«От сумы и от тюрьмы не зарекаюсь. Однако твердо знаю, что не поеду на Маркизовы острова, не увижу Китай или Индию, и моя белая яхта не станет бороздить просторы Адриатики. Еще я знаю, что меня уже не будут любить сумасшедшей любовью, более того, брак по расчету тоже скорей всего не состоится. Увы, партию принцев в городок не завезли, а в Совете Министров меня что-то не расхватали, хотя, как говорится, их много (министров), а я одна. Ну что делать, не хватило на меня министра.
Годы же мои не убывают, скорей наоборот, и каждый год — жерновом в телегу, куда я впряжена судьбой сорок лет назад. Сначала везти было легко, я и не знала о грузе: гарцевала себе, взяла разгон. Ну, что такое восемнадцать, двадцать пять, даже тридцать годков. Легонькие они, и не чувствуешь и сил много. А вот потом сил все меньше, груз же в телеге все больше. Несправедливо. Хотя вру. Вспомнила, как в восемнадцать лет переживала — старая уже. Зато теперь моложусь.
— Сколько мне лет? Женщине столько, на сколько она выглядит. Ха-ха-ха, неужели? Вы мне льстите.
Однако свой возраст надо переносить достойно. Юбочку удлинить придется. Одна француженка в «Юности» писала, что у них в тридцать пять женщина только расцветает, вступает в самую чудную свою пору. Это у них — «очей очарованье», а у нас — «унылая пора». А в сорок пять будешь подбадривать себя пошлым «баба ягодка опять».
Впрочем, что это я сегодня? Произношу трагические монологи перед зеркалом. Это по́шло, милая. Марш одеваться и в контору».
Таким образом начиналось утро одной из героинь этого литературного произведения, жанр которого я пока еще затрудняюсь определить. Впрочем, это, конечно же, будет не новелла и вряд ли роман. Скорей, большой рассказ или даже повесть. Но это, как говорится, мои проблемы. Поэтому я, начинающий автор, пытающийся завлечь в свои сети доверчивого читателя, не стану рассеивать его внимание, и, учитывая читательский интерес, который, надеюсь, уже забрезжил по прочтении вступительного монолога, продолжу повествование. Итак, Алина Курабье (это не прозвище, а фамилия ее мужа, с которым она уже несколько месяцев как развелась), немолодая красавица местного значения, не сразу отошла от зеркала. Она еще побичевала себя, стоя перед волшебным стеклом. Она нашла свой живот несколько отвисшим, спину, пожалуй, слишком упитанной, морщинку на лбу глубоковатой, жизненную позицию неактивной и достойной порицания, а возраст просто критическим. Затем она решила, что сохранит обнаруженные недостатки в тайне, и позвонила Первому Голосу, который всегда внушал ей уверенность в себе.
Над городом, между тем, что-то сгущалось. Возможно, это был просто смог, но очень может быть, что это было нечто другое. Смог смогом, но сюда примешивалось еще и некое ощущение напряженности и ожидания, да-да, возможно, напряженного ожидания, и Петр Сидорович Иванов отвлекся на минуту от изучения помеченной пролетающим голубем шляпы. Он почувствовал, что на душе нехорошо не только из-за того, что пострадала хорошая вещь. Он перевел укоряющий взгляд с серой тульи на серую поверхность Гулькина озера и…
Вот об этом озере несколько подробнее. Гулькино озеро образовалось, если верить выкладкам заезжих геологов, много тысяч лет назад в результате нехарактерного для здешних сейсмически спокойных мест землетрясения. Земная твердь разверзлась, а в образовавшейся пустоте открылась хлябь, поскольку природа пустоты не терпит. Озеро было большое и красивое, других слов и не сыщешь. Еще оно было полноводно, богато рыбой, воды его обладали какими-то целебными свойствами, что привлекало к нему в весенне-летний период довольно обширный контингент слабых здоровьем граждан со всей страны.
На берегах озера самым естественным образом возникло несколько санаториев, и, что еще более естественно, выросло несколько же химических комбинатов, которые дружно гадили озеро, распространяя на всю округу редкостное зловоние, и усердно производили очень нужный продукт для какой-то слаборазвитой страны, встающей на неокрепшие еще после колонизаторского гнета ноги. Этими ногами слаборазвитая страна собиралась идти по правильному пути, и помочь ей было надо, тем более, что город, о котором я рассказываю, стал побратимом столицы той далекой страны. Впрочем, и сама страна, и ее столица носили настолько затруднительные для русского языка названия, что выговорить их не представлялась возможным. Химические комбинаты были засекречены и назывались просто и сурово: «почтовый ящик».
Нужный продукт регулярно вывозился из города, который тоже носил название Гулькино Озеро, звуки погрузки, гудки тепловозов и прочие шумы железной дороги стали неотъемлемой особенностью городского быта. Однако население города старалось не обращать внимания на неудобства. Половина горожан зарабатывала свой кусок хлеба, трудясь в санаториях, другая половина исполняла свой долг в «почтовых ящиках».
Лет через десять после возникновения тесной дружбы с труднопроизносимой страной, которой надо было помочь, в озере исчезла рыба, еще через год озеро утратило лечебные свойства и даже наоборот: купальщики покрывались коростой и погибали бы в страшных мучениях, если бы не героические усилия людей в белых халатах. Статьи по этому поводу под заголовками «Схватка со смертью» или «По законам мужества» появлялись время от времени на первой полосе местной газеты.
Короче, курорт перестал пользоваться популярностью, санатории стояли пустые, и оставшаяся без работы часть населения перешла в «почтовые ящики», которое развернули новые мощности в пустующих санаториях.
И все было бы хорошо, но однажды откуда-то из центра в город Гулькино Озеро пришла бумага, из которой отцы города узнали о необходимости беречь природные богатства и о предстоящей экологической катастрофе. Пристально поглядев вокруг, отцы решили, что единственное природное богатство в городе — озеро и, стало быть, беречь надо именно его.
Но я отвлеклась, оставив на произвол судьбы уже двух своих героев: Алину с телефонной трубкой в руке и Петра Сидоровича со шляпой тоже в руке. Поэтому сообщаю, что Алина дозвонилась, и Первый Голос был вынужден назначить ей любовное свидание, а вот зрелище, открывшееся печальному взору Петра Сидоровича, легко описать, но объяснить трудновато.
По зловонной глади озера плыла небольшая лодочка, в которой стоял городской БИЧ Евгений Иосифович. На лице БИЧа зеленел респиратор «лепесток», в руках он держал скользкий мазутный шест, которым пытался производить какие-то замеры, опуская этот примитивный измерительный прибор за борт и стараясь нащупать им дно озера. На берегу суетились явно нездешние люди в заграничных (это было видно издалека) одеждах.
Петр Сидорович взмахнул над головой поруганной голубем шляпой, чтобы привлечь внимание БИЧа, которого знал еще в ту пору, когда тот был обыкновенным интеллигентным человеком без всякого «Б» и только начинал писать стихи и прозу. Но Евгений Иосифович, проникнутый серьезностью момента и, вероятно, желанием заработать немного денег, не пожелал отвлекаться. Люди на берегу залопотали что-то, и тут же к Петру Сидоровичу подошел милиционер и сказал, что если он, Петр Сидорович, желает митинговать, то об этом следовало сделать заявку десять дней назад, а сейчас его просят не мешать проходу граждан и отправляться по своим делам.
Иванов несколько удивился, потом вынул носовой платок, аккуратно обтер шляпу, выбросил платок и отправился на службу с покрытой головой.
На службе он рассказал об увиденном. Главный технолог Лада Семеновна Стулова глубоко задумалась, а потом сказала, что Петр Сидорович действительно не имел права митинговать без предварительной договоренности с органами.
Иванов хотел было возразить, но потом лишь махнул рукой. Дело в том, что Стулова была очень глупой женщиной, и об этом знали все. Ходили слухи, что когда Стулова в очередной раз смотрит фильм «Семнадцать мгновений весны», то, увидев Штирлица в немецком мундире, очень переживает, что такой хороший на первый взгляд человек продался врагам. А когда однажды при ней кто-то сказал о ставке Гитлера, Лада Семеновна заинтересовалась: «Значит, Гитлер тоже работал на ставку? И большая у него была ставка, если перевести рейхсмарки в рубли?»
Поэтому теперь никто не обратил внимания на слова глупой Стуловой и до обеда весь отдел главного технолога ломал голову, зачем Евгений Иосифович делает эти подозрительные замеры и что это за странные люди прогуливаются по берегу озера.
— Страшно, братцы, — сказал инженер Коля Попеко. — Боюсь я всяческих перемен и активных вмешательств. Как бы не было хуже…
После обеда в отдел зашла несколько рассеянная Алина, и Коля, не спуская глаз с ее румяных коленок, рассказал о странных событиях на озере.
— Это удивительно, — внезапно раздражаясь заговорила Алина. — Теперь, когда нам разрешили активно проявлять свою позицию, мы продолжаем безмолвствовать. Почему я, рядовой член общества, не знаю, что делается в родном городе? Я хочу участвовать в общественной жизни, а вы все… тьфу, смотреть противно.
Итак, слово было сказано. Дело было, извините, за делом.
— А что делать-то? — преданно спросил Коля Попеко.
— Мы должны написать письмо отцам города и подписать его. Все. До одного.
— Я ничего подписывать не стану, — испугалась глупая Стулова.
— В этом я ни секунды не сомневалась, — надменно произнесла искусительница. — А вы, Коля?
— Да-да, конечно, я сейчас подпишу, — обрадовался тот. — Давайте письмо.
— За письмом дело не станет. Собирайте подписи. — И вышла загадочная и прекрасная.
— Зря народу волю дали. Обнаглел народ, — вздохнула Лада Семеновна. И некоторые сотрудники отдела с ней согласились.
* * *
Прошло несколько дней… Работы на озере продолжались. По городу гуляли слухи. Подписи под письмом собирались вяло.
В один из этих тревожных дней Коля Попеко, возвращаясь с работы, обнаружил, что в пивном ларьке сразу за вокзалом есть пиво. Но в кружки пиво не отпускали, поэтому Коля занял очередь, слетал домой и вернулся с полиэтиленовым ведерком литров эдак на пять. Сразу за Колей, налегая на него обширным животом и бренча в кармане заработанной своим таинственным трудом мелочью, стоял БИЧ Евгений Иосифович. Коля, совершая различные телодвижения, пытался дать понять Евгению Иосифовичу, что прикосновение его живота не каждому приятно, но БИЧ был, кажется, в задумчивости и ничего не замечал, а выйти из очереди Коля боялся, поэтому приходилось терпеть.
Наконец, наполнив Колино ведерко лишь на три четверти, продавщица захлопнула окошко и, когда ропот очереди поутих, объявила через стекло, что пива больше нет.
— Вот так, товарищи, выходя из задумчивости, — печально произнес Евгений Иосифович. — Так и живем. И деньги есть, и купить нечего.
Если бы Евгений Иосифович принялся грязно ругаться, стучать сандалией в дверь ларька или делать что-то в этом роде, Коля, подхватив ведерко с пивом, несомненно, отправился бы домой. Но столь сдержанно проявившееся отчаяние растрогало инженера, и он пригласил БИЧа зайти к нему в гости и выпить по кружечке.
Стараясь не засуетиться и тем самым не спугнуть удачу, Евгений Иосифович выдержал приличествующую случаю паузу и согласился ненадолго зайти к Коле.
Войдя в комнату несколько впереди гостя, Коля быстренько сгреб со стульев и покидал в шкаф кое-какие носильные вещи, что-то собрал со стола, что-то задвинул ногой под диван, накрыл расхристанную кровать розовым одеялом в довольно свежем пододеяльнике и поставил на стол два стакана с многочисленным дактилоскопическим материалом на граненой поверхности.
Евгений Иосифович все это время демонстративно не замечал судорожных Колиных усилий по наведению порядка и рассматривал висящие по стенам репродукции картин известных художников из «Огонька» и рисунки, выполненные тушью и, судя по инициалам в углу, принадлежащие Колиной руке.
— А это кто же такой… э-э-э… странный, — стараясь не обидеть хозяина непониманием, осторожно поинтересовался Евгений Иосифович. — Что это у него с ногами?
— Ну Это так, шутка, — потупился Коля. — «Членистоногое» называется. Вместо ног у него… Понимаете?
— Ну-ну, — задумчиво как-то отозвался Евгений Иосифович и, вежливо улыбнувшись, присел к столу.
Коля плеснул в стаканы. Евгений Иосифович еще раз улыбнулся, затем улыбку согнал, отставив мизинчик, взял стакан и одним неуловимым движением засосал его содержимое. В поступке чувствовался профессионал. Так пить Коля не умел и не любил. Немного выпить, закусить солененьким, покурить, поговорить на пронзительном излете откровенности — такое времяпрепровождение Коля понимал. Процесс же угрюмого накачивания спиртным, результатом которого могла быть, как минимум, головная боль и трясение конечностей наутро, и как максимум, пьяная драка с перемещением в медвытрезвитель, был ему отвратителен. Именно поэтому, пока Коля смаковал свой стаканчик, Евгений Иосифович, отбросив всякие церемонии, пил уже прямо из ведра и, когда на дне ничего не осталось, вдруг почувствовал, что потерял к Коле всяческий интерес. Но пока пиво в ведре еще; не иссякло, Евгений Иосифович, человек в прошлом все-таки интеллигентный, считал своим долгом занимать Колю разговором, и разговор этот был на тему, которая очень интересовала Колю и не только его.
Именно поэтому поздно вечером в квартире красивой Алины появился трезвый, но страшно возбужденный Коля. Алина вернулась совсем недавно. Она ходила воспитывать бывшего мужа, который, на ее взгляд, жил совершенно неправильно. Но поход оказался бесславным. Негодяй притащил какую-то бабу плюгавого вида, которая сидела на купленном на Алинины отпускные кресле и пила что-то (кажется, пиво) из подаренного же Алине на свадьбу хрустального бокала. Лицо ее показалось знакомым.
Алина несколько раз стремительно пересекла комнату, всем своим видом выражая презрение и брезгливость. Бывший муж сидел, опустив глазки, а баба с интересом разглядывала Алину и не тушевалась. Тогда Алина решила больше не деликатничать.
— Ты бы хоть фортку открыл, — сказала она грубым голосом. — Черт знает, чем воняет.
Муж пожал плечами, баба засмеялась. Тогда Алина встала посреди комнаты, подбоченилась и выставила одну ногу, словно собиралась пуститься в пляс.
— Я знала, Игорек, что после нашего развода ты начнешь таскать в дом черт знает кого, потому что никто порядочный на тебя не позарится, — начала она. — Но, во-первых, я не думала, что это произойдет так быстро, а во-вторых, кто это позволил тебе сажать своих, — Алина сделала многозначительную паузу, — в мое кресло? И где ты такую швабру подобрал?
Игорек еще больше опустил глазки, а баба смотрела на Алину так, словно видела перед собой говорящую макаку. Казалось, она готова захлопать в ладоши от восторга. Это не была нормальная человеческая реакция, обидные слова пролетали мимо отвратительной бабы, которая просто не понимала, что ее пытаются оскорбить, и Алина позволила себе поддаться нахлынувшим волнам безумия. Стихия забушевала в малогабаритной квартирке Курабье: летела посуда, раскачивалась люстра, кряхтел паркет, трещали обои… Алина кривлялась, корчила рожи, кажется, даже показала язык. Слезам она, правда, воли не давала, помня о покрывающей ресницы отечественной туши. Кто-то из соседей раздраженно постучал в стенку. Алина стала безумствовать потише, и бывший муж, воспользовавшись передышкой, сказал:
— Аля, это моя сестра Тася с Дальнего Востока.
«Боги! Боги! Та самая Тася, которой Алина писала такие интеллигентные письма, умоляя не осуждать и войти в положение. Тася, которая десять лет назад прислала им на свадьбу денежный перевод такой величины, что гости некоторое время потрясенно молчали. Тася, которую она видела лишь на фотографии, но которую очень уважала за то, что та была богата, не имела наследников и никогда не лезла в гости. Боги!»
Итак, Алина вернулась домой совсем недавно и, к счастью, не успела снять косметику, поэтому Колин визит не застал ее врасплох. Но, конечно же, визит этот ее и не обрадовал. После похода к бывшему супругу Алина чувствовала себя как после общего наркоза. Это муторное состояние известно тем, кто хоть раз перенес операцию под наркозом и очнулся после нее. Тем же, кому это состояние незнакомо, я сообщу, что оно не слишком располагает к приему гостей и даже совсем не располагает. Поэтому Коля был гостем не только незванным, но и нежеланным. Однако следовало взять себя в руки, что Алина тут же и сделала. Она прижала трепетные кисти к несколько бледным щекам и произнесла:
— Это вы, Николай? А я в таком виде.
Вид, на Колин взгляд, был вполне, и он, торопясь и смущаясь, сказал, что пришел по вопросу, который ее, Алину, очень интересует. Алину в данный момент интересовал только один вопрос: что говорят о ней на территории бывшего мужа, но об этом инженер Попеко знать, конечно, не мог, поэтому к его заявлению хозяйка квартиры отнеслась вяло, но гостя все же впустила.
«Всяк злак на пользу человеку», — подумала она.
В прихожей, правда, произошла характерная заминка. Хозяйка предлагала гостю тапочки, гость отказывался, мотивируя это тем, что у него устали ноги и он с удовольствием походит босиком, к тому же полы чистые, хозяйка мягко настаивала, и в конце концов, страшно конфузясь, Коля, словно пенсне на кончик носа, нацепил на пальцы ног крохотные тапочки.
По-прежнему торопясь и волнуясь, он принялся рассказывать красивой женщине то, что поведал ему под великим секретом БИЧ Евгений Иосифович. При этом он чувствовал себя Андрием, сыном Тараса Бульбы, который ради прекрасной панночки забыл отца, родину и долг. И Алина вдруг заинтересовалась, провела Колю на кухню, оформленную в русском стиле, не спрашивая, налила ему кофе и попросила говорить помедленнее. Ей казалось, что она вынырнула сейчас из толщи Гулькина озера, где нет ни звуков, ни дыхания, ни красок, и увидела привычный четкий надводный мир с шумом, ветерком и массой интереснейших возможностей. И каждая возможность была хороша тем, что в хвостике ее стояло этак меленько «продолжение следует…»
Коля деликатно отпил кофе, вкус которого почти забыл, поставил крошечную чашечку на такое же крошечное, я бы даже сказал эфемерное, блюдечко и принялся рассказывать.
— Ты, говорит только никому не говори, что я тебе сейчас тут говорю. Озеро спасать будут!
— Чистить что ли? Зачем же такая таинственность? — Алина взяла сигарету, Коля принялся судорожно хлопать себя по карманам в поисках спичек, но хозяйка с улыбкой подала ему желтенькую разовую зажигалку и с улыбкой же прикурила.
«Какая женщина!» — залюбовался Попеко.
— И что же?
— Да дело-то все в том, что не просто чистить. Не просто!
— Не просто?
— Да! Не просто, а секретным биологическим способом. В нашей стране такой эксперимент будет произведен впервые. Для капиталистов это уже пройденный этап, а у нас еще не пробовали. В общем, с помощью макроорганизма!
— Микробами, что ли? А вдруг они заразные?
— Да не микро-, а макро-. Чувствуете разницу? Большой то есть организм.
Столбик пепла рос на неподвижной Алининой сигарете.
— Что за организм?
— Эклога!
— Чушь какая, Колечка. Эклога — это что-то из области литературоведения. Евгений Иосифович вас купил, — и она изящным щелчком стряхнула с сигареты пепел в пепельницу каслинского литья, изображающую собой розвальни.
— Я вам клянусь. В том состоянии, в котором был Евгений Иосифович, не покупают. Эклога — от слова экология.
— Тогда почему не Эколога? — раздумчиво произнесла хозяйка. — Ну, хорошо! Меня здесь интересуют две вещи: что такое эта Эклога, как она будет чистить, откуда ее возьмут, ну, и не опасна ли она, и еще: почему это все держится в тайне?
Коля подумал, что это уже не две вещи, допил кофе и стал отвечать по порядку.
— Ну, во-первых, Эклога. Это такой макроорганизм…
— Коля, — поморщилась Алина, доставая вторую сигарету, — нельзя ли без этих ваших псевдонаучных терминов, по-человечески нельзя ли?
— Ну, хорошо. Эклога — это такое чудовище невероятных размеров, побольше Несси. На коже у нее есть специальные железы, которые вырабатывают секрет, способный нейтрализовать всю дрянь, что мы спускаем в озеро. Кроме того, для того, чтобы дышать, эта гадина должна прогонять через себя тонны озерной воды, тем самым фильтруя ее. Раз в неделю она поднимается на поверхность и дышит воздухом. Причем объем ее легких так велик, что начинается микроураганчик, и весь воздух, застоявшийся в озерном бассейне, фильтруется опять же через нее. Питается она в основном отходами химического производства. Все эти пластмассовые обрезки можно будет теперь не вывозить на свалку, а кидать прямо в озеро — чудище их пожрет и еще спасибо скажет. Таким образом, можно будет значительно сократить автопарк. Вы чувствуете, какой экономический эффект? Да, чуть не забыл: температура тела Эклоги такова, что озеро постепенно нагреется и купаться можно будет круглый год.
— Николай, — глухо произнесла Алина, давя окурок в розвальнях. — Николай, вы меня ошеломили. Но, простите за нескромность, ведь у… Эклоги тоже должны быть какие-то отходы, и, судя по ее размерам, немалые. Их-то куда девать?
— Это пусть вас не беспокоит, — обрадовался почему-то Коля. — Отходов крайне мало. Эклога почти безотходная. А то, что все-таки образуется, будет продано садоводам, деньги же от вырученного… э-э пойдут на приобретение еще одной особи прямо противоположного пола. Потом у них появятся экложата, их можно будет предлагать за границу, у города появится валюта.
Алина задумалась.
— Да… перспектива. Только что-то все это слишком уж безоблачно. А побочный эффект?
— Пока не отмечен. Капиталисты не жалуются.
— А экспортер кто?
— Я разве не сказал? Братья по разуму… ну, то есть эти… побратимы. Эклоги у них там в диком состоянии по джунглям шастают. Раньше колонизаторы их себе отлавливали, а теперь власть переменилась, вот они нам одну уступают, вроде презента. Бесплатно!
— Коля, — Алина порывисто схватила его за руку. — Коля! Вам не страшно? Коля?!
— В смысле? — удивился он.
— Ну как же!? Пустить в город незнакомое, немыслимое чудовище. Даже кошку завести и то подумаешь, а тут… Вам не кажется, что оно какое-то подозрительно полезное? Ну, мало ли что! Ведь никто ничего не знает!
— Да что — мало ли что? — возмутился Коля. — Это же не химия какая-то и не радиация. Живой организм. Все естественно. Вот озеро замерят, если глубина соответствует, то и привезут.
— А как же ее доставят, такую громадину?
— Привезут детёныша в специальном контейнере, расти будет прямо в озере.
— Но почему же от населения скрывают? Что за тайны Мадридского двора?
— Чтобы паники не было, — сурово и спокойно ответил Коля. — Только смотрите — никому. Я рассказал вам, — он помялся и продолжал решительно, — да, я сказал вам как близкому человеку, и прошу вас молчать. Иначе… иначе могут быть последствия.
Алина проводила Колю и потом смотрела с балкона, как он уходит в сгущающуюся ночь. История с бывшим мужем и его сестрой почти перестала ее мучить. Новость, сообщенная Колей, заключала в себе гораздо большую эмоциональную силу. Новость сулила продолжение, и Алина чувствовала, что многое в этом продолжении коснется ее…
* * *
Ровно в двадцать три ноль ноль зазвонил телефон. Звонил Второй Голос. Он шепотом и довольно косноязычно доложил о своей большой любви (видно, жена пошла в ванную) и хотел уже повесить трубку, но тут Алина сказала такое, что прекратить разговор было немыслимо. Второй Голос был патриотом, журналистом, и судьба города была ему небезразлична.
Простодушный читатель, конечно же, изумится, узнав, что к полудню следующего дня город Гулькино Озеро прямо-таки кишел разговорами о чудище.
БИЧ Евгений Иосифович, встретивший на улице Колю, который бежал на службу, плюнул ему на «скороходокский» полуботинок и сказал:
— Эх ты, членистоногое!
С каждым днем в городе становилось все тревожней. Несколько раз по местному радио выступали отцы города, разъясняли ситуацию и заверяли, что впервые слышат о какой-то Эклоге, в одной из передач они, правда, сообщили, что наперекор желанию народа поступать не намерены, но теперь им уже не верили.
Замеры на озере, однако, прекратились, Евгений Иосифович лишился твердого заработка и отбыл из города в одному ему известном направлении.
Однажды главный технолог Стулова, идя на работу по утреннему холодку, увидела на площади перед большим красивым домом, где работали отцы города, большую же, но не красивую, а довольно возбужденную и потому безобразную толпу. Стулова не сразу поняла в чем дело, а поняв, хотела быстренько проскочить мимо, но вдруг перед ней мелькнул знакомый силуэт. Силуэт держал над головой самодельный плакатик и кричал: «Доколе!?» Глупая Стулова была близорука, поэтому, чтобы понять, кто же этот безумно знакомый человек, ей пришлось подойти поближе. Каков же был ужас главного технолога, когда в нарушителе порядка она узнала своего заместителя тишайшего Петра Сидоровича Иванова. На плакатике красовалось: «Долой Эклогу». В окнах красивого дома было пусто.
— Петр Сидорович, — прошипела Стулова, дергая паршивца за рукав, — Петр Сидорович, извольте немедленно отправляться на рабочее место!
Обычно покорный заместитель издал носом злобный звук и ответил заносчиво:
— Рабочий день еще не начался, а в мою общественную жизнь я прошу вас, Лада Семеновна, не вмешиваться.
— Вы… вы… манифестант! — вне себя закричала начальница.
Эх, Лада Семеновна! Товарищ Стулова. Идти бы вам по холодку на работу. Что вам до какого-то Иванова? Пусть митингует себе. Помитингует, пар выпустит, успокоится. С радостным чувством выполненного гражданского долга придет и примется за работу, И будет думать, что вот и он молодец, не отсиделся, участвовал. Но поздно, поздно, Лада Семеновна.
Сразу с нескольких сторон к площади подкатили автобусы, наполненные людьми в форме, то есть я хотела сказать, наполненные людьми, одетыми в форму.
— Граждане, разойдитесь! — скомандовали в мегафон.
Глупая Стулова хотела разойтись, но почувствовала, что страх сделал ее ноги слабыми и вялыми, как у ватного зайца, подаренного ее внуку на пятилетний юбилей. Ища опоры, она вцепилась в плечо Петра Сидоровича, который все еще держал над головой протестующий плакатик. Петр Сидорович, который тоже хотел разойтись, теперь не мог сдвинуться с места, обремененный полуобморочной начальницей. Со стороны они представляли довольно мощный, не согласный с генеральной линией дуэт и, может быть, поэтому в числе первых оказались в казенном автобусе.
Только к концу рабочего дня в отделе главного технолога появились Лада Семеновна Стулова и Петр Сидорович Иванов. Манифестанты избегали смотреть друг на друга и тут же припали к своим рабочим столам, как припадают, наверное, к яслям измученные переходом коняги.
* * *
На следующее утро, дорисовывая перед зеркалом верхнее левое веко, красивая Алина слушала радио. Пытаясь достичь необходимой насыщенности цвета цикламен непосредственно над ресницами, она вместе с участниками передачи хотела выяснить, насколько вменяемы были все предыдущие руководители нашего государства. Приглашенные в студию известные врачи-психиатры, социологи и просто именитые люди срывали все и всяческие маски, вызывая естественное негодование слушательницы — в дурдоме живем, — как вдруг в динамике защелкало осипшим соловьем и наконец в эфире провисла тишина. Алина ждала некоторое время, потом возмущенно покрутила ручку приемника: психиатры вошли в раж, можно было услышать много интересного, но тут раздались позывные местной радиостанции Гулькина Озера: кто-то с азартом стучал на ксилофоне: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы», пауза и снова «Белые розы» и так восемь раз. Алина начала терять терпение: уже полчаса, как она должна была быть на службе. Наконец в приемнике закашляли и в эфир проник неприятный, но знакомый всем голос диктора Кильева, который по совместительству был собственным корреспондентом и редактором всех передач. Дикция диктора и способность излагать свои мысли вызывали соображения насчет того, что где-то у Кильева есть мохнатая лапа. Говоря же проще, диктор Кильев не выговаривал все согласные звуки, а гласные произносил сильно в нос. Воспроизвести с помощью русской орфографии звуковой ряд речи диктора задача невыполнимая, поэтому мы и не будем пытаться ее выполнить. Пусть читатель поверит, что, предельно напрягая слух, немноготысячная аудитория Гулькина Озера поняла, что в рубрике «Знанием по незнанию» он, диктор Кильев, расскажет о том, с каким трудом во все века новое побеждало старое. В качестве примера были приведены такие выдающиеся люди, как Джордано Бруно, Галилео Галилей, Жанна д'Арк и почему-то Тарас Бульба, который, как утверждал диктор, сгорел на костре за свои передовые идеи. Затем передали интервью.
— Дорогие радиослушатели! Товарищи! Э-э-э, ну, как его… Ну, в общем, в редакцию приходят письма. Э-э… Ну, насчет этой, как его… Эклоги. Ага.
Впрочем не стоит передавать выступление работника речевого фронта так близко к оригиналу. Если уж страдания радиослушателей были неизбежны, в наших силах не подвергать мучительной процедуре читателя. Далее пойдет несколько подправленный стилистически текст той исторической передачи.
Речь, как вы уже поняли, шла об Эклоге. От имени отцов города диктор (он же редактор передачи) Кильев заверил радиослушателей, что никакая Эклога не ступит в волны Гулькина озера без согласия трудящихся. Для того же, чтобы узнать мнение жителей города, он, ведущий передачи, и находится на центральной улице города.
— Вот идет товарищ, — продолжал Кильев. — Товарищ, можно вас? Да не вас, не вас, а вас. Да куда же вы, товарищ? Ну, тогда давайте хоть вы, что ли.
В микрофон радостно задышали.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросил Кильев. — И не хватайте микрофон. Да не хватайте вы!
— Я не хватаю, — обиделся интервьюируемый, — и Алина по голосу узнала Колю Попеко. — До каких пор мы будем жить по старинке?! — закричал Коля. — Новое стучится в нашу дверь! Откройте дверь прогрессу. Молодежь приветствует прогресс. Даешь Эклогу!
— Идиот, — подумала Алина.
— Я возражаю! — донеслось сбоку. — Это произвол!
— Не хватайте микрофон. Я сам буду держать, — заволновался Кильев. — Да не хватайте вы, а лучше представьтесь.
— И представлюсь! Курабье моя фамилия. Коля, Ульяна, Римма, Анна, Борис, мягкий знак, Елена. Курабье. Старинная французская фамилия. Мой прапрадед служил в мушкетерах у господина де Тревиля.
— Этого не хватало, — вздохнула Алина.
— Хочу заявить: общественность возражает. Что мы про эту Эклогу знаем? Ровным счетом ничего. Ни-че-го! А хотите запустить в озеро. А вдруг она там сидеть не станет? А вдруг сбесится и всех нас пожрет? Кто персонально ответит? Я требую, чтобы городские власти подошли к делу научно. Пусть опубликуют документы, фотографии, антропологические данные, рацион составят и прочее.
— Идиот, — снова подумала Алина.
— Пусть в конце концов приостановят фабрики. Может, озеро тогда само очистится. Что они, кстати, там выпускают?
— А вот это не наше с вами дело, — надменно ответил Николай. Он понял, что перед ним бывший муж прекрасной Алины. Предстоял рыцарский турнир или петушиный бой, что ближе к истине.
— Секретных объектов прошу не касаться. Мы сейчас о другом говорим, — встрял Кильев.
— Мы все за Эклогу! — продолжал Коля Попеко. — Мы готовы принять ее, мы ее уже любим, как родную. А насчет бешенства, гражданин перестраховщик, так можно ей и прививку сделать.
— Точно идиот, — вздохнула Алина. — Но что-то в нем все-таки есть. Не то что этот замшелый Курабье.
— Вы идиот, — словно подслушав Алину, — закричал Курабье. — Из-за таких, как вы, чуть было не повернули северные реки! Требую всенародного референдума!
— Сам ты идиот, — сказала Алина.
— Вы сами идиот, — тоже закричал Холя. — От вас жена ушла.
— Что? — опешил Курабье.
Алина опешила тоже.
— Ну, вы это, — вмешался журналист Кильев. — Мы в прямом эфире. Вот видите, товарищи (это уже к радиослушателям), у нас получилась дискуссия. Это хорошо. Это значит, что мы не равнодушны к нашим общим проблемам.
После интервью было официально объявлено, что без опроса населения биоочиститель использоваться не будет, и красивая Алина спокойно пошла на работу.
На работе Алину отозвала на минутку глупая Стулова. Она взволнованно дышала и пахла дезодорантом «Яблоневый цвет». Придвинувшись максимально близко, Стулова прошептала:
— У вас в исполкоме никого нет?
В исполкоме работал Первый Голос, и поэтому в невинном вопросе Алине померещился замаскированный намек.
— А почему вас это, собственно, интересует? — нелюбезно спросила она несколько в сторону, чтобы не тревожить свои нежные ноздри пронзительным «Яблоневым цветом».
— Вы только не подумайте, что я что-нибудь про вас знаю такое, — наивно сказала Стулова, — но вдруг у вас кто-нибудь есть в исполкоме? Сегодня утром захожу туда насчет очереди на машину узнать, а там, — она всплеснула полными ручками, — там такое!
— Что же там? — спросила Алина, ощущая легкую тревогу.
— Там на третий этаж никого не пускают!
— Подумаешь… Может быть, ремонт…
— Какой ремонт! Ремонт там полгода назад был! Первые два этажа уплотнили: по нескольку инспекторов в одном кабинете, а на третий этаж не пускают!
— У меня никого нет в исполкоме, — решила Алина и пошла прочь, делая глубокие вдохи и выдохи, чтобы освободить дыхательные пути от яблочного аромата.
Полдня Первый Голос не подходил к телефону, а после обеда подошел, но был очень нелюбезен.
— В конце концов, милая моя, существует такое понятие, как служебная тайна.
Алина обиделась и повесила трубку. Потом, подумав немного, она снова воткнула розовый ноготок в телефонный диск и крутанула четыре раза.
— Коля? А у меня к вам небольшое дело, — пропела она.
Поздним вечером или, уж если говорить более точно, ранней ночью, из окна третьего этажа исполкома высунулась босая мужская левая нога. Нога сделала несколько нащупывающих движений и встала на карниз, затем с подоконника сползла такая же босая, но правая нога и также неуверенно встала рядом. В довольно густой темноте забрезжил силуэт человека в светлой рубашке и в светлых же брюках. Силуэт постоял, привыкая, на карнизе, а затем осторожно двинулся по направлению к водосточной трубе. По неуверенным движениям человека можно было почти уверенно сказать, что в школе он пренебрегал уроками физкультуры. То же самое можно было бы сказать, наблюдая, с каким напряжением он преодолевает спуск по водосточной трубе. Человек этот панически боялся высоты и на карнизе третьего этажа чувствовал себя отчаянно одиноко и неуютно. Ему даже чудилось, как межпланетный холодок, возникший в глубинах галактики, проникает к нему под рубашку, делая тело легким, а оттого неустойчивым. И он бы непременно свалился с карниза и уж никогда не спустился бы по трубе, если бы не энтузиазм красавицы Алины, на котором держалось все это предприятие.
— Ну, миленький, — не слишком, но все же достаточно громко говорила она в наиболее критические моменты. — Ну, немножко осталось.
И Коля (а кто же это мог быть еще?) заставлял дрожащие пальцы крепче цепляться за подоконник, а нетренированные ноги еще сильнее сжимать жестяной хобот трубы.
— Ну, что там? Что? — Алина словно не замечала, как прыгают губы несчастного верхолаза и как стыдно трясутся его сведенные коленки.
— К-кажется… поликлиника, — ответил он, придерживая оцарапанную щеку.
— Коля, вы что, сбрендили? — не выдержала соучастница.
— Вот, пожалуйста, я все записал, — непослушной рукой он полез в карман брюк и достал красненькую записную книжицу с московским кремлем на обложке, — вот… на последней странице.
Алина нетерпеливо распахнула книжицу, даже не обратив внимания, что рядом с последней страницей уютно расположилась ее фотография, прилаженная к пластмассовой обложке прозрачной изолентой, и прочитала: «Комиссия по желудочно-кишечному тракту», «Комиссия по дыхательным путям».
— Коля, что это? — растерялась она.
— Я же говорил, — постепенно приходя в себя и обуваясь, отозвался Николай. — Наверное, спецполиклинику организовали, а от народа скрывают.
— «Комиссия по мочеполовой системе», «Комиссия по центральной и вегетативной нервным системам», — продолжала читать Алина. — «Комиссия по костно-мышечной…» Я ничего не понимаю.
— Да я же вам говорю, — занервничал Коля.
— Знаете что, — Алина захлопнула записную книжку. — Мы оба переволновались, поэтому давайте так: утро вечера мудренее. А сейчас нам нужно успокоиться и отдохнуть. Поэтому я вас приглашаю…
Инженер Попеко с надеждой посмотрел на красавицу.
— Я приглашаю вас погулять у озера.
Прогулка у озера была рискованным предприятием. Не говоря уже об ядовитых испарениях, встававших над его водами, о чем упоминалось уже в начале этого произведения, район, примыкавший непосредственно к озеру, последние несколько лет пользовался дрянной славой не столько по причине экологической загрязненности, сколько из-за наличия в нем немногочисленной, но подозрительной публики. Ходили слухи, что в часы, когда воздух над озером становится особенно насыщенным всяческой дрянью, на скамеечках рядом с водой, подобно осиным роям, возникают скопления нюхачей, которые радостно отказались от полиэтиленовых пакетов, смазанных изнутри клеем «Момент», различных аэрозолей и прочего необходимого, но трудно доставаемого для кайфования реквизита, и с удовольствием пользовались бесплатным, но от этого не менее ядреным воздухом, который бил по мозга, и вроде бы не слишком сильно разрушал серое мозговое вещество. Власти города боролись с нюхачами, устраивая облавы и засады, но пока безуспешно, хотя социальных причин порока в городе, вроде бы, и не существовало.
Итак, гулять у озера было опасно по нескольким причинам:
1. Можно было, не желая того, нанюхаться испарений и проснуться наутро с ватной головой.
2. Можно было стать жертвой подозрительных и агрессивных нюхачей.
3. Можно было случайно попасть в засаду или облаву.
Из вышеперечисленного напрашивается вывод, что прогулка у озера никак не могла быть средством успокоения и отдохновения, поэтому Коля посмотрел на Алину с удивлением.
Алина же скорым шагом направилась к озеру, и Коле ничего не оставалось, как следовать за ней.
Черные воды озера таили в себе тихую жуть. Берега были мертвы. Ничто, даже бессмысленная возня городских нюхачей, не нарушало тяжелого покоя. Алина легко и даже грациозно преодолела крутой спуск и подошла к воде. Николай, пользуясь темнотой, спустился почти на корточках, судорожно цепляясь за жухлую траву. Возможно, миазмы, источаемые озером, подействовали на тормозящие центры Колиного мозга, и он, подойдя сзади, неожиданно для себя обнял Алину, но те же миазмы подействовали, видимо, и на вестибулярный аппарат, так как Коля, потеряв равновесие, развязно навалился на красавицу.
— Ах, бросьте, — нетерпеливо отмахнулась женщина, — я из-за вас туфли чуть не замочила. Прыгаете, как обезьяна, ей-богу. Тихо! — погрозила она вдруг кулаком оторопевшему Николаю. Этот деревенский жест так не шел к изящному облику Алины. — Тихо, я сказала!.. — шикнула та, увидев, что инженер Попеко хочет что-то возразить и не убирает руки.
Над озером пронесся громкий шипящий звук, словно гигантский мастер каратэ делал над озером свои удивительные дыхательные упражнения.
— Что это? — сказали они одновременно.
С середины озера повеяло эфиром. Алина вцепилась в руку своего спутника, прижалась к нему, прячась от страшного, и только большущие глаза ее удивительным светом горели в темноте, всматриваясь в озерную гладь.
— Что это было? — снова прошептала она.
Коля почувствовал себя сильным и умным: ведь это не он кинулся к Алине, ища защиты, это она держалась сейчас за его локоть, она прижималась к нему, а не наоборот. Нужно было закрепить успех, остановить мгновение.
— Я думаю, — серьезно сказал Николай. — Думаю, что это что-то… — но думать совершенно не хотелось. Было одно желание — стоять вот так долго-долго, и чтобы Алина прижималась к нему в поисках защиты, и (но это глубоко внутри) чтобы не было никакой реальной опасности.
— Думаю… — в третий раз сказал он, наслаждаясь минутой.
— Думаю-думаю, — обидно передразнила Алина и отодвинулась. — Я все поняла, идемте отсюда.
— Что, что вы поняли? — канючил Николай, карабкаясь сзади по осыпающемуся берегу.
Алина выбралась наверх и остановилась на краю так, что Коле волей-неволей пришлось оставаться на скользком склоне.
— Как это что? Как это — что, глупый вы, примитивный человек! Ведь это же и ежику понятно: Эклога уже здесь! Эклога в Гулькином озере! Ее привезли незаметно ночью и выпустили в воду. А сейчас она высунула голову из-под воды и вздохнула.
Коля выбрался, наконец, на ровное место.
— Ностальгия у нее, видно, раз вздыхает…
— Вы мне не верите. А между тем так всегда и бывает: пока вы тут протестовали…
— Я не протестовал, я наоборот…
— Неважно. Многие были против. А нас решили поставить перед фактом. Не везти же животное обратно. И с исполкомом теперь тоже понятно. Они под это дело целый этаж выделили и всяких комиссий насажали. «Комиссия по желудочно-кишечному тракту», — передразнила она кого-то невидимого. — Надо же. Представляю, сколько они деньжищ под это дело огребли. Представляю! А вы, Коля, — неожиданно обратилась к нему Алина. Коля перестал отряхивать брюки. — Вот вы! Сидите в отделе этой дебилки Стуловой, получаете нищенское жалованье, да еще и радуетесь, что вас пока не сокращают. А те, кто поумней, быстренько пронюхали и уже разбились на разные комиссии по правой ноге да по левому уху. На них сейчас, знаете, какие блага посыпятся? И деньги, и квартиры, и льготы, и слава! А мы будем прозябать дальше!
Коля понурился. Вообще-то он не возражал бы против совместного с красавицей Алиной прозябания, но вида показать не смел.
— Вот и прозябайте, — как-то чрезмерно проницательно усмехнулась она. — Но только без меня. Я еще покажу, всем покажу, на что способен человек с головой. Я знаю, что делать.
И ушла в темноту.
* * *
После развода с Курабье в жизни Алины произошла странная метаморфоза. Пока под боком был нелюбимый, но уютный муж, телефоны красавицы как рабочие, так и домашний, кажется, багровели от нагрузки. Многочисленные поклонники пытались назначить свидание, поджидали ее в самых неожиданных местах. Мясник из соседнего гастронома, завидев Алину в очереди, делал ей значительное лицо, и она шла в подсобку, где галантный работник прилавка выдавал ей грудинку, лопатку или даже филейную часть. При этом он, кося огненным взглядом, намекал, что при более тесной дружбе те же части коровьего тела будут доставаться прекрасной женщине бесплатно. Алина мясо брала, но деньги всегда оставляла.
И вот после развода, когда свободная женщина решила разобраться в своей личной жизни и отделить агнцев от козлищ, оказалось, что разбираться-то почти не в нем. И агнцы, и козлища, напуганные Алининой свободой, повернулись к ней своими филейными частями и принялись надменно жевать свою жвачку. Первый и Второй Голоса остались только благодаря ее инициативе. Постоянным оказался лишь мясник, которого, кажется, вообще ничего не интересовало по причине злоупотребления спиртными напитками, да еще инженер Коля Попеко, который был человеком молодым, восторженным и благородным. Оказавшись в вакууме, Алина иногда со светлой печалью вспоминала оставленного супруга, в глубине души рассматривая его как возможность вернуться в заранее выкопанный, сухой и обжитой окоп. Но вернуться туда можно было, только использовав все свои возможности, попробовав себя на многих поприщах, где нужна свобода, и чтобы примитивный домашний Курабье не виснул ядром на ноге. B частности, то предприятие, которое Алина задумала теперь, предполагало полную независимость.
— Итак, вперед! — сказала себе Алина утром после знаменательного похода на берег Гулькина озера. Она собрала исписанные за ночь многочисленные бумажки, вытряхнула в мусорное ведро содержимое пепельницы-розвальней и поспешила в исполком, где вел прием Первый Голос, настоящее имя которого по известным причинам мы открывать не станем.
Увидев посетительницу, Первый Голос сделался похож на храброго зайца:
— Я же вас просил, Алина Трофимовна, чтобы на работу ко мне вы…
— Уж не думаете ли вы, — насмешливо прервала его Алина, — что я пришла сюда выяснять отношения. Хотя стоило бы, — добавила она чуть тише.
— Ну что же, — Первый Голос старался держаться подчеркнуто официально. — Прошу садиться.
— А вот за это — спасибочки большое, — насмешливо произнесла Алина, уселась нога на ногу, вытащила из сумочки свои записки, сигарету. Первый Голос поморщился, но прикурить Алине дал.
— Галантный мужчина, — не удержалась она.
— Я слушаю вас, — неласково сказал Первый.
— Вот мои записи, — она положила на стол листочки. — Я работала над этим целую ночь.
И пока Первый пытался разобраться в ее каракулях, Алина, буквально истекая ядом, говорила о том, что никогда не делала ставку на мужскую любовь, и у нее есть в жизни еще кое-какие интересы, и она еще покажет им всем…
Первый Голос, рдея ушами, подчеркнуто внимательно читал предложенные записи.
— Ничего не понимаю, — признался он, поднимая наконец глаза. — Бред какой-то.
И тогда Алина, коротко взмахивая рукой с зажатой между средним и безымянным пальцами сигаретой, рассказала о том, что ей стало известно.
— Эклога давно здесь. Весь третий этаж исполкома работает на нее. Об этом знает пока только один человек — этот человек перед вами. И если вы не хотите бунта бессмысленного и беспощадного (или жестокого, как там у классика?), посвятите меня в это дело, и я помогу вам.
Первый Голос подумал немного.
— А кто будет, извините, бунтовать?
— Найдутся люди, — загадочно ответила посетительница.
— А какие услуги вы хотите предложить?
— Ну, во-первых, почему бы вам не включить меня в одну из комиссий по Эклоге?
— Штат укомплектован.
— Вот, значит, как, — Алина выпрямилась в кресле, но Первый Голос почти не испугался, и она переменила тон:
— Если бы вы внимательно почитали мои записи, то заметили бы, что главное мое предложение заключается в другом. Я надеюсь, что вы хоть в какой-то мере патриот Гулькина Озера, и как патриот должны понимать, — наш город неизвестен пока мировой общественности. Однако, если его имя прогремит, кроме законной гордости, мы сможем извлечь вполне реальную материальную выгоду. Прославиться только тем, что мы первыми использовали биоочиститель? Слава сомнительная и быстропроходящая. А вот если…
— Если? — неожиданно заинтересовался Первый.
— Если в городе появится праздник, связанный с Эклогой, то у города автоматически возникнет свое лицо. Почему бы нам не возродить старинную легенду, сказку, если хотите? В озере живет чудище, которому ежегодно отдают в жены самую красивую женщину в городе. Каждый год — дикий наплыв туристов, развивается система гостиниц, общественного питания, транспорт, народные промыслы…
— Нью-Васюки, — перебил Первый, — только какие-то кровавые.
— Что же кровавого? — возмутилась Алина. — Не сожрет же чудище эту женщину, а возьмет в жены!
— Подождите, подождите. В жены! А как это осуществить технически? Эклога большая. Любая, даже самая распрекрасная женщина будет сильно уступать ей в размерах. Чудище ее просто раздавит.
— Вы циник, — обиделась почему-то Алина. — Не надо все доводить до абсурда. Акт бракосочетания будет чисто символическим. Избранницу в венке из белых лилий приковывают к скале. Она облачена в белое легкое платье, выкройку платья я прилагаю. В заранее оговоренное время озеро вспучится…
— Минуточку! Как это оно вспучится? Откуда Эклога узнает, что пришло ее время? И как она поступит с прикованной барышней? Я что-то не понимаю.
— Вы вообще многого не понимаете, — уязвила Алина. — Конечно, Эклогу нужно будет выдрессировать. Она должна реагировать на какой-то звук, например, звук тромбона…
— Почему именно тромбона?
— О, господи! Ну валторны, ну какая разница?
— Разницы никакой, так как у Эклоги вообще отсутствует орган слуха.
Алина слегка растерялась.
— Ну, не звук. Какой-нибудь другой сигнал… световой, например.
— Хорошо. Предположим, Эклога появится, а как же с барышней?
— Детали оговорим в процессе.
Первый Голос задумался, пожевал скрепку, потер переносицу и, наконец, решился:
— Нет!
— Что — нет?
— Все — нет. Во-первых, неизвестно еще, какого пол особь нам выделена. А если это дама? Юношу, что ли, в венке приковывать?
— Поменяете на самца, — не уступала Алина.
— Кроме того, думаю, что нашу затею не поддержит общество защиты животных. И вообразите, наконец, чувства которые должна испытывать прикованная к скале барышня. Даже если вокруг поставить пожарных с брандсбойтами, риск слишком велик. Кто на такое согласится?
— Я, — тихо, но твердо сказала Алина. — Я соглашусь. Я стану первой в истории Гулькина озера невестой Эклоги.
Наступила тишина. Первый Голос и Алина молча смотрели друг на друга.
— Я вынесу ваше предложение на первое же заседание исполкома, — сказал Первый дрогнувшим голосом. После этого он встал и поцеловал руку Алины чуть выше запястья туда, где была маленькая родинка.
* * *
Теперь жизнь предстала перед Алиной совсем в друга цвете, перспектива рисовалась чистой и ясной, как после дождя. В мельчайших деталях продумывала она предстоящий праздник, правда, каждой раз, домечтав до того момента, как вспучатся воды озера, Алина запиналась, не в сила придумать концовку эффектную и безопасную. «Ну, это как-нибудь потом, — безмятежно думала она. — Самое главное — я буду первая. Все остальные просто повторят мой путь, все начнется с меня. Можно даже будет выпустить юбилейную медаль с моим профилем, датой первого праздника и какой-нибудь надписью, — например: «Невеста Эклоги» или «Озерная дева», или «Мисс Гулькино Озеро»…
В том, что Эклога давно находится в озере, Алина не сомневалась. Она просто обязана была там находиться. Будущая мисс Гулькино Озеро думала о чудище с нежностью и волнением, представляя, как в нарушение сценария, неразумная, но чуткая громадина подплывает к берегу и тихо положит свою лобастую голову к ногам невесты. Это было восхитительно…
— Дорогуша, вы будете участвовать в конкурсе? — ввинтился однажды в прекрасные мечты неприятный голос главного технолога Стуловой.
— Вы о чем? — удивилась Озерная дева.
— Как это, о чем? Вчерашнюю газету читали?
Обуреваемая своими сказочными идеями, Алина уже несколько недель не читала никакой прессы, а вытаскивая местную газету из почтового ящика, складывала ее в мешок, где копилась макулатура. За сорок килограммов старой бумаги можно было получить потрясающие черные колготки совместного производства Франция-Италия со швом. Поэтому Алина вынуждена была сознаться в своей некомпетентности.
— Ну, как же? — оживилась глупая Стулова. — Значит, вы не читали, что исполком в случае завоза Эклоги учреждает городской праздник с разными чудесами. И нужна королева праздника.
— Что?! — Алина не верила себе. — Повторите!
— Конкурс объявили на королеву праздника. Я вот условия списала.
После случая с манифестацией Стулова считала, что рыло у нее в пуху и, желая искупить вину и подчеркнуть лояльность, на «ура» принимала все начинания отцов города.
Алина выхватила из рук Стуловой тетрадный листок и, пока та обиженно сопела, прочитала:
«Требования:
1. Не менее 10 лет постоянной прописки в г. Гулькино Озеро.
2. Высшее образование.
3. Характеристика с места работы.
4. Автобиография.
5. Копия трудовой книжки.
6. Справка от гинеколога».
Алина опустила листок и посмотрела на Стулову.
— Зачем все это?
— Как — зачем? — мудрой улыбкой улыбнулась Лада Семеновна. — Как — зачем? Это чтобы в королевы не пролезла какая-нибудь… неизвестно кто. Нужен человек проверенный, а не какой-нибудь бильбао!
— Какой бильбао?
— Ну, такой… — Стулова изобразила в воздухе что-то неопределенное.
— Бильбао, — с горечью сказала Алина, — это такой город. В Испании, — повернулась и тихо пошла по коридору.
— Фу ты — ну ты, — подумала Стулова, — испанка нашлась. Кармен паршивая.
Алина, словно услышав, обернулась:
— А вам-то это зачем?
— Так конкурс же! — крикнула Стулова. — Приму участие! По условиям королева поедет в ту страну, для которой мы кольца делаем.
— Успеха вам, — пожелала Алина.
Бедняга не обратила внимания на последнюю фразу главного технолога, которая имела доступ к секретным документам, и осталась, таким образом, неприобщенной к государственной тайне, заключавшейся в том, что вся мощная химическая промышленность города работала, чтобы обеспечить сбросившую колонизаторский гнет слаборазвитую страну-побратим разноцветными пластмассовыми кольцами, которые аборигены, согласно местным обычаям, вставляли себе в носы…
На склоне этого злосчастного дня Алина лежала у себя дома на диване с перевязанной полотенцем головой. По местному радио косноязычный Второй Голос брал интервью у Первого Голоса. Говорили, конечно же, об Эклоге и о благах, которые посыплются на город в случае положительного решения вопроса.
— Каждое истинно значительное событие, — вещал Первый, — немедленно находит отражение в фольклоре, обрастает легендами, и мы уже сами не можем понять, где правда, а где вымысел. Почти то же самое происходит в нашей ситуации. В народе уже родилась легенда, что когда-то в древности в нашем озере водился громадный ящер, которому раз в год наши дремучие предки приносили человеческую жертву. Это, конечно, слишком, но если жители города решат вопрос положительно, почему бы не устраивать нам ежегодно некое театрализованное действо…
— О-о! — застонала Алина. — Как я могла связаться с этим монстром! — и запустила в динамик тапочкой.
Кого имела в виду красивая женщина под французским словом «монстр», означающим чудовище, остается загадкой.
Поздно вечером к Алине пришли гости. Это были Петр Сидорович Иванов и Коля Попеко. Они долго отказывались войти в квартиру, мотивируя это тем, что они ненадолго. Визит, однако, затянулся. Ушли они заполночь. Возбужденная разговором Алина металась по комнате.
— Ну, он меня еще попомнит, — шептала она. — Он еще пожалеет!
Читателю, вероятно, будет любопытно узнать, что же привело нашу героиню в столь нервозное состояние. Дело в том, что Коля при молчаливом одобрении Петра Сидоровича рассказал Алине о ситуации в городе. Народ разбился на враждующие группировки: правую и левую — за Эклогу и против. Того и гляди начнется перестрелка. Сам он, Коля, раньше был «за», но после того, как отцы города выступили с инициативой проведения какого-то дебильного праздника с имитацией человеческого жертвоприношения, ему стало ясно, что дело может зайти далеко. Чудища еще, вроде бы, нет, а культ уже начал создаваться. И вообще, все это ему напоминает, как если бы буйнопомешанному дали в руки автомат. Перед зданием исполкома сидят хиппи с плакатами «Эклога, возьми наши тела», Лада Семеновна Стулова уже подала заявление на конкурс, чтобы стать жертвой. Одним словом, народ посходил с ума. Надо остановить массовое безумие, и помочь в этом должна она, Алина Курабье, потому что еще Достоевский сказал, что красота спасет мир.
— Вы действительно считаете меня настолько красивой? — сквозь слабеющую головную боль спросила Алина.
— Еще бы! — за двоих ответил Петр Сидорович Иванов, встал и под ревнивым Колиным взглядом поцеловал Алинину руку чуть выше запястья, туда, где была маленькая родинка.
* * *
Черным дельтапланеристом повисла над Гулькиным Озером ночь. Заснули враждующие группировки, почивала глупая Стулова, просматривал очередной сон Первый Голос, спал Петр Сидорович, постанывал во сне инженер Коля Попеко, где-то далеко от города, возможно, устраивался на ночь БИЧ Евгений Иосифович, дремал брошенный женой инженер Курабье. Спали, спали все герои этого повествования, которое, конечно же, не новелла и вряд ли потянет на роман. Не спала, наверное, одна Алина, исписывая листок за листком, наполняя окурками пепельницу, сделанную в виде розвальней, и воображая себя кем-то вроде Георгия Победоносца, повергающего дракона.
Была такая глубокая ночь, что казалось, будто все-все живущие на белом свете спокойно спят, прильнув к надежному боку своей планеты.
Не спала, может быть, еще и Эклога, о толстую шкуру которой сломалось за последнее время столько копий (в переносном, конечно, смысле), не спала, бедняга, то ли предчувствуя скорое переселение в далекие северные страны, то ли уже тоскуя по оставленной своей родине с трудно произносимым для русского человека названием. Автор затрудняется объяснить истинную причину бессонницы Эклоги. Возможно, это одиночество…
Впрочем, в решении этого вопроса заключается обширная возможность для твоего творчества, уважаемый читатель. Воспользуйся этой возможностью.