурзин превзошел их всех».

В дни, когда заканчивалась подготовка этой книги, Мурзин продолжал совершенствование своего синтезатора. Готовя проект промышленного образца машины, он вдвое увеличил ее звуковое богатство, и без того не малое, улучшил систему управления, ввел новые приспособления для композитора. По замыслу изобретателя, машина будет не только синтезатором, но и гибким, послушным человеческой воле, исключительно богатым музыкальным инструментом — инструментом нового типа.

Вместе с тем полным ходом осваивалась первая модель синтезатора. Композитор Эдуард Артемьев и инженер Станислав Крейчи — молодые, изобретательные, яростные поклонники музыкальной новизны — нарисовали на АНСе музыку к полиэкранному фильму «В космос!». Он был показан на советских выставках в Лондоне и Париже. Музыка получилась поистине звездной. Искрящаяся, необычайно торжественная, стремительная, она снискала заслуженный успех.

Не были забыты и земные темы. Готовилась, например, сюита для сопровождения выступлений юных конькобежцев-фигуристов Московского дворца пионеров.

В дни XXII съезда КПСС машина демонстрировалась в Москве на Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства. И снова успех.

С каждым днем шире, оригинальнее, смелее замыслы и пробы молодых искателей, осваивающих необыкновенную машину.

Работа продолжается — и музыкальная и техническая.

В добрый путь, АНС! В музыку будущего!