— Кто взял красный карандаш?! — Юз был разгневан и радостно сознавал, что имеет право на гнев и на причуды. Он находился на той ступени социальной лестницы, куда нижние смотрят еще не придерживая шляпы, но уже изрядно изгибая шеи. На этой ступени он мог делать почти все, что угодно, а те, кто внизу, с изумлением отмечали: «Наш-то, слыхали, что выкинул?»

— Ну, кто карандаш взял? — повторил он, отрываясь от годового отчета и оглядывая сотрудников, которые, впрочем, были не слишком напуганы, так как в «почтовом ящике» работали все-таки люди интеллигентные и с чувством собственного достоинства.

— Модест, вы?

Модест почесал бугристую щеку и нехотя протянул Юзу карандаш.

— Сколько же просить? — Юз хлопнул короткопалой кистью по бумагам. — Зачем брать то, что вам не принадлежит? Напишите заявку, и вам выдадут точно такой карандаш. Но заявку писать, я так понимаю, лень, лучше взять с чужого стола, да?!

— Да, — согласился Модест.

— Бедлам какой-то! — Юз встал из-за стола и заходил по комнате. Сотрудники удвоили усердие: кто-то склонился над калькулятором, чья-то авторучка еще быстрей забегала по бумаге. «Всегда он так из-за ерунды»…

— Что там со сводкой по области? Модест!

— У меня все готово, хотел только заголовок подчеркнуть, а вы…

— Разговорчики в строю. Сколько там всего?

— Двадцать восемь.

— Неплохо, неплохо, — смягчился Юз.

— А чего ж, извините, хорошего? — невнятно отозвался строптивец.

— Чего хорошего?! — встрепенулся Юз. — И это спрашивает не паршивый дилетант, а специалист, ас, можно сказать. Если я не ошибаюсь, в прошлом месяце было целых двадцать пять!

— Правильно: в прошлом — целых двадцать пять, а в этом — всего двадцать восемь. Да?

— Уел! Ну, уел. То была весна, а сейчас лето. Кумекать, хе-хе, надо. Накиньте на солнечную активность.

— Зимой бы вы объяснили это падением солнечной активности.

Юз напрягся:

— Это что, бунт на корабле?

— При чем тут бунт, — оробел Модест. — Просто надо понять причину…

— Вам это не понять по малости чина. А те, кто может понять, думают.

— Ну-ну, — Модест пытался казаться непокоренным.

— «Ну-ну» оставьте для своих домашних, — сказал Юз, окончательно подавляя строптивца, и ловким движением изловил пасущуюся на столе Модеста муху. — А вообще-то, ребятки, не расслабляться. Сдадим отчет до двадцать пятого, получите еще и из директорского фонда. Четко?!

— Четко, — нестройно ответили сотрудники.

— Товарищ Юз, — в дверях показалась машинистка, похожая на молодую репочку, — мне бы ленту поменять, и копирка кончается.

Мужская часть отдела подняла глаза от бумаг.

— Душа моя, Маечка, — Юз поднес кулак с мухой к ушной раковине. — Канцтовары выдаются по двадцать пятым числам каждого месяца, и пора бы это знать.

— Я на складе, договорилась. Если вы требование подпишете…

— Я не подпишу, — ласково сказал Юз, не меняя позы, но обращаясь уже ко всем. — Должен быть порядок, в конце концов. И если вы знаете, что ленту выдают двадцать пятого, то извольте тянуть до двадцать пятого, и копировальную бумагу поаккуратней использовать, и хатху-йогу в рабочее время не перепечатывать! Все. Жду вас двадцать пятого.

Юз оглядел свою притихшую команду. Он знал, что даже эта позорная принципиальность будет оценена в курилке со знаком «плюс». В конце концов он имеет право и на несимпатичные чудачества. К тому же настроение у него было дрянное. Несколько дней назад, дрожа от нетерпения, он принес домой мини-магнитофон и пытался прослушать пленку, но не услышал ничего, кроме шума льющейся воды, да каких-то никчемных звуков вроде захлопывающейся двери или работающей кофемолки. Один раз ему почудились голоса, но звучали они глухо, как из-под перины. «Значит, на кухне она только меня принимала, — грустно констатировал Юз. — Подруженьку в комнату приглашает». Но и эта незаконная, словно уворованная возможность незримо присутствовать в квартире Марии волновала Юза. Однако, понимая, что никогда ему там не бывать больше законным путем, он нервничал, а нервничая, капризничал. «Да, не забыть эти дурацкие деньги вернуть. Хоть премию пусть ей выпишут, что ли. Только зря марался».

— Юз, зайди на минутку, — прохрипело в селекторе.

Юз бросил небрежный взгляд на подчиненных: он был единственным, кому директор говорил «ты» и кого вот так, по-свойски, зазывал к себе в кабинет. Остальным через секретаршу назначалось время.

— Ты что это, сатана старый, — приветствовал его директор, — девочку забижаешь? В лобешник захотел?

— Ого, уже нафискалила? — нехотя поддержал директорский тон Юз.

— Ты нашу Маечку не забижай, — настаивал директор, весело глядя на подчиненного.

— Ого, старый хек, — деланно обрадовался тот. — Можно поздравить?

— Ага. Маечку.

Юз сдержанно хихикнул. Директор сам предложил этот тон, но особенно наглеть не стоило.

— Садись.

Юз уселся в приятно прохладное кресло.

— Что с кабелем передачи сочувствия думаешь делать?

Юз заерзал, усаживаясь поудобней.

— Как вы правильно отметили — думаю делать.

— Юрий Павлович, есть такая клоунская группа «Жутки в сторону».

— Намек понял, — Юз выпрямился в кресле. — Напрасно вы так со мной, Борис Иванович. Я уж, кажется…

— Я спросил про кабель, — директор порылся в кармане, достал «долгоиграющую» конфетку, развернул и бросил за щеку.

Юз молчал.

— Ну?!

— Слушай, Борис, — Юз встал из кресла. — Только не надо делать из меня дурака. Мы все это затевали вместе, и не притворяйся, пожалуйста, что не понимаешь…

— Что-о?! — директор выплюнул конфетку в пепельницу.

— В случае чего тебе не удастся отмазаться. Ишь, умница, возглавил солидную, хе-хе, фирму, деньги гребет, за бугор шастает, девочек мацает, да к тому же еще кристальная личность, честный человек. Не слишком ли роскошно для одного? Правая рука у него почти не ведает, что там творит левая. Ловко! Нет, ты со мной поговори, поговори, давай-ка обсудим, как на чужом горбу в рай въехать. Как на потемкинских деревнях капитал нажить.

— Да ты… — директор вскочил из-за стола, кинулся к Юзу, замахнулся, кажется.

Юз стоял прямо, смотрел снизу вверх, на без страха.

— Ты… молчи. Пожалуйста, молчи.

— Ну вот, умница. Сядем.

Директор молча вернулся за стой. Юз снова сел в кресло, заболтал короткими ножками.

— Ты не забудь, ягодка, еще о тех девочках, которых мы с тобой, ах, прошу прощения, не мы с тобой, а я, лично я, по дурдомам растаскивал. Как начнет задумываться слишком — в дурдом. А можно и под автомобильчик, да?

— Нет, Юрий Павлович, это уже твои штучки, об этом я ничего…

— Да-да, конечно. И я ничего. Просто наши птички дорогу совсем переходить не умеют, все ворон считают. Да?

— Повторяю, я здесь ни при чем.

— Ну ладно, Боря. — Юз бодро выпрыгнул из кресла и посмотрел на часы. — Сегодня я погорячился. Очень уж не люблю, когда со мной мужики кокетничают. И помни: я тебя люблю, как один из сиамских близнецов другого, и без тебя — никуда. Неизвестно, кстати, сколько эта, хе-хе, лафа продлится. Из ничего, как ты понимаешь, ничего не бывает. Но это у других. А мы с тобой на этом «ничего» какими людьми стали! Неохота из номенклатурной обоймы выпадать, а? Поэтому не надо ссориться, а давай все, как в последний раз. Ничто не вечно под луной.

— Вот и не глупи, — проворчал директор. — Вид хотя бы делать не ленись, а то яму там разрыли… А если кто проверит, пощупать этот кабель сочувствия захочет?

— Да кому это надо?! Все вокруг не живут, а доживают. А когда доживаешь, ни до кого дела нет, только да себя. Но в чем-то ты прав. Засыплем ямку. Не грусти.

И потом уже от дверей:

— Да, чуть не забыл! Маечке своей скажи: канцтовары у нас выдают по двадцать пятым числам. Намек понял?

Директор кивнул, и потом, когда дверь уже закрылась, долго смотрел на «обмылок» «долгоиграющей» зеленой конфетки, лежащий в пепельнице.