— Марина!?

— Да-а-а? — протянула я и пропела последнюю строчку песни. Кажется, там было что-то о любви, с английским я не особо дружила, но подпевать всегда любила. Так и тут, навязчивый монив, услышанный по радио у медсистринской никак не желал меня оставлять, и я «пела», безбожно перевирая слова и придавая им некий тайный смысл. Хотя какой может быть смысл у «та-да-дадам! ла-ла-лам?» В принципе никакой, но все же.

В общем то я была занята важным делом — пролистывала принесенную доброй Светой печатную продукцию, выискивая интересные на мой взгляд новости и читая их скучающему Максу. А так как новостей было кот наплакал, а всякую ерунду я старалась пропускать, то приходилось напевать, иначе настроение, глядя на Маска падало ниже некуда. Вот и получался замкнутый круг. Поэтому я читала, пела, что-то рассказывала, разглядывая стены, потолок и окно, а брат все это слушал.

— Мари-и-иш!? — брат буквально взвыл, а потом застонал. — Будь хорошей сестрой, дай поболеть!

— Если я замолчу, успокаивать придется уже меня. Поэтому будь хорошим братом, дай позаботиться о себе! — на последних словах голос дрогнул, но я сдержалась и не захлюпала носом.

— Марина! Ты эгоистка.

— Прости, — закрыв журнал, все же шмыгнула и вздохнула. — Я знаю. Но ты же меня все равно любишь? Да?

— Да!

— Я знала. — открыв новый журнал углубилась в чтение. — Слушай, а ты знал, что голодание в малых дозах полезно? Оказывается, американские ученые экспериментировали на мышах, и те, кто голодал через день, обновили свои иммунные клетки? Интересно…

— Очень. Марин, я не собираюсь голодать.

— Мда? — взгляд сам собой переместился на прикроватный столик, с одиноким полупустым стаканом воды. — Как там сказала Света? М-м-м?

— Вот умеешь ты испортить настроение.

— Ну прости, но если посмотреть на это с научной точки зрения, ты увидишь несомненную выгоду.

— Да, конечно. Поправлю свою иммунную систему. Я тебя понял.

— Ну да.

— Слушай, Мариш? А как там Паха поживает?

Я пролистнула несколько страниц с рекламными фото дезодоранта для женщин и заинтересовано уставилась на фото брутального мужчины, рекламирующего лекарственное средство. А что такого? Я девушка, можно сказать, свободная, браком уже не обремененная, имею право. Ага…

Взгляд обласкал отфотошопленное тело и спустился к строчкам внизу картинки, собственно самой рекламе.

— Хм-м-м…

Потом снова вернулся к мужественному лицу и целеустремленному взгляду на нем.

— Мда. Макс? А ты смог бы сняться в рекламе лекарств от простатита?

— Что? У тебя что, Паха ассоциируется с простатитом?

— Пашка то? Да нет вроде, — задумчиво закусив губу, подняла взгляд на брата. — А причем тут этот предатель?

— Ты же вчера хотела куда-то сходить, забыла? — Макс попробовал поиграть бровями, но не получилось.

— Максик, не надо так делать, тебя перекашивает. И нет, я не забыла. Но это было вчера. Сегодня я сижу с тобой, по крайней мере, пока не приедет мама, ну или папа.

— Точно, — брат застонал и как-то умудрился опуститься ниже и зарыться в простыни. — Я забыл им позвонить.

— Угу. Я вот все думаю, может и не нужно? Сердце опять же у мамы, да у папы тоже…

— Чтобы они меня с… сожрали? — выругавшись он посмотрел на телефон, лежавший на тумбочке, и пробормотал. — Подай, а?

— Набрать? — сосредоточившись, вцепилась в телефон и, не дожидаясь согласия, принялась набирать знакомый номер, а потом, услышав родное «да», поднесла трубку к уху брата. Кое-как пристроив прибор возле уха, подушки и шеи, отошла на пару шагов, стараясь не вслушиваться в эмоциональный разговор, потому как тоже захотелось сказать «привет», пошутить, пообещать, что будет все хорошо, и напоследок ответить «конечно, жду».

— Все. Будет минут через тридцать, сказала, что отпросится с работы.

— Здорово.

— Марин? Не вздумай реветь.

— Я не реву.

— Конечно. Моя младшая сестренка никогда не ревет, она лучше возьмет себя в руки и пойдет устроит Пахе замечательную жизнь.

— Еще полчаса?

— Неа. Маришь, я правда устал, а еще мама подойдет. Да вы меня с ума сведете!

— Ну да, мама может, — вспомнив мамину гиперопеку, вздохнула и сочувственно посмотрела на братца. — Крепись.

— Не получается. Мне нужно полчаса, как минимум.

— Жаль, — я нехотя отложила журнал в сторону и обхватила себя руками. Уходить не хотелось. Страх? Да. И неуверенность, и еще куча всякой ерунды. Но брат прав, к тому же ему и так тяжело, и какой бы я эгоисткой не была, меру знать надо.

— Иди, сходи, расскажешь потом, как день прошел. И, Маришь?

— М-м-м? — я остановилась на пороге и обернулась.

— Повеселись от души, а?

— Обязательно, — с трудом улыбнувшись, кивнула и шагнула сквозь дверь, закрыв глаза и попутно представляя себя в кабинете зам прокурора Ленинского района.

Кабинет встретил тишиной и покоем, а еще чистотой и аккуратностью. Никаких валяющихся бумаг, вылитых чернил и распахнутых окон.

— Аккуратист выискался! — обведя взглядом помещение, зло прошипела и посмотрела на часы. — Вот черт! Ну как же так то!?

На встречу с Пашкой я безбожно опоздала. Судя по времени на часах, минут на двадцать пять. И эти двадцать пять минут, если конечно заседание суда не перенесли по времени, он вовсю развлекался, выдвигая кому-то обвинения.

И где справедливость?

Облизнув губы, судорожно попыталась вспомнить серое здание суда с приметными колоннами. Как говорила наша преподавательница по мировой и художественной культуре — Зоя Андреевна, «Чудесными колоннами в ионическом стиле. Посмотрите на эту легкость, воздушность. На эти волюты». Мы смотрели, валюту никто не видел, но все дружно видели странные завитки, поддерживающие крышу, и с умным видом кивали. Зоя Андреевна рассказывала очень интересно и страстно, жаль было расстраивать такую замечательную женщину.

Мгновение, и передо мной эти самые колонны с волютами, а за ними закрытые двери и этажи, со множеством кабинетов, в одном из которых как раз и находился Пашенька. Вовремя вспомнив свой вчерашний эксперимент, расстроено выдохнула, ведь забыла, совершенно забыла. Мне ведь не нужно искать Пашку, я просто представлю его и все. Вчера же получился такой фокус с братом, а тут чем хуже.

Уже представляя округлое лицо бывшего друга Макса, сама же себя поправила, конечно хуже. Намного. То брат, а это какой-то «Паха». Но все же… Пашка представляться не желал. Образ плыл, лицо становилось еще круглее, этаким блинчиком, глазки меньше и противнее, а руки бледнее и потнее.

Какая гадость.

Снова вздохнув, поторопилась внутрь.

Ну и пусть. Так найду.

Пятнадцать минут спустя все же нашла нужный кабинет, оказавшийся на третьем этаже. Вначале я просто заглядывала в каждую дверь, потом решила действовать проще — проходить через стены. Отчаявшись, ускорилась и уже не шла, а бежала, стараясь не задерживаться и не обращать внимание на преграды, вот и нужное помещение почти пробежала. Меня остановил только уверенный голос Пашки, рассказывающий судье и залу, какую змею пригрела на своей груди фирма «Дороги N».

Медленно обернувшись, удовлетворенно выдохнула:

— Здравствуй, Павлик.

Павлик меня конечно же не услышал, но не беда. Зато он почувствовал мою руку, коснувшуюся его щеки и, вздрогнув, запутался в словах.

Судья, темноволосая женщина лет пятидесяти, благосклонно внимавшая прочувствованной речи, сдобренной большой дозой фактов и документов, недоуменно приподняла выщипанные брови и поинтересовалась:

— С Вами все хорошо?

— Да, Ваша честь, — Пашка откашлялся, поправил синий мундир и мягко улыбнулся. — Прошу прощения. Душно. Так вот…

Он нагнулся и потянулся за очередным документом, лежавшим на столе, а я, обойдя его сзади, решительно положила руку на шею. Пашка захрипел, выпустив бумаги, он схватился за горло и начал краснеть.

Кошмар.

Отдернув ладонь, отошла на шаг и нервно потерла руки.

Нет, так мы не договаривались. Гадость, гадостью, но убивать его я не собиралась.

Мужчина, откашлявшись, грузно опустился на стул и вытер вспотевший лоб.

Люди в зале зашушукались и подобрались, кто-то даже отодвинулся, как будто то, что произошло с Пахой, может быть заразно.

Трусы.

Сев рядом, на стол, подперла ладонью подбородок. Ничего умного в голову не приходило. Ничего такого, чтобы прочувствовала лишь жертва, но не заметили все остальные. Разве что стул пнуть?

Не долго думая, пнула стул, на который присел зам прокурора. Пнула хорошо, от всей души. Стул вздрогнул и подвинулся. Пашка напрягся.

— Сторона обвинения? Вы уверены, что с Вами все хорошо?

Судья тоже напряглась и взирала на Паху с неким скептицизмом.

— Да, Ваша честь, — Пашка начал подниматься, а я не ожидавшая этого, снова пнула стул. Стул снова отодвинулся, но уже существеннее, причем вместе с бывшим другом моего брата. Тот, стоявший на полусогнутых ногах, не удержался и начал падать. Я снова подопнула. В итоге стул с одной стороны, мужчина с другой, а между ними бухнулась пачка документов. В помещении напряженно молчали, почему то никто не бросился на помощь гос. служащему. Все с интересом рассматривали пыхтящую сторону обвинения.

Решив максимально усилить эффект, нагнулась и подбросила верх все упавшие листы.

Со стороны наверно смотрелось странно. Сидящий на полу мужчина внезапно подбрасывает документы вверх, потом смотрит на них удивленно, а потом начинает ругаться. Громко и с чувством.

— Сторона обвинения?

Пашка не слышал, он, тяжело дыша, схватился за голову и застонал. А потом снова повторил последнюю фразу. На матерном.

Судья, не выдержав, застучала молотком и, повысив голос, произнесла:

— Хватит!

Снова стукнув три раза молотком, поднялась и, скривив губы, посмотрела на замолчавшего Пашку.

— Суд, принимая во внимание неадекватное поведение стороны обвинения, откладывает слушания. Точную дату узнаете у секретаря, — взяв лежавшую перед ней папку, женщина бросила последний взгляд на потерянного Паху и произнесла: — Надеюсь, в следующий раз подобное не повторится.

Люди потихоньку покинули помещение, и мы остались одни: я, да Пашка, что-то бормотавший себе под нос.

Растрепанный, красный, вспотевший, он выглядел жалко. Но было ли мне его жаль? По-человечески да, наверно я сегодня хорошо подпортила его карьеру, то, к чему он так стремился. А по-дружески? Вспомнив, как он вчера поступил с братом, качнула головой. Нет. Карьера и жизнь? Жизнь как не крути, но важнее, особенно Макса.

Проводив медленно бредущего Паху к служебной машине, остановилась на крыльце и вдохнула теплый осенний воздух. Последний день сентября радовал на удивление теплой погодой, располагающей к долгим прогулкам, посиделкам на берегу речки, шашлыкам. Но люди вокруг куда-то торопливо бежали, не замечая красоты ранней осени: желтых деревьев, украшенных яркими красно-бурыми мазками, светло-голубого чистого неба и запаха упавшей листвы. Совсем недавно я тоже торопилась, пытаясь успеть, вымеряла день по минутам, планировала и бежала, бежала, бежала.

Хмыкнув нерадостным мыслям, поправила на груди и подоле несуществующие складки.

Подумать только, несколько дней в одном и том же платье, пусть и любимом, но все же… А главное, ни пятнышка грязи и крови, ни порванных строчек. Чудеса.

Вновь посмотрев на небо, тяжело вздохнула. Я совершенно не представляла, чем себя занять. Пашке внимание уделила, мужу вчера тоже, можно было бы и сегодня, но видеть его совершенно не хотелось. Вернуться к барут в больницу? Смотреть на суетливые движения мамы? Ее украдкой стертые слезы? видеть страх в любимых глазах? Страх снова потерять? Нет. Как бы мне ни хотелось ее увидеть, но я не настолько сильна морально, чтобы пережить все вышеперечисленное лично. Это и многое другое. Так что нет.

А потому, я просто мотнула головой и, спустившись со ступенек, медленно побрела по широкому тротуару, уже не общая внимания, как прохожие старательно огибали мою фигуру, как вокруг образовывалась зона отчуждения.

Я брела и представляла, как было бы здорово сейчас идти по теплой улице, пинать упавшие листья, заглядывать в витрины, улыбаться, ловить лицом ветер и… быть живой. Почти тоже самое, что и сейчас, почти, но с одним маленьким, существенным дополнением.

Взглянув на ближайшую витрину, попыталась поймать свое изображение. Но кроме проносящейся за спиной толпы, увидеть ничего не удалось.

Ну и черт с ним! Зато я могу не торопиться, а рассмотреть все подробнее. Ведь в последнее время мне это не удавалось. Дом, работа, дом. И там, и там на горизонте маячил Вадим, контролируя каждый мог шаг. Поторапливая, шутя или хмуря брови и снова поторапливая. он не любил ходить по магазинам. Я как бы тоже любительницей шопинга не была, но и талантом выбрать вещь за минуты не обладала. Зато сейчас я могу вдоволь насмотреться на манекены, потрогать ткань, приложить к себе и представить фасон уже на себе. Хотя бы представить. Вот например это платье, бордово-красное, тяжелое. Явно теплый вариант на холодную погоду. Интересно, мне бы пошло?

Рассматривая вывешенное на витрине чудо портновского искусства, склонила голову на бок и случайно заглянула чуть глубже, в темные глубины магазина. Среди стройных рядов вешалок и грациозных, почти как живых манекенов, две девушки в фирменной одежде магазина показывали единственной покупательнице выбранные модели, среди которых как раз было то самое бордово-алое платье, приглянувшееся мне.

Скептически осмотрев женщину, пришлось признаться, выбранное мной платье ей могло бы пойти. Светловолосая, статная, ухоженная. С моего ракурса подробнее разглядеть не удалось, а потому я решительно закрыв глаза, нырнула сквозь стекло и открыла их уже находясь в магазине, в непосредственной близости от предмета интереса. Пока незнакомка прикладывала к себе модели и скептически рассматривала отражение в зеркале, я рассматривала ее.

Что-то в ней показалось знакомым.

Глаза?

Задумчиво щурясь, вгляделась в карие, холодно взирающие на окружающих, зеркала души.

Да, что-то есть знакомое.

Волосы?

Явно крашеные, для женщины, но для мужчины…

Скептично присмотревшись, хмыкнула.

Окрашивал специалист, а потому в светлом блонде не было неприятных желтых оттенков, только золотистые естественные блики, почти как у меня.

Задумчиво накручивая прядь своих волос на палец, скосила глаза. Действительно. Почти как у меня. Вот только над моим цветом постаралась природа, а над цветом дамы у зеркала — дорогой стилист.

— Нет. Мне не нравится. Что-нибудь с более интересным декольте, — женщина отдала приглянувшееся мне платье консультанту и недовольно передернула плечами.

Палец, машинально наматывающий волосы, замер, я же широко распахнула глаза.

Голос.

Да!

Этот голос, с приглушенными властными нотками, чуть хрипловатый. Этот голос я теперь не забуду никогда. Всего пару месяцев назад он звучал по-деловому, немного сухо, чуть отрывисто, смягчаясь присущей только ему легкой хрипотцой, присущей этой женщине.

Мысленно изменив цвет волос на молочный шоколад и накинув на стройную фигуру зеленый врачебный халат, я сглотнула и зло сощурила глаза.

Татьяна? Или Анна?

Руки против воли легли на бедра, а пальцы впились в легкую ткань.

Или Арина? Как у Пушкина?

Кто вообще допускает до пациентов таких отвратительных врачей, неспособных поставить правильный диагноз?

Или все же Татьяна?

Вспомнив голос и глаза, да и саму женщину, я никак не могла вспомнить ее имя, перебирая в уме одно за другим. но какое бы я не назвала, казалось все не то.

А не все ли равно!? Какая разница, как ее зовут. В принципе, никакой.

Женщина, поставившая своей росписью крест на моей жизни, любовно огладила новое платье, насыщенного винного цвета и довольно кивнула.

— Вам очень идет, — девушка-консультант незаметно выдохнула и расслабленно заулыбалась.

— Беру! — еще сильнее распрямив спину, она окинула придирчивым взглядом декольте на груди и чему-то улыбнулась.

— Могу Вам предложить праздничный вариант. Сегодня привезли очень интересные фасоны. Необычный крой и фактура. На Вашей замечательной фигуре будет смотреться великолепно, — подсластив предложение, пропела девчушка, уже готовая бежать за чудо — нарядом.

— Нет, на сегодня достаточно, — Татьяна-Анна-Арина, а попросту терапевт Вадима из клиники Покровского, царственно качнула головой и процокала к кассам, вытаскивая из кожаного кошелька кредитку.

А неплохо платят врачам, я вам скажу.

Мысленно присвистнув от выбитой суммы в чеке, перевела злой взгляд на терапевта.

Особенно таким! Врачам!

Моя подлая натура, показавшая себя во всей красе после смерти, зло ощерилась, а скука, благословив на пакости, удовлетворенно потерла ладошки.

Рассматривая красивую, успешную, а главное, живую женщину, я задалась животрепещущим вопросом: почему люди, поганящие другим жизнь, живут великолепно? Я бы даже сказала припеваючи? Тогда как тела других уже несколько дней как в могиле кормят червей!? А эти сами другие боятся каждую секунду раствориться в небытие, существуя вопреки всему. Не живя, а именно существуя!

— Так не честно! — выдохнув в лицо отпрянувшей женщины, удовлетворенно оскалилась.

Зрачки в карих глазах на секунду расширились, а сама терапевт попыталась отмахнуться от меня как от мухи, при этом застыв и напряженно посмотрев на по сторонам.

— Все в порядке? — девушка- консультант профессионально улыбнулась, но все же покосилась в сторону охраны.

— Да, — блондинка быстро взяла в себя в руки, — Настенька, всего хорошего.

— До свидания, Арина Эдуардовна.

Значит все же Арина.

Пока охранник предупредительно открывал двери перед женщиной, я устремилась наружу и оглянулась. Люди по прежнему торопились по своим делам, машины неслись по дорогам, солнце светило, а вот на небе показались облака.

Неужели к скорому дождю?

Я пожала плечами.

К дождю, не дождю, мне все равно, а вот в лужу кое-кого посадить стоит. И не долго думая, подставила замешкавшейся женщине подножку, при этом не забыв подтолкнуть ее сзади.

Грубо? По-детски? Ну и пусть.

Зато какое удовольствие я получила, наблюдая, как словно в замедленной съемке, руки Арины вскидываются, пакет с купленным платьем отлетает в одну стону, расстегнутая сумочка в другую, а сама она, выпучив глаза и открыв рот, летит на асфальт. Пусть относительно чистый, без плевков и бычков, но асфальт.

Полюбовавшись на скрюченную фигуру, упирающуюся коленями и ладонями в серое покрытие, поморщилась от громко раздавшегося мата.

Ай-ай-ай. А еще культурная женщина. Врач!

Губы сами собой растянулись в довольной улыбке, когда я наблюдала за суетящимся персоналом, помогающим Арине Эдуардовне подняться и собрать разлетевшуюся мелочь, за злым выражением ее лица, за порванными колготками и содранными коленями. И чуть поморщилась. Какая неприятность. Встреча коленей, ладоней и асфальта никогда не была радужной, ни у кого.

Выдохнув, снова посмотрела на небо. Пора бы навестить Макса. Мама наверняка уже ушла. Да и посоветоваться надо.

Я снова покосилась на доктора.

Определенно, надо посоветоваться.

Уже мысленно представляя больничную палату и перевязанного Максика на казенной койке, внезапно подумала: а если не ушла? Сколько времени прошло с моего ухода? Час? Чуть меньше? А придти мама обещалась только через полчаса, а сколько тогда в таком случае нужно времени, чтобы проверить сына, достать до печенок врачей и чуток повздыхать? Судя по личному прошлому опыту часа два, и это минимум.

С тоской посмотрев на солнце, стоявшее в зените, медленно побрела вдоль ярких витрин магазинов. Любоваться на них не хотелось, примерять на себя креативные и не очень образы тоже. Перед глазами до сих пор стояло холодное лицо врача, строгий кабинет и ее скупые фразы о здоровье и необходимости сдачи анализов. Я видела ее лишь пару раз: когда приходила с мужем на консультацию и когда брала направления на анализы. И все. Странно? Очень. Ведь насколько я помнила по прошлому опыту общения с докторами, я должна была получить и результат. Но не получила. А почему?

Сейчас вспомнить и понять, почему же разорвалась цепочка действий, я не могла. Тогда я об этом росто забыла. Не до того было и все тут. Ничего не болело, ничего не беспокоило. Значит все хорошо. Вполне логично. Даже вчерашнее открытие не навело меня на эти мысли. Только встреча. Сегодняшняя. Странная, задевшая меня сильнее, чем бы мне хотелось.

Передернув плечами, завернула в маленький пустой дворик. Усевшись на скрипучие качели, оттолкнулась ногами. Глаза медленно и тщательно осматривали крохотную пластмассовую горку, пустую песочницу и склонившуюся над ней старую березу, частично облетевшую, но до сих пор украшенную блестевшими на солнце золотистыми листьями. Глаза поднялись выше, посчитали этажи девятиэтажки, метнулись за стаей голубей, сделавших почетный круг над домами и снова вернулись к горке.

Скучно.

По прошествии часа, я могла с твердой уверенностью перечислить все выщеблинки и сколы на железных прутьях качелей и на перекладинах. С закрытыми глазами показать ямки и бугорки на площадке и все полосочки на березе.

Сильнее раскачавшись, оттолкнулась и спрыгнула, готовая в любой момент поймать землю ладонями, но не пришлось, я все же устояла. Выпрямившись, машинально поправила юбку и закрыла глаза, представляя себя в больнице, как раз возле сестринского поста. В палату Макса переместиться не решилась, а вот в коридор, туда, где был небольшой закуток, вот туда в самый раз.

Перемещение с каждым разом давалось все проще и проще, уже не было минутных задержек и неприятных ощущений. Быстро и здорово. Да уж, еще немного и можно было бы предлагать услуги по доставке: «Мгновенная доставка! Ваше время — ваши деньги», все клиенты в городе были бы мои. Да что в городе? В мире!

Выглянув из закутка, огляделась. Дежурная медсестра на посту о чем то болтала с другой медсестрой, пара выздоравливающих больных в одном конце длинного коридора «топтали пол», уборщица в другом этот пол мыла. Все как всегда.

Бодро дойдя до стола дежурной, внезапно остановилась, прислушиваясь к тихому разговору.

— Бедняжка, — женщина помоложе качнула головой и цокнула языком.

— Да уж, не повезло, — вторая поправила прядь волос, выбившуюся из под шапочки и покосилась на одну из дверей. — А говорят немецкий автопром самый надежный.

— Ну, говорят много чего. А между прочем, водителю хоть бы что. Хоть бы одну царапину получил.

— Повезло и ладно, он то не виноват.

— Это да, — женщина, широко зевнув, прикрыла рот и проморгалась. — Спать хочу.

— Терпи, — хлебнув из чашки уже явно остывший чай, та, что постарше, зло добавила. — Это надо же, а? Девчонка совсем молоденькая, жить да жить!

— Ну может выкарабкается? — женщины синхронно посмотрели на закрытую дверь.

— Из комы то? Может быть.

— Что свиристелки? Кого обсуждаем? — к медсестрам подошла уборщица и потянулась за полной, третьей чашкой. — Остыло! Как так то?

— Коматозницу из одиннадцатой. Надо новый подогреть.

— Да, жаль девку.

— А то!?

И женщины с новой силой принялись болтать, а я, словно кем то ведомая, прошла мимо двери в палату брата, как раз до одиннадцатой, тоже маленькой и тихой. Там, среди жужжания приборов, утыканная проводками и капельницами, лежала бледная до синевы девчонка. Именно ей я пыталась помочь вчерашним вечером.

Темно-каштановые, почти черные волосы были аккуратно собраны в причудливый пучок. Один висок выбрит и на нем змеился тоненькой красной ниткой шрам.

Еще вчера его не было.

Закрытые глаза, заострившиеся черты лица. Тонкие ладони, положенные поверх простыни. Перевязанная грудь.

Еще одна загубленная жизнь.

Почему-то смотреть на девушку было больно. Хотелось подойди, провести пальцами по лицу, сказать, что хотя бы у нее все наладится. Не сдерживая себя, я так и сделала. Тихонько шепча слова, фразы, провела кончиками пальцев по скулам, как почувствовала, что что-то ударило в грудь, подбросив меня на метр вверх, а потом со всей силы толкнуло в спину вниз, прямо на лежавшую девчонку.